Юрий Меднх
гл.8
Карма
Стоит просочиться из запредельных знаний новому слову, примеряем его на все лады, втискивая в него по своему разумению свои карикатурные понятия. «Оттеснив» Верховных блюстителей Кармы, сами ее «чистим», «проветриваем» и т.д. С «аурой» обращаемся как портные. Услышав, что мысль материальна, боимся ее «материализации» по-Булгаковски. Очень опасны непонятые знания – от них на теле общества и на его психике остаются болезненные синяки. Поезд в синяках и ссадинах разбитых окон и прочих следов радушия Степи, милиции и таможни доползя до Черепаново, остановился: несколько вагонов нуждались в срочном ремонте. Очень спешащие пассажиры пересели на электричку. Семен думает начать свою одиссею с города: авось, где-нибудь в области отыщется и ему местечко с жильем.
Электричка расторопнее поезда, хоть и останавливается у «каждого столба», поэтому туалета в ней не предусмотрено, а Семен в очередной раз подкрепился и очень озабоченно прошел по вагонам, отыскивая спасительную дверь. Тихонько спросил о ней у мужика в тамбуре.
– В электричках туалеты для пассажиров не предусмотрены, – «успокоил» мужик. – А в городе – на вокзале.
– А до города далеко?
– Часа два.
Семен поспешно принес вещи в тамбур и едва не на ходу выпрыгнул и понесся к ближайшим зарослям. Потом осмотрелся: «Искитим» – гласят крупные буквы на крыше вокзала. Оставив вещи в камере хранения, пошел искать РАЙОНО. В отделе кадров тесно от столов – учет всех школ района: учителя требуются многим, но жилья нет. Семену едва подыскали подходящий уголок, и путешественник на электричке вернулся до Евсино. На перекрестке дорог дождавшись автобуса, трясся минут двадцать по грунтовым ухабам, пока не показалась на фоне синеющего леса деревенька: полторы ее улицы вытянулись подсохшей грязью. «Как Усть-Тым, только речки нет», – невесело сравнил путешественник. У конторки, окруженной телегами и «брезентовым» ГАЗиком, указали на школу – одноэтажное серое кирпичное здание, потрепанное временем, оказавшееся на замке. Нашел дом директора – типовой, смотрится ухоженным. Михаил Михайлович, на вид ровесник Семену, принял коллегу радостно – никого не заманишь в глушь, а тут мужик, да еще богатырского сложения. От чая Семен отказался, спеша в крайний домик у березовой рощицы, захламленный и прокопченный, ставший квартирой новосела.
Утром, а оно пришло пасмурным, вроде недовольным, что еще одна заблудшая душа пришла обременять Русь, наведался директор, и учителя сделали сметку ремонта квартиры с оговоркой, что рабочим и мастером будет Семен, а директор, по возможности, обеспеченцем. Новоселу вспом¬нилась преддембельная строительная бригада из одного гвардейца в его лице.
В избе, разделенной переборками да печью с плитой на комнату, кухню и комнатушку, требуется залечить глубокие язвы на стенах и потолке. Лишь духовка с дверцами в комнату не пострадала. Внутренних рам и не ночевало, а наружные застеклены осколками.
Познакомились со школой, дремлющей, углубившись в свой дворик. Плакатами и портретами времен Сталинизма и «оттепели» закрывают дыры современности.
– У нас начальные и средние классы, человек двадцать пять. Веду географию, труды, ОБЖ и историю. Наталья Петровна – ботанику, биологию, английский язык и труды у девочек. Тебе отдаю историю, русский и литературу. Порядок в школе, особенно летом, наводится силами учеников, учителей и родителей. А сегодня предстоит заготовка топлива, приглашаю поучаствовать, – по-свойски вводит директор новосела в трудовую жизнь деревеньки.
– Принято, – согласился учитель. – Только это делают зимой.
– А у нас ни полена.
После битвы с березами при содействии «дружбы» и бульдозера бригада со своим самогоном и закуской собралась у новосела. Семен расчувствовался и начал читать стихи классиков и свои. Но хмель свалил его в закуток за печкой. Так «прописка», начавшаяся за здравие, закончилась непривлекательно – очередной забулдыга прибыл. «Долго отмываться придется», – озадачился Семен.
Днем новосел ремонтирует кабинет, а вечерами – свое жилище. Разговорился с соседом через дорогу: оказались земляками из Фрунзе. По этому случаю присели за стол в неряшливой хатенке соседа. К его жене заглянула подруга, и довечеривать новосел отправился к ней. Она оказалась вдовой: муж погиб в дорожной аварии, а сына покалечило, травма повлияла на психику. Маша раскрыла альбом и душу, а потом постель. Семен, опять оказавшись богатырем, часто гостит у вдовы до утра.
Немногочисленные ученики неохотно ходят в школу, а отчет об успеваемости да планы педагогической деятельности директор регулярно отвозит в Искитим – телефон в конторке до конца рабочего дня – вечером начальник уносит его домой, так как один аппарат уже украли. Улицы от снежных заносов иногда очищают бульдозером, а к домам протоптаны тропки.
Глядя на безмятежное, полусонное существование земляков – как сверчки за печкой, Семен описал свои путевые злоключения, заменив имена на вы¬мышленные, и опубликовал это творчество в искитимской газете «ИГ».
СТАТУС
очерк
Из того, что видим, понимать увиденное научиться бы – как об этом сказано в индусской сказке про слепых, познающих слона: ощупав разные части тела, они убеждены, что он: шланг, мочало, столбы, дирижабль. Теперь объединить бы понятия, потому что
Осатанелая погода
Заполонила весь Союз;
За целостность его боюсь
Среди идейного разброда.
Так было в начале Перестройки. А теперь мы рассыпались потому, что держались на проржавевшем стержне партийности, а следовало бы, как остальной мир – на экономике, налаживая и отлаживая ее. Прибалтику, Закавказье и Среднюю Азию поразила нынче одна чума – национальная самость. А начиналось вроде бы с атмосферных мелочей:
То Грузия была под снегом,
Потом Армения. Эх, мы –
Самовлюбленные умы…
Чтобы понять катастрофу страны, не обязательно рассматривать каждую страну с неповторимыми национальными особенностями; попробуем, как море в капле его воды, рассмотреть это на примере одной семьи в Киргизии, Кыргызстана по-новому.
Просыпается семья Виктора Павловича (В.П. в дальнейшем), и спешит он к радиоприемнику, а жена с сыном-школьником – к телевизору: что-то нового сообщат?
Пока разогревается скудный завтрак, стоящий нынче баснословно, радио вещает об СНГ (режет слух после СССР), о вооруженных стычках в бывших союзных республиках. Жена слушает обещания президента Кыргызстана о соблюдении прав иноверцев, а по другим каналам – троица: Ельцин, Гайдар и Хазбулатов, каждый на свой лад что-то обещают – для СНГ. После завтрака жена оседлывает телефон: может, сегодня удастся выбить подработанные к невыплаченной пенсии деньги. Сын тоже идет делать свой бизнес: продавать газеты. В.П. едет на работу. В транспорте, полном националами, В.П. – сама предупредительная вежливость, пристраивается в уголке. Но покой нарушен: молодой киргиз спортивного телосложения огрел матом молоденькую русскую женщину – она съежилась у двери, а батыр – само выжидание: киргизы все за одного, а русских, хоть убей земляка на глазах, не заступятся. На остановке женщина, жалобно пискнув на ходу, юркнула к выходу, а паренек (видимо ее муж) перехватывает телом пинок киргиза: следует обмен бранью с плевком в лицо русскому.
Под чадрою зеленой город
Ест шашлык, закупая хлеб,
Под присмотром, на поступь скорых,
Вездесущих сегодня ЛЭП.
Азиатчина и жара,
Пестрота и одежд, и нравов
От Манаса былинной славы,
До Айтматовского пера;
Край воинствующего солнца,
Чайханящий лениво, сонно,
Превращается в край дождей,
Монументов и площадей.
Батыр часто отдыхает у пивного бара с русскими. Жарковато Акаеву на посту от новых баев, бывших коммунистов-киргизов. Он либеральничает с ними и с народом по памятной причине, высказанной в мятежном Оше воюющими киргизами и узбеками: «Русские, не высовывайтесь: вас не тронем – нам рабы нужны».
В.П. приехал на работу в Среднюю школу в пригороде: в ней все национальности Средней Азии; учиться не хотят, а хорошие документы дай. И садятся учителя после экзамена в кружок – выбеливать из ученических работ ошибки.
– Дадут ли нынче деньги? – интересуется В.П. в конце смены.
– Еще чего захотел! – горько шутят коллеги. – Некоторые школы и за март не получали, а уж май на дворе – директора не нахрапистые. Отпускные, может быть, к сентябрю выдадут, мы же на дотации у России, а она сама сухари без соли ест.
В одном киргизы опередили СНГ: третий год учителям начисляют согласно категорий, а не по пресловутому стажу. Такая установка позволяет учителю проявить способности в течение года, а не наматывать стаж, прозябая. А остановился учитель в росте – комиссии недолго пересмотреть категорию.
Домой В.П. возвратился благополучно; жена из «пяти пальцев» готовит есть. Сын наторговал что-то и горд этим. Затевается разговор о переезде и застревает на трех китах: куда? как? на какие шиши? Никто никого не ждет в России. И как поедешь, если контейнер стоит до двадцати тысяч рублей, а то и более. А цены на квартиры падают: зачем их покупать? – русские оставят.
– Родственницу сократили, – сетует жена. – Киргизского языка не знает.
– И я вылечу, – заметил муж. – Если русский язык станет иностранным – законопроект опубликован.
Президент же, понимая, что киргизы, оставшись одни, скатятся до юрт, удерживает европейцев как может, а современные баи руками «батыров» «выпинывают» иноверцев из страны.
Людская смута и дороговизна,
Сплошной разброд духовных откровений –
Распущенность все откровенней.
Мир сумасшествий, приостановись
И осмотрись: в кровавой круговерти
Мы сами – солнце – под лавиной смерти.
Выкидывать иноверцев из страны – это уже было:
Повитухой издалека
Разрастается слово «залежь» –
Это пашни, что хлеб рожали
До прихода большевика.
В.П. поехал в Сибирь – пытать удачу. Через районный поссовет вышел на местечко, где нашлась-таки работа, но нет жилья.
Нынче с гор и от морей
Бывшей родины моей
Прибывают от бездолья
Люди в русское раздолье;
Мы, покладисты на вид:
Каждый добр и деловит,
С сердцем искренним – навстречу,
Потому что больше – не с чем:
Ни работы, ни жилья,
Только дедушка Илья
Из-за туч своих грозится,
Вот и пробуй приземлиться –
Коль родней своя рубаха.
Кто же в шапке Мономаха?
В.П. вспомнил перрон с провожающими друзьями:
– Куда тебя несет?
– Здесь, хоть с друзьями.
– Не нужны мы ни там, ни тут.
– Пиши хоть, дьявол, как там? Все хоть какая-то надежда.
Это не Виктор Павлович приехал (вернулся) в Россию, а чаяния ближнего русского «зарубежья», и не имеет Виктор Павлович права ни отступиться, ни оступиться. А выход из созданного в стране тупика, по витающему в народе мнению, грозен:
Не пора ль властолюбцам на смену
Августовскую перемену,
А заблудших – на праведный суд.
1995 г.
Сельчан удивило, что их учитель, в доску свой – забулдыга же – писатель. Выходит, не совсем такой, как они. И нового учителя с какою-то опаской к нему зауважали.
Семен с Машей, подогреваемые самогоном, но щадя ребенка, тешатся в предбаннике. Маша, баба крупная и жадная до удовольствий, восторг ловит быстро, упиваясь их чередой, и партнер изощряется – ему нравится ее активность. Маше надо замуж, а ему не хочется застревать в этой дыре и воспитывать калеку. Семену бы в науку, в литературу: стихов и рассказов уже на сборник. Под вдохновение читает их Маше, и она удивляется: мужик как мужик – но мужику такое и в голову не взбредет, да еще складно и красиво. Куда ни шло: анекдот травануть, да позаковыристее, со смаком, чтоб аж внизу живота потеплело.
– А ты материться умеешь?
– Конечно. Но не люблю язык поганить.
– А ты бы смог стишок с матюгами написать?
– Попробую, – и минут через пятнадцать подал ей листок про отношения бабки с дедом; цензурных слов в тексте мало.
– Прочитай сам, – застеснявшись, попросила она.
– Бр-р…
Маша, читая, раскраснелась и потянула Семена в постель. А Семен после оргии кинул листок в топку.
– Зачем?! – взвизгнула она.
Первого апреля у Михаила за бутылкой первача Семен с Михаилом разговорились.
– Меня история не очень интересует, – признался Семен. – Больше – предыстория.
– А это что за кулебяка? – поднял густые брови Михаил.
– Наука, изучающая причины событий.
– Вон даже как, – удивился Михаил, разжевывая вяленого язя. – И что же это за наука? Я о такой не слыхивал.
– Метаисторией называется – часть метафилософии.
– А! Чушь! Вроде метафизики.
– Не скажи.
– «Мета» – сверх. А ничего «сверх» не бывает.
– В природе – да. А в наших скромных знаниях даже очень много «сверх». К примеру, в защиту «мета», о метагалактиках слыхал?
– Не в лесу вырос, – согласился историк.
– Наша Галактика большая, а «мета» – еще больше. К примеру, Земля для нас огромна, а против Солнца она – мячик, а в Космосе – пылинка.
– Открыл Америку – это прописные истины.
– Они не всегда были таковыми, вспомни-ка Птолемея.
– Пожалуй, верно. Ну-ка, еще по одной за такие новости! А я и не уразумел, что ученого приютил: зиму бок о бок доканываем, а не знаю с кем: бабник, писатель, ан, еще и ученый!
– Какой ученый, – отмахнулся Семен. – Так… интересуюсь – кто я есьм? Глядя на наших сорванцов и на себя как бы со стороны, заинтересовался: почему мы такие?
– И какие же?
– С разношерстной психикой, пятнистой породы. Где, когда и как, и кем воздастся нам за добро и зло наше?
– И к чему пришел?
– К понятию Кармы.
– Что это такое? На кару смахивает.
– Космический Закон Справедливости. Помнишь «Сон Макара» у Короленко?
– Читал.
– Выходит, писатель не выдумал, а сообщение нам сделал в иллюзорной форме – что со сна спросишь.
В проеме дверей остановилась Нина Ивановна – жена директора, здешний фельдшер, женщина стройная, интересная, добродушная – беловолосая нимфа среднего роста.
– Нинок, давай к нам! – обернулся к ней муж.
– Мудреная у вас беседа. А я думала: мужики под хмельную лавочку о бабах языки чешут.
– Присаживайся. Пригубишь?
– Спасибо, милый… день выходной, почему бы интересный раз¬говор не послушать. Сейчас рюмку принесу да закуски добавлю.
– По-кошачьи подошла, неслышно, – заметил Семен.
– Паласы мягкие, – уточнил муж.
– Смотрю на ваш уют с портьерами, коврами, паласами; а у меня халупа с окнами, заклеенными старыми портретами, вместо вторых рам.
– Обживешься. Хозяйку тебе надо.
– Поживем – увидим…
– А вот и я! И картошечка со свининой, – подошла, сияющая хозяйка.
– Переодеться успела! – похвалил муж.
– Не жена у тебя, а сокровище, – похвалил Семен.
– Спасибо за доброе слово, – осветилась улыбкой женщина. – О каком законе речь вели?
– Закон Кармы многослоен, – продолжил гость, не забывая о вкусном язе и исходящем паром картофеле. – Личную Карму создаем сами своими поступками и мыслями.
– Надо же! Даже и в мыслях оглядывайся! – лукаво возмутилась хозяйка.
– Да, и мыслями, так как они материальны, иначе бы не было телепатии. В мироздании все материально и нет ничего сверхъестественного.
– А аномальные явления? – подзуживает хозяйка.
– Ниночка! Не ожидал в тебе такой прыти в не бабьих вопросах, – удивился муж.
– Не с кем было говорить: ты же с учениками да учебниками – весь в хозяйстве, – отбрила жена за «не бабьи» вопросы.
– Сдаюсь!
– Продолжай, – кивнул Семену Михаил.
– Аномальные явления, это то, что непонятно. Человек мало знает о мире и о себе – бабочка-однодневка в масштабах Космоса. А если принять время очередного развития Галактики за год, то человечеству в нем достаются секунды. Каждый сам творит Карму – семьи, села, нации, государства, планеты – возникают громадные разности потенциалов, и – молния! – разряд потенциалов до их обнуления. Все живое постоянно создает и обнуляет по¬тенциалы, а живое в мире – все.
– А младенцы, погибая, в чем перед Кармой повинны? Чьи грехи искупают? – возразила хозяйка.
– Милейшая Нина Ивановна! Вы на верной дороге: именно они искупают грехи предков: семейные, родовые, государственные. К примеру, царевич Димитрий, Федор Годунов – ходы истории запутаны и необъяснимы для историка, – кивнул гость хозяину. – Только метаисторику иногда под силу в этом разобраться.
– Ого! Филолог учит историка! – воскликнул хозяин.
– Боже упаси! – поднял руки гость. – Меня другое интересует.
– Например? – торопит историк.
– Красивые женщины, – улыбнулся филолог.
– Нашелся оригинал!
– Не хватит ли накалять Карму в этом направлении? – вмешалась хозяйка.
– Извините, я засиделся и заболтался. Под нее у любого язык развяжется, – щелкнул Семен по порожней бутылке.
Нина Ивановна не спроста ввязалась в мужской разговор: в деревне каждый на примете, особенно новичок. А этот и внешностью выделяется. Верно, узнав, что он в первый же вечер наклюкался в стельку, и думать о нем забыла. И вдруг, его рассказ в газете! И она присматривается к новичку.
Выросла Нина Ивановна в Алтайском крае, в многодетной семье. Потом, после хмельного восторга раскулачиванья, голод распылил всех: один брат на Урале, другой на Востоке, сестры в Оренбурге, в Казани, в Подмосковье, а она угодила в Искитим. Учась в медучилище познакомилась со студентом из Барнаула, он был на каникулах. С ним и уехала по его распределению – и ей нашлось место в этой Семеновке. Сначала утешались, что это – временно. Потом обжились. Михаил за ее красоту в ней души не чаял; потом омужичился, и жену потеснили учительство, рыбалка, охота. А директором назначили – хоть невелик пост в такой глухомани – Михаил и вовсе ушел в работу: «Наберусь опыта – переведут выше». И супруги стали привычным дополнением друг друга. Их Леночка уже девятый в Искитиме заканчивает. А их будущее – без просвета. И вдруг, новый учитель, оказавшийся не забулдыгой, а писателем, на нее поглядывает. Холост. Путается со вдовой – бабой с интеллектом доярки и при телесах.
А непролазные сугробы уже сплющены весной в грязные лепешки; ручьи наперегонки сливают блюдца лужиц в одну большую возле скотного двора. Воздух пропитан оживлением.
– Можно к вам? – слышит Семен, сидя над учебниками, знакомый женский голос.
– Нина Ивановна! Какими судьбами? – вскочил он навстречу.
– Здравствуйте, – подала она руку.
– Чем обязан?
– Вам, видно, интереснее с дояркой общаться – к нам дорогу забыли.
– Что вы! Я тогда наговорил лишнего.
– Ничуть… экий великан-красавец, а из трусливых, – улыбается она, не сводя чарующего взгляда с его смущенного лица. – Или доярка лучше?
А мужчина смотрит на ее зовущие губы.
– С чего вы меня трусом величаете? Возьму и поцелую.
– Неужели…
– Вот вам! – переводит он дыхание.
– Милый! – просияла она. – Сегодня же вечером прошу в гости и от имени мужа.
– И поцелуй тоже?
– Вы же – мужчина, а я – женщина, – и прижала палец к губам.
Семен кивнул.
«Неужели на это раз – Которая!?»