Юрий Медных
гл.10
Поле Куликово
Чем сильнее расширяется кругозор Семена, тем сильнее сжимается поле его деятельности. Чем понятнее ему его назначение на земле, тем непонятнее он окружающим. А окружающие…
Опорожнив бутылку, муж мертвецки спит. «Наклюкался, – жена убрала со стола. – Вот и Первомай прошел, и молодость, и жизнь проходит. Когда случаются трудности, а их хоть отбавляй, торопим время: скорей бы закончились. А ведь и старость ступит на порог, не стучась. А что хорошего в жизни видела? Скорее школу закончить – взрослой стать; потом – приобрести специальность; потом – выйти замуж – детьми обзавестись; вынянчить, поставить на ноги. А для себя жить когда? Или все это и есть жизнь? Но нет: еще любить хочу и хочу быть любимой. И добьюсь этого. Пока не было никого на горизонте, жила равнодушно, вроде, так и должно быть. Но появился он. А он? Не этого он поля ягода – прост, да не из простачков: ловко подвел философскую подоплеку под момент и настроение. Держался молодцом: ни слова, ни жеста лишнего. Зато в постели – богатырь и сама изобретательность. С ним можно в огонь и в воду. Только свою прыть в деревне надо попридержать: ведь как на ладони – по всему свету молву разнесут. Из рабства мы вызволились на Поле Куликовом. Так что, где стоим, там для нас и Поле Куликово». – с такими мыслями Нина Ивановна уснула.
Утро выдалось солнечным. На деревьях свежая зелень листвы, точно легкие крылышки, трепещут на теплом майском ветерке, а деревня еще в сладкой дреме, лишь куры квохчут, да петухи, ревниво строжась над своими гаремами, перекликаются. В небе – редкие, белесые, пушистые облака, а между ними пронзительная голубизна, зовущая и пугающая бездонностью.
Нина Ивановна приготовила завтрак, подтерла пол и взялась за вязание модного шерстяного свитера по образцу в журнале, но вспомнив застольный разговор, отложила вязанье и открыла на закладке томик Джека Лондона. Муж спросонья зашераборился на кухне.
– Нинок, опохмелиться сообрази.
– Проснулся, касатик. Ох и пить ты горазд.
– А ты куда вчера смылась? Не с Семеном ли? А я – тебе на зло.
– Я так и поняла. А ты угадал: и пригласи гостя, и проводи, а мужик дрыхнет, как и положено мужику. А ты ведь не только учитель, а еще и директор школы.
– Будет тебе, плесни немного.
– Сам не без рук. В серванте стоит. Ладно уж, поухаживаю, – подала она ему стопку и огурец. – Это в честь Мая, а то бы ты у меня рассолом похмелялся – а приятелю твоему – гостю нашему никто не нальет, с Машей-то у них дружба расклеилась – ко мне, небось, приревновала; сходи пригласи, а то скажут: фельдшерица зачастила.
– И то верно.
– Иди, а я пока на стол накрою.
Михаил застал Семена за чтением «Тибетской Книги Мертвых».
– Что это?
Семен показал обложку.
– Рехнулся? Или помирать собрался?
– Нет. Это философия о жизни монады после смерти тела.
– Загробье?
– Не совсем.
– К черту покойников! Пойдем жизнь праздновать, Нинок похмелиться приглашает.
«Ну, баба! Ну, поворотики! – муж на собственных «рогах» ей своего заместителя несет», – удивился Семен.
– Хорошо. Я следом, только переоденусь.
– Переодевайся, девица красная, отвернусь! – смеется Михаил. – Велела с тобой вернуться.
– Нинок, знаешь, за чем я его застал! – заявил муж, пропуская Семена в квартиру.
– Не за содомским же грехом, – проворковала жена, взглянув на мужчин.
– Он о мертвецах читал, – игнорировав выпад жены, сообщил муж.
– В такой день о мертвецах? – удивилась женщина, вопросительно глядя на Семена: не присочинил ли муж.
– «Тибетская философия», – пояснил Семен.
– Ну, вы даете! – рассматривает она Семена, будто видит впервые, а втайне любуясь им. – Муж на похмелье – стопку, а вы – философию, да еще о мертвецах.
– Нина Ивановна, вы сейчас уподобляетесь, – он замялся, подыскивая приличное сравнение, – Тем, кто злорадствовал над Гоголем, не читав его «Мертвых душ», мол «потому и сошел с ума, что описывал мертвецов».
– Разве?
– Да. Это…
– Погодите. Не сразу, сначала примите во здравие души, а уж потом потолкуем об ее упокое.
– Вот и попробуй возразить, что не Женственность во главе жизни, – рассмеялся Семен.
– Баба есть баба – без нее никуда! А петух, он что? – потоптался и можно в суп, – хохотнул муж.
– И что же у вас о Тибете? – игриво напомнила Нина Ивановна после разговенья.
– Тибет – это сокровищница знаний о тайнах природы, – начал Семен. – А в «Книге Мертвых» говорится об обрядах похорон и для чего они. Душа – монада бессмертна с полным сознанием накопленного опыта. Она проходит после смерти тела все инстанции искупления грехов, своих и тела – по Карме, а потом идет по пластам восхождения – просветляясь на запасах энергии сделанного ею добра, а потом волей Высших Сил или своею, если того заслужила, внедряется на земле в другое тело для приобретения дальнейшего опыта.
– С вами не соскучишься! – всплеснула руками Нина Ивановна, поразив Семена молнией взгляда.
– Мне некогда скучать, – возразил Семен, закусывая.
Школа напружинилась в контрольных работах. Из деградировавших от образа жизни родителей детей-гениев не воспитать, а отчитываться об успеваемости надо – продолжаем двигаться по накатанной при коммунистах дорожке: двоечников не должно быть. Выискиваем таланты и – на олимпиады их: меряться силами приедут такие же. Но звучит солидно: олимпиада – соревнования сильнейших! Дипломы, кубки, грамоты – превосходно живем! Учителя пишут за медалистов сочинения, а у остальных проверяют работы по кругу, «выбеливая» ошибки – на текущую оценку ученика. Получается: чем добросовестнее учитель, тем ниже у него успеваемость и не знать ему профессионального роста, и не видеть высоких званий – как будто Россия и не знала 91-го года. И в Семеновке табеля прилежно заполнены. Ученики или по-современному – «учащиеся» (учащиеся в училищах) переведены в следующие классы. Пять человек поедут нынче в район – в среднюю школу.
По коврам зеленого бархата пастбищ Семеновки разгуливает июнь. Березовые рощи и околки приветливо шелестят густой листвой. Семен, дожидаясь автобуса, засмотрелся на небо: на голубом появилось белое пятнышко; оно увеличивается; около него появляются еще и еще пятна; они сливаются, и уже облачко висит в вышине. А вот другое облачко: отделяясь от него, пятна растворяются в голубом. Минута, полторы, две – и этого облачка не стало. Вот она, «иноматериализация»! – материя уплотняется, становясь видимой, и разреживается, становясь невидимой.
Искитим встретил Семена многолюдьем. Отпускник быстро нашел квартиру дочери своей подруги: Ирина недалеко от редакции газеты снимает комнатку. Представился девушке коллегой отца, что еще недавно соответствовало действительности, а в остальном пусть Нина Ивановна сама разбирается, если не передумает. На пути в РайОНО заглянул в редакцию и разговорился с редактором – молодой женщиной экстравагантного вида.
– Стихи мне ваши нравятся – своеобразная образная система, – одобрила Эльвира Георгиевна – стройная красавица-брюнетка, по манере поведения – не замужняя или привыкшая держать себя независимо.
– А проза? – уточняет автор.
– К вашей прозе я прохладнее, хоть печатаю ее наравне со стихами, как вы могли заметить.
– Спасибо.
– Что-нибудь новенькое?
– Конечно.
– Давайте стихи – в сегодняшний же номер пустим.
– Вы же их еще не читали.
– Доверяю автору. А сейчас извольте получить гонорар.
– В таком случае, к концу дня от меня вам презент.
– Вообще-то я этим не балуюсь, но от вас, – и на испытующий взгляд мужчины уточнила. – Как от автора приму с удовольствием.
В РайОНО ничего не изменилось: опять оно школами с квартирами не располагает. О причине ухода с работы его понимающе не спросили – глушь. А в Новосибирске, в ОблОНО учителя встретил плотный мужчина, на вид старше Семена; с пониманием ситуации, что предлагаемое – не находка, показал на карте района точку на окраине области, уточняя, что от этого пункта до места назначения надо еще чем-то добираться, может, пешком – сам он там не был, зато от директора этого местечка – Сосновской средней школы дана заявка на учителя с обеспечением его трехкомнатной благоустроенной квартирой.
– Еду.
Прихватив водки и конфет, Семен опять в Искитиме и, как говорится, «под звонок» заполнил собою небольшой редакторский кабинет.
– Я полагала, что вы оригинальнее, – охладила автора красавица. – Нас такой уже угостили.
– На коньяк, простите, моего гонорара от вас маловато, – отбрил Семен.
Оставив у Ирины записку для матери, Семен уехал на «точку». Путь растянулся на четыре часа. Новые места сначала будоражили пассажира, но от быстрой смены впечатлений он задремал. Очнулся на конечной станции – конец Новосибирской области. На вопрос к местному мужику, где школа, получил ответ, что она рядом.
– Сосновская? – уточнил Семен.
– А… до нее тебе еще топать по шоссе до следующего села, а там спросишь, она рядом с их магазином.
Школа оказалась закрытой, Семен нашел дом директора.
– Вы – учитель?! – озадачился администратор, мужчина плотный, приземистый, почти лысый, похож на чеховского городового из «Хамелеона» на иллюстрации. – Хорошо, – быстро перестроился начальник, взглянув еще раз на чемоданы приезжего. – Пойдемте, покажу квартиру.
«Женщину ждал», – понял Семен.
Квартира оказалась частью бывшего корпуса интерната, переоборудованного предприимчивым хозяйственником в школу с кирпичной пристройкой к старому корпусу; в квартире пять закутков: прихожая, кухонька, комнатка, комнатушка и комнатенка; отапливаются котельной из подвала; раздельные (в разных углах) ванная и туалет с оборванным сливом. Откуда-то вынырнул вездесущий завхоз – молодой, нахрапистый мужчина, и новосел получил с ворохом попутных нотаций кровать и завалящую постельную принадлежность. И ночь накрыла село.
Школа оказалась очень своеобразной: село – центральная усадьба; кроме местных, сюда привозят детей из четырех сел – глубинок, там только начальные классы. А после занятий детей развозят по домам в их глубинки.
На радость новичку, в школе оказалась богатая библиотека с частыми новинками, хоть путь библиотекарю до Тогучина, районного центра, час на электричке с рейсом в день. А работа на новом месте началась с картофельных полей во главе 7 «г» класса. Литерами здесь делят детей по способности к обучению. Опять пригодился скитальцу опыт своих школьных лет на колхозных полях своего села. За усердие новичок получил от директора пять мешков картофеля – теперь зимовать можно. И снова, как в Киргизии напоследок, женщины отодвинулись из внимания. А Ниночка – приедет, не приедет? Засел филолог за Гегеля, Канта, по-новому вникая в премудрости о духе и плоти. Нечаянно наткнулся на Н.К. Рериха – название книги заинтриговало: «Семь Великих Тайн Космоса». Раскрыл – и весь факультетский багаж полетел кувырком, зато Марксизм и Дарвинизм стали понятнее. И еще не остыл от Рериха, как предложили новинку: «Роза Мира» Даниила Андреева. О таком и не слыхивал. Открыл книгу – как раз то, чего не хватало. Но книга переполнена новыми терминами – выписал из книги словарь.
– Ну как «Роза»? – как бы мимоходом интересуются коллеги.
– Изучаю.
Школа ехидно затаилась: когда зазнайка-«философ» сдастся? Все убеждены, что книга и у него пылится. А директор пошел ва-банк:
– Семен Иванович, – пригласил Николай Игнатьевич учителя в кабинет. – Коллеги интересуются: не семи ли вы пядей во лбу? Признавайтесь! – улыбнулся он заговорщески. – Не по зубам? Мы поймем: вся школа об нее зубы обломала, и я, грешный, тоже.
– Николай Игнатьевич, – удивился Семен. – Я ее с удовольствием изучаю – очень интересная и полезная книга.
– Так уж и изучаете… – хитро смотрит на подопечного директор.
– Изучаю.
– А вы не согласились бы сделать нам по ней доклад? – зашел директор с другой стороны.
– Пожалуйста. Тогда я еще с недельку поготовлюсь: спланировать надо, увязать Андреева с Рерихом, они дополняют друг друга.
Школа еще на неделю затаила дыхание.
Этот разговор состоялся в понедельник, а во второй половине вторника, нагрянула Нина Ивановна.
– Можно к вам? – слышит Семен знакомый голос.
– Не замерзла? Вся в снегу! – не веря ушам и глазам, кинулся Семен ей навстречу.
Женщина, уронив пальто с плеч и взвизгнув от радости, повисла у друга на шее.
– И нашла же! – одаривает он ее поцелуями, получая огонь ответных.
В посуде, одолженной в школе, на плитке, данной директором, новая хозяйка сготовила картошку, сдобрив ее привезенными консервами и маслом – ужин получился на славу.
– У тебя и телевизор!
– Директор одолжил – одну программу показывает – в низине живем.
– А это что за новинки? – наткнулась она на книги.
– Рерих и Андреев, – «Роза Мира» – находка! – религия будущего. По просьбе директора готовлю лекцию. Погоди-ка. – приостановился он, – а как с мужем расстались? Как с Иришей объяснились?
– Ого! Уже и с «Иришей»!
– Славная девушка. Она мне как дочь.
– Ого! Спасибо! Мужу оставила записку.
– Ну и поворотики у тебя…
– Не нравлюсь?
– Чудовище ты прекрасное! – стиснул он женщину в объятиях.
На лекцию, после развоза учеников, по инициативе директора собралась вся школа.
– Дамы и господа, товарищи, коллеги – кому как угодно, – с хитрой улыбкой обратился к собравшимся директор. – Сегодня Семен Иваныч поведает нам о новых взглядах науки на нашу жизнь.
– Уважаемые дамы и господа, коллеги! Товарищей я здесь не вижу, так как товара не имею и в товариществе ни с кем не состою, даже с прокурором, – тоже c улыбкой обратился к людям Семен. – В ответ на ваше недоумение по поводу этой книги, – поднял он в руке «Розу Мира». – Скажу просто: в свое время роман Чернышевского «Что делать» был многим непонятен. (Семен умолчал о замечании Ленина, что книга не для тех, у кого «молоко на губах»). – А это: во-первых, «Роза Мира» – название символическое: религии мира, как лепестки розы, должны объединиться в бутон и своим сиянием высветлить истину. А как это должно произойти, почему и зачем? – об этом и рассказывает мудрая книга. Вам она показалась непонятной потому, что у вас пока нет соответствующей теоретической подготовки, а я по этому пути иду много лет. Индусские «Веды», на сведения из которых опирается Рерих, сообщают о строении и способе существования Вселенной с точки зрении человеческого разума; все сводится к законам физики, но все в мире одухотворено, мысляще и чувствующе – на своих уровнях, – Семен изобразил мелом на доске взаимозависимость космических сил. – Вселенная живет, как сердце, – пульсирует. Никогда не было начала и никогда не будет ее конца. Есть «ночи» и «дни». «День» – это наше существование, а «ночь» – пассивный отдых материи, распавшейся на атомы. Вечно «бодрствует» только Одно: Веды называют это «Беспричинной Причиной», «Принципом», «Непознаваемой Сущностью Вселенной». Первый импульс к пробуждению происходит от Него. Этот импульс Энергетичен, Мыслящ, Волящ – именно он передает Будущему Свои Планы. Все это очень далеко от нашего понимания, потому что не предметно, а метаэнергетично. Энергию нам видеть не дано: мы видим только проявление ее: тепло, свет, ветер…
– Есть Бог или нет?! – не выдержали слушатели.
– Дедушки с бородой нет на облаках, – заверил лектор. – Он придуман Церковью для удобства нашего воображения. «Беспричинная Причина» – и есть бог – «Высшая Непознаваемая Сила». А у него целая армия помощников. Один из них – наш Спаситель. Коллеги, этот вопрос переводит нас от Рериха к Андрееву. «Роза Мира» рассказывает о жизни Земли и на Земле. Вы спросили о боге: кто он, далеко ли он? Он энергетичен и духовен, поэтому он вездесущ. Он – частичка нас – наша монада, в просторечии – душа. И все было бы гораздо проще, не будь в нас и частички темной Силы, в просторечии – черта, беса, дьявола, сатаны – как ее ни назовем. Японцы ее назвали «эйцехоре», а я, для себя, назвал «чертовщинкой». Эти две сущности и являются двойственностью нашей натуры. Смерти, коллеги тоже нет, как это ни удивительно: тело или само, израсходовав энергию, перестает существовать – жить, или его лишают этой энергии принудительно – убивают. Нечто подобное произошло в 91 году с нашим государством: правящая система выработала себя и перестала существовать. Все на земле управляемо иными, высшими силами, положительными и отрицательными.
Время в зале остановилось, а Семен Иваныч в глазах слушателей разрастается в духовного гиганта. Людям непонятно: как человек может простенько жить среди них, а у него в уме такое множество знаний! И почему они «забраковали» книгу, не поняв в ней ни строчки? А он понял и объясняет. И хоть и «туманно», но становится что-то видно. Разум пойдет наперекосяк, если попытаться представить все это. Живем, считая себя умными, образованными – культурными, других учим, а оказывается – учиться да учиться надо.
Семен закончил доклад, и онемевших сельчан вернул к земной жизни директор.
– Товарищи, мы только что прослушали еще одну теорию о взгляде ученых на мир. Очень необычная и своеобразная версия. «Версия» прозвучала для слушателей как «диверсия». Но это только теория. А мы их много слыхали.
Люди зашевелились, будто просыпаясь от гипноза, а Семен почувствовал, что директор своей забубенной фразой, сам под гипнозом сильнейшего «эйцехоре» партийности, только что духовно ограбил слушателей: люди почувствовали себя частичкой Вселенной, а он их – «винтики», разом вернул в привычное их состояние. Семену скромно, как бы стесняясь за испытанное, поаплодировали, вроде похлопали по плечу: мол, ну ты даешь, дружище. И Семен почувствовал себя лишним, инородным, даже стало неуютно. Директор попросил его задержаться.
– Теория, конечно, хороша, – хитровато одобрил он. – Но в жизни случается всякое. Давно это было: мы с партийной комиссией, отыскивая в области ветеранов Гражданской войны для вручения им наград, однажды очень вляпались: в какой-то деревне, теперь уж названия не помню, разыскали очередного героя. Плечистый казачина. Честь по чести вручили ему награду, в застолье посидели, пошли в баньку попариться.
– Да я их крошил, как капусту, только что не засаливал! – разоткровенничался захмелевший казак.
– Кого?
– Краснопузых, вестимо.
Мы и обомлели: как быть? Казачина тоже присел, тараща на нас глаза, – он, оказывается, служил у Колчака.
– Не погубите, голубчики! – взмолился бедняга.
А нам что делать? Документы оформлены, награда вручена, времена давно и безоговорочно изменились. Оставили мы его, а сами призадумались – на будущее. А вы говорите: теории… Жизнь, она посложнее. «Поле Куликово» – наша жизнь: где стоим, там и сражаемся: вчера – коммунисты, сегодня – демократы, а завтра?… тут бы не промахнуться.
– Все это сильно заумно, – возразил физрук – капитан запаса, бывший воспитанник Суворовского училища. – И расшатывает любое общество, даже Партия пошатнулась. Демократы – либералы, не строить, а разрушать мастера.
– «Весь мир разрушим, до основанья» – слова партийного гимна, – возразил Семен.
– Не надо передергивать карт, – вспыхнул физрук.
– Как же, построили…сам рухнул, без толчка в задницу, выдержав перед этим две войны. – уточняет Семен. – Рухнул потому, что был диктатурой – насилием еще более жестоким, чем прежнее. Было существование на сжигании собственных ресурсов – самого себя под лозунги созидания.
– Очередная демагогия! Мы создавали порядок! А без диктата его не создать.
– Насилие над существующим поколением во благо грядущего? И так – до бесконечности?
– Всегда находятся демагоги, вроде тебя. Против таких и боремся.
– Железных Феликсов выковывает Суворовское.
– Ты Суворовское не тронь!
– Партию не тронь! Суворовское не тронь! Не тронь печи – что пригорелые хлеба выпекают.
– Уймитесь, – вмешался директор, видя что его контуженный физрук опять закусил удила. – Партия должна уметь лавировать и маневрировать.
– Доизворачивались, мать вашу! – ругнулся контуженный физрук.
Опять отбуранила зима, и весна расплеснулась лужами. Директор разрешил Семену огородить возле квартиры выделенным штакетником участок – соток пять вышло; посоветовал построить стайку и разрешил для ее строительства брать шлак от кочегарки, дал цемента. Семен с Ниной в Тогучине купили поросят, а в селе цыплят. На каникулы приехала Ириша, и Семен за всю жизнь впервые почувствовал отцовское тепло к ней и обрадовался новому чувству – теплое оно и светлое. Сходили за ягодами-грибами. И с места в карьер – принялись за строительство стайки: день на опалубку, день на заливку, день на отдых, пока стынет бетон. Дни и недели замелькали. Селяне дивятся на новых хозяев со свинством и цыплятами – на огороде, пока стайка медленно – день за днем, как бы нехотя поднимается. Нужен корм, и Семен обратился к директору за деньгами – их много месяцев не выдают. Изворотливый, как угорь, Николай Игнатьевич посоветовал учителю самому съездить за ними в район. И новый хозяин отправился в Тогучин, к самому Пустобрехову – новой главе районной администрации. Он из Сосновки, оставив дом родителям, сам, соответственно положению, перебрался в район и возводит в нем особняк на задерживаемые у населения деньги.
– Выдадим! конечно, выдадим! Хозяина в селе надо поддерживать! – горячо согласился Пустобрехов, будто речь идет не о задержанном заработке учителя, а о ссуде; на бумажке он написал распоряжение бухгалтеру, и обрадованный учитель весело скатился на первый этаж. Но бухгалтерия оказалась закрытой, а бухгалтер – в Новосибирске. Озадаченный учитель-проситель опять спешит к Пустобрехову.
– Что поделаешь, – развел руками глава. – Придется ждать.
– Она же в городе!
– У каждого свои дела.
– У меня животина под небом!
– А у меня – семья.
Через два дня, «опалубочный» и «заливной», – Семен Иванович снова в доме Администрации. Бухгалтер, габаритная женщина в роговых очках, едва взглянула на «бумажку», отлично зная ей цену. И понял проситель, каким дураком он выглядит. «За нос водят, сволочи»! – закипело в душе. – Но жаловаться некому – глава Администрации. Не судиться же с ним, да и что толку – не по сноровке это и не по карману Семенам Иванычам. Если государство изувечил на свой лад гений с сифилисом мозга, а создал лже-социальную сверхимперию параноик, то Пустобреховым да Николаям Игнатьевичам Отпрысковым с нормальными мозгами своевольничать, как говорится, сам бог велел.
Вечером собрались за столом. Нина Ивановна, усталая: она в школьном буфете – в больнице места не нашлось. Поужинали и легли спать.
Семен по зову бога, мол, перемудривает кое в чем метафилософ, пронзив кораблем собственного тела космическую даль, подлетает к какой-то зеленовато-голубовато-розовой планете. А за нею, сверху – вместо солнца – сияющее лицо юной Прозоровой: длинные белокурые локоны рассыпались по матовым плечам; глаза сияют зовущей голубизной.
«Вечна-я-а Жен-ствен-ность! Мирова-а-я-а Саль-ва-тер-ра-а-а»! – звучит у Семена в уме, и он понимает – чей это голос! Странник стремится к лицу, но гравитация увлекает его под планету: «очередное путешествие по земле завершено, и сила Вечной Необходимости ведет его к началу», – понял Семен и растворился.
Фрунзе–Новосибирск, 1980–2008 гг.