Василию
Вне времени. Вне. Потерянность в представлении о мире. У нормального человека есть прошлое, настоящее, будущее. Триединство в глаголах жизни, выражающих это существование как цикл.
И, вдруг, в финском языке отсутствует будущее время глагола.
Почему бы им (финнам) не верить в сакральный смысл конкретного слова – проецирующего сего- Дня в накануне.
Накануне.
Может они не верят в потенциальную вероятность наступления этого самого будущего, либо – это просто характеристика невозможности его предвидения.
Ибо люди слепы. И если кто-то не позаботится о прозрении так и не вспыхнуть этой искре во мраке.
Сон разума и в яви, и в нави. Спячка – как Вторая жизнь, она же первая и единственная. И обе при закрытых наглухо дверях, дабы посторонний шум не смущал психику. Глухари на токовище. Тоска о невозможной суженой. Невозможной любви. Махонькая иллюзия в огромном безвременье.
С сакральностью этого необузданного символа бесконечности (времени) связано у старообрядцев христиан (в миру – раскольников, так и не удосужившихся отречься от отживших свой век постулатов) три события: Крещение Исуса, Его воскресение и Новый Год - ибо совершались по их поверьям в полночь: самое, что ни на есть сакральное время суток.
Никогда не узнаешь истинный цвет мира, ибо цветы лютиков курослепа ярко – ярко желтые. Затмевающие своей яркостью почти бестелесную акварельную красоту средней полосы. Эта густая притягивающая к себе взгляд окраска отнимает последние жизненные соки у непривыкшего к ней глаза, затмевает собой блеклые пейзажи и незамысловато ворует частицу тебя. Куриная слепота - невозможность видеть в сумерках. Нелюбовь русских к желтым цветам. И кто это сказал, что приметы – бабкины забабоны.
Примета – долгая генная память, проекция прошлого в настоящее. Одна из реликвий времени. Его самоподтверждение.
Что это вы там спасали, уходя из насиженных мест в леса?
Почему же ты смотришь так мрачно….
Тебе не нравится результат. Знаешь мне от него тоже не по себе.
Природа человека и скита, когда ты сам на сам, нет этого общечеловеческого всевластия одного над другим, нереальность времени первопоселенцев, скользящая по нежности и воздушности акварели, по легкой дымке лесов. Забытая романтика миросозерцания. Этот мир больше не чудо и не диво. Дива - этого верховного владыку славян похоронили за ненабностью. Природу вернули к состоянию "натура".
Да воля.
Но о нас вы подумали. Куда пойдем мы через триста лет. Ты иначе не мог….допустим….
Сейчас говорят, что тех, не отрекшихся от настоящей веры сжигали. Но мы-то с тобой знаем: никто никого не сжигал – мы горели сами. А те, что прятались в глуши, видимо, на что-то надеялись. За стеной непроходимой чащи….
Вышло в целом половинчато. Как не были, так и нет. Вот только природа…..
Всё так же плачет невидимыми миру слезами над собственной оголенностью. Голь перекатная – верблюжья колючка в пустыне. А оазисы бредут по небесам несбыточными миражами.
И наше с тобой прошлое – тоже своего рода мираж-воспоминание.
Забывайте плохое, и детство будет спасать вас от безысходности взрослости.
Зеркало, в котором только ты и я.
А может это ты и ты.
И вот как тебе сейчас….. негры должны ли стыдиться своей черноты….
Поезд приходит на "мою" станцию очень-очень рано. Затемно. Автобус продирается по проселочной лесной дороге, где вековые ели тянут свои лапы к ветровому стеклу. Иногда прямо под колесами проскакивают зайцы и косули. Из темноты мраморным изваянием встают сохатые. Лес живет своей дремучей, скрытой от пришельцев жизнью. Где-то странствуют в ночи его сердитые дикие кабаны, лютые волки. Это царство лесных……. Но неразумное прошлое отняло у них будущее. Господствующий вид хочет господствовать во всем, сметая зверей на мясо.
Конечно, охотились здесь испокон веков. Только охотой да рыбной ловлей в основном и жили. Но потребности тогда были совсем другие. Места-то непролазные. Затерянные. Чужаки по скитам долго не появлялись.
Отчего зверя и рыбы хватало – природа никогда не обижала человека, видимо воздавая за непосильный труд. Никто никуда уходить не думал. Что дедам, то и самим. Одни и те же молитвы, одни и те же песни, одни сказки на всех. Отсталость от цивилизации. Как сказали потом освоители местных угодий – убогость. И проложили дорогу. До реки.
Мост не построили. Навели паромную переправу.
Из теплого, согретого дыханием людей автобуса скрипучая дверца пазика выпускает тебя в промозглое утро. Нахохлившись, вдыхаешь утренний туман. Где-то там, в мареве есть другой берег, есть дом твоего деда, теплая печка с поджидающими бабушкиными блинами и дядькиной ухой. Душа греется этим еще недостижимым запахом любви и заботы. Дымком родного берега.
Позвякивая цепями, ползет по спящей еще реке паром. Только говор да натяжение каната выдают его передвижение.
Паромщик уважаемая личность. Только бакенщики могли с ним поспорить своим авторитетом у местных жителей. Впрочем, уважение в здешних краях людей друг к другу неотъемлемая часть характера. Редко сюда забредали чужие, доверчивость не позволяет отказать страннику в приюте и милосердии. Ибо возлюби ближнего не по книжке мудрость, а по существу дела.
Долго еще после переселения в эту чащобу предки рассказывали внучатам о божьих людях, которые, дескать, ходят по миру, смотрят, что да как, пишут дела твои в книгу жизни. И не дай тебе бог не угодить постучавшемуся в окошко человеку. С его легкой руки попадешь в немилость от небесных сил – крутись тогда, как хочешь. Не спутать небесного и земного. Поэтому равное уважение каждому. Братья и сестры во Христе.
Темной армадой выплывает на свет божий речной перевозчик. Бросает на берег мостки. Грузит новых пассажиров и, шурша днищем по песку, отчаливает на тот берег.
Морок все еще лежит на невидимой речной глади. Только у борта судна видна поднимаемая иссиня-серая волна. Люди переговариваются так глухо, словно, робеют нарушить первозданную тишину угла. Вероятно, так и ощущалось это место исстари – потому и зовется Углы. Но допустимо, вероятно, и более философское понимание: камень отвергнутый, что был положен во главу угла.
Неспешно раскручивает веретено своей судьбы железный союзник людей на соединении миров. Нетороплива в этом течении Березина.
Что за тайны хранят её видавшие и татар, и монголов, и французов, и немцев берега. Сколько воды утекло этим фарватером? Где это клад, оброненный спешно отступавшей наполеоновской армией? Где эта утраченная при экстренной переправе дань хана?
Каким богам молились бежавшие к старообрядцам неугодники?
Песок трет обшивку парома – это значит ты почти дома. Здесь уже много лет тебя любят и ждут. Днем ли, ночью, холод ли на дворе или жара. Запах родного жилища зовет тебя отогреть иззябшую душу и окоченевшие в тумане пальцы, просушить пропитавшуюся туманом одежду и омытые росой ботики.
Ты еще далеко. Только ступил с железной посудины на родной берег. Но вот уже огромные вековые липы, неслышными нетопырями выныривают из тумана и, словно, присмотревшись, и, приняв за своего, исчезают в белой мгле.
Слышно, как в селе просыпаются первые петухи и устраивают спевки. Собаки перелаем, напоминают хозяевам о верной службе. Тихонько звякают цепочки колодцев. Да негромко откашливаются разбуженные к первой дойке коровы.
Скит встречает тебя как желанного гостя. Тут пока все званые и все прошенные.
Разорение и упадок старообрядчества только ещё крадётся осторожными шагами по скрытым тропам.
Мир придет в заброшенный мир и сделает свое дело. Не станет тут седой старины, снесут на лесной погост стариков и старух. Съедет в людные места молодежь, а пришлые похоронят архаичный уклад под гнётом перемен. Рыбы и зверя резко поубавится, так как места станут знатными охотничьими да рыболовными территориями. Ловца дичи теперь скорее встретишь в лесу, чем саму дичь.
А на темных иконах потемневшие лики святых не сводят глаз с новых времен.
Никто поет им коленопреклоненные молитвы. Молчание. Иных уж нет, а эти не помнят.
Да и иконы как-то разбрелись по свету. Может тихонько отмирают за невостребованностью эти шитые золотом и серебром, вышитые бисером, отлитые в металле древности. Куда-то исчезают писаные книги в кожаных переплётах с замочками. Другой склад жизни потихоньку разрушил трехсотлетнюю традицию.
Только детская память цепко держит задушевное бабушкино молитвенное пение, тихий бас деда бормотанием слов священного писания и твою трепещущую пред величием бога душу.
Скит, как одинокий остров, растаял в тумане прошлого. И нет парома, который бы связал берег минувшего с твоим сегодняшним. Река времени так же крепко хранит свои тайны, как уснувшие лики деревянных икон и православных крестов не дают непосвященным проникнуть в их идеи и замыслы.
Они ушли и не обещали возвращаться. Память дежит под спудом воспоминания. Белое бабушкино покрывало, седую бороду деда, в которой заблудились крохотные паучки и мелкие зелено-синие соцветия, огромную кадку в которой дед, исполняющий священные таинства, ибо попов со времён раскола не стало, крестил младенцев, ветхозаветные сказки и истории рода.
Ты можешь приехать на это место и сейчас. Но это только лишь местоположение.
Лесное кладбище с крестами на восток. В подножии. Чтобы в день Его пришествия встать, ухватившись за крест, поднять его святыню высоко над головой и идти навстречу.
Только птицы и звери иногда нарушают здешнюю тишину на твоём погосте.
Почему ты смотришь так мрачно – раз уж мы бывшие?
У правды всей на поводу. Устав от солнечного перегуда. Спят плавучие базары. Ночь в порту.
Хочу рассказать тебе о смертном дожде. Но тебе уже не нужны слова. Помнишь, у Богослова в Духовном Луге есть пятый способ крещения: на крови. Когда я была маленькой это трудно было понять. Я даже понимала, как Бог принял крещение того еврея в пустыне песком, вместо воды. Но кровь...
В старинной русской сказаке про Баба Ягу, у последней было три всадника: черный, белый и красный. Так и говорилось. Сначала их было три. Потом пришло на Русь крещение, и из откровения стало ясно, что есть ещё один - сивый, у которогокличи от ада. а теперь все ищут пятый элемент. Пятое агрегатное состояние вещества - плазама. Чувствуешь нить Ариадны - плазама крови. Пятый всадник. И хоронить нужно, как и прежде в белом саване.
В мире без перемен………..