Неск Ладушки

Евгений Муравьёв
     ОН:
     Если после хорошей пьянки утром просыпаешься без спешки,
похмелье поначалу и не мучает почти – всё больше предвещенье
предстоящего, само оно пока ещё не задевает – всё пожирающие
жернова его неумолимо крутятся только где-то в соседнем мире.
Сознание ещё легко, светло, парит пушинкой в луче солнечного
света, едва касаясь сущего, блаженствуя, витает в воздухе и тает
в сладкой неге от тепла-светла... И лишь неспешно, отстранённо,
будто играя, не о настоящем, а феерично, сладостно-мечтательно
легонько мыслью шевелит:
     „Эх, хорошо! Вот бы всегда так, чтобы не кончалось... Не зря,
наверно, «лучший» говорят про мир иной... Хотя и в этом тоже...
Вчера было здорово... Вот бы сейчас... Чего?.. Пришла бы Люся,
тёплая и нежная, какой бывала в первые года... Погладила бы по
головке, как ребёнка. Ла-асково. И – мысли б сладость забрала...
А там бы, во хмелю, в немом потоке – сама б ко мне прижалась,
прилегла и... Со вчерашнего-то бродит ещё кровь дурная, вот бы
в охотку-то и схлынула сейчас... И – тихо, сладко, незаметно так
из головокружительного опьянения да снова в дрёму, в эфирное
небытие – в блаженство... А потом – от воздуха слегка-движения
проснуться и – сияющая Люся – улыбка-свет и солнце в волосах.
Стопка холодненькой и огурец в руках – влагой манят, сочатся –
похмелиться принесла... Впитать и хрустнуть!.. И почувствовать
прохладу в горле, и – из живота по жилам оживляющее побежит
тепло. И тут – шумно носом воздух во всю грудь втянуть и резко
выдохнуть – Эх, хорошо! Живём!.. И – Люсю к себе притянуть –
и подышать ей в сладко пахнущие груди...“
    
     НО ВМЕСТО ЭТОГО:
     – Са-а-аш, ты спишь ещё? – Голос её из кухни прозвучал уже
привычно заведённо нервно. – Хватит валяться, поднимайся, всё
похмелье не проспишь...
     Он промолчал, вздохнув тихонько. Но из кухни неотступно:
     – Са-а-аш, вставай!.. Яичницу тебе с беконом? Одиннадцатый
час уже. Я есть хочу. Или опять одна должна?..
     От ничего хорошего не предвещающего тона, вытягивающего
его будто за ворот из сладких грёз, голова заныла, «раскололась»
как-то враз на несколько кусков, которые каким-то чудом только
не распались. Он тихо застонал и натянул подушку на висок.
     – Са-а-аш, ну хватит! Что молчишь? Вставай-вставай, сколько
валяться можно? Мне что, водой тебя полить?..
     – Люсь, голова в куски, а ты... – Прохрипел с обидой он.
     – А кто тебя пить заставляет? – Голос её ещё на тон поднялся.
– Каждый раз одно и то же. Я полсубботы по хозяйству тут одна
вожусь, а тебе и дела нет. Ковёр пропылесосить, мусор вынести,
и то не сразу и уговоришь. А там и вообще сбежишь, с друзьями
тебе лучше. А что там интересного у вас?.. Пьянка да шуточки...
И то одни и те же... Такая вот семья: ты там, я здесь... В постели
только и встречаемся, и то два слова не сказать. Весь табачищем
провонявшийся придёшь. И пьяный...
     Он поскрипел зубами, жизнь была немилой...
     Прошла минута в тишине, и вдруг – слегка-движенье воздуха,
не открывая глаз, он понял – Люся:
     – Саш, ну во что ты превращаешься?.. Смотреть противно...
     – Люсь, можно не сейчас? Не принимает голова слова, гудит...
     – Ладно, горе ты моё, кушать-то будешь?.. У тебя с похмелья,
а у меня от голода голова уже болит...
     Нарочно медленно, чтоб кровь, прихлынув, боли не добавила,
поднялся он с постели, ладонями сдавил виски и – концентрируя
внимание на уловимых точках (чтоб уберечь себя от тошноты) –
почти на цыпочках отнёс своё страдающее тело в ванную...
     Есть-пить – только рассол и огурцы...
     Возвращенье к жизни было трудно, но самым тяжёлым всё же
было видеть то, что выражало Люсино лицо...

     ПОСЛЕ ОБЕДА:
     Они сходили в парк, бродили там, сталкиваясь слегка плечами
и думая, что хорошо бы взяться за руки, но – при этом ощущали,
как-то знали, что сейчас это было б неприятно, и от того грустно
смотрели под ноги или куда-то вдаль, вздыхали и лишь коротко,
чтоб не совсем молчать, о чём-то замечавшемся вдруг говорили.
И всё-таки, деревьев аурой и свежим воздухом, проветрили свои
от каждодневной заведённости уже подзастоявшиеся души...
    
     ВЕЧЕРОМ:
     Пришли Сазоновы: проведать, посидеть. Собрали лёгкий стол
на кухне: старые друзья почти члены семьи... Саша пить не стал,
гость попытался уболтать его и, не сумев, был недоволен, дулся.
Разговаривала в основном её подруга, которую разочарованность
супруга не смущала. Когда мужчины вышли покурить, она, явно
предвкушая наслаждение что-то узнать о личном, доверительно,
по-дружески будто и не спросила:
     – Сашка сегодня что-то скромненький такой, и на тебя глядит
украдкой, я заметила. Влюбился что ли заново? Или провинился
в чём-то и теперь момента ждёт, загладить?..
     – Да ничего особенного, просто нескладушки...
     – Не хочешь говорить?.. Люсь, ты смотри, если в себе носить,
когда-нибудь прорвётся... Читала тут, надо канализировать, чтоб
душу не травить. Сгоряча выплёскивать неадекватно будет...
     – Да я сама ещё не знаю, что... Может, и просто захандрила...
     – Ну, нам ли, молодым-красивым, мать? – Лукаво улыбнулась
ей подруга. – Не принимай всерьёз, знаешь же, и они нас дурят...
     – То-то и грусно: они нас, мы их. Противно...
     – Ну, мать, такая се ля ви...
     – Не се ля ви, а мы такие...
     – Люсь, не дури. Сломаешь вот сейчас, по настроению, а ведь
потом не соберёшь...
     – Мы разберёмся...
     – Ну, смотри. – Обиделась подруга.
     Посиделки вовсе скомкались, Сазоновы вскоре ушли...

     ОНА:
     Глядя на мельтешенье телевизора задумалась:
     „Он в «Крокодила» превращается, я в «Кобру» – скатываемся
к формальным отношениям. Так жаль... Самое страшное, что он,
мой Санечка, совсем недавно ведь ещё такой родной, любимый,
свой, так понемногу – не понять из-за чего, не сразу и заметно –
но раз от разу всё отчётливей, ясней – как-то даже неотвратимее
чужим теперь становится... Мы разучились говорить и доверять,
мы разучились вместе быть... А почему? Ведь вижу – любит, но
какой-то постепенно он на чувствование ленивый стал... Вот как
тут с ним поговоришь, если чуть вглубь, так сразу – «не сейчас»
или поверхностно ответит, или в шуточки свои уходит...   
     А ноги-то сегодня как болят! И стынут, будто в ледяной воде!
И ступни тянет, ломит – мука! Опять горчицей в тазике погреть?
Это надолго. Поздно. И устала. А ведь завтра на работу...“ 

     В ПОСТЕЛИ:
     Лежали молча, каждый думал о своём, оба глядели в темноту,
не спали...
     Посомневавшись, он решился всё-таки (близость иногда ведёт
к восстановленью мира) – повернулся к ней, погладил пальчиком
с плеча к ладони, уткнулся в шею и поцеловал.
     – Саш, извини, я не могу...
     – Всё ещё злишься?..
     – Нет, другое...
     – Но ведь из-за меня?..
     – И да, и нет.
     – Как это так?
     – Даже не знаю, как сказать.
     – Как есть, так и скажи...
     – Боюсь. Считается, мужчины этого понять не могут.
     – Ну я попробую. Уж как-нибудь...
     – В том-то и дело, Саш, что как-нибудь тут не годится...
     – Что-то загадками ты говоришь... – Он вздохнул, нахмурился
и снова на спину от неё отвернулся.
     – Ну вот, я ничего ещё и не сказала, а ты уже обиделся. Вот и
скажи тебе. Как тут поговорить?..
     – Толком скажи.
     – Боюсь.
     Он замер вдруг, даже дыхание остановил:
     – Люсь, ты не любишь меня больше?..
     – Люблю. Но так больше не могу.
     – Так?.. Это как?..
     – Вот так, формально, каждый сам в себе, будто чужие...
     – Формально? Это новость! Мне что, надо учитывать все твои
замечания? Не школьник я уже...
     – Ну Саш, не в этом дело же! Не обижайся ты! Ну как с тобой
о сложностях каких-то говорить, если ты меня не слушаешь, всё
упростить и наперёд, против себя понять пытаешься, и сразу же
от своих выдуманных выводов и на дыбы...
     Он помолчал. Потом вздохнул:
     – Понятно. Ладно, ты права. Я слушаю. Давай поговорим.
     Теперь она немного помолчала, собиралась с мыслями:
     – Саш, это не критика, но... иногда ты... кое-что не замечаешь,
вернее, ленишься присматриваться, чувствовать. Конечно, проще
принимать всё легче, но это не всегда бывает лучше... И то, что я
твоя жена не означает, что я стала функцией, стандартной ролью,
био-роботом для кухни и постели, а не живым, всё чувствующим
человеком... Вот ты же сам прекрасно ощущаешь, что мы с тобой
весь день в каком-то напряжении, и если бы задумался поглубже,
то понял бы, что вчерашний твой загул лишь повод, не причина...
Но поговорить со мной об этом ты не хочешь и думать тебе тоже
лень, ищешь простых решений... поэтому и не исправить хочешь,
а всего лишь как-нибудь загладить... И что? Ты сверху эту горечь
смоешь, но внутри-то она остаётся. И собирается, накапливается,
и так когда-нибудь... Мне страшно думать, Саш... Сердце щемит,
так больно видеть, как ты день за днём всё больше отдаляешься,
будто уходишь понемногу от меня...
     – Какие страхи, Люсь, ты что? И я тебя люблю. Но жизнь идёт
и от привычки притупляет чувства. Они не исчезают, нет, просто
острота их вслед за новизной уходит. Это естественно, в природе
так заведено, что вечный праздник невозможен. Вот, постепенно,
сам собой и устанавливается какой-то жизненный порядок, колея
или традиции, как хочешь назови, но эта форма – норма. То есть
это нормально, Люсь, и, думаю, вполне здорово...
     – Это понятно, Саш, но я ведь не совсем о том... Я ведь не про
обыденность, про то, что мы с тобой контакт, взаимопонимание,
друг друга чувствование теряем...
     – Что-то не то ты говоришь. Или слишком неконкретно. А так
и в самом деле непонятно, одни лишь общие слова. Лучше скажи
мне прямо, так и так, вот тут не то, вот тут не так. Что можно, то
исправим и закончим с этим. Знаешь, если углубляться в мелочи,
то можно закопаться в них совсем, да так что и не вылезти...
     – Ну, Саша, это же не мелочи, а тонкости! И закрывать на них
глаза нельзя... Если мотор разрегулируется у машины, так ты это
заметишь сразу. С ней ты связи не теряешь, а со мной... Вот чего
я боюсь...
     Он помолчал, задумался, потом вздохнул:
     – Прости. Действительно, тут как-то недодумал, упустил... Но
если любишь, всё само собой должно наладиться. Или не так?..
     – Наверно так, но... не всегда...
     – Люсь, может от того что я с похмелья, голова гудит уже как
холодильник, но я никак всё не соображу. Ты объясни мне как-то
на примере что ли...
     – Что именно?..
     – Ну вот хоть почему не можешь спать со мной, хотя при этом
говоришь, что любишь?..
     – Люблю. А не могу... Представь себе, я пить хочу, а ты даёшь
мне лёд. Вроде вода, а жажду-то не утоляет, только зубы ломит...
Вот ты согрей её и сразу же всё будет замечательно...
     – Согреть?.. Как это? Что?..
     – Да просто не шаблонами общаться, а разговаривать. Вот как
сейчас. Пойми, инструкции по эксплуатации для меня нет и быть
не может. Я ведь не машина, а живой, всё время изменяющийся
человек, и нужно видеть меня чув-ству-ю-щую... Ну, как бы тебе
это объяснить? Чтобы у нас с тобой была всегда не прерываемая
связь, чтоб и в молчании была не прекращающаяся беседа...
     – На ушко что ли пошептать?..
     – Ну, Са-а-аш, завою сейчас от тоски! Как ты не понимаешь?..
Ну, представь, я тоже человек... Мне тоже нужно воодушевиться.
Душой быть вместе хочется, не только телом. Ты вот погладишь
меня, поцелуешь, иногда и ласковое что-то скажешь, и думаешь,
что если сам завёлся, то автоматом и меня завёл, а есть ли во мне
отклик не интересуешься, не чувствуешь. И это твоё невнимание
так по душе иногда бьёт!.. А раньше было ведь у нас и единение.
Ты чутким был, всё замечал. Я с тобой к небу улетала...
     – Совсем запутала ты, Люсь, меня. Я, конечно же, подумаю об
этом, но вот сейчас так, с ходу, не пойму, чего бы ты хотела? Вот
навскидку мне скажи, чего? Желание какое?..
     – Стыдно признаться, Саш, но... раз такой уж разговор, скажу.
Ступни у меня ломит и морозит, ну, прямо как от ледяной воды...
Можешь немного помассировать, кровь разогнать? У меня самой
не получается, а от твоих рук отпустило бы, они б согрелись...
     – Ступни?.. Ты что, серьёзно?..
     – Да...
     – А... Ну, прости, не догадался сразу, спрашиваю глупо... – Он
сел в ногах. – Давай-ка их сюда. Вот так. Удобно?
     – Здорово!
     – Теперь расслабься...
     Он впервые за пять лет взял её ступни в свои ладони и, вдавив
в них пальцы, ощутил приятно-удивительную их структуру – они
были совсем не те, что у него – более мягкие, будто наполненные
чем-то, при этом собранные, плотные, хоть и казалось, что почти
без связок, сухожилий... Углубляясь в ощущения, он скоро начал
чувствовать их и внутри, как будто бы проникал под кожу, видел
всё насквозь. И там, в глуби ступни, меж косточек, стал выделять
некие уплотнения – малюсенькие внутренние мускулки, которые
свело... Уловив, начал неспешно их продавливать, проглаживать,
вытягивая напряжение, и растирать, и скоро ощутил – «комочки»
эти стали расслабляться, будто таяли, больше уже не выделялись
из тела ступни. И тут заметил – до лодыжек ножки её потеплели,
а чуть повыше, голени – всё ещё нет. И это удивило его – сам он
согревался всякий раз всем телом сразу, а у неё – оказывается! –
не так... Из-под колен начал проглаживать к лодыжкам и ощутил,
как под рукой оттаивали, оживали ножки, как побежала кровь по
ним живей, а вслед за нею и флюиды... Это увлекало так, что он,
сам себе удивляясь, захмелел от её ног, стал целовать колени и...
Уже почти забытая – вновь захватила – понесла их нарастающая
сладкая волна – кружащий голову мощный поток восторженного
до потери разума сверхнаслаждения – чуда соединения двух душ
и тел в Одно и Им, как клубом воздуха из-под воды, совместный
взлёт – прорыв и вознесение куда-то к Небу!..

     Восстановилось всё! И даже более: как никогда ещё, обоим им
чудесно и легко на сердце было!..