Божий дар. первая книга. предназначение

 Издательский дом «БЭТ»
               Израиль, 2010, - 290с.


              Редактор Нина Рождественская
              Художник Василий Рожденственский
              Компьютерная вёрстка и дизайн Елена Сулимко


           All rights reserved
o Leonid Lukov, 2010
o Vassili Rojdestvenskii, illustrations, 2010

КНИГА ПЕРВАЯ

ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ

               И, подчиняясь жизни круговерти,
               От полюса Любви на полюс Смерти
               Людей ведут надежды и сомненья
               Дорогой их предназначенья.

ОТ АВТОРА
    Настоящий роман "Предназначение" представляет собой первую книгу более масштабного произведения под названием "Божий дар". Последний заголовок обозначает в целом проблему реализации творческих способностей, полученных человеком от рождения. Процесс этой реализации охватывает всю человеческую жизнь. А "Предназначение" - это его первый этап, преимущественно, относящийся к молодости.
    Гении и таланты вносят решающий вклад в создание материальных и духовных ценностей общества. Поэтому проблемы раскрытия творческого потенциала личности имеют непреходящую социальную актуальность. Но они существенны и для личных судеб, ибо человек, чьи природные таланты не состоялись, не может быть счастливым.
    Прежде, чем личность проявит целеустремлённость и волю в творческом освоении своих дарований, она должна осознать их. В практической жизни этот процесс не только очень сложен, но и, нередко, безуспешен. Знаменитый художник Поль Гоген решил посвятить себя живописи лишь в довольно позднем возрасте, а великий композитор Александр Бородин большую часть своей жизни потратил на занятия химией. Но это ещё не худшие варианты. Несметное количество одарённых людей до конца жизни так и не осознают своего предназначения. В реальном бытии этому препятствует множество отвлекающих факторов, включая естественные человеческие соблазны, социальное и национальное неравенство, морально-этическую парадигму и многое другое. Об этом роман "Предназначение".   
    Предлагаемое исследование затронутой темы не является научным. Его идеи и гипотезы не обладают доказательностью учёных. Литературно-художественная форма обусловливает апелляцию не столько к аналитическому разуму, сколько к чувствам и подсознанию читателя. Насколько подобный подход оказался оправданным, судить самому читателю.

               Автор признателен психиатру, доктору
                медицинских наук Иосифу Келейникову
                за помощь в работе над этой книгой.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ДУЭЛЬ С ГРУШНИЦКИМ

          Мне маленькому мама объясняла,
           Что в мире есть добро, и зло, и честь,
           Что много в нём гвардейцев кардинала,
           Но, к счастью, мушкетёры тоже есть.


ГЛАВА 1. В  МАСТЕРСКОЙ  ВСЕВЫШНЕГО
               
                Нам жизнь даётся как наследство 
                Уже прожитых кем-то дней,
                Она приходит в виде детства
                В сияньи ёлочных огней.
 
     Иосиф родился в 1928 году в Москве, в интеллигентной еврейской семье. Его родители получили образование уже после революции. Отец, Яков Самуилович Раскин, по специальности учитель истории, работал в Наркомпросе, а мать, Фаина Моисеевна, была врачом-терапевтом.
     Однажды, воскресным летним днём 1933 года, семья в обществе друзей отдыхала на берегу Истринского водохранилища. Пока взрослые загорали, мальчик вошёл в воду и неожиданно попал на глубокое место. Фаина Моисеевна первой обратила внимание, что Иосифа нигде не видно. Прошло около семи минут, пока бездыханное тело малыша было найдено на дне, недалеко от берега. Его дыхание и пульс удалось быстро восстановить, но в сознание он пришёл только на следующий день в больнице.
     Столь длительное прерывание дыхания по всем медицинским канонам было чревато необратимыми нарушениями работы мозга. Мать не сводила с мальчика тревожного взгляда. Однако он нормально двигался, разговаривал, всё понимал. И никаких существенных отклонений от нормы замечено не было, если не считать появившуюся у него манеру подолгу фиксировать взгляд на каком-нибудь предмете, как это делают пребывающие в раздумье взрослые. Ещё обеспокоенная мать заметила, что во сне он бледнее обычного, а дыхание становится практически беззвучным. И, чтобы разбудить его утром к завтраку, требовались значительные усилия.
     Постепенно всё это начинало забываться. Мальчик рос и в семилетнем возрасте пошел в школу. Он хорошо учился. После первого класса, во время летних каникул, родители Иосифа взяли отпуск и все вместе уехали в подмосковную деревню отдыхать. Загорали. Читали Блока и Волошина. Длинными вечерами пили чай на веранде, наслаждаясь ароматным деревенским воздухом. Ходили по грибы. Однажды  в лесу их застала непогода. Шел проливной дождь, воздух сотрясался от мощных грозовых разрядов. Они находились на опушке леса, прячась под осиной. Но крона дерева плохо защищала от дождя, и они с надеждой смотрели на огромный ветвистый дуб, росший метрах в тридцати от опушки. Казалось, там было почти сухо. Дождавшись ослабления ливня, Иосиф первым рванул к дубу. Он успел добежать до дерева как раз в тот момент, когда полыхнул мощный грозовой разряд. Еще через несколько секунд потрясённые родители склонялись над бездыханным телом сына, пытаясь привести его в чувство. Фаине Моисеевне довольно быстро удалось восстановить дыхание. Но в сознание он пришёл только через три дня в местной районной больнице. Эти дни дались родителям Иосифа нелегко. Мать сутками не отходила от постели больного. Когда же он пришёл в сознание, главврач сказал ей:
    - Теперь ваш сын проживёт сто лет. У него уникальная жизнеспособность.
     Но Фаина Моисеевна не успокаивалась.
    - Знаешь, Яша, - сказала она на четвёртый день мужу, - у меня такое чувство, что за Иосифом кто-то охотится. Сначала его пытались утопить, а вот теперь поразили молнией.
    - Успокойся, Фаня, - ответил Яков Самуилович с укоризной, - что ты такое говоришь? Ты же современная образованная женщина, врач.
    - Да, - якобы согласилась Фаина Моисеевна, - я современная, но, может быть, чересчур. Не в этом ли всё дело?
    - Что ты имеешь в виду? - поднял брови Яков Самуилович.
    - Не слишком ли легко мы расстались с религией наших родителей? - вдруг выдала она. - Вот и расплата. Бросилась бы я сейчас в синагогу и вымолила бы у Всевышнего заступничество сыночку своему. А так не знаешь, что и делать.
     Яков Самуилович невольно огляделся.
    - Как ты можешь, Фаня, предаваться каким-то ветхозаветным суевериям. Я член партии. Если у меня  на  работе  узнают о подобных разговорах в нашей семье, ты сама понимаешь.
   - Ты, как хочешь, - закусила удила Фаина Моисеевна, - ребёнок мне дороже. Как только вернёмся в Москву, пойду к Рахили Соломоновне. Она говорила, что её мать посещает по субботам какой-то молельный дом. Туда, вроде, и раввин приходит.
     В ответ Яков Самуилович только раздражённо пожал плечами. В  такие минуты с женой лучше было не спорить.
     Они вернулись в Москву через неделю. Иосиф был слаб, но передвигался самостоятельно, хотя и прихрамывал. У него болела правая сторона груди и плохо слушалась правая нога. Мать сделала всё, чтобы восстановить его здоровье. Сеансы физиотерапии, лечебная физкультура, массаж, курс медикаментозного лечения. К началу учебного года он настолько окреп, что смог продолжить учёбу в школе, а ещё через полгода внешние проявления болезни как будто полностью исчезли. И эти результаты Фаина Моисеевна приписывала не одним только медицинским средствам. Её тайные ежесубботние посещения молельного дома, по её мнению, тоже приносили свои плоды.
    - Мальчик поправляется, но ещё очень слаб, - думала она, вглядываясь в спящего ребёнка.
     Его лицо было очень бледным, даже желтоватым. "Как у покойника", - мелькнула у неё мысль, которую она с ужасом попыталась прогнать прочь. Эта заметная бледность во сне началась еще после несчастного случая на водохранилище. Теперь она стала значительно заметней. Привычным профессиональным движением Фаина Моисеевна положила пальцы на запястье левой руки сына и стала считать пульс, глядя на ручные часы. Во время бодрствования у него было 65, а сейчас 43. Это никак нельзя было считать нормалным. Она принесла термометр и установила Иосифу подмышку, не опасаясь  его разбудить. Сон у сына был на удивление крепким. Это тоже было следствием развития какого-то процесса, который начался после несчасного случая на воде. А после поражения молнией будить его по утрам стало ещё трудней. Через  несколько минут она  проверила  термометр. Температура 34,5;С была ненормально низкой.
     Фаину Моисеевну на работе считали хорошим диагностом. И сейчас её мозг привычно выдал беспристрастное зак-лючение: "Значительное замедление во сне всех жизненных процессов". Но это не была диагностика. Простая констатация фактов. Причин она понять не могла.
     Между тем, время прекрасно справлялось со своими функциями, постепенно превращая самые необычные изменения в нечто привычное. Некоторые загадочные явления в поведении сына не давали поводов для серьёзного беспокойства. Он не жаловался на здоровье, хорошо учился, ел, пил, играл, как и другие дети. И, казалось, всё, что осталось от его болезни, - это лишь красноватый след от рассосавшегося рубца на правом плече в месте входа молнии. Но в середине учебного года Фаине Моисеевне на работу неожиданно позвонила учительница Иосифа. Она выразила пожелание встретиться. Нет, дело не срочное. Она просто старается поддерживать контакт с родителями своих учеников. С Иосифом приходить не нужно. По педагогическим соображениям, лучше совсем не информировать его о визите матери в школу.
     Фаина Моисеевна была полна подозрений и предчувствий. Она согласовала встречу с учительницей в тот же день и после работы отправилась в школу. Её встретила Екатерина Васильевна, красивая тридцатидвухлетняя женщина, из дворян. Последнее обстоятельство заметно выделяло её из общего круга плебейской интеллигенции того времени манерой держать себя и разговаривать с людьми. Ученики её обожали. Об этом Фаина Моисеевна знала от Иосифа. Екатерина Васильевна преподавала старшеклассникам русскую литературу, а во втором "б", где учился Иосиф, была классной руководительницей и должна была оставаться ею до десятого класса включительно.
     Учительница рассказала, что Иосиф способный мальчик и хорошо учится. У него такая уникальная память, что он может почти дословно пересказать целую страницу, прослушанную всего один раз. И к его поведению нет претензий. Правда, в последнее  время  появились некоторые проблемы.
Но лучше об этом рассказать подробнее.
    - Вот позавчера, - начала она, - на первом уроке я только хотела раздать тетради с оценками по последнему диктанту, как Иосиф поднял руку. Я спросила, в чём дело. А он встал и говорит: "Почему, Екатерина Васильевна, вы мне за три ошибки поставили тройку, а Ваське Черенкову за такие же ошибки четвёрку?". Я ему сразу же и ответила, что для него три ошибки это очень плохо, в то время как для Черенкова это успех. У него раньше в диктантах меньше пяти ошибок не бывало.
    - А откуда он знает про оценки? - удивилась Фаина Моисеевна.
    - В том-то и дело, - поддержала её Екатерина Васильевна. - Я закончила проверку тетрадей около одиннадцати вечера и на следующий день утром их раздавала. За это время никто, кроме меня, их не видел. Но я сначала как-то машинально ответила Иосифу, а потом удивилась. Но виду не подала. Думаю, может  он спрогнозировал оценки, зная мой общий подход к делу. Паренёк-то он сообразительный.
    - Вы допускаете, он мог просто догадаться? - обрадовалась Фаина Моисеевна.
    - Да, я так предположила. Но тут Наташа Булахова с соседней парты спрашивает: "Иосиф, а у меня какая оценка?". Он отвечает: "Пятёрка". Здесь, конечно, догадаться не трудно. У Наташи всегда пятёрки. Потом Миша Баранкин с задней парты спрашивает: "А у меня?" Иосиф ему: "Вот у тебя тоже четвёрка за три ошибки". Потом Ваня Шершнёв: "А у меня?!" Иосиф ему: "Тройка, кажется". Тут я, чтобы овладеть ситуацией, и говорю: "На этот раз не догадался. У Вани сегодня четвёрка. Садись, Иосиф. Ты, в общем, парень догадливый. Но нам нужно продолжать урок. Сейчас я раздам тетради, и каждый сам сможет увидеть свои оценки". Дальше урок прошёл, как обычно. Но, когда я выходила из класса, они все бросились к Иосифу с вопросом: "Как ты догадался?!".
    - И что же он ответил? - напряглась Фаина Моисеевна.
    - Что видел всё это во сне, и что может заказать сон и во сне узнать всё, что ему нужно.
    - Неужели?! Как вы это объясняете?
    - Не знаю, - призналась Екатерина Васильевна. - Я начала проверку в восемь вечера с тетради Вани Шершнёва, а потом вынуждена была прервать работу, чтобы заняться кухонными делами. Вернулась к тетрадям только в половине десятого. Выходит, тетрадь Вани Шершнёва Иосиф как бы не видел, а все остальные видел.
     Возвращаясь домой, Фаина Моисеевна думала только об этом. Она всегда укладывала сына спать около девяти вечера. Здесь просматривалась прямая связь с рассказом учительницы. То, что происходило до его погружения в сон, в частности оценку Вани Шершнёва, он не знал. Вид спящего сына всегда вызывал у неё смутную тревогу. Где в это время витает его душа? Какая душа?! Это слово совершенно не соответствовало её медицинскому образованию, насквозь пропитанному воинствующим атеизмом. Правда, посещения молельного дома в последнее время приоткрыли в её сознании некую щель, в которую вкрадывалось сомнение. Никакой души нет. Но тогда, что?
     Дома её встретил голодный Иосиф. Он вернулся из школы, а дома никого. Фаина Моисеевна объяснила своё опоздание занятостью на работе. А отец, действительно, задерживался. В последнее время это происходило всё чаще. Шёл 1937 год. Почти каждую неделю в Наркомпросе кого-то арестовывали. За связь с троцкистами, за сокрытие фактов биографии, за антисоветские высказывания. Но работу нужно было продолжать. Временно её возлагали на оставшихся, и они уже не могли справиться с нею в обычное рабочее время.
     Яков Самуилович вернулся домой мрачнее тучи. Фаина Моисеевна не решилась сразу же обрушиться на мужа со своими тревогами. Сначала хорошо накормить. Потом, уже к концу ужина, она осторожно заметила:
    - Нам с тобой нужно серьёзно поговорить.
    - О чём говорить?! - Яков Самуилович поднял на жену раздражённое лицо, подозревая, что она сейчас выдаст ему всё своё недовольство его частыми задержками на работе.  - Оставь свои мелочные женские претензии. Ты не представляешь, что творится вокруг. Каждый день кого-нибудь арестовывают. Заслуженных, честных людей, участников Гражданской войны. Никто не может быть уверен в завтрашнем дне.
    - Но это не освобождает нас от родительских обязанностей, - Фаина Моисеевна стойко  выдержала грубость мужа и устремилась прямо к цели, - у нас есть сын.
     В ответ Яков Самуилович сначала закрыл лицо ладонями, а потом, обернувшись к ней, сказал изменившимся голосом:
    - Прости, Фаня. Я никак не могу отделаться от тягостной атмосферы, царящей на работе. Что случилось с Иосифом?
    - Что с ним случилось, ты хорошо знаешь. Он дважды побывал между жизнью и смертью. Речь идёт о последствиях. Я всегда понимала, что просто так это не пройдёт.
    - Но он выглядит вполне благополучным ребёнком, разве нет?
    - Нет. Сегодня я разговаривала с его учительницей.
     И Фаина Моисеевна в подробностях поведала мужу о своей встрече с Екатериной Васильевной. Яков Самуилович задумался.
    - Ты знаешь, Фаня, - прервал он, наконец, паузу, - давай представим себе следующую модель. Наш сын вполне здоров и нормален, но обладает ещё каким-то свойством, не присущим другим людям. У нас ведь есть все основания для подобного предположения?
     Слова мужа показались Фаине Моисеевне убедительными. Он был способен делать выводы на основе неполной информации. Она так не могла.
    - Ты, наверное, слишком оптимистичен, - она понемногу успокаивалась, - но, допустим, что ты прав. Что дальше?
    - Во-первых, мы должны убедиться, что это предполагаемое свойство у него действительно есть. А, во-вторых, наша задача помочь ему научиться пользоваться им, чтобы оно не стало для него источником несчастий.
     Фаина Моисеевна смотрела на мужа с уважением. В своё время она, красивая и образованная девушка, не ошиблась, остановив свой богатый возможностями выбор на этом внешне невзрачном претенденте на её руку.
    - Есть идея, - прервал её размышления Яков Самуилович. - Завтра суббота?
    - Да.
    - Завтра я могу задержаться на службе аж до одиннадцати вечера. Начальство воспримет это, как должное. А Иосифу пообещаю, что приду с работы пораньше, чтобы сходить с ним в кино. Тогда весь вечер он будет думать обо мне и заснёт с мыслями обо мне. Вот и посмотрим на результат.
     Они всё сделали, как задумали. На следующий день, вернувшись из школы, Иосиф всё время поглядывал на часы и говорил, что папа обещал прийти пораньше. Но он не приходил, и Фаина Моисеевна, как могла, успокаивала сына, ссылаясь на занятость папы на работе. В девять часов вечера ей с трудом удалось уложить его, готового расплакаться, спать. Ещё через час она подошла к постели Иосифа. Это была знакомая картина. Изжелта бледное лицо спящего ребёнка, беззвучное дыхание, пониженные температура и пульс.
    На следующее утро Иосифа не будили. В воскресенье у него была возможность отоспаться за всю неделю. Но, как только он проснулся, отец подошёл к его кровати.
    - Извини, Иосик, вчера я не смог выполнить своё обещание. У меня оказалось слишком много работы. - Он хотел ещё добавить, что зато сегодня они смогут наверстать упущенное, но мальчик прервал его.
    - Я знаю, папа.
    - Что ты знаешь? 
    - Что ты был занят на работе.
    - Откуда ты знаешь? Тебе мама сказала?
    - Да, мама говорила, но я и сам видел.
    - Что ты видел? - Яков Самуилович оглянулся на жену, которая замерла, чутко вслушиваясь в их разговор.
    - Ты сказал Фёдору Тимофеевичу, что вынужден задержаться часов до одиннадцати.
    - А откуда ты знаешь Фёдора Тимофеевича?
    - Я его не знаю, но ты его так называл.
    - И как он выглядел?
    - Такой пожилой, в очках, с усами.
    - Ну да. И что же Фёдор Тимофеевич?
    - Он сказал: "Хорошо. Но тогда, Яков Самуилович, посмотрите ещё вот эту книгу".
    - Какую книгу? - поинтересовался Яков Самуилович.
    - Он положил на твой стол книжку и объяснил, что это новый учебник истории, который нужно проверить.
    - Он сказал, проверить? - усомнился отец.
    - Нет, он сказал, что нужно сделать экспер... Я не знаю этого слова.
    - Экспертизу? - подсказал Яков Самуилович.
    - Да.
    - А какого цвета обложка? - допытывался отец.
    - Синего.
    - И куда он её положил на столе?
     Иосиф замолчал, пытаясь вспомнить.
    - Кажется, слева от тебя.
    - Конечно. А что потом?
    - Фёдор Тимофеевич попросил тебя взять книжку домой на воскресенье.
    - Что он ещё сказал?
    - Больше ничего. Он только подумал...
    - Ты знаешь и то, что он думал? - удивился отец.
    - Да. Когда он передал тебе книгу, он несколько раз повторил про себя: "Господи, пронеси! Господи, пронеси!". А что это значит, папа?
    - Он что-то просил у Бога, - предположил Яков Самуилович. - Что же было потом?
    - Фёдор Тимофеевич ушёл, а ты достал бутерброды и стал есть.
    - Вот и хорошо, - подытожил Яков Самуилович, - раз ты всё знаешь и на меня не обиделся, тебе положена награда.
    - Какая награда, папа?
    - Умывайся, и мама накормит тебя завтраком. А потом пойдём в зоопарк.
    - Вот здорово! Я сейчас.
     Раскины жили в коммунальной  квартире, где они занимали  одну пятнадцатиметровую комнату. Ещё в этой квартире жили три семьи, и был коридор с общими для всех кухней, ванной и туалетом. Иосиф наскоро оделся и побежал
умываться.
    - Видишь, Фаня, он знает всё до мельчайших подробностей, - поделился Яков Самуилович с женой своими впечатлениями.
    - Я просто потрясена. Но почему ты не спросил, как он это всё узнаёт?
    - Видишь ли, Фаня, я потрясён не меньше тебя. Но я сделал вид, что ничего необычного не произошло. Мне не хочется, чтобы он почувствовал себя каким-то особенным. Позже мы с ним продолжим разговор. Это же не болезнь и не ущербность.
    - Ой, не знаю, Яша! Бедный мой мальчик!
    - Почему бедный? У мальчика дар. Я бы сказал, особый дар познания. Мы, родители, должны помочь ему осознать уникальность его способностей и научиться жить с этим.
    - Лучше бы ничего такого у него не было, - сокрушалась Фаина Моисеевна. - Легко сказать, осознать и научиться жить с этим. По-моему, это не под силу и взрослому. А он же ещё совсем ребёнок. Так легко сломаться.
     Воскресенье прошло, как нельзя лучше. Иосиф был счастлив. Родители давно не уделяли ему столько внимания. Вечером, за ужином, отец, как бы между прочим, спросил:
    - Прошлой ночью ты первый раз видел меня на работе?
    - Да.
    - Наверно, это не так легко?
    - Совсем легко, - возразил Иосиф. - Просто раньше не было повода.
    - Где ты ещё бываешь во сне?
    - Да почти каждую ночь что-то снится. Но я тут же забываю, если это не интересное. Сны же всем снятся. А у тебя разве не бывает снов?
    - Бывают, конечно. Но я не могу заказать себе сон и узнать во сне то, что мне хочется. А ты можешь. У тебя особый дар.
    - Особый дар? - удивился Иосиф. - А это хорошо или плохо?
    - Я думаю, неплохо, если уметь им пользоваться.
     В это время Фаина Моисеевна возвратилась из кухни с небольшой кастрюлей.
    - Так ты говоришь, не все это могут? - поинтересовался Иосиф.
    - Я даже думаю, - ответил отец, - этого не может никто.
     Наступила длительная пауза, во время которой Иосиф машинально ел свой ужин, о чем-то сосредоточенно думая.
    - Тогда я понимаю, - сказал он, наконец, - почему ребята так пристают ко мне в последнее время. Я как-то рассказал, какие оценки поставила им Екатерина Васильевна за диктант. Теперь, как только контрольная работа, все хотят заранее узнать свои оценки.
    - Это нехорошо, - заметил отец. - Так на тебя скоро будут пальцем показывать, как сегодня на мартышку в зоопарке.
    - Так что же делать?
    - Скажи им как-нибудь, что ты пошутил насчёт снов, что прошлый раз ты просто попытался догадаться и что-то угадал, а что-то нет. Тогда постепенно от тебя отстанут.
    - А что, это позорный дар?
    - Здесь нет ничего позорного. Дар, как дар. Просто порядочные люди никогда не хвастаются своими способностями.
    - Дорогие мои, - не выдержала Фаина Моисеевна, - я тоже хотела бы поучаствовать в вашем разговоре. Подождите, пока я сбегаю на кухню.
    - Хорошо, мама.
     Наступившая вынужденная пауза провоцировала невидимую кропотливую работу в голове мальчика. К моменту  возвращения матери у него уже был готов вопрос.
    - Папа, ты сказал, что в моём даре нет ничего плохого, если уметь им пользоваться. А как это, уметь пользоваться?
    - Давай, Иосик, посмотрим, как другие люди пользуются своими способностями, - предложил Яков Самуилович.
    - Какие люди?   
    - Например, дядя Саша из соседнего подъезда.
    - Который чемпион по боксу в нашем районе?
    - Да, - подтвердил отец. - У него тоже дар. Так боксировать в нашем районе не может никто. Я видел, он в магазине терпеливо стоит в очереди за продуктами, хотя мог бы встать без очереди, а  несогласных  заставить  замолчать
своими кулаками.
    - А если на него нападут хулиганы, он может воспользоваться своим даром?
    - Конечно.
    - Но его дар и мой - это не одно и то же, - заключил Иосиф.
    - Наверно, - согласился отец. - Но, если хочешь, я могу назвать несколько правил, которые должен соблюдать любой обладатель уникальных способностей. Во-первых, скромность, во-вторых, порядочность и, в-третьих, не навреди.
    - Скромность - это понятно. А что такое порядочность?
    - Порядочный человек не может быть вором, даже если его уникальные способности позволяют  воровать безнаказанно. Порядочный человек не должен подглядывать за кем-то. Это подло и низко.
    - Понятно, папа.
    - Ещё порядочный человек уважает женщин. С возрастом ты поймёшь, что это такое.
    - Я понимаю. Нужно помогать девочкам носить портфель. А что значит "не навреди"?
    - Об этом лучше спросить у мамы, - порекомендовал отец.
    - Почему у мамы?
    - Потому, - вступила в разговор Фаина Моисеевна, - что врачей этому учат с самого начала. Нужно так лечить людей, чтобы им от этого не стало ещё хуже.
     Иосиф непонимающе мигал глазами. Отец пришёл ему на помощь.
    - Это значит, что твой дар не должен никому причинять вреда, даже если это совсем незнакомые тебе люди. Но, может, на сегодня хватит? Тебе ещё нужно готовить уроки.
     Когда Иосиф сел за уроки, а Фаина Моисеевна ушла на кухню, Яков Самуилович отправился на лестничную площадку покурить. Возвращаясь, он заглянул на кухню.
    - Ты думаешь, этого достаточно? - жена подняла на него обеспокоенные глаза.
    - Наверно, не достаточно, - признал Яков Самуилович, - но первые семена брошены. Теперь он сам будет спрашивать, как ему себя вести. И мы будем ему спокойно объяснять. Но знаешь, Фаня, вот я курил и думал, какие огромные возможности у нашего сына.
    - Какие? Например?
    - Он может быть идеальным разведчиком.
    - Шпионом, что ли? - уточнила Фаина Моисеевна. - Не приведи, Господь!
    - Почему? - удивился Яков Самуилович.
    - Я не хочу, чтобы профессия обязывала его постоянно обманывать окружающих и играть не свойственную ему роль. Такой человек не может быть счастливым.
    - А как насчёт карьеры выдающегося следователя-криминалиста?
    - По-твоему, он может быть только шпионом или ищейкой? - возмутилась она.
    - Мы же не знаем пределов его способностей, - оправдывался Яков Самуилович. - Может он в состоянии побывать на том свете и вернуться, чтобы рассказать о нём людям.
    - На каком том свете?!
    - Да это я предположил с точки зрения религиозного человека, - пояснил Яков Самуилович. - Или проникнуть в какую-нибудь инопланетную цивилизацию. Вот было бы грандиозное открытие для человечества. Так что, не только шпионом или ищейкой.


ГЛАВА 2. УЧЕБНИК ИСТОРИИ

                Вокруг пустыня, сколько видит глаз,
                И караван бредёт к неясной цели,   
                И вдруг оазис виден еле-еле!
                Опять мираж. Уже в который раз.

     В понедельник на работе к Якову Самуиловичу подошёл обеспокоенный начальник отдела Фёдор Тимофеевич.
    - Как с рецензией на учебник истории?
    - Я просмотрел его в воскресенье. Это большая работа, - ответил Раскин не без внутреннего протеста. - Для рецензии
понадобится несколько дней, может быть неделя.
    - Об этом не может быть и речи! - глаза Фёдора Тимофеевича округлились от неподдельного страха. - Мне с утра звонил замнаркома. Предельный срок завтра, или я здесь уже не работаю. Оставьте всё и занимайтесь только учебником.
     На следующее утро Яков Самуилович, с воспалёнными от бессонной ночи глазами, положил перед шефом рукопись рецензии. К обеду её успели напечатать на машинке и с подписями Раскина и Фёдора Тимофеевича передали начальству.
     Через две недели Якова Самуиловича неожиданно вызвали к замнаркома. Этот вызов его немало удивил. Руководитель такого уровня в прямое общение с рядовыми служащими не вступал. Было десять часов утра. Он решил предварительно переговорить с начальником отдела. Но секретарша сообщила, что Фёдор Тимофеевич час тому назад ушёл к начальнику. Яков Самуилович отправился к замнаркома и, с разрешения секретарши, осторожно вошёл в его кабинет.
    - Здравствуйте. Вы меня вызывали?
     Ему никто не ответил. Замнаркома из-за своего стола сурово смотрел на вошедшего. Справа от него сидел майор НКВД, а слева Фёдор Тимофеевич. Последний был единственным, кто, казалось, не обратил никакого внимания на Якова Самуиловича. Еще у стены на стульях сидели два лейтенанта НКВД.
    - Раскин Яков Самуилович? - спросил майор.
    - Да.
    - Вы писали рецензию на новый учебник истории?
    - Я.
    - Ваш партбилет.
     Раскин поспешно достал из внутреннего кармана пиджака документ, который каждый член партии обязан был носить с собой, и протянул майору. Никто не предложил ему сесть, и он продолжал стоять, заметно волнуясь.
    - Кто вас рекомендовал в партию? - майор просматривал партбилет Раскина.
    - Петр Трофимович Маслов, участник Гражданской войны,  член  партии с 1920 года. Мы  вместе с  ним  учились на  рабфаке.
    - Вам известно, что Маслов арестован за участие в троцкистском заговоре?
    - Нет, этого я не знаю.
    - Всё вы знаете, - ядовито ухмыльнулся майор. - Но скрывать что-либо от нас бесполезно. Советую сразу же чистосердечно во всём признаться.
    - В чём я должен признаться? - дрожащим голосом пробормотал Раскин. - Я ничего противозаконного не совершал.
    - Ваша жена посещает синагогу?
    - Посещает, - сокрушенно признал Яков Самуилович. - После того, как нашего сына поразила молния, она совсем спятила. Пытается вымолить у Боженьки милости для своего ребёнка.
    - Оставьте эти сказки про молнию своей бабушке. Ваша жена делает это с вашего согласия. А ведь вы член партии. Да и она, советский врач, как могла пойти на это? Советская власть избавила вас от черты оседлости, от погромов, дала возможность получить образование, а вы платите ей чёрной неблагодарностью.
     Яков Самуилович не мог не отметить, что последнюю фразу майор произносил с особым улыбчивым удовлетворением. Так улыбаются антисемиты, получившие практическое подтверждение каким-то еврейским прегрешениям. Как будто бальзам пролили на их исстрадавшиеся души. Раскину, родившемуся и выросшему в России, эта улыбочка была хорошо знакома. И у него ещё мелькнула мысль, что подобные детали, столь существенные в человеческом обиходе, обычно полностью ускользают от внимания историков, писателей и художников. От них не остаётся никакого следа. Но он промолчал. Для него сейчас важнее было другое. Мысль о том, что не он первый попадает в подобное положение, успокаивала. Точно так же до него в мясорубке НКВД оказались его коллеги по отделу Цейтлин и Покровский, а также Резник и Митрохин из смежного отдела.  Маленький человек был бессилен бороться с этим. Да и не только маленький. Газеты пестрели сообщениями об арестах крупных военачальников и государственных деятелей.
    - Я человек, преданный партии и советской власти, - неожиданно твёрдо и спокойно возразил Яков Самуилович, - и никаких действий против них совершить не мог.
    - Прекратите, Раскин, - возмутился майор, - против вас неопровержимые улики.
    - Какие улики?!
    - Вот, например, - майор открыл лежащую на столе папку, - в своей рецензии вы пишете: "... автор, в целом, точно воспроизводит фактологический материал о годах Великой Октябрьской Социалистической революции и Гражданской войны".
    - И что в этом крамольного?
    - Так вы говорите об учебнике истории, в котором написано, что Троцкий был первым руководителем Петросовета и одним из главных организаторов революционных масс. Что, под его руководством Красная Армия выиграла Гражданскую войну.
    - Это исторические факты, - вежливо возразил Раскин. - Другое дело, что они нуждаются в надлежащей трактовке. Может быть, моя единственная вина в том, что я не уделил достаточного внимания комментариям.
    - Единственная вина?! - удивился майор. - Здесь говориться, что части Красной Армии под руководством товарища Сталина были разгромлены белополяками, и ни слова о выдающейся роли Иосифа Виссарионовича в обороне Царицына - этом ключевом сражении Гражданской войны. И нет ни одного вашего критического замечания.
    - В этом моя ошибка, - признал Яков Самуилович. - Буду рад возможности её исправить.
    - Вы, Раскин, окончили университет с красным дипломом, - неожиданно вступил в разговор замнаркома, поглядывая на майора с заискивающей улыбкой. - В вашей характеристике отмечена "способность к глубокому анализу материала и прогностическим выводам". Вы не можете делать столь грубых ошибок. И, кроме того, вы были не одни. Рецензия подписана также начальником отдела.
    - И на старуху бывает проруха, - позволил себе улыбнуться Яков Самуилович. - Прошу принять во внимание, что на написание рецензии мне дали всего одни сутки. Любой эксперт скажет, что такой срок совершенно недостаточен. Этим и объясняются мои ошибки. Что же касается Фёдора Тимофеевича, он даже не успел её прочесть.
    - Как это так?! - вскинулся майор, оборачиваясь к Фёдору Тимофеевичу. - Учебник находился у вас полтора месяца!
     Фёдор Тимофеевич обвёл присутствующих взглядом, поразившим Якова Самуиловича своей обречённостью. Этот человек был совершенно сломлен.
    - Сначала я дал учебник на рецензию Цейтлину, - тихо сказал он, - но через три недели его арестовали. Тогда я передал его Покровскому. Но через две с половиной недели арестовали и его. В отделе оставался только один историк - Раскин. 
    - Не надо меня путать! - крикнул майор. - Полчаса тому назад вы уже признали свою связь с троцкистами, а теперь выгораживаете подельника? У нас есть письменные признания Маслова. Он лично передал Раскину указание троцкистского центра дать положительную рецензию на  учебник, чтобы протолкнуть его в печать. Маслов долго запирался, но, в конце концов, во всём признался. И вы, Раскин, признаетесь. 
    - В чём я должен признаться?
    - В том, что выполняли прямые указания троцкистов. Вы должны сообщить нам имена руководителей и соучастников ваших преступных деяний.
    - Я не могу признаться в том, чего никогда не совершал.
    - Вы, Раскин, троцкистский подонок! - майора выводило из себя самообладание этого еврейчика. - Вы арестованы!
     Пока Якова Самуиловича везли на Лубянку и проводили через процедуру регистрации нового заключённого, он силился осмыслить произошедшее. Но обвинения, предъявленные ему майором, вызывали такую волну возмущения, что настроиться на продуктивное мышление никак не удавалось. Одно только казалось безусловным. Он ни за что не признает себя виновным. Даже если придётся умереть под пыткой.
     Процедура приёма окончилась тем, что его втолкнули в проём приоткрытой двери и с лязгом заперли её. Раскин огляделся. Он находился в камере предварительного заключения с характерными двухярусными нарами и парашей.
    - Здравствуйте, - неуверенно произнёс Яков Самуилович, продолжая стоять у двери.
    - Идите сюда, - пожилой человек, с седеющей чеховской бородкой, поднялся с постели. - Тут свободное место.
     Раскин направился к нему. Остальные арестанты, вначале удостоившие его любопытными взглядами, уже потеряли к нему всякий интерес. Они не были похожи на уголовников. Их молчаливые лица, как и вся камера, были окутаны гнетущей атмосферой подавленности.
    - Давайте знакомиться, - предложил владелец чеховской бородки, -  Илья Исаевич Пинскер.
    - Яков Самуилович Раскин, - он пожал протянутую ему руку.
    - Кто вы по профессии? - поинтересовался Илья Исаевич.
    - Историк. А вы?
    - Я тоже историк.
    - Надо же? - Раскин невольно улыбнулся. - Расскажешь кому, не поверят.
    - Нам, Яков Самуилович, уже никому ничего рассказывать не придётся.
    - Почему?
     Но ответить Илья Исаевич не успел. Заскрипела входная дверь, и в её проёме возникла форменная фигура охранника.
    - Раскин, на выход!
     Яков Самуилович растерянно взглянул на соседа и пошёл к выходу.
     Через час он вернулся. Точнее, его вернули, бесцеремонно швырнув на пол у входа. Дверь захлопнулась, и к нему подошли двое соседей по нарам. Под левым глазом и на правой скуле Якова Самуиловича явственно выделялись начинающие темнеть припухлости, а из рассеченной нижней губы сочилась кровь, засыхающая на подбородке. Соседи помогли ему добраться до шконки. Через несколько минут он окончательно пришёл в себя и, прижимая ладонь к ноющему ребру на груди, сел.
    - Спасибо вам, Илья Исаевич. И вам..., - он обращался ко второму соседу, статному молодому мужчине с умными глазами.
    - Николай Игоревич Анненков, - представился тот, и Раскин сразу же обратил внимание на синяки и ссадины на его лице.
    - Анненков?!
    - Он не однофамилец, - поторопился с объяснениями Илья Исаевич, - самый настоящий граф.
    - Тем более, очень рад, - в этом мире, оказывается, тоже существовали приятные неожиданности. - Вы здесь давно?
    - Почти неделю, - ответил за двоих Илья Исаевич.
    - Тогда у меня вопрос. С какой частотой вызывают на допрос?
     Наступила длительная пауза.   
    - Как вам сказать, Яков Самуилович, - откликнулся, наконец, Илья Исаевич, приглушив голос настолько, что даже на соседних шконках он едва ли был слышен. - Это вас, очевидно, допрашивали днём, как новичка. Как правило, на допросы таскают ночью. От вас добиваются признания своей вины?
    - Да, - подтвердил Раскин. - Но, если я не виновен, какая разница, когда будут допрашивать, днём или ночью. Я же не стану клеветать на самого себя.
    - Ах, Яков Самуилович, если бы это могло помочь. Аресты уже идут не первый месяц. И все, в конце концов, признаются в том, чего никогда не делали.
    - Почему?!
    - А вы заметили, сколько евреев среди арестованных?
    - Странный вопрос, - Яков Самуилович бросил взгляд на графа, который в разговоре не участвовал. -  Я знаю и русских таких.
    - И всё таки, сколько евреев?
    - Если исходить из того, что мне лично известно, процентов пятьдесят. Ну и что?
    - В том-то и дело, Яков Самуилович. Евреев процентов пятьдесят, а остальные - русские, которые доброжелательно относятся к равноправию евреев. Ведь ваши арестованные русские знакомые, наверняка, не были антисемитами?
    - Не были. Но я не пойму, Илья Исаевич, к чему вы клоните.
    - К тому, что они выкашивают весь послереволюционный слой интеллигенции, принявший идею равноправия нерусских, в особенности, евреев. Они не могут допустить, чтобы русские стали, как все. Для них главное - получить признание обвиняемого и на этом основании его уничтожить. Отсюда такая массовость арестов, нелепость обвинений и жестокость приговоров. Мы, как братья библейского Иосифа. Предъявленные им обвинения совсем не совпадали с истинной причиной их ареста в Египте.
    - Извините, Илья Исаевич, но мне ваши слова не очень понятны. Кто это "они"?
    - Это команда, которая пришла к власти после Ленина. Новые черносотенцы во главе со Сталиным. Кто бы ни пришёл к власти в России, черносотенцы всё равно возьмут верх.
    - Потише, пожалуйста, Илья Исаевич! Всё таки, какие у вас основания так думать?
    - А национального состава арестованных вам недостаточно? Могу привести исторические аргументы. Я ведь до 1924 года преподавал историю в университете. В России это была уже четвёртая попытка предоставить евреям равные права.
    - Я, как историк, ничего об этом не знаю, - признался Раскин.
    - Это не ваша вина, Яков Самуилович.
    - Допустим, Илья Исаевич. Какие же попытки были до этого?
    - Пожалуйста. Первая была предпринята ещё царём Петром Третьим. Он подготовил декларацию о равноправии всех народов России, включая и евреев. Это основная причина его свержения. Историки изображали его слабоумным, хотя он таковым не был.
     Второй раз надежда на еврейское равноправие забрезжила при Павле Первом. Царь возражал против решения судов, оправдывающих злостных должников еврейских кредиторов. Это был не единственный его акт защиты еврейских прав. А результат тот же. Его свергли, убили и объявили  ничтожеством.
     Третья попытка была сделана при Александре Втором. При нём разрабатывался проект конституции, уравнивавшей в правах все конфессии России. В итоге, его убили, правда,
руками народовольцев, но это ничего не меняет.
     А нынешняя попытка - четвёртая. С 1917 по 1924 год права евреев и русских были, вообще, неразличимы. И евреи, как полоумные, бросились в университеты. Вот вы учились уже в советское время. Сколько евреев было на вашем курсе?
    - Процентов сорок. Но осмелюсь возразить, Илья Исаевич. В упомянутых вами случаях речь шла о всех нерусских народах империи, а не только о евреях.
    - Много ли было на вашем курсе представителей этих других  нерусских народов?
    - Был один татарин и один армянин, - вспомнил Яков Самуилович.
    - Негусто. Да в том-то и дело, голубчик, что вы правы только формально. По существу, речь шла, именно, о евреях. Это видно из публичной дискуссии по поводу процентной нормы евреев, допускаемых к высшему образованию. Одни слова Достоевского чего стоят: "У них ум и воля, а у нас только святость". 
    - По-вашему, Илья Исаевич, четвёртая попытка окончилась ничем? И теперь снова начнётся ограничение доступа евреев в вузы, дискриминация на работе, бытовая травля?
    - Начнётся. Только мы с вами этого уже не увидим.
    - Вы считаете, что исход моего дела предрешён?
    - К сожалению, Яков Самуилович. Для нашего народа опять наступает период, когда победить - значит выжить. И если мы сами обречены, нужно, хотя бы, сохранить наших детей.

     В этот вечер Фаина Моисеевна уложила спать Иосифа, так и не дождавшись мужа. Его длительные задержки на работе становились уже привычными. В половине десятого в дверь позвонили. Она бросилась открывать. За дверью стояли три сотрудника НКВД.
    - Здесь квартира Раскина Якова Самуиловича?
    - Да. В чём дело?   
    - А вы кто?
    - Я его жена.    
    - Яков Самуилович Раскин арестован по подозрению в участии в троцкистском заговоре. Мы должны провести обыск в его квартире. Вот разрешение, - старший лейтенант протянул ей документ. - Ножкин, пригласи из соседних квартир понятых.
     Фаина Моисеевна, с округлившимися от ужаса глазами, начала пятиться к своей комнате, в то время как энкаведешники следовали за ней. Войдя в комнату, старший лейтенант остановился у двери, опытным глазом оценивая предстоящую работу. В общем-то, нищета, но столько книг. Евреи. Едва заметная тень презрительной улыбки мелькнула на его лице вышколенного работника внутренних органов. Но для тревожных глаз Фаины Моисеевны этого было достаточно. Тысячелетний опыт выживания в погромной среде до предела обострил еврейскую способность распознавать антисемитов. По мимолётному взгляду, слегка искривлённым презрением губам, случайно брошенному слову. Это был он. А между тем, помощник старшего лейтенанта расположился за столом и стал раскладывать свои письменные принадлежности для ведения протокола. Вскоре подошел Ножкин с двумя испуганными понятыми.
     Объектами обыска стали гардероб и книжный шкаф, настенные книжные полки, письменный стол с выдвижными ящиками, за которым Иосиф делал уроки, две кровати и две висевшие на стене репродукции Левитана. Из книжного шкафа была изъята книга Троцкого и зарегистрирована в протоколе, как вещественное доказательство. В конце старший лейтенант обыскал кровать Раскиных-родителей и подошёл к Иосифу. Изжелта бледное лицо мальчика и его беззвучное дыхание настораживали. Так выглядели покойники. Эта мысль неизбежно возникла бы у каждого, видящего спящего Иосифа впервые. Необходимость рыться в тряпье нездорового еврейского малыша вызывала у офицера отвращение. Он, брезгливо поморщившись, протянул руку и рывком сдёрнул с кроватки одеяло. Этот рывок резко повернул мальчика набок, но он не проснулся.
    - Только не будите его, ради Бога! - метнулась к сыну Фаина Моисеевна. - Я сейчас. Иди ко мне, мой хороший.
     Она осторожно подняла сына на руки. И старший лейтенант не без удивления отметил, что малыш, удобно расположивший голову на плече матери, так и не проснулся.
     Они ушли, взяв с Фаины Моисеевны подписку о невыезде и оставив беспорядочно разбросанные на полу вещи. Несколько часов она, заливаясь слезами, приводила комнату в порядок. Лишь бы Иосиф ничего не заметил. В этом её стремлении не было логики. Всё равно, долго скрывать такое невозможно. Но, с другой стороны, это же Иосиф. Вдруг он утром проснётся и окажется, что ему всё известно. И тут у неё впервые мелькнула мысль, что она не устоит перед соблазном воспользоваться уникальными способностями сына, чтобы всё узнать о муже. После того, как она благополучно проводила в школу ничего не подозревавшего Иосифа, по дороге на работу, эта мысль не выходила у неё из головы.

     Главным врачом больницы, в которой работала Фаина Моисеевна, был Олонецкий Иван Митрофанович, высокий пятидесятидвухлетний мужчина с добродушным лицом. Он не состоял в партии, но во время Гражданской войны был на стороне красных, и власти ему доверяли. В 1937 году неучастие Олонецкого в какой-либо партийной деятельности благотворно сказалось на его судьбе. В нём невозможно было заподозрить ни троцкиста, ни бухаринца. Иван Митрофанович видел на своём веку достаточно смертей и растоптанных человеческих судеб, чтобы стоически относиться к жизни. Ради неё не имело смысла лебезить перед начальством, лгать и мелко подличать. Он и держал себя с достоинством столбового дворянина, каковым по рождению был.
     Прийдя на работу, Фаина Моисеевна сразу же решила зайти к главврачу. Секретарши Нади на месте не было. Она постучала в дверь кабинета.
    - Войдите, - он не мог  не  встать  при  виде  входящей  молодой женщины, - садитесь. Что с вами, голубушка? На вас лица нет. Что-нибудь случилось?
    - Да, Иван Митрофанович. Вчера вечером работники НКВД арестовали моего мужа.
    - В чём его обвиняют?
    - Участие в троцкистском заговоре. Пока это лишь подозрение.
    - Прежде всего, - поторопился он, - я хочу выразить вам своё искреннее сочувствие. Вы правильно сделали, сразу же сообщив эту новость мне. Очевидно, сегодня нам позвонят из НКВД. К этому нужно быть готовым.
    - Спасибо, Иван Митрофанович! Что мне делать?
     Некоторое время главврач молча смотрел в окно невидящим взглядом, о чём-то думая.
    - Вы врач, - откликнулся он, наконец, - и не хуже меня знаете, что хороший диагноз - это правильный диагноз. Я могу утешать вас: "Не беспокойтесь, мол, всё будет хорошо". Но это не будет правильный диагноз. Нужно реально оценивать положение.
     Он замолчал, давая ей время осмыслить свои слова. Фаина Моисеевна тоже молчала.
    - Насколько я знаю, - решился он продолжить, - никто из таких обвиняемых ни разу не был оправдан. И затем арестовывают и ссылают членов семьи. У вас сын? Сколько ему?
    - Девятый год.
    - Вы должны думать, прежде всего, о нём. А я буду помогать вам, чем только смогу.
    - Спасибо, Иван Митрофанович!
    - Советую разыскать Перфильева, парторга, и всё ему рассказать. Тогда он придёт ко мне, и мы подумаем, что делать.
     Никодим Фадеевич Перфильев работал фельдшером. Это был невысокий мужчина сорока семи лет с морщинистым сухощавым лицом и бесцветными глазами. Он тоже участвовал в Первой мировой и Гражданской. Но ему, сыну мещанина, революция была намного ближе. И евреев он недолюбливал. Но, к счастью для Фаины Моисеевны, Перфильев преклонялся перед главврачом. Они были знакомы ещё с 1915 года по совместной работе в прифронтовом госпитале, начальник которого, Олонецкий, вызывал у подчинённых уважение своей готовностью разделить с ними поледний кусок хлеба.
     Тогда Перфильев был молодым фельдшером, занимавшимся первичной обработкой раненых. Однажды в госпиталь привезли полковника, попавшего под шрапнель. Перфильев наложил повязки на несколько небольших ран на его груди и определил офицера в группу раненых средней тяжести. Через полчаса полковник скончался из-за потери крови через очень небольшую неперевязанную рану, вскрывшую артерию в зоне левого бедра. Для молодого фельдшера это дело могло иметь самые тяжёлые последствия. Но Олонецкий не дал ему ход. И Перфильев запомнил это на всю жизнь. После Гражданской войны, став руководителем больницы, Иван Митрофанович пригласил к себе на работу старого сослуживца Перфильева, и тот вскорости был избран парторгом. К нему, по совету главврача, и пришла Фаина Моисеевна, чтобы рассказать о своём несчастье.
     К концу рабочего дня Фаине Моисеевне позвонила секретарша Надя. Главврач просил её зайти. Она не сразу смогла попасть в его кабинет, потому что у входа уборщица Матрёна протирала пол. Это была полная сорокалетняя женщина с хмурым лицом нездорового цвета. Она бросила на Раскину короткий недобрый взгляд и, повернувшись к ней спиной, продолжала работу. Лишь минут через пять Фаине Мотсеевне удалось войти в кабинет.
    - Мне звонили из НКВД, - сообщил Олонецкий. - Они не подозревают вашего мужа, они уверены в его виновности. Я рассказал им, что вы уже сами нам всё сообщили, и просил разрешения обсудить этот вопрос в коллективе. Я мотивировал свою просьбу тем, что это будет иметь воспитательный эффект для работников больницы. Мы сами определим вам наказание. К счастью, они согласились дать нам такую возможность.
    - Наказание мне?! За что?! - вырвалось у Фаины Моисеевны.
    - Я вас понимаю, - посочувствовал ей главврач, - но этот вопрос перед органами не стоит. Они всегда так поступают с семьями арестованных. Почти всегда. Наша задача в том, чтобы наказание коллектива они признали достаточно суровым и отказались от вашего ареста и ссылки. Перфильев ме-ня поддержит.
    - Боже мой, какое наказание?!
    - Вы должны выступить и публично признать свою вину.
    - Вину в чём?!
    - В недостаточной бдительности. И вам надлежит публично осудить своего мужа и отречься от него.
    - Что вы такое говорите, Иван Митрофанович?!
    - Поверьте, Фаина Моисеевна, меня самого тошнит от подобного решения. Но это ещё не всё. Я сниму вас с должности врача и переведу в санитарки. Но вы останетесь в своей квартире. Ваш сын сможет продолжить учёбу. А там, даст Бог, наступят лучшие времена.
    - Для меня, Иван Митрофанович, такие условия неприемлемы.
    - Поверьте, Фаина Моисеевна, меня они тоже не восхи-щают. Но вы знаете, мы иногда вынуждены ампутировать пациенту ногу, чтобы спасти ему жизнь. Перед вами подобная дилемма. Речь идёт о вашем сыне. Подумайте. У вас не больше двух дней.

     Тяжелый слёзный ком сжимал горло Фаины Моисеевны, когда она возвратилась домой. Иосиф сразу же заметил её состояние.
    - Мама, что с тобой?
    - Немного приболела, - объяснила она, - но это скоро пройдёт. Садись ужинать.
     Она должна была всё рассказать сыну. Но это так трудно было сделать. Пусть сначала поужинает. Потом появился ещё один повод. Пусть приготовит уроки. Но, наконец, откладывать уже было невозможно.
    - Иосик, ты знаешь, почему сегодня утром папы не было дома? И почему нет сейчас?
    - Знаю. Он сильно занят на работе.
    - Нет, сыночек. Вчера папу арестовали.
    - За что, мама?!
    - Твой папа честный человек. Он ни в чём не виноват. Но доказать это очень трудно.
    - Почему, мама?!
    - Он что-то, по ошибке, не так написал. Но его обвиняют в преднамеренном действии.
    - Что же он такого написал?
    - Я и сама не знаю. Мне только сообщили, что он арестован.
    - Завтра утром я всё тебе расскажу, - сразу же пообещал Иосиф и, немного погодя, добавил: - А это тот случай, когда я могу воспользоваться своим даром?
    - Конечно, если речь идёт о самозащите или помощи своим близким, можно.
     Они еще какое-то время сидели за столом, обсуждая этот вопрос. Потом она уложила Иосифа спать, и легла сама. Но сон не шёл. Эта ночь была такой длинной. И последующее утро тянулось бесконечно долго до того момента, когда она сочла возможным разбудить сына. На этот раз пробуждение было особенно трудным. Он открыл глаза и сел на своей кровати, а она молча смотрела на него и ждала.
    - Я видел папу, - сказал Иосиф. - Их там в комнате несколько человека. С папой разговаривал сосед, седой такой, с бородой и усами. Папа называл его Илья Исаевич.
    - Как папа выглядит? - прервала она сына.
    - У него три синяка и опухшая нижняя губа с засохшей кровью.
     Фаина Моисеевна закрыла лицо руками и заплакала.
    - Не плачь, мама, - попросил Иосиф, обнимая мать, - он, наверно, чувствует себя неплохо, ходит, разговаривает.
    - Да-да, сыночек, извини меня. Я слушаю.
    - Потом за папой пришли и повели его в комнату. Там за столом сидел дядя в военной форме. А потом, мама... а потом... они стали бить папу, - он заплакал и бросился к матери. - Мама, они били его! - бормотал он сквозь всхлипывания.
    - Успокойся, Иосик, - теперь уже она успокаивала сына. - Ты расскажешь мне всё вечером. Сейчас тебе нужно в школу.
    - Хорошо, мама, - он рукавом размазал слёзы по лицу.
    - Ты, сыночек, конечно, понимаешь, в школе никому ничего рассказывать не нужно.
    - Да, мама.


ГЛАВА 3. ВЫЖИТЬ, ЗНАЧИТ ПОБЕДИТЬ

                И тот же смысл ролей недлинных:
                У Ненависти - убивать,
                У Доброты - спасать невинных
                И лишь на Чудо уповать.

     Фаина Моисеевна шла на работу, и в её голове многократно повторялись одни и те же слова: "Мама, они били его!". Она подошла к двери приёмной главврача и остановилась. Что её сюда привело?! Ей ведь нужно в ординаторскую. Может быть, посоветоваться с Иваном Митрофанови-чем? Нет, здесь он ничем помочь не сможет. Она уже хотела уйти, как вдруг услышала голос уборщицы Матрёны, доносившийся из приёмной.
    - Правду ли говорят, Наденька, что жидкам теперь не сладко придётся?
    - Кто говорит?   
    - Да я дома от соседей слыхала. Арестовывают их почитай что кажный день. И поделом. Уж слишком обнаглели.
    - Я не знаю, Матрёна, - попыталась отделаться от неё секретарша.
    - Как не знать, - удивилась уборщица. - Вот я вчера здесь полы протираю, спину гну, а она с чистенькими ручками к Ивану Митрофановичу пришла. Принцесса такая выискалась. А, кто она по сравнению со мной? Жидовка была, жидовка и осталась.
    - О ком это ты, Матрёна?
    - Да про Фаньку я, из терапевтического отделения.
    - Про Фаину Моисеевну?
    - Да, - возмутилась уборщица, -  как  она,  так  обязательно "вы, Фаина Моисеевна", а как я, так "ты, Матрёна". Матрёна подай, Матрёна прибери. А Бог-то, он всё видит.
     Фаина Моисеевна, вся во власти жгучей обиды, почти бегом ринулась в ординаторскую. Жди от них справедливости! Все они такие! Впрочем, нет. Нельзя делать выводы из случайного стечения обстоятельств. Мужа арестовали по недоразумению. Это вскоре разъяснится, и его освободят. И уборщица Матрёна случайность. Есть ведь Иван Митрофанович, секретарша Надя. Вполне приличные русские люди.
     Она с трудом дождалась окончания рабочего дня и возвращения Иосифа из школы. Он ещё целый час, запинаясь и всхлипывая, рассказывал, как папу в течение ночи три раза водили на допрос, били по лицу и в живот, и требовали признаться в том, что рецензию на учебник истории он написал по указанию троцкистского центра. А он каждый раз повторял одно и то же: "Нет. Я просто ошибся". Когда же его втащили в камеру и бросили на пол, он очнулся и сказал: "Иосиф! Вот этим никогда не служи! Хотя они, ох, как будут заинтересованы в использовании твоего дара".
    -  И как на это отреагировали конвоиры? - мать с трудом сдерживала слёзы.
    - Один крикнул, что он сейчас этому жиду покажет, кому нужно служить, но второй сказал, что не стоит, потому что у папы не всё в порядке с головой. Он покрутил пальцем у виска. Потом они ушли, и папе помогли добраться до постели.
    - Кто помог?
    - Илья Исаевич и ещё один сосед - его называли графом. И граф сказал: "Если истязали только вас, это ещё ничего. Когда начнут при вас бить вашу жену и ребёнка, этого уже выдержать невозможно". Папа его спросил: "Так вы подписали признание?". А граф ответил: "Да. Но боюсь, это мою семью уже не спасёт. Тут в камере дня три тому назад был один умный человек, из ваших, из евреев. Так он объяснил, что семья может спастись только, если отречётся от вас в письменном виде".
    - Ты сказал: "отречётся"? - заволновалась Фаина Моисеевна. - Ты не ошибся?
    - Нет, не ошибся. Ещё папа его спросил: "Если б вы  могли
поговорить со своей женой, вы бы стали её убеждать отречься от себя?". И граф ответил: "Не колеблясь ни одной минуты!". Тогда папа ему: "Ваше сиятельство, сообщите мне адрес вашей супруги. Может быть, у меня будет возможность передать ей вашу просьбу". А Граф говорит: "Сомневаюсь, но, на всякий случай, запоминайте: улица Гороховая, шесть, квартира двенадцать, Анненкова Дарья Игнатьевна".

     Приближалась третья ночь пребывания Якова Самуилови-ча в камере предварительного заключения. Две предыдущие, с многочисленными допросами и истязаниями, не прошли для него бесследно. На его лице уже трудно было найти место без синяков или ссадин. Острая боль в зоне грудных рёбер справа сопровождала каждое движение, и  мучительно ныло левое плечо, вывихнутое от чрезмерного заламывания руки за спину. Но не это колебало решимость Якова Самуиловича держаться до конца. Сумятицу в его разум вносили речи сокамерников и, прежде всего, Ильи Исаевича. Им нельзя было отказать в логике. Если у всех этих политических процессов исход один, может быть, действительно, лучше сразу признать себя виновным.
     Около одиннадцати вечера его снова повели на допрос. За столом знакомого кабинета сидел другой следователь. При появлении заключённого он встал.
    - Яков Самуилович Раскин?
    - Так точно, - ответил конвоир после некоторой паузы, убедившись, что подследственный отвечать не собирается.
    - Оставьте нас. А вы, Яков Самуилович, садитесь, пожалуйста, к столу. Хотите закурить? - следователь положил на стол пачку сигарет.
     Яков Самуилович, мягко выражаясь, не был расположен к дружеской беседе. А этот приём "доброго" следователя, предлагающего подследственному закурить, был хорошо известен ему из детективной литературы. Но всё же он не отказался. Сел за стол, взял сигарету и с наслаждением затянулся.
    - Я  Иннокентий  Аркадьевич Потин. Мне поручено  вести ваше дело. Прежде всего, я хотел бы спросить,  как  вы  себя чувствуете?
    - Вы что, смеётесь, гражданин следователь? - Яков Самуилович сам удивился  бесцеремонному тону и той прямоте, с которой он возмущённо уставился на Потина.
    - Понимаю, - отреагировал следователь. - Вы вправе мне не доверять. Да. Я работаю в этой системе. Но я всегда осуждал жестокое обращение с заключёнными.
    - Вы добрый следователь, - язвительно заметил Яков Самуилович.
    - Вы можете иронизировать, - Потин продолжал демонстрировать терпение и вежливость, - но я, действительно, веду дела совсем не так, как некоторые мои коллеги.
    - И в чём же ваше отличие?
    - По-моему, следователь должен относиться к подследственному с сочувствием. Я предлагаю вам самому принять решение по вашему делу.
    - В каком смысле? - Яков Самуилович, не отрывая глаз от Потина, нащупал рукой пепельницу и опустил в неё недокуренную сигарету.
    - Я изучил ваше дело, - следователь положил руку на папку, лежащую на столе. - Против вас имеются свидетельские показания, и, по всем правилам юриспруденции, вы виновны. В этих условиях дальнейшее запирательство только ухудшит положение. Я рекомендую вам дать признательные показания.
    - И тогда, наконец, меня можно будет спокойно поставить к стенке, - продолжил его мысль Яков Самуилович.
    - Ценю юмор, - улыбнулся Потин, - но признание не только способствует смягчению приговора, но и позволяет избавить от судебного преследования вашу семью.
    - Причём тут семья?
    - Считается, Яков Самуилович, что политические преступления совершаются с участием членов семьи. Но, если есть признание и искреннее раскаяние, на это закрывают глаза. Семью могут не тронуть. В противном случае, жене дадут срок, а детей поместят в приют в местах ссылки. Какие там условия, вы догадываетесь.
    - Иннокентий  Аркадьевич, -  Раскин  впервые  назвал  следователя по имени отчеству, - как это понимать, что семью могут и не тронуть? Значит, могут и тронуть?
    - Я не имею права инструктировать подследственных по этому вопросу, - предупредил следователь. - Но мне хочется помочь вам. Не тронут, если члены семьи докажут свою преданность советской власти. Им следует публично отречься от обвиняемого.
     Больше Яков Самуилович никаких вопросов не задавал. И следователь, оставаясь в рамках своей роли, не торопил его. Но это молчание не могло продолжаться бесконечно.
    - Могу дать вам два часа на обдумывание, - прервал паузу Потин. - Но, если вы не примете мою рекомендацию, мне уже не дадут вести ваше дело.
     Он вызвал конвоира, и Раскина отвели в камеру.
    - Вас, Яков Самуилович, сегодня, как будто, и не били? - сразу же подсел к нему Илья Исаевич. - Вы признали себя виновным? 
    - Пока ещё нет. А вот вас, Илья Исаевич, похоже, вообще не били. У вас ни одного синяка. Вы, значит, с самого начала дали признательные показания?
    - Да. Я сразу всё подписал. Конец, все равно, один и тот же. К тому же, хоть и частично, обвинения против меня обоснованы.
    - В чём же вас обвиняют?
    - Они нашли мою статью за двадцатый год. Я там доказывал, что еврейский народ нуждается в своей государственности. На этом основании меня обвиняют в сионизме и в шпионаже. Вот я на подготовленных ими признательных показаниях и написал: "Всё правильно, кроме шпионажа. Я учёный-историк, а не шпион". И меня пока не допрашивают и не бьют.
    - Что-то у вас, Илья Исаевич, не всё сходится, - усмехнулся Раскин. - Если новые черносотенцы травят евреев, они должны видеть в вас своего единомышленника. У вас  ведь одна и та же цель, заставить евреев покинуть Россию.
    - Нет, Яков Самуилович. Это для Николая Второго я был единомышленник. Царь поощрял еврейские погромы и держал границу открытой: Евреи, уезжайте! А у новых черносотенцев граница на замке. Почему? Боятся, что уехавшие евреи разъяснят западной интеллигенции сущность большевизма? Или у них  цель сакральная - надругаться над евреями по религиозно-мистическим соображениям?
    - Илья Исаевич, большевики же не религиозны.
    - Они не религиозны в том смысле, что против Бога. Но зато верно служат Сатане. Разрушают церкви и синагоги, уничтожают попов и раввинов. Отсюда их враждебность к богоизбранному народу. А пристрастие, с которым они клевещут на евреев, склоняет меня больше к сакральной версии. Вы, граф, что думаете по этому поводу?
     Граф, безучастно лежавший на шконке, повернулся к собеседникам.
    - Вы слишком сосредоточены на своих национальных проблемах, - откликнулся он. - Репрессиям подвергается весь народ России. А русские даже больше, чем другие. Сколько уничтожено священников, дворян, крестьян. И евреев немало среди палачей.
    - Вы правы, граф, во всём, кроме оценки настоящего периода, - уточнил Илья Исаевич. - Он отличается тем, что к власти вернулись черносотенцы. А еврейское отребье среди палачей -  это для маскировки. Черносотенцы это любят.
    - Не знаю, - усомнился граф. - По-моему, Сталин борется против Троцкого и Бухарина. Бухарин, кстати, русский. И нет никаких доказательств, что это антиеврейская кампания.
    - Доказательства есть, только их скрывают, - упорствовал старый историк. - Под видом борьбы с троцкизмом проводятся массовые аресты совершенно непричастной еврейской интеллигенции. Всё это станет очевидным уже в ближайшем будущем, когда троцкистов и бухаринцев уничтожат, а
дискриминация евреев останется, как постоянное явление.
    - Я не удивлюсь, Илья Исаевич, если так и будет, - неожиданно уступил граф. - Чего же вы хотите от черни, дорвавшейся до власти и отказавшейся от Бога? Избытком милосердия она не отягощена и очень падка на лесть. Это их и погубит.
    - С каких это пор, ваше сиятельство, вы народ стали  называть чернью? Ваш предок, Иван Анненков,  декабрист,  боготворил народ. И властители дум русской интеллигенции, от декабристов до народовольцев, преклонялись перед ним.
    - И я преклонялся. Отверг эмиграцию. Принял советскую власть, как долгожданное народовластие. А ведь это было безумие, принимать за народ только самую низшую его прослойку. Разве дворяне, духовенство, купечество не были тоже народом? Нет, выходило так, что народ - это только крепостные, или только рабочие. Крепостных же перед отменой крепостного права было всего около десяти миллионов, а рабочих к началу революции - не более пяти процентов населения.
     Раскин в этой дискуссии уже не участвовал. Он молча лежал на своей постели, пока за ним не пришли.
    - Что вы решили, Яков Самуилович? - сразу же спросил Потин.
    - Я принял ваши рекомендации.
    - Вы правильно сделали, Яков Самуилович. Вот признание, которое нужно подписать.
     Раскин бегло прочёл бумагу.
    - Я готов взять на себя вину, но не обвинять других. А тут я вижу имена Цейтлина, Покровского и начальника отдела.
    - Пусть вас это не смущает, Яков Самуилович. Все эти лица уже дали показания против вас. Хотите посмотреть? - Потин достал из шкафа три папки и показал их Раскину.       
     После этого Яков Самуилович подписал свои показания.
    - Вы не забыли, что должна делать ваша жена? - напомнил Потин.
    - Помню.
    - И как вы это ей передадите? 
    - Ко мне во сне придёт мой сын, и я передам через него.
     Утром Иосиф пересказал матери события этой ночи. А последняя фраза отца его немало озадачила. 
    - Зачем же папа ему рассказывает? Он же не хочет, чтобы они узнали о моём даре?
    - Не знаю, - напряглась Фаина Моисеевна, - может, он хочет что-то проверить.
    - Что проверить, мама?
    - Смотри, Иосик. Папу  заставляют  признаться  в  принадлежности к троцкистской организации. И он признаётся. Его бывшие сотрудники по работе делают то же самое. Но никакой организации они не знают. Следователи не могут не понимать этого. Они не дураки. Это похоже на какую-то игру, где все должны лгать. Вот папа и проверяет, что будет, если сказать правду? По правилам игры, в неё никто не поверит.
     - Так и произошло, - подтвердил Иосиф, - следователь принял папины слова за шутку. "Вы, - говорит, - шутите, Яков Самуилович? Если хотите, напишите ей письмо, и я его передам". Папа его поблагодарил и обещал подумать.
     - И больше папу на допрос не вызывали?
     - Не вызывали. Когда папа вернулся, все спали, но Илья Исаевич и граф проснулись и стали задавать всякие вопросы. Папа им сказал, что очень устал и всё расскажет завтра. А сам отошёл в дальний угол комнаты...
    - Камеры, - подсказала мать.
    - Ну да, камеры, и тихо так говорит: "Слышишь ли ты меня, Иосик? Слушай внимательно и всё передай маме".
    - Боже мой! - всхлипнула Фаина Моисеевна. - Папа подписал себе смертный приговор и только и думает, как спасти нас!
    - Не плачь, мама. Я хочу тебе передать то, что он просил.
    - Да, сыночек, я слушаю. Говори.
    - Папа сказал: "Передай маме, что ей необходимо выступить в больнице на общем собрании и осудить меня. Она должна  покаяться в недостаточной бдительности и отречься от меня. Но, если она не сможет, всё это нужно сделать в письменном виде и передать руководству больницы. Передай, что я её люблю. А ты, Иосик, должен помогать маме во всём. Ей будет нелегко".
     Иосиф больше не мог говорить, потому что Фаина Моисеевна закрыла лицо руками и безудержно зарыдала. Минут через пять она подняла к нему заплаканное лицо.
    - Мама, это ещё не всё. Папа просил зайти по адресу улица Гороховая 6, квартира 12 к  жене графа и передать ей просьбу мужа публично отречься от него. Ей нужно объяснить, что этим она спасёт себя и дочь от ареста и ссылки.
    - Хорошо, сыночек, в воскресенье мы к ней съездим, - решила мать.
     На следующий день Фаина Моисеевна зашла к главврачу.
    - Иван Митрофанович, я сделаю всё, что вы рекомендовали.
    - Хорошо, - главврач долгим пристальным взглядом ощупал её припухшее от слёз лицо. - Я рад, что вы нашли в себе силы.
     Он отошёл к окну и некоторое время молча стоял боком к ней, остановив взгляд на огромном тополе во дворе больницы.
    - Давайте сделаем так, - предложил он после некоторой паузы. - Вы изложите всё в виде письма на имя моё и парторга, и я проинформирую о нём НКВД. А огласим мы его на общем собрании сразу после решения суда. Тогда же я объявлю приказ о переводе вас на должность санитарки.
     Фаина Моисеевна так и сделала. Потом потянулись мучительные дни ожидания неизбежного. В ближайшую пятницуона поспешила в тюрьму, чтобы встать в длинную очередь родственников заключённых, передающих им продуктовые посылки. Она могла это себе позволить, пока её отречение ещё не было предано гласности. В этот день Иван Митрофанович перевёл её на дежурство во вторую смену.
     А  дома Фаину Моисеевну ждал ещё один удар. Вернувшись из школы, Иосиф  в слезах бросился к матери. В этот день, в начале первого урока, его одноклассник Миша Баранкин с задней парты поднял руку.
    - Что у тебя, Баранкин? - спросила учительница.
    - Екатерина Васильевна, вы знаете, что у Иосифа папа враг народа?
    - Садись, Баранкин, - перед лицом класса учительница всегда оставалась невозмутимой, - и запомни, что Иосиф в этом не виноват. И ещё, Баранкин. Нельзя злорадствовать, если у кого-то случилось несчастье. У нас, у русских, так не делают.
     В перерыве никто из детей не подошёл к Иосифу. Он продолжал сидеть за своей партой, якобы просматривая тетрадь, но до него доносились обрывки приглушенных фраз Миши Баранкина, вокруг которого сгрудились ребята: "Троцкисты ... враги народа... да они почти все евреи... против товарища Сталина...". Отец Миши был командиром Красной Армии, и он всё это, очевидно, слышал от отца.

     В воскресенье Раскины поехали на Гороховую. Полчаса трамваем, десять минут ходьбы, и они уже стояли перед четырёхэтажным домом номер шесть. Фаина Моисеевна решила, что лучше к Анненковым послать Иосифа. В случае чего, какой с ребёнка спрос. Она вместе с сыном поднялась на второй этаж, а дальше он пошёл сам. На третьем этаже у дверей двенадцатой квартиры висела табличка: " Сидоркин - 1 звонок, Анненков - 2 звонка, Тришкин - 3 звонка, Петренко - 4 звонка". Он позвонил два раза. Ему открыла белокурая приветливая женщина лет тридцати.
    - Мальчик, ты к кому, к Маше? Маша, к тебе гости.
     В коридоре показалась маленькая Маша.
    - Нет, мама, это не ко мне.
    - Вы Дарья Игнатьевна Анненкова? - наконец, нашёлся Иосиф.
    - Да.
    - Я к вам от графа.
    - От кого?! - она сразу же огляделась. - Заходи. Как тебя зовут?
    Иосиф не назвал своё имя. Так его проинструктировала мама. Он молча прошёл за хозяйкой в её комнату.
    - Граф просил передать, - сразу же начал Иосиф, остановившись у двери, - что вы должны отречься от него.
    - Как отречься? - растерялась Дарья Игнатьевна. - Что ты такое говоришь?
    - Вы должны выступить на собрании у себя на работе или сделать это в письменном виде и отдать своему начальнику, - пояснил Иосиф.
    - Откуда ты всё это знаешь? У тебя что, папа тоже арестован?
    - Я не могу вам этого сказать.
    - Понимаю, - примирилась Дарья Игнатьевна.
    - Граф сказал, что только  так  вы  можете  спасти  себя  и дочь от ареста и ссылки. И что он не будет на вас в обиде за это, - последнюю фразу Иосиф добавил от себя.
    - Как я могу тебе верить, - жена графа сопротивлялась этой неожиданной информации, - я ничего о тебе не знаю.
     Иосиф продолжал стоять молча. Он не знал, что ответить.
    - Я пойду, - решил он и хотел уже уходить, но между ним и выходом стояла девочка.
     Она была очень красивая. Красивее всех его
одноклассниц. Этого Иосиф не мог не заметить. Она улыбнулась, и в её улыбке чувствовалась непобедимость, которая едва ли могла исходить из её крохотного жизненного опыта.
    - Как тебя зовут? - спросила она.
    - Иосиф, - неожиданно для себя самого ответил он, нарушив все мамины инструкции.
    Он и эта девочка находились в каком-то другом мире, где не было ни арестованных отцов, ни заплаканных мам.
    - А я Маша. В каком ты классе?
    - Во втором. А ты?
    - В первом.
    - Что ты ещё можешь рассказать? - нашлась, наконец, по-давленная жена графа. - Как он себя чувствует? Его избивают?
    - Он чувствует себя неплохо. До свидания. Мне нужно идти.
    Он вышел из комнаты. Дарья Игнатьевна и Маша шли за ним. 
    - Иосиф, приходи к нам ещё, - пригласила жена графа уже на лестничной площадке.
     Этажом ниже мать судорожно схватила Иосифа за руку. Они вышли из дома и торопливым шагом направились к трамвайной остановке. Но Иосиф ещё успел обернуться и увидеть в окне третьего этажа Дарью Игнатьевну и Машу. Маша помахала ему рукой.
     - Она назвала тебя по имени, - недовольно сказала Фаина Моисеевна, когда они уже стояли на трамвайной остановке. - Ты забыл, что о себе ничего рассказывать не нужно?
    - Извини, мама, - смутился Иосиф, - я ничего Дарье  Игнатьевне и не рассказывал, но когда спросила Маша, её дочь, я сказал, как меня зовут. Сам не знаю, как это получилось.
    - Хорошая девочка?
    - Очень красивая, - признался он, в то время как мать смотрела на него с удивлением и столь редкой в последнее время улыбкой.
     В понедельник, после ужина, Иосиф протянул матери тетрадь по русскому языку. Там, на последней исписанной странице стояла яркая пятёрка.
    - О, Иосик! Это твоя первая пятёрка за диктант?
    - Да, - подтвердил он. - Екатерина Васильевна похвалила меня перед всем классом. Только...
    - Что только? - насторожилась мать.
    - Вот смотри, мама, ты видишь эту запятую?
    - Да. Ну и что?
    - Я её не ставил. И она не такая, как остальные. Она длиннее.
    - Похоже, - согласилась Фаина Моисеевна. 
    - И вот здесь, - продолжал Иосиф, - к букве "о" приделан хвостик, который превращает её в "а". А я пишу эту букву совсем по-другому, вот так.
    - Ты хочешь сказать...
    - Конечно, - не дал ей договорить сын, - она сама исправила мои ошибки. Но зачем?
    - А ты не догадываешься? Она хотела тебя поддержать перед ребятами после того, что сказал Баранкин. Она очень добрая. Только не думай, что теперь тебе всё время будут ставить незаслуженные пятёрки. Нужно учить грамматику. И тетрадь нужно содержать аккуратнее. Что это за пятно под пятёркой?
    - И пятна этого не было, - запротестовал Иосиф.
    - Ты точно помнишь?
    - Помню. Не было.
     Мать внимательно вглядывалась в небольшой  желтый кружочек пятна на тетрадном листе. Неужели слеза?!
    - Хорошо, Иосик, готовь уроки. А я пойду на кухню.
     Фаина Моисеевна мыла посуду и думала о том, что, вот ведь, встречаются на свете такие странные учительницы, которые тайно исправляют ошибки своим ученикам, чтобы поставить им пятёрку и похвалить перед классом. И при этом у них из глаз неудержимо катятся слёзы и падают на ни в чём неповинную тетрадь. Эта мысль не оставляла её и на следующий день, когда она утром шла на работу. Она жила в окружении лжи и ненависти, которую добровольно исповедовали уборщицы матрёны и следователи НКВД. И заключённые, по принуждению следователей, тоже клеветали на себя самих и своих товарищей. Однако, существовал некий круг странных людей, которые в этом мире ненависти стояли особняком. Екатерина Васильевна была в нём не единственной. К нему принадлежал и Иван Митрофанович. Но поразительным было то, что и они обманывали. Обманывали своих учеников, своих сотрудников и свою власть. Обманывали, чтобы творить добро. Очевидно, таковы были правила игры. Вся эта новая  власть и новое общество были насквозь пропитаны ложью.
     Постепенно сложившееся положение вещей становилось для Фаины Моисеевны привычным. Она перестала рыдать по ночам, и её лицо уже не выглядело постоянно заплаканным и растерянным. На нём всё больше укреплялось выражение  потаённого, чисто еврейского упорства. Нечто подобное пережили десятки поколений её предков в порабощённой римлянами Иудее, инквизиторской Испании, средневековой Германии и черносотенной царской России, чьи исторические пути были обильно политы еврейской кровью. Предки выжили, и она наследовала их выживаемость. Она обязана вырастить сына. Ей следует принять удар на себя и максимально оградить ребёнка от нахлынувших невзгод. Его психика может не выдержать постоянных визитов в тюремную камеру отца.
    - Если папу пока оставили в покое, - сказала она вечером сыну, - ты уж и не являйся к нему каждую ночь.
    - Хорошо, мама.
     Прошел месяц, и Иван Митрофанович вызвал её к себе.
    - Фаина Моисеевна, вчера состоялся суд.
    - И какой приговор?
    - Десять лет без права переписки.
     Главврач не без удивления смотрел на всё ещё молодую женщину с заметной проседью в смоляных волосах. Он был готов к безудержным рыданиям, к нервному срыву. Но ничего этого не было. Она лишь чуть ниже склонила голову.
    - Завтра, - продолжил он, - я собираю общее собрание, чтобы огласить ваше заявление об отречении и приказ о переводе вас в санитарки. Вы должны будете присутствовать, - и, немного погодя, добавил: - Перфильев зачитает ваше заявление. Вам нужно будет сказать несколько слов в его подтверждение.
    - Спасибо. Я могу идти?
    - Можете.
     Вечером Фаина Моисеевна нашла в своём почтовом ящике извещение о приговоре суда от 20 апреля 1938 года. Десять лет без права переписки. Она показала его сыну.
    - Значит, сегодня ночью я должен навестить папу?
    - А сколько дней ты уже его не видел?
    - Четыре дня.
    - Да, сыночек, навести его и утром мне расскажешь.
     Но утром Иосиф ничего рассказать матери не смог. Ему, попросту, не удалось найти папу. В камере уже не было ни его, ни Ильи Исаевича, ни графа. А где ещё искать, Иосиф не знал. Хотя раньше таких проблем никогда не возникало. Отца он мог найти всегда без какой-либо предварительной ориентировки. Они посоветовались и решили, что в последующие ночи Иосиф продолжит свои поиски.
     Следующий день Фаина Моисеевна помнила до конца своих дней. Она с окаменевшим лицом встала со своего места в зале и сказала, что её заявление, прочитанное Перфильевым, является искренним, и она просит собрание принять его во внимание.
     Начиная с того дня, она проработала санитаркой четыре года. А Иосифу так и не удалось отыскать отца.


ГЛАВА 4. РУССКАЯ СУБКУЛЬТУРА

                Мы жили так, и кто бы там не правил,
                Вся наша жизнь была игрой без правил,
                Где состязанья иногда случались,
                Но чемпионы сверху назначались.

     22 июня 1941 года началась война. Почти весь мужской состав врачей больницы был призван в армию. Иван Митрофанович Олонецкий, 1885 года рождения, не подлежал мобилизации по возрасту, но уже 30 июня он подал заявление с просьбой отправить его на фронт. Ссылался на богатый опыт военного хирурга Первой мировой и Гражданской войн. Ему позвонил Горнов Дмитрий Никанорович, инструктор райкома партии, курировавший лечебные учреждения.
    - Мы категорически против вашей мобилизации, Иван Митрофанович. Не торопитесь. Работы военного хирурга хватит вам и в вашей больнице. 
    - Что вы сказали?! - удивился Олонецкий.
     Может быть, Горнов и не то имел в виду, но только в ноябре 1941 года немцы были уже под Москвой, и больница Олонецкого была срочно преобразована в военный госпиталь. Молох войны безостановочно выплёвывал из своей ненасытной утробы окровавленные человеческие тела, круглосуточно поступавшие в госпиталь. Ранеными были заняты все палаты. Их уже размещали и в коридорах. Медперсонала не хватало. В этих условиях, в ноябре 1941 года, главврач и согласовал с райкомом партии приказ о возвращении Раскиной на должность врача.
     Фаина Моисеевна сразу же безоглядно включилась в работу. Она не выходила из госпиталя по шестнадцать часов в день, не исключая выходных. Её терапевтическое отделение трансформировалось в некий придаток  хирургического. Теперь его пациентами, в основном, были раненые, которых после операции нужно было ставить на ноги. И отношение Фаины Моисеевны к ним было не просто гуманным и сострадательным. Перед этими людьми она была в долгу. Они сражались с нацистами, вольно  или  невольно  защищая её и её сына.   
     Персонал терапевтического отделения, помимо Раскиной, включал ещё трёх молодых выпускниц мединститута и опытного врача Самойлова Алексея Тихоновича, который и руководил отделением. Но Самойлов был человеком пенсионного возраста и страдал стенокардией. Работа по шестнадцать часов в сутки была ему не по силам. Он всё ещё оставался начальником отделения только потому, что его просил об этом Иван Митрофанович, и потому, что прекрасно понимал свою незаменимость в сложившихся условиях. Но возвращение Фаины Моисеевны на должность врача меняло дело.
    - Слушай, Митрофаныч, - сказал он как-то главврачу, заглянув на исходе дня к нему в кабинет, - почему бы тебе не назначить Фаину начальником отделения.
    - Что это ты вдруг?
    - Да не вдруг, Митрофаныч, ты знаешь, сердчишко совсем никуда. Долго я так не протяну. А Фаина и в диагностике, и в лечении на высоте. И её отношение к работе, каждому бы так. Уже сейчас она процентов на восемьдесят тянет мой воз.
    - Райком не пропустит, - вздохнул главврач. - Жена врага народа, еврейка. Хорошо ещё, вернули её на должность врача.
    - Ты попробуй, Митрофаныч. Вот завтра я заболею. А ты назначь её временно исполняющей обязанности. И посмотрим. Потом переведёшь меня в консультанты на полставки.
    - Прямо таки завтра?
    - Да. Зачем же откладывать?
    - Ну, давай попробуем, - махнул рукой Олонецкий.
     Но уже через три дня главврачу позвонил Горнов.
    - Иван Мирофанович, у меня тут на тебя жалоба.
    - О, Господи, Дмитрий Никанорович, было бы время заниматься жалобами. Что там ещё?
    - Ты пригрел у себя скрытых врагов народа, потакаешь евреям, повышаешь их в должности. Речь идёт о Раскиной.
    - Прошу у тебя, Дмитрий Никанорович, помощи и заступничества, - взмолился главврач. - У меня положение безвыходное. В терапевтическом отделении слёг руководитель, Самойлов. У него стенокардия и возраст пенсионный. А кроме него там три молодых девчонки и Раскина, опытный врач.
    - Нужно смелее выдвигать молодых, - порекомендовал Горнов.
    - Конечно, нужно, - согласился главврач, - где-нибудь на стройке, или в канцелярии. Но это же медицина. Может, Дмитрий Никанорович, стоит нас рассматривать, как фронтовиков? Я слышал, туда всех берут, и уголовников, и политических, и евреев. 
    - Понимаю, - несколько смягчился Горнов, - но брать на себя это дело не стану. Могу только поговорить со вторым секретарём. Если он одобрит, валяй, но и то, в виде исключения.
     Горнов позвонил к концу того же дня и сообщил, что, учитывая обстоятельства военного времени, второй секретарь готов закрыть глаза на неподобающие действия главврача. Теперь уже ничто не препятствовало Олонецкому официально назначить Раскину начальником отделения.

     Следует отметить, что подобная уступка райкома партии была обусловлена не только нуждами военного времени. Сам механизм негласной дискриминации евреев был ещё недостаточно отработан. Негласной потому, что русскому коммунистическому руководству очень не хотелось на мировой арене расставаться с ролью светоча прогрессивного человечества, столь несовместимой с расизмом. В последующие годы этот механизм был значительно усовершенствован, позволяя в подобной ситуации на должность начальника назначать совершенно некомпетентного, анкетного (то есть, русского и партийного) человека, который затем перепоручал всю квалифицированную часть своей работы подчинённому еврею, нередко без повышения последнего в должности, или зарплате. Это называлось "делегированием полномочий". Такое явление, возникшее, как общая реакция на практику номенклатурных назначений, со временем стало одним из основных атрибутов советско-русской черносотенной субкультуры.
     Наличие на теневой стороне общества развитых субкультур с их особым языком, моральными ценностями, неформальными институтами и художественным творчеством,  вообще, является весьма пикантной особенностью русского этноса.
      Наиболее известна русская уголовная субкультура с её иерархией, институтом "Воров в законе", лагерным ивритом (языком уголовников в виде русифицированного иврита), понятиями, татуировками, блатными песнями. Она столь обширна, что её исследованию посвящаются специальные словари, каталоги, романы и кинофильмы. 
      Хорошо известна также алкогольная субкультура, включающая бесконечное количество названий сладостного процесса поглощения водки (куликнуть, вздрогнуть, поддать, остаканиться и т. д.), специальные названия бутылок, в которых продавались спиртные напитки (бутылка емкостью четверть литра - чекушка или мерзавчик, а ёмкостью три четверти литра - сабонис, по имени знаменитого литовского баскетболиста), анекдоты, ритуалы и рецепты, протяжные песни, стереотипы поведения, двусмысленности и ассоциации.
     Существование же черносотенной субкультуры известно в гораздо меньшей степени, в частности потому, что её разглашение, практически, всегда находилось под официальным или негласным запретом. Русский интеллигент-черносотенец, как и государственное руководство, сознавали, что эти явления ни их народу, ни им самим особой чести не делают.
     Но черносотенная субкультура в России существовала, а негласность просто была её характерной чертой. Её основы закладывались ещё при царях, включая и институты (например, неформальный институт "Еврея при губернаторе"), и народные представления ("Жида крести, да под лёд спусти"), и каламбуры (чего стоит один только "шедевр" толстовского Стивы Облонского, который "у жида дожидался"). Когда-нибудь добросовестные исследователи проанализируют баланс совести некоторых столпов русской культуры, потрясавших западных интеллигентов сентенциями о слезе ребёнка, но замалчивавших бесчеловечную российскую практику набора малолетних еврейских рекрутов, в огромном количестве погибавших ещё на пути к местам их содержания в школах кантонистов. И этот баланс тоже был органической составляющей русской черносотенной субкультуры.
     Подавленная революцией, черносотенная субкультура активно восстанавливалась, начиная с конца тридцатых годов двадцатого века. Она не нуждалась в специальных институтах. Главным Черносотенным институтом Советского Союза, по совместительству, была сама Коммунисти-ческая партия. Под её неусыпным руководством эта субкультура значительно обогатила русский язык целым рядом специфических  словечек, оборотов и терминов. Помимо упомянутого "делегирования полномочий", к ним относилась и известная формула "полы паркетные, а работники анкетные". Применительно к какому-нибудь учреждению она означала, что евреев туда на работу не принимали. Пресловутый языковый штамп "пятая графа" (при приёме на работу заполнялся бланк, где в пятой графе указывалась национальность) однозначно определял причину, по которой еврея не принимали в вуз, на работу, не продвигали по службе или не выпускали за границу. В ходу был также пленительный своей лаконичностью и смысловым богатством кодовый набор "три нет", определявший кадровую политику партии по отношению к евреям: не принимать (на работу), не выдвигать ( на руководящие должности), не увольнять (тех, кто уже работает). Использовался и обширный комплект простеньких произносимых по ходу фраз, типа "Я Лев Иваныч, а он Лев Абрамыч".
     Нельзя обойти и довольно развитый набор приёмов, используемых с целью унизить еврея. Он включал дразнилки, практикуемые не только в детской среде, антисемитские песенки и, повсеместно, имитацию картавого произношения, якобы характерного для евреев. Парадокс, однако, состоял в том, что в то же самое время лучшие образцы русской речи звучали именно из еврейских уст радиодиктора Левитана и актёра Качалова.   
     Но особой спецификой советской черносотенной субкультуры  были  бесчисленные  анекдоты,  возникавшие  не  без творческого участия самих евреев. Они являются важнейшими историческими свидетельствами своего времени, подчас не менее убедительными, чем пожелтевшие архивные антиеврейские циркуляры под грифом "Совешенно секретно", спускаемые низовым кадровым службам. Например, человек приходит в отдел кадров учреждения в поисках работы. Кадровик, оценив опытным глазом его сомнительную внешность, предупреждает: "Мы принимаем на работу только граждан с определёнными фамилиями". "С фамилиями на "ов" принимаете?" - интересуется посетитель. "Принимаем". "А с фамилиями на "ко"?". "Принимаем". "Тогда всё в порядке, - радуется посетитель, - записывайте меня. Я Коган".    
     Однако партийная установка на полное вытеснение евреев из состава руководящих кадров сталкивалась с сопротивлением людей, непосредственно управлявших экономикой. Уже в послевоенные и, особенно, в послесталинские годы многие русские директора и главные инженеры продавливали через обкомы партии разрешения обзавестись еврейскими заместителями. У знаменитого авиаконструктора Туполева было аж два таких заместителя, не в последнюю очередь потому, что обком был ему не указ. А первые ростки подобной системы управления возникли ещё в царской России в виде упомянутого неформального института "Еврея при губернаторе".
     Теневые субкультуры, хотя и не в столь гипертрофированных размерах, существуют и в некоторых других странах. Известна криминальная субкультура во Франции. Для неё, как и для России, характерны "кликухи", или "погоняла" ( прозвища членов криминального сообщества) и особый язык. Согласно Бальзаку, например, "сорбонна" - это голова живого уголовника, а "качан" - его же голова после гильотинирования. Этот язык значительно уступает русскому лагерному ивриту по словарному запасу и выразительным возможностям. Однако более существенным является другое отличие русских теневых субкультур. Они представляют собой нечто вроде альтернативных вариантов общественного развития, ждущих в запаснике своего часа.
     Когда периодически  вызревающая  беспощадная  русская смута сметает господствующую культуру со всеми её атрибутами, криминальная субкультура вдруг становится господствующей (как это случилось в девяностые годы двадцатого века), единственно способной обеспечить некое подобие общественного порядка. Потому, что потенциал жёсткой организационной структуры был ей присущ изначально.
     В сороковых - пятидесятых годах двадцатого века в России нечто подобное происходило с черносотенной субкультурой. Она вдруг стала господствующей, пытаясь поставить себе на службу весь недюжинный духовный потенциал страны. Причём, таковой она не была даже до революции, когда русский интеллигент считал для себя зазорным подать руку отъявленному черносотенцу. Этот период существенно обогатил арсенал черносотенной субкультуры в части представлений, ассоциаций и терминов, которые сохранились в нём и после того, как она снова вынуждена была уйти в тень. Это, например, относилось к слову "сионистский", которое повсеместно стало использоваться вместо слова "еврейский" ("сионистское влияние", "сионистский капитал", "сионистские происки", "сионистское засилье"), ограждая пользователя от обвинений в антисемитизме. Какой антисемитизм, помилуйте?! Это же политическое движение. Кроме того, оно удовлетворяло спрос на иносказательность, характерный для субкультур вообще. 
     Такова была историческая канва жизни людей того времени, в значительной мере определявшая их поведение и судьбы.
     В конце мая 1946 года Иосиф должен был сдать свой последний выпускной школьный экзамен по физике. Пятёрка по этому предмету позволяла ему получить Золотую медаль, потому что по остальным дисциплинам у него уже были отличные оценки. Для Иосифа эта медаль имела особое значение. В послевоенные годы в Советском Союзе Золотая медаль оставалась для еврея чуть ли не единственным надёжным ключом к дверям храма высшего образования. Медалистов принимали в вузы без вступительных экзаменов. Впоследствии, в начале пятидесятых, черносотенная кремлёвская братва, ошеломлённая огромным процентом еврейских Золотых и Серебрянных медалей, спустила в школы секретный циркуляр: "При определении кандидатур на медаль ориентироваться на коренное население". Так был уничтожен один из последних советских институтов, основанных на объективности и честности. Отныне успеваемость ученика, в принципе, переставала быть главным критерием награждения его Золотой медалью. И это уже затрагивало не только еврейские судьбы, но и перспективы развития страны в целом. Но в 1946 году этого ещё не было.
     За три дня до экзамена Иосиф повторял физику и невольно вспоминал Александра Денисовича Незлобина, который преподавал этот предмет. Незлобин был полным, неуклюжим человеком в очках, прозванным школьниками "уткой", потому что во время ходьбы он заметно раскачивался из стороны в сторону. Но на уроках его физическое несовершенство затмевалось той увлечённостью, с которой он объяснял законы физики. Александр Денисович был одним из самых любимых учителей Иосифа. В девять вечера усталый Иосиф лёг спать и сразу же, помимо своей воли, очутился в квартире учителя. Незлобин с женой сидели за ужином. Потом она принесла из кухни кастрюлю с компотом и стала разливать его в чашки.
    - Что-то, Саша, ты давно не рассказывал про свою работу, - заметила она.
    - С удовольствием расскажу, Верочка, - откликнулся учитель. - Как раз вчера со мной беседовал наш завуч, Степан Сидорович.
    - О чём?
    - Он сообщил, что завучей вызывали в райком партии, и третий секретарь требовал от них партийного отношения к медалистам, которые завтра будут определять лицо русской интеллигенции.
    - Что-то я не пойму, Саша, какое это имеет к тебе отношение?
    - Он потребовал от меня не допустить, чтобы ученик Раскин на экзамене получил пятёрку. Потому что тогда придётся дать ему Золотую медаль. А райком партии считает, что медалями, в первую очередь, следует награждать русских детей.
    - Но если Раскин ответит на пятёрку? - не поняла Верочка.
     - Об этом я и сказал завучу. Так он рекомендовал мне не давать Раскину отвечать то, что он знает, и задавать ему дополнительные вопросы, на которые он не сможет ответить.
    - Он так прямо и сказал? - удивилась Верочка.
    - Да. А я ему говорю: Не кажется ли вам, Степан Сидорович, что это дурно пахнет?
    - И что дальше? - Верочка даже отодвинула свою чашку.
    - Он стал угрожать взысканием по партийной линии.
     За столом установилась тишина. Супруги занялись компотом.
    - Ты зря ему нагрубил, Саша, - заключила Верочка. - Какое тебе дело до этого еврея Раскина? Вот ваш директор уйдёт на пенсию, завуч займёт его место, а ты сможешь стать завучем, если не будешь перечить начальству.
    - Но я же, Верочка, порядочный человек. У меня есть совесть.
    - Так ты, со своей совестью, и останешься на нищенской зарплате, - огорчилась она.
     На следующий день, в пятницу вечером, Раскины ужинали в своей квартире. Усталая Фаина Моисеевна только что вернулась с работы. Её мысли были поглощены пациентом-фронтовиком, у которого вдруг обострилась болезнь, вызванная ранением.
    - Мама, я хочу тебе кое-что рассказать, - отвлёк её голос сына. - Вчера ночью я был у Александра Денисовича.
    - У кого?
    - Это наш учитель физики. 
     От мыслей о пациенте в голове у Фаины Моисеевны не осталось и следа. Уже давно ничего подобного от сына она не слышала. Ей казадось, что так называемый "дар" Иосифа с возрастом благополучно сходит на нет. 
    - Что?! - усомнилась она. - В квартире твоего учителя физики?!
    - Да, мама, - и Иосиф всё ей подробно рассказал.
     Фаина Моисеевна помолчала, обдумывая услышанное.
    - Какой предмет преподаёт ваш завуч? - поинтересовалась она.
    - Раньше он преподавал математику и физику, а как стал завучем, только математику.
    - Н-да, - подытожила Фаина Моисеевна, - значит, он сам может задать нужный вопрос. Насколько ты уверен в своих знаниях?
    - Учитель ставил мне пятёрки. Это мой любимый предмет.
    - Так вот, Иосик, - Фаина Моисеевна даже улыбнулась, - ты в выигрышном положении.
     Её улыбка внушала уважение. От неё веяло уверенностью.
    - Почему в выигрышном? Мне оно кажется безнадёжным.
    - Ты помнишь, Иосик, "Герой нашего времени" Лермонтова? Тебе понятно, почему Печорин победил Грушницкого?
    - Почему?
    - Потому что он знал о замысле врагов и принял контрмеры.
    - Ну и что?
    - У тебя тоже есть такая возможность.
    - Я ничего не понимаю, мама.
    - Представь, Иосик, что ты вытащил экзаменационный билет, на который можешь прекрасно ответить. Это реальная ситуация?
    - Вполне.
    - Что ты делаешь дальше?
    - Сижу и жду своей очереди.
    - Нет, - возразила мать. - Ты забыл рекомендации завуча. Тебя прервут, как только выяснится, что ты знаешь материал. И попросят отвечать на следующий вопрос. А потом скажут, что твой ответ был неполным.
    - Так что же делать?
    - В ожидании очереди, ты должен максимально полно законспектировать свой ответ. А когда тебя прервут, вежливо попроси разрешения всё таки ответить до конца. Но, если не разрешат, подчинись и скажи, что ответ у тебя полностью изложен на бумаге.
    - Понятно. Но  будут  же  дополнительные  вопросы. Это опасно.
    - Да, - согласилась она. - Но на любой честный вопрос в рамках школьной программы ты должен ответить. Иначе тебя лишат пятёрки с полным на то основанием.
    - Отвечу, - пообещал он , - даже, если это немного выходит за рамки школьной программы. Я всегда читал материалы, которые учитель рекомендовал нам сверх учебника. А что значит, честный вопрос? Может быть и нечестный?
    - Может быть вопрос с подвохом. Не торопись отвечать, даже когда кажется, что всё ясно.
    - Ты, мама, могла бы привести пример такого вопроса?
    - Погоди, дай подумать. Ну вот, пожалуй, из моего опыта работы с физиотерапевтическими приборами. Ответьте-ка, ученик Раскин, какое место занимает ультрафиолетовое излучение в видимом световом спектре?
    - Восьмое, - выпалил Иосиф, - сразу за фиолетовым, - и, спохватившись, добавил, - если красное считать первым.
    - К сожалению, ученик Раскин, мы не можем поставить вам пятёрку, - Фаина Моисеевна укоризненно покачала головой.
    - Почему, мама? Я же всё сказал правильно!
    - Нет. Этого излучения нет в видимом спектре. Оно невидимо.
    - Ах, да, - смутился Иосиф, - это же вопрос с подвохом. - Но откуда ты знаешь физику?
    - Я учила её в школе и институте. И я использую для лечения ультрафиолетовый излучатель. К нему приложена инструкция.
    - И там есть подробности?
    - Да. Из ультрафиолетового спектра с длинами волн от 400 до 10 нанометров мы используем диапазон от 400 до 200. Это целебные частоты. Ниже начинается небезопасное для живых организмов жёсткое ультрафиолетовое излучение.
    - Значит, мы можем победить в дуэли с Грушницким?
    - Можем, но только потому, что это Грушницкий.
    - Что ты этим хочешь сказать, мама?
    - Грушницкий не был законченным негодяем. У него была совесть. Он не мог хладнокровно стрелять в безоружного.
    - Но какая здесь связь? - не понял Иосиф.
    - Учитель сказал, что считает себя порядочным человеком?
    - Сказал.
    - Он, скорее всего, уступит давлению завуча и своей жены. Он будет тебя топить. Но, если ты безукоризненно ответишь на все вопросы, будешь вежлив и скромен, он может дрогнуть. Только потому, что у него, как и у Грушницкого, есть совесть.
    - А если не дрогнет?
    - Тогда он поставит тебе четвёрку. И с этим мы ничего поделать не сможем. По сути, это не дуэль. Твои противники стреляют в безоружного, ничем не рискуя.
     Следующий день был субботним. Фаина Моисеевна, оставив на столе завтрак для спящего сына, с утра отправилась на работу. Последний разговор с сыном о Грушницком продолжал занимать её мысли. Таких русских людей в её окружении было большинство. Они молчаливо смотрели на притеснения евреев и даже, невольно, участвовали в них, но без сладостного замирания сердца, характерного для немногих истинных черносотенцев. Некоторые даже позволяли себе слова сочувствия.
      Потом её мысли переключились на сына. Такой многотрудный ребёнок. Сколько сил было потрачено, чтобы его выходить, а будущее всё так же неопределённо. Удастся ли дать ему образование. Когда-то, после поражения его молнией, она даже обратилась к религии. Именно тогда Иосиф пошёл на поправку, и больше ничего опасного с ним не случалось. Вот! Как же она могла об этом забыть?! Ей следует сделать то же самое. После работы сразу же к Рахили Соломоновне. Сколько лет они уже не виделись.
     Рахиль Соломоновна жила в коммунальной квартире. Полустёртая надверная табличка с именами жильцов. Нужной фамилии на ней не значилось. Фаина Моисеевна позвонила наобум.  Мужчина лет тридцати пяти, нездорового вида, в шлёпанцах, открыл дверь и бесцеремонно уставился на неё.
    - Здесь когда-то жили Певзнеры? - спросила она.
    - Жили,  да  сплыли.  В  Ташкент  в  начале  войны.  Я  на фронт, а они в Ташкент. А вы тоже там были? - мужчина осклабился. - Теперь разыскиваете родню?
     Фаина Моисеевна повернулась и пошла прочь.
     Иосиф сидел дома за книгами. Она накормила сына и дождалась, когда он ляжет спать. Тогда она подошла к книжным полкам в углу, слева от окна, и опустилась на колени.
    - Господи! Мы бесправны и беззащитны. Одна надежда на милость Твою! Пошли, Господи, удачу сыну моему! Возьми у меня и отдай ему...


ГЛАВА 5. ПОЕДИНОК

                И результат уже давно
                Определён азартным людом,
                Предсказан победитель, но...
                На свете существует Чудо.

     Наступил понедельник, день экзамена по физике. Отправляя  сына в школу, Фаина Моисеевна ещё раз критическим взглядом окинула его долговязую фигуру.
    - Тебе предстоит не только показать свои знания, - наставляла она его напоследок. - Это игра, где значение имеет всё. Лучше, если ты будешь сдавать экзамен одним из последних?
    - Почему?
    - Экзаменаторы уже устанут и не будут столь активными. И твой ответ у них будет с чем сравнивать. Ведь большинство сдающих экзамены, наверняка, не отличники.
    - Конечно, мама, я согласен с тобой.
    - Погоди, - она никак не решалась отпустить сына, - антисемиты типа твоего завуча нередко применяют один известный приём. Он может накричать на тебя, чтобы выбить из колеи или спровоцировать на ответную грубость. Держи себя в руках.
     Они  договорились, что Иосиф  сразу  после экзамена позвонит ей с телефона-автомата.
     В празднично убранном классе за длинным столом сидели завуч Степан Сидорович, учитель физики Александр Денисович, классная руководительница Екатерина Васильевна и инспектор районного отдела народного образования Ксения Павловна, которая возглавляла экзаменационную комиссию. На зелёной скатерти стола стоял букет цветов и, чуть поодаль от него, экзаменационные билеты. Иосиф зашёл в класс одним из последних, вытащил билет, назвал его номер и сел за ближайшую парту. К тому моменту, когда подошла его очередь отвечать, он успел свои ответы законспектировать.
     Первым был вопрос по закону Бойля-Мариотта. Иосиф сформулировал закон и начал уверенно развивать тему дальше, но завуч прервал его.
    - Достаточно. Переходите ко второму вопросу.
    - Может быть, вы разрешите мне закончить? - попросил Иосиф.
    - Выполняйте то, что вам сказано, - грубо гаркнул завуч. - Если каждый будет здесь делать всё, что ему вздумается, мы и до ночи не кончим. Отвечайте на второй вопрос.
    - Хорошо, - согласился Иосиф, - но ответ на первый вопрос у меня достаточно полно законспектирован, так что, в случае чего, вы сможете проверить мой конспект.
    - В каком это таком случае мы станем проверять ваш конспект?! - взорвался завуч. - Вы зачем сюда пришли?! Я вас спрашиваю, зачем вы сюда пришли?!
    - Сдавать экзамен, - тихо ответил Иосиф.
    - Вот и сдавайте, а не учите нас уму-разуму. Он, видите ли, достаточно полно законспектировал ответ!
    - Я лишь хотел вас проинформировать, - промямлил Иосиф.
    - Спокойно, товарищи, - призвала Ксения Павловна, - продолжаем экзамен.
    - Не волнуйтесь, Иосиф, - это был ободряющий голос Екатерины Васильевны. - Вы хорошо отвечаете. Продолжайте.
     Он обстоятельно ответил на второй вопрос по статическому электричеству и на третий по интерференции волн. И никто его больше не прерывал.
    - У кого есть вопросы? - спросила Ксения Павловна.
    - У меня, - вызвался учитель физики. - Скажите, Раскин, какое место в видимом световом спектре занимает ультрафиолетовое излучение?
    - Что?! - спонтанно вырвалось у Иосифа.
     На нём были сосредоточены четыре пары глаз, и каждая из них по-своему реагировала на душевное смятение, которое в первое мгновение отразилось на лице юноши. У Ксении Павловны глаза были безразлично холодными, у учителя физики бегающими, у завуча безжалостными, а у Екатерины Васильевны обеспокоенными. Мама Иосифа пыталась спрогнозировать предстоящее экзаменационное действо, но возможность подобного совпадения не могла даже представить. А Александр Денисовича, значит, всё таки поддался давлению завуча и жены и добросовестно отрабатывал своё будущее повышение по службе. Его вопрос был сформулирован на совесть. Хотя слово совесть, благодаря уникальным возможностям великого и могучего русского языка, имело здесь смысл, прямо противоположный традиционному. Но его бегающие глаза... Всё таки он Грушницкий? Это обнадёживало.
    - Повторяю, - отреагировал Александр Денисович на затянувшееся молчание Иосифа. - Какое место в видимом световом спектре занимает ультрафиолетовое излучение?
    - Никакого, - Иосиф уже полностью овладел собой. - Ультрафиолетовое излучение лежит вне видимого спектра, между ним и рентгеновским излучением.
     Молчание, не без тени смущения, воцарилось за экзаменационным столом. И только лицо Екатерины Васильевны, сдерживающей рвущуюся наружу улыбку, заметно диссонировало с постными физиономиями остальных членов комиссии.
    - Ещё вопросы будут?
    - Позвольте мне, - это был завуч. -  Раз уж вы затронули ультрафиолетовое излучение, ещё один вопрос. Вот на столе солнечное световое пятно. Как вы полагаете, какую долю занимает в нём ультрафиолетовая составляющая?
     Мозг Иосифа  лихорадочно  заработал.  Он  никак  не мог вспомнить какие-либо данные о  количественном  соотношении составляющих солнечного излучения. Неужели придётся признать своё незнание? И тем самым поставить крест на радужных надеждах своих и маминых. Мысль о маме была для него особенно тягостной. Но вопрос завуча, наверняка, был с подвохом. В нём должен быть какой-то скрытый смысл.
    - Вы, Раскин, или отвечайте, или скажите, что не знаете, - напористо потребовал завуч. - Мы же не можем без конца играть с вами в молчанку.
     Иосиф беспомощно оглянулся на солнце, как будто оно должно было помочь ему раскрыть свою тайну. За окном было начало лета, и яркие солнечные лучи напоминали о начинающейся поре цветения. Как было бы здорово сдать, наконец, эти опостылевшие экзамены и отправиться позагорать куда-нибудь в Химки. На свежем воздухе солнце совсем не то, что здесь за оконными стёклами. Что?! За оконными стёклами?!... Он вдруг всё понял.
    - Доля ультрафиолетового излучения здесь близка к нулю.
    - Почему?
    - Это солнечное пятно образовано светом, проникающим сквозь оконные стёкла, а обычное стекло не пропускает ультрафиолетовых лучей.
     Иосиф не сводил глаз с членов экзаменационной комиссии. Екатерина Васильевна уже не сдерживала своей улыбки. От этого её благородное лицо, которым он всегда так восхищался, становилось ещё прекрасней. Глаза Александра Денисовича перестали бегать. Он смотрел на Иосифа ясным и твёрдым взглядом, полным какой-то неожиданной уверенности. Лицо же Степана Сидоровича оставалось волевым и сосредоточенным.
    - Вы, Раскин, - сказал завуч почти дружелюбным тоном, - демонстрируете знания, достаточные для хорошей твердой четвёрки. Что же касается пятёрки, её получить не так просто. Я могу задать вам последний вопрос. Если ответите, у вас есть шанс получить отличную оценку. Но если нет, не обессудьте.
    - Я  вас слушаю, - сразу же  согласился  Иосиф,  не  давая себе труда разобраться в тонкостях вновь  возникающей  ситуации.
     Эта тирада завуча заранее предопределяла решение комиссии поставить Раскину четвёрку, несмотря на все его безукоризненные ответы. Тем более, что сам экзаменующийся как бы признавал это, давая согласие на дополнительный вопрос. А дополнительный должен был быть таким, чтобы на него ответить было невозможно.
    - Хорошо, - одобрил Степан Сидорович. - Но не думайте, что я буду спрашивать что-нибудь заумное. Мой вопрос всего лишь по ходу уже затронутой темы. Назовите диапазон длин волн этого самого ультрафиолетового излучения.
     Этот еврейчик вызубрил материал и не ловился на подвохи. Но такие подробности он, наверняка, не знает. А если и знает, их не знает никто другой. Так что он, завуч, всё равно скажет, что ответ неправильный. Потом, если что-то и прояснится, дело уже будет сделано. Да и не прояснится оно. Кто будет помнить цифры, названные учеником?
    - Школьная программа не предусматривает заучивание подобных цифровых данных, - неожиданно заявил Александр Денисович. - Их не запоминают и выпускники физико-математических факультетов вузов. Для этого существуют специальные справочники.
    - Не могу с вами согласиться, - парировал ошарашенный завуч. - Ученик должен иметь представление о длине волн. Между прочим, я не мешал вам задавать свои вопросы.
    - Ксения Павловна, я считаю, что такой вопрос не может использоваться для оценки знаний учащихся, - Александр Денисович уже не заботился о своей карьере. Грушницкий не мог хладнокровно стрелять в безоружного человека.
    - По-моему, Александр Денисович прав, - включилась в спор Екатерина Васильевна.
    - Товарищи, успокойтесь, пожалуйста, - попыталась овладеть ситуацией Ксения Павловна. - Может быть, никакой проблемы не существует. Раскин, вы можете ответить?
    - Могу.
    - Так отвечайте же.
    - Диапазон  длины  волны  ультрафиолетового  излучения сотавляет от 400 до 10 нанометров, - вчера эти цифры Иосиф слышал от мамы.
    - Чтобы не было потом никаких проблем, - сразу же засуетился учитель физики, - давайте проверим правильность ответа.
     Из лежащей на столе стопки книг он взял справочник, немного покопался в нём и положил его в открытом виде перед Ксенией Павловной, указав пальцем нужную строчку.
    - Значит, ответ Раскина на сто процентов правильный? -  уточнила Ксения Павловна.
    - Да. Вы же сами видите.
    - Вы, Раскин, можете быть свободным, - подвела итог Ксения Павловна. - Далеко не уходите. Скоро мы соберём всех для объявления оценок. Кто следующий? Баранкин?
     Иосиф пошёл к выходу. За дверью стояли одноклассники.
    - Какой у тебе был билет? - полюбопытствовал Ваня Шершнёв. - Ты его знал?
    - Седьмой. Вроде знал.
    - Что-то тебя уж слишком долго спрашивали? - удивилась Наташа Булахова.
    - А тебя меньше?
    - Меня минут семь. Я сразу на всё ответила и до свидания.
    - Ты, Наташка, молодец. Слушай, Ваня! Я посижу в пустом классе, а ты позови меня, когда будут объявлять оценки.
    - Ладно.
    - Только имей в виду, Ваня, если я задремлю, меня трудно разбудить. Ты уж потряси меня, как следует. Не церемонься.
    - Попытаюсь, - пообещал Ваня.
     Иосиф вошёл в пустой класс и присел за парту. Его неудержимо клонило в сон. Это не было требование переутомлённого организма. Это было, скорее, неодолимое желание срочно получить сверхважную информацию. Он облокотился на парту и мгновенно заснул. И сразу же снова оказался в экзаменационном классе...
     Перед комиссией стоял Миша Баранкин. Но вот прозвучал его последний ответ, Мишу отпустили, и комиссия занялась оценками. Ксения Павловна называла фамилию ученика, члены комиссии сообщали поставленные ими оценки, и председательница подводила итог. Она обладала правом двух голосов, что позволяло избегать неоднозначных итоговых оценок. Одним из первых было названо имя Наташи Булаховой, которой все члены комиссии поставили пятёрки. Суммарная четвёрка получилась у Вани Шершнёва. Ответ Васи Черенкова оценили на пятёрку, а Миши Баранкина на тройку. Но вот председательница назвала имя Иосифа Раскина. Александр Денисович и Екатерина Васильевна поставили ему пятёрки, а Степан Сидорович четвёрку.
    - Чем вы мотивируете свою оценку, Степан Сидорович? - поинтересовалась Ксения Павловна. - Вы обещали ему пятёрку, если он ответит на ваш вопрос. И он ответил.
    - По-моему, Раскин отвечал неуверенно, - нашёлся завуч. - И вы, Ксения Павловна, не хуже меня знаете, что наша партия озабочена лицом будущей русской интеллигенции.
    - Если Раскин получит по физике четвёрку, я опротестую это решение в районо и в райкоме партии, - предупредил Александр Денисович. - На лице будущей русской интеллигенции не должно быть штампа подлости.
    - Я поддержу ваш протест, - присоединилась к нему Екатерина Васильевна.
    - Да, Степан Сидорович, - сказала Ксения Павловна, - я не хуже вас знаю, чем озабочена наша партия. Но как бы нам с вами не оказаться, простите меня, в положении того дурака, который от усердия разбил себе голову о пол, кланяясь во время молитвы. Ни райком партии, ни районо не жаждут громкого скандала, неизбежного в данном случае. 
     Степан Сидорович задумался, и Иосиф чётко фиксировал его мысли. Четвёрка завуча, поставленная в экзаменационной ведомости рядом с пятёрками его подчинённых, будет свидетельствовать о том, что для последних он не авторитет. Таким директорский пост не доверяют. Кроме того, он может потерять в районо свою сторонницу в лице Ксении Павловны, если не примет её рекомендаций. Что касается ответственности перед райкомом партии, некоторые заслуги у него всё же имеются. Он сократил число еврейских медалистов, пусть не на сто процентов, но весьма значительно. А Раскин - это исключение, допущенное во избежание ненужного шума. Это может даже характеризовать его, завуча, как умного исполнителя.
    - Что ж, Ксения Павловна, - сказал он примирительным тоном, - будем в райкоме отвечать вместе. Только ваш авторитет побуждает меня поставить Раскину пятёрку.
     Наступил час, когда в коридор вышла Екатерина Васильевна и пригласила всех в класс. Ваня Шершнёв сразу же бросился за Иосифом, нашёл его спящим и с большим трудом разбудил. Они появились, когда Ксения Павловна уже встала с экзаменационной ведомостью в руках. Когда оглашение оценок кончилось, все сначала столпились у стола, а потом начали расходиться. Учитель физики задержался, чтобы собрать экзаменационные билеты и книги, лежавшие на столе. Иосиф этим воспользовался.
    - Александр Денисович, мне хотелось бы поблагодарить вас.
    - За что? - холодно возразил учитель, не глядя на Иосифа. - Я всем преподавал одно и то же, а пятёрки получили далеко не все. Так что благодарите, прежде всего, самого себя.
    - Я не только за это, Александр Денисович. Вы благородный человек. Если бы не ваш протест, не видать бы мне пятёрки.
    - Откуда вы знаете?! - он поднял на Иосифа удивлённые глаза и перевёл их на дверь.
     Между столом и дверью было метров пятнадцать. Члены комиссии обсуждали оценки приглушенными голосами. Никто из них не хотел, чтобы их слышали ученики.
    - Это не важно, Александр Денисович. Я не мог уйти, не поблагодарив вас.
    - Странно, - удивился учитель. - Но, увы, далеко не все так оценивают моё поведение.
    - Я знаю, - в порыве благодарности у Иосифа чувство такта на мгновение отступило на второй план, - но, я надеюсь, ваша жена не сможет не оценить вашего благородства.
    - Что?! - Александр Денисович собрал все книги и повернулся к выходу. - В любом случае, Раскин, я желаю вам успехов. Перед вами теперь открыты все двери.
     Это было сказано безразличной  холодной скороговоркой. Нет, никаких особо тёплых чувств этот человек к Иосифу не питал. Почему же он так отчаянно защищал его?
     Озадаченный учитель физики направился в учительскую.
    - Екатерина Васильевна, - начал Александр Денисович издалека, - вы, как классная руководительница, лучше других знаете своих учеников.
    - Возможно, - согласилась она, - а что?
    - Вы не замечали за Раскиным каких-нибудь странностей?
    - Что вы имеете в виду?
    - Что-нибудь вроде паранормальных способностей.
    - Но почему вы задаёте такой вопрос? - удивилась она.
    - Потому, что Раскин знает подробности нашего обсуждения его оценки. И ему, похоже, известно, о чём я разговаривал дома со своей женой вечером третьего дня.
    - Не знаю, - неуверенно произнесла Екатерина Васильевна. - Хотя... Когда он был поменьше, он мог прийти утром в класс и ещё до раздачи тетрадей спросить, почему я ему за диктант поставила тройку, в то время как у других за такие же ошибки четвёрки. Но потом подобные случаи как-то сразу прекратились.

     Вслед за Александром Денисовичем Иосиф тоже вышел из экзаменационного класса. К нему подошла Наташа Булахова.
    - Ты что собираешься делать, Иосиф?
    - В каком смысле?
    - Поехали на Красную площадь.
    - Зачем? - удивился он.
    - Погуляем в Александровском саду, сходим в кино, и в университет можем зайти.
    - Ты хочешь, чтобы Шершень оторвал мне голову?
    - А ты боишься?
    - Да нет, но всё таки, он сохнет по тебе с первого класса.
    - Да ну его, - Наташа капризно поджала свои пухленькие губки.
    - Ты поступаешь в университет? - поинтересовался Иосиф.
    - Да, на факультет биологии. Я уже решила. А ты?
    - Не знаю, - признался он. - Вот,  во время экзамена, завуч был настроен против меня, Ксении Павловне я был безразличен, Александр Денисович колебался, а Екатерина Васильевна вовсю меня поддерживала. Чем руководствуются люди в подобной ситуации? Я хотел бы научиться разбираться в их психологии.
    - Это интересно, - улыбнулась Наташа. - От Шершня такого не услышишь. Тебе, наверно, нужно изучать психиатрию. Что же касается Екатерины Васильевны, она видит в нас своих детей.
    - Давай на выпускном вечере завалим её цветами.
    - Мне эта идея нравится, - поддержала его Наташа. - Так что ты решил? Поехали?
    - Извини, Наташенька! Сначала я должен позвонить маме, потом купить для дома продукты по списку. Послезавтра нас собирают для подготовки к выпускному вечеру. Там и увидимся.
    - Купить продукты, - грустно повторила Наташа. - Бывают же такие заботливые парни.



ЧАСТЬ ВТОРАЯ

В ТЕНЕТАХ ЛЮБВИ

                Планета Жизнь имеет полюса,
                Один из них Любовью называется,
                И он порою счастьем отзывается
                На чистые влюблённых голоса.


ГЛАВА 6. ОЖИДАНИЕ

          В моём саду журчит апрель и гонит с неба тучку,
         И бродит Ожидание с Надеждою под ручку.
         А у Надежды-Наденьки ресницы в поллица,
         И у Надежды-Наденьки веснушки без конца,
        В глазах Надежды-Наденьки полярное сияние,
        И вся Надежда-Наденька - само очарование.

     Иосиф позвонил маме около двух часов дня. Она схватила трубку и с замиранием сердца вслушивалась в его голос.
    - Мама, это ты?
    - Да, сыночек.
    - Мама, ты всё предсказала правильно. Даже дополнительный вопрос мне задали тот же.
    - Что ты говоришь?! Такое потрясающее везение?!
    - Это не везение, мама. Это всё благодаря тебе.
    - Какую же тебе поставили оценку?
    - Пятёрку. Так что мы с тобой чего-то стоим.
    - Ты с полным правом можешь сказать это о себе самом.
    - Нет, мама, мы с тобой. И не только мы. Без учителя физики пятёрки бы не было.
    - Он вёл себя как Грушницкий?
    - Сначала, да. Но потом он пошел значительно дальше. Он отстаивал меня ценой своей карьеры. И Екатерина Васильевна тоже. Это не только наша победа, мама.
    - Хорошо, Иосик. Дома ты мне всё расскажешь подробнее.
      После работы Фаина Моисеевна брела домой и думала о сыне. Теперь ему уже ничто не помешает получить Золотую медаль. А ещё недавно судьба обрекала их на роль жалких париев общества. И они смиренно приняли её приговор. Мы поддерживаем, осуждаем и отрекаемся. В седьмом классе Иосиф даже вступил в комсомол. Но под личиной покорности жили беспрецедентная энергия и изощрённая сопротивляемость. Их мучители с неотразимыми улыбками победителей очаровывали мир своими разговорами о всеобщем равноправии и социальной справедливости, воцарившейся в первой в мире стране победившего социализма. И Раскины улыбались. Они приняли вызов. И вот она стала начальником отделения. А Золотая медаль Иосифа была ещё одним их выигранным раундом.
     Но далее её рассуждения вдруг теряли свою основу. Никаких достижений и победных раундов вовсе бы и не было, если бы не главврач Олонецкий, учителя Александр Денисович и Екатерина Васильевна. Это Олонецкий боролся с черносотенным райкомом за её восстановление в должности врача и последующее назначение начальником отделения. Это Александр Денисович и Екатерина Васильевна самоотверженно сопротивлялись черносотенцам от образования, пытавшимся лишить Иосифа права на Золотую медаль. То была  борьба русских поборников Правды и Честности про-тив русских же носителей Лжи и Подлости. Она и её сын в этой борьбе, практически, не участвовали, хотя и находились в её эпицентре. Они просто оставались самими собой. Может быть, в этом и состояло их высшее предназначение? Когда-то Всевышний рассеял еврейский народ тонким слоем по всему миру. Зачем? Чтобы они стали дрожжами, которые инициируют брожение мерзкой социальной барды, превращая её в изысканное вино совершенного общества?
     Вечером, выслушав подробный рассказ сына, она сказала:
    - Ты прав, Иосик, это не только наша победа.
    - Конечно, мама. И я не понимаю Александра Денисовича. Чтобы защитить меня, он пошёл на прямую конфронтацию с начальством. Должности завуча ему теперь не видать.
    - А я, кажется, поняла. Мы с тобой ни с кем и не боролись. Мы не устраивали заговоров, не подкупали, не клеветали, и даже, уж совсем просто, не жаловались и ни о чём не просили. Мы просто были такими, как мы есть. Твоя медаль - это победа тех русских, которые отстаивают справедливость. 
    - Какая же тогда наша роль?
    - Эта борьба происходит вокруг нас. В нашем присутствии зло выкристаллизовывается и становится очевидным. В этом наше историческое предназначение. Мы, евреи, тот лакмус,
который выявляет истинные свойства вещества.
    - Именно мы?
    - Конечно, - подтвердила Фаина Моисеевна. - В Советском Союзе есть народы, которых притесняют значительно сильнее, например, немцы, крымские татары, чеченцы, ингуши, калмыки. Но это, как будто, никого и не затрагивает. Об этом почти не говорят. И только участь евреев сильно будоражит сердца и умы русских, разделяет их на два лагеря.
    - Но разве, мама, это столь непреложно? Кто распределил эти роли между русскими и евреями, между людьми вообще?
    - Кто? - повторила она. - Кто Он, такой всевластный?
    - Да, я понимаю, Бог. Но с каких пор ты стала религиозной?
    - А как ты можешь объяснить, что самые трудные вопросы на экзамене настолько совпали с тем, что я тебе накануне объясняла? Ты считаешь это случайностью? 
    - Не знаю, мама.
    - Так вот, Иосик, в детстве тебя преследовала смертельная опасность. Ты чуть не утонул. Потом тебя поразила молния.
    - Я знаю.
    - Тебе не всё известно. После молнии я стала молиться и просить у Всевышнего спасти тебя. И ты, слава Богу, вырос здоровым и умным парнем. Накануне твоего экзамена я тоже молилась. И результат не замедлил себя ждать.
    - Но если от Бога зависит предназначение целых народов, - предположил Иосиф, - наверно, Он же определяет и предназначение отдельных людей?
    - О чём ты? - не поняла мать.
    - Это Он дал мне уникальный дар познания? И дал не для того же, чтобы я подглядывал за учителями, сослуживцами или женщинами. У меня какое-то особое предназначение?
     Вопрос сына застал Фаину Моисеевну врасплох.
    - Ответ на этот вопрос нужно искать у Бога, - нашлась она. - Наши предки были очень религиозны. Это позволило нам, как народу, не только выжить, но и многого достигнуть.
    - Чего достигнуть, мама? Мы унижены и растоптаны. Слово еврей звучит, как оскорбление. Разве нашим нынешним положением можно гордиться, как достижением?
    - Не знаю, сыночек. Может быть это необходимо? Страдание очищает.
    - Всё равно, мама, я не в восторге от роли лакмуса. Мне хотелось бы быть веществом.
    - Для этого у евреев должно быть своё государство. Ты знаешь, что такое сионизм?
    - Нет.
    - Так вот, и до тебя были евреи, которых не устраивала роль лакмуса. Они-то и основали движение за восстановление еврейского государства на нашей исторической родине - в Палестине. Их называют сионистами. Раньше в России их не преследовали. В 1922 году мне было девятнадцать лет, я была студенткой первого курса и седьмого ноября участвовала в демонстрации на Красной площади. Там были и сионисты со своими транспарантами, а Ленин, стоявший на трибуне, поднял руку и сказал: "Да здравствует Красный Восток!"
    - А сейчас?
    - Сейчас сажают в тюрьму только по подозрению в сионизме.
    - Почему, мама?
    - Очевидно, потому, что к власти пришли другие люди.
    - А у нас, у евреев, тоже есть свои сторонники Правды и Лжи?
    - Наверно. Они есть в каждом народе. Я думаю, эти два начала живут и в каждом отдельном человеке. Ты сам видел, как они боролись в душе Александра Денисовича.

     Выпускной вечер был назначен на субботу. Его официальная часть начиналась в семь вечера. Первым с поздравлениями и пожеланиями выступил директор школы. Он торжественно вручал выпускникам аттетаты зрелости и пожимал руки. Особые апплодисменты достались двум золотым медалистам класса - Наташе Булаховой и Иосифу Раскину. Вслед за директором выпускников поздравили парторг, завуч и, наконец, классная руководительница Екатерина Васильевна.
     От имени выпускников выступил комсорг класса Вася Черенков. Он поблагодарил директора, завуча и парторга и каждому преподнёс цветы. Потом он выразил благодарность классной руководительнице Екатерине Васильевне и тоже вручил ей цветы. Но здесь произошло нечто, не предусмотренное программой вечера. Все выпускники, по-очереди, стали подходить к ней со своими букетами. Екатерина Васильевна, смущённая и счастливая, оказалась в окружении цветов, которыми был завален весь ближний к ней участок стола.   
     Потом начались тосты. Учителя и выпускники выпивали, закусывали и снова слушали тосты. После застолья заиграл самодеятельный школьный оркестр. Вальс, танго, опять вальс. Наконец, объявили белый танец, и Иосиф неожиданно услышал за своей спиной знакомый голос: "Иосиф, я вас приглашаю!".
    - Екатерина Васильевна?! Я сейчас, - он выглядел несколько растерянным, раздвигая стулья, чтобы выбраться из-за стола.
     С самого начала вечера он думал о ней. Он должен подойти и поблагодарить её. Другого такого случая уже не будет. Поблагодарить, как он благодарил Александра Денисовича. Нет, она значит для него неизмеримо больше. Он скажет ей: "Екатерина Васильевна, разрешите мне поблагодарить вас!". За что поблагодарить? За всё? Такие истасканные слова. "Разрешите поблагодарить вас за то, что вы познакомили меня с великой русской литературой!". Это смешно. "... за то, что вы такая красивая!". Ну, этого он никогда не скажет. Лезет же в голову всякая чушь. "... за то, что вы такая добрая и красивая!". Опять то же самое. Мысли о ней погружали его сознание в какую-то приятную тёплую ауру. "...за то, что все десять лет я восхищался вами!". Совсем сошёл с ума. По-русски так не говорят. Нельзя благодарить за то, что я вами восхищался. Можно благодарить за то, что вы были предметом моего восхищения. Но нехватало только обозвать её предметом. Она может даже обидеться. Она всегда была взыскательна к языку своих учеников. А если изменить подход? Например: "Екатерина Васильевна, вы для нас были, как родная мама!". Но и эту фразу он тут же отклонил. С мамой он никого не будет сравнивать. Вообще, это что-то совсем другое. А что значит "вы для нас были"? Он что, выступает от имени и по поручению? Нет. Он хотел бы говорить только от своего имени. "Екатерина Васильевна, я вас люблю! Я вас очень люблю!". Эти слова вмещали в себя всё. Но это уж совсем из области фантастики. Ученики не признаются своим учителям в любви. И вдруг он услышал это: "Иосиф, я вас приглашаю!".
     Они начали вальсировать. Она смотрела на него с грустной улыбкой, в то время как он пытался справиться со смущением.
    - Я хотела поблагодарить вас, Иосиф, - сказала Екатерина Васильевна. - Наташа Булахова рассказала мне, что это была ваша идея, завалить меня цветами.
    - Что вы, Екатерина Васильевна, это я пытаюсь найти для вас слова благодарности.
    - За что вы хотели бы меня поблагодарить?
    - За всё, что вы для нас сделали.
    - Ох, Раскин, - возмутилась она, - оставьте эту штампованную фразу троечникам. Вы же писали у меня лучшие сочинения. Я вправе ожидать от вас более изысканного слога.
    - Извините, Екатерина Васильевна. Я выпалил, не подумав.
    - Так я могу услышать что-нибудь более совершенное?
    - Я люблю вас, Екатерина Васильевна!
    - Это уже лучше, - её глаза лишь на мгновение тревожно метнулись из стороны в сторону и опять стали невозмутимыми, как это всегда бывало на уроках. - Я тоже всех вас очень люблю. Но вы, Раскин ... Кстати, какого вы роста?
    - Сто семьдесят девять.
    - Вот видите. Парень таких размеров должен осторожнее обращаться с подобными словами. Они очень неоднозначны. В вашем возрасте они могут приобретать совсем другой смысл.
    - Екатерина Васильевна, а что вы будете делать с цветами?
    - Я превращу свою квартиру в цветущий сад. Если за ними хорошо ухаживать, они могут простоять больше недели.
    - Но как вы доставите их домой?
    - Вот уж не знаю, - сказала она сокрушённо, - все я не унесу.
    - Екатерина Васильевна, разрешите мне помочь вам.
    - В чём помочь?
    - Я помогу вам отнести домой цветы.
    - Вы знаете, Раскин, я ведь не откажусь. До моего дома отсюда километра три. Полчаса ходьбы. Правда, ночью это небезопасно, но с таким провожатым...
    - Во сколько вы намереваетесь уходить? - поинтересовался он.
    - Может быть, лучше пораньше, часиков в одиннадцать. Но как вы это представляете? Их нужно связать в один пучок?
    - Хорошо, Екатерина Васильевна. Я свяжу их и ближе к одиннадцати унесу. Я буду ждать вас с цветами у ближайшего книжного магазина. Вы знаете, где это?
    - Знаю, - она смотрела на него испытующим взглядом. - По-моему, неплохой план.
     Они ещё какое-то время вальсировали.
    - Раз мы увидимся, - сказала она, - вот вам домашнее задание. Постарайтесь всё таки усовершенствовать ту фразу, в которой вы хотели выразить свою благодарность.
    - Я постараюсь.   
     Вальс закончился. Иосиф проводил Екатерину
Васильевну к её месту за столом, поблагодарил за танец и вернулся к своим одноклассникам. Рядом сидели Ваня Шершнёв  и Миша Баранкин. Лицо Иосифа пылало. Он налил себе полрюмки водки, выпил и стал закусывать остатками холодца. Оркестр заиграл танго. Потом опять объявили белый танец. И не успел он окончательно прийти в себя, как появилась Наташа Булахова.
    - Потанцуем, Иосиф!
    - С удовольствием, Наташенька.
     Это было танго. Наташа, уже слегка захмелевшая, время от времени прижималась к Иосифу так плотно, что ему становилось неловко. На них смотрели десятки глаз.
    - Что они так запали на этого еврейчика, - съязвил Баранкин.
    - Зря ты  так, -  отозвался  Ваня, -  Иосиф  нормальный  парень.
    - Вот отобьёт у тебя девку, тогда запоёшь по-другому.
    - Это не от нас с ним зависит, - возразил Ваня. - Это ей решать.
     Между тем, Иосиф и Наташа быстро удалялись от них, оживлённо беседуя.
    - Что говорила Екатерина Васильевна? - поинтересовалась она.
    - Она благодарила за цветы. Ты же ей сказала, что эта затея с цветами якобы моя.
    - И что ты ей ответил?
    - Что я мог ей ответить? Я тоже поблагодарил её.
    - А со стороны казалось, что ты объясняешься ей в любви.
    - Ты шутишь, Наташа? Надо же такое придумать.
    - Хочешь, Иосиф, мы после танца выйдем на веранду?
     Просторная веранда была отделена от праздничного зала полузастеклённой стенкой.
    - Зачем?
    - После танца бывает жарко, а там прохлада. Туда выходят покурить. У меня есть заграничные сигареты, могу угостить.
    - Давай пригласим и Шершня, - предложил Иосиф.
    - Перебьётся, - отрезала она.
     Как только кончился танец, она потащила его на веранду и достала сигареты. В некотором отдалении стояли курильщики. Несколько человек вышли на веранду в поисках прохлады.
    - Вот, Иосиф, попробуй, они очень ароматные, - Наташа протягивала ему сигарету.
     Из своей маленькой сумочки она достала спички, и они закурили. Иосиф закашлялся.
    - Ты не стремись глубоко вдыхать дым. Набери в рот и постепенно выпускай. Вот так.
    - Да, так лучше, - согласился он.
    - Ты будешь на балу до самого конца? - поинтересовалась Наташа.
    - А что?
    - Давай сбежим пораньше, часов в десять.
    - Зачем?
    - Погуляем по городу. Потом зайдём ко мне. У папы в баре есть бутылка ликёра. Знаешь, как здорово с чаем.
    - А что скажут твои родители?
    - Они у меня геологи. Каждое лето по два месяца работают в геологической партии. Вчера уехали. Так что?
    - Нет, Наташа. Это же наш последний день в школе.
    - Иосиф, - она подошла к нему вплотную, - я люблю тебя.   
    - Наташенька, мы с тобой ещё поговорим об этом. Но не сейчас. На нас смотрят.
    - Ты меня не любишь?
    - Я бы так не сказал. Ты красивая и умная девушка. Но я всегда считал тебя подружкой Вани. А на чужой каравай рот не разевай.
    - А тебе не хочется этот каравай попробовать?
    - Разве что с чаем и земляничным вареньем, - попытался отшутиться Иосиф.
    - Хорошо, - согласилась Наташа, - я это организую.
    - Смотри, ребята наблюдают за нами. Я позову их, - Иосиф сделал Ване пригласительный знак рукой. В ответ Ваня поднялся и направился к ним. - Наташа, угости Ваню сигаретой.
     Подошёл Ваня, и Наташа протянула ему сигарету.
    - Присоединяйся, Ваня, - сказал Иосиф, - мы тут проводим испытания новых сигарет.
    - Где вы их взяли?
    - Это знает Наташа.
    - Папин коллега привёз из загранкомандировки, - важно объяснила она.
    - Извините, ребята, - Иосиф вглядывался в зал через открытую дверь, - я должен поговорить с нашей математичкой. Она как раз осталась одна. Я пошёл.
    Он говорил с учителями, выпивал и закусывал, танцевал и снова садился за стол. И всё время поглядывал на часы. Ровно в десять сорок пять он подошёл к Екатерине Васильевне. Она беседовала с учительницей математики Надеждой Петровной.
    - Екатерина Васильевна, - сказал Иосиф достаточно громко, - может, вам помочь как- нибудь справиться с цветами?
    - Спасибо, Иосиф! Вы можете связать их и пока положить в пустой класс?
    - Хорошо, Екатерина Васильевна. Я попробую.
     Он связал цветы, вышел с ними из зала и, через коридор, попал на школьный двор. Он был пуст. Школа, как многопалубный корабль, сияла в ночи своими окнами. С веранды доносились отдельные голоса. У стены стояла парочка целующихся выпускников. Иосиф благополучно пересёк двор, вышел на улицу и направился к книжному магазину. Он ждал не более десяти минут. Екатерина Васильевна подошла быстрым шагом и сразу же заговорила весёлым, приветливым тоном.
    - Как вы, Иосиф, всё здорово придумали. Мне бы ни за что самой не справиться. Нам вот по этой дороге. Всё время прямо.
     Они шли минут тридцать, оживлённо разговаривая. Екатерина Васильевна интересовалась, как поживает мама Иосифа, в какой институт он собирается поступать, и рассказывала о ежегодных юбилейных школьных вечерах выпускников, окончивших школу десять лет тому назад. Наконец, они подошли к её дому.
    - Спасибо, Иосиф! Я могу вас отпустить, если вы торопитесь к ребятам. Они после часа пойдут на Красную площадь.
    - На каком вы этаже живёте?
    - На четвёртом.
    - Я никуда не тороплюсь, - сказал он. - Охотно помогу вам поднять цветы на ваш этаж.


ГЛАВА 7. НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ

                Холст, сотканный весенним сном,                Натянут на мольберт мечтаний,
                Любовь-художница  на нём
                Кладёт мазки очарований.

     Екатерина Васильевна с сыном жила в небольшой однокомнатной квартире. Ученики знали, что её муж погиб под Москвой в начале сорок второго года, а сын, Костик, учился в восьмом классе. Он посещал детскую спортивную школу, был кандидатом в юношескую сборную ЦСК по футболу и летом уезжал тренироваться на подмосковную спортивную базу клуба.
     Войдя в квартиру, Екатерина Васильевна зажгла свет, и они сложили цветы на пол у узкого коридора, ведущего на кухню. Потом она обратилась к Иосифу.
    - Если вы никуда не торопитесь, будьте моим гостем. Я сейчас поставлю цветы в таз с водой, а потом напою вас чаем с земляничным вареньем.
    - Спасибо, Екатерина Васильевна. Земляничное варенье - моя слабость.
    - Я тоже очень его люблю. Как прихожу с работы, сразу в душ, а потом сажусь за чай.
    - А вы спать ещё не хотите?
    - Что вы, Иосиф? Я была вашей классной руководительницей с первого класса. К этому дню я, как и вы, шла целых десять лет. Как можно спать в такой день?
    - Екатерина Васильевна, может быть, не стоит нарушать традицию? Примите душ, а я, с вашего разрешения, посмотрю ваши книги.
    - Как же я буду выглядеть? Привела гостя, а сама в ванную?
    - Ничего страшного в этом нет. Пожалуйста, не смущайтесь.
    - Хорошо, Иосиф. Я не более пятнадцати минут. На той полке подборка русских поэтов.
    Она вскоре вернулась в цветном халате, разрумянившаяся и посвежевшая.
    - Что вы читаете, Иосиф? Волошина? Прекрасно. Я пока накрою на стол.
     Через несколько минут на столе появились два чайных прибора, большой чайник с кипятком и маленький с заваркой, вазочки с вареньем и пряниками.
    - Садитесь за стол, Иосиф. Здесь не хватает двух вещей, - она принесла свечу в подсвечнике, зажгла её и выключила электрический свет. - А второе - это  водка. У меня  осталось
полбутылки со дня рождения. Вы не против?
    - Нет.
    - Тогда давайте выпьем за ваше будущеее, - она наполнила рюмки наполовину.
     Они выпили, закусили пряниками и начали пить чай с земляничным вареньем. Это, действительно, было великолепно.
    - Как вам моё варенье? - поинтересовалась хозяйка.
    - Я, вообще, люблю земляничное варенье, но ваше, Екатерина Васильевна, отличается особым приятным привкусом.
    - Да? - обрадовалась она. - А вы могли бы выразить своё понимание этого привкуса? Ансамбль вкусовых ощущений это тоже своеобразное искусство.
    - У меня никакой практики, Екатерина Васильевна. В нашей семье совсем не было гурманов. Но, если хотите, я попытаюсь.
    - Попытайтесь.
    - Этот привкус, - он максимально сосредоточился на заданной теме, - ассоциируется с чем-то прекрасным и значительным, но с горчинкой, создающей грустную тональность.
    - Браво, Иосиф!
    - Это похоже на осень, - продолжал он. - Как у Пушкина:
         Люблю я пышное природы увяданье,
         В багрец и золото одетые леса.
Здесь два противоречивых слова - "пышное", и "увяданье", как и в вашем варенье.
    - Замечательно, Иосиф! Мне никогда не придётся краснеть за пятёрки, которые я ставила вам по литературе. Но чем, по вашему, достигается подобный эффект?
    - Екатерина Васильевна, здесь я абсолютный ноль.
    - Всё очень просто, - улыбнулась она. - Я добавляю в варенье немного полыни.
    - Теперь понятно, откуда у меня ощущение чего-то знакомого.
    - А как вам моя подборка поэтов? - продолжила она после кратковременной паузы. - Вы любите Волошина?
    - Да. Замечательный поэт, - и он начал декламировать:

          Будь прост, как ветр, неистощим, как море,
          И памятью насыщен, как земля.
          Люби далёкий парус корабля
          И песню волн, шумящих на просторе.
    - Я помню, - подхватила она, - там дальше:
          Весь трепет жизни всех веков и рас
          Живёт в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.
     Кто ещё из моей подборки привлёк ваше внимание?
    - Я видел у вас Надсона. Моя мама любит его декламировать.
    - Он был очень популярен при жизни, - сообщила Екатерина Васильевна, - да и в двадцатые годы его ещё помнили. Вы что-нибудь из него знаете?
    - Да:   
         Ты здесь, ты со мной, о моя дорогая,
         О милая мама!.. Ты снова пришла!
         Какие ж дары из далёкого рая
         Ты бедному сыну с собой принесла?
    - Вы знакомы с его биографией? - поинтересовалась она.
    - Нет.
    - Он рос сиротой. Это стихотворение посвящено покойной матери. Его почти забыли. Но, я думаю, он вернётся. Культ матери - это то, чего нам не хватает. Вы ведь любите свою маму?
    - Она для меня всё.
     Она ёще раз разлила водку, и они выпили. На этот раз за неё, любимую учительницу. И опять пили чай. После третьей рюмки Екатерина Васильевна предложила открыть настежь окно. Может быть, эту рюмку пить и не стоило. Так можно и захмелеть. Они стояли у открытого окна, подставляя лица свежему воздуху. Была светлая прохладная ночь начала июня. Небо в звёздах, внизу бесконечное море московских огней.
    - А вы не забыли о домашнем задании, - вспомнила она. - Или вы уже не мой ученик?
    - Что вы, Екатерина Васильевна, - её имя было так приятно произносить, - я хотел бы оставаться им всю жизнь.
    - Так где же эта ваша благодарная фраза? Вы о ней помните?
    - Помню.
     Наступило молчание, изредка нарушаемое отдельными звуками огромного города.
    - Что же вы молчите, Иосиф?
    - Я вас очень люблю, Екатерина Васильевна!
    - Постойте, Иосиф, эту фразу я уже раскритиковала за неоднозначность. Вы должны были внести некоторые изменения.
    - Я и внёс. Я прибавил слово "очень".
    - И какая же здесь однозначность? Я очень люблю цветы, чай, свою профессию. На уроках литературы вы были собраннее, всегда находили нужные слова и выражения.
    - Я и сейчас знаю, что нужно сделать, чтобы фраза стала совершенно однозначной.
    - И что же нужно сделать?
    - Поцеловать вас, Екатерина Васильевна.
     Наверно, эта неслыханная дерзость стала возможной не без влияния только что выпитых трёх рюмок. Она резко обернулась. Теперь они стояли лицом к лицу, почти касаясь друг друга.
    - А вот этого, ученик Раскин, делать нельзя, - для убедительности она даже отрицательно покачала головой.
     Перед ним была строгая учительница, которая так хорошо умела поддерживать в классе дисциплину.
    - Почему? - он несмело взял её за руку.
    - Потому, что этого нельзя делать ни в коем случае.
    Её голос неожиданно стал совсем тихим. И свою руку она не торопилась высвобождать из его ладони. Тогда Иосиф стал целовать её лицо. Оно всегда было таким чарующим, особенно, когда она улыбалась. А она невольно отметила, что этот чудесный мальчик, любящий русскую поэзию и свою маму, совсем не знает, что любимых женщин целуют в губы. Она сделала совершенно неосознанное, малозаметное движение, и их губы встретились, заставив обоих сразу же осознать, что они переступили запретный барьер.
     Этот поцелуй мог бы длиться вечность. Но он так быстро кончился, и теперь они опять стояли лицом к окну, переживая случившееся. Вот что может произойти с одинокой женщиной, если она позволяет помочь ей донести до дома цветы. Она зашла слишком далеко. Но у неё богатый школьный опыт улаживания сложных ситуаций с подростками. Сейчас она представит всё это, как забавный случай, потом переведёт разговор на другую тему, а затем и намекнёт, что уже слишком поздно, и мама Иосифа будет волноваться, если он вовремя не вернётся домой.
    - На последнем юбилейном школьном вечере, - начала она приглушенным голосом, - ко мне подошёл Саша Драгунов, морской офицер, грудь в орденах. Это школьный выпуск тридцать шестого года. Так вот он мне и говорит: "Дорогая Екатерина Васильевна, знаете ли вы, как я в десятом классе был в вас влюблён?". Вот видите, Иосиф, вы почти не отличаетесь от других учеников. У вас сейчас просто определённый этап взросления. Всем старшеклассникам кажется, что они влюблены в своих учителей. Но это быстро проходит.
     Иосиф молчал и, чтобы справиться с возникшей неловкостью, она продолжила.
    - А что бы вы сказали своей учительнице на юбилейном вечере через десять лет?
    - Я бы сказал: "Екатерина Васильевна! Помните ли вы ту прекрасную звёздную ночь, когда мы с вами целовались, стоя у открытого окна, а за окном пели соловьи?".
    - И я бы ответила: "Вы, Иосиф, так и остались фантазёром.
Во двор моего дома даже вороны редко залетают, не то что соловьи. Что же касается поцелуев, что-то смутно припоминаю. Целовались, кажется, то ли в шутку, то ли в виде игры".
    - А я бы, сказал: "Мне, Екатерина Васильевна, это помнится так, как будто было вчера. Все десять лет я  этим только и жил. На моих губах до сих пор вкус вашего лица".
     Её план двумя-тремя фразами превратить всё это в шутку трещал по швам. Этот семнадцатилетний мальчик явно её переигрывал. И тут она с удивлением отметила, что неудача её вовсе не огорчает. Как будто где-то в глубине её души жила "вторая" Екатерина Васильевна, не желавшая ей успеха. Это она, вторая, пригласила его остаться пить чай. Это она спровоцировала его поцелуи тем, что приглушила голос и подставила свои губы. И ещё. Её неявное противоборство с Иосифом казалось очень знакомым. Она вдруг поняла - оно напоминает недавний экзамен по физике. Только роль завуча играет она сама, пытаясь доказать Иосифу тщетность его притязаний, а "вторая" Екатерина Васильевна улыбается, радуясь точным ответам Иосифа, сводящим на нет все её усилия.
    - Вы меня огорчаете, Иосиф, - нашлась она. - Что, например, значит "вкус вашего лица"? В этом есть что-то гастрономическое. Осталось лишь уточнить, под каким соусом. Вам не кажется, что это не шедевр русской словесности? Что же касается остального, я понимаю: несуществующие соловьи и страстная любовь - это поэтические образы. Вы любите поэзию. Многие в вашем возрасте пишут стихи. Может быть, и вы балуетесь?
     Иосиф не писал стихов. Правда, иногда четверостишия рождались в его голове, но он не записывал и не запоминал их. А жаль. Ему очень хотелось сейчас прочесть ей свои стихи.
    - Иногда, - ответил он.
    - Прочтите, пожалуйста, что-нибудь.
    - Не знаю, стоит ли? - он тянул время, лихорадочно подбирая рифмы.
     Ей начинало казаться, что она слишком жестко обошлась с этой беспорочной душой, отчитав за несовершенство литературного языка. Да и с чем она борется? Разве юношеская влюблённость в свою учительницу уж столь непростительна?
     - Иосиф, я просто умираю от любопытства. Хотите, я тоже что-нибудь сделаю по вашей просьбе, в обмен на стихи.
    - Нет, - возразил он, - стихи нельзя ни обменивать, ни продавать. Их можно только дарить. 
    - Конечно же, Иосиф! Какая непростительная ошибка с моей стороны! Стихи не продаются и не обмениваются!
    - Хорошо, Екатерина Васильевна, я прочту вам своё четверостишие, - он в последний раз мысленно просмотрел сложившиеся строки и начал:
          Мне ведом этот привкус горький
          Любви с несбыточной мечтой
          О женщине прекрасной той,
          Что щедро ставит мне пятёрки.
     Несколько длинных секунд длилось молчание.
    - Стихи мне понравились, Иосиф. Совершенно искренне.
    - Вы не находите возможным их раскритиковать?
    - Почему же? Критиковать можно любые стихи. Я могу отметить заметный диссонанс между возвышенностью первых трёх строк и некоторой приземлённостью последней.
    - Но разве, Екатерина Васильевна, поэзия обязательно должна исключать практическую реальность?
    - Значит, вам не чужды и практические соображения? - в её голосе звучало разочарование. - Вы далеко пойдёте, Раскин.
    - Вы иронизируете, Екатерина Васильевна?
    - Нет. Просто я не ожидала, что вы настолько взрослый.
     Она вспомнила о своём плане. Превратить в шутку его любовный порыв, может быть, и не удалось, но его пыл она как будто охладила. Самое время перейти на другую тему.
    - Иосиф, я давно хотела вас кое о чём спросить. Учитель физики интересовался, не замечала ли я у вас паранормальных способностей. Он сказал, что вы каким-то образом узнали о нашем обсуждении вашей оценки и даже уверял, что вам известно содержание его разговора с женой. И тогда я вспомнила, что во втором классе у нас был подобный случай. Вы рассказали об оценках, поставленных мною за диктант, хотя я их ещё никому не показывала. Вы обладаете особыми способностями?
    - Екатерина Васильевна, - его лицо сразу же напряглось, - я не колдун и не злой волшебник.
    - Но как всё это объяснить?
    - Когда мне было семь лет, в меня попала молния. Мама с трудом меня выходила.
    - И после этого у вас появились какие-то новые возможности?
    - Наверно.
    - Это телепатия? Вы можете читать  чужие  мысли  на  расстоянии?
    - Что-то в этом роде.
     Он сразу же стал немногословным. Табу на разглашение его дара, внушенное родителями, оставалось непреложным. Екатерину Васильевну он любит, но зачем ей знать такие подробности. Пусть думает, что это телепатия. В конце концов, какое это имеет значение.
    - Но, если не считать тех редких упомянутых случаев, вы как будто никогда и не пользовались своими возможностями и никому о них не рассказывали.
    - Это потому, что папа учил меня руководствоваться некоторыми правилами.
    - Какими правилами?
    - Человек не должен хвастать своими способностями.
    - И это всё?
    - Нет. Ими нельзя пользоваться кому-либо во вред или с неблаговидными целями.
    - Иосиф, я никогда не пожалею, что случай послал мне сегодня такого уникального гостя.
    - Я счастлив, Екатерина Васильевна, что интересен вам хотя бы своим уродством.
    - Помилуйте, Иосиф, каким уродством?!
    - Это же, Екатерина Васильевна, последствия несчастного случая, вроде инвалидности. Мне всегда хотелось быть, как все.
    - Иосиф, вы никогда не будете, как все. И это прекрасно. У вас уникальные способности, оригинальность мысли, своеобразность подхода. И вы смелый парень. Вы отважились поцеловать свою строгую учительницу. Давайте по этому поводу выпьем. У меня в шкафчике есть ещё бутылка портвейна. Тоже подарок ко дню рождения. И времени у нас достаточно. До утра ещё часа три.
     Они вернулись к столу. Оплывшая свеча озаряла комнату тусклым мерцающим светом. Екатерина Васильевна принесла портвейн и наполнила рюмки до краёв. Они выпили.
    - Я впервые в жизни разговариваю с настоящим телепатом, - в её глазах горели огоньки искреннего любопытства. - О телепатии много говорят. Вы  слышали о  Вольфе Мессинге? С ним встречался сам товарищ Сталин.
    - Екатерина Васильевна, до Мессинга мне далеко. Я, вообще, не знаю, что мне делать со своими необычными способностями.
    - Но мне, в виде исключения, вы могли бы их продемонстрировать?
     Иосиф задумался. Сказать, что он не телепат и тем самым разочаровать её? Нет. Пусть это будет просто игра. Главное, чтобы получилось весело. Потом он скажет, что пошутил, и попросит прощения. А сейчас... Кое-что о телепатии он читал.
    - Я вас очень прошу, Иосиф, только один раз, - настаивала она.
    - Сеанс телепатии, Екатерина Васильевна, требует взаимодействия обеих сторон.
    - Значит, вы согласны? Тогда ещё по рюмке, и я полностью в вашем распоряжении.
    Эта рюмка уже заметно пьянила, помогая Иосифу преодолеть робость.
    - Теперь, Екатерина Васильевна, мы погасим свечу, - начал он, - и вы встанете у стола, лицом к открытому окну. Ночь светла, и я смогу видеть ваше лицо. А я встану у окна спиной к нему. Для вас главное мои слова и очертания фигуры. Вы согласны?
    - Конечно, Иосиф. Боже, как интересно!
    - А вы, Екатерина Васильевна, действительно хотите участвовать в сеансе?
    - Да. Я буду беспрекословно выполнять все ваши требования!
    - Тогда слушайте меня внимательно, - он выдержал короткую паузу, давая ей время сосредоточиться, и продолжил: - Человеческое сознание можно подразделить на два основных уровня. Первый, глубинный, содержит первородные желания и инстинкты, возникшие в ходе естественного отбора, а на втором находятся правила морали и этики, возникшие в результате воспитания и образования. И, соответственно, в каждом человеке живут как бы две личности. Вы меня поняли?
    - Не очень, - призналась она, - нельзя ли попроще?
    - Можно, - согласился Иосиф. - Например, вы, Екатерина Васильевна, тоже состоите из двух личностей. Давайте каждой из них дадим своё имя. Вторая личность - это всеми уважаемая, строгая учительница с безупречной репутацией. Мы можем сохранить за ней ваше имя Екатерина Васильевна.
    - Согласна. А как назовём первую личность?
    - Прекрасная Бедная Катя.
    - Но почему Бедная?!
    - Потому, что Екатерина Васильевна держит её в узилище подсознания, тогда как она полна желаний и рвётся на свободу.
    - А почему Прекрасная?
    - Потому что она очень красивая. Как вы, Екатерина Васильевна.
    - О, Иосиф! Вы делаете мне комплименты. А знаете, я всегда подозревала наличие в своей душе второй личности. Мысленно я называла её Вторая Екатерина Васильевна. Но имя, придуманное вами, мне нравится больше. А вы, значит, тоже состоите из двух личностей? Например, Иосиф Муж-чина - носитель первобытных инстинктов, и Иосиф Ученик - воспитанник родителей и школы?
    - Вы всё поняли правильно.
    - Но какое это имеет отношение к телепатии?
    - Вот здесь, Екатерина Васильевна, мы подошли к главному. Дело в том, что я обладаю способностью слышать голоса обеих этих личностей. Вы будете отдавать мне мысленный приказ, а я буду его выполнять. Но чей приказ выполнять, если две ваших личности будут противоречить друг дружке?
    - Разве так бывает?
    - Чаще всего именно так и бывает.
    - Я не знаю, Иосиф. У меня никакого опыта.
    - Вы думаете, у меня большой опыт? Я всего два раза участвовал в подобных сеансах под наблюдением опытного психиатра. И он рекомендовал моим родителям больше этим не заниматься, чтобы  не  нарушать  формирование  ещё неокрепшей психики подростка.
    - Это потрясающе, Иосиф. Я бы заподозрила, что вы меня дурачите, если б не знала, что ваши уникальные способности не выдумка. Но как вы поступали в тех двух сеансах?
    - Мы согласовали, что я буду выполнять тот приказ, который звучит громче.
    - Хорошо, Иосиф, так и поступайте. Я вам полностью доверяю.
    - Тогда отдавайте приказ.
     Установилась напряжённая тишина, так что был слышен писк одинокого комара, проникшего через открытое окно. Иосиф подошёл к Екатерине Васильевне и вдруг подхватил её на руки.
    - Что вы делаете, Иосиф?! Я ничего такого вам не приказывала!
    - Не забывайте о Прекрасной Бедной Кате. Это она попросила меня взять вас на руки и перенести к дивану.
    - Почему же я об этом ничего не знаю? Я так не согласна!
    - Не волнуйтесь, Екатерина Васильевна. Я только донесу вас до дивана. Вы ведь сами дали мне разрешение выполнять тот приказ, который громче. Я и выполнял.
     Он донёс её до дивана, осторожно опустил на ноги и остался стоять рядом.
    - Ну да, - согласилась она, - я сама вам разрешила. Извините, Иосиф, это так неожиданно. Я просто растерялась.
    - Если хотите, я буду выполнять только приказы Екатерины Васильевны. Или мы можем совсем прекратить сеанс.
    - Нет, Иосиф, давайте продолжим. Я постараюсь держать себя в руках. И Прекрасную Бедную Катю не будем исключать. Иначе, как я могу что-нибудь узнать о её мыслях?
    - Разве что во сне, - подтвердил Иосиф. - Так я жду вашего следующего приказа.
     Наступила тишина. Екатерина Васильевна напрягала мысль, чтобы передать ему следующий приказ. Она стояла напротив, но в темноте он не мог видеть её глаз. Лишь лицо и шея смутной белизной выделялись из общего массива халата. Кроме этого халата, на ней, может быть, ничего больше и не было. Эта крамольная мысль вторгалась в сознание Иосифа против его воли. А окружающий полумрак создавал волшебную атмосферу фантастического мира, в котором исполняются самые сокровенные желания. Почти неосознанно он поднял руку и расстегнул верхнюю пуговицу её халата. Она никак не отреагировала. Тогда он расстегнул вторую пуговицу и взялся за третью. Она считала, что он выполняет очередной приказ этой взбалмошной Прекрасной Бедной Кати. Кроме того, её реакция была замедленной из-за установки, которую она только что дала самой себе - не паниковать, если он будет делать что-нибудь непредвиденное. Она опомнилась, лишь когда его руки быстро сдвинули расстёгнутый халат с её плеч, и он неудержимо повалился вниз.
    - Что вы делаете, Иосиф?!
    - Прекрасная Бедная Катя предупреждала, что вы будете возражать.
    - И что же вы?!
    - Извините, Екатерина Васильевна, но её голос был значительно громче.
     Она стояла в полной растерянности, и он сразу же стал целовать её шею и плечи.
    - Екатерина Васильевна, я вас так люблю!
    - Что вам ещё приказывает эта сумасбродка? - растерянно пробормотала она.
    - Она хочет, чтобы я сделал то же и с моей одеждой.
    - И вы будете выполнять её безумные указания?!
    - Не знаю... А разве у меня есть выбор?
     Он разомкнул объятия и начал снимать рубашку. Она в оцепенении стояла рядом, поощряя его своим бездействием. Тогда он быстро избавился от одежды и снова обнял её.
    - Мы с вами допустили непростительную ошибку, Иосиф, - прошептала она, положив подбородок на его плечо. - Прекрасную Бедную Катю нельзя было выпускать из узилища. Она непредсказуема. Что она приказывает сейчас?
    - Она предлагает нам сесть.
     Они опустились на диван, и Иосиф сразу же попытался овладеть ею. Но его знания анатомии женского тела для такого случая были недостаточны. И тогда она помогла ему преодолеть возникшие трудности.
    Екатерины Васильевны больше не было. В объятиях Иосифа лежала Прекрасная Бедная Катя, которая, наконец, вырвалась из узилища, чтобы выполнять в этом мире своё исконное предназначение - любить и быть любимой. Её величество Природа в который раз свершила своё жизнеутверждающее, мистическое таинство.
     Потом всё кончилось, и они молча лежали рядом, всецело во власти пережитого потрясения. Так продолжалось минут десять. Наконец, она повернулась к нему и приподнялась на локте.
    - Иосиф!
    - Да, Екатерина Васильевна.
    - Вы в порядке?
    - В порядке.
    - Скажите, Иосиф, с этим телепатическим сеансом вы просто морочили мне голову?
    - Простите меня, пожалуйста, Екатерина Васильевна.
    - Но как вы до этого дошли? Вы что, написали сценарий и потом его разыграли?
    - Нет, Екатерина Васильевна! Я даже думать об этом не смел, не то чтобы писать.
    - Как же всё у вас так получилось?
    - Не знаю. Наверно, это потому, что я вас очень люблю.
    - Давно ли?
    - Все десять лет.
    - Как десять лет?!
    - С первого класса я восхищался вашим лицом, вашей походкой,  вашей добротой.
    - Как же так? - в её голосе звучало искреннее недоумение. - Я каждый раз вижу доверчивые и преданные глаза своих учеников. Они любят меня, но не как женщину же?
    - И я не видел в вас женщину. Это произошло совсем недавно, месяца три тому назад. Когда я это осознал, у меня сразу же появились два сильных желания.
    - В самом деле?!
    - Да. Мне очень хотелось поцеловать вас. Я представлял это в своём воображении и видел во сне. Это казалось таким несбыточным счастьем.
    - А второе желание?
    - Я не смогу рассказать вам о нём.
    - Вы хотели овладеть мною?
    - Я, Екатерина Васильевна, и сейчас не могу произнести эти слова.
    - Но вы своего добились, да, Иосиф? Это ваша победа?
    - Почему?! - удивился он. - Я совсем так не думаю. Вы для меня в ореоле святости.
    - Но вы же как-то определяете то, что произошло?
    - Мне кажется, Екатерина Васильевна, вы просто снизошли ко мне с высоты своего женского величия и красоты.
    - Иосиф, вы презабавный парень, - она от души засмеялась. - С вами не соскучишься.
     Екатерина Васильевна смеялась, и это означало, что она его простила. И тогда он снова стал покрывать поцелуями её лицо. А она, в ответ, опять удивительным образом превратилась в Прекрасную Бедную Катю, безоглядно бросившуюся в новую набегающую волну любовной страсти.
     Когда волна схлынула, она обратила обеспокоенное внимание на светлеющее небо.
    - Иосиф, уже пятый час. Если вы к шести не будете дома, ваша мама Бог знает что подумает. Собирайтесь, а я приготовлю чай.
     Она облачилась в халат и ушла на кухню. Когда Иосиф оделся, чай был уже на столе. Они, почти не разговаривая, выпили по  чашке чая с вареньем. Потом он встал.
    - Екатерина Васильевна, мы увидимся уже сегодня вечером?
    - Вы мой хороший, славный мальчик, - она подошла к нему поближе, - мы больше не должны встречаться. Оступились один раз и хватит. Больше никаких встреч.
    - Екатерина Васильевна, разве так можно?
    - Поймите, Иосиф, любовь между учительницей и учеником, пусть даже вчерашним, вещь аморальная. Никто мне этого не простит. Как я могла, солидная женщина не первой молодости, уважаемая учительница? За одну эту ночь мне всю оставшуюся жизнь придётся расплачиваться угрызениями совести.
    - Но почему, Екатерина Васильевна? - его недоумение было таким искренним.
    - Потому, что вам семнадцать, а мне сорок.
    - Я не согласен с такой арифметикой, Екатерина Васильевна. Через пять месяцев мне будет восемнадцать. А ваш истинный возраст лет на пятнадцать ниже паспортного.
    - Иосиф, вам пора.
    - Нет, Екатерина Васильевна. Я не могу смириться с вашим решением. А что скажет Прекрасная Бедная Катя?
    - Я заперла её в чулан и два раза повернула ключ в замке.
    - А если она взбунтуется?
    - Пусть, - сказала она тихим голосом, глядя в сторону.
    - Екатерина Васильевна, когда я стану психиатром...
    - Вы станете великим психиатром, Иосиф, - поправила она его. - И что же будет тогда?
    - Я открою для человечества комплекс Мнимой Старости.
    - В чём он состоит?
    - Под воздействием этого комплекса человек, полный сил и знаний, вдруг приходит к выводу, что уже состарился. И он переходит в режим доживания, где нет места любви. Такое доживание длится, порой, не меньше, чем предыдущий период жизни. Этот человек крадёт у себя полжизни.
    - Вы хотите сказать...
    - Хочу! Вы всецело во власти комплекса Мнимой Старости!
    - Это небезынтересно, - подытожила она спокойно, - я подумаю об этом на досуге.
    - А как же цветы, Екатерина Васильевна?
    - Цветы? - в продуманном ею прощальном разговоре этот вопрос не был предусмотрен.
    - Вы же собирались превратить свою квартиру в цветущий сад. Вы не хотите показать мне эту красоту?   
    - Ах да, цветы, - судя по её интонации, это в корне меняло положение, - я совсем забыла о них. Ну, хорошо. Приходите вечером, лучше пораньше. Часов в девять.
    - А можно в десять? - предложил он.
    - Пусть в десять. Только имейте в виду, Иосиф. Ничем таким мы с вами больше заниматься не будем.


ГЛАВА 8. ДВА ИОСИФА

                За поворотами и чувств и мысли
                Глава "Любовь" страница за страницей
                Тебе откроет в жизни многолицей
                Свои мистические смыслы.   
 
     Весь день Иосиф не выходил из дома. Спал, ел, читал и в промежутках думал только об одном. Вот наступит вечер, и он снова её увидит. Уходя вечером из дома, он сказал матери, что вернётся очень поздно, потому что и сегодня продолжит с друзьями отмечать окончание школы. На самом же деле он прямиком направился к дому Екатерины Васильевны. В ответ на его звонок она без промедления открыла дверь.
    - Привет, Иосиф, входите.
     Екатерина Васильевна, несомненно, готовилась к его приходу. На ней была белоснежная блузка и красивая клетчатая юбка. Её волосы были тщательно уложены, губы чуть-чуть подкрашены, а на щеках проступал едва заметный налёт румян. В школе он никогда не видел на её лице следов косметики. Улыбаясь и приглашая его войти, она не отступила в сторону, чтобы пропустить его в комнату.
    - Екатерина Васильевна, я никогда не видел вас такой красивой!
    - Вы шутите, ученик Раскин.
    - Быть учеником такой прекрасной учительницы настоящее счастье, - он осмелился привлечь её и стал целовать, в то время как она так и не отступила назад даже на полшага.
    - Екатерина Васильевна?
    - Да, мой милый.
    - После вчерашнего расставания я был готов к самому худшему. Что произошло?
    - А вы не догадываетесь?
    - Нет.
    - Открытие комплекса Мнимой Старости произвело на Екатерину Васильевну огромное впечатление. И она выпустила Прекрасную Бедную Катю на свободу.
    - Я с трудом верю своим ушам! Значит ли это, что я снова смогу выполнять приказы Прекрасной Бедной Кати?
    - Какие приказы?
    - Разве вы не помните? Сначала она велела мне взять вас на руки. Что мне делать, если она повторит этот приказ?
    - Это зависит от того, - улыбнулась она, - насколько громко для вас будет звучать её голос.
    - Он заглушает всё, - Иосиф подхватил её на руки и понёс к дивану.

      Некоторое время спустя, когда они, лёжа на диване, отдыхали после любовных объятий, Екатерина Васильевна приподнялась на локте и с любопытством посмотрела на Иосифа. Его глаза были закрыты. Перед ней был юноша, впервые познававший азы сексуальной жизни. И ей пришла в голову мысль, что она и в этом продолжает оставаться его учительницей.
    - Иосиф! - тихо позвала она. - Вы спите?
    - Нет, Екатерина Васильевна.
    - Вы не могли бы обращаться ко мне на ты и просто по имени?
    - Как по имени?!
    - Очень просто. Катя.
    - Катя? - произнёс он неуверенно.
    - Да. А ты Иосиф. Как ты себя чувствуешь?
    - Прекрасно. А вы, то есть ты?
    - Как я могу себя чувствовать? Мы же с тобой побывали на вершине райского блаженства.
    - Вершина Райского Блаженства? - повторил он. - Я и не знал, что существует такая чудесная гора. Но, ты, Катя, значит, поставила мне пятёрку?
    - О, да.
    - Ты даже не подозреваешь, какое значение имеют для меня твои оценки. Если только ... - он замолчал, не доведя мысль до конца.
    - Если только что?
    - Когда-то, ещё во втором классе, ты поставила мне отличную оценку, предварительно исправив ошибки. После этого я зубрил грамматику с  утроенным  усердием  и  каждый  раз
сомневался, настоящие ли я получаю пятёрки.
    - Тогда у вас в семье было несчастье. Я хотела ободрить тебя.
    - Но, может быть, и сейчас моя пятёрка ненастоящая?
    - Что ты, Иосиф, самая что ни на есть настоящая.

     Потом они сидели за столом. Екактерина Васильевна принесла ужин. Треска, жареная картошка, вчерашняя недопитая бутылка портвейна и, конечно же, чай с земляничным вареньем. Только сейчас он обратил внимание на цветы. Букеты в кувшинах, вазах и просто в стеклянных банках с водой стояли вдоль всех стен комнаты, а у окна из них была даже сформирована композиция в виде эллипса с большим букетом в центре. Огромный букет стоял и в центре стола.
    - Ты, действительно, превратила свою квартиру в цветущий сад, - восхитился Иосиф.
    - Я подрезала стебли и добавила в воду таблетку аспирина. Так они простоят целую неделю.
    - Для меня в этих цветах есть что-то мистическое, - признался он. - Без них мы бы не сблизились.
    - Кстати, Иосиф, о мистике. Ты так и не объяснил природу своего феномена.
    - Но ты поняла, что это не телепатия?
    - Конечно, но какой ценой, - усмехнулась она.
    - У меня, Катя, нет от тебя секретов. Но не хотелось бы, чтобы ещё кто-то знал об этом.
    - Можешь быть уверен, - пообещала она.
    - Во сне моя душа как бы отделяется от тела и посещает весьма отдалённые места.
    - Значит, ты Иосиф, который видит сны?
    - Что?
    - В еврейской истории уже был один знаменитый Иосиф. Только он не видел сны, а разгадывал их. У него был такой дар от Бога. Ты знаком с еврейской историей?
    - Нет. В школьных программах её не было.
    - Но ты мог знать её от своих интеллигентных родителей.
    - Нет. А откуда ты знаешь?
- Я пять  лет  училась  в  дореволюционной  гимназии.  Мы изучали Библию. Да и потом я с ней не расставалась. Эта книга, написанная древними евреями, как раз и посвящена еврейской истории. А жители христианских стран изучают её потому, что на ней основана христианская религия и вся христианская цивилизация.
    - Ничего подобного никогда не слышал, - удивился Иосиф. - Но, если я тебя правильно понял, эта еврейская книга лежит в основе и русской культуры?
    - Несомненно. Ты знаком с выражениями "Время разбрасывать камни и время собирать камни", "Всё возвращается на круги своя", или "Нет ничего нового под луной"?
    - Знаком.
    - Это "Экклесиаст" из Библии. Подобными выражениями из того же источника русский язык буквально пропитан. Эта книга не только определила мораль и этику русского народа, но и, в значительной степени, его язык и образ мыслей.
    - А стихи в Библии есть? - поинтересовался Иосиф.
    - Есть. Прекрасные стихи:
         Сыновья матери моей разгневались на меня,
         Поставили меня стеречь виноградники, -
         Моего собственного виноградника я не стерегла.
    - Это из  "Песни Песней" царя Соломона. Цари древних евреев были поэтами. Царь Давид написал целую книгу песен, сочинил к ним мелодии и сам их исполнял. В дореволюционной России их пели ежедневно.
    - Что же это за песни?
    - Они называются псалмы.
    - Но ведь, Катя, это всё религия?
    - Не только. Это великие памятники мировой литературы.
    - Тогда логично предположить, что русские должны были бы относиться к евреям с некоторым уважением.
    - Такие русские, Иосиф, существуют. Но это очень непростой вопрос. У нас повсеместно услышишь, что мы, русские, получили христианство от греков. А ведь они лишь посредники, которых необоснованно возвели в статус авторов.
    - Ты сказала, у библейского Иосифа был дар от Бога. Бог сделал это с какой-то целью?
    - Цель, несомненно, была, - подтвердила  Екатерина  Васильевна. - Египетскому фараону приснились семь тучных коров, которых съели семь тощих коров. А Иосиф объяснил ему, что сон этот вещий: сначала будет семь урожайных лет, а потом семь неурожайных лет. Поэтому, в течение первых семи лет нужно создать продовольственные запасы, чтобы выжить в последующие голодные годы. Так и произошло. За это фараон сделал Иосифа своим заместителем, и уже в этой должности Иосиф спас свой народ. В этом спасении и была, очевидно, ближайшая цель Всевышнего. Но спасение еврейского народа впоследствии привело к возникновению мировых религий, включая и христианство. В этом, как я понимаю, состояла более отдалённая цель.
     Она смотрела на его не по годам серьёзное лицо и невидящий взгляд, за которым чувствовалась напряжённая работа мысли. 
    - Иосиф, я понимаю, ты не можешь не думать о предназначении своего дара, тем более, при упоминании о твоём историческом тёзке.
    - Катя, ты допускаешь, что в предназначениях людей разных эпох может быть что-то общее?
    - Помилуй, Иосиф. Я всего лишь скромная учительница русской литературы.
    - Но мне кажется, Катя, ты всё знаешь. Ты расскажешь, что Базаров умер потому, что его эпоха ещё не пришла, а Вишнёвый сад вместе с его сентиментальными хозяевами подлежал вырубке потому, что наступающей эпохе он уже был не нужен, а Иосиф Раскин со своим бессмысленным даром... А  что Иосиф Раскин?
    - Я согласна, Иосиф. Человеческие дарования должны быть  востребованы временем. Иначе их невозможно реализовать, - она встала, что, только подчёркивало её учительское амплуа. - Но это не единственное условие. Ты же знаешь сказку "О рыбаке и рыбке". Рыбак вдруг получил невиданные возможности. И на что он растратил их? На то, чтобы у его старухи появилось новое корыто? Личность человека должна соответствовать доставшемуся ему Божьему дару. Но есть и другие условия.
    - Какие ещё?
    - Их очень неплохо сформулировал твой отец. Если кратко, не впадай в гордыню и не навреди. Мы видим, что может получиться, если они не выполняются. Вот Гитлер...
    - А у него был Божий дар? - удивился Иосиф.
    - Наверно. У него был огромный дар убеждения. Ему верили и восторженно рукоплескали толпы. А он воспользовался этим, чтобы залить мир человеческой кровью.
     Иосиф больше ни о чём её не спрашивал. Он, наверное, так бы и продолжал сидеть, размышляя над её словами. Но она постаралась отвлечь его от раздумий.
    - Ты почти ничего не ешь. Давайте выпьем, - она придвинула к нему бокал с вином.
    - Выпьем, - согласился он, - за то, чтобы наши встречи не прерывались ни на один день!
    - Увы, Иосиф, - она возвратила невыпитый бокал на стол, - завтра приезжает мой сын, - и, увидев его испуганное лицо, торопливо добавила, - всего на четыре дня. У них небольшой перерыв в тренировках. Так что, мы можем встретиться через четыре дня.


ГЛАВА 9. ЧАЙ С ЛИКЁРОМ

     А у Любви-волшебницы цветочный аромат,
    И от Любви-волшебницы проснулся старый сад,
    В глазах Любви-волшебницы кружится майский день,
    И от Любви- волшебницы сошла с ума сирень.
   
        Иосиф вернулся домой перед рассветом и осторожно прошёл в комнату, стараясь не потревожить мать. И Фаина Моисеевна, когда проснулась, не стала его будить, только оставила ему на столе завтрак. Она вернулась с работы довольно поздно. В должности начальника терапевтического отделения это случалось с ней не так уж редко.
    - Может быть, сегодня у вас уже закончился выпускной вечер? - спросила она не без раздражения. - Сколько же можно?
    - Сегодня уже закончился, - успокоил её Иосиф.
    - Значит, ты остаёшься дома? А то, когда тебя ночью нет, у меня сердце не на месте.
     В семь часов вечера, во время ужина, в дверь позвонили. Фаина Моисеевна пошла открывать.
    - Кто к нам пришёл! - она входила в комнату вместе с Наташей.
    - Привет, Иосиф! - поздоровалась гостья. - Ты не пришёл сегодня в школу за выпускным фотоальбомом. Забыл, что ли? Я вызвалась отнести его тебе.
    - Спасибо, Наташа!
    - Наташа, раз уж вы пришли к ужину, садитесь, пожалуйста, за стол, - пригласила Фаина Моисеевна.
    - Благодарю, Фаина Моисеевна. Я сыта, да и поздно уже. Я, пожалуй, пойду.
    - Ни в коем случае, Наташенька. Мы вас не отпустим. Не беспокойтесь, Иосиф вас проводит. Попейте с нами хотя бы чаю.
    - Благодарю, Фаина Моисеевна! - Наташа села за стол.
     После ужина все вместе рассматривали выпускной альбом. Потом Наташа встала.
    - Мне пора, Фаина Моисеевна, спасибо за гостеприимство.
     Иосиф пошёл её провожать. Вечерние улицы Москвы были полны народу. Прогулочным шагом они прошли километра два и остановились перед её домом.
    - Теперь моя очередь приглашать тебя на чай, - сказала она.
    - Мы же только что из-за стола!
    - Но я приглашаю тебя на чай, который ты сам заказал.
    - Я заказал?! - удивился он.
    - Ты помнишь, Иосиф, наш выпускной вечер? Ты говорил, что хотел бы попробовать каравай с чаем и земляничным вареньем.
    - Но ведь то была шутка.
    - А я восприняла её всерьёз.
     Иосиф молчал. Чем заканчивается чаепитие с земляничным вареньем, он уже знал. Но и обижать Наташу ему не хотелось.
    - Хорошо, Наташенька, раз заказал, пойдём. Но у меня в распоряжении не более получаса.
     Они поднялись на третий этаж и вошли в трёхкомнатную квартиру. Наташин отец, профессор Булахов Иван Афанасьевич, заведовал кафедрой Московского Геологоразведочного института. Их квартира существенно отличалась от того, что Иосифу приходилось видеть до сих пор. Дорогая гарнитурная мебель, блестящий паркет, тяжёлые портьеры на окнах. В гостиной стояли два застеклённых шкафа с книгами и живописными образцами  малахита, яшмы, горного хрусталя. На противоположной стене висели картины в багете.
    - Иосиф, ты любишь музыку? У нас есть Эдит Пиаф, Марлен Дитрих, Элла Фитцджеральд, Луи Армстронг. Ты знаком с ними?
    - О первых двух я слышал, а остальные, наверно, американцы?
    - Да. Это негритянские джазовые певцы. Хочешь, я поставлю Эллу Фитцджеральд? Послушай. А я займусь чаем.
     Наташа включила проигрыватель и ушла на кухню. Потом вернулась и начала расставлять на столе чайную посуду. Они сели пить чай.
    - Это мой собственный рецепт, - Наташа предлагала ему попробовать варенье. - Как ты его оцениваешь?
    - Варенье бесподобное, - признал Иосиф, - но ощущается лёгкое жжение во рту и особый привкус. Я бы сказал, оно ассоциируется с человеческим характером, способным на решительные поступки.
    - Неужели?! - удивилась Наташа. - А какие в нём добавки?
    - Не знаю, Наташа. Я в этом совсем не разбираюсь.
    - А ведь всего лишь чуть-чуть чёрного и красного перца.
    - Ничего себе! - поразился он.- Оригинальнейший рецепт. 
    - Я, Иосиф, кое-что вспомнила, - она встала из-за стола. - Ты помнишь моё обещание угостить тебя чаем с ликёром?
     Наташа достала из бара бутылку и наполнила ликёром чайные чашки на треть. Но этим дело не ограничилось.
    - Здесь требуется особое освещение, - она включила изящный ночник, стоявший на тумбочке у дивана, и выключила верхний свет. - Мама всегда так делает по праздникам.
     Комната наполнилась таинственным розовым полумраком. От ликёра слегка кружилась голова. В это время кончилась пластинка, и Наташа пошла к проигрывателю.
    - Хочешь аргентинское танго? - предложила она, устанавливая новую пластинку.
    - Почему бы и нет?
    - Тогда я приглашаю тебя потанцевать.
     Он подошёл, и они сделали несколько па.
    - Иосиф, а как насчёт каравая, который ты хотел попробовать с чаем и вареньем?
    - Я даже не знаю, что это такое.
    - И я не знаю, но догадываюсь. По-моему, начинают вот так, - она обвила его шею руками и прильнула к его губам.
    - Разве, Наташенька, недостаточно чая с вареньем, да ещё с ликёром? - он сделал попытку отстраниться.
    - Иосиф, я только о тебе и думаю. Представь на минуту, что я и есть то земляничное варенье, которое ты так любишь.
    - Наташенька, мы с тобой уже взрослые. С людьми нельзя обращаться, как с вареньем - попробовать и отодвинуть.
    - Ошибаешься, Иосиф. Можно. Поцелуй меня.
     Она подставила свои полуоткрытые губы, и он понял, что уклониться от следующего поцелуя ему не удастся. Тем более, что занятие это никак нельзя было назвать неприятным.
    - Подожди, Иосиф, - попросила она вдруг, - я сейчас.
     Наташа скрылась в спальне, а он остался посреди гостиной, обуреваемый противоречивыми чувствами.
    - Иосиф, - вскоре позвала Наташа, - можно тебя на минутку?
     Он зашёл в спальню. Она, в трусиках и лифчике, стояла у кровати.
    - Вот, хотела переодеться, - сказала она неуверенно, - но у меня вечная проблема с застёжкой лифчика на спине. Помоги, пожалуйста.
     Иосиф подошел, и Наташа встала к нему спиной. Он расстегнул застёжку, и она сразу же повернулась к нему лицом. Ни о чём просить его ей уже не пришлось.
    - Наташенька, можно зажечь свет? - попросил Иосиф некоторое время спустя, лёжа на кровати рядом с ней.
    - Можно. Там на тумбочке ночник.
     Иосиф включил свет и взглянул на неё.
    - У тебя на губах кровь! - испугался он. - Может, вызвать скорую?!
    - Чудак ты, Иосиф. Кто же по такому поводу вызывает скорую? Это я закусила губу, чтобы не закричать от боли. Через полчаса они снова сидели за столом.
    - Это событие стоит как-то отметить? - предложила Наташа.
    - Конечно, Наташенька.
    - Тогда, Иосиф, открой, пожалуйста, бар. Там полбутылки коньяка и рюмки. А то мне сейчас двигаться не так-то просто.
    - Я всё сделаю, Наташенька.
     Когда он уходил, они решили встретиться завтра в восемь.

     Иосиф не мог рассказать маме о последних событиях своей личной жизни. У него бы и язык не повернулся. Своё позднее возвращение он объяснил тем, что они с Наташей по дороге встретили одноклассников, и все вместе пошли в кино. А назавтра договорились сходить на концерт.
    - Ты как, мама, не возражаешь?
    - Нет. Возьми в столе деньги. Угостишь девушек мороженым. В твоём возрасте естественно встречаться с девушками. С Наташей, например.
    - Она тебе понравилась?
    - Хорошая девочка, интеллигентная, красивая, и глаза умные.
    - У неё, мама, есть парень, Ваня Шершнёв, - заметил Иосиф, - они дружат с первого класса.
    - Это ещё ни о чём не говорит. Она так на тебя смотрит.

     В восемь вечера он уже звонил в дверь наташиной квартиры. Она сразу же обвила его шею руками и поцеловала в обе щеки.
    - Я целый день ждала тебя!
    - Наташа, ты хочешь сразу заняться самым главным? - он задал этот вопрос потому, что она не проявляла никакого желания размыкать свои объятия.
    - А разве так нельзя?
    - Почему же.
     Этот вечер почти сразу начался с постели. Когда цикл любовных объятий кончился, они разговаривали, лёжа рядом.
    - Как ты, Наташа, себя чувствувешь?
    - Ничего. Но я читала, что это очень приятное занятие. А как это может быть, если больно и длится бесконечно долго?
    - Наверно, Наташенька, у всех сначала бывают проблемы.
    - А что потом?
    - Потом наступает светлое будущее, - засмеялся он.
    - Светлое Будущее? - повторила она. - Я буду его ждать. А пока... Я ведь приготовила ужин. Пойду-ка, накрою на стол. 
     На ужин Наташа зажарила четыре яйца с колбасой и поставила на стол недопитую вчера бутылку коньяка. После душа она была в отцовской рубашке с закатанными рукавами, а он в банном халате её отца. Она попросилась к нему на руки. Ночник заполнял комнату розовым полусветом. Тихо звучал проигрыватель. Они выпили немножко коньяка и закусили яичницей. Она снова на одну треть заполнила рюмки коньяком.
    - Признайся, Иосиф, - она обняла его за шею одной рукой, - Я бесстыжая и наглая? У тебя ведь есть все основания так думать?
    - Нет, Наташенька. Ни одной минуты я так не думал.
    - А я, когда остаюсь одна и думаю о своём поведении, просто впадаю в панику. Как я могла до такого дойти?!
    - Я совершенно с тобой не согласен, Наташенька. Просто ты целеустремлённая и настойчивая. И в любви ты такая же.
    - Что ты ещё обо мне думаешь?
    - Ты прекрасный цветок, которому нужен хороший садовник.
    - А ты не садовник?
    - Не знаю.
    - Меня это не смущает, - успокоила она его. - Я была готова ко всему с самого начала наших отношений. Если понадобится садовник, мне достаточно лишь подать знак.
     Они уже не пили чай с земляничным вареньем. Она прижималась к нему грудью, перемежая поцелуи словами.
    - Может, мой милый, Светлое Будущее уже совсем близко?
    Они снова оказались в спальне. Их любовные объятия начинались в чарующей гармонии чувств и движений. Наташа была раскована, послушна и полна волнующих ожиданий. В самом конце она вдруг судорожно прижала его к себе обеими руками, и её дыхание стало учащённым.
    - Иосиф! Я люблю тебя! Люблю!
     Затем наступила тишина, и Иосиф боялся её потревожить.
    - Ко мне явилось Светлое Будущее, - восторженно прошептала она. - Я тебе так благодарна!
    - Ты, Наташенька, совсем необразованная девчонка.
    - Почему?
    - Потому что это я должен быть тебе благодарен. Я восхищён вами, мадемуазель! Благодарю вас за то, что вы позво-лили поцеловать край вашего платья!
    - Что?! - её интонация сразу же стала серьёзной. - Поцеловать край вашего платья? Какие прекрасные слова. С тобой у меня почему-то так не получается.
     Было уже полдвенадцатого, когда он собрался уходить. Наташа провожала его до лестничной площадки.
    - Завтра в это же время?
    - Хорошо, Наташенька.
    - Я тебя поцелую на прощанье.

     Иосиф шёл домой, и события прошедшего вечера бесконечной кинолентой проносились перед его мысленным взором. Как же это случилось, что он любит одновременно двух женщин? Он осторожно прошёл в комнату. Мама спала. А утром, когда он проснулся, она уже была на работе. Встретились они только часов в шесть, когда она вернулась домой.
    - Знаешь, мама, у моих одноклассников выпускные праздненства никак не кончаются. И на сегодня меня пригласили. Это ведь тоже какой-то отдых после школы.
    - Да какой это отдых, - возразила мать с раздражением. - Вот зашла сегодня в  профком. В  июне  бывают  свободные путёвки.
    - Ну и что, мама?
    - Есть путёвка в дом отдыха на Истринском водохранилище. На две недели. Может съездишь? Там сосновый лес и пляж. 
    - Но тогда ты останешься без путёвки?
    - Нет. Мне сказали, что такого не случится. Эта путёвка всё равно пропадает. Её можно использовать для членов семьи.
    - Там есть какие-нибудь развлечения?
    - Рядом деревня и в ней кинотеатр, танцплощадка и рейсовый автобус до Москвы. В деревне полно отдыхающих москвичей. Они покупают абонемент на питание в том же доме отдыха.
    - Можно, мама, я подумаю?
    - Да, но не больше двух дней.
     В восемь вечера он уже был у Наташи. Она, одетая в отцовскую рубашку, сразу же бросилась к нему на шею. Но он разнял наташины руки, и сам принялся целовать её.   
    - Что с тобой, Иосиф?! - удивилась она, когда он, наконец, отпустил её. - Ты раньше так себя не вёл. Ты меня любишь?!
    - Я тебя просто обожаю, Наташенька.
    - Что же я наделала! - она выглядела совершенно растерянной.
    - В чём дело, Наташа?
    - Но я же и предположить не могла, что ты можешь в меня влюбиться. Я думала, у меня просто нет другого выхода.
    - А если бы могла предположить?
    - Я бы вела себя, как порядочная девушка. Подожди, Иосиф.
     Она скрылась в спальне и минут через десять вернулась, переодетая в строгое платье, закрытое до подбородка.
    - Мне всю ночь не давала покоя эта твоя фраза, - она стояла, положив руки на его грудь. - Она просто потрясла меня.
    - Какая фраза?
    - "Я благодарен  вам за то,  что  вы  позволили  поцеловать край вашего платья!" Иосиф, а мы так уже не сможем?
    - Наташа, я сболтнул это без всякого умысла, не подумав.
    - Наверно. Но, если ты меня любишь, наши отношения могут быть совсем другими.
    - Какими же?
    - Ты будешь за мной ухаживать, и я иногда позволю тебе целовать край моего платья. Потом ты сделаешь предложение, я познакомлю тебя с родителями, и у нас будет настоящее светлое будущее, а не то распутное, которое мы с тобой придумали.
    - У тебя сегодня плохое настроение?
    - Нет, Иосиф, - она отошла и прислонилась к стене у дивана. - Я понимаю. Слова о том, что ты меня обожаешь, просто галантная лексика. В таких, как я, не влюбляются.
    - Что ты такое говоришь?! В таких очень даже влюбляются!
    - Нет. Я, ведь, дешёвка. Протяни руку и возьми.
    - Я так не думаю.
    - Может быть. Это я сама так опустила себя. Ниже плинтуса, - её голос дрогнул.
     Он хотел привлечь её, но она уклонилась.
    - Значит, ты уже не та Бедная Наташенька, которая так восторженно стремилась к Светлому Будущему?
    - Ты говоришь, Бедная? - откликнулась Наташа. - Ты прав. Она, действительно, бедняга, достойная презрения и жалости.
    - Нет, она Бедная потому, что ей слишком недолго позволили быть естественной и счастливой. Твои бранные слова к ней не относятся. Она любила, а любовь не может унизить девушку. Когда-нибудь ты это поймёшь.
    - Окружающие расценивают это иначе, - возразила она убеждённо. - И правила морали придуманы не зря. 
    - Наверно, - нехотя согласился он, - но они не должны вытеснять естественные человеческие чувства.
    - Что же, по-твоему, я должна делать?
    - Снова стать восторженной и любящей Наташенькой.
    Какое-то время Наташа сидела молча. Ему казалось, что она  колеблется. Но  потом  она  остановила  на нём тяжелый взгляд и отрицательно покачала головой.
    - Наверно, я пришёл не вовремя. До свидания.
     Он уже дошёл до двери, когда она поднялась с дивана.
    - Подожди, Иосиф! Ты же придёшь?
    - Маме предложили горящую путёвку, и она хочет отправить меня в дом отдыха на две недели, - он уже стоял у двери.
    - Я буду тебя ждать до конца июня, - решила она.
    - А потом?
    - Потом я уже не буду ждать.
    - Ты сильная девушка.
    - Нет. Я закушу губу до крови, чтобы не кричать от боли.
     В нём шевельнулась жалость. Но это закрытое до подбородка платье. И полное решимости волевое лицо. Нет. От Бедной Наташеньки в ней уже ничего не было.
    - И тогда ты позовёшь садовника? - спросил Иосиф.
    - Для тебя это уже не будет иметь значения.
    - Всего хорошего.
    - До свидания.


ГЛАВА 10. ОТКРОВЕНИЕ

                И яблоко дарящая змея
                Сквозь ауру эмоций утончённых
                Тебе покажет тайны бытия,
                Сокрытые от глаз непосвящённых.

     Иосиф шел домой, стараясь не думать о происшедшем. На душе было тяжело, но он не хотел ни анализировать, ни делать выводы. Увидев его, Фаина Моисеевна удивилась.
    - Ты сегодня вернулся домой так рано?
    - Просто, мама, концерт не состоялся.
    - Вот и прекрасно, - обрадовалась она, - хоть один вечер вовремя ляжешь спать.
     Весь следующий день он не выходил из дома. Завтра он увидит Катю. Всего три  дня  прошло со времени  их  последней встречи, а сколько событий и чувств. Хватило бы  на целый год.
     И вот, наконец, долгожданный вечер. Он позвонил, и дверь тотчас же открылась.
    - Входи, мой милый.
    - Добрый вечер, Катя! Как ты себя чувствуешь?
     Она преграждала ему дорогу в комнату, а он спокойно смотрел на неё, опершись спиной о дверь.
    - Ты не набрасываешься на меня, как пожар на сухую солому? Что-нибудь случилось?
    - Нет. Просто я не хочу выглядеть животным, которое всегда думает только об одном.
    - Вот и хорошо, - в её голосе сквозило едва заметное разочарование, - займёмся чем-нибудь другим, - но она попрежнему продолжала удерживать его между собой и дверью.
    - Если бы ты не была такой красивой, мы, может быть, и могли бы заняться чем-нибудь другим, - он осторожно поцеловал её.
    - Что же тебе во мне нравится?
    - У тебя доброе и женственное лицо, ласковые и глубокие глаза. Мне всё равно не хватит слов, чтобы всё назвать.
     Этот разговор был лишь недолгой прелюдией к моменту, которого они оба напряжённо ждали. И он наступил, когда приличия и робость, наконец, уступили место объятиям.
     Ураган пронёсся и затих. Они долго молча лежали рядом. Она первой нарушила тишину.
    - Иосиф!
    - Да, Катя.
    - Ты уже привык называть меня просто по имени? - она придвинулась к нему так, что её грудь коснулась его руки.
    - Нет, хотя у тебя красивое имя, и я тебя очень люблю.
    - В самом деле?
    - Да. Мне всё время хочется рассказать тебе об этом. Но получается что-то обыденное о добром и женственном лице, или о ласковых глазах. То ли из Тургенева, то ли из Шекспира.
    - Ты слишком самокритичен, - не согласилась она, - вполне приличные литературные определения.
    - Но они не передают моих чувств. Я  всё  время  думаю  о тебе. Ночью мне снится твое усталое лицо, каким оно бывало в конце школьного дня. И мне хочется его целовать.
    - Наверно, Иосиф, усталость женщину не украшает. Особенно, в моём возрасте.
    - Извини, Катя, я не хотел тебя обидеть. Я не воспринимаю твой возраст, как недостаток. Ты прекрасная, сильная женщина.
    - Я совсем не обиделась, Иосиф. Я только жалею, что прервала тебя. Ты не договорил?
    - Да. Моё чувство к тебе похоже на непреходящую изнурительную жажду. Она утоляется только кратковревременно, когда мы карабкаемся на вершину Райского Блаженства.
    - Ты мой хороший мальчик. Я тоже тебя люблю.
    - Неужели, Катя? Ты первый раз говоришь мне об этом, - он стал целовал её плечи.
    - Иосиф, ты хочешь кратковременно утолить жажду?
    - Я просто умираю от жажды.
     Когда вторая волна любовной страсти спала, она поднялась с дивана.
    - Ты, Иосиф, можешь пока отдыхать. А я приготовлю ужин.
     Вскоре они, приняв душ, в халатах сидели за столом. От последнего ужина оставалось ещё полбутылки портвейна. Она поставила на стол шпроты в масле и вазочку с конфетами.
    - Твои цветы, Катя, совсем не увяли. Знаешь, кто ты среди них? Ты Санта-Катарина дель Фьоре - Святая Екатерина в  цветах.
    - Откуда ты это взял?
    - У нас дома есть красочный альбом "Архитектура Италии". Самый красивый собор Флоренции называется Санта-Мария дель Фьоре. Я только чуть изменил это название.
    - Спасибо, мой милый!
     Ужин близился к концу. Она разлила остатки портвейна и принесла чай. Последний бокал вина провоцировал.
    - У меня один нескромный вопрос, - решился Иосиф, запивая вино круто заваренным чаем, -  ты можешь и не отвечать. Когда ты была в моём возрасте, у тебя был возлюбленный?
    - До замужества я дружила с одним молодым художником.
    - Ты любила его?
    - Его очень любила Прекрасная Бедная Катя. Она тогда доминировала в моей личности.
    - Почему же вы не поженились?
    - Брак был не для него. Богема. Потом он стал наркоманом и  довольно рано умер от передозировки наркотиков.
    - Извини, Катя. Я не предполагал, что это связано с трагедией.
    - Нет, он умер, когда я уже ушла от него, - уточнила она. - В то время я пережила трансформацию своего отношения к жизни. Любовь вместе с Прекрасной Бедной Катей отошли на второй план. Я нашла себе спутника надёжного и порядочного. У меня появилась квартира. Родился сын.
    - А Прекрасная Бедная Катя?
    - Она была недовольна. Но стремление создать семью, родить и вырастить ребёнка для меня казалось намного важнее.
    - А потом?
    - Муж погиб под Москвой. Его память для моего сына и для меня свята. Он был хорошим человеком.
     Несколько минут они сидели молча.
    - Катя, раз уж мы затронули эту тему, что было потом?
    - То есть, были ли у меня мужчины после мужа?
    - Да. Трудно представить такую женщину одинокой.
    - Не трудно, - возразила она, - если учесть, сколько мужчин погибло на фронте. Но у меня ухажер был. Да он и сейчас есть.
    - Ты о нём не расскажешь?
    - Тебя это волнует?
    - Конечно, Катя.
    - Его зовут Бармин Николай Иванович, сорока девяти лет, санитарный врач по профессии. Он потерял во время войны семью, а сам был тяжело ранен. Он ходит с палочкой.
    - Вы с ним встречались?
    - Иногда. Он хотел на мне жениться. Но я не решилась травмировать сына, да и Прекрасная Бедная Катя не хотела. Хотя у нас и сейчас добрые отношения, здороваемся при встрече.
     Чаепитие окончилось. Екатерина Васильевна, поглядывая на Иосифа, стала убирать посуду. Он же молчаливо сидел за столом, погруженный в мысли. Эти две женщины, Наташа Булахова и Екатерина Васильевна, при всех различиях, во многом были схожи. Обе они начинали свои отношения с мужчинами со страстной любви. Но потом добровольно от неё отказывались. Кое-что о роли особей женского пола в популяции живых существ он знал из школьных курсов дарвинизма, зоологии и прочитанных книг. Вероятно, между Прекрасной Бедной Катей и Екатериной Васильевной существовало распределение обязанностей. Задачей первой было зачать ребёнка, а вторая брала на себя заботы по его рождению и воспитанию.
     Но этим гипотетическим открытием аналитический ум Иосифа не ограничился. Такой подход предопределял подразделение мужчин на тех, в кого безоглядно влюблялись, и тех, за кого выходили замуж. Ко вторым Иосиф не принадлежал. Ни положения в обществе, ни заработка. И это означало, что со временем он станет Кате не нужен. Но здесь были варианты. И один из них высветился в его мозгу, претендуя на предсказание судьбы: вот эти женщины забеременеют от него, а потом выйдут замуж за других, сохранив его плод. И он окажется в положении кукушки, разбросавшей свои яйца по чужим гнёздам? Он даже в глубине души хихикнул. К какому бреду могут привести аналитические выкладки, если их разматывать, как клубок ниток.
     И вдруг его мозг пронзила потрясающая догадка. Вероятно, именно так и поступила Катя, расставаясь со своим любимым художником. Если она подтвердит такое предположение, его фантастические домыслы неожиданно обретут реальность. Но как её спросить об этом?
    - Как, мой милый, тебе моя биография? - услышал он её обеспокоенный голос. - Она тебя не отталкивает?
    - Напротив. На меня произвело впечатление, что ради рождения и воспитания  ребёнка  Екатерина Васильевна  пренебрегла мнением Прекрасной Бедной Кати.
     - Конечно, Иосиф, лучше, если между двумя женскими ипостасями полная гармония. Но это так редко бывает.
    - А по отношению ко мне, сейчас?
    - Прекрасная Бедная Катя от тебя без ума. Как будто ей опять девятнадцать лет. А Екатерина Васильевна отступила в тень и ждёт, когда ей придётся расхлёбывать дела своей компаньонки.
    - Скажи, Катя, имя твоего любимого художника Константин?
    - Откуда ты знаешь?! - её зрачки расширились от удивления.
    - И он отец твоего ребёнка, - заявил Иосиф уверенно.
    - Но об этом не знает даже мой сын! - она, потрясённая, опустилась на стул. - Это всё твой паранормальный дар?
    - Нет, Катенька. Это простая человеческая логика.
    - Какая логика?!
    - Обычная. Я не раз читал, что женщины с трудной судьбой дают сыновьям имена своих потерянных возлюбленных.
    - Допустим, а откуда ты знаешь про отцовство?
    - Ты сама говорила о трансформации своих взглядов в пользу создания семьи. Что подвигло тебя на это вопреки Прекрасной Бедной Кате? Можно предположить, что это была беременность.
    - Но ты же не предполагал. Ты заявил уверенным тоном.
    - Извини, Катенька! Это был приём, чтобы расколоть тебя.
    - И ты хочешь, чтобы я тебя извинила?!
    - Я постараюсь вымолить у тебя прощение, - и он добавил, поражённый ещё одной догадкой, - но я ещё не всё сказал.
    - Что ещё? - ей хотелось побыстрее закрыть эту тему.
    - Твой любимый художник стал наркоманом после того и, очевидно, в результате того, что ты ушла от него.
    - Но как ты можешь знать такие подробности?!
    - Я, наверно, и сам бы так поступил, потеряв такую девушку. 
    - Ты опасный человек, Иосиф. И с твоей логикой я уже сталкивалась.
    - Когда же это, Катя? Мы и общаемся-то без году неделю.
    - Мы общаемся уже много лет, - возразила она. - Ты помнишь, в девятом классе ты написал сочинение "Почему умер Базаров?".
    - Помню. Но ты никак не отметила его.
    - Скажи мне за это спасибо. Для тебя оно было слишком  опасным.
    - Почему?
    - Иосиф, я помню его почти дословно. Ты писал, что Тургенев, обнаружив в русском обществе эту фигуру, поторопился похоронить её, чтобы спасти милые его сердцу дворянские гнёзда. Пророческую мысль о том, что базаровский гений разрушения овладеет массами, Тургенев не выпустил на страницы своих произведений. Но он это предвидел, и поэтому его книги "Отцы и дети" и "Накануне" создавали атмосферу ожидания апокалипсиса. 
    - Для меня это было опасно? - удивился Иосиф.
    - Конечно. Я сама видела пылающие дворянские гнёзда, когда базаровская идея разрушения овладела чернью. В этом пламени гибли мои родственники. Но говорить о деструктивной роли революционных масс у нас никому не позволено. Я боюсь за тебя, Иосиф. Что будет с тобой, когда ты снова напишешь подобное сочинение, а рядом не будет твоей учительницы? 
     Она распахнула окно. Ворвавшийся в комнату поток воз-духа погасил оплывшую парафиновую свечу. Стало темно, и только её фигура чётко прорисовывалась в проёме раскрытого окна.
    - Иди сюда, Иосиф. Такой тёплый вечер и звёзды.
    - А соловьи? - он подошёл к ней.
    - Они поют. Только, пожалуйста, сделай их пение погромче.
    - Я же не волшебник.
    - Для Прекрасной Бедной Кати ты волшебник. Ты помнишь, о чём она тебя просила?
    - Помню, как будто это было вчера, - он расстегнул верхнюю пуговицу её халата, - и в моей памяти до сих пор вкус твоих губ.
    - Загадочный русский язык, - пробормотала она полушепотом, - "вкус лица" неприемлем, а "вкус губ" не вызывает протеста...
     После восхождения на вершину Райского Блаженства, Иосиф вспомнил о своих недавних раздумьях.
    - Катя, у меня ещё один нескромный вопрос.
    - Тебе не даёт покоя моё прошлое?
    - Нет, Катенька. Он касается будущего.
    - Тогда никаких проблем. Мне даже интересно.
    - Ты не боишься забеременеть? Мы же не предохраняемся. 
    - Боюсь, - призналась она, - хотя, с другой стороны...
     Она прервала речь, и Иосифу не хотелось побуждать её к продолжению. Но любопытство взяло верх.
    - Мне показалось, Катя, ты ещё что-то хотела сказать?
    - Не знаю, стоит ли, - она помолчала. - Дело в том, что я никогда не собиралась ограничиваться одним ребёнком. И сейчас у меня, может быть, последняя возможность.
    - Катя! - его глаза загорелись. - Не можешь же ты оставить ребёнка без отца! 
     Она довольно долго молчала.
    - У известного тебе Надсона, - отозвалась она, наконец, - есть стихотворение "Только утро любви хорошо".
    - Да, это одно из лучших. Я знаю его.
    - Так вот, - продолжала она, - там есть такие строки:
           Праздник чувства окончен... погасли огни,
           Сняты маски и смыты румяна;
           И томительно тянутся скучные дни
           Пошлой прозы, тоски и обмана!..
    - Что ты хочешь этим сказать?
    - Это, Иосиф,  и есть будущее нашего брака, если бы он состоялся. Может быть, не сразу, не завтра, но послезавтра точно.
    - Но я же тебя люблю. Разве нельзя что-нибудь придумать?
    - Можно, Иосиф. Вечная дружба.
    - Прекрасно. А можно заснуть рядом с тобой?
    - Почему бы и нет?
    - Но как же я объясню это маме? Хотя бы к двенадцати мне нужно вернуться домой.
    - Разве нельзя что-нибудь придумать? -  она повторяла  вопрос, который только что слышала от него.
    - Можно. Поехали вместе в дом отдыха.
    - Что? Ты шутишь? В какой дом отдыха? - она приподнялась и не сводила с него пристального взгляда.
    - Маме предложили профсоюзную путёвку на Истринское водохранилище. Она хочет, чтобы я ею воспользовался.
    - А как же я?
    - Ты могла бы снять комнату в деревне по соседству. Многие москвичи проводят отпуск подобным образом. Абонемент на питание можно приобрести в доме отдыха.
    - Как туда добираться?
    - Прямой рейсовый автобус от Москвы.
    - Мне, Иосиф, тоже обещали путёвку в июле. И, кроме того, мне нелегко решиться на такую авантюру. Я уже не девчонка.
    - На какую авантюру, Катенька? Если не понравится, села на автобус и поехала домой. Но, если ты хочешь побыть со мной...
    - Очень хочу. Но как-то трудно привыкнуть к мысли, что мы вместе едем на отдых.
   - Ты боишься взглядов окружающих?
    - Если быть честной, да.
    - Господи, Катя, какое кому дело?!
    - И действительно. Какое кому дело?
    - Катя, ты согласна?!
    - Не знаю. Может быть, попробовать?
    - Я так рад, Катенька! - он целовал её, всё более возбуждаясь.
    - Иосиф, что ты делаешь?! Столько раз за один вечер... Ты сошёл с ума.
    - Ты, Катенька, против?
    - Конечно, я против. Но... я же не могу запретить тебе выразить свою благодарность.


ГЛАВА 11. ЛЮБЛЮ И БУДУ ЛЮБИТЬ

                Любовь не вспышка гаснущего света,
                Она в душе твоей нашла обитель,
                Как замка старого былой властитель,
                Живущий в нём в обличии портрета.

     Всё получилось даже лучше, чем они предполагали. Екатерина Васильевна приехала в деревню на второй день после Иосифа. Он встретил её на автобусной остановке и повёл к дому, который к этому времени подыскал. У хозяйки была относительно дешёвая летняя комната в отдельном сарайчике для сдачи неприхотливым дачникам. Этот вариант предоставлял отдыхающему полную независимость. И Екатерина Васильевна его приняла.
     Они вместе ходили в столовую, в лес, на волейбольную площадку, на пляж. Вечером иногда посещали кино. Счастливая улыбка не сходила с лица Екатерины Васильевны. Иногда они ловили на себе чей-нибудь пристальный взгляд. Но только один раз, в столовой, когда Иосиф пробирался с загруженным подносом к столику, где уже сидела она, до него донёсся едва слышный разговор соседей.
    - Витя, ты обратил внимание на эту пару?
    - Да, Зиночка. Как ты думаешь, кто они?
    - Ей лет тридцать восемь, а ему, максимум, девятнадцать, - ответила Зиночка. - По возрасту, вроде, мать и сын.
    - Почему, вроде? - не понял Витя.
    - Потому, что сын так на мать не смотрит. И она вся светится, когда говорит с ним.
    - Но такая разница в возрасте!
    - Ты, Витя, себя вспомни. Когда тебе было девятнадцать, ты разве не заглядывался на красивых зрелых женщин? 
     Время пролетело быстро. Срок путёвки близился к концу, и Иосиф предложил Екатерине Васильевне остаться ещё на какое-то время.
    - Ты, мой милый, просто чуть-чуть опередил меня, - ответила она. -  Я и сама собиралась предложить то же самое.
     Они договорились остаться ещё на десять дней. На следующее утро Иосиф пошёл на почту звонить маме. Он сказал ей, что ему очень нравится отдыхать здесь. Хороший пляж, лес, воздух, везёт с погодой. И что он хотел бы снять в деревне комнату и купить абонемент на питание ещё дней на десять. Фаина Моисеевна сразу согласилась и обещала  выслать денежный перевод "до востребования" на деревенскую почту.
     Они вернулись в Москву четвёртого июля. У Екатерины Васильевны была масса домашних дел, и они договорились встретиться только через два дня.
     Иосиф остался наедине с самим собой. Первый день он бесцельно слонялся по комнате или читал книгу. На второй день он вспомнил, что сегодня шестое июля. Это означало, что Наташа уже шестой день, как не ждёт его. От этой мысли не так просто было отмахнуться. Память о ней, вытесненная постоянным ярким присутствием Екатерины Васильевны, лишь на время отошла в тень. И теперь она требовательно напоминала о себе.
     Может быть, просто зайти к ней и сказать: "Привет, Наташа! Как поживаешь?". Нет. Этого он сделать не сможет. Но что, собственно, между ними произошло? Она предложила ему ограничиться целованием края её платья, а он в ответ стал демонстрировать оскорблённое достоинство?
     Мама вернулась с работы поздно. У неё был нелёгкий день.
    - Я совсем забыла сказать, - вспомнила Фаина Моисеевна за ужином. - В конце прошлой недели мне на работу звонила Наташа. Её интересовали сведения о собеседованиях вузовской приёмной комиссии с медалистами. Тебе ведь это тоже небезынтересно. Ты можешь с ней связаться?
    - Я попробую.
     Усталая мама вскоре легла спать, а он, погасив свет,  чтобы её не тревожить, прилёг на свою кровать, не раздеваясь. Было около девяти вечера. Мамино сообщение не выходило у него из головы. Значит, Наташа, верная своему обещанию, ждала его до самого конца июня. И в последний день даже предприняла отчаянную попытку установить с ним связь. Но что с ней тогда произошло? Его мысль снова возвращалась ко времени их размолвки. Почему она из любящей и нежной Наташеньки так внезапно превратилась в строгую и недоступную Наташу Булахову? Он спровоцировал её своей случайной фразой о целовании края платья? Да, всего лишь спровоцировал. Такие пустячные слова не могли быть причиной. Почему, например, Екатерина Васильевна бросила любимого молодого художника? Это он уже знал. Беременность! Это слово, как мигающий сигнальный фонарь, сразу же привлекло внимание Иосифа. Но если у Наташи и была беременность, то максимум двухдневная. Она не могла знать о ней. Хотя ... её подсознание могло получить определённый сигнал организма. А далее нужен лишь повод.
     Иосиф так и заснул, весь в мыслях о Наташе. И тут же оказался в её квартире. Там никого не было. Он стал осматривать застеклённые шкафы с книгами и образцами полудрагоценных горных пород. Как вдруг у двери послышался шум. Наташа входила с улицы, и она была не одна. Неужели Шершень?! Да. Он вошёл и смущённо остановился у двери.
    - Проходи, Ваня, - ободрила его Наташа. - Если хочешь переобуться, вот тапочки.
     Ваня начал расшнуровывать ботинки.
    - Я пока приготовлю чай, - сказала она, - а ты можешь заняться проигрывателем. Он там, на тумбочке у дивана.
     Она ушла на кухню и вскоре вернулась с чайной посудой. Проигрыватель заполнял комнату голосом Эдит Пиаф.
    - Тебе нравится Эдит Пиаф? - поинтересовалась Наташа.
    - Я бы не сказал, что очень, просто имя её на слуху.
    - Тебе не кажется, Ваня, что это голос самой французской революции, какой её изобразил Виктор Гюго?
    - Виктора Гюго я не читал, - признался он. - Но для нас, русских, это что-то чужое.
    - Вот вчера, Ваня, мы с тобой смотрели "Леди Гамильтон", а сегодня "Тарзан". Это тоже чужое, но ведь тебе понравилось.
    - Это другое дело. Каждый парень хотел бы быть Тарзаном.
    - Подожди, Ваня, я кое-что принесу, - она достала бутылку ликёра и поставила на стол. - Ты пробовал чай с ликёром?
    - Не приходилось.
    - Нужно наполнить чашки на треть ликёром, а потом залить чаем. И побольше из заварного чайника. Разлей, пожалуйста.
     Ваня занялся чаем, а она погасила свет и включила ночник.
    - Так что, Ваня, про Тарзана? Ты хотел бы быть на его месте?
    - Не отказался бы.
    - А кого бы ты поставил на место Джейн?
    - Только тебя, Наташа.
    - Тебя не смущает, что Тарзан и Джейн жили, как муж и жена?
    - Но они же любили друг друга.
    - А мы с тобой, Ваня, не будучи Тарзаном и Джейн?
    - Ты же знаешь, я никогда ни на кого, кроме тебя, и не смотрел.
    - Ты хочешь сказать, что женился бы на мне?
    - Это, Наташа, зависит только от тебя.
     Наступила длительная пауза.
    - Ваня, там есть одна пластинка с зеленой наклейкой, - она не отводила застывшего взгляда от какой-то невидимой точки. - Это танго. Поставь, пожалуйста.
     Он поставил танго, и Наташа подошла к нему.
    - Ты не считаешь, Ваня, что у нас сегодня что-то вроде помолвки? - она положила ему на плечо руку, сразу же превращая его в танцора. - Мне всегда казалось, что танцоры не целуются только из-за необходимости соблюдать приличия.
    - Я об этом не думал.
     Она остановилась, подняв к нему лицо с закрытыми глазами и полураскрытыми губами. Он понял, что от него требуется, с совсем небольшим, но вполне заметным в такой ситуации опозданием. После поцелуя они сделали ещё несколько па. 
    - Хочешь, Ваня, мы с тобой поженимся прямо сейчас.
    - Как?! Без ЗАГСа, без свадьбы, без родителей?
    - Я  тоже  считаю  всё  это  необходимым, - успокоила она его. - Но ведь главное не в этом.
    - Наверно, - согласился он. - А в чём главное?
    - В наших с тобой отношениях. Остальное ничего не значит.
    - Ты хочешь проверить прочность наших отношений заблаговременно? - догадался он.
    - Да. Разве исключено, что потом тебе что-нибудь не понравится, и ты меня бросишь?
    - Я тебя брошу?! 
    - Я верю тебе, Ваня, но всё таки... Подожди меня пару минут.
     Она ушла, а он остался стоять посреди комнаты в некоторой растерянности. Потом она позвала его. В спальне тускло горел ночник, и вошедший Ваня увидел, что Наташа лежит в кровати под одеялом, а рядом на стуле аккуратно сложена её одежда.
    - Иди ко мне, - сказала она тихо. - Хочешь, я погашу свет?
     Она погасила ночник, и о дальнейшем можно было судить только по звукам. Потом установилась тревожная тишина, которая вскоре была прервана голосом Наташи.
    - Ваня, ты как?
    - Я ничего, а ты?
    -  И я ничего. Ты не хочешь меня о чем-нибудь спросить?
    - Нет, Наташа.
    - Как? Ни одного вопроса? - удивилась она.
    - Ни одного. Хотя, честно говоря, один всё же есть.
    - Так спрашивай, - её голос был взволнован, - я всё тебе расскажу.
    - Наташа, ты не разочарована? Я выдержал первый экзамен?
    - И это весь вопрос?
    - Да. А разве мало?
    - Этим своим вопросом, Ваня, ты выдержал не только этот экзамен, но и все последующие, вместе взятые. Но я хотела тебя спросить, разве тебя не интересует...
    - Нет, - прервал он её, - не интересует.
    - И ты совсем не хочешь узнать...
    - Не хочу.
    - Ты обо мне совсем ничего не хочешь узнать? - она так перестроила фразу, чтобы он не имел повода прерывать её.
    - Нет, почему же? Меня интересует, как ты ко мне относишься.
    - Как же я могу к тебе относиться, Ванечка? Ты замечательный парень и надёжный друг! Можно, я тебя поцелую?
    - Я подумаю, - ответил он с напускной серьёзностью. - Но хочу предупредить. Не называй меня всякими хвалебными словами.
    - Почему, Ваня?
    - Знаешь, что мой отец сказал маме, когда я родился? Он сказал: "Варя, у нас родился сын. Это тебе не девчонка, чтобы баловать его ласковыми словами".
    - И что мама?
    - Она отца уважала и придумала для меня специальный язык.
    - Какой язык?
    - Без ласковых слов. Она говорила: "Ванька-встанька, негодный мальчишка, я испекла тебе пирожки с капустой. Невозможная вкуснятина!". Или: "Ванька-встанька, драчун и забияка, весь перепачкался, как трубочист. Снимай-ка одежду побыстрее, я тебе принесу чистую". Но в её бранных словах не было зла, а совсем наоборот.
    - Я и не знаю, - заколебалась Наташа, - как же тебя называть. Может быть, так: "Ты мой замечательный сторожевой пёс".
    - Если отбросить слово "замечательный", это неплохо, - одобрил Ваня. - Злобно зарычать на твоих недругов я могу. И не только зарычать. У меня второй разряд по боксу. В первом классе, когда я увидел тебя, мне сразу же захотелось дружески повилять хвостом и лизнуть в ладошку. Хотя нет, лизнуть в ладошку - это было уже где-то в восьмом классе.
    - Ваня, это ты так объясняешься в любви?!
    - Да. Тебе не нравится?
    - Очень нравится. Это совершенно ни на что не похоже. Я просто в восторге! И у меня к тебе целая куча вопросов.
    - Это продолжение экзамена? - насторожился он.
    - Да нет. Больше никаких экзаменов. Я до сих пор не удосужилась спросить, куда же ты поступаешь?
    - Я подал документы в Высшее Военное Училище Связи.
    - Почему именно туда?
    - Там больше шансов пройти по конкурсу. У меня льготы, как у сына погибшего фронтовика. И там полное обеспечение обмундированием и питанием. Для матери это облегчение. Ей ещё мою сестрёнку Ксюшу поднимать. Ксюша в этом году пойдёт в первый класс. Да и профессия инженерасвязиста не из последних, что в армии, что на гражданке.
    - А кто твоя мама?
    - Она работает шлифовщицей на автозаводе.
     Весь следующий день ночной "визит" к Наташе продолжал занимать Иосифа. Он не имел никакого права вторгаться в личную жизнь своих друзей. Однако, когда требовалась важная информация, подобные визиты происходили помимо его воли. А Наташе он, конечно, больше не нужен. Но дело было даже не в этом. Иосиф был восхищён поведением Вани. Это был урок настоящего человеческого благородства и любви. И он, Иосиф, не сделает ничего, что могло бы хоть чем-то навредить этой паре.
     На следующий день Иосиф уже был у Екатерины Васильевны. А неделю спустя, когда мать уехала в отпуск, он проводил у неё все ночи. Их бурный роман продолжался до конца месяца. Но тридцатого июля она заметно приуныла.
    - Мой милый, какое-то время мы уже не сможем встречаться.
    - Почему?
    - Завтра возвращается домой Костик. Послезавтра я начинаю работу в приёмной комиссиии педагогического института. Для свиданий не будет ни места, ни времени.
    - Как же так, Катя?! Неужели ничего нельзя изменить?
    - Наверно, можно, но, всё равно, мне хочется подарить тебе что-нибудь на память.
    - Ты как будто прощаешься со мной?
    - Может быть, Иосиф, это лишь кратковременный перерыв в наших встречах. Смотри, что я хочу тебе подарить, - она протягивала ему небольшой медальон.
    Иосиф раскрыл его. Внутри  находилась  её  маленькая фотография, очевидно, вырезанная из коллективного снимка их класса.
    - Спасибо, Катенька. Что я должен подарить взамен?
    - Поцелуй меня покрепче. И храни медальон.
     Всё так и получилось. С первого августа их свидания вдруг стали невозможными. Однажды он встретил её, идущую с работы, и уговорил зайти к нему домой. Фаина Моисеевна ещё не вернулась из отпуска. Но эта встреча им обоим особой радости не принесла. Она чувствовала себя неуютно и боялась, что соседи по коммунальной квартире увидят её и расскажут его матери. Второй раз воспользоваться его квартирой она не согласилась.
    - Иногда обстоятельства сильнее нас, - рассудила она. - Давай подождём. Может быть, всё как-нибудь образуется само собой.
     Постепенно Иосиф привыкал к мысли, что ни сегодня, ни завтра он уже не сможет встретиться с нею. Самое время было заняться поступлением в вуз. Он собрал все необходимые документы и отвез в приёмную комиссию Второго медицинского института им. Пирогова. Он хотел стать психиатром. Решающую роль в этом выборе сыграл его стремление понять свой дар.
     За неделю до начала учебного года пришло извещение о зачисление Иосифа студентом первого курса.

     В конце августа, когда солнце уже клонилось к закату,Екатерина Васильевна возвращалась с работы. На лавочке у её дома сидел Бармин Николай Иванович и курил. При виде её он встал.
    - Привет, Катерина! Давно я тебя не видел. Как поживаешь?
    - Здравствуйте, Николай Иванович! И я вас давно не видела.
    - Да ты, Катерина, присядь. Отдохни хоть минутку. Ты с работы?
    - Да, Николай Иванович, - она опустилась на лавочку рядом с ним, - подрабатываю в приёмной комиссии пединститута.
    - Я в субботу на рыбалку собрался. Может, и Костик со мной?
    - Спасибо, Николай Иванович. Это его надо спросить.
    - С тех пор как я тебя не видел, Катерина, ты изменилась.
    - Что делать, Николай Иванович? Время берёт своё.
    - Ты извини меня, Катя, если что не так скажу, - он затянулся и выпустил дым. - Я без зла. Ты, никак, беременная?
    - Это уже заметно?
    - Такому старому волку, как я, заметно.
    - А хоть бы и так, кто меня осудит? Сколько после войны таких же вот баб бесхозных осталось? Миллионы.
    - Так-то оно так, - согласился Бармин, - да ты не такая. У тебя не для блуда это. Ты же говорила мне, что очень хотела бы ещё родить.
    - Вы всё помните, Николай Иванович. Да, очень хотелось бы.
    - То-то и оно, - рассудил Бармин, - да ребёночку-то отец нужен.
    - Где ж его взять? Отцов на всех нехватает.
    - И на работе у тебя материнство без мужа не поприветствуют, - продолжал он.
    - Разумеется.
    - Ты не подумай чего, Катя. От меня никто лишнего слова не услышит.
    - Спасибо на добром слове, Николай Иванович. Пойду я. До свиданья.
    - До свидания. Так ты Костика насчёт рыбалки поспрашивай.
     Она поднялась на свой этаж, зашла в квартиру. На столе лежала записка от сына: "Мама, я вернусь после десяти вечера. У нас товарищеский матч в Серпухове". Она переоделась и начала привычную работу на кухне. В восемь вечера позвонили в дверь. У порога стоял Бармин.
    - Это вы, Николай Иванович, - улыбнулась она. - К сожалению, Костика ещё нет.
    - У меня к тебе разговор, Катерина.
    - Тогда входите, пожалуйста, - её лицо сразу же стало серьёзным. Просто так он бы не пришёл. - Я угощу вас чаем.
    - От чая не откажусь, - Бармин расположился за столом и прислонил к стулу свою палочку.
     Екатерина Васильевна быстро сняла фартук, поставила на газовую плиту чайник, приготовила чашки. Через десять минут они с Барминым уже сидели за чаем.
    - Я вас слушаю, Николай Иванович.
    - Катя, возьми-ка ты меня в отцы своему будущему ребёночку.
    - Как это, Николай Иванович?!
    - Вот ты меня послушай. Ведь тогда у него будет и отец, и фамилия и отчество. Я буду любить его, как родного. И на работе твоей никто слова плохого не скажет. Тебе-то каково поднимать двоих детей? А со мной намного легче. У меня зарплата приличная, льготы инвалида войны и работа выгодная. Знаешь, как директора продмагов относятся к санитарному врачу?
    - Боже мой, Николай Иванович, зачем же вам взваливать на себя такую ношу?
    - Э, Катя, не скажи. У меня свои резоны. Одиночество вещь несладкая. А тут у меня сразу появится семья.
    - Но ведь мужчины после войны в таком дефиците. Вам достаточно только моргнуть.
    - Конечно, - согласился Бармин, - но это совсем другой вопрос.
    - Какой вопрос?
    - Люблю я тебя, Катюша. Красивая ты. Мне, если уж связывать свою жизнь, так только с тобой. Я и жену свою покойную, Настю, любил. Не могу я без этого.
     Она молчала. Жизнь дважды одарила её большой любовью, но её возлюбленные были непригодны для создания семьи. И отвергнуть предложение Бармина она не решалась. С ним рождение и воспитание ребёнка становилось вполне реальным.
    - Спасибо, Николай Иванович, - наконец прервала она молчание. - Я тронута вашим предложением.
    - Ты, Катерина, красиво говоришь. Хорошо бы только чуть конкретнее.
    - Вы, Николай  Иванович,  вполне  заслуживаете  конкретного ответа. Но, можно, я немножко подумаю?
    - Можно. Только, пожалуйста, учти ещё один аргумент.
    - Какой?
    - Если ты скажешь да, на этом свете одним счастливым человеком станет больше.
    - О, Николай Иванович, ещё неизвестно, кто из нас двоих умеет говорить красивее.
     С первого сентября Иосиф начал учёбу в институте. Студенческая жизнь, мир новых людей и знаний, захватили его настолько, что недавние бурные события его жизни стали отодвигаться на второй план. Все они были связаны с детством и школой и, вполне закономерно, переходили в статус прошлого. Однако, это прошлое иногда напоминало о себе.
     Однажды, в конце сентября, Фаина Моисеевна, вернувшись с работы, достала из почтового ящика цветастое письмо.
    - Иосиф, тебе почта. Смотри, какой весёленький конверт.
     Он быстро вскрыл послание. Внутри находилась открытка.
    - Мама! Это же приглашение на свадьбу!
    - На какую свадьбу?
    - Ты помнишь, к нам приходила Наташа Булахова?
    - Да. Хорошая девочка.
    - Она выходит замуж.
    - Вот видишь, Иосиф, хорошие девочки долго не засиживаются. А кто её избранник?
    - Ваня Шмелёв, наш одноклассник. Он ухаживал за ней почти что с первого класса.
    - А, - впомнила она, - ты мне говорил. Я знаю, такие люди, однолюбы, бывают очень счастливыми. У них удачная семейная жизнь, хорошие дети. Ты пойдёшь на свадьбу?
     Иосиф ответил не сразу.
    - Наверно, нужно, - преодолел он, наконец, сомнения. - Это же друзья детства.
    - Тогда позаботься о подарке.
    - А что можно подарить?
    - Ты ещё не зарабатываешь, с тебя и спрос небольшой. Подари хорошо изданную книгу, или набор долгоиграющих пластинок.
     Свадьба состоялась  в середине октября в наташиной квартире. Мать Наташи Любовь Ефремовна и мать Вани Варвара Тихоновна встречали гостей. От них Иосиф прошёл к молодоженам, поздравил их, передал большой букет цветов и вручил комплект долгоиграющих пластинок с записями Утёсова. Потом он примкнул к одноклассникам Васе Черенкову и Мише Баранкину. От них он узнал, что Вася, мечтавший о партийной карьере, пошёл работать на автозаводский конвейер, чтобы числиться в анкетах рабочим. Его уже избрали в комитет цеховой комсомольской организации. Потом он планировал отслужить в армии и поступить в вуз. Миша устроился подсобником в крупный продовольственный магазин, чтобы получить некоторые льготы и, возможно, протекцию для поступления на заочный факультет Торгового техникума. Он считал, что в вуз ему не пробиться.
     Минут через сорок началось застолье. Потом наступило время танцев под проигрыватель. К Иосифу подошла наташина мать, худенькая сорокалетняя женщина интеллигентного вида.
    - Вы Иосиф Раскин, я ведь не ошибаюсь?
    - Да, Любовь Ефремовна.
    - Помню. Это я спросила для пущей верности. Приглашаю вас на лестничную площадку покурить.
    - Я не курящий, - сказал он, - но с вами с удовольствием.
     Они вышли на лестничную площадку. Там уже курили двое.
    - Я заочно знаю всех наташиных одноклассников, - сообщила она, протягивая ему сигарету. - Вы получили Золотую медаль и мечтаете стать психиатром.
    - О, Любовь Ефремовна, вы всё обо мне знаете.
     В это время двое гостей, куривших на лестничной площадке, вернулись в квартиру, и они остались одни.
    - Меня зовут Блюма Эфраимовна, - сообщила она, - вам это о чем-нибудь говорит?
    - Конечно, - улыбнулся Иосиф, - очень приятно!
    - У Наташи от меня нет никаких секретов, - сообщила она.
     Иосиф попытался сохранить на своём  лице  улыбку,  что далось ему с большим трудом.
    - Наташа попросила меня кое-что вам передать, вот, - онапротягивала ему медальон в форме ромба с цепочкой. - Это не золото. Его ценность в том, что в него вложено.
    - Спасибо, Любовь Ефремовна, - он взял медальон. 
    - Спрячьте его, - посоветовала она. - Наташа просила передать, что его нужно хранить. Для вас это может быть очень важным.
     В это время дверь квартиры приоткрылась, и на лестничную площадку выглянула озабоченная немолодая женщина.
    - Люба, мы без тебя не справляемся. Что и когда подавать?
    - Иду, - решила Любовь Ефремовна. - Извините, Иосиф.
     Она скрылась в квартире, а Иосиф сразу же достал медальон и раскрыл его. Там находилась маленькая фотография Наташи. Он быстро сунул подарок в карман, потому что на лестничную площадку вышли одноклассники Иосифа, включая жениха.
    - Мне кажется, - заметил Вася Черенков, - тебе ещё восемнадцати нет. Как же вас зарегистрировали?
    - Мне восемнадцать будет через четыре месяца, - подтвердил Ваня. - В ЗАГСе потребовалось предъявлять справку.
    - Какую справку? - не понял Миша.
    - Ты что, Наташу не видел? - удивился Ваня.
    - А, - догадался Вася Черенков, - я сначала думал, что она так поправилась после школы. Ты молодец! Поздравляю!
    - Ребята, кто-нибудь знает, куда поступили другие наши одноклассники? - поинтересовался Иосиф.
    - Наверно, всё обо всех знает Екатерина Васильевна, - предположил Вася Черенков, - надо бы зайти в школу.
    - Я попрошу сестрёнку Ксюшу, первоклассницу, спросить у неё, - пообещал Ваня. - Кстати, Ксюша говорила, что Екатерина Васильевна вышла замуж.
    - Ты что, - выпалил Иосиф, - а Ксюша не ошиблась?
    - Да нет, - заверил Ваня. - Её поздравлял сам директор.
    - Чего ты, Иосиф, удивляешься, - вступил в разговор Вася Черенков, - она ведь совсем не старая и симпатичная.
    - Она красивая, - подтвердил Баранкин.
     С этого момента ни о чём другом Иосиф  уже  думать  не мог. На следующий день он стоял на том самом место, где со связкой цветов ждал Екатерину Васильевну после выпускного бала. Порывистый ветер швырял вдоль тротуара опавшие листья. Моросил холодный дождь. Долго ждать ему не пришлось. Она шла, закутавшись в тёмный плащ и отворачивая лицо от ветра. 
    - Катя! Здравствуй! Можно, я немного провожу тебя.
    - О, Иосиф! Это ты? Как возмужал. И, кажется, ещё немного вырос. Ведь не виделись-то всего месяца полтора.
    - Целых полтора месяца, Катя. Ты тоже заметно изменилась. Поправилась, что ли? Я слышал, ты вышла замуж?
    - И ты решил удостовериться?
    - Решил.
    - Да. Я вышла замуж. Теперь мы встречаться не можем.
    - А как же наша любовь?
     Они, не сговариваясь, остановились.
    - Любви больше нет, - сказала она тихо, не глядя ему в глаза, - есть работа, повседневные заботы о доме и семье.
    - А наша вечная дружба? - напомнил он.
    - Всё равно, Иосиф, рано или поздно, ты должен привыкнуть жить без своей учительницы.
    - Ты думаешь, к этому можно привыкнуть?
    - Поцелуй меня, - попросила она вместо ответа.
     Иосиф колебался. Он заранее решил, если она подтвердит своё замужество, он без лишних слов повернётся и уйдёт. А вместо этого он поцеловал её. Потом он отстранился и несколько секунд смотрел на её прекрасное лицо, пленявшее его столько лет. Освободиться от этого плена не было никакой возможности.
    - Люблю! И буду любить! - это было сказано не столько ей, сколько тому невидимому и всевластному, что непреклонно разводило их по разным дорогам жизни.
     Теперь он мог сделать то, что должен был сделать: решительно повернулся и зашагал прочь. А она пошла дальше, полнеющая, уже немолодая, но всё ещё красивая женщина, не прятавшая от прохожих мокрое лицо с оседавшими на нём каплями осеннего дождя, так похожими на слёзы.


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

КАНАТ НАД ПРОПАСТЬЮ

         Мой выбор сделан. Подо мной канат
         Качается меж двух полярных крайностей,
         И жизнь моя - пьянящий аромат
         Непредсказуемых случайностей.               

ГЛАВА 12. РОЗОВЫЙ БУТОН

                И я стоял с растерянною миной,
                Лавину чувств пытаясь усмирить,
                Вы мне казались горною вершиной
                Из тех, что невозможно покорить.

     В апреле 1948 года исполнялось десять лет с момента суда над Яковом Самуиловичем. Всё это время семья не имела о нём никаких сведений. Через месяц по истечении срока приговора Фаина Моисеевна решила, что нужно что-то делать. Прямо обращаться в органы с запросом она не решалась. Это не соответствовало её статусу отрёкшейся. Иосифу тоже было небезопасно брать на себя это дело. Как бы его не исключили из института. И они с сыном решили попытаться что-нибудь разузнать у товарищей по несчастью. К таковым как будто относилась жена графа Анненкова Дарья Игнатьевна.
     В воскресенье Иосиф поехал к Анненковым. Он подошёл к знакомому дому и поднялся на третий этаж. У дверей квартиры номер двенадцать висела табличка с фамилиями жильцов, но Анненковы там не значились. Иосиф всё же решился позвонить один раз. Из-за двери откликнулся голос: "Вы к кому?".
    - Я к Анненковой Дарье Игнатьевне.
Дверь на цепочке приоткрылась. За ней показалась старушка.
    - Анненковы уже лет шесть здесь не живут.
    - Значит, мать перепутала и дала мне старый адрес, - нашёлся Иосиф. - Мы их родственники из Ростова. Может быть, вы подскажете, где они теперь живут?
    - Да, - согласилась старушка, - она оставила мне адрес, чтобы я почту ей пересылала. Ты погоди, милок, я сейчас.
     Она вернулась минут через пять и протянула Иосифу пожелтевший листок бумаги.
    - Марьина Роща..., - прочёл он вслух, - Тяпкина Д. И. Так это же не Анненкова?
    - Это её новая мужнина фамилия. Вы разве не знаете?
    - Ах да, конечно. Спасибо вам большое! Попробую найти.
     Он стремительно спустился вниз и поехал в Марьину Рощу. Нашел дом, семиэтажный, предвоенной постройки. Квартира номер семнадцать на шестом этаже. У двери только один звонок и никаких табличек. Значит, это не коммуналка. Что он им скажет? В особенности, если дверь откроет муж Дарьи Игнатьевны. Вдруг за дверью послышался шум. Иосиф взбежал на полэтажа выше. Из квартиры вышла девушка и начала спускаться по лестнице. Иосиф догнал её.
    - Извините, вы Маша Анненкова?
    - А в чём дело? - она испуганно взглянула на незнакомца.
    - Меня зовут Иосиф. Десять лет тому назад, когда вы ещё жили на Гороховой, я заходил к вам с вестями от вашего отца.
    - Но как вы оказались здесь? - выражение настороженности стало ещё заметнее на её лице. - Что вы хотите?
    - Не беспокойтесь, пожалуйста, - успокоил её Иосиф, - я ничего плохого вам не сделаю. Вы меня должны помнить.
     Лицо Маши несколько смягчилось. Она, продолжая спускаться по лестнице, взглянула на него с интересом.
    - Когда вы уходили, мы с мамой смотрели на вас из окна, - вспомнила она.
    - Да. И вы помахали мне рукой.
    - Кажется, я всё вспомнила. Мы ещё несколько лет ждали вас.
     Они вышли из подъезда. Перед домом, на лавочке сидели три старика, которые сразу же впились глазами в Иосифа и Машу.
    - Вы были тогда первоклассницей, - напомнил он, - а я ходил во второй. Значит, сейчас вы первокурсница какого-то института.
    - Институт иностранных языков, - уточнила она. - А вы?
    - Второй курс медицинского. Надеюсь стать психиатром.
     Они вышли из двора дома и пошли по тротуару.
    - Но как вы нас нашли? - в ней уже не было настороженности.
    - Ваша бывшая соседка на Гороховой дала мне этот адрес.
    - Тогда понятно. В справочной вам бы его не дали.
    - Почему?
    - У нас теперь другая фамилия.
     Впереди, у дороги, стояли два молодых человека. Увидев Иосифа и Машу, они прекратили беседу и сосредоточили на них своё внимание. Но, после того, как парни остались позади, до Иосифа донеслось замечание одного из них: "Вот это девушка!".
    - Знаю. Теперь у Дарьи Игнатьевны фамилия Тяпкина.
    - Я тоже Тяпкина.
    - То есть, как?
    - Отчим меня удочерил.
    - Я, Маша, к вам в связи с вашим отцом. Но я опасался звонить в дверь. Мне мог открыть ваш отчим.
    - Вы правы, - подтвердила она, - он генерал. Разговаривать с ним об этом ни к чему. Вам повезло, что вы встретились со мной.
    - Значит, с вами об этом говорить можно?
    - Только со мной и можно.
    - Наши отцы сидели в общей камере. Но прошло десять лет. Их уже должны были освободить. Может быть, вы что-нибудь знаете?
    - Иосиф, - она впервые назвала его по имени, - даже то, что вы рассказали, для меня новость. У нас дома об этом не говорят.
     Она смотрела на него прямым доверчивым взглядом, и Иосиф вдруг понял, почему старики у её дома, а потом парни у тротуара так смотрели на них. И всё, что он делал потом, определялось тем впечатлением, которое она произвела на него сейчас.
    - Давайте обсудим этот вопрос.
    - К сожалению, - возразила Маша, - у меня ни минуты. Я тороплюсь. Вот моя трамвайная остановка.
     Они остановились, и Иосиф сразу же заметил, что несколько мужчин, стоявших поблизости, обратили внимание на его спутницу. Одному из них, явному интеллигенту, воспитание, очевидно, не позволяло прямо пялить на Машу глаза, и он периодически поглядывал на неё вскользь, якобы в процессе перевода взгляда с одного постороннего объекта на другой.
    - Но, может быть, мы встретимся в удобное для вас время?
    - Хорошо, в следующее воскресенье, в это же время, здесь. До свидания, - она повернулась, чтобы сесть на трамвай.
    - Спасибо, я обязательно приду, ваше сиятельство.
     В ответ на последние слова она быстро взглянула на него с улыбкой, полной приятного удивления. И её улыбка мгновенно вытеснила из его сознания все остальное. Эта девушка создавала вокруг себя какой-то особый мир, отодвигавший на второй план существующую реальность. В памяти Иосифа вдруг всплыла далёкая картина детства, когда он пришёл к Анненковым с посланием от графа. Тогда, при общении с маленькой Машей, он сразу же нарушил материнский запрет, назвав ей своё имя. И сейчас все его мысли уже были заняты только ею.
     Она училась в элитном вузе - одной из основных баз подготовки будущих работников дипломатических  и торговых представительств. Дочь репрессированного, да ещё из дворян, едва ли была бы туда принята. Совсем другое дело - её нынешняя официальная автобиография. Отец - русский, из крестьян, член партии, генерал Советской Армии; мать - русская, из рабочих, медсестра. Такие данные не давали ни малейшего повода для расследования. Дарью Игнатьевну можно было понять. Если она отреклась от графа, чтобы избежать репрессий, её следующий шаг по изменению фамилии Маши был вполне логичным. Она заботилась о будущем дочери. И в рамках той же логики было её стремление, как можно меньше напоминать Маше об отце.
     Фаина Моисеевна внимательно выслушала рассказ сына о визите к Анненковым. Значит, какая-то надежда ещё оставалась.
    - Иосиф, ты помнишь Машу маленькой? - неожиданно напомнила мама. - Ты говорил, что она красивая. А сейчас?
    - О, мама. Сейчас просто сказать, что она красивая, значит ничего не сказать.
     Фаина Мисеевна легла пораньше и сразу уснула. Завтра у
неё начинался трудный круговорот новой рабочей недели. А Иосиф ещё какое-то время бодрствовал, не в силах вытеснить  из  своего  воображения  видение  сказочной  девичьей красоты. И, едва дремота смежила его веки, он оказался там.
     Уже давно его дар никак себя не проявлял. Постепенно Иосифу передавалось отношение к нему, характерное для матери. Дар был патологией, и было бы хорошо, если бы со временем он сошёл на нет. Требовалось немалое душевное потрясение, чтобы он снова дал о себе знать.
     Маша входила в свою квартиру, и Дарья Игнатьевна поднялась ей навстречу. С тех пор, как Иосиф видел её, она пополнела, но не утратила привлекательности. Интерьер их трёхкомнатной квартиры свидетельствовала о достатке.
    - Как, Машенька, опера?
    - Хорошо, мама. А где папа?
    - Он, как всегда в воскресенье, у Петра Константиновича. Играют в преферанс.
    - Мама, ты помнишь, какой приговор был вынесен моему отцу?
    - Что это ты вдруг, доченька?! - взволновалась Дарья Игнатьевна. - Старое не вернуть.
    - И всё таки, мама. Ты же получала извещение?
    - Помню, доченька. Куда же мне деться от памяти? Десять лет без права переписки. Но что случилось?
    - Это мой родной отец, мама. Он уже должен быть освобождён.
    - Даже если так, - забеспокоилась Дарья Игнатьевна, - разве он станет губить твоё будущее? Тебя, как дочь врага народа, могут исключить из института. И Сергей Трифонович, твой нынешний папа, тоже пострадает. Если граф Анненков настоящий отец, он не должен поднимать шум по поводу своего возвращения.
    - Мама, я всё понимаю. Но это мой родной отец. Ты помнишь мальчика, который к нам приходил с известием о папе?
    - Помню. Его звали Иосиф. Это он тебя взбаламутил?
    - Он нашёл меня. Наши отцы сидели в одной камере. Мы
пытаемся хоть что-нибудь выяснить. Ты не можешь нам помочь?
    - Что же я могу сделать?
    - Поговори с Сергеем Трифоновичем. Возможно, у него в МГБ  есть фронтовые друзья?
    - Я подумаю, Машенька. Для Сергея Трифоновича это выяснение небезопасно. Но я посоветуюсь с ним.
    - Спасибо, мама.
    - Машенька, тебе с утра в институт. Поужинай и ложись спать.
    - Хорошо, но сначала я приму душ.
     Маша вошла в ванную, заперла дверь и стала раздеваться. Тайное созерцание обнаженных женщин вполне определённо входило в список запретных действий Иосифа, как обладателя уникального дара. Но его душа отказывалась повиноваться. Единственное, что он заставил себя сделать, это как бы зажмуриться, когда она стояла под душем к нему лицом. Но, когда она повернулась спиной, он не сдержался. Её фигура показалась ему удивительно знакомой. Иосиф вспомнил, где он уже однажды видел подобный триумф просыпающейся женственности, осенённый аурой несказанной душевной чистоты. Скульптор Эрзя, деревянная фигура девушки под названием "Юность" из запасников Русского музея. Её привозили в Москву в составе кратковременной выставки. Но машина фигура имела особенности. Правые плечо и рука были едва заметно больше левых, что могло быть следствием ранних занятий теннисом. И ещё он отметил три малозаметных родинки: две под левой лопаткой и одну под правой.
     Иосиф проснулся с тяжёлым ощущением вины. Он грубо нарушил правила, отправившись за Машей в ванную. До чего же трудно бывает иногда соблюдать моральные заповеди. Очевидно, создатели мировых религий имели это в виду, когда вводили институт покаяния. Он тоже каялся. Ничего подобного впредь он допускать не должен.
     В следующее воскресенье Иосиф вышел из дома пораньше. У метро он купил одну начавшую распускаться розу. Этих денег хватило бы на небольшой букет других, более дешёвых цветов. Но Маше, по его мнению, можно было дарить только розы.
     Маша опоздала минут на десять. Она шла со стороны своего дома и, увидев Иосифа издали, улыбнулась. Наверно, она вспомнила его "ваше сиятельство".
    - Здравствуйте, Иосиф.
    - Здравствуйте. Это вам, графиня, - он протянул ей розу.
     Она не торопилась брать цветок. Потом всё же взяла, как бы с тем, чтобы не ставить собеседника в неловкое положение.
    - Я на стороне рабочих и крестьян, - заявила она в ответ на его "графиню", - ничего общего с эксплуататорскими классами.
    - Но среди них были люди, которыми можно гордиться.
    - В том числе Анненковы? - в её голосе звучало сомнение.
    - Не в последнюю очередь. Анненков Иван Александрович, декабрист, член Северного общества, был сослан на каторгу. А его невеста, француженка Полин, поехала за ним.  Она оставила воспоминания. Это ваши прямые предки.
     Они медленно шли от трамвайной остановки к парку.
    - Откуда вы знаете? Где об этом можно прочесть?
    - У нас была очень хорошая учительница русской литературы, - объяснил Иосиф. - И о вашем предке писал Александр Дюма. Он, кстати, был немало увлечён вашей прапрабабушкой Полин.
    - Неужели?! Автор "Трёх мушкетёров"?!
    - Да. Он приезжал в Россию и написал об этом в рассказе "Учитель фехтования".
     Иосиф мельком взглянул на её лицо. Ничего от неловкости первых минут встречи в ней уже не оставалось. Она шла, поглощённая разговором с ним, держа в руке розу.
    - Скажите, Иосиф, вы видели моего отца?
    - Да. Наши отцы сидели в одной камере. Граф был человеком, хорошо образованным, и ему было интересно беседовать с моим отцом, историком по образованию. Как и мне с вами.
    - И мне с вами, - она вернула ему дань вежливости. - Но вы слышали их разговоры в камере? Как это вам удалось?
    - Слышал, но расскажу об этом попозже. Я передал Дарье Игнатьевне просьбу вашего отца публично отречься от него. Это спасало от ареста и ссылки.
    - Значит, мама так и сделала, - заключила Маша. - Но я этого  не  знала. Потом она вышла замуж за полковника Тяпкина. Он лежал в том госпитале, где мама работала медсестрой. И мы оказались в полной безопасности, а мой благородный отец в полном забвении. Такая чудовищная несправедливость!
    - Безопасность фамилии вашего отчима весьма призрачна, - заметил Иосиф.
    - Почему?
    - Гоголевский помещик Ляпкин-Тяпкин мог быть его предком.
    - По-моему, - усмехнулась Маша, - генерал Тяпкин даже не подозревает о возможности подобного родства. Но мы отвлеклись. Я ведь говорила с мамой.
    - Подождите, - остановил её Иосиф, - вы помните, какая у меня будущая профессия?
    - Вы хотите стать психиатром?
    - Да. Так позвольте мне рассказать, о чём вы говорили с мамой.
    - Пожалуйста, - согласилась Маша. - В моём представлении, психиатрия - это гипноз, ясновидение, магия. Я вас слушаю.
    - Спасибо. Итак, вы пришли домой и, в отсутствие отчима, напомнили маме, что срок приговора истёк и отец должен уже быть на свободе. А мама замахала руками, что старое, мол, не вернуть, и поднимать эту тему очень опасно. Но вы возразили, что речь идёт о вашем родном отце. И тогда мама пообещала посоветоваться с отчимом. У него, возможно, имеются в МГБ друзья военных лет, которые могут что-нибудь узнать.
    Они уже шли по территории городского парка. Навстречу им попадались гуляющие москвичи, и Иосиф, время от времени, ловил на себе их пристальные взгляды. Его спутница невольно создавала вокруг себя поле повышенного напряжения, чреватого разрядом. Такая вероятность значительно возросла, когда впереди появились три подвыпивших парня, которые громко матерились. Приблизившись к Иосифу и его спутнице, они замолкли и сосредоточили на них свои бесцеремонные взгляды.
    - Смотри ты, какую кралю отхватил! - воскликнул один из них, рослый блондин, остановившись в нескольких шагах от них.
    - Ну и что? - Иосиф смотрел ему прямо в глаза.
     Он вырос в атмосфере послевоенных московских дворов. У того, кто струсит, не было никаких шансов.
    - Ничего, - примирительно ответил Блондин, - а закурить у тебя найдётся?
    - Да, - энергично поддержал его второй, широколицый невысокий крепыш, очевидно, игравший роль шестёрки. - Угостика нас папиросами.
    - Я не курю, - бросил Иосиф, не останавливаясь.
    - Пацаны, -  вдруг произнёс третий, сухощавый шатен с настороженным взглядом, - спокойно! Пошли!
     Они сразу умолкли и двинулись дальше. Что же так охладило их пыл? Иосиф оглянулся. Метрах в тридцати за ними по парку следовал милицейский патруль в составе трёх человек.
    - В этом парке вечером ходить небезопасно, - заметила Маша.
    - Похоже, - согласился Иосиф. - Так как вам моя версия разговора с мамой?
    - Почти всё верно. Мама действительно обещала поговорить с отчимом. Но, мне кажется, никакой психиатрической проницательности здесь не требуется. Всё очень логично, в особенности, для вас, знакомого с ситуацией изнутри.
    - Наверно, - признал он, - хотя и жаль, что мне не удалось поразить ваше воображение.
    - Не огорчайтесь, - улыбнулась Маша. - Возможности психиатрии ещё не исчерпаны.
    - Конечно. И, если позволите, я сделаю вторую попытку.
    - Какую попытку?
    - Поразить ваше воображение.
    - О, Иосиф, вы азартный человек. Что ж, попытайтесь.
    - Спасибо. Но давайте свернём на боковую дорожку.
    Они вышли на пустынную аллею и остановились у лавочки.
    - Можно вашу ладонь, - попросил Иосиф.
     Она протянула ему правую руку.
    - Вы теннисистка? - он вглядывался в линии её ладони.
    - У меня первый разряд, - подтвердила она. - У теннисистов на ладони у основания пальцев всегда затвердевшие кружочки.
    - Вы хотите сказать, что психиатрия и здесь ни при чём?
    - Конечно, - засмеялась она.
    - А если я назову расположение родинок на вашем теле? 
    - Назовите.
    -  Тогда запоминайте. У вас на спине две родинки под левой лопаткой и одна под правой. Правильно?
    - Я не знаю, - смутилась она. - Но откуда вы можете это знать?
    - Психиатрия, - пожал он плечами.
    - Иосиф, давайте договоримся. Я через десять дней уезжаю в Гагру. Отчим достал для меня путёвку в санаторий. Встретимся на том же месте во второе воскресенье июля в шесть вечера.
    - Но до вашего отъезда ещё одно воскресенье.
    - В этот день у нас в институте вечер встречи с будущими дипломатами, - возразила Маша. -  Да и что-либо узнать об отце за такой короткий срок маловероятно.
    - Хорошо. О встрече в июле договорились. А в следующее воскресенье я всё равно приду на нашу остановку. Ваш вечер начнётся часов в семь, а я приду в три.
     Она ничего не ответила.
     Последнее свидание с Машей, в особенности встреча в парке с подвыпившими парнями, имела для Иосифа определённые последствия. Он понял, своё право находиться рядом с такой девушкой ему, наверняка, придётся отстаивать. В понедельник он пошёл на кафедру физкультуры к тренеру по боксу Панкратову.
     Панкратов был полным сорокапятилетним мужчиной с нездоровым румянцем на щеках. Когда-то он, мастер спорта и чемпион области, вынужден был отказаться от активной спортивной карьеры из-за тяжёлой травмы. Тогда он окончил институт физической культуры и перешёл на тренерскую работу.
    - Возраст, вес, рост? - спросил он, выслушав Иосифа.
    - Девятнадцать, семьдесят четыре, сто восемьдесят один.
    - Возраст малоперспективен, - резюмировал тренер, - начинать надо лет с пятнадцати. Разве что имеются особые способности.
     Он вдруг замахнулся, но его кулак остановился в двух сантиметрах от переносицы Иосифа. Последний не шелохнулся.
    - Что за странное поведение?! - удивился Панкратов.- Я хотел проверить твою природную реакцию.
    - А я решил, что в данной ситуации вы меня не ударите.
    - Решил?! За доли секунды?! Только дилетанты думают, что бокс - это кулаки и мускулы. Это интеллектуальный вид спорта. Почти как шахматы. Мускулатуру я нагоню тебе за полгода. А остальным можно не овладеть и за десять лет. Как ты учишься?
    - Я поступил с Золотой медалью.
    - Хм, значит, умеешь целеустремлённо работать.
     Панкратов помолчал, взвешивая все за и против.
    - Хорошо, - решил он, наконец, - давай попробуем. Летом институтская секция бокса не работает. Начнёшь в клубе Железнодорожников. У меня там тренируется одна группа. Но если не будешь выкладываться, не обессудь.
     С этого дня Иосиф начал заниматься в секции бокса клуба Железнодорожников по два дня в неделю. Кроме того, тренер временно пристроил его в секцию лёгкой атлетики, которую Иосиф посещал раз в неделю. В связи с этим он вынужден был сократить свой каникулярный план штудирования трудов знаменитого швейцарского психиатра Карла Густава Юнга. 
     Фаина Моисеевна с недовольством отнеслась к новому увлечению сына. Конечно, в ситеме его воспитания физическая культура почти отсутствовала. Это её вина. В принципе, она не против. Но разве нельзя было выбрать что-нибудь, не столь опасное.
     В воскресенье, в три часа дня, Иосиф с розовым бутоном в руке уже стоял на трамвайной остановке в Марьиной Роще. Надежд было мало. Разве она придёт? У неё же вечер встречи с будущими дипломатами. То есть, с перспективными женихами. Да ещё какими. Не ему, Иосифу, чета. Такая девушка не может остаться там незамеченной.
    - Привет, Иосиф! - вдруг услышал он знакомый голос.
    - Маша?! Я так рад, что вы пришли! Вы что-нибудь узнали об отце? - это могло быть единственной причиной её появления.
    - Нет. Я же говорила, за такое короткое время мы ничего не узнаем. К сожалению, времени у меня в обрез. Предлагаю взять курс к моему дому. Мне нужно успеть на вечер встречи. У нас в институте эти вечера традиционны и очень популярны.
     Они направились к её дому. Но, если у неё не было ничего нового об отце, почему она всё таки пришла?
    - Иосиф, в прошлое воскресенье, вечером, я попросила маму проверить мои родинки на спине.
    - И что?
    - Вы поразили моё воображение. 
    - Прежде всего, Маша, это вам, - он протягивал ей розу.
    - Розовый бутон? Спасибо. И прошлый раз был бутон. В этом есть что-то системное?
    - Да. Цветы должны ассоциироваться с теми, кому их дарят.
    - О, - улыбнулась она, - какой поэтический образ мыслей. Вы пишете стихи?
    - Изредка.
    - Прочтите что-нибудь.
     Иосиф сочинял стихи очень редко. Последний раз это произошло после выпускного вечера в ту памятную ночь у Екатерины Васильевны. И тогда его стихотворный экспромт стал прологом любви. А сейчас? Могут ли яркие события жизни носить циклический характер, повторяясь, пусть с небольшими вариациями? Характерная для его мышления цепь предположительных аналитических построений стала безостановочно разматываться, как клубок пряжи. У каждого человека жизнь состоит из свойственных только ему повторя-ющихся циклов. Когда их количество возрастёт, каждый последующий цикл уже будет вполне предсказуем, не вызывая ничего, кроме скуки. Тогда уже и жить будет не интересно. Но сейчас он входит всего лишь во второй цикл, совсем не уверен в его предсказуемости, а на скуку нет даже намёка.
    - Я могу попытаться сочинить что-нибудь экспромтом, - согласился он, лихорадочно упорядочивая всплывающие в голове строки. - Например, вот это:
         В начале радостного лета,
         Влюблённые с душой поэта,
         Не вам ромашки тусклой прозы,
         Купите розы!
    - Для экспромта неплохо, - одобрила Маша.
    - Вы могли бы их раскритиковать? 
    - Моё отношение к стихам ограничивается их приятием или неприятием, - раскрываться она явно не торопилась. 
    - Но, Маша, это и есть подсознательный анализ. Остаётся лишь выразить его словами.
    - Если хотите, - сделала она уступку, - в этом четверостишии есть поэзия - радостное лето, как образ молодости, и поэтическая душа, и цветы. И даже рыночная лексика последней строчки приобретает метафорическую тональность. В том смысле, что жизнь нельзя растрачивать на мелочи.
     Этих нескольких предложений было достаточно, чтобы судить об уровне её развития, языке и интеллекте. Стихи - это прямой путь к человеческой душе. Как же много можно узнать о человеке, поговорив с ним  всего лишь об одном четверостишии. Он, Иосиф, когда-нибудь разработает эффективный метод психоанализа в виде стихоанализа, ненавязчиво раскрывающего скрытые черты личности. Между прочим, и Маша, и Катя, в рамках стихоанализа его психики, говорили об одних и тех же её составляющих - возвышенности и приземлённости. У Кати они диссонировали, предопределяя драматический конец их любви. А Маша видела в них поэтическое единство. Знаменует ли это другой исход их отношений? Но развить эту тему ему не удалось. Нужно было участвовать в диалоге.
    - По-моему, вы преувеличиваете поэтические достоинства этого четверостишия, - заметил Иосиф.
    - Может быть, - согласилась она. - Но мне  хотелось бы вернуться к родинкам. Вы можете видеть сквозь одежду?
    - Это не совсем так, - попытался он оправдаться.
    - Допустим, но всё таки? А в человеческую душу вы проникаете с такой же лёгкостью?
    - Этого не может никто, - возразил Иосиф. - Гадалка раскроет ваше прошлое или будущее, но не скажет , о чём вы сейчас думаете.
    - Почему?
    - Душа подвластна только воле её владельца.
    - Вы в этом уверены? - усомнилась Маша.
    - Мне так кажется. Душа подобна розовому бутону. Его нельзя раскрыть насильно. Он распустится сам, когда придёт час.
    - Вот мы и пришли, - сообщила Маша.
    - Можно, я провожу вас до лестницы? - предложил он.
     Они вошли в подъезд и остановились.
    - До свидания! - она протянула ему руку.
     Иосиф взял её и подержал в своей ладони. Потом он быстро привлёк Машу к себе и поцеловал.
    - Что вы делаете?! - она вырвалась, ударила его по щеке и бегом бросилась на лестницу.
 
     В этот вечер Иосиф засыпал, не в силах освободиться от мыслей о Маше. И едва сон коснулся его глаз, он уже был там... Около десяти вечера Маша вернулась домой. Сергей Трифонович уже спал, а Дарья Игнатьевна сидела на диване.
    - Как прошёл вечер, Машенька? - поинтересовалась она, как только дочь вошла в комнату.
    - Представитель МИДа прочел нам небольшую лекцию о работе наших переводчиков за границей. Потом были танцы.
    - С кем ты танцевала?
    - Пригласил меня один парень. Его зовут Кирилл.
    - Он тебя проводил?
    - Да. Он взял такси.
    - А чем он занимается?
    - Он окончил Московский университет и работает в МИДе уже второй год. В перспективе у него работа за границей.
    - Для тебя, Машенька, это была бы прекрасная партия.
    - Не знаю, мама. Кирилл, конечно, вежливый и воспитанный. Не отходил от меня весь вечер и вызвался проводить домой. Но он не произвёл на меня никакого впечатления.


ГЛАВА 13. ПАЛАТА НОМЕР ШЕСТЬ

                И на краю ущелья, как на плахе,
                Хватаясь судорожно за карниз,
                Я наклоняюсь в безотчётном страхе,
                Опасливо заглядывая вниз.

     В каникулярные месяцы Иосиф оказался очень занятым. Он уже второе лето работал санитаром в Институте Психиатрии им. Сербского, а после работы три раза в неделю тренировался в клубе Железнодорожников. Ещё после первого курса он попросил преподавателя анатомии порекомендовать ему на лето какую-нибудь работу, близкую к психиатрии. И тот направил его в Институт им. Сербского к знакомому профессору Иванцову. Во второй раз Иосиф уже обратился к профессору напрямую.
     Иванцов Михаил Андреевич раньше работал на кафедре Психиатрии в мединституте. Но в 1944 году, когда создавался Институт им. Сербского, он принял заманчивое предложение возглавить одно из его отделений, с перспективой хорошо финансируемых научных исследований. К тому времени он уже был автором нескольких монографий, включая "Раннюю диагностику паранойи творческой личности", которую Иосиф прочёл с большим интересом. Поговаривали, что за этим назначением стояли сотрудники НКВД, нередко прибегавшие к его консультациям. Они были среди неявных, но наиболее заинтересованных соучредителей нового института.
     Утро первого рабочего дня Иосифа началось с обхода больных. Он находился в свите профессора наряду с лечащим врачом Лопахиным Анатолием Романовичем, медсестрой Риммой Исаевной Левитиной и сорокадвухлетним санитаром Павлом Пантелеймоновичем Сидоровым, или, попросту, дядей Пашей. Профессор ценил стодвадцатикилограммового Сидорова за способность мигом скрутить самого буйного пациента, и каждого нового санитара принимал на работу только после собеседования у него. А в этом собеседовании был один ключевой момент, о котором Иосифа заранее предупредил знакомый старшекурсник. Дядя Паша приглашал новичка в раздевалку и, как бы между прочим, предлагал принять по сто грамм за знакомство. Он не допускал мысли, что его коллегой может стать человек, с которым нельзя будет вместе выпить. В конце собеседования предлагалось сделать взнос на следующую бутылку. В прошлом году Иосиф не только благополучно прошёл вступительный тест дяди Паши, но и в последующем с готовностью делал указанный взнос с каждой получки. И, когда после второго курса он снова появился в Институте, дядя Паша встретил его, как старого, доброго знакомого.
     В это утро все сначала собрались у кабинета начальника отделения. Профессор вышел, поздоровался, и они пошли по узкому больничному коридору к палатам.
    - Куда вы поместили вчерашнего новичка? - на ходу спросил профессор у Лопахина.
    - В палату номер шесть.
    - Предварительный диагноз?
    - Параноидальный бред на тему ночных видений.
     Иосиф насторожился. К ночным видениям он был неким
образом причастен.
    - Профессия пациента? - продолжал Иванцов.
    - Он выпускник философского факультета Московского
университета. В редакции ежемесячного журнала вёл рубрику "Современная философская мысль".
    - Вот, Иосиф, - профессор хорошо помнил молодого санитара ещё с прошлых каникул, - вам, как будущему психиатру, это должно быть интересно. Диагностика паранойи одна из сложнейших проблем психиатрии. Знаете, сколько гениальных идей вначале квалифицируются как параноидальный бред?
    - Да, Михаил Андреевич. Я читал вашу монографию об этом.
    - Смотрите, -  профессор  обернулся  к  Лопахину, -  какой
нынче студент пошёл!
     Постепенно, свита Иванцова приблизилась к палате номер шесть. В ней находились четыре пациента. У койки новичка, в правом дальнем углу палаты, профессор остановился, снял со спинки кровати табличку и стал читать вполголоса.
    - Пречистенский Артём Прохорович, температура тридцать шесть и шесть, пульс семьдесят два, давление сто тридцать на восемьдесят пять. Да вы, Артём Прохорович, здоровый человек! - последнюю фразу профессор произнёс громким весёлым голосом, устремив взгляд на пациента. - На что жалуетесь?
    - С кем имею честь? - пациент встал с постели.
    - Профессор Иванцов, руководитель отделения, в котором вы госпитализированы.
    - Не вы ли автор монографии "Ранняя диагностика паранойи творческой личности"?
    - Я. А в каком качестве вы с ней ознакомились? Это же не философская литература.
    - Не согласен, профессор. Это философия социума перед лицом открытия, значительно опережающего время. Вы помните, как поступил Коперник со своим открытием вращения земли.
   - Напомните, пожалуйста, - профессор выглядел участником научной дискуссии, казалось, забыв, что перед ним пациент.
    - Коперник издал свой труд перед самой смертью, так что к читателям он попал уже после его похорон. Этим он спас себя, как минимум, от койки параноика в психиатрической лечебнице, не говоря уже о костре инквизиции.
    - А в чём ваша проблема? - поинтересовался профессор.
    - В том, что я не последовал примеру Коперника.
    - Нет, я хотел спросить, в чем ваше открытие.
    - У меня уникальный дар познания, - теперь пациент напоминал поэта, вдохновенно читающего свои стихи. - Моя  душа способна  отделяться  от тела, проникать  в  недоступные сферы и получать там информацию, бесценную для человечества.
     Профессор и врач обменялись короткими взглядами.
    - Какую информацию? Например? - это уже был тон психиатра, работающего с пациентом.
    - Я обнаружил сферу формирования предназначений.
    - Что?!
    - У каждого человека на этом свете есть своё предназначение, - объяснил пациент. - И ему от рождения даётся определённый комплекс психо-физических свойств, необходимый для выполнения заданной миссии.
     В какое-то мгновение Иосиф утратил осторожность. Его глаза, обращённые к больному, вспыхнули таким неподдельным интересом, что тот не мог этого не заметить.
    - Хорошо, Артём Прохорович, - подытожил профессор, - рад был познакомиться. Ваш лечащий врач, Лопахин Анатолий Романович, перед вами.
    - А молодой человек? - пациент устремил на Иосифа свой пронизывающий взгляд.
    - Он будущий психиатр, проходит у нас практику.
    - Последний вопрос, профессор, - от этого больного не так просто было отделаться.
    - Я вас слушаю.
    - Меня специально поместили в палату с таким номером?
    - Чем вам не нравится номер?
    - Я не говорил, что не нравится, - уточнил пациент, - но он вызывает ассоциации. Чеховская "Палата номер шесть" была воспринята в предреволюционном обществе, как образ России. Вы тоже на что-то намекаете, помещая сюда таких
людей, как я?
    - Шутник вы, Артём Прохорович, - профессор пошёл к выходу.
    - С этим номером хлопот не оберёшься, - заметил он уже за дверью. - Один наш бывший пациент написал в МГБ донос, что я собираю в палате номер шесть таких людей, как он, чтобы показать всему миру, что в Советской России самых умных граждан держат в сумасшедшем доме. Самое интересное, что сотрудник госбезопасности рекомендовал мне, во избежание осложнений, назвать эту палату "Особой". Но я ему объяснил, что если я это сделаю, то и меня с полным на то  основанием  можно  будет  положить  в  "Особую
палату" в качестве пациента.
     После обхода Лопахин зашел к профессору, чтобы согласовать карту лекарственных назначений, дядя Паша отправился на улицу покурить, а Иосиф с медсестрой пошли в ординаторскую.
    - У нас минут сорок свободного времени, - сообщила медсестра, ставя чайник на электроплиту, - можем попить чайку.
    - А что потом? - поинтересовался Иосиф.
    - Пойдём разносить лекарства больным. Вместе с вами, потому что некоторых приходится заставлять глотать таблетки.
    - Могу ли я беседовать с пациентами?
    - Не советую, - предупредила она. - Беседа - это способ психиатрического воздействия. Пациент может отреагировать неадекватно. С кем вы хотите побеседовать?
    - Например, с Пречистенским.
    - То-то вы смотрели на него, как зачарованный, - вспомнила она. -  На меня тоже вначале их речи производили впечатление.
     Закипел чайник, и она наполнила чашки кипятком.
    - Спасибо, Римма Исаевна.
    - Вообще-то, по паспорту я Ревекка Исаевна, - сообщила она, - но лучше называть меня просто Риммой и, желательно, на ты.
    - Очень приятно, Римма. Ещё объясни мне, пожалуйста,
как обстоит дело с ночными дежурствами.
    - Там на стене расписание. Я дежурю с понедельника. Попроси врача, он и тебя туда запишет. Будем дежурить вместе. От наших больных всего можно ожидать. А ты вон какой рослый парень.
    - В этом смысле, наверное, самый надежный дядя Паша?
    - Да нет. Он сильно поддаёт и потом засыпает с богатырским храпом. Пока его разбудишь, все больные разбегутся.
    - А когда больные ложатся спать?
    - В десять. В это время все должны быть на своих койках.
    - Римма, тебе случалось давать пациентам таблетки плацебо? - продолжал интересоваться Иосиф. - Мои однокурсники
шутят, что плацебо - это основное лекарство в психиатрии.
    - Случалось. Они лежат в настенном шкафчике. По-моему, они из обыкновенного мела. Никакого воздействия, кроме внушения.
    - Можно на них посмотреть?
    - Пожалуйста, - она достала из шкафчика картонную упаковку размером со спичечный коробок и раскрыла её.
    - Да, - отметил Иосиф, - никакого отличия от лекарств.
    - Поэтому больные и относятся к ним вполне серьёзно.
     Иосиф взглянул на часы. Уже прошло около двадцати пяти минут в ожидании врача.
    - Я попытаюсь зайти к профессору, - сказал он, вставая. - Хочу попросить разрешения побеседовать с Пречистенским.
     Перед дверью профессорского кабинета никого не было. Разговор в кабинете, изобиловавший фамилиями пациентов и наименованиями лекарств, был достаточно хорошо слышен. Но он не интересовал Иосифа, пока речь не зашла о Пречистенском.
    - Вы знаете, кто направил к нам Пречистенского и с какой целью? - спрашивал профессор.
    - Психиатр районной поликлиники, с целью уточнения диагноза и лечения, - ответил Лопахин.
    - Формально, это так, - подтвердил Иванцов. - Но вы должны знать, что органы какое-то время пытались использовать его паранормальные способности. Однако, его информация не совпадала со сведениями из других источников. Они подозревают, что он симулирует паранойю, чтобы уклониться от сотрудничества с ними. Вот в чём нас просят разобраться.
    - Но если он симулирует, то делает это очень искусно. Вы слышали? Он обнаружил сферу формирования предназначений!
     Иосиф стоял у двери, готовый в любую минуту сделать вид, что чисто случайно оказался у профессорского кабинета.
    - Какое сделать ему назначение? - поинтересовался Лопахин.
    - Что-нибудь из  новейших  психотропных препаратов, побуждающих к откровенности, - предположил Иванцов. - Подумайте! В конце дня мы ещё обсудим этот вопрос.
     В этот момент Иосиф решил постучать в дверь.
    - Войдите! В чём дело, Иосиф?
    - Михаил Андреевич, я прошу у вас разрешения побеседовать с пациентом Пречистенским. Во время, когда я не буду занят.
    - Зачем это вам?!
    - Мне интересно, как будущему психиатру, в особенности, после прочтения вашей монографии.
    - О чём вы собираетесь с ним говорить?
    - Я послушаю его системный бред, не более, - поторопился заверить Иосиф. - А потом представлю вам свои выводы.
    - В этом есть определённый смысл, - поддержал Иосифа Лопахин. - У него больше шансов вызвать пациента на откровенность, потому что он к нашей системе непричастен.
     Наступила пауза. Профессор не сводил с Иосифа глаз.
    - Разрешаю в виде исключения, - произнёс он, наконец. - Но никакой лечебной самодеятельности. Только получение информации от пациента. И потом ко мне. 
    - Спасибо, Михаил Андреевич.
     Иосиф покинул кабинет и дождался, пока выйдет Лопахин.
    - Анатолий Романович, - обратился он к врачу по дороге в
ординаторскую, - я по поводу ночных дежурств. Если можно, запишите меня в ночь со следующего понедельника.
    - Ладно, - согласился врач.
     После раздачи лекарств Иосиф зашёл к Пречистенскому. Тот стоял у зарешёченного окна и смотрел на больничный двор.
    - Артём Прохорович! - негромко окликнул его Иосиф.
    - Да, - энергично отозвался пациент. - Это вы, будущий психиатр? Как вас зовут?
    - Иосиф. Ваши паранормальные способности произвели на меня впечатление. Я хотел бы пообщаться с вами.
    - Смотри ты, какой воспитанный юноша, - улыбнулся пациент. - Вы пришли ко мне сами, или по заданию профессора?
    - Сам. Правда, я заручился разрешением профессора.
    - И всё, что вы узнаете от меня, передатите профессору?
    - Только при этом условии мне и разрешили беседовать с вами, - признался Иосиф, - но я сам решаю, что передавать профессору.
    - Ого! - удивился пациент. - Вы личность! И вы мне поверили?
    - Я не исключаю реальности того, что вы рассказали врачам.
    - Вот, молодец! - воскликнул Пречистенский. - Среди русских таких людей уже и не осталось. У нас, как крикнет кто-нибудь: "Он параноик!", так все и будут повторять: "Параноик! Параноик!". И слово же такое пакостное придумали. А вы еврей?
    - Да. Вам это небезразлично?
    - Разумеется, -  энергично подтвердил  пациент. - Ваш  народ тысячи лет занимался поисками правды. Это у вас в крови. Вашей правдой человечество только и живо.
    - Спасибо, Артём Прохорович. Вы имеете в виду Библию?
    - Не только. Вы опальный народ. А правда не там, где гремят литавры и гордыня распирает полупьяных победителей.
    - Вы необъективны, Артём Прохорович. У русских были свои искатели правды - Радищев, Чаадаев, Чернышевский, Герцен.   
    - Были, конечно, но какая у них судьба.
    - Может быть, Артём Прохорович, перейдём к теме?
    - Э, нет, Иосиф. Если хотите со мной пообщаться, расскажите сначала о себе. Обо мне-то вы, наверняка, уже всё знаете.
    - Хорошо, - согласился Иосиф. - Я студент мединститута. Перешёл на третий курс. Собираюсь специализироваться, как психиатр. Сейчас, во время каникул, подрабатываю здесь санитаром. К вам я могу заходить только в те недолгие минуты, когда не занят своими непосредственными обязанностями.
    - Подрабатываете во время каникул? - повторил Пречистенский. - Вместо того, чтобы загорать в Сочи,  как положено настоящему еврею. Небось, дома одна мать вкалывает?
    - Да.
    - А где отец?
    - Арестован в тридцать седьмом. Мы о нём ничего не знаем.
    - Вот оно, значит, какая штука, - подытожил Пречистенский.
     В это время в проёме приоткрытой двери показалась Римма.
    - Иосиф, на выход!
    - Извините, Артём Прохорович, я должен идти.
    - Идите. И заходите ещё. Нам есть о чём поговорить.
    - Спасибо, Артём Прохорович!
     Работа кончилась в пять. Иосиф перекусил пирожками с картошкой и поехал к шести на тренировку. Домой он вернулся без четверти девять. Мама сразу же стала накрывать на стол.
    - Я смотрю, - заметила она, - в летние каникулы ты нагружен даже больше, чем в семестр. Отдыхать тоже когда-то нужно. Ты мог бы и не работать. Продержимся как-нибудь.
    - Это, мама, не только заработок. Это знакомство с
будущей профессией. И какое интересное знакомство.
    - В самом деле?
    - Да. Вчера у нас появился пациент, утверждающий, что его душа способна отделяться от тела и собирать информацию.
    - Что-то вроде твоего дара? А какой диагноз?
    - Паранойя. Но я случайно узнал, что его направили в Институт органы госбезопасности. Они хотят проверить, не симулирует ли он паранойю, чтобы уклониться от сотрудничества с ними.
    - Вот видишь, Иосиф, как был прав твой отец. Как только станет известно о твоих способностях, они привлекут тебя к своим чёрным делам. Этот пациент, возможно, пытался как-то проявить свой дар. Но не исключено, что у него всё таки паранойя.
    - Меня это тоже интересует. Мы с ним уже беседовали. Но он не столько рассказывал о себе, сколько интересовался моей биографией. А как бы ты выясняла его диагноз?
    - Есть несколько признаков, по которым такой  дар  можно
отличить от симуляции. Это значительное падение температуры тела и пульса во время сна. И, может быть, у него остался след от удара молнии. Вроде твоей красноватой полосы на правом плече.
    - Хорошо, мама. Я попытаюсь проверить.
    - Но, Иосиф, есть ещё один способ поставить точный диагноз.
    - Какой, мама?
    - Ты говоришь, он проявил к тебе интерес?
    - Явный интерес.
    - Конечно, - рассудила Фаина Моисеевна, - если он вступил в неравный поединок с органами, ему крайне важно понять, кто ты. Значит, он во время сна может явиться к нам с целью что-нибудь разузнать. И мы должны дать ему сигнальную информацию. Потом ты выяснишь, обладает ли он этой информацией. Если обладает, значит у него дар, подобный твоему.
    - Мама, у тебя золотая голова.
    - Спасибо. Но ты лучше скажи, как нам сейчас себя вести.
    - Больные ложаться спать в десять вечера, - вспомнил Иосиф. - Значит, после десяти ты можешь рассказать мне о своей работе. И мы поговорим о формулировке приговора суда. Но ни слова о моём даре. Этого я ему раскрывать не хотел бы.
     Фаина Моисеевна ушла на кухню, а Иосиф достал утюг и стал приводить в порядок свою одежду к завтрашнему дню. В половине одиннадцатого они разыграли небольшой спектакль.
    - Мама, удастся ли тебе в этом году достать путёвку к отпуску?
    - Я сегодня заходила в профком, - ответила она, - и они сказали, что мне, как руководительнице терапевтического отделения, обязательно предложат что-нибудь подходящее. Но у меня сейчас голова занята совсем другим.
    - Ты про отца?
    - Конечно, сыночек. Он должен бы уже освободиться.
    - Почему ты так уверена?
    - Об этом говорит формулировка  приговора:  "Десять  лет без права переписки". Десять лет уже прошли.
     После некоторой паузы Фаина Моисеевна продолжила.
    - Что-то ты, Иосиф, совсем ничего не рассказываешь о своей работе в Институте им. Сербского. Как ты там?
    - Да ничего, мама. Вот, вчера привезли нового больного. Я слышал, что его направили к нам по указанию органов. Они подозревают, что он симулирует паранойю, чтобы уклониться от сотрудничества с ними.
    - Ты хочешь сказать, что никакой паранойи у него нет?
    - Вполне возможно, мама.
    - Смотри, Иосиф, будь осторожен. Но, если можешь, помоги ему. Он в таком же положении, как когда-то твой отец.
      Утром, по дороге на работу, Иосиф только и думал о предстоящей встрече с Пречистенским. После утреннего обхода Римма сформировала поднос с лекарствами, разложенными по ячейкам, обозначенным номерами палат и коек. Но, как заметил Иосиф, ячейка Пречистенского была пуста.
      Возможность побеседовать с пациентом представилась только после обеда, когда профессор и врач основательно засели в кабинете с каким-то важным посетителем. Артём Прохорович встретил Иосифа с радушием старого знакомого.
    - Привет, Иосиф! Как студенческая жизнь?
    - Спасибо, Артём Прохорович, всё в порядке. Как вы?
    - Я предпочёл бы погулять в коридоре. Там воздух свежее.
    - Почему бы и нет, - согласился Иосиф.
     Они направились к двери. Артём Прохорович шёл, заметно припадая на правую ногу.
    - Здесь мы можем поговорить, - Пречистенский остановился в коридоре у окна. - А возле моей койки, наверняка, есть подслушивающее устройство. Имейте это в виду. Никаких лишних слов. Меня ведь сюда поместили органы.
    - Как будто, Артём Прохорович, вы мне доверяете?
    - Доверяю, хотя ошибка может стоить мне очень дорого.
    - Но какие у вас основания для этого? Что вы обо мне знаете?
    - Моё представление о человеке основывается не только на
прямых сведениях, - объяснил Пречистенский, - я его чувствую. Но и прямых сведений достаточно. Взять хотя бы вашего отца. Он ведь получил десять лет без права переписки?
    - Откуда вы это знаете?!
    - Всё очень просто, - успокоил Иосифа собеседник. - Вы сами сказали, что вам об отце ничего не известно. А раз так, значит десять лет без права переписки. В тридцать седьмом был ещё и расстрельный приговор. Но о нём родственников извещали.
    - Что вы ещё, Артём Прохорович, обо мне знаете?
    - Ваша мать врач по профессии?
    - Да. Но это-то откуда вам известно?
    - Это лишь достовенное предположение. Вы наследуете материнскую профессию, потому что она одна была для вас постоянным примером, достойным восхищения. Я знаю несколько подобных еврейских семей.
     По коридору к ним приближался Лопахин, и Иосиф резко изменил тему разговора.
    - Значит, ваша душа может удаляться в поисках информации только во время сна? - спросил он достаточно громко.
    - Совершенно верно, молодой человек, - подхватил тему Пречистенский. - Я, перед тем, как заснуть, даю своей душе задание. И она его выполняет.
    - Иосиф, в приёмный покой привезли нового больного, - сообщил подошедший врач, - пойдёмте.
     Иосиф попрощался с Пречистенским и последовал за врачом.
    - Как ваш пациент? - поинтересовался Лопахин. - Колется?
    - С большим трудом. Это у нас уже вторая беседа. Вначале он совсем не хотел говорить о своём заболевании. Всё выспрашивал, кто я и откуда. А вот, буквально сейчас, стал раскалываться.
     Весь последующий день Иосиф время от времени возвращался к мыслям о Пречистенском. Удался ли эксперимент, предложенный мамой? Как будто, да. Но полной уверенности всё же не было. Разве Пречистенский не может быть профессиональным провокатором, которого засылают в различные учреждения с целью выявления неблагонадёжных? Нет, окончательно разобраться в этом можно только с помощью указанных мамой признаков - пульса и температуры тела.
     В конце рабочего дня к нему подошла Римма.
    - Так что, Иосиф, послезавтра выходим на ночное дежурство?
    - Да, Римма. Что нужно взять с собой?
    - Вроде ничего. К чаю я чего-нибудь прихвачу.
    - Что ты имеешь в виду?
    - Ты не откажешь мне в удовольствии угостить тебя вареньем?
    - Спасибо, Римма.
    Он ни о чём больше не спрашивал. А вдруг её варенье опять окажется земляничным. События жизни не должны повторяться, как мелодия заигранной граммпластинки.


ГЛАВА 14. С ПРИВКУСОМ  МЯТЫ

                Глава "Любовь" из книги "Бытия",
                Её язык загадочен и труден,
                И, в одиночку, в суматохе буден
                Его не разберёт душа твоя.

     Они с Риммой сидели на посту медсестёр с видом на коридор, куда выходили двери больничных палат. Здесь имелся стол с несколькими стульями, телефон, аптечка, связка ключей на стене и розетка для электроплиты, на которой кипятили чай. Дежурный врач Феликс Филлипович спал на кушетке в ординаторской. Он был уже на пенсии, но в период летних отпусков профессор приглашал его на временную работу.
     Около двенадцати часов ночи они вместе с врачом обошли палаты. Врач ушёл в ординаторскую, а Римма с Иосифом на пост медсестёр. Она сразу же занялась приготовлением чая и достала из своей сумки поллитровую банку варенья.
    - Я не скажу, Иосиф, что  моё  варенье  самое  вкусное,  но очень ароматное. Попробуй.
     Оно могло быть вишнёвым, сливовым, смородинным или яблочным. Но, увы, это было земляничное варенье. В конце концов, какое это имеет значение? Почему он, как душевнобольной, зацикливается на таких мелочах? Потому что они знаменуют повторяемость последующих событий? Он зачерпнул ложечкой немного варенья и попробовал.
    - Ну, как, Иосиф? Ты обратил внимание на привкус?
    - Да. Очень приятный. В чем же секрет?
    - А ты не догадываешься? Что ты, вообще, о нём думаешь?
    - Хм. Я бы сказал, что его приготовил человек с мягким, доброжелательным характером, кроткий и уступчивый.
    - О чём ты говоришь, Иосиф? Я имела в виду его состав.
    - К сожалению, Римма, в этом я ничего не понимаю.
    - Мама добавляет в него мяту. Это наш собственный рецепт.
    - Похоже, - согласился Иосиф, - узнаю. Прекрасный привкус.   
     Несколько минут они молча смаковали чай с вареньем.
    - Мы можем познакомиться поближе? - предложила Римма. - У тебя большая семья?
    - Только мама.
    - Но, наверное, есть невеста?
    - Ты знаешь, Римма, я, конечно, не безразличен к девушкам. Но пока моя голова занята психиатрией. У меня полно идей. А ты?
    - У меня тоже только мама.
    - Я думал, ты замужем.
    - Должна быть замужем, - уточнила она грустно. - Мне двадцать шесть лет. У меня и жених был. Но вмешалась война. Отец погиб на фронте в сорок втором, а жених в сорок четвёртом. Мои родители - строгие религиозные евреи.       Предполагалось, что прямо из-под маминого крыла девочка должна попасть под опеку мужа. И вот результат. Засыхаю на корню.
    - Свежо предание. Ты симпатичная девушка.
    - Наверное, я немного преувеличила, - призналась она. -
Мама нашла мне нового жениха. Правда, чувств к нему у меня никаких.
    - Всё это очень сложно, - воспользовался он банальной фразой.
    - Совсем нет. Я мечтаю влюбиться в парня, вроде тебя. А потом и замуж можно. Хоть будет, что вспомнить. 
     Наступила длительная пауза.
    - Ты что-то говорил о своих идеях в области психиатрии? - вспомнила она. - Наверно, я это могла бы понять.
    - Меня, Римма, интересуют люди с паранормальными способностями. Вроде нашего пациента Пречистенского.
    - Но разве он не параноик?
    - Нет. Я разговаривал с профессором. Его паранойя под сомнением. А у меня собственный подход к этой проблеме. Я уже давно собираю данные об обладателях таких способностей.
    - Ты интересный парень, - засмеялась она. - Какие же данные ты собираешь?
    - Самые общие, включая температуру тела и пульс во время сна. Если их измерить у Пречистенского, я бы внёс их в свою таблицу и потом проанализировал.
    - Но, по-моему, Иосиф, это небезопасно. Наш институт связан с органами. Эти ребята шутить не любят. Почему бы тебе не рассказать профессору о своих исследованиях?
    - Тогда он сам проведёт эти опыты и напишет книгу. А мне хотелось бы сохранить своё право на авторство. Это же моя идея.
    - Тогда давай измерим, - предложила Римма.
     Было около часа ночи. Они взяли термометр, фонарик и пошли к палате номер шесть. Внутри палаты у двери горел тусклый ночник. Больные спали. Пречистенский с изжелта бледным лицом и беззвучным дыханием походил на покойника.
    - Иосиф, - прошептала Римма, - он похож на мертвеца!
    - Это только так кажется. Посвети мне.
     Иосиф взял Пречистенского за левую руку, нащупал пульс и, глядя на ручные часы, освещаемые Риммой, начал считать. Потом он поставил пациенту подмышку термометр и, взяв под руку обмершую медсестру, пошёл к выходу. Они минут семь стояли в коридоре, после чего Иосиф вернулся к пациенту и вытащил термометр. У ночника он посмотрел показание термометра, а затем сунул его себе подмышку и вышел в коридор. Римма сразу же подошла к нему и, глядя снизу вверх огромными тёмными глазами, прошептала:
    - Все прошло благополучно?
    - Да, всё в порядке.
    - А у меня, Иосиф, душа ушла в пятки. Хочешь убедиться? - она взяла его правую руку и прижала к своей левой груди.
     На ладонь Иосифа передавались сильные удары её сердца.
    - Успокойся, Риммочка, всё уже позади.
    - Я волнуюсь теперь даже сильнее, чем в палате, - прошептала она, удерживая его руку.
     От этой руки по его телу катилась горячая волна возбуждения, и его губы потянулись навстречу её губам. Их поцелуй был вдруг прерван звуком упавшего предмета. Они отстранились друг от друга и оторопело смотрели на лежавшие на полу осколки разбитого термометра.
    - Я совсем забыл о нём.
    - Постой, пожалуйста, здесь, - решительно прошептала она.
     Римма ушла и через минуту вернулась, держа в одной руке тетрадный лист, а в другой связку ключей, ту, что висела на дежурном посту. Она аккуратно сгребла осколки термометра на тетрадный лист и отнесла их в мусорную урну в конце коридора. Иосиф следовал за ней.
    - Иосиф, ты знаешь, что там? - она указывала на последнюю боковую дверь без номера, которую он видел и раньше.
    - Нет.
    - Я покажу тебе, - она выбрала из связки подходящий ключ и отперла дверь.
     Они вошли, и Римма включила свет. В этой палате была только одна койка и имелись письменный стол, гардероб и книжный шкаф. Окно было занавешено шторой из плотной ткани. Всё это больше напоминало гостиничный номер.
    - А это что за дверь? - он указал на левый дальний угол палаты.
    - Там туалет и душ, - объяснила Римма. -  Это палата для привилегированных пациентов. Она часто пустует.
    - Какие же это пациенты?
    - Известные артисты, ученые, родственники начальства. У одних алкоголизм, у других депрессия или нервный срыв.
    - А мы здесь в каком качестве? - усмехнулся Иосиф.
    - Ты в роли доктора, а я твоя пациентка, которая всё ещё не избавилась от стресса, пережитого в шестой палате. - Она выключила общий свет и включила ночник. - Твоя психотерапия так неожиданно прервалась из-за этого злополучного термометра.
    - На чём же мы остановились? - он начинал входить в роль.
    - Ты определял параметры моего сердцебиения.
    - Вспомнил. В принципе, это можно продолжить.
    - Я вам полностью доверяю, доктор, - прошептала она.
     В порядке возобновления психотерапии он положил ладонь на её грудь, она закрыла глаза, и они начали целоваться.
    - Сердцебиение даже усилилось, - отметил Иосиф в перерыве между поцелуями. - Мы недооценили последствия стресса.
    - Как вы находите моё сердце, доктор?
    - Боюсь, я вынужден рекомендовать постельный режим.
    - Неужели положение настолько серьёзно? Моя болезнь никогда не заходила так далеко.
    - Вы вправе не выполнять моих предписаний.
    - Я бы никому не позволила, доктор. Но вам я так доверяю. 
    - Тогда постельный режим! - он подхватил её на руки и опустил на койку.
    - Подождите, доктор! Может быть, не стоит торопиться?
    - Ты боишься остаться без сертификата непорочности?
    - Нет. У меня есть оправдание. У меня был жених, почти муж.
    - Тогда ничего не бойся, моя хорошая.
    - Но как же так, Иосиф?! Я не знаю...
     Они относительно быстро преодолели неизбежные трудности. Только в самом начале Римма  вскрикнула  от  острой боли. Когда всё кончилось и они лежали  рядом,  она  наклонилась над ним.
    - Иосиф, ты замечательный парень. Мы и знакомы-то дней
пять, а ты уже уложил меня в постель и сделал всё, что нужно. У тебя особый дар.
    - Что? - встрепенулся он. - Какой дар?
    - Я говорю о твоём даре мужского обаяния, - она поцеловала его в щеку. - Ты был безупречен. Ни одного неприятного действия или слова. И твоя психотерапия бесподобна.
     Она сказала, что он был безупречен? Пока он
высокопарно рассуждает о предназначении своего уникального дара познания, судьба подсовывает ему совсем другое амплуа. Как вы, Иосиф Яковлевич, относитесь к роли квалифицированного дефлоратора? Это у вас неплохо получается. Такое предназначение недостойно? Ну, почему же? В этой области тоже были свои гении. Дон Жуан и Казанова. И им лучшая половина человечества отдаёт должную дань почтения. Смотрите, Иосиф Яковлевич! Жизнь так легко истратить понапрасну. В истории было немало плохих премьерминистров, полководцев или писателей, которые могли бы стать талантливыми поварами, портными или столярами. И, если роль открывателя новых знаний вам не по плечу, тогда, может быть,...
    - Иосиф, неспокойно мне как-то, - прервала его размышления Римма. - Мы бросили дежурный пост.
     Без четверти три они уже сидели на посту, и Римма готовила чай. Потом они дремали, сидя на стульях. В семь часов утра подошел дежурный врач.
    - Так что, молодые люди, ночь прошла спокойно?
    - Да, Феликс Филиппович.
    - Хорошо, - подытожил он. - Пойду-ка я умоюсь.
    - И мне неплохо бы умыться, - решил Иосиф, когда ушёл врач.
     Он поднялся и пошёл по коридору. Дойдя до ординаторской, он огляделся и, резким движением открыв дверь, вошёл внутрь. Его целью был настенный шкафчик. Он быстро достал знакомую картонную коробочку, высыпал на ладонь с десяток таблеток плацебо и вернул коробочку на место. Затем завернул плацебо в листок бумаги  и, незамеченный,  вышел из ординаторской.
     Умывшись, Иосиф дошёл до палаты номер шесть и приоткрыл дверь. Пречистенский был уже на ногах. Иосиф дождался, когда он, с полотенцем через плечо, вышел в коридор.
    - Артём Прохорович, доброе утро!
    - Это вы, Иосиф? В такую рань? Здравствуйте!
    - У меня было ночное дежурство, - объяснил Иосиф. - Мне нужно вам кое-что сообщить.
    - Я вас слушаю.
    - Артём Прохорович, я теперь точно знаю, что вы не параноик. И ваши рассказы о ночных видениях - чистейшая правда.
    - Что?! - Пречистенский испуганно смотрел на Иосифа. - Профессор тоже об этом знает?!
    - Нет. Он не знает и от меня не узнает.
    - Спасибо, Иосиф! Но откуда у вас такая уверенность?
    - У меня нет времени, Артём Прохорович. Я зайду к вам завтра, часов в девять вечера. Тогда и поговорим. А сейчас я хотел бы вам передать вот это, - он достал из кармана крохотный свёрток.
    - Что это?
    - Это плацебо - имитатор лекарств, который дают пациентам для внушения. Вам уже что-то давали?
    - Пока нет.
    - Вам, Артём Прохорович, назначат психотропные препараты, возможно, уже сегодня. Необходимо незаметно заменить их на плацебо и демонстративно выпить на глазах у медперсонала.
    - Что собой представляют эти препараты?
    - Они должны лишить вас воли и побудить к откровенности. Это продукт секретных фармацевтических лабораторий МГБ.
    - Я должен вас благодарить, Иосиф? Но, войдите в моё положение. Какие гарантии, что вы не агент органов? Что вы под видом помощи не пытаетесь вызвать меня на откровенность? И что ваше плацебо не есть тот самый психотропный препарат?
    - Кое-какие гарантии у вас, Артём Прохорович, есть.
    - Какие?!
    - Третьего дня вечером вы побывали в моём доме и слышали мой разговор с мамой. Теперь я абсолютно уверен в этом.
    - Допустим, - согласился Пречистенский, - но ведь и ваш разговор мог быть всего лишь инсценировкой.
    - Конечно, - признал Иосиф, - но вы должны поверить мне,
пусть даже с риском. Другого выхода у вас нет. Я ведь тоже рискую. Если вы меня выдадите, меня ждёт участь моего отца.
    - Да?! - последние слова Иосифа произвели на Пречистенского заметное впечатление. - Но вы забыли сообщить мне главное.
    - Что я забыл? - не понял Иосиф.
    - Допустим, я приму плацебо вместо психотропных средств. Но после этого мне необходимо правдоподобно имитировать их воздействие. А как это делать?
    - Извините, Артём Прохорович, это моё упущение. У меня, к сожалению, самые общие сведения о подобных препаратах. Но, логично предположить, что вы должны демонстрировать безвольное выражение лица и готовность к откровению.
    - Хорошо, Иосиф. Я вам бесконечно благодарен.
     Иосиф пошел к дежурному посту. Навстречу ему попалась молоденькая медсестра, пришедшая на работу в первую смену. Перед самым носом Иосифа она вдруг резко повернула вправо, чтобы войти в палату, и ему не удалось избежать столкновения.
    - Извините, - сказала девушка, с интересом взглянув на него.
    - Меня зовут Иосиф.
    - Может быть вы ещё и Виссарионович? - она засмеялась и вошла в палату.
     Иосиф сел на свой стул на дежурном посту, а Римма пошла поливать горшки с геранью, расположенные метрах в пятнадцати от поста. К восьми часам подошёл Лопахин.
    - Римма Исаевна, Иосиф, здравствуйте! Как дежурство? 
    - Всё в порядке, Анатолий Романович.
    - Как Пречистенский?
    - Утром я видел его в коридоре. А что, если, с вашего разрешения, я приду на ночное дежурство чуть пораньше, чтобы с ним поговорить? - Иосиф стремился легализовать свою предстоящую встречу с пациентом.
    - Почему бы и нет, - согласился врач. - Так вы, ребята, отдыхайте. Всего хорошего.
     Иосиф и Римма быстро собрались и пошли к выходу.
    - Иосиф, какие же пульс и температура были у спящего Пречистенского? - вдруг вспомнила она по дороге.
    - Да, в общем, и спрашивать-то не о чём, - втягивать её в это дело он не хотел ни в коем случае. - Получается, что Пречистенский всё таки параноик. 
      Перед самым выходом она остановилась.
    - Можно я поцелую тебя? Мы не увидимся целые сутки.
 
      Иосиф благополучно добрался до дома, позавтракал и лёг спать. С мамой он встретился только в девять вечера, когда вернулся с тренировки. Он поспешил рассказать ей новости.   
    - Мама, прошлой ночью во время дежурства я измерил температуру и пульс у того пациента, о котором рассказывал.
    - Да, - она с интересом взглянула на сына, - и какой результат?
    - Пульс сорок три, температура тридцать пять и восемь.
    - Значит, это то же самое, что и у тебя. Твоя температура бывает ниже, но совсем не обязательно абсолютное совпадение.
    - Я тоже так решил. А как такой человек во сне выглядит?
    - Ох, Иосик, - спохватилась Фаина Моисеевна, - я совсем забыла. Это важный признак. Когда у нас проводили обыск, офицер НКВД, как я поняла, подозревал в тебе покойника. Неестественное, изжелта бледное лицо и беззвучное дыхание.
    - Точно так выглядел и пациент.
    - Тогда сомнений в диагнозе быть не должно.
    - Это значит, мама, что он не параноик. Я дал ему плацебо.
    - Зачем?!
    - Чтобы  он  принимал  его  вместо  психотропных  препаратов.
    - Господи! - взмолилась Фаина Моисеевна. - Теперь я должна молить Бога, чтобы он пожалел тебя, неразумного!
    - Почему, мама? Никто же, кроме меня, ему не поможет.
    - Как же ты не понимаешь, глупенький мой, что он выдаст тебя? Люди, которые им занимаются, умеют выбивать и не такие показания. Ты же у меня только один!
    - Успокойся, мама. Я буду очень осторожен.


ГЛАВА 15. СОКРОВЕННАЯ ТАЙНА БЫТИЯ

                Любимого с собою позови,
                И с ним читайте, времени не меря,
                Она откроет потайные двери
                В хоромы заповедные любви.
    
     Когда Иосиф приехал на ночное дежурство, Римма уже была на месте. После обхода, вернувшись на пост медсестёр, он раскрыл свою сумку и достал букетик фиалок. Эти цветы он купил на станции метро ещё по дороге на тренировку.
    - Риммочка, это тебе, вместе с моими поздравлениями.
    - Спасибо, Иосиф. Я тронута. А с чем ты меня поздравляешь?
    - Как же? Разве вчера в твоей жизни ничего не произошло?
    - Ох, Иосиф! Для меня это событие просто потрясающее. Я тоже кое-что принесла. Сказала маме, что у сотрудницы день рождения, так она спекла пирожки и кемелах и отдала мне полбутылки вина. Оно у нас осталось ещё с Нового года.
    - Чудесно! Значит, устроим пиршество?
    - Да. Я займусь чаем, а ты пока погуляй.
    - Хорошо, Римма. Но раз у меня есть время, хотелось бы посмотреть, какие лекарства используют для лечения душевнобольных. Наверно, назначения где-то фиксируются?
    - Конечно. Они  записаны в  специальном  журнале в ординаторской. Ты можешь попросить его у врача.
     Иосиф пошёл в ординаторскую. 
    - Феликс Филиппович, нельзя ли посмотреть журнал регистрации назначений? Для меня это вроде практики.
    - Пожалуйста. Сейчас достану из шкафа. 
     Получив журнал, Иосиф начал его просматривать. Вот седативное средство. С ним он был знаком. Здесь плацебо. Понятно. А вот и палата номер шесть. Пречистенский. Сегодня ему был назначен препарат с необычным обозначением. Такое же назначение было сделано и Хавкину из третьей палаты.
    - Феликс Филиппович, можно вопрос?
    - Конечно, Иосиф.
    - Большинство лекарств мне знакомы. А вот это я не знаю.
    - Мне оно тоже не знакомо, - признался врач. - Подобную индексацию применяют для средств, ещё не допущенных к широкому клиническому использованию. Только профессор имеет право их применять. А кому его давали? Хавкину? Я его знаю. Тяжелая форма паранойи. Очевидно, это лекарство из группы нейролептических.
    - Какое у них действие?
    - Они угнетают функции центральной нервной системы, могут подавлять галлюцинации и бред, что и нужно для параноиков.
     Иосиф вернулся на пост около половины первого. Римма уже всё приготовила и с нетерпением ждала его возвращения. Они выпили немного вина, закусили пирожками и стали пить чай с печеньем кемелах. Потом она снова наполнила стаканы вином.
    - Римма, какие часы ночной смены ты считаешь самыми спокойными? - поинтересовался он.
    - С часу до четырёх. В это время сон у пациентов самый крепкий. Потом они начинают выходить, кто в туалет, кто покурить.
    - Так уже начало второго, Риммочка.
    - Да? - удивилась она. - Если хочешь, мы можем пройтись по отделению, послушать, всё ли спокойно в палатах.
     Они побрели по коридору. Всё было тихо.
    - А там ещё никого нет? - он указал на палату без номера.
    - Не знаю. Я вот и ключи прихватила. Можем посмотреть.
     Она отперла дверь, и они вошли в палату.
    - Как, Римма, твой вчерашний стресс? Рецидивов не было?
    - Как будто не было.
    - Но лишний курс психотерапии тебе бы не повредил.
    - Что ты имеешь в виду?
    - Прежде всего, конечно, сердцебиение, - объяснил Иосиф.
     Она ничего не ответила. Но и некоторое время спустя,
лёжа рядом с ним на койке после повторения вчерашнего курса, она не откликнулась ни звуком, ни хоть каким-нибудь намёком на свои чувства.
    - Риммочка, ты как? - забеспокоился Иосиф.
    - Ничего.
    - Так всё это действо тебя совсем не вдохновляет?
    - Как тебе сказать, Иосиф. Этот курс внушает мне уверенность. Я перестаю быть вечной ущербной девственницей. Но, насколько я понимаю, женщины при этом испытывают нечто большее.
    - И ты будешь испытывать.
    - Что же это будет, Иосиф? Ты мог бы мне объяснить?
    - Наверно, Риммочка, это похоже на ощущение полёта. Ты будешь парить в облаках, как счастливая птица. Нужно только верить, что этот момент обязательно наступит.
     И он наступил минут через сорок, уже при следующем курсе. Через несколько минут после его окончания она не могла сдержать нахлынувшего восторга. 
    - Иосиф, у меня даже не было представления, какое это яркое ощущение! Ты научил меня летать. Теперь я с нетерпением буду ждать следующего полёта. Отныне я твоя добровольная рабыня.
    - Нет, Риммочка. Ты не рабыня. Теперь ты сама будешь властвовать над мужчинами, приближая к себе тех, кому готова подарить свою близость.
    - Ты хочешь сказать, что я теперь стану, как Олечка?
    - А что Олечка? - удивился Иосиф.
    - Она помыкает ухажерами, как только ей заблагорассудится. Только  в  этом  году  у  неё уже, помоему, третий парень.
    - Значит и ты сможешь, как Олечка, если захочешь.
    - Да? Разве в моём облике теперь что-то изменилось?
    - Конечно. Твоё новое знание меняет выражение твоих глаз, улыбку, осанку, походку. Мужчины не могут этого не заметить.
    - Ох, Иосиф, ты сказочник. Но мне совсем не хочется быть Олечкой. Стать твоей женой - это предел моих мечтаний. Хотя, я не надеюсь. Всё таки мне двадцать шесть, а тебе
девятнадцать.
     Был уже четвёртый час ночи. Чтобы по-очереди принять душ, одеться и привести в порядок палату, оставалось не так много времени. В четыре часа они уже были на дежурном посту.
     Утром Иосифу удалось поговорить с Пречистенским. Он шёл к туалетной комнате, слегко припадая на правую ногу.
    - Артём Прохорович, доброе утро! Какие новости?
    - Привет, Иосиф! Вчера мне давали две таблетки. Я незаметно заменил их на плацебо. Но как себя вести, до сих пор не знаю.
    - Точно такое же лекарство вчера давали больному Хавкину из третьей палаты. Вы должны подражать ему.
    - Понимаю.
    - Артём Прохорович, сегодня я приду на дежурство часов в девять вечера, чтобы поговорить с вами. До свидания.
    - Всего хорошего. Спасибо.
     Иосиф пошёл к посту, и ему снова встретилась молоденькая медсестра, с которой он вчера столкнулся. Она остановилась напротив него, и он вынужден был сделать то же.
    - Мы так вчера и не познакомились, - улыбнулась она, поправляя белокурый локон, упавший на лоб. - Меня зовут Оля.
    - А как ваше отчество?
    - Анатольевна.
    - Очень приятно, Ольга Анатольевна. Я Иосиф.
    - У меня к вам дело, Иосиф. Со следующей недели мне дежурить в третью смену, а мой напарник, очевидно, не сможет, по  семейным  обстоятельствам.  Вот я и решила приглсить вас.
    - Разве, Ольга Анатольевна, врач не разрешит  эту  проблему сам?    - Разрешит, - признала она, - но он пошлёт мне дядю Пашу. А слушать его храп удовольствие ниже среднего. Вы не хотите со мной дежурить?
    - Что вы, Ольга Анатольевна? Просто мой тренер против третьей смены. Он говорит, что это сводит на нет все его усилия.
    - Где вы тренируетесь? - заинтересовалась она.
    - В клубе Железнодорожников. Секция бокса.
    - Я там тоже тренировалась. Художественная гимнастика.
    - Это заметно, - Иосиф остановил восхищённый взгляд на её фигуре, - вы, должно быть, достигли высот?
    - У меня был первый разряд. Но дальше я тренироваться не стала. Мне совсем не хотелось подчинять спорту всю жизнь.
    - К сожалению, Ольга Анатольевна, мне пора идти. Анатолий Романович уже, наверно, подошёл. Рад был познакмиться.
    - До свидания! - она протянула ему руку.
     Её продолговатую, изящную и твёрдую ладонь Иосиф задержал в своей руке. Интересно, что она кладёт в своё земляничное варенье? Подснежники, не иначе. Хотя, как добавить апрельские подснежники в июльскую землянику? В том-то и дело. Это её собственный неповторимый рецепт.
    - До свидания, Ольга Анатольевна.
     Иосиф пошёл к дежурному посту. Римма в отдалении поливала цветы. Она улыбалась. Её улыбка не была кому-то адресована, она была обращена внутрь. Подошёл Лопахин.
    - Доброе утро, Иосиф! Как дежурство?
    - Всё в порядке, Анатолий Романович.
    - Доброе утро, Римма Исаевна! - поздоровался врач с подошедшей Риммой. - О! В вашей жизни, наверное, произошли какие-то приятные события?
    - Почему, Анатолий Романович? - смутилась она.
    - Да вы просто светитесь, - улыбнулся врач.
     Когда Римма и Иосиф вместе уходили с дежурства, она
остановилась перед выходом.
    - Иосиф, ты слышал, что сказал Лопахин?
    - И я об этом говорил. Ты познала сокровенную тайну бытия.
    - Но я  думала, ты шутишь. Неужели это правда?!
    - Риммочка, отныне мужчины не будут сводить с тебя  глаз.
    - Ты смеёшься, Иосиф? Теперь у меня только и мыслей, что о предстоящей ночи. Поцелуй меня на прощанье.
     Иосиф вдруг вспомнил своё последнее свидание с Наташей до её свадьбы. Такая похожая ситуация. Тогда их тоже ждала многообещающая ночь. Он попытался отделаться от неприятных воспоминаний. Опять эта навязчивая мысль о неизбежной повторяемости событий. Неужели ожиданиям Риммы, да и его самого, сбыться не суждено?! 
     Он смотрел вслед уходящей Римме и не мог оторвать глаз. Необычайная женская привлекательность, которую он пророчил ей, как результат его любовных объятий, чудесным образом становилась реальностью. Подол её платья так вызывающе скользил по соблазнительным икрам ног. И колебания бёдер вокруг потаённой гибкой оси в сочетании с едва заметной подвижностью хрупких плеч создавали волнующий ансамбль женственности, способной разрушить самоё стойкое мужское равнодушие. Но не он же создал всё это очарование прошлой ночью?! Он лишь добавил последний штрих, после чего картина засияла всеми своими красками.
     Иосиф вернулся домой, позавтракал и лёг спать. Проснулся он около четырёх часов. Сегодня ему не нужно ехать на тренировку. Вечером у него встреча с Пречистенским. Тема этой встречи вскоре полностью вытеснила из его сознания всё остальное. К приезду Иосифа, Пречистенский уже ждал его в коридоре.
    - Добрый вечер, Артём Прохорович! Как прошёл день?
    - Здравствуйте, Иосиф! Спасибо. Мне опять давали две таблетки, и я вместо них демонстративно выпил плацебо.
    - Вы видели Хавкина?
    - Да. Он выглядит совершенно подавленным, глаза опущены, на губах слюна. Целый день я безуспешно пытался подражать его поведению. Увы, мне это не дано. Вся  надежда на вас.
    - У меня, Артём Прохорович, ещё нет врачебного диплома. Но, я прочёл Фрейда, Юнга, Ганнушкина, Бехтерева. Я разработаю для вас убедительную модель поведения. Только помогите мне.
    - Каким образом?
    - Расскажите всё о себе и своих паранормальных способностях.
    - С чего же начать? - тяжело вздохнул Пречистенский.
    - Начните с удара молнии. У вас справа остался шрам?
    - Что?! Иосиф, я никому об этом не рассказывал. Как вы узнали? Откуда, вообще, все ваши знания о моих способностях?
    - Достаточно того, что они у меня есть. Это основа для вашей надежды. Вы ведь находитесь в очень непростой ситуации.
    - Да, Иосиф. Дракон, с которым я начал игру, всесилен и беспощаден. Моё положение, практически, безнадёжно. Я вам всё расскажу. Тем не менее, откуда ваши знания?
    - Я довольно давно изучаю людей с паранормальными способностями. Вот скажите, Артём Прохорович, вы женаты?
    - Я разведён.
    - Ваша бывшая жена не говорила, как вы выглядите во сне?
    - Боже мой, Иосиф, вы и это знаете? Жена вначале так испугалась, что вызвала скорую. Потом она оправдывалась тем, что я выглядел, как мертвец. И впоследствии она не могла отделаться от впечатления, что лежит в постели рядом с покойником.
    - Артём Прохорович, давайте вернёмся к молнии. В каком возрасте она вас поразила?
    - В шестилетнем. Во время грозы я стоял под деревом у своего дома. У меня до сих пор на правой лопатке красноватая полоска шрама. А почему на правой? Есть какая-то закономерность?
    - Если бы  молния  попала  в левую сторону, мы  бы с вами
не разговаривали. Сердце не выдерживает таких ударов.
    - Логично, - согласился  Пречистенский. -  Так  вот,  после
молнии я сутки был без сознания. У меня почернела правая сторона тела, не слушалась правая нога и болела печень. Я вынужден был пойти в школу на год позже. И выпить с друзьями, как истинно русский человек, до сих пор не могу. Печень не позволяет. А из-за ноги меня в армию не брали.
    - Вас что, не лечили?
    - О чём вы говорите, Иосиф? Семнадцатый год. Разруха. Отец, офицер, погиб на фронте в пятнадцатом году. В восемнадцатом у нас конфисковали дом и сто десятин земли. Мать с трудом зарабатывала на жизнь уроками музыки и репетиторством.
    - Как же с такой родословной вы поступили в университет?
    - Это заслуга моей незабвенной бедной мамы. Она в двадцать втором году вышла замуж за партийного выдвиженца Пречистенского Прохора Харитоновича. При условии, что он усыновит её ребёнка. Это условие не вызывало у отчима особого восторга. Хромой дворянчик ему был несимпатичен. 
    - Вы очень любили свою мать?
    - Я её боготворил, - признался Пречистенский. - Подозреваю, она пошла на это замужество исключительно ради того, чтобы я смог получить образование.
    - Вот видите, Артём Прохорович, и у меня преклонение перед матерью, и неоднозначное отношение к властям, и трудности с образованием. Наши судьбы удивительно похожи, хотя мы и люди разных национальностей и сословий.
    - Дорогой мой, - откликнулся Пречистенский, - главное в человеке личность, а национальность, дворянский титул - всего лишь антураж. Посмотрите на российскую историческую сцену. Отпрыск могущественной царской династии оказывается ничтожеством, а безвестный сын сапожника, к тому же нерусский, становится богоподобным повелителем страны.
     Иосиф помолчал. Этот разговор затрагивал чувствительные струны его души. Но у него было слишком мало времени.
    - Итак, Артём Прохорович, вы поступили в университет.   
    - Да, хотя с новой фамилией мне не очень повезло.
    - Почему?
    - Каждому образованному русскому человеку было ясно, что её носитель из духовного сословия - главного врага новой власти. Такие фамилии, как Вознесенский, Троицкий, Рождественский, Пречистенский, принимали при пострижении в монахи или рукоположении. К счастью, советские кадровики избытком образования не отличались. Отчим безнаказанно писал в анкетах, что он из крестьян. А я, при поступлении в университет, указал в графе "Социальное происхождение": отец - партийный работник, мать - домохозяйка.
    - Ещё один вопрос, Артём Прохорович. К делу он не относится. Вы можете не отвечать. Какова ваша настоящая фамилия?
     Пречистенский задумался.
    - Хорошо, что вы позволяете мне не отвечать. Но эта тайна, в сущности, ничего не меняет. Я Анненков.
    - Граф Анненков?!
    - Да. Вам эта фамилия о чём-то говорит?
    - Мир тесен, Артём Прохорович. Граф Анненков сидел с моим отцом в одной камере.
    - Вы помните его имя?
    - Нет. Сокамерники называли его просто граф.
    - Всё равно, я знаю, это младший брат отца. Мама говорила в тридцать седьмом, что дядю Колю арестовали.
    - А вам хоть что-нибудь известно о его семье?
    - Нет. Став Пречистенскими, мы постоянных контактов со старой роднёй уже не поддерживали.
    - У вашего дяди осталась дочь, Маша. Красавица.
     В начале коридора появился Феликс Филиппович. Иосиф взглянул на ручные часы. Было уже около одиннадцати. А он так и не успел многого выяснить.
    - Артём Прохорович, к сожалению, разговор придётся прервать. Может быть, продолжим его после двенадцати? 
    - Хорошо, - он, не спеша, направился в свою палату.
     Иосиф пошёл навстречу врачу.
    - Добрый вечер, Феликс Филлипович.
    - Здравствуйте, Иосиф. Вы сегодня пришли пораньше?
    - Да. Лопахин разрешил мне поработать с его пациентом. Вы его сейчас со мной видели. Для меня это практика.
    - Какой у него диагноз?
    - Паранойя, Феликс Филиппович.
    - А конкретнее?
    - Он рассказывает о своих ночных видениях, якобы позволяющих ему собирать бесценную информацию.
    - Это не очень характерный случай. Вот физик Хавкин уверяет, что открыл новую форму существования материи. Его бред носит профессиональный характер. Это классическая паранойя.
    - Что за новая форма материи? - поинтересовался Иосиф.
    - Он утверждает, что это вакуум.
    - Ничего себе!
    - Ладно, Иосиф. Я вас с Риммой жду в ординаторской. 
     Иосиф отправился на дежурный пост. Римма опаздывала. В двенадцать часов он пошёл к врачу.
    - Феликс Филиппович, Римма, возможно, задержалась в дороге. Мы ведь можем сделать обход и без неё?
    - Согласен.
     К половине первого они закончили обход. Риммы всё ещё не было.


ГЛАВА 16. ИГРА С ДЬЯВОЛОМ

                Там, на арене Колизея,
                Где Ненависть и Доброта
                На развлеченье ротозеям
                Дерутся с пеною у рта   

     Без четверти час зазвонил телефон. Иосиф схватил трубку.
    - Это ты, Римма? Наконец-то. А мы теряемся в догадках.
    - Иосиф, - её голос был заметно взволнован, - я звоню из
четвертой городской больницы.
    - Что с тобой случилось?
    - Со мной ничего. У моей мамы инфаркт. Сейчас ей уже лучше.
    - Очень тебе сочувствую, Риммочка.
    - Спасибо, Иосиф. Надеюсь завтра выйти на работу. А с мамой посидит тётя Броня, её младшая сестра.
    - Хорошо, Римма. Ждём тебя на работе. Всего наилучшего.
     Иосиф положил трубку. Произошло то, чего он опасался? Его роман с Риммой прервался так же внезапно, как когда-то с Наташей. Только не нужно об этом всё время думать. Иначе он сам скоро станет пациентом Института имени Сербского. Прежде всего, нужно проинформировать дежурного врача. Он встал и пошёл в ординаторскую.
    - Феликс Филиппович, звонила Римма. У её мамы инфаркт, и она не может её оставить. Она обещает завтра выйти на работу.
    - Кто же будет дежурить сегодня?
    - Разве я не могу заменить медсестру? - успокоил его Иосиф. - Я же студент мединститута, и, кроме того, у нас всё спокойно. 
    - Хорошо, Иосиф.
    Он вышел из ординаторской и остановился. Создавались уникальные условия для общения с Пречистенским. Иосиф направился в шестую палату. Пациент не спал.
    - Артём Прохорович, - прошептал Иосиф, - пойдёмте на пост медсестёр. Сегодня я там один.
     Вскоре они сидели на дежурном посту, и Иосиф угощал Пречистенского чаем.
    - Артём Прохорович, мне необходимо ещё многое выяснить. В частности, как вы узнали о своих способностях?
    - Сначала я считал, чио все так могут, - вспомнил Пречистенский. - Я сказал маме, что дядя Прохор хочет на ней жениться и вчера говорил об этом со своей матерью. А откуда мне это известно?  Ночью приснилось. И каково же было удивление мамы, когда вскоре отчим сделал ей предложение.
    - В школе вы тоже что-то предсказывали?
    - Не сразу. Только  в  шестом  классе  я  начал  заблаговременно сообщать соученикам их оценки за контрольные работы. На меня сразу же обратили внимание одноклассницы, что мне очень льстило. Потом об этом узнала вся школа.   
    - И никто из взрослых не объяснил вам, как нужно себя вести?
    - Почему же? - возразил Пречистенский, - мама, со свойственной ей кротостью, советовала мне не рассказывать всем подряд о своих возможностях. И классный руководитель просил не будоражить класс понапрасну. Но я не слушал их, пока не почувствовал, что со мной что-то не ладно.
    - Что значит, не ладно?
    - Вокруг меня возникал круг отчуждения. Я был не такой, как все. Ребята обзывали меня колдуном, а иногда, чтобы задеть побольнее, хромым колдуном. Но особое впечатление на меня произвёл случай с Мариной Юрьевной. Была у нас такая учительница химии, лет тридцати пяти, очень красивая, но одинокая. У неё был роман с учителем истории, человеком семейным. Я видел, как они целовались и, по секрету, рассказал об этом соседу по парте Юре Хлюпину. Но вскоре об их романе заговорили все. Ссылались на меня. Артём, мол, это видел. И тогда Марина Юрьевна решила со мной поговорить. Несколько её фраз врезались в мою память навсегда. Она сказала: "Ты, Артём, никогда не думал, для чего тебе дан дар ясновидения? Не для того же, чтобы приносить людям несчастья".
    - И в вас произошёл переворот?
    - Да. Мой дар приносил несчастья и окружающим, и мне самому. И это заставило меня задуматься о его предназначении.
    - О чём?! - Иосиф был поражён. Это так походило на него самого.
    - Мне кажется, каждый одарённый человек, рано или поздно, задумывается об этом. Я стал сообщать одноклассникам ложную информацию об их оценках, и они вскоре оставили меня в покое. Это было в восьмом классе. А поиски предназначения привели меня на философский факультет Московского университета.
     Рассказ Пречистенского произвёл на Иосифа сильное впечатление. Это, по сути, было проигрывание его собственной
судьбы в условной версии, как если бы у него не было умных, любящих родитилей. Рядом с Иосифом находился его духовный двойник с теми же проблемами, что и у него.
    - Артём Прохорович, а какова  природа ваших способностей?
    - Замечательный вопрос, Иосиф. Один мой знакомый, доктор физико-математических наук Марголин, предложил мне объяснение.
    - Чрезвычайно интересно! - оживился Иосиф.
    - Согласно его гипотезе, вся зрительная и звуковая информация в человеческом мозгу преобразуется в электромагнитные колебания очень малой интенсивности, так называемые наносигналы. Современная радиоаппаратура их пока не фиксирует. Мозг же, в принципе, является и излучателем наносигналов и их приёмником. Только последнее его свойство реализуется на подсознательном уровне, порождая вещие сны и предчувствия. Но у отдельных людей приёмник наносигналов передаёт данные в хранилище сознательной информации.
    - Получается так, - напрягся Иосиф, - что вы во сне воспринимаете удалённые слуховые и зрительные образы неживых объектов только через наносигналы мозга другого человека, который находится в том удалённом месте и воспринимает эти объекты непосредственно?
    - Да. Я никогда не получал информацию из зоны, где не было человека, другими словами, где не было мозга-передатчика.
     И тут Иосиф вспомнил, как он во время сна попал в квартиру Наташи перед приходом туда её и Вани Шершнёва. Тогда он чётко видел предметы обстановки наташиной квартиры. Значит ему, Иосифу, чей-то мозг-передатчик не был необходим.
    - А если бы, Артём  Прохорович, вы видели удалённые неживые объекты без участия чужого мозга-передатчика. Гипотеза Марголина могла бы это объяснить?
    - Зачем предполагать то, чего нет? - Пречистенский пристально посмотрел на  собеседника. -  В  принципе,  наносигналы вашего мозга могут работать как волны
радиолокатора, отражаясь от неживых предметов и возвращаясь в ваш же мозг с информацией о них.
    - Предположение это один из инструментов познания, -
попытался оправдаться Иосиф. - У меня по гипотезе Марголина последний вопрос, если позволите.
    - Пожалуйста.
    - Логично предположить, что воображаемые образы тоже генерируют в мозгу наносигналы.  Если воспринимать их, можно знать, о чём человек думает.
    - Это вполне вписывается в гипотезу Марголина, - допустил Пречистенский. - Но, возможно, такие наносигналы значительно слабее. Я их не воспринимаю.   
    - А отличаете ли вы, Атём Прохорович, обычные сны от паранормального видения?
    - Нет, Иосиф. В этом моя проблема.
     Сам-то Иосиф чётко отличал сновидения от паранормальной информации. И мысли читать он мог. Во время обсуждения экзаменационных оценок по физике мысли завуча звучали для него, как живая речь. А дар Пречистенского, значит, был не настолько совершенен?  Может быть он и не подвергался такому шоковому воздействию, как Иосиф.
    - Артём Прохорович, не случалось ли вам ещё когданибудь терять сознание? Может быть, вы тонули и затем были спасены?
    - Нет, - Пречистенский отрицательно покачал головой. - А почему вас это интересует?
    - Я уточняю обстоятельства возникновения вашего дара.
     В это время в коридоре скрипнула дверь и послышались шаги.
    - Иосиф! - послышался голос Феликса Филипповича.
    - Артём Прохорович, это дежурный врач. Я постараюсь увлечь его в ординаторскую. Лишний раз светиться нам незачем.
     Иосиф пошёл на голос врача.
    - Я здесь, Феликс Филиппович. Вы чем-то обеспокоены?
    - Вот, Иосиф, нет медсестры, и я уже не могу заснуть.
    - Да всё спокойно, Феликс Филиппович.
    - Ну ладно. Раз уж я поднялся, схожу в туалет.
    - Приходите на пост, - предложил Иосиф, - я напою вас чаем.
    - С удовольствием, - согласился врач.
     Врач скрылся в туалетной комнате, а Иосиф воспользовался этим, чтобы отправить Пречистенского в палату, предупредив, что завтра опять придёт пораньше. Вскоре подошёл и Феликс Филиппович.
     Когда врач снова ушёл в ординаторскую, было уже начало пятого. В коридоре появлялись отдельные больные. Потом наступило утро. Пришла Олечка. Она поздоровалась с Иосифом и стала о чём-то его спрашивать. Он отвечал машинально, внешне вежливо. Но мысли его всецело были поглощены Пречистенским. К какому же выводу он пришел, изучая философию в поисках своего предназначения? И как его угораздило связаться с компетентными органами? Обо всём этом он узнает в ходе своего следующего разговора с ним. Потом подошёл Лопахин, и Олечка ушла, как показалось Иосифу, с обескураженным выражением лица, которое от этого не переставало быть прекрасным.
     На следующий день после тренировки Иосиф поехал на работу, не заходя домой. Он появился в Институте около девяти. Пречистенский ждал его.
    - Добрый вечер, Артём Прохорович! Что слышно?
    - Привет, Иосиф! Слава Богу, новостей никаких. Ни таблеток, ни бесед со мной. Я краем уха слышал, что профессор уехал в Новосибирск инспектировать местный психиатрический центр. Без него мною, очевидно, никто активно заниматься не будет.
    - Нам эти несколько дней крайне необходимы.
    - Что вас ещё интересует, Иосиф?
    - Наверно, самое главное. Если вы с восьмого класса прекратили афишировать свои паранормальные способности, откуда о них узнали компетентные органы?
    - А вы не забыли о моем соседе по парте Юре Хлюпине?
    - Помню.
    - Так вот, с ним я продолжал делиться своей  необычной информацией вплоть до окончания школы. И он в моих способностях не сомневался.
    - Так это он рассказал органам о ваших возможностях? 
    - Не торопитесь, - предупредил Пречистенский, - всё не так однозначно. В начале войны Юра оказался в штабе Судоплатова. Этот знаменитый деятель НКВД занимался организацией партизанского движения в Белоруссии. Вот тогда-то Юра вспомнил обо мне. В феврале сорок второго года меня взяли прямо на квартире и доставили в штаб Судоплатова. У него я и служил до конца сорок четвёртого года.
    - Вы занимались разведкой?
    - Конечно. Но я оказался не очень эффективным разведчиком.
    - Почему? - удивился Иосиф.
    - У меня было несколько слабых мест. Во-первых, чтобы во сне выйти на важного немецкого носителя информации, я должен был хорошо знать его в лицо. А это организовать бы-ло не так просто. Во-вторых, я не знал немецкого и не воспринимал ценнейшую звуковую информацию. Меня стали интенсивно обучать, и только к середине сорок четвёртого я более или менее сносно овладел языком. Но к этому времени партизанское движение доживало последние дни. Кончилось тем, что в начале сорок пятого меня перевели в штаб армей-ской дивизии в качестве переводчика. Оттуда в сорок шестом я и демобилизовался в звании капитана.
    - А какой язык вы изучали в школе и в университете? - полюбопытствовал Иосиф.
    - Немецкий. Но вы же сами знаете, как у нас изучают языки. Результата никакого. Вот французским я владел свободно. Меня учила мама. Я стал писать и читать по французски ещё до школы.
    - Но французский во время войны был не нужен.
    - Не совсем так, - возразил Пречистенский. - В июне сорок пятого года меня включили в группу советских офицеров, направленных в Париж для допроса арестованных там высокопоставленных эсесовцев. Включили только потому, что я знал и немецкий и французский. Мы пробыли в Париже три дня, а перед отъездом даже посетили Лувр.
    - Давайте  всё  же  вернёмся  к  нашей   теме, -  предложил
Иосиф. -  Почему  компетентные  органы  снова  заинтересовались вами?
    - Это произошло в прошлом году. Меня разыскал Сорокин Дмитрий Иванович из МГБ. Он занимался благонадёжностью творческой интеллигенции и пытался использовать в своей работе людей с паранормальными способностями.
    - Он вас знал?
    - Он помнил меня по работе у Судоплатова. Да, я не сказал, что мой друг Юра Хлюпин погиб в сорок третьем во время посещения одного из белорусских партизанских соединений. А все остальные, в том числе и Сорокин, больше знали меня, как малоэффективного поставщика разведывательной информации.
    - Это очень важно, - заметил Иосиф. - Значит, Сорокин твёрдо не убеждён в ваших необычных способностях?
    - Я надеюсь на это, - подтвердил Пречистенский. - Иначе я и не затеял бы эту игру с дьяволом.
    - Что за игра? - наконец они подошли к ключевому моменту.
    - Вы, наверно, догадываетесь, Иосиф, что сотрудничество с Сорокиным не вызвало у меня энтузиазма. Я попытался отказаться, но на него это не произвело впечатления. Он пришёл ко мне не с пустыми руками.
    - В каком смысле?
    - Он назвал несколько статей, достаточных, чтобы меня расстрелять, таких, как сокрытие социального происхождения с целью государственного вредительства и намеренное введение в заблуждение советской военной разведки во время войны.
    - Н-да, серьёзные обвинения, - признал Иосиф.
    - Было понятно, что просто так отделаться от Сорокина мне не удасться. Но я предупредил его, что предпочту умереть, но на своих коллег по редакции доносительствовать не стану. К моему удивлению, он сразу же согласился. Мол, и не надо на коллег. Он предложил мне небольшой список знакомых. И первым в нём значился Марголин Исай Лазаревич.
    - Который объяснил феномен ваших способностей?
    - Он самый, - подтвердил Пречистенский. -  О  том,  чтобы стать добросовестным агентом охранки, не могло быть и речи. И тогда я написал Марголину записку с просьбой о встрече.
    - Вы сделали первый шаг по канату над пропастью?
    - Если хотите, да, - согласился Артём Прохорович. - Мы встретились, и я рассказал ему всё. А он сообщил, что случайно обнаружил в своём домашнем телефоне подслушивающее микроустройство. Марголин оставил его нетронутым.
    - Какой же вы нашли выход?
    - Выход мне предложил сам Марголин. Я должен был отслеживать его домашние разговоры от десяти до полдвенад-цатого вечера и передавать Сорокину ложную информацию о них. Но в это же время  подслушивающее устройство передавало Сорокину  домашние разговоры Марголина совсем другого содержания. Из сравнения этих данных Сорокин мог сделать вывод, что я ввожу его в заблуждение. Потому что сведения подслушивающего устройства  были вне сомнений.
    - Чего же вы добивались? - не понял Иосиф.
    - По замыслу Марголина, я должен был своими сообщениями обличать его в антисоветизме. Это избавляло меня от обвинений в солидарности с врагами советской власти, но не причиняло вреда Марголину, надежно защищённому информацией подслушивающего устройства.
    - Тогда вас могли изобличить во лжи.
    - А вот этого я и добивался, но при условии, что моя ложь является следствием параноидального бреда. И что этот бред у меня ещё со школы. Ведь в старших классах мои якобы ночные видения тоже давали ложную информацию. Если меня признают параноиком, от меня отвяжутся и не накажут за ложь.
    - Теперь, Артём Прохорович, - я понимаю ваш замысел. - И для усиления впечатления вы начали имитацию бреда о сфере формирования предназначений?
    - Допустим, - уклончиво ответил Пречистенский.
    - Почему же допустим? Лечащий врач и профессор расценили ваш бред как стопроцентную паранойю.
    - В самом деле? -  обрадовался Пречистенский.
    - Да, хотя они и не исключали вероятность хорошо продуманной симуляции. Кстати, подозрение в симуляции исходит от Сорокина.
    - А что вы сами, Иосиф, думаете по этому поводу?
     Иосиф задумался.
    - В ваших построениях, Артём Прохорович, есть слабое место. Ложные сообщения о Марголине, бред о сфере формирования предназначений и ошибочные результаты видений времён старших классов школы не имеют общей основы. Сами по себе ночные видения не могут быть основой бреда. Они средство его выражения. В основе бреда должна лежать некая мания, вроде мании величия. Натуральный параноик не изобретает каждый раз какую-то новую сферу для своего бреда. На этом основании профессор может признать ваш бред симуляцией.
    - Конечно, Иосиф, - согласился Пречистенский, - я не очень-то надеюсь на успех. Мои противники - профессиональные психиатры. Какие против них шансы у меня, даже с помощью вас, увы, всего лишь студента, при всём моём уважении к вам?
    - Артём Прохорович, вы же говорили, что значение имеет только человеческая личность, а остальное антураж.
    - Вы относите к антуражу врачебную квалификацию?!
    - Квалификацию нет, но дипломы да, - уточнил Иосиф. - Разве здесь не  противоборствуют личности: с одной стороны Лопахин, Иванцов, Сорокин, а с другой Пречистенский и Раскин. Я не расцениваю наши шансы, как проигрышные.
    - Иосиф, - смутился Пречистенский, - из чего же вы исходите?
    - Теперь, Артём Прохорович, у меня достаточно данных, чтобы разработать для вас беспроигрышную линию поведения. Может быть, уже завтра мы сможем её обсудить.
    - Извините, но вам же всего девятнадцать лет?!
    - Тем не менее, Артём Прохорович, на моём счету уже есть некоторые невероятные достижения. Например, пятёрка по физике на выпускном школьном экзамене.
    - Ах, пятёрка по физике! Если  из-за  меня  вы  как-то  пострадаете, я не прощу этого себе до конца своих дней.
    - Мне не очень понятен ход ваших мыслей, - сухо заметил
Иосиф. - Мы сильно отвлеклись. Скажите, пожалуйста, вы уже что-то сделали по плану Марголина?
    - Конечно, я дважды докладывал Сорокину об антисоветских анекдотах, якобы рассказанных Марголиным своим домочадцам.
    - Вы мне можете их передать?
    - Пожалуйста, - усмехнулся Пречистенский. - Вот, значит,
собрал Сталин членов политбюро и говорит: "Товарищи, необходимо, чтобы в этом году каждый советский человек купил государственных облигаций не меньше, чем на месячную зарплату. Для этого нужно опубликовать в газете "Правда" агитационную статью с очень убедительным заголовком. Давайте поручим товарищу Кагановичу придумать такой заголовок". А Каганович отвечает: "Хорошо, товарищ Сталин, я придумаю заголовок, но у меня к вам небольшая просьба. Одолжите, пожалуйста, мне рубль". Сталин выразил недоумение, однако порылся в кармане, достал рубль и дал ему. Тогда Каганович обошёл всех членов политбюро и у каждого одолжил рубль. Потом он вернулся к Сталину и опять просит: "Товарищ Сталин, одолжите мне ещё рубль". Тут Сталин не выдержал и говорит с возмущением: "Сколько можно?!". "Вот, - воскликнул Каганович, - так мы статью и озаглавим!".
    - Это я понимаю, - сказал Иосиф. - Мама говорила, что все просто стонут от этих добровольно-принудительных платежей. Практически, каждого человека заставляют месяц в году отработать бесплатно. А какой второй анекдот?
    - Вот вам второй. На международном симпозиуме зоологов, посвящённом слонам, французский учёный выступил с лекцией о поведения молодых слоних в весенний период. Английский исследователь прочитал доклад об использовании слонов для переноски брёвен на лесоразработках. А советский зоолог представил два доклада: "Марксизм-ленинизм о слонах" и "Россия - родина слонов".
    - И после этих анекдотов Сорокин обратился к профессору с просьбой проверить вас на паранойю? - заключил Иосиф.
    - Вероятно. Он, может быть, и не обратился бы,  но я  каждый раз, вслед за сообщением о Марголине, начинал морочить ему голову своим открытием сферы формирования предназначений. И ему стоило немалых усилий отделаться от меня.
    - Я помню, - усмехнулся Иосиф, - как при первом моём посещении шестой палаты вы  рассказывали профессору о своём открытии. Чтобы так вдохновенно излагать бред, нужно быть талантливым актёром. Но почему же тогда вы не в состоянии имитировать поведение Хавкина. В этом есть противоречие?
    - Никакого противоречия. Я искренен, когда говорю об открытии сферы формирования предназначений. Это не бред.
     Иосиф не сводил с Пречистенского глаз. В чём же загадка этого человека? Он что, действительно, параноик? Или, в отличие от Иосифа, не боится реализовать свой потенциал и ради этого, отчаянно рискуя, идёт напролом? Эта мысль возникла у Иосифа ещё при первом посещении шестой палаты. Этот человек со своим паранормальным даром вторгся в столь важную и непостижимую область человеческого бы-тия?! Кто и каким образом формирует предназначение каждого человека на земле? Откуда берутся  все эти аристотели, бетховены, ньютоны, толстые, эйнштейны? Пречистенский всё это может объяснить?!
     Мозг Иосифа, в характерной для него манере, начал безостановочно разматывать клубок логических построений, где, однако, каждая мысль сопровождалась вопросительным знаком. Зачем же Пречистенский рассказывает о своём потрясающем открытии таким людям, как Сорокин? Что сделают сотрудники госбезопасности, если столь уникальные знания окажутся в их руках? Сразу же используют свой общий подход? Полы паркетные, а гении анкетные? Только для русских и партийных? Тот, кто сейчас занимается человеческими предназначениями, придерживается несколько иных принципов.
    - Но если, Артём Прохорович, это не бред, зачем же вы раскрываете свои идеи Сорокину и таким как он?
    - Разве вам это не понятно? - озадачил его Пречистенский.
    - Пока не понятно.
    - Иосиф, мы живём в обществе, насквозь пропитанном ложью. Россия стала родиной слонов. Генетика, кибернетика, фрейдовский психоанализ объявлены отвратительным буржуазным бредом с весьма прозрачным подчёркиванием еврейского происхождения их создателей. В советских физико-математических журналах публикуются антиэйнштейновские статьи. В такой ситуации я должен говорить правду, если хочу, чтобы мои слова были расценены как бред. Я так и делаю. И это великолепно работает. Вы же сами видите. А для себя я вижу преимущество в том, что могу говорить о своих открытиях прямо и с вдохновением, не насилуя самого себя. Хотя общество и воспринимает их, как паранойю.
     Иосиф вдруг вспомнил, что такой же логикой руководствовался и его отец в застенках Лубянки, когда говорил следователю о паранормальных способностях своего сына. Но здесь имелось одно существенное обстоятельство, о котором он должен  сказать своему собеседнику.
    - Артём Прохорович, вы разве не рискуете тем, что впоследствии, когда возникнут благоприятные обстоятельства, реноме параноика помешает вам рассказать человечеству о своём открытии сферы формирования предназаначений.
    - Может быть, вы и правы, Иосиф, - согласился он, - но у меня нет другого выхода. Сейчас главное - выкарабкаться.
     Продолжать этот бесподобный разговор уже не было никакой возможности. К ним приближался Феликс Филиппович.
    - Артём Прохорович, расходимся, - торопливо предложил
Иосиф.
    - Здравствуйте, Иосиф! - поздоровался подошедший врач. - Вы всё беседуете со своим параноиком?
    - Сегодня, Феликс Филиппович, я не намеревался с ним встречаться. Просто теперь он, как увидит меня, сразу подходит. Кому-то же он должен излагать свой бред.
    - Так что, Иосиф, сегодня Римма Исаевна должна выйти на работу?
    - Я очень надеюсь, Феликс Филиппович.


ГЛАВА 17. МАНИЯ ЗНАЧИМОСТИ

                Казаться или быть? Вопрос непрост,
                Неоднозначен, может статься,
                Чтобы занять высокий пост,
                Вполне достаточно казаться.

     Римма появилась, как обычно, в полдвенадцатого. Она тихонько постучала в запертую на ночь дверь, и Иосиф впустил её.
    - Я так по тебе соскучилась!
    - И я, Риммочка! Как мама?
    - Григорий Наумович, врач-кардиолог, сказал, что опасность миновала. Возможно, недели через две она вернётся домой.
    - Хорошо, Римма. Пойдём в ординаторскую. Врач ждёт тебя.
     Они сделали обход и разошлись по своим местам. Римма вскипятила воду, и они, не спеша, чаёвничали, тихо разговаривая. Иосиф не без беспокойства поглядывал на неё. Будет ли у их романа продолжение? Сначала заболела риммина мама, а сейчас тоже найдутся какие-то причины. Но ничего не происходило. Он поднялся и сделал несколько шагов по коридору.
    - Ты хочешь после чая прогуляться? - поинтересовалась она.
    - Почему бы и нет. Пойдём вместе.
    - Хорошо, я сейчас.
     Иосиф стоял, повернувшись к Римме боком, и, демонстрируя полную безучастность, боковым зрением следил за ней. Вот она поставила на место чайник, несколько секунд колебалась, глядя на связку ключей и, так и не взяв их, направилась к нему. Они  пошли по коридору. Но вскоре Римма спохватилась.
    - Я, кажется, забыла отключить электроплиту.
    Она быстренько сходила на пост, и они продолжили прогулку.               
    - Иосиф, как поживает твой подопечный Пречистенский?
    - Профессор в командировке, и им никто не занимается.
    - А сюда ещё никого не поместили? - она остановилась у палаты без номера.
    - Я как-то не в курсе.
     Тут Римма достала ключи и отперла дверь. Откуда же у неё ключи? Она взяла их, когда ходила выключать электроплиту? Или она за ними и возвращалась? Они вошли в пустую палату.
    - Иосиф, ты веришь снам? - они стояли в полной темноте.
    - Чем меньше им веришь, тем реже они сбываются. А что?
    - Минувшей ночью, у постели мамы, мне приснилось, что кто-то тёмный вошёл в палату. Я так испугалась, что боялась шелохнуться, а он говорит: "Теперь ты понимаешь, как опасно отвлекать Иосифа?". Я с перепугу ничего не ответила, но поняла, что речь идёт о мамином инфаркте, который как будто произошёл из-за моей дружбы с тобой.
    - И ты решила больше со мной не дружить?
    - Да. Я боялась, что мама умрёт. Потом, уже днём, я заколебалась. Приснится же такое. А ты, Иосиф, что думаешь?
    - Мне в такой ситуации думать противопоказано.
    - Но ты ведь уже высказал своё мнение. Снам нельзя верить. Меня это вполне устраивает, - и добавила, немного спустя: - Помнишь, я говорила, что ты научил меня летать? Всё это время я только и мечтала о нашем следующем полёте.
     Теперь уже ничто не мешало им броситься друг другу в объятия. И ассоциации с захватывающим, прекрасным полётом показались обоим вполне обоснованными.
    - Риммочка, ты так быстро прогрессируешь, - выразил он своё восхищение, когда они отдыхали после приземления.
    - Я стала настоящей женщиной?
    - Ты стала потрясающей женщиной! А я не зря пророчил тебе мужское внимание? Ты заметила это в метро или на улице?
    - Не знаю, как в метро, но в больнице мужским вниманием меня не обделили. Кардиолог Григорий Наумович занимался не столько моей мамой, сколько мной. "Римма Исаевна, Римма Исаевна. Для вашей мамы мы сделаем всё возможное и невозможное".
    - Он молод?
    - Лет тридцати. Там есть медсестра Марья Ивановна. Так вот она усмехается и говорит мне: "У нас, Римма, Григорий Наумович на выданье. С полгода, как развёлся с женой".
    - Завидный жених.
    - Ты так считаешь? А у меня, глупой, в голове только ты.
     Утром, в полвосьмого, Иосиф стоял у дежурного поста и смотрел, как Римма поливала комнатные растения. Их роман разгорался с новой силой. Если и существовали какие-то мистические силы, мешавшие их любви, они были не всесильны. Или они лишь отступили в ожидании более удобного момента?
     Появилась Олечка. Она шла мимо поста, не поднимая глаз.
    - Здравствуйте, Ольга Анатольевна, - поздоровался Иосиф.
    - Здравствуйте, - она мельком взглянула на него испуганными глазами и пошла дальше.
     Иосиф возвращался домой и мысленно просматривал программу начинающегося дня. Это была пятница. Сначала отдых после ночной смены. Потом тренировка и прямо оттуда на работу. В девять часов его ждал Пречистенский. Иосиф обещал разработать для него спасительную стратегию поведения. Эта задача на сегодняшний день была самой главной.

     В девять часов вечера, издали увидев приближающегося Иосифа, Пречистенский улыбнулся.
    - Привет, Иосиф! Как дела?
     За его улыбкой нетрудно было разглядеть напряжение. Судьба этого зрелого, видавшего виды человека теперь зависела от него, Иосифа, почти мальчишки.
    - Спасибо, Артём Прохорович. Как у вас?
    - Никто меня не беспокоил, кроме моих собственных мыслей.
    - Каких мыслей?
    - Я анализировал то, что вы говорили мне вчера. Вы были правы. Ночные видения не могут сами по себе быть манией. Они средство её выражения. На этом меня запросто поймают. Вы хотели разработать для меня тактику поведения?
    - Я предложу вам игровую модель, - осторожно начал Иосиф.
    - Модель чего?
    -  Вашей мнимой болезни и, соответственно, поведения.
    - Хорошо, - Пречистенский протёр кулаком пересохшие губы, выдавая своё волнение, - я в вашем распоряжении.
    - Тогда слушайте. Вы, Артём Прохорович, были низкорослым, хромоногим подростком со скверным характером. В шестом классе вам уже было четырнадцать лет. В этом возрасте у подростков просыпается половое влечение. К тому же, природа наделила вас ранней и недюжинной сексуальностью. Но у вас не было никаких шансов привлечь внимание одноклассниц.
    - К сожалению, Иосиф, эта модель совсем не игровая.
    - Мысль о ночных видениях, - продолжал Иосиф, - возникла под давлением комплекса неполноценности. Вы должны были придумать нечто, способное компенсировать ваши недостатки в глазах сверстниц. И вы придумали. Эффект был потрясающим. Все вами вдруг заинтересовались. Девчонки одна за другой подходили к вам с просьбами.
    - Всё именно так и было, - подтвердил Пречистенский, - с той лишь разницей, что мне не пришлось придумывать компенсирующее средство. Мои ночные видения не были блефом. Я просто ими воспользовался.
    - Вы меня не понимаете, Артём Прохорович, - огорчился Иосиф. - Я не пытаюсь угадать ваше прошлое. Я хочу подвести основание под вашу мнимую паранойю. И согласно нашей модели, свои ночные видения вы придумали.
    - Извините, - смутился Пречистенский, - ваша игровая модель оказалась настолько близкой к реальности, что я не сдержался. Продолжайте, пожалуйста.
    - Хорошо. Таким образом, ваши придуманные ночные видения стали выражением некой мании. Я бы назвал её манией значимости. Вы стремились показать, что, несмотря на невзрачную внешность, вы не хуже других.
    - Но это всё таки мания, ведущая к паранойе? 
    - Конечно, - подтвердил Иосиф, - к самой настоящей паранойе.
    - Что же получается, Иосиф? Комплекс неполноценности у меня был действительно, мания значимости тоже была. Вы доказали, что я, действительно, параноик?
    - Нет, Артём Прохорович. Настолько вживаться в роль не нужно. Комплексом неполноценности страдают многие подростки. Паранойя это болезнь. А вы здоровый человек, потому что свою значимость вы подтверждали не мнимыми, а вполне реальными способностями. А в восьмом классе вы отказались даже от этого. И сейчас вы рекламируете свои ночные видения вовсе не из-за мании значимости. Вы бы с удовольствием этого не делали. Всё это, и мания значимости, и ложные ночные видения, имеют место только в нашей модели, чтобы убедить психиатров в вашей паранойе.
    - Понятно, Иосиф, - с облегчением вздохнул Пречистенский.
    - Тогда продолжим. Итак, мания значимости является убедительной основой для таких разнородных явлений, как ваши школьные предсказания оценок, разведывательная деятельность во время войны и нынешнее открытие сферы формирования предназначений. И возникла она из-за сильнейшего комплекса неполноценности с подтекстом неудовлетворённого полового влечения. Давайте не будем игнорировать Фрейда. Для профессиональных психиатров так убедительнее. Сексуальную подоплёку мании было бы полезно подчеркивать и сейчас.
    - Каким образом?
    - Приставайте к какой-нибудь медсестре со своими ночными видениями и при этом демонстративно разглядывайте её формы.
    - Кого вы мне порекомендуете?
    - Например, Римму Исаевну. Вы её знаете?
    - Симпатичная евреечка? О, там есть, что разглядывать.
    - И кроме того, Артём Прохорович, мы могли бы разыграть небольшой спектакль.
    - Что вы ещё придумали?
    - Я хотел бы рассказать профессору, что провёл  простенькую проверку ваших паранормальных способностей, попросив вас узнать имя и профессию моей матери.
    - Я и так уже знаю, - сообщил Пречистенский, - Фаина Моисеевна Раскина, руководит терапевтическим отделением больницы. Очень достойная женщина.
    - Да?! - удивился Иосиф. - Но, согласно нашему замыслу, вы этого знать не можете и пытаетесь выспросить эти сведения у медсестры, например, у той же Риммы Исаевны.
    - И что же медсестра?
    - Она передает вам ложные данные, которые я заранее ей подбросил. А вы  сообщаете их мне, якобы, как результат своих паранормальных усилий. И я, а главное профессор, убеждаемся, что ваши паранормальные способности чистый блеф.
    - То есть, моя задача, спросить у Риммы Исаевны, не знает ли она, случайно, мать этого студента-практиканта Иосифа?
    - Что-нибудь в этом роде, - подтвердил Иосиф.
    - Спасибо. Теперь мне нужно всё это основательно обдумать.
    - А вы, Артём Прохорович, не заметили в моей гипотезе одно слабое место?
    - Ещё не успел. Что вы имеет в виду?
    - Если мы хотим убедить психиатров в мифической сущ-ности вашего дара, нужно объяснить, как вам удалось этот миф создать. Ваши бывшие одноклассницы расскажут Сорокину, что вы в шестом классе действительно очень точно угадывали их оценки.
    - Я подумаю об этом, - пообещал Пречистенский.
    - Постарайтесь. С понедельника я работаю в первую смену, и подолгу говорить нам уже не удастся. Кроме того, на работу вернётся профессор, и вас начнут усиленно обследовать. Не могут же они держать вас здесь бесконечно.
    - Договорились, Иосиф. До свидания.
    - Всего хорошего.
     Как только Пречистенский ушёл, появился Феликс Филиппович.
    - Добрый вечер, Иосиф, - поздоровался он. - Вы так рано приезжаете на дежурство?
    - Здравствуйте. Я вечером тренируюсь в клубе Железнодорожников, а после этого заезжать домой нет смысла. Лучше приехать пораньше сюда и что-нибудь почитать.
    - Конечно, - согласился врач. - А что вы читаете?
    - "Метаморфозы и символы либидо" Юнга.
    - Помню, - сказал врач, - учение о коллективном бессознательном, архетипы, источники мифов и сновидений.
     В полдвенадцатого подошла Римма. После обхода и чаепития она сняла со стены ключи, глядя на Иосифа влюблёнными глазами. Никаких колебаний у неё уже не было. 
     Около трёх часов они вернулись на дежурный пост, и Иосиф вспомнил свой последний разговор с Пречистенским.
    - Последние дни, Римма, я приезжал пораньше, чтобы поработать с Пречистенским.
    - Да? И какие результаты?
    - Я думаю, что в понедельник, он будет приставать к тебе.
    - Почему?! - удивилась она.
    - Я попросил его узнать имя и профессию моей матери с помощью паранормальных способностей. Если таковых у него нет, он попытается получить эти сведения у тебя. Он
знает, что мы вместе дежурим и, значит, хорошо знакомы.
    - Как мне себя вести?
    - Скажи ему, что моя мать учительница математики и зовут её Софья Яковлевна. Если он передаст эти сведения мне, я точно буду знать, что паранормальных способностей у него нет.
    - Я всё для тебя сделаю.
     В семь утра Иосиф столкнулся с Пречистенским в коридоре.
    - Доброе утро, Иосиф! Мы можем немножко погулять?
    - Здравствуйте. У вас что-нибудь срочное?
    - Да. Вчера вы говорили о слабом месте в вашей модели. Кажется, теперь мне понятно, как я мог бы угадывать оценки одноклассников, не имея паранормальных способностей.
    - Неужели это возможно? - удивился Иосиф.
    - Вполне. Дело в том, что в школе я посещал математический кружок. Я увлекался теорией вероятности.
    - Это  позволяло  вычислять  вероятные  оценки  одноклассников?
    - Конечно, - подтвердил Пречистенский. - Если я знал ряд оценок, полученных учеником в первой четверти года, я мог просчитать его вероятные оценки в последующем.
    - И таким образом можно точно их предсказывать?
    - Как вам сказать? Если из десяти предсказанных оценок только одна ошибочная, то этого достаточно для поддержания мифа о моей способности предсказывать. Особенно, если корректировать расчёты в зависимости от трудности контрольной работы.
    - Например? - не понял Иосиф.
    - Если для какого-то ученика по расчёту я получаю оценку три с половиной, то для трудной контрольной я занижаю её до трёх, а для лёгкой увеличиваю до четырёх.
    - Ладно, - согласился Иосиф, - будем держать это объяснение на всякий случай. 



ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

ЦЕНТР ПРЕДНАЗНАЧЕНИЙ
               
                Там всё в твоей судьбе заранее
                И предусмотрено, и решено,
                Удачи, подвиги, страдания,
                И женщины, и слава, и вино.


ГЛАВА 18. ВЗГЛЯД МОННЫ ЛИЗЫ

                И зазеркалием охваченный,
                Он мир увидел запредельный,
                Мистический и параллельный,
                Причудливо переиначенный.

     На следующий день, в субботу, Иосиф встретился с Пречистенским в девять вечера, как условились. Игровая модель Иосифа была принята, и в ходе обсуждения они лишь несколько уточнили детали поведения пациента в беседах с психиатрами для случаев с применением психотропных препаратов и без них. Далее Иосиф мог, наконец, обратиться к теме, которая его чрезвычайно интересовала.
    - Артём Прохорович, теперь, может быть, вернёмся к главному?
    - К сфере формирования предназначений? - догадался Пречистенский.
    - Да. Вот видите, мы уже понимаем друг друга с полуслова.
    - Что именно вас интересует?
    - Всё, Артём Прохорович. Начните сначала. Почему вы обратились к этой теме?
    - Всему причиной мои паранормальные способности. Я пребывал в полном неведении относительно их возможностей и предназначения.
    - Логично, - признал Иосиф, - только последнее слово меня немного смущает. У ваших паранормальных способностей есть целевое предназначение? Кем оно определено?
    - Это не простые вопросы, Иосиф. После случая с учительницей Мариной Юрьевной, я стал задумываться о предназначении своего дара. И чем дальше, тем больше. А изучение философии и математики позволили мне даже разработать некую теорию предназначений.
    - При чём здесь математика?
    - Я ведь не оставил математику, поступив на философский факультет, - пояснил Пречистенский. - Это единственный вид абсолютных знаний, которые не зависят от времени, государственного устройства, национальности, религии или политических убеждений. В своё время меня поразил феномен Льюиса Кэрролла.
    - Который написал "Алису в стране чудес"?
    - Да. Но, он также разрабатывал раздел математики, применимый к системам автоматического регулирования, которых тогда ещё не было. Значит, наличие математического аппарата, относящегося к неизвестным объектам, доказывает, что эти объекты или уже где-то существуют или появятся в будущем.
    - Как это связано с теорией предназначений? - не понял Иосиф.
    - Сейчас объясню. Человечество представляет собой огромную систему, которая, согласно истории, весьма целенаправленно развивается, - теперь лицо Пречистенского выглядело таким же одухотворённым, как при первой встрече с профессором в шестой палате. - Напрашивается предположение, что оно кем-то или чем-то управляется. А разработка математического аппарата управления объектами такого уровня сложности подтверждает, что обязательно существуют некие конкретные средства управления обществом.
    - Подождите, Артём Прохорович. Что значит средства управления обществом? Это Бог?
    - Бог, или инопланетяне, или Высший Разум, или генетический код, или что-то ещё.
    - Но о каком математическом аппарате вы при этом говорите?
    - Прежде всего, о работах Норберта Винера. Вам это имя знакомо?
    - К сожалению, нет, - признался Иосиф.
    - Он американец, между прочим, ваш соплеменник. Гений чистой воды. В этом году вышла его книга "Кибернетика". У нас её сразу же объявили исчадием буржуазной псевдонауки, исконно чуждой русскому человеку, и при этом брезгливо поморщились по поводу еврейского авторства. Неудивительно, что вы о нём ничего не слышали. Но Норберт Винер, очевидно, окажет на развитие человечества влияние, даже большее, чем Ньютон и Эйнштейн вместе взятые. Я думаю, ближайшие столетия будут периодом грандиозных изменений, инициированных его идеями.
    - Но как же всё таки предназначения?
    - Видите ли, Иосиф, Винер разработал математический аппарат управления абстрактными системами безотносительно к их природе. Я же попытался представить себе непосредственный механизм управления человеческим обществом.
    - И что?
    - Нетрудно заметить, что любой общественный прогресс связан с именами великих государственных деятелей, учёных, философов или художников. Поэтому логично предположить, что управление развитием общества осуществляется путём систематического введения в него гениев, имеющих целевое предназначение. Вот откуда берётся эта нескончаемая череда аристотелей, гомеров, бетховенов, менделеевых и винеров, двигающих человечество вперёд.
    - Потрясающая гипотеза! - восхитился Иосиф. - Но она вызывает множество вопросов.
    - Наверно, - согласился Пречистенский. - Давайте разберём хотя бы часть из них.
    - Хорошо, Артём Прохорович, вот вам первый вопрос. С
предназначением великих людей понятно. А у простых людей тоже есть своё ответстственное предназначение?
    - Безусловно, - энергично подтвердил Пречистенский. - Давайте рассмотрим такую сложную систему как автомобиль. Его работа зависит не только от двигателя или коробки передач. А если во время движения отвинтится маленькая  простенькая пробка тормозного цилиндра, и вытечет тормозная жидкость? Автомобиль вместе с пассажирами может просто разбиться.
    - Но как это работает в человеческом обществе? 
    - Почти так же, - объяснил Пречистенский. - Представьте себе маленького человека в роли учителя словесности в австрийской школе, в которой учился малолетний Адольф Шикельгрубер. Этот учитель не учил детей добру и любви к людям. В результате, тысячелетние гуманистические достижения человечества чуть не рухнули в одночасье.
    - Очень впечатляющие аргументы, - признал Иосиф. - Непонятно только, почему столь могущественная внешняя сила, управляющая человеческим обществом, не может заставить каждого человека точно выполнять своё предназначение.
    - Не может потому, что не хочет - обезоруживающе улыбнулся Пречистенский. - Это противоречило бы главному принципу создания человеческого рода - наличию у людей свободной воли. Без неё человек не может быть творцом. Он становиться роботом.
    - Значит человек, получивший при рождении комплекс определённых способностей, должен сам сначала осознать их, а затем решать, что с ними делать?
    - Именно так, Иосиф. Бывают, конечно, варианты, я называю их Версией Моцарта, когда дар человека настолько властно заявляет о себе, что у его владельца не остаётся никаких сомнений относительно своего предназначения. Но, в большинстве случаев, люди сами вынуждены мучительно искать своё предназначение в этой жизни.
     Иосиф некоторое время молча смотрел на Артёма Прохоровича. И человека с таким уровнем мышления держат а психиатрической лечебнице?! Может быть, гениальный Чехов в своём полузабытом рассказе "Палата номер шесть" создал социальную модель для всех последующих времён и народов? В псевдоцивилизованной стране психиатрическая лечебница, как альтернатива средневековой инквизиции, самое подходящее место для содержания гениев, неугодных правящему режиму. Неугодных уже потому, что само их существование ставит под сомнение интеллектуальный потенциал руководства.
     Иосиф с беспокойством взглянул на часы.
    - Артём Прохорович, ещё несколько коротких вопросов. Как подбираются кандидаты на то или иное предназначение? Какова судьба тех, кто не выполняет своего предназначения?
Каков механизм компенсации этих невыполнений?
    - Ох, Иосиф, - усмехнулся Артём Прохорович, - ещё ни с кем мне не доводилось так открыто и серьёзно обсуждать свою теорию предназначений. А знаете почему?
    - Из страха быть заподозренным в паранойе, - полушутя
предположил Иосиф.
    - Да, - подтвердил Пречистенский, - но есть и другие причины. Собеседник должен испытывать интерес к теме и обладать должным уровнем интеллекта. У вас это есть. 
    - Спасибо. Но нельзя ли вернуться к моим вопросам?
    - Вернуться-то можно, - согласился Пречистенский, - но вопросы эти совсем не короткие. Меня они тоже чрезвычайно интересовали. И для того, чтобы получить ответы, я воспользовался своими паранормальными способностями.
    - Что?! - Иосиф смотрел на собеседника в некотором замешательстве. - Вы хотите сказать, что вышли на прямой информационный контакт с внешними средствами управления обществом?! То есть, с Центром Формирования Предназначений?
     Некоторое время Артём Прохорович молчал. Он, казалось, колебался.
    - А что, Иосиф, если я скажу да? Даже вы запишете меня в параноики?
    - Нет, конечно. Я готов вас слушать бесконечно. Но вот-вот появится дежурный врач. Не согласитесь ли вы выйти утром чуть раньше обычного. Скажем, в полшестого.
    - Я постараюсь.
    - Спасибо, Артём Прохорович. До свидания.
    - Будте здоровы.
     Появился Феликс Филиппович. Потом подошла Римма. Но все эти события, включая последующий обход больных и уже традиционное чаепитие, Иосиф воспринимал, как нечто постороннее. Его мысли были сосредоточены на разговоре с Пречистенским. Этот человек открывал для него потайную дверь в сокровищницу знаний, к которым он, Иосиф, безуспешно стремился все последние годы. Римма смотрела на него озабоченно.
    - Ты, Иосиф, сегодня какой-то молчаливый, задумчивый. Что-нибудь произошло?
    - Да нет, Риммочка, всё в порядке.
     В час ночи они, как обычно, отправились в комнату без номера. Но это лишь на короткое время отвлекло Иосифа от размышлений. Артёму Прохоровичу удалось выйти на прямую связь с Центром Формирования Предназначений? Почему же он, Иосиф, обладая таким же даром, не мог даже мечтать об этом? Потому, что паранормальную связь можно установить только с тем, кого хорошо знаешь в лицо. Подобное ограничение действовало и для Артёма Прохоровича. Он сам говорил об этом, когда рассказывал о своей службе в военной разведке. Как же ему удалось преодолеть такой барьер?!
    К половине четвёртого они вернулись на дежурный пост.
    - В понедельник вернётся профессор и поинтересуется моим обследованием Пречистенского, - поделился Иосиф своей озабоченностью с Риммой. - А я так и не завершил его.
    - Как же ты выйдешь из положения?
    - Я надеюсь всё таки довести обследование до конца.
    - Когда это? - не поняла Римма.
    - Мы с ним встретимся сегодня в полшестого утра. Хорошо бы нам побеседовать в комнате без номера, чтобы никто не мешал.
    - Почему бы и нет? - поддержала она. - Часов в семь я постучу в дверь, если никого в коридоре не будет. И вы сможете выйти.
    - Спасибо, Риммочка.

     В половине шестого Иосиф и Пречистенский уже сидели в комнате без номера.
    - Так что, Артём Прохорович, продолжим нашу тему?
    - Конечно. Мы можем рассмотреть ваши вчерашние вопросы.
    - Вчера, Артём Прохорович, мне не удалось задать вам главный вопрос. Как вы вышли на связь с Центром Предназначений? Вы же не могли там кого-нибудь знать в лицо?
    - А откуда вам известно, что требуется предварительное знакомство с объектом паранормальной связи?! - насторожился Пречистенский.
    - Вы сами рассказывали мне, что во время войны не могли установить паранормальную связь с немецкими штабами, потому что никого не знали там в лицо.
    - Да, - вспомнил Пречистенский, - тогда это было главным препятствием. Да и теперь, хотя аналитическим путём я пришёл к выводу о неизбежности существования Центра Предназначений, но как с ним связаться, не знал. А узнать что-либо о предназначении моего дара можно было только там.
    - Строго говоря, Артём Прохорович, вы не правы. Некоторые цели вам были известны. Добывать разведывательную информацию у фашистов, чтобы способствовать победе над ними, разве не цель? Вы могли бы использовать свои способности и в криминалистике.
    - Конечно, Иосиф, эти цели я знал. Но они неплохо достигаются и обычными средствами. Сейчас их достаточно много: подслушивающие устройства, скрытые кинокамеры, талантливые разведчики. Вы видите, во время войны они работали даже эффективнее меня. Я был уверен, что у моего дара более высокое предназначение. Для необычных средств и цели необычные. А если нет, стоило ли огород городить.
    - Это логично, Артём Прохорович. Извините, я вас отвлёк. Так что же было дальше?
    - Мне стала сниться Монна Лиза. Ночь за ночью.
    - Вы говорите о картине "Джоконда" Леонардо да Винчи?
    - Да, Иосиф. Я видел её в Лувре. Вы помните, я рассказывал вам о своей поездке в Париж в июне сорок пятого года?
    - Помню. И что же Монна Лиза?
    - Тогда, в Париже, она произвела на меня огромное впечатление. А теперь сны сосредоточивали моё внимание на фигуре Леонардо да Винчи. Похоже, этот человек, может быть, единственный из землян, имел прямой доступ к Центру Предназначений. Создавалось впечатление, что он в своём пятнадцатом веке свободно разгуливал по складу предназначений и разглядывал его объекты. Вот он обнаружил на полке модель вертолёта с краткой надписью "20-й век, Сикорский", вот модели парашюта, подводной лодки или стиральной машины с соответствующими надписями, и так далее. И все эти устройства он зарисовал в оставленных им семи тысячах страниц записей. И ещё он оставил людям свой взгляд, представленный глазами Монны Лизы и полный неисчерпаемого содержания.
    - Какого содержания?
    - О, Иосиф, если б я мог ответить. Этот взгляд является ключом ко многим загадкам бытия, и в последующие столетия люди будут пытаться расшифровать его.
    - А вы не пытались?
    - У меня есть своя версия, - признался Пречистенский. - У Леонардо да Винчи было множество блестящих предназначений, в рамках которых он продемонстрировал гениальные способности: живописец, скульптор, архитектор, инженер, математик, естествоиспытатель... Но он, практически, не оказал влияния на развитие человечества. Многие предназначения он всего лишь наметил, так и не отдавшись полностью ни одному из них. В этом была его ошибка. Человеческая жизнь достаточна лишь для того, чтобы реализовать какую-то одну крупную миссию, и то при условии, что ей будет посвящена вся жизнь. Мне кажется, этот вывод он и пытается передать взглядом Монны Лизы. В этом взгляде чувствуется неукротимое стремление к знаниям, и оно предполагает максимальную концентрацию сил.
    - Вы считаете, что взгляд - это самое главное в Джоконде? - спросил Иосиф.
    - Безусловно. Остальное, включая и лицо Монны Лизы, лишь антураж. Я до сих пор помню этот взгляд так, как будто минуту назад стоял у картины. И я подумал, что, сосредоточившись на нём во время ночного видения, я, может быть, смогу увидеть то, что видел и он. То есть, что этот взгляд станет для меня своего рода каналом связи с Центром Предназначений.
    - Невероятная идея! - Иосиф не сводил глаз с Пречистенского.
    - Не менее невероятная, чем сам мой дар, - заметил собеседник. - Взгляд Монны Лизы до сих пор производит на людей потрясающее впечатление, и в этом что-то есть. Но главное, моё предположение оправдалось. Я, действительно, вышел на Центр Предназначений и стал получать оттуда бесценную информацию.
    - Но что это было, сны или реальные видения? Вы говорили, что не всегда можете отличить одно от другого.
    - Это правда, - смутился Пречистенский. - Но, если судить
по чёткости, полноте и логичности информации, это не сны.
    - А в какой форме вы получали информацию?
    - Тот, кто наделил меня даром паранормального видения, был, очевидно, заинтересован, чтобы я получал её в форме, привычной для человеческого слуха и зрения.
    - То есть?
    - Центр Предназначений представился мне типичным бюрократическим учреждением, - пояснил Пречистенский. - Я шёл по длинному коридору и читал таблички на дверях комнат: "Отдел разработки предназначений", "Отдел реализации предназначений". Моё внимание привлекла дверь с табличкой: "Отдел выбора кандидатов". Я вошёл туда, оставаясь невидимым, остановился у письменного стола, за которым двое говорили между собой, и стал слушать.
    - О чём они говорили?
    - Видите ли, Иосиф, я бывал там многократно и собрал огромный объём информации. Давайте попробуем хотя бы часть её передать вам в порядке ответа на ваши вчерашние вопросы. Вы их помните? Какой там был первый?
    - Помню. Как подбираются кандидаты на то или иное предназначение?
    - В Центре Предназначений имеются детальные инструкции, как подобрать кандидата, способного обеспечить максимальную вероятность реализации заданной миссии.
    - Например?
    - Например, Моцарт родился в семье профессионального музыканта. То есть,  родители обязательно должны были заметить его дар, оценить и всячески способствовать его реализации. Многие великие музыканты родились именно в таких семьях.
    - Но если дар не столь однозначный и понятный. Если он подобен вашему?
    - В этом случае тоже имеются определённые инструкции, - сказал Пречистенский. - Правда, они не гарантируют такой вероятности реализации дара.
    - Какие здесь могут быть инструкции?! - усомнился Иосиф.
    - Они исходят  из  того, что  редкостный  дар  открывателя,
как правило, вызывает у людей обструкцию. Его носителя будут не понимать и преследовать. Поэтому обладатель дара должен быть готовым пренебречь жизненными благами ради реализации своей миссии. У него исходно должны быть стойкое неприятие господствующей парадигмы и мощный интеллект. Великие открытия всегда требуют высокого интеллекта.
    - Где же они ищут таких кандидатов?
    - А вы не догадываетесь? - Артём Прохорович смотрел на собеседника испытующим взглядом.
    - Среди опальных слоёв населения? - экспромтом предположил Иосиф.- Они априори враждебны парадигме.
    - Да! Конечно! Я бы только уточнил: среди опальных и достаточно интеллигентных слоёв населения. Не случайно же этот редкостный дар достался мне, дворянину, то есть представителю традиционно образованного, но отвергнутого сословия, да ещё и хромоногому с невзрачной внешностью.
    - Действительно, Артём Прохорович, вы полностью подходите для такой миссии.
    - К сожалению, Иосиф, не очень-то у меня получается. Сначала я тратил свои бесценные возможности на удовлетворение юношеского комплекса неполноценности, а потом и того хуже - стал выдавать их за паранойю. Глядя на моё беспомощное барахтанье, в Центре Предназначений, наверняка, сделают определённые выводы.
    - Какие выводы, Артём Прохорович?
    - О моём несоответствии. Я, конечно, из опального социального слоя, и большевистскую парадигму не приемлю, и интеллекта достаточно. Но дворянское сословие не имеет навыков борьбы с враждебным окружением. Такими свойствами обладают некоторые другие группы населения.
    - Кого вы имеете в виду?
    - Вы что, Иосиф, не догадываетесь? Евреи, конечно. Вы и опальны, и умны, и в ваших генах тысячелетний опыт выживания в условиях беспрецедентной травли. Вам известно, какое место занимают евреи по числу лауреатов Нобелевской премии на душу населения?
    - Никогда не встречал таких данных, - смутился Иосиф.
    - А я встречал. Первое место. Со значительным отрывом от всех остальных. А ведь этой премией венчают самых великих первооткрывателей Земли.
    - Не знаю, Артём Прохорович, как насчёт всемирной статистики, но мне до вас далеко. И по эрудиции, и по уровню мышления. Вы себя недооцениваете. Я вижу в вас Учителя.
    - Дело в том, - рассудил Пречистенский, - что эрудиция -  дело наживное, а гении есть у всех народов. Евреи отличаются от других, пожалуй, не только опытом выживания, но и отношением к авторитетам. Последние не заслоняют им истину. У иудеев заповедь "Не сотвори себе кумира" одна из самых главных. А христиане, принявшие её формально в числе десяти библейских заповедей, похоже, даже не понимают, о чём это.
     В дверь тихо постучали.
    - Артем Прохорович, наше время кончилось. К сожалению, многое я так и не выяснил.
     Иосиф отпер дверь, и они вышли в коридор. Никого, кроме Риммы, уходящей к посту медсестёр, в коридоре не было. Через несколько секунд из ординаторской вышел Феликс Филиппович. Он отправился умываться, и Иосиф воспользовался этим, чтобы взять в ординаторской ещё немногоплацебо для Пречистенского. С понедельника его, наверняка, начнут пичкать психотропными средствами.
     Постепенно больничный коридор наполнялся людьми. Больные спешили в туалетную комнату, появлялись медработники. Среди последних была и Олечка, которая проходила мимо поста медсестёр, боясь поднять на Иосифа глаза. И ему казалось, что в этом прекрасном создании стремительно развиваются чувства, имеющие к нему, Иосифу, непосредственное отношение. Когда они знакомились, она казалась такой смелой, а теперь больше напоминала пугливую серну.
     Но за всей этой гаммой лиц и событий непрерывной лентой раскручивался анализ последнего разговора с Пречистенским. У сотрудников Центра Предназначений, конечно, были основания для недовольства им. И они вполне могли принять решение ввести в действие второго носителя таких же паранормальных способностей, с учетом всех неудач первого опыта. Во-первых, они выбрали кандидата из другой этнической группы. Той самой, о которой говорил Артём Прохорович. Во-вторых, они усовершенствовали метод передачи дара. Его, Иосифа, в отличие от Пречистенского, дважды подвергали клинической смерти, и, как следствие, он чётко отличает паранормальные видения от снов. И в-третьих, разработчики проекта учли фактор влияния семьи. Родители Иосифа были способны на первых порах оказать ему некоторую помощь в овладении даром. В результате, он избежал тех ошибок, которые совершил Артём Прохорович. Но что из этого? Он всё равно не знает ни предельных возможностей своего дара, ни его целей. Интересно, как поступает Центр Предназначений с теми, кто не выполняет свою миссию. Он так хотел спросить об этом Артёма Прохоровича.
     Вечером Иосиф рассказал маме о своём последнем разговоре с Пречистенским.
    - Знаешь, Иосиф, - сказала она после некотороно раздумья, - я и раньше замечала этот парадокс в отношении русских к евреям. С одной стороны, они вечно обвиняют нас в каких-то недостатках, а с другой, сильно преувеличивают наши достоинства. А мы обыкновенные люди.


ГЛАВА 19. ЗАКЛЮЧЕНИЕ ПСИХИАТРОВ

            Её величество Судьба не склонна к милосердию,
            Её величество Судьба  подарков не дарит,
            Её величество Судьба лишь платит за усердие,
            Так стоит ли её за то благодарить?

   Возвращение из командировки профессора Иванцова заметно оживило деятельность отделения. Утром Иосиф участвовал в обходе больных, и затем они вместе с Риммой сидели в ординаторской в ожидании Лопахина. Через час врач зашёл и передал им утверждённую карту назначений. В ней, как успел заметить Иосиф, напротив фамилии Пречистенского стояло уже знакомое ему обозначение препарата, ещё не допущенного к широкому клиническому использованию. Римма сразу же принялась заполнять ячейки специального подноса предписанными лекарствами. Потом они вместе с Иосифом отправились разносить их больным.
     Когда они добрались до шестой палаты, Римма вошла внутрь, а он остался в коридоре у приоткрытой двери, готовый в любую минуту прийти ей на помощь. Пречистенский в больничном халате лежал на своей кровати поверх застеленного одеяла. С приближением Риммы он не изменил своей позы.
    - Больной Пречистенский, вам две таблетки.
    - Положите, пожалуйста, их на тумбочку.
    - Нет, - возразила Римма, - вы должны выпить таблетки при мне. Такие здесь правила.
    - Хорошо, хорошо, - согласился Пречистенский, всё ещё лёжа на постели, - кладите таблетки на тумбочку, идите к другим больным и возвращайтесь. И я их при вас выпью.
     Римма, после некоторых колебаний, оставила на тумбочке две таблетки, обслужила остальных больных палаты и вернулась к Пречистенскому. Он уже стоял у своей кровати и держал в руке стакан с водой. Таблетки лежали на тумбочке.
    - Я сейчас выпью, - успокоил её Пречистенский, - но у меня маленький вопрос, если позволите.
    - Пожалуйста, - согласилась Римма.
    - Этот парень, что стоит у двери, ваш знакомый?
    - Это наш санитар Иосиф.
    - Мне кажется, я знаком с его матерью. Я их видел вместе на улице. Вы, случайно, не знаете, как её зовут и кто она по профессии?
    - Знаю. Её зовут Софья Яковлевна. Она учительница математики.
    - Спасибо, Римма Исаевна. Можно ещё одну маленькую подробность?
    - Можно, - усмехнулась она.
    - Вы замужем?
    - Пока ещё нет, - вздохнула Римма.
    - Сколько же вам лет? Ох, извините. Я не должен был задавать такой вопрос. Между прочим, вы можете обращаться ко мне по имени отчеству. Меня зовут Артём Прохорович.
    - Мне, Артём Прохорович, уже двадцать седьмой год.
    - Такая очаровательная девушка и до сих пор не замужем? - удивился он. - Знаете что, Римма Исаевна, выходите замуж за меня. Мне всего тридцать восемь. Не столь большая разница в возрасте. Вот я бы оценил вас по достоинству.
    - Вы шутите, Артём Прохорович, а таблетки, между тем, всё ещё не выпиты.
     В это время по коридору шёл Лопахин и, увидев Иосифа, стоящего у приоткрытых дверей шестой палаты, остановился.
    - Где Римма Исаевна?
    - Она в палате, - усмехнулся Иосиф. - По-моему, Анатолий Романович, Пречистенский объясняется ей в любви.
     Лопахин встал рядом с Иосифом.
    - Хорошо, - согласился Пречистенский, - я выпиваю эти таблетки у вас на глазах, - он забросил их в рот и запил водой. - А что касается моего предложения, я понимаю, сердце такой девушки нужно завоёвывать. И я попытаюсь это сделать.
    - Каким же это образом, Артём Прохорович? - засмеялась она.
    - Вы знаете, Римма Исаевна, у меня редкостный дар познания.
    - Я кое-что слышала об этом.
    - Ваши врачи считают меня параноиком, - пожаловался он, - но я докажу вам, что дар у меня действительно есть.
     В это время Лопахин покрутил пальцем у виска, тем самым выражая Иосифу своё отношение к пациенту, и пошёл дальше.
    - К сожалению, Артём Прохорович, - лицо Риммы приняло серьёзное выражение, - мне нужно продолжать работу. Всего вам хорошего. - Она повернулась и пошла к выходу.
    - Завтра же вы измените своё мнение обо мне, - произнёс Пречистенский ей вдогонку.
     Римма в сопровождении  Иосифа  направилась  к  следующей палате. После раздачи лекарств Иосифу удалось на несколько минут встретиться в коридоре с Пречистенским.
    - Артём Прохорович, я надеюсь, вы не принимали этот кошмарный препарат? Он тот самый, что давали Хавкину.
    - Нет, конечно, Иосиф. Я выпил плацебо. Спасибо вам.
    - Между прочим, сцену с Риммой вы сыграли великолепно. А говорили, что у вас нет актёрских талантов. Рядом со мной стоял Лопахин. Он принял всё за чистую монету.
    - Но мне почти не пришлось играть, - возразил
Пречистенский.
    - Как не пришлось? - Иосиф был в полном недоумении.
    - То, что я говорил Римме Исаевне, я готов повторить ей и вне больницы. Вы заметили, какая у неё женственность, тембр голоса, манеры, походка, улыбка? В вашем возрасте этого ещё не понимают. И чувствуется, она совершенно не избалована.
    - Вы женились бы на ней, Артём Прохорович?
    - Не колеблясь ни минуты, - поразил он Иосифа своим ответом. - Она настоящее сокровище.
     Рабочий день подходил к концу, и Римма всё чаще поглядывала на Иосифа с немым вопросом в глазах. Они вместе уходили с работы.
    - Иосиф, ты не соскучился по земляничному варенью с привкусом мяты? - они остановились у выходной двери.
    - Очень соскучился, Риммочка.
    - У меня дома никого нет. Мама пока в больнице.
    - К сожалению, Риммочка, спешу на тренировку. Давай перенесём чаепитие на завтра. Можно поцеловать тебя в знак того, что я сознаю свою вину и прошу прощения?
     Римма ничего не ответила. Она стояла перед ним с закрытыми глазами, и её лицо выражало покорность и готовность. Он вспомнил, таким оно было, когда он впервые уложил её на койку в палате без номера. Откуда в ней эта способность мгновенно надевать сводящую с ума маску магической женственности. Её же этому никто не учил.
     На следующий день они снова разносили лекарства и подошли к шестой палате. Иосиф остался в коридоре у приоткрытой двери, а Римма вошла внутрь. Она обслужила нескольких пациентов, подошла к Пречистенскому, и он демонстративно выпил перед ней свои таблетки.
    - Вы помните, Римма Исаевна, что я вам вчера обещал? - напомнил он.
    - Вы собирались завоевать моё сердце, - улыбнулась Римма.
    - Это я и хочу сделать, если вы дадите мне хотя бы полминуты.
    - Полминуты не проблема, - согласилась она.
    - Спасибо. Итак, вчера вечером в десять минут одиннадцатого вы были в больнице у своей мамы, - Пречистенский говорил так тихо, что Иосиф едва улавливал смысл его слов. - Её зовут Хана Львовна. Ещё там была медсестра Марья Ивановна, а у порога палаты лежала рыжая кошка, которую все зовут Муркой.
    - Может, вы побывали в этой больнице раньше, - предположила Римма.
    - Вы покинули больницу без четверти одиннадцать, а с мамой осталась тётя Броня. Потом вы сели на четвёртый трамвай, сошли через две остановки, вошли в четырёхэтажный дом номер семь и на третьем этаже открыли ключом квартиру номер десять. Там, кроме вас, живут ещё две семьи.
    - Эти сведения никогда не были секретными, - усмехнулась Римма, - их можно получить из самых разных источников.
    - В вашей комнате, - продолжал Артём Прохорович, - две кровати и между ними гардероб. А напротив, в простенке между окнами, стоит стол и висят настенные часы В правом дальнем углу портрет мужчины в кипе. Это ваш отец? Он жив?
    - Он погиб на фронте, - от её снисходительной улыбки уже не оставалось и следа.
    - Затем вы отправились в ванную и приняли душ, - не останавливался Пречистенский.
    - Вы меня там видели? - испугалась Римма.
    - Что вы, Римма Исаевна. Я порядочный человек. Я заметил лишь одну деталь.
    - Какую?!
    - У вас на левом боку, ближе к спине, родимое пятно диаметром миллиметров пять.
    - Что?! - она повернулась к выходу. - Мне пора. Я на работе.
    - Римма Исаевна, вы меня погубите, если расскажете это врачу.
     В ответ она лишь испуганно оглянулась.
     В обеденный перерыв Иосиф ходил в институтскую
столовую, после чего Римма, как правило, угощала его чаем со своим вареньем. Но на этот раз чаепитие не состоялось.
    - Могу угостить тебя чаем, - предложила она, - но без варенья.
    - Оно давно должно было кончиться. Я потреблял его в лошадиных дозах.
    - Не возводи на себя напраслину, - возразила Римма, - ты здесь ни при чём. Я отнесла его Артёму Прохоровичу.
    - Зачем? - удивился он.
    - Ты заметил, Иосиф, его в больнице никто не посещает. Вот я его и угостила. Он что, человек одинокий?
    - Насколько мне известно, да. Тебе его жалко?
    - Знаешь, как жалко. Я, когда поняла, что он никакой не параноик, даже расплакалась. За что человек страдает?
    - Ты слышала, Римма, в русских деревнях влюблённые женщины не говорят, что они любят, а говорят, что жалеют. Жалеть и любить - это почти одно и то же.
    - Не преувеличивай, пожалуйста, - возмутилась она.
    - Но почему ты решила, что он не параноик?
    - Его рассказы о ночных видениях не бред. У него действительно есть такой дар. Сегодня он абсолютно точно описал мне всё, что я вчера вечером делала дома.
    - Ты должна знать, что рассказывать это врачам не следует.
    - Почему? - она подняла на Иосифа тревожный взгляд. - Он тоже просил меня об этом.
    - У него непростые отношения с компетентными органами. Мне не понятно, зачем он так рискует, раскрываясь перед тобой.
    - А я понимаю, - она загадочно улыбнулась.
     После обеда в ординаторскую зашёл Лопахин.
    - Римма Исаевна, пригласите, пожалуйста, больного Пречистенского в мой кабинет к трём часам, - распорядился он. - И вы, Иосиф, приходите послушать. 
     Первой мыслью Иосифа было предупредить Пречистенского. Он пошёл в шестую палату.
    - Артём Прохорович, через час вас вызовут к врачу для обследования.
    - Вот уж не знаю, что у меня получится, - Пречистенский выглядел взволнованным и неуверенным.
     В три часа Лопахин сидел во врачебном кабинете за столом прямо напротив входа, а Иосиф занял место на стуле у боковой стены. В дверь постучали.
    - Входите, - разрешил врач.
     Пречистенский вошёл и остановился у порога. За ним в дверном проёме показалась Римма.
    - Спасибо, Римма Исаевна. Вы можете быть свободной.
     Она ушла, а пациент продолжать стоять, наклонив голову и ни на кого не глядя.
    - Проходите, Артём Прохорович, - пригласил Лопахин, - присаживайтесь к столу.
     Пречистенский метнул на него взгляд исподлобья, сразу же пугливо отвёл глаза и присел на стул вполоборота к врачу.
    - Не волнуйтесь, Артём Прохорович. Ничего плохого я против вас не замышляю.
    - Но вы же чего-то от меня хотите, - пробормотал пациент, избегая прямого взгляда врача. - А разве я что-нибудь скрываю? Я перед вами весь, как на ладони. Вы спрашиваете, я отвечаю. Вы спрашиваете, я отвечаю. Вы спрашиваете, я отвечаю.
    - Вот я и спрашиваю, давно ли у вас последний раз были видения во сне?
    - Какие видения, Анатолий Романович? Какие видения?
    - Как же, Артём Прохорович? Вы не так давно рассказывали нам о своём даре ночных видений. С их помощью вы открыли сферу формирования предназначений. Вы забыли?
    - Я  ничего не  забыл, я  всё  помню, - скороговоркой выпалил Пречистенский и, взглянув на врача, сразу же опустил глаза.
    - Что-то я не понимаю. Были у вас видения или не были?
    - Ну как же вы не понимаете, Анатолий Романович? - удивился Пречистенский. - Вы же психиатр. Разве вы не видите, что видения здесь ни при чём?
    - А что при чем?
    - Уважение к человеку, вот что главное, - выдал Пречистенский. - Если к человеку относятся, как к равному, если не считают его ничтожеством, зачем ему какие-то видения?
    - Вы хотите сказать, - предположил Лопахин, - что рассказывали о своих ночных видениях только для того, чтобы вызвать к себе уважение?
    - Если и так, разве это преступление? - обиделся пациент. - Мои видения никому не причиняют вреда. Вот если человек смотрит на вас сверху вниз, не замечает вас и не подаёт руки, это значительно хуже. Это причиняет страдания. Но таких вы в психиатрическую клинику не помещаете. А если ваши коллеги разговаривают и смеются, а на вас не обращают внимания? Как будто вы и не существуете. И таких тоже нет среди ваших больных. Вы тащите в клинику тех, кто лишь защищается. Разве это справедливо? -  голос Пречистенского дрогнул, и он стал всхлипывать, вытирая рукавом глаза.
    - Успокойтесь, Артём Прохорович. Я как раз вас очень хорошо понимаю. Это, действительно, несправедливо.
    - Я всегда верил, что вы, Анатолий Романович, хороший человек, - пробормотал Пречистенский сквозь слёзы. - Вы не способны унижать или презирать человека.
    - Спасибо, Артём Прохорович. Но вы объясните, если человек обладает даром ночных видений, это повышает уважение к нему?
    - Конечно, - Пречистенский, наконец, открыто посмотрел на врача, - это великий дар, который никто не может игнорировать. Такого человека невозможно не замечать.
    - Хорошо, Артём Прохорович, на сегодня всё. - Лопахин поднял телефонную трубку. - Римма Исаевна, проводите, пожалуйста, больного в палату.
     Появилась Римма, и  они  вместе  с  Пречистенским  покинули врачебный кабинет.
    - Что скажете, Иосиф? - поинтересовался Лопахин.
    - Мне, Анатолий Романович, не совсем понятно его поведение. Он избегает прямого взгляда, всхлипывает. Я несколько раз беседовал с ним, и ничего такого не было.
    - Это вполне предсказуемый результат воздействия
психотропного препарата, - объяснил Лопахин. -  Он ещё неплохо держится. Другие ползают на коленях, рыдают и просят прощения. Меня интересует другое. Каков ваш диагноз?
    - Если под воздействием препарата он отрекается от своих ночных видений, значит, их нет. Значит, все его рассказы о чудесном даре не что иное, как бред. То есть паранойя.
    - А что ещё?
    - Он всё время говорил о неуважении к нему окружающих. Похоже на комплекс неполноценности, который вызывает потребность казаться значительным. И эта потребность перерастает в патологическую манию. У него рассказы о ночных видениях - это средство доказать окружающим свою значимость.
    - Логично, - признал Лопахин. - Вам нехватает точности определений, терминологии. Но, в общем, неплохо. А какой вывод вы сделали в ходе своего обследования пациента?
    - Я ставил диагноз на основе анализа его биографии. Помоему, его ночные видения самый настоящий системный бред.
    - Психотропные препараты, Иосиф, экономят время. Мы говорили с ним минут тридцать, и всё стало ясно. А вам, наверняка, понадобилось значительно больше времени.
    - Конечно, Анатолий Романович. Я на прошлой неделе четыре раза приходил на дежурство пораньше, чтобы беседовать с ним.
     Лопахин взглянул на часы и встал.
    - Хорошо, Иосиф. Я бы с удовольствием послушал, как вы обследовали больного, но времени совсем нет. Завтра у профессора консилиум, и вы там всё расскажете. Я так понял, между нашими  диагнозами принципиальных различий нет?
    - Никаких различий, Анатолий Романович.
    - Прекрасно. Только поработайте над изложением. Чтобы
было кратко и по существу.
    - Хорошо, Анатолий Романович. Спасибо.
     Иосиф вышел из врачебного кабинета и направился в ординаторскою. При его появлении Римма встала.
    - Какие результаты, Иосиф?!
    - Для нашего подопечного всё как нельзя лучше.
    - Правда? - обрадовалась она. - Мне хочется сейчас же побежать к Артёму Прохоровичу и успокоить его.
    - Можно. Только не исключено, что в его койке есть подслушивающее устройство.
    - Так что же делать?
    - Ты покажи ему большой палец, поднятый вверх. И он поймёт.
    - Я так и сделаю, - решила она.
     Иосифу тоже очень хотелось обменяться мнениями с Артёмом Прохоровичем, но, в преддверии решающего консилиума, он боялся хоть как-то поставить под сомнение беспристрастность своего отношения к пациенту. Он покинул ординаторскую и остановился в коридоре. Вот из шестой палаты вышла улыбающаяся Римма. Минут через семь появил-ся и Пречистенский. Иосиф медленно двинулся в его сторону.
    - Римма Исаевна дала мне знать, - сообщил Пречистенский, когда подошёл Иосиф, - что пока всё в порядке.
    - Именно, пока. Решающий консилиум будет завтра. Но я восхищён вами, Артём Прохорович. В вашем лице Россия недосчиталась великого актёра.
    - Я был вынужден, - развёл руками Пречистенский. - Если бы за плохую игру расстреливали, все актёры стали бы гениальными, даже такие бездарные, как я.
     Рабочий день близился к концу, и теперь уже Иосиф поглядывал на Римму с немым вопросом в глазах. Они вместе уходили с работы.
    - У меня сегодня тренировки нет, - осторожно напомнил он, когда они остановились у ответвления дороги, ведущего к римминому трамваю.
    - Пойдём, мой милый. Варенье  с  мятой  тебя  давно  ждёт.
На нём даже образовалась корочка от длительного неиспользования.
     Теперь, пока риммина мама была в больнице, они встречались у неё дома в дни, когда Иосиф был свободен от
тренировок.
     На следующий день Римма принесла на работу домашнее печенье. Ячейка Пречистенского на лекарственном подносе была пуста, и Римма вместо таблеток положила на его тумбочку кулёк с печеньем.
    - Что это, Римма Исаевна? - удивился Пречистенский.
    - Это вам передал посетитель.
    - Какой посетитель?
    - Я не знаю. Он приходил в неурочное время.
     Она ушла и вместе с Иосифом продолжила разносить лекарства. Но, когда они возвращались в ординаторскую, Пречистенский ждал их в коридоре.
    - Римма Исаевна, можно вас на минутку? - попросил он.
    - Пожалуйста, - она остановилась. - Иосиф, я тебя догоню.
    - Ладно, - Иосиф с лекарственным подносом пошел дальше.
    - Римма Исаевна, - начал Пречистенский, - я почти уверен, что вы немножко ошиблись.
    - В чём, Артём Прохорович?
    - Мне кажется, кемелах передала мне посетительница, а не посетитель.
    - А вы отличаете этот вид печенья от других? - смутилась она.
    - Конечно. В нашей редакции одна пожилая сотрудница на праздник Пурим угощает нас этим лакомством.
    - Наверное, она вам его и принесла, - предположила Римма, краснея. - А вы его любите?
    - Да, но ещё больше я люблю посетительницу, которая мне его принесла. Это совсем не та пожилая сотрудница. Она молодая и красивая. У неё большие, добрые и пугливые глаза. Они снятся мне по ночам. Можно вашу руку?
    - Зачем? - Римма, краснея ещё больше, отступила на полшага, в то время как он всё таки взял и поцеловал её руку. - Что вы делаете, Артём Прохорович?
    - Я целую совсем не вашу руку, Римма Исаевна. В вашем
лице я как бы целую руку той прекрасной посетительницы. Прошу вас, при случае, передать ей, что я очень её люблю.
    - Я передам, - пробормотала вконец смущённая Римма.
     Она повернулась, пошла вслед за Иосифом, но по дороге оглянулась. Пречистенский стоял на том же месте и с улыбкой смотрел ей вслед.
 
     Консилиум начался в кабинете профессора в одиннадцать часов. Иосифа вызвали только в двенадцать. Он, предварительно постучав в дверь, вошёл и поздоровался. Перед ним сидели три человека - профессор Иванцов, Лопахин и незнакомый подтянутый мужчина лет сорока в сером костюме.
    - Дмитрий Иванович, - обратился профессор к владельцу серого костюма, -  это наш студент-практикант Иосиф. Познакомьтесь, пожалуйста.
     Имя отчество незнакомца Иосиф не раз слышал от Артёма Прохоровича. Значит, это и есть тот самый Сорокин из госбезопасности. Иосиф пожал ему руку.
    - Мы рассматриваем историю болезни пациента Пречистенского, - объяснил Иванцов Иосифу. - Вы просили разрешения поработать с ним. Вы, действительно, им занимались?
    - Да, Михаил Андреевич. Я прочёл о паранойе несколько монографий, в том числе и вашу, но на практике с этим заболеванием встречаюсь впервые. Может быть, с вашего разрешения, я смогу представить этот клинический случай, как курсовую работу?
    - Об этом пока говорить рано, - возразил профессор. - Сейчас мы хотели бы послушать ваш отчет об обследовании больного. Желательно покороче.
    - Я работал с пациентом на прошлой неделе. У меня были ночные дежурства, но я приезжал в институт пораньше.
    - Это можно опустить. Как он шёл на контакт с вами?
    - Вначале с большим трудом. Он всё выспрашивал, кто я и
откуда, на каком курсе учусь и так далее. Но потом его уже нельзя было остановить. Он с таким воодушевлением рассказывал, что его душа во время сна может удаляться на большие расстояния и собирать бесценную информацию.
    - И о том, что он открыл сферу формирования предназначений?
    - Да, - подтвердил Иосиф. - Но такие заявления не могут не вызывать сомнений. И я решил проверить его способности.
    - Каким образом? - удивился профессор.
     Иосиф заметил, что и Сорокин сразу же оживился.
    - Я предложил ему узнать имя отчество и профессию моей матери с помощью его дара. Он ответил, что для него это пустяк. Тогда я рассудил, что если никакого дара у него нет, он попытается получить эту информацию у моих знакомых, вероятнее всего, у медсестры Риммы Исаевны. И я попросил её, в случае его обращения, дать ему ложную информацию. Этот приём сработал. Через два дня он мне эти ложные данные и выдал.
     Присутствующие обменялись взглядами.
    - Что же было дальше? - искренне заинтересовался профессор.
    - Насколько я знаю, Михаил Андреевич, параноидальный бред является следствием какой-то мании. Я начал осторожно его расспрашивать и установил, что говорить о своих ночных видениях он начал в шестом классе, - при этих словах внимательно слушающий Сорокин непроизвольно кивнул головой в знак согласия. - В этом возрасте у подростков пробуждается половое влечение. Но он, хромоногий и невзрачный, не имел никаких шансов привлечь внимание девочек. Это породило у него сильнейший комплекс неполноценности и побудило к поиску выхода. И в какой-то момент он его нашёл, объявив о своих паранормальных способностях. В результате, вчерашний изгой сразу оказался в центре всеобщего внимания. Девчонки одна за другой подходили к нему со своими просьбами.
    - Что скажете? - профессор обвёл взглядом присутствующих.
    - По моим данным, - отликнулся Лопахин, - страх перед пренебрежительным отношением окружающих сохранился у него до сих пор. Ночные видения - это лишь средство как-то повысить свой статус в  обществе,  обратить  на  себя  внимание.
    - Но в шестом  классе он точно предсказывал одноклассникам оценки за контрольные работы, - возразил Сорокин.
     Наступила пауза, и Иосиф поторопился воспользоваться ею.
    - Я тоже считаю, Дмитрий Иванович, - обратился он доверительно к Сорокину, - что основная задача ответить на вопрос: есть у него паранормальный дар или нет?
    - Совершенно верно, - кивнул головой Сорокин.
    - По данным моего эксперимента, - рассудил Иосиф, - никакого дара у него нет. Но как же тогда он предсказывал оценки одноклассникам? И тут моё внимание привлекла одна малозаметная деталь. Пречистенский рассказывал, что в шестом классе посещал математический кружок. Знаете каким разделом математики он там увлекался? - для пущего впечатления Иосиф сделал небольшую паузу и обвёл взглядом присутствующих. - Математической статистикой.
    - В шестом классе? - усомнился Сорокин. - Это же высшая математика!
    - Высшую математику знать не обязательно, чтобы пользоваться математической статистикой, - объяснил профессор. - В справочниках имеются цифровые таблицы, которые, с помощью нескольких простеньких формул, позволяют делать расчёты. Я сам таким образом обрабатываю свои экспериментальные данные.
    - Но какое это имеет отношение к предсказанию оценок? - не понял Сорокин.
    - Очевидно, Михаил Андреевич знает это лучше меня, - предположил Иосиф.
    - Отношение может иметь, - заключил профессор после некоторого раздумья. - Если у меня есть ряд оценок ученика за квартал или полугодие, я могу рассчитать его оценки на последующий период. Эти данные можно выдавать за паранормальные предсказания.
    - С какой точностью? - продолжал сомневаться Сорокин.
    - Примерно, с девяностопроцентной точностью.
    - Вот у него, - подхватил тему Иосиф, - очевидно, и возник соблазн  представить  данные  подобных  расчётов,  как свои провидческие видения. Интеллекта он не лишён.
     Наступила длительная пауза.
    - Итак, - подытожил профессор, - вопросы к Иосифу есть? Нет? Спасибо, Иосиф. Вы можете быть свободны.
     Иосиф вышел из кабинета. На него вдруг навалилась неодолимая сонливость. Нечто подобное он испытывал только после выпускного экзамена по физике. Иосиф дошёл до ординаторской и открыл дверь. Там никого не было. Он вошёл, сел на стул и, облокотившись на стол, заснул. И сразу же оказался в профессорском кабинете. Участники консилиума продолжали обсуждение диагноза.
    - Любопытно, - заметил профессор, - что в изложении Иосифа присутствует сексуальный мотив возникновения болезни.
    - Это усиливает или ослабляет аргументацию? - поинтересовался Сорокин.
    - Однозначно усиливает, - пояснил профессор.
    - Этот мотив у него действует до сих пор, - добавил Лопахин. - Я сам слышал, как он приставал к медсестре и похвалялся перед ней своим провидческим даром.
    - Так что, - Иванцов обвёл взглядом присутствующих, - заключение однозначное?
    - Какое именно? - попросил уточнить Сорокин.
    - У пациента Пречистенского никакого паранормального дара нет, а есть системный бред на тему ночных видений, как проявление мании страха перед пренебрежительным отношением окружающих. По всем признакам - паранойя.
    - Я полностью поддерживаю этот диагноз, - заявил Лопахин.
    - А вы, Дмитрий Иванович?
    - Математическая статистика вещь убедительная, - усмехнулся Сорокин. - Всё таки этот ваш студент молодец. Докопался до таких мелочей. Он еврей?
    - Да, - подтвердил профессор.
    - Иосиф не по годам серьёзный парень, - заметил Лопахин. - Феликс Филиппович говорил, что во время ночного дежурства он читает "Метаморфозы и символы либидо" Юнга.
    - Так, может быть, стоит его подключить и к Хавкину? -
предложил Сорокин.
    - Мы подумаем об этом, - пообещал профессор. - Но что делать с Пречистенским?
    - А что вы обычно делаете с такими больными?
    - Я бы назначил ему недельку медикаментозного лечения и отправил бы под наблюдение психиатра районной поликлиники.
    - С правом на работу?
    - Да. Параноики и шизофреники после нашего лечения вполне трудоспособны.
    - Так и сделайте, - посоветовал Сорокин.

     Когда Римма вернулась в ординаторскую, Иосиф всё ещё спал.
    - Иосиф, - позвала она, - просыпайся, сейчас должен подойти врач. Господи, совсем парень умаялся. Просыпайся, Иосиф!
     Она потрясла его за плечо и тут заметила, что у него изжелта бледное лицо и не прослушивается дыхание.
    - Боже мой, - испугалась Римма, - без сознания он, что ли?
    Она бросилась к настенному шкафчику, достала нашатырь и сунула его Иосифу под нос. Он сразу же стал просыпаться.
    - Что с тобой, мой милый? - испуганно залепетала Римма. - На тебе лица нет. Ты болен?
    - Нет, Римма. Извини. Сам не заметил, как заснул. Недоспал я прошлой ночью. Уж очень интересная книга попалась.


ГЛАВА 20. ВАРЕНЬЕ С ЛАНДЫШАМИ

                А у прекрасной Амалии
                На босу ногу сандалии,
                И платье на средства скудные,
                Зато глаза изумрудные.

     Иосиф вышел из ординаторской. Сейчас, как никогда, ему хотелось втретиться с Артёмом Прохоровичем. Он подошёл к шестой палате и приоткрыл дверь. Пречистенский лежал на застеленной кровати и смотрел в сторону двери. Иосиф поманил его пальцем. Пречистенский сразу же вышел.
    - Что решил консилиум, Иосиф?
    - То, что мы и хотели.
    - Как?! Вы хотите сказать...
    - Да, - прервал его Иосиф, - никакого дара у вас нет, есть системный бред, как проявление паранойи.
    - И что меня ждёт? - он не сводил с Иосифа напряжённого взгляда.
    - Неделя медикаментозного лечения, а затем перевод под надзор психиатра районной поликлиники с правом на работу.
    - Я с трудом верю своим ушам. Вы переиграли своих врагов, этих маститых профессионалов?! Иосиф, вы гений! Всё дело только в человеческой личности! В вашей личности, Иосиф! Остальное антураж! Вам поставили вторую пятёрку по физике! Но вы как бы и не рады победе?
    - Во-первых, Артём Прохорович, если я и переиграл когото, то только вместе с вами. Ваша идея использования математической статистики сыграла решающую роль.
    - А во-вторых? - насторожился Пречистенский.
    - Я не хотел бы считать этих людей своими врагами. Лопахин вполне располагающий к себе человек. И к профессору я испытываю уважение. Они не лишены доброты и порядочности.
    - Согласен, Иосиф. А что в-третьих? 
    - Не забывайте, Артём Прохорович, что кроме нас и психиатров имеется и третий участник игры. И он не склонен к интеллектуальным состязаниям.
    - Сорокин участвовал в консилиуме?
    - Да. Он в этом деле с самого начала.
    - К чему же, Иосиф, склонен третий игрок?
    - Третий игрок, в обобщённом смысле, ликвидирует всех, кто, хотя бы потенциально опасен властям. Уничтожаются целые сословия и этнические группы. Я это видел на примере своего отца и его сокамерников - людей, совершенно непричастных к какому-либо сопротивлению режиму. Наша  победа для третьего игрока ничего не значит.
    - Вы хотите сказать, что они могут меня просто убрать?
    - Не знаю, - смутился Иосиф. - Но это стоит иметь в виду.
    - Да, - признал Артём Прохорович, - меня могут убрать хотя бы потому, что я им уже не нужен, но кое-что знаю о тотальной слежке за интеллигенцией. Как говорят, он слишком много знал.
    - А как на это смотрит Центр Предназначений?
    - Ох, Иосиф, партия не признаёт никаких других центров, кроме самой себя, а её вождь пытается занять место Всевышнего. Многие люди, имеющие истинное предназаначение свыше, как Бердяев, Вавилов, Мандельштам, Булгаков, Цветаева, или уничтожены, или изолированы. А  предназначение быть гениями вручено академику Лысенко, писателю Софронову и ещё дюжине адептов режима, чьи имена лет через тридцать никто не сможет даже вспомнить.
    - И Центр Предназначений с этим мирится? - возмутился Иосиф.
    - Я уже объснял вам, - напомнил Пречистенский, - что его прямое вмешательство противоречило бы главному принципу создания человеческого рода - наличию у людей свободной воли. Люди сами должны преодолеть эту скверну. Но даже если бы Центр Предназначений хотел вмешаться, какие у него резоны защищать меня? Я же полностью провалил свою миссию.
    - Вы говорили, что видели в Центре табличку "Отдел реализации предназначений". Значит, там как-то интересуются судьбой носителей миссии?
    - Конечно, - признал Пречистенский. - Прямо в земные дела они не вмешиваются, но некоторое влияние, всё же, оказывают. Я мог бы написать об этом целую книгу.
    - Приведите хотя бы несколько примеров, - взмолился Иосиф.
    - Например, они могут обеспечить серию как бы случайно возникших благоприятных обстоятельств, чтобы позволить людям, вроде Джека Лондона или Шаляпина, подняться с социального дна к вершинам художественного творчества. Могут чудесным образом исцелить перспективного носителя миссии, как это было с Менделеевым, опасавшимся ранней смерти от туберкулёза. Могут продлить ему жизнь до очень глубокой старости, если он с возрастом не теряет способности выполнять своё предназначение, как это было с библей-ским пророком Моисеем. И наоборот, не станут спасать того, кто попусту растратил свои возможности.
    - И это всё? - Иосиф затаил дыхание.
    - Нет, конечно. Многим носителям миссии мешают иполнять своё предназначение соблазны, вроде пристрастий к женщинам, пьянству или деньгам.
    - И как же поступают с ними? - у Иосифа от волнения пересохло в горле.
    - Сотрудники Центра инициируют для своего подопечного серию повторяющихся неудач, чтобы отвратить его от соблазна.
    - Как это?
    - Например, носитель миссии, стремящийся к обогащению, всё время оказывается банкротом. И подробности банкротства каждый раз дотошно повторяются, чтобы поразить воображение человека и внушить ему мысль о роковой бесперспективности его усилий в этом направлении. И так же с женщинами. Отношения с ними у носителя миссии всегда оканчиваются ничем при повторяющихся деталях, которые невозможно не заметить. 
     Потрясённый Иосиф смог продолжить беседу только после заметной паузы. 
    - Но сами они не убивают злостных неисполнителей миссии?
    - Сами не убивают, - признал Артём Прохорович. - Но знаете, что они говорят между собой? Что орган, который не выполняет своих функций, подлежит удалению.
    - Что это значит? - не понял Иосиф.
    - То и значит, что сами не убивают, но могут этому способствовать.
    - Артём Прохорович, вы настоящий кладезь уникальных
знаний. Почему бы вам не написать об этом книгу?
    - А вам не кажется, Иосиф, что автора такой книги не выпустили бы под надзор  районного  психиатра,  да  ещё с правом на работу?
     В этот момент в коридоре появились двое больных, идущих по направлению к ним. Они вынуждены были прекратить разговор.
    - Иосиф, - Пречистенский перешёл почти на шёпот, - как мне быть с медикаментозным лечением? Опять принимать плацебо?
    - Безусловно. Только будьте осторожны, чтобы не погубить всё, чего мы добились.
 
     Началась четвёртая неделя июня. Риммину маму выписали из больницы, и Иосиф больше не мог встречаться с Риммой у неё дома. Но её, казалось, это не волновало. Она была весела, постоянно что-то напевала и каждый раз уклонялась от попыток Иосифа договориться о встрече. Зато её живо интересовало всё, что было связано с Пречистенским. Ещё с прошлой недели она нередко приносила ему передачи от некой посетительницы, которая якобы не могла прийти сама. А он передавал этой таинственной даме благодарность, говорил, как он её любит, и целовал Римму с целью передачи этих поцелуев всё той же особе. Во вторник Лопахин попросил её предупредить Пречистенского, что завтра его выпишут из больницы.
     В среду, во время раздачи лекарств, Иосиф, стоявший снаружи у приоткрытой двери шестой палаты, стал невольным свидетелем приглушенного разговора.
    - Сегодня, Римма Исаевна, вы мне уже не принесли никаких таблеток? - спросил Пречистенский грустным голосом.
    - Сегодня, Артём Прохорович, после обеда вас выписывают.
    - Наверно, это хорошо. Но я что-то не испытываю радости.
    - Почему? - как-то наигранно удивилась Римма.
    - Вы ведь знаете, почему, Римма Исаевна.
    - Как я могу знать?
    - Вам известно, Римма Исаевна, что я уже не смогу жить без той прекрасной особы, которая присылала мне передачи.
    - Но вы, наконец, сможете встретиться с ней. И вам уже не придётся передавать ей поцелуи через кого-то.
   - Вы так считаете? Я  смогу с  ней  встретиться? -  он  задумался. - Могу ли я записать ваш телефон на тот случай, если мне всё таки придётся передать ей привет через вас?
    - Вы можете позвонить мне на пост медсестёр. Пишите.
     Он записал её телефон.
    - Но встречусь ли я с ней, неизвестно, а передать ей поцелуй мне просто необходимо, - он привлёк её к себе и поцеловал в щеку, отчего её смущённое лицо радостно засветилось.
    - И ещё, Римма Исаевна. Мне перед выпиской хотелось бы поговорить с Иосифом.
    - Вы можете встретиться с ним в ординаторской с часу до двух, - предложила она. - В это время там никого нет.
    - Спасибо, Римма Исаевна.
     Иосиф постарался пообедать пораньше, чтобы иметь возможность попрощаться с Артёмом Прохоровичем. Последний пришёл в ординаторскую ровно в час.
    - Привет, Иосиф, - поздоровался он. - Я выписываюсь.
    - Да, я знаю.
    - У меня не хватит слов, чтобы высказать, как я вам признателен. Вот мой адрес, - он протянул Иосифу листок бумаги. - Давайте не будем терять друг друга из вида.
    - Спасибо, Артём Прохорович. Вам я тоже очень многим обязан. Жаль, что мы больше не сможем видеться каждый день. У меня осталось столько вопросов к вам.
    - Может быть, я успею ещё что-нибудь рассказать? - предложил Пречистенский.
    - Благодарю. Вы говорили, что в Центре Предназначений видели табличку "Отдел разработки предназаначений". Разработчики предназначений уж точно знают их цель.
    - Конечно, - согласился Пречистенский. - Но вы удивитесь, если я скажу, что почти ничего нового я там не узнал. К тому времени всё это я уже понял самостоятельно.
    - Что вы поняли?
    - Что генеральная цель всех предназначений - равномерное и гармоничное развитие человеческого общества, включая его научно-технологическую и гуманитарную составляющие. И из истории науки мы знаем, что новые предназначения появляются, как продолжение предыдущих,  когда созревают условия.
    - Значит ли это, Артём Прохорович, что сейчас на Земле уже достаточно знаний, чтобы понять и цель вашего предназначения, и метод его использования?
    - Я в этом не сомневаюсь, Иосиф. Цель моего дара понятна. Я должен получать информацию из таких мест, с которыми до сих пор не было связи. И информация эта важна для людей, чтобы их не постигла участь динозавров.
    - А как быть с методом использования?
    - Я не знаю. Но уверен, знания об этом уже есть на Земле. Нужно только их найти. Этому необходимо посвящать всю жизнь, а не растрачивать её на девочек или на имитацию паранойи, - Пречистенский грустно улыбнулся.
    - И всё таки, Артём Прохорович, обо всём этом вы должны написать книгу.
    - Какую книгу, Иосиф? - в его голосе звучала ирония.
    - Под заголовком "Теория человеческих предназначений".
     В дверь ординаторской тихо постучали. Вошла Римма.
    - Сейчас сюда прийдёт врач, - сообщила она.
    - Да? - удивился Пречистенский. - Мы и не заметили, какпрошло время. Уже два часа. - Он встал и протянул Иосифу руку. - До свидания. Счастливо оставаться!
    - Удачи вам, Артём Прохорович!

     На следующий день, после утреннего обхода, Лопахин вместе с Риммой и Иосифом принимали двух новых больных. Одного из них, учёного-филолога лет сорока, разместили на опустевшей койке Пречистенского. А вторым был красивый рослый мужчина лет тридцати шести в изящном синем костюме. Его лицо нездорового цвета с тёмными кругами под глазами носило явные следы болезни. Анатолий Романович обращался с ним подчёркнуто доброжелательно. Его разместили в палате без номера. Впоследствии Римма сообщила Иосифу, что это Павел Сергеевич, известный актёр, страдающий галлюцинациями на почве хронического алкоголизма.
      Уже после обеда, около трёх часов дня, Иосиф шёл по коридору к  посту  медсестёр. Шагах  в  десяти  от  поста  его остановил голос Риммы, разговаривающей по телефону.
    - Как вам удалось дозвониться? - спрашивала она. - Без проблем? Обычно это не так просто ... Что? На концерт? Сегодня?.. Спасибо, Артём Прохорович, я подумаю. - Наступила некоторая пауза. - Хорошо, я постараюсь прийти. Во сколько? О, мне придётся поторопиться. До встречи. Вам тоже всего хорошего! - она положила трубку.
     Иосиф подошёл к посту.
    - Римма, в шестой палате новенький всё время рвётся к окну. Он хочет выброситься, что ли. Дядя Паша послал меня сообщить тебе. Его нельзя оставлять без присмотра.
    - Хорошо, Иосиф, - её улыбающееся лицо постепенно становилось серьёзным, - я сейчас поговорю с Анатолием Романовичем. Очевидно, придётся сделать ему инъекцию.
    - Мы с дядей Пашей будем вас там ждать.
     На следующий день, после обхода, они сидели в ординаторской в ожидании Лопахина. Римма заносила в регистрационный журнал вчерашние назначения.
    - Как, Римма, тебе понравился концерт? - неожиданно спросил Иосиф.
    - Какой концерт? - она подняла на него недоумевающие глаза.
    - По чистой случайности, я тоже был там.
    - Что!? И ты видел с кем я была?
    - Видел.
    - Раз ты всё знаешь, нет смысла что-то скрывать. Кстати, Артём Прохорович просил передать тебе привет. Он к тебе относится так, словно ты спас ему жизнь.
    - Но ты, почему-то, не торопилась передать мне его привет?
    - Да, - призналась она. - Он же не знает, какие у нас с тобой были отношения.
    - Наши отношения были?
    - Не обижайся, Иосиф. Мне, как и любой женщине, хочется выйти замуж, иметь свою семью, детей.
    - О, это уже голос Ревекки Исаевны.
    - Пусть  так, - согласилась  Римма. - Она  права.  А  этот
человек хочет на мне жениться. Зрелый, надёжный и хороший человек. С ним можно создать прочную семью.
    - Ты в этом уверена?
    - Не сердись, Иосиф. Ты прощальный подарок моей молодости. Но ты же не скажешь: "Римма, брось всё и выходи за меня замуж!". А я всё равно помню, что между нами вечная дружба. И ты ещё убедишься, что это не пустые слова.
    - Риммочка, ты говоришь загадками.
     В это время дверь ординаторской раскрылась, и вошёл Лопахин с картой назначений.
   - Римма Исаевна, вчерашнему новичку из шестой палаты опять предписана инъекция. Я думаю, с одним только Иосифом вы не справитесь. Привлекайте дядю Пашу.
     Начиналась ежедневная рутинная работа. Они разносили лекарства, делали инъекции, водили во врачебный кабинет больных. И Иосиф больше не поднимал тему своих отношений с Риммой. Проигрывать нужно тоже с достоинством. Если он будет искренним перед самим собой, то кто он такой? Всего лишь студент, который ещё не в состоянии сам себя прокормить. В его голове нет даже мыслей о семейных заботах. Так должен ли он переходить дорогу Римме, которая стремится устроить свою жизнь? Нет у него такого морального права.
     После работы, в подавленном настроении, он ехал на тренировку. Ему нужно взять себя в руки и прекратить бесконечные тоскливые размышления о Римме. Это мешает поддерживать спортивную форму. Бокс такого не прощает. Не успеешь опомниться, как схлопочешь апперкот. А ведь сегодня контрольная тренировка перед квалификационными соревнованиями, которые состоятся в воскресенье.

     После тренировки, приняв душ и переодевшись, он шёл по коридору клуба Железнодорожников к выходу. Впереди, у окна разговаривали две девушки. Одна из них показалась Иосифу знакомой. Да ведь это Олечка! Она же когда-то тренировалась здесь в секции художественной гимнастики. Олечка зашла повидаться со своей подружкой? Иосиф поздоровался с ней кивком головы. Она ответила ему улыбкой.
    - Ладно, Зоя, - послышался олечкин голос, как только Иосиф прошёл мимо девушек, - я пошла. Позвони мне на работу.
      Иосиф замедлил шаг и дождался, когда Олечка его догнала.
    - Проведали старых друзей? - предположил он.
    - Да, - заторопилась она, как бы оправдываясь, - это Зоя, моя подруга. Она кандидат в мастера. Зоя достала билеты на фильм "Леди Гамильтон". Но тут выяснилось, что она пойти не сможет.
    - И у вас теперь на руках два билета?
    - Да, - подтвердила Олечка. - Может быть, вы купите один?
    - Я куплю два, - уточнил Иосиф.
    - Но я продаю только один, - огорчилась Олечка. - Мне и самой хочется посмотреть этот фильм.
    - В этом, Ольга Анатольевна, нет противоречий. Я покупаю два билета, чтобы пригласить вас в кино. Вы согласны?
    - Согласна, - она растерянно улыбнулась.
     Кинотеатр располагался поблизости. После кино он провожал её на трамвайную остановку. Было уже поздно. Они шли мимо ограды большого парка, лишь изредка встречая прохожих. На остановке Олечка стояла напротив него в лёгком летнем платье, рельефно оттенявшем её фигуру, отточенную многолетними занятиями художественной гимнастикой. Иосиф осторожно дотронулся рукой до её спины и, почти без усилий, привлёк к себе. Он не должен был этого делать. Ему просто не удалось сдержаться. Её талия удивительно легко прогнулась в его сторону, в то время как лицо оставалось открытым для поцелуев. А выражение волнующего ожидания на её юном смущённом лице мгновенно вытеснило из его головы все посторонние мысли. Он поцеловал её в щеку. Скрежет приближающегося трамвая внёс свои коррективы в их общение.
    - Спасибо, Олечка, за кино, - он впервые назвал её по имени.
    - Что вы, Иосиф, это вам спасибо. Вот и мой трамвай. До свидания.
     Она вошла в трамвай, села у окна и помахала ему рукой.
     В субботу Иосиф думал о предстоящих боксёрских боях и
об Олечке. Его спокойный вид и явная пассивность разочаровывали Римму. Он так легко уступает её другому?! И это после того, что между ними было? Ну, если так, она тоже продемонстрирует ему своё полное безразличие. До конца дня они так и не сказали друг другу ни одного лишнего слова.
     В воскресенье тренер Панкратов поздравил Иосифа с присвоением ему третьего спортивного разряда. Из проведённых боёв один он выиграл чистым нокаутом, один проиграл по очкам, а остальные по очкам выиграл. Панкратов был доволен. Теперь, согласно тренерскому плану, Иосиф должен был к середине сентября выполнить норму второго спортивного разряда. Бокс для него становился неотьемлемой частью жизни.

     Начиналась первая неделя июля. В ночь с воскресенья на понедельник Иосиф снова дежурил в третью смену. Он приехал на работу в половине двенадцатого и увидел Олечку.
    - Разве сегодня дежурит не Римма? - удивился он.
    - Нет. Она в очередном отпуске. Она что, вам не сказала?
    - Случилось так, что в субботу мы с ней почти и не виделись.
    - Я думала, вы большие друзья, - улыбнулась Олечка. - А она ушла в отпуск и даже вас не предупредила?
    - Ничего страшного, - успокоил её Иосиф. - Я рад, что мне придётся дежурить с вами.
    - Правда? - обрадовалась она и, взглянув на часы, добавила: - Пойдемте к Феликсу Филипповичу. Пора делать
обход.
     Они зашли в ординаторскую, а потом вместе с врачом пошли по коридору, заглядывая в каждую палату. Болные были на местах, и большинство из них уже спали. Когда они подошли к палате без номера, Олечка проявила инициативу. Она вышла вперёд, приоткрыла дверь и просунула в дверную щель голову.
    - Он спит, - сказала она шёпотом и закрыла дверь.
    - Вот и хорошо, - подвёл итог Феликс Филиппович.
     После обхода они вернулись на дежурный пост.
    - А что вы с Риммой делали после обхода? - спросила Олечка.
    - Пили чай. Римма угощала меня своим домашним вареньем.
    - Чаёвничать на дежурстве здесь уже стало традицией, - сообщила она. - Можно, я тоже угощу вас своим вареньем?
    - Спасибо, Олечка. Я прихватил с собой печенье к чаю.
    - Нет, Иосиф, я не успокоюсь, пока вы не попробуете моё
варенье. Вы можете угадать, из чего оно сварено?
    - Из земляники, - сказал он грустно.
    - Да. Но в нём есть кое-что ещё.
    - Я знаю, - подыграл ей Иосиф, - вы кладёте туда подснежники.
    - Почему вы так решили?
    - Потому, что это ваш цветок.
    - Нет, - возразила она решительно, - мой цветок совсем другой. Но не стану испытывать ваше терпение. Сейчас приготовлю чай, и вы сможете моё варенье попробовать.
     Минут двадцать Олечка кипятила воду, готовила заварку и расставляла чайную посуду. Наконец, она поставила перед Иосифом дымящуюся чашку чая и стеклянное блюдечко со своим лакомством. Он зачерпнул ложечкой немного варенья и поднёс к губам. Тонкий, волнующий аромат, исходящий от него, показался Иосифу знакомым. И привкус варенья был под стать аромату.
    - Замечательно, - оценил он, - неповторимый, волшебный вкус!
    - Но что это, вы поняли?
    - Нет, - признался Иосиф, - что-то, весеннее, нежное.
    - Это же ландыши! - не выдержала она.
    - Да? Но как майские ландыши добавить в июльское варенье?
    - В том-то и дело, Иосиф. Это уникальный рецепт. В мае я делала настойку ландышей на спирту, а в июле добавляла её в уже готовое земляничное варенье. Потом выдерживала смесь при температуре градусов шестьдесят, чтобы настойка впиталась, но аромат не улетучился.
    - Теперь понятно, какой цветок ваш, Олечка. Соответствие абсолютное. Но как вы разработали такой сложный рецепт?
    - Это рецепт моей бабушки, - призналась она. - Она говорила, что этим вареньем я должна буду угостить своего парня.
    - Ваша бабушка считала его приворотным средством?
    - Вы шутите, Иосиф? Давайте пить чай. Я больше не буду отвлекать вас разговорами.
    - Спасибо, Олечка!
     Они пили чай, и олечкино варенье нравилось Иосифу всё больше и больше. Потом она собрала посуду и сказала, что пойдёт её мыть. Было уже около часа ночи.
    - А мне можно с вами? - напросился Иосиф.
    - Мы прогуляемся, - пообещала она, - когда я помою чашки.
     Она вернулась, одетая в больничный халат. Наверное, так ей было удобнее мыть посуду. Они пошли по коридору. Иосиф был спокоен. Ситуация с Риммой повториться не может, потому что палата без номера занята. Ему не придётся нарушать свой зарок и брать на душу грех совращения этого невинного белокурого создания. Это и не нужно. Достаточно того, что с ней просто приятно находиться рядом, слушать её голос и наслаждаться видом её юного лица. Они поравнялись с палатой без номера.
    - Вы заходили туда? - поинтересовалась она.
    - Да. В прошлый четверг я участвовал в приёме этого больного. Его зовут Павел Сергеевич. Он известный актер.
    - Но его там нет, - возразила Олечка.
    - Как нет? - усомнился Иосиф. - Вы шутите?
    - Хотите проверить? - она решительно открыла дверь палаты, вошла туда и придержала дверь.
     Иосиф вошёл вслед за ней. Палата была пуста. Олечка сразу же закрыла за ним дверь.
    - Что за чертовщина?! Олечка, вы же сами во время обхода сказали, что больной спит?!
    - Уже тогда его в палате не было. Я  вам  всё  объясню. Павел Сергеевич очень доброжелательный человек. Я попросила его провести эту ночь в соседней палате. Там пустует койка.
    - Но зачем?
    - Я сказала ему, что мне придётся провести в его палате генеральную уборку.
    - Вы собираетесь делать здесь уборку?!
    - Иосиф, - она подошла к нему и положила руки на его плечи, - какой вы недогадливый.
    - Что?! - его рука непроизвольно легла на её талию, и он вдруг понял, что кроме больничного халата, на ней ничего нет. Она переоделась, когда ходила мыть посуду?
    - Вы хотите сказать...
    - Хочу, - прервала его Олечка, - только не смею.
    - Но мы же почти незнакомы? 
    - Мы знакомы уже три недели, - возразила она. - Вы помните, когда мы знакомились, вы задержали мою руку, и я поняла, что вам нравлюсь. А потом я только о вас и думала.
    - Погодите, Олечка. Значит, вы сами попросили Анатолия Романовича вписать вас в расписание дежурств вместо Риммы?
    - Да.
    - И билеты в кино вы купили сами?
    - Да. И ещё я перевела больного в другую палату и угостила вас бабушкиным приворотным вареньем.
    - Вы такая целеустремлённая!?
    - Я просто потеряла голову. Ничего подобного со мной никогда не было. Поцелуйте меня. У меня до сих пор горит щека от вашего пятничного поцелуя.
     Сейчас Иосиф скажет ей, что у него нет никакого морального права воспользоваться её минутной слабостью. Что он не может взять на себя грех совращения её, такой юной и чистой. Но... это были бы слова стопроцентного зануды.
   - Всё, что вы сделали, Олечка, - произнёс он после короткой паузы, - не имеет никакого смысла. Всё, кроме бабушкиного варенья. Против его колдовских чар я бессилен.
     Он стал целовать её лицо и шею. Халат мешал, и он расстегнул его. Больше никакой одежды на ней не было.
   Олечка не была девственницей. Но её  вероятная  близостьс мужчинами была крайне редкой, если не одноразовой. Иосиф сразу понял это. Их любовная близость, наверняка, причиняла ей боль. Но когда она кончилась, она сразу же наклонилась над ним.
    - Иосиф, тебе со мной понравилось?
    - Как же мне может не понравится? Ты, как букет ландышей.
    - И тебя не отталкивает то, что я не девственница?
    - Господи, какое у меня право?
    - Я тебе всё расскажу, - торопливо пообещала она.
    - Это совсем не обязательно. Это твоё личное дело.
    - Нет, - возразила она, - я должна рассказать, чтобы между нами не было недомолвок. Когда я училась на курсах медсестёр, со мной дружил один парень. Я к нему была равнодушна, но он ухаживал очень настойчиво. И однажды, на вечеринке, он меня подпоил, а потом отвёз к себе домой и изнасиловал. После этого я порвала с ним всякие отношения, хотя он слёзно просил прощения. Он вызывал у меня отвращение.  И не только он. Я так относилась ко всем парням, хотя они по-прежнему не оставляли меня без внимания. А когда я тебя увидела, всё это сразу куда-то исчезло.
    - Ты хочешь сказать, что близость со мной не внушает тебе отвращения?
    - О чём ты говоришь, Иосиф?


ГЛАВА 21. ПУСТЬ РУШАТСЯ МИРЫ

                Две ипостаси жизненного круга,
                Непримиримые  Любовь и Смерть,
                Они не существуют друг без друга,
                И в их бореньи - Жизни круговерть.

     На следующий день, когда Иосиф приехал на дежурство, Олечка встретила его перед входной дверью. Она сияла.
    - Иосиф, я так рада видеть тебя!
    После обхода больных и чаепития она пошла мыть посуду
и вернулась переодетой в больничный халат. Но что будет дальше, было неясно. Не может же она каждую ночь спроваживать больного в другую палату.
     Около часа ночи Олечка сняла со стены ключи и предложила Иосифу совершить прогулку. Они медленно пошли по коридору.
    - Сегодня Павел Сергеевич на месте? - полюбопытствовал Иосиф, когда они поравнялись с палатой без номера.
    - Конечно, нельзя же беспокоить его каждую ночь.
     В конце коридора Олечка свернула направо в боковой проход, и они оказались перед женской раздевалкой. Она достала ключи и отперла дверь.
    - Входи, Иосиф, не стесняйся. В это время здесь никого нет.
     Раздевалка представляла собой удлинённую комнату с рядом шкафчиков для одежды и узким пространством между ними и стеной.
    - Как тебе здесь, Иосиф?
    - Непривычно. А там что за дверь?
    - Это душ. Пойдём посмотрим.
     Она открыла душевую. В ней находилась раскладушка.
    - Я достала её из кладовки инвентаря, - она лукаво взглянула на Иосифа. - Возьми её. Может захочешь прилечь отдохнуть.
    - Что ты ещё приготовила?
    - Сейчас увидишь. Но сначала установи раскладушку поближе к выходной двери.
    - Почему там?
    - Там слышно, что происходит в коридоре.
     Пока Иосиф выполнял указания Олечки, она погасила в
раздевалке свет, но оставила его в душевой, слегка приоткрыв её дверь. В результате, раздевалка погрузилась в полумрак. Потом она открыла свой шкафчик для одежды.
    - Олечка, ты гений, - он наблюдал, как она достаёт из шкафчика постельное бельё и застилает раскладушку.
     После первой волны любовных объятий, они тихо разговаривали, прижавшись друг к другу на тесной раскладушке.
    - Иосиф, здесь ведь не так уж и плохо? 
    - Вполне приемлемо. Я восхищён твоей предприимчивостью.
    - Это от мамы. Она за несколько минут может превратить сарай в гостиную.
    - А папа?
    - Он часто выпивает, - она помолчала, - и потом дерётся.
    - Извини, Олечка. Я не хотел затрагивать больные темы. Я только подумал, что одного маминого примера недостаточно.
    - А что нужно ещё?
    - Сейчас объясню. Чтобы наша вчерашняя встреча состоялась, ты заблаговременно изменила расписание ночных дежурств, разыграла сцену с билетами в кино и, на свой страх и риск, перевела больного в другую палату. И всё это в точно рассчитанное время без единой ошибки. Для этого нужны и решительность, и природный ум. Ты в школе как училась?
    - Знаешь, Иосиф, - она не сводила с него пристального, удивлённого взгляда, - я, кажется, начинаю понимать, отчего это моя душа так потянулась к тебе. Ты не видел во мне глупенькую красотку  Олечку.
    - Боже мой, Ольга Анатольевна, я даже не подозревал. Но, если в моём взгляде не было предвзятости, что же в нём было?
    - Внимание и доброта, - определила она. - Мне померещилось, что ты можешь меня понять. Ведь в школе я была отличницей. Нередко, никто в классе не понимал того, что мне было ясно. Но никому до меня не было дела. Здесь, среди психиатров, я не раз слышала о человеческих комплексах. У меня тоже есть комплекс. Только не знаю, как он называется.
    - Это комплекс Натянутой Тетивы, - экспромтом придумал Иосиф. - Если вложить стрелу, можно поразить желанную цель. Но почему ты этого не делаешь? Почему ты всего лишь
медсестра Олечка?
    - Может быть, мне не повезло с родителями, - предположила она. - Отец всё пропивал, а мама мечтала поскорее дать мне хоть какую-нибудь профессию. И после седьмого класса я поступила на двухгодичные курсы медсестёр.
    - Ты замечательная девушка.  Красивая,  способная  и  смелая. Ты можешь добиться в жизни всего, чего захочешь.
     Теперь они каждую ночь посещали женскую раздевалку. Так продолжалось до четверга. И в ночь с четверга на пятницу ничто, казалось, не сулило неожиданностей. Когда Олечка пошла мыть посуду, зазвонил телефон. Он снял трубку.
    - Иосиф, это ты? - послышался в трубке знакомый голос.
    - Да, Римма. Рад тебя слышать. Как поживаешь?
    - Я звоню из Института Травматологии им. Склифосовского.
    - Что случилось?
    - Артёма Прохоровича сбила автомашина. Это произошло на моих глазах. Мы возвращались из театра.
    - Он жив?
    - Да, но он без сознания. Им занимаются врачи, а я вот попросила разрешения позвонить.
    - Римма, я приеду утром сразу после дежурства. При необходимости, звони.
    - Спасибо, Иосиф. Я позвоню, если будет возможность. Пока.
     Значит, компетентные органы всё таки решили убрать Артёма Прохоровича? А что Центр Предназначений? Он попустительствовал или способствовал? Впрочем, не следует сразу же предполагать худшее. Может быть, это просто несчастный случай, каких немало. Артём Прохорович поправится и напишет книгу о своих контактах с Центром Предназначний.
     И вдруг на Иосифа нашло озарение. Оно долго вызревало в его подсознании и неожиданно вышло наружу, вызывая у него эйфорию. Артём Прохорович должен написать свою книгу в форме научно-фантастического романа. Тогда он может сказать всё. И никто не обвинит его в паранойе или во враждебных происках. И вслед за этой мыслью возникла вторая, ещё более яркая. Вероятно, среди авторов научной фантастики уже давно немало людей, обладающих таким же даром видения! Мысль нуждалась в дальнейшем развитии. Но сделать этого он уже не успел. Вернулась Олечка.
     Она привычным движением  сняла  со  стены  связку ключей и повела его в раздевалку.  Когда  они,  лёжа  на  раскладушке, постепенно отходили от пережитого взрыва эмоций, с дежурного поста донёсся едва слышный телефонный звонок. Олечка вскочила, набросила больничный халат и босиком побежала к телефону.
    - Если звонят мне, - успел сообразить он, - попроси перезвонить через десять минут.
     Иосиф поторопился в душевую. Когда он оттуда вышел, Олечка уже вернулась.
    - Звонили тебе из Склифосовского, - сообщила она. - Я попросила перезвонить через десять минут. Что случилось?
    - Олечка, я не хотел тебе говорить. Ничего хорошего. Вчера моего дядю сбила машина. У него нет ни семьи, ни детей.
     Иосиф торопливо оделся и ушёл на дежурный пост. Было без пяти два часа ночи. Через несколько минут зазвонил телефон.
    - Это ты, Иосиф?
    - Да, Римма.
    - Иосиф, он пришёл в сознание и сразу попросил вызвать тебя.
    - В каком он состоянии?
    - У него повреждены позвоночник, тазобедренные кости,
печень. Машина не просто его сбила. Она его переехала. Врач сказал, до утра он может не дотянуть.
    - Значит, мне нужно срочно приехать?
    - Да. Я вызвала такси. Выходи, я сейчас подъеду. В пиджаке Артёма Прохоровича было немного денег. На такси хватит.
    - Хорошо.
     Он положил трубку. Подошла Олечка, уже полностью одетая.
    - Как дела, Иосиф?
    - Врач сказал, что до утра дядя может не дожить. Он пришёл в сознание и попросил вызвать меня. Нужно ехать.
    - Иосиф, чем я могу помочь?
    - Спасибо, Олечка. Я постараюсь до конца смены вернуться. Если не будет необходимости, ничего не говори ФеликсуФилипповичу. В случае задержки, я позвоню.
    - Удачи тебе, мой милый.
      Они подъехали к  центральному въезду на территорию Института им. Склифосовского без четверти три. Римма расплатилась с таксистом и попросила ждать их возвращения в течение сорока минут. За это пришлось заплатить. Через пять минут Иосиф сидел рядом с больным.
     Мертвенно бледное лицо Пречистенского с появлением Иосифа оставалось неподвижным. Живыми были только глаза.
    - Спасибо, Иосиф, что приехали, - тихо промолвил он.
    - Артём Прохорович, Римма мне всё рассказала. Как вы себя чувствуете?
    - Боюсь, Иосиф, у меня совсем мало времени. Слушайте меня внимательно.
    - Слушаю.
    - У меня нет никаких родственников, кроме кузины, о которой вы рассказывали. Я хочу передать ей фамильные реликвии.
     Иосиф молчал, не сводя глаз с больного.
    - Это портрет графа Александра Анненкова, отца декабриста, работы Ореста Кипренского, - продолжал Пречистенский, - и портрет моей бабушки по линии отца, урожденной княжны Вяземской, художника Валентина Серова. Они стоят в книжном шкафу на второй полке за книгами. Кроме того, жемчужное ожерелье и золотые серьги с бриллиантами. Они в секретере в резной шкатулке. Это подарок отца маме. Она не продала их даже в годы самой суровой нужды.
    - Что я должен делать, Артём Прохорович?
    - У меня в пиджаке ключи от квартиры. Римма вам даст. Поезжайте сейчас же и заберите эти вещи. Их нужно передать Маше. Завтра утром мою квартиру опечатают.
    - А разве нельзя, Артём Прохорович, сделать это официально, через завещание?
    - Как вы не понимаете, Иосиф? Наше родство и происхождение нельзя афишировать.
    - Вы, конечно, правы, Артём Прохорович, но как я ночью войду в чужую квартиру?
    - Иосиф, я вас понимаю. Но у меня нет другого выхода. Кстати, возьмите из моих книг всё, что вам понравиться. Там есть Фрейд, Библия 1865 года издания, Есенин, Мандельштам, Цветаева. Передайте Римме томик Есенина от меня на память.
    - Я попытаюсь, - решился Иосиф. - Но... я хотел бы попросить у вас прощения.
     В глазах Пречистенского отразилось недоумение.
    - Артем Прохорович, всё это время я скрывал, что у меня такой же дар, как и у вас.
     Больной продолжал внимательно смотреть на Иосифа.
    - Вы проявляли столь необъяснимое понимание моих проблем, - сказал он, - что я должен был это заподозрить. Но ваши способности имеют какие-то особенности?
    - Я чётко отличаю сны от ночных видений, могу читать чужие мысли и получать информацию о неживых предметах без посреднического мозга-передатчика.
    - Ого! - удивился Пречистенский. - Это немало. Раз они так настойчиво внедряют на Земле подобный дар, значит пришло его время. А можете ли вы выйти на связь с объектом, знакомым вам только по фотографии или по описанию?
    - Не знаю, Артём Прохорович.
    - Это же очень важно, Иосиф. Вы должны выяснить. Ваш дар и так уже намного богаче моего, но, вероятно, это ещё не всё.
    - Почему, Артём Прохорович?
    - Центр Предназначений должен был учесть ошибки моего опыта. И в отношении свойств дара, и в отношении выбора его носителя. Вы помните, я как-то говорил, что вы  гораздо больше соответствуете этой миссии.
    - Помню, - подтвердил Иосиф. - Но я не допускаю, что способен на что-то большее, чем вы. И те знания, которые вы мне передали, невозможно переоценить.
    - Спасибо, Иосиф. Если вы чего-то достигнете, в этом будет частичка и моего вклада. Я могу спокойно умереть.
    - Не нужно умирать, Артём Прохорович. Я понял, в какой форме вы сможете опубликовать свою книгу, ничем не рискуя. Это должен быть научно-фантастический роман. Мне кажется, обладатели подобного дара уже были, и они пришли к такому же решению, став  авторами  научной  фантастики.
     Пречистенский молча смотрел на Иосифа и никак не реагировал. Иосиф даже испугался, не умирает ли он. Но это ещё не был конец.
    - Гениальная мысль, - оценил, наконец, Пречистенский. -
Можно даже предположить, что некоторые авторы научной фантастики сделали описания непостижимых миров неосознанно, руководствуясь своей уникальной логикой мышле-ния, или получив информацию о них в виде снов. Они сами даже не подозревают, что это реальность. Если ваш дар позволяет ориентироваться по их описаниям, вы можете туда проникнуть и получить гораздо более обширную и достоверную информацию.
    - Я хотел бы сделать это вместе с вами, Артём Прохорович.
    - Нет, Иосиф. Вы же видите, что они со мной сделали.
    - Кто они? Те, что на земле, или те, что на небе?
    - Те, что на земле. Это несомненно.
    - Но те, что на небе, могут чудесно исцелить вас.
    - Нет, Иосиф. Они этого не сделают, потому что я неисправим. После всех своих ошибок, я сделал ещё одну. Вместо того, чтобы исполнять своё предназначение, я влюбился в Римму и стал отдавать ей все силы. Похоже, они уже на меня махнули рукой.
    - Может быть, Артём Прохорович, было бы лучше согласиться на сотрудничество с Сорокиным? Вы бы сохранили жизнь.
    - Иосиф, - он смотрел с явной укоризной, - вы представляете себе графа Анненкова в роли филёра охранки одного из самых омерзительных деспотических режимов?
    - Я преклоняюсь перед вами, граф. Пусть рушатся миры, а человек должен оставаться самим собой?
    - Да. А знаете почему? За свои дела человек лично ответственен перед Богом. Лично! Это из Библии. Еврейский пророк Иезекииль времён Вавилонского плена.
    - Артём Прохорович, вы мой Учитель с большой буквы.
    - Спасибо, Иосиф! У меня осталось лишь несколько минут. Надвигается тошнота. Поцелуйте за меня Машу. Она последняя хранительница традиций нашего рода. И не бойтесь входить в мою квартиру. Те, что на небе, будут оберегать вас. А сюда не возвращайтесь. Вот-вот здесь появится человек Сорокина. 
     Иосиф взглянул на часы. До окончания заданного срока ожидания таксиста оставалось шесть минут. Он должен спешить.
    - Прощайте, Артём Прохорович! - Иосиф хотел пожать его руку, но она казалась безжизненной.
     Пречистенский неподвижно лежал на спине с закрытыми глазами. Иосиф выбежал в коридор, где стояла Римма.
    - Риммочка, поторопимся, пока таксист ещё не уехал. Артём Прохорович попросил взять кое-что в его квартире. Он сказал, что у тебя есть от неё ключи.
    - Они в его пиджаке, - подтвердила она.
     Когда они добежали до такси, шофер уже запустил двигатель, собираясь уехать. Римма назвала адрес. Через полчаса они остановились у пятиэтажного дома. Было без десяти четыре. Они вышли из такси, попросив шофера
ждать.
    - Римма, лучше я пойду один. Ты только всё объясни.
    - Хорошо, Иосиф, слушай. Его квартира номер семь, но номер виден плохо. Лучше запомни, она сразу слева, как поднимешься на площадку третьего этажа. В квартире прямой коридор, а комната Артёма Прохоровича последняя слева. Её дверь расположена в некотором углублении. Этот ключ, покрупнее, от внешней двери квартиры, который поменьше - от комнаты, а самый маленький - от секретера в книжном шкафу.
    - Ну, я пошёл.
    - Ни пуха.
     Иосиф стал подниматься по лестнице. А если соседи Пречистенского обнаружат его? Наверно, квартирные воры хорошо знают, как поступать в подобном случае. Но что может сделать он? Воспользуется своим боксёрским мастерством? Это вызовет шум и, наверно, начнётся погоня. Таксист, жду-щий внизу, сразу же решит, что Иосиф вор, и едва ли станет помогать ему уйти от преследования. И тогда задержат не только его, но и Римму. А дальше? Пречистенский уже не сможет подтвердить, что они выполняли его просьбу. Их обвинят в попытке обокрасть умирающего. Какой кошмар!
     Иосиф достиг лестничной площадки третьего этажа. Вот она, эта квартира слева. Он осторожно вставил в замочную скважину ключ, повернул его два раза и слегка надавил на дверь. Она приоткрылась. Внутри было темно и тихо. Он затворил дверь и, ступая на носки, пошёл по коридору. И тут из соседней комнаты до него донёсся шум шагов. Иосиф вжался в углубление, в котором была расположена дверь комнаты Артёма Прохоровича, и затаил дыхание. Сосед, шумно шмыгая носом, вышел в коридор и направился в туалет. Перед входом он включил в туалете свет и открыл дверь. В этот момент освещённость коридора был достаточной, чтобы увидеть Иосифа. Но сосед не обернулся и, не закрывая полностью дверь, стал справлять свои надобности. Иосиф воспользовался этим, чтобы вставить ключ в замочную скважину, повернуть его до упора на открытие и вытащить. Но открывать дверь он не решался. А вдруг она скрипучая. Жаль, что не спросил об этом Римму. Но вот раздался шум спускаемой воды, и, под его аккомпанемент, Иосиф рывком открыл дверь, вошёл в комнату, быстро затворил дверь и замер, прислушиваясь к коридорным звукам. Вот сосед щёлкнул выключателем, закрыл дверь туалета и потащился назад в свою комнату. Но явственнее всего Иосиф слышал мощные удары своего сердца. Когда всё затихло, он включил свет и запер дверь изнутри.
     Всё, о чём говорил Артём Прохорович, удалось быстро найти. В гардеробе Иосиф взял наволочку, положил в неё картины и добавил к ним Библию, два тома Фрейда, книги Мандельштама, Цветаевой и Есенина. Получилась одна компактная упаковка. Драгоценности он сунул в карман брюк. Далее Иосиф отпер дверь, выключил свет и прислушался к звукам в коридоре. Ничто не вызывало подозрений. Он благополучно вышел из комнаты и из квартиры. Уже заперев снаружи выходную дверь, Иосиф услышал едва уловимый звук шагов, направлявшихся по коридору к выходной двери. Видимо, его пребывание в квартире не было абсолютно бесшумным. Кто-то изнутри подергал дверную ручку, и шаги стали удаляться. Иосиф, замерший рядом с дверью, облегчённо перевёл дыхание. Можно было уходить.
    - Всё в порядке? - Римма обхватила его обеими руками. - У меня сердце стучит, как молот. Тебя не было двадцать семь минут.
    - Успокойся, Риммочка. Всё уже позади.
    - Ох, Иосиф, я чуть не умерла от страха.
     Сначала они подъехали к дому Иосифа, где он быстренько занёс упаковку в свою комнату, умудрившись даже не разбудить маму. Потом такси довезло его до Института им. Сербского. Здесь они с Риммой простились, и она поехала дальше.
     Иосиф вернулся на работу ровно в полшестого. Он осторожно постучал в дверь, и Олечка сразу же ему открыла.
    - Олечка, у вас всё спокойно?
    - Да, мой милый. А как твой дядя?
    - Мне удалось с ним поговорить. Но когда я уезжал, он уже был без сознания. Врач сказал, что надежд никаких.
    - Иосиф, я сейчас напою тебя чаем.
     После пережитого напряжения так приятно было наслаждаться чаем в обществе Олечки. Но тут она спохватилась.
    - Уже так поздно, а я ещё не убрала раскладушку.
      Она ушла, и вскоре зазвонил телефон. Это была Римма.
    - Иосиф, - всхлипнула она, - он скончался.
    - К сожалению, Риммочка, это было неизбежно. А к нему приезжал кто-нибудь, незнакомый?
    - Приезжал. Этот мужчина уже уходил, когда я в медицинском халате вошла в палату. Он, очевидно, принял меня за медсестру.
    - Что ты собираешься делать? У тебя есть телефон редакции Артёма Прохоровича?
    - Есть. Я позвоню им, когда все уже будут на работе.
    - Римма, слушай внимательно. Ты не должна звонить туда. Оставь этот номер дежурной медсестре и объясни ей, что у Артёма Прохоровича нет никаких родственников. Но своих данных им не оставляй. Они  должны  позвонить на его работу, чтобы профком занялся организацией похорон.
    - Но я хочу проверить,  что  этим  занимаются, -  возразила она.
    - Сделай это попозже. Позвони им с телефона-автомата. А если будут допытываться, кто ты такая, скажи, что соседка, и что беспокоишься, занимаются ли его похоронами. Потому что сосед был человек одинокий. Ты меня поняла, Римма?
    - Поняла. Так что, мне и на похороны прийти нельзя?
    - Ни в коем случае. Там обязательно будет человек, который возьмёт на заметку всех присутствующих. Для коллег Артёма Прохоровича это не опасно. Они по работе обязаны там быть. А для тебя нежелательно. Мы обязательно придём на его могилу с цветами, но лучше на следующий день.
    - Хорошо, Иосиф. Спасибо тебе. До свидания.
     Вернулась Олечка. Она подошла к Иосифу и смотрела на него снизу вверх своими большими светлоголубыми глазами.
    - Олечка, ты хочешь мне что-то сказать?
    - Я тебя очень люблю!

     После ночного дежурства Олечка продолжала стоять перед мысленным взором Иосифа. Он добрался домой, позавтракал, лёг спать и... сразу же очутился в её квартире.
     Семья Олечки, включая её саму, мать и отца, занимала комнату около восемнадцати квадратных метров в пятикомнатной коммунальной квартире. На стене висели семейные фотографии, на стареньком комоде стоял ряд гипсовых слоников, а у окна два горшка с геранью. Олечка вошла в ком-нату, поставила свою сумку на подставку под вешалкой, переобулась в тапочки и пошла на кухню к матери.
    - Это ты, Ольга, - обрадовалась мать, - садись. Как дела?
    - А где папа?
    - Вот уж час, как ушёл. Спозаранок явился Ванька Старцев и говорит: "Пойдём, Толян, отметим начало воскресенья. А то, - говорит, - нам с Васькой третьего нехватает". Я говорю: "Ты б, Толя, сперва позавтракал". А он мне: "Клавка, не встревай. Не твоё это бабье дело".
    - Может он к завтраку вернётся, - предположила Олечка.
    - Вряд ли, - усомнилась мать. - А что это ты, Ольга, всё улыбаешься? Иль на работе что смешное было? От ваших больных, чай, всего можно ожидать. Дураки - они дураки и есть.
    - Я, мама, влюбилась.
    - Вот оно что? - удивилась мать. - То-то я смотрю всю последнюю неделю ты вроде как изнутри светишься. А парень-то хоть путёвый?
    - Он хороший, мама, симпатичный и добрый. Его зовут Иосиф.
    - Вроде имя-то нерусское. Грузин, что ли?
    - Он еврей, мама.
    - Ну вот, чего ещё надумала. Ты у нас вон какая пригожая. Тебе что, русских парней мало?
    - Русских парней много, но мне нравится он. Разве это плохо?
    - Не для нас это, Ольга. Пусть евреи эти промежду собой женятся. У нас их не больно-то жалуют. Уж отец-то твой ни за что не согласится. Ненавидит он их, христопродавцев.
    - А ты, мама?
    - Что я? Я как все. Правда, есть у нас на комбинате одна прядильщица, Глаша. Так бабы её всё подначивают. Как, мол, Глаша, твой Абрамчик поживает? Она, значит, за евреем замужем.
    - И что она отвечает? - заинтересовалась Олечка.
    - Она говорит, что хорошо поживает. Водку не пьёт, жену не бьёт, и по хозяйству заботливый. А бабы говорят, раз жену не бьёт, не мужик это. У него, чай, и не стоит. А Глаша объясняет, что, мол, не сумлевайтесь бабоньки, мужик он самый что ни на есть всамделишний. Есть у нас одна прядильщица, Дарья, вечно в синяках ходит. Так вот Дарья эта и говорит: "Где бы мне, Глашенька, такого же Абрамчика найти. Я б его на своего Федьку сменяла, да ещё бы и поллитра впридачу поставила. Совсем, аспид, со свету сживает".
    - Что всамделишний, это точно, - подтвердила Олечка.
    - Да ты-то откуда знаешь?! - возмутилась мать. - Ох, смотри, Ольга! Заморочит он тебе голову, а потом попользуется и бросит. Хитрые они, евреи эти.
    - Ошибаешься, мамочка. Это я ему голову заморочила. Он бы сам ко мне и не подошёл.
    - Не по душе мне это, Ольга. Не знаю, как и отцу-то сказать.
    - А ты не говори, мама, пока.
    - Ладно, доченька. Как скажешь. Только неспокойно мне что-то. Храни тебя, Господь.

     Начиналась вторая неделя июля. В понедельник Иосиф и Олечка вышли на работу в первую смену. После обхода они сидели в ординаторской в ожидании Лопахина. Он вошёл в
сопровождении молодого человека и представил его.
    - В нашем коллективе новый врач, выпускник Второго
медицинского института Юрий Васильевич Осокин. Познакомьтесь, пожалуйста.
    - Юра, - молодой человек добродушно улыбнулся, пожимая Иосифу руку. - А вы? - он повернулся к Олечке.
    - Ольга, - она отвела глаза, смущенная взглядом молодого врача.
    Осокина можно было понять. Перед ним была уже не та закомплексованная, хотя и симпатичная девчонка, с которой в своё время знакомился Иосиф. Во взгляде Олечки сквозила спокойная уверенность, а пробуждённая женственность окутывала её фигуру неотразимым очарованием.
     Они вместе с новичком пошли разносить лекарства. Минут через десять с поста медсестёр донёсся телефонный звонок. Иосиф ждал вестей от Риммы и поэтому сразу же вызвался вернуться на пост. Он добежал до поста медсестёр и снял трубку.
    - Алло!
    - Это ты, Иосиф?
    - Да, Римма. Привет. Как дела?
    - Ох, Иосиф, мне повезло, что я сразу на тебя попала. Похороны Артёма Прохоровича состоятся сегодня в час дня на Востряковском кладбище.
    - Кто их проводит?
    - Профком. Они заказали металлическую ограду, и небольшой обелиск из жести.
    - Откуда ты всё это знаешь?
    - Я звонила в редакцию под видом соседки. Всё, как ты мне велел.
    - Значит, ты знаешь и квартал кладбища, и номер могилы?
    - Да.
    - Давай, Римма, завтра поедем туда?
    - Я как раз хотела об этом договориться. Могу подъехать к тебе в четверть шестого. Буду ждать на трамвайной остановке.
    - Хорошо. До завтра.
     Иосиф вернулся к раздаче лекарств. За время его отсутствия Осокин и Олечка разговорились. Она вкратце рассказывала ему о больных. Молодой врач внимательно слушал, но Иосифу казалось, что для него это лишь повод пообщаться с Олечкой. В их обществе Иосиф почувствовал себя лишним. И в последующем у него уже не было прежней возможности сидеть вдвоём с ней в ординаторской в перерывах между различными работами. В такие минуты с ними неизменно окзывался Юра.

     По окончании смены Иосиф поехал в клуб Железнодорожников. Но после тренировки, на выходе из клуба, он вдруг увидел Олечку. В руках у неё была объёмистая сумка.
    - Добрый вечер, Олечка. Ты приходила к своей подружке?
    - Нет. Я просто соскучилась по тебе.
    - Неужели?! Я очень рад тебя видеть.
     Они побрели по направлению к её трамвайной остановке, огибая ограду парка. Сгущались сумерки. Здесь не было жилых домов, и редко попадались прохожие. Вдруг она остановилась.
    - Смотри, Иосиф, - Олечка указала на разрыв в парковой ограде, а затем схватила его за руку и потащила к ограде.
     За разрывом виднелись плотная зелень кустов. Она нырнула в заросли и позвала Иосифа. Он полез за ней. Они оказались на крохотной полянке в окружении густых кустарников.
    - Как тебе здесь? - спросила она, и он вспомнил, что этот вопрос он уже слышал от неё, когда она впервые показывала
ему женскую раздевалку. Какая же она предприимчивая!
    - Олечка, ты хочешь прямо здесь...
    - Мне давно известна эта полянка, - объяснила она. - Когда я тренировалась в секции художественной гимнастики, мы здесь отмечали итоги соревнований. Нас никто не увидит. А ты считаешь, что это невозможно?
    - Почему же.
    - Смотри, что у меня есть, - она вытащила из сумки плед и расстелила его на траве.
     Они опустились на плед.
     Начиная с этого вечера, в дни тренировок, Олечка ждала Иосифа у выхода из клуба Железнодорожников, и они направлялись на свою парковую поляну.

     На следующий день Иосиф встретился с Риммой, и они поехали на Востряково. Римма быстро нашла свежий земляной холмик, окружённый неприхотливой оградой из сваренных металлических прутьев. Они положили цветы у обелиска из жести с надписью, сделанной по трафарету.
    - Для меня он очень много значил, - сказал Иосиф.    - А для меня тем более, - поддержала его Римма. - Я соби-ралась связать с ним свою жизнь. Не судьба, значит, - по её щекам покатились слёзы.
    - На нашей последней встрече Артём Прохорович просил передать тебе на память томик Есенина из его библиотеки. - Иосиф достал книгу из своей сумки и протянул ей.
     Они ещё какое-то время молча стояли у могилы.
    - В будущем, если у меня появятся деньги, - сказал Иосиф, - я установлю на его могиле каменную плиту с надписью "Граф Артём Сергеевич Анненков". А то получается, что у нас человек и после смерти продолжает скрываться.
    - А что, он был граф?! - поразилась Римма.
    - Да. Пречистенский - это фамилия отчима. Иначе он бы не поступил в университет.
    - Теперь я начинаю понимать, - сказала Римма, - откуда в    нём было такое нездешнее благородство. Он и на евреев смотрел без задней мысли, просто, как на людей.
     Потом они возвращались домой.
    - Как себя чувствует мама? - поинтересовался Иосиф уже в вагоне метро.
    - Ей лучше. Спасибо Григорию Наумовичу. Он заходит через день, как и обещал.
    - Мне помнится, Римма, его интерес не ограничивался одной только больной.
    - Да, - подтвердила она. - Последний раз он, уходя, приглашал меня на прогулку.
     На следующий день Иосиф вышел на работу. Он участвовал в приёме нового больного, сопровождал Олечку при раздаче лекарств, помогал проводить лечебные процедуры. Перед обедом Иосиф возвращался из врачебного кабинета, куда он сопровождал больного для беседы с Лопахиным. Перед ординаторской он остановился. За её приоткрытой дверью слышался оживлённый разговор, и ему не хотелось грубо прерывать его своим появлением.
    - Какой театр, Олечка, вам нравиться больше всего? - донёсся до него голос Осокина.
    - Я обожаю балет, - ответила она.
    - Например, "Лебединое озеро"? - уточнил Осокин.
    - Это я уже видела. Теперь мне хочется посмотреть "Щелкунчик" или "Жизель".
    - Ну что ж, Олечка, возьмём это на заметку, - резюмировал Осокин.
     Иосиф взглянул на ручные часы и решил в ординаторскую не заходить. Было около часа дня. Самое время идти в столовую. Жизнь продолжалась.