Юрий Медных
гл.6
Курсы
Разухабленная истина, что есть три степени восприятия нового: этого быть не может; а в этом что-то есть; а кто этого не знает? Лида восприняла командировку мужа с прохладцей: учись, коли учится, а на мне дом. Семен же обрадовался еще и случаю побывать на родине Эльзы Викторовны, хоть о прибалтийцах он наслышан – «полунемецкие зазнайки, русских не любят».
Принахмуренным небом над узкими, извилистыми улочками с высокими зданиями готической архитектуры, с петушками на шпилях над островерхими крышами встретила осенняя Рига азиата. Встречный военный заботливо объяснил Семену, как добраться до нужного места; потом женщина, а потом девушка отзывчиво поправили его путь. Рижские здания, теснясь, наседают одно на другое, образуя подворья; в одном из них и приютилось их, стесненное другими, помещение. С республик азиатского Юга съехались сюда русские парни. Учителем оказался невысокий, стройный, блондинистый немец из ГДР – сама учтивая вежливость, точность и аккуратность: в наборе его инструментов – надо же возить с собой отвертки для винтов по калибрам, ключи – по калибрам гаек. «Не по-нашему: не «с кувалдометром», – уважительно приметил Семен. Зато с переводчиком особенно повезло: руководство нашло инвалида из ветеранов войны, технически грамотного, но с трубкой вместо гортани. Учитель говорит не как учили в школе: «дерр, дасс, ди», а с мягким приглушением согласных; объясняет и показывает на схеме – курсанты впились взглядами в его указку в ожидании перевода, а потом слушают булькающий, хриплый перевод изморщиненного ветерана, глядя на уже «онемевшие» цепи схемы.
Жить курсантов определили в Юрмале – городке на берегу курортного пляжа. И замелькали дни, как окрестность из окон электрички: Юрмала – Рига – Юрмала. В сентябрьском море купаться не разбежишься, но ребята, по-русски подогретые алкоголем по случаю прибытия, «окрестились»-таки в водах Рижского залива. А вокруг красота простора, ночной ресторан на берегу: «Перл море» – «Жемчужина моря» – ребята в его фойе отпробовали пива. А красавиц! – что цветов на лугу, и задумал Семен через одну из них приобщиться к мягкому, звучному языку Эльзы Викторовны.
– Wins skupste mane, milais draugs – пропела ему сдобная блондинка – заведующая их коттеджем. – Поцелуй меня, милый, – перевела она, и курсант растерялся: урок это или ее желание? Решил, что и то и другое.
Премилой бестией оказалась она. Но и с единственным их соитием вышел анекдот: Семен прям, как струна, а это в хорошем обществе неприлично, вот и повоспитывала она кавалера: уже в ночь перед отъездом, скорее из любопытства, чем из расположения, разрешила приблизиться к себе: в ординаторской, на свежих простынях, принесенных ею для случая, они затеяли игру. Сначала от волнения, что он – в Риге! С рижанкой! Хоть она оказалась полькой; с белокурой красавицей, слегка напоминающей Эльзу Викторовну, только без ее милого акцента. И Семен сплоховал. «Опозорился, русский медведь!» – запаниковал кавалер. Но по рюмке коньяка у нее нашлось, и парень собрался с силами духа и плоти, да так, что женщина от удовольствия «запела», как кавалеру кажется, на весь корпус: и радостно, что доставил красавице удовольствие и не осрамился, но, по-азиатски насторожился – вдруг кто из любопытных заглянет на ее «песни».
– Азартная ты! Эммочка… – вздохнул мужчина в остывающих объятиях разгоряченной женщины. – Сначала ты мне высокомерно-занозистой показалась, когда мне мозги пудрила.
– Я тебя за «красного петушка» приняла.
И они припомнили, как гуляя по городу, любовались им; «Ноктюрн» верно рассказывает о Риге: узкоулочна, острокрыша, булыжна и чиста. А в Даугаве – Западной Двине, он узнал сестру Оби, только судьба их различна: Обь трудится в дебрях, а Даугаву корабли из Рижского залива ласкают; железо¬бетонным проспектом соединяет мост оба берега; недалеко от собора Петра и Павла; возле высокого, облицованного гранитом, обрывистого берега внизу бормочет река.
– Лет пятьдесят назад трагедия здесь случилась, – рассказывает бархатным голосом Эмма. – Пионеров на пароходе отправляли на отдых; прощание с родителями, оставшимися на берегу, оказалось роковым: от столпивщихся на борту людей пароход перевернулся, и на глазах у обезумевщих родителей почти все дети погибли.
Семен же, слушая подругу, представил, как женщины с детьми, спасаясь от насильников Тевтонского ордена, гибнут вместе с парусным кораблем – остались только не успевшие убежать, и они дали прекрасное потомство – одна из них – Эмма.
– Ну и фантазер ты! – поразилась женщина, утонченнее взглянув на кавалера. – Помнишь скульптурную группу на площади: три гипсовые женщины на гранитном постаменте держат на поднятых руках три звезды – это символ единства прибалтийских республик: Латвии, Литвы и Эстонии, потомков трех племен: Латов, Литов и Эстов; а местные остряки говорят, что и эти бабы по ночам ходят по городу с мужиками, а Рига – город дождей, б… и велосипедов.
– Велосипедов я не заметил, – уколотый ее неожиданным просторечием, отбрил Семен. – А пивной бар на пути сюда – прелесть: под «топорную» работу стилизован, а отделан мастерски: и не хочешь, а зайдешь на кружку пива.
– Пошли, – согласилась дама, убрав в комнатке следы их интимного присутствия.
– По-хозяйски живете, – отметил кавалер. – Не то что мы: на все стороны оглядываемся; а вы – свободно, не стесняясь, с «песнями», если хочется.
– Кого стесняться? Советы далеко. В Прибалтике только камуфляж под Советы. У вас в Азии весенний праздник – «Первомай», а мы такого не знаем: у нас праздник «Цветов». Не освободили Советы нас, а колонизировали.
Эмма переоделась, как переродилась: в ладном брючном костюме серого цвета; пышные локоны роскошно распущены по округлым плечам; в бирюзовых глазах лукаво-занозистая искорка.
– Пошли, – повторила она, – Не мнись, курсант, я угощаю… за доставленное удовольствие… вот деньги – заказывать и платить положено мужчине.
И Семен, опять свергнутый с высотки мужского достоинства, почувство¬вал себя красным щенком. А она в баре под легкую музыку как завсегдатай оседлала стилизованный «пень» и роскошно пригубила свою, искрящуюся в свете замысловатых люстр кружку пива.
«Везде надо уметь держаться с достоинством, – наматывает на ус Семен. – Европа! Это у них в крови, а у нас, азиатов, грубость, развязность вместо раскованности, и свинство – живо представил он замусоренные улицы Фрунзе и его загаженные бары-забегаловки с застоявшейся вонью пива и мочи. – А здесь – сама непринужденная учтивость».
В Домском соборе они с Эммой завороженно слушали Баха! Залы – музей искусства и силы морской державы. Домский орган, знаменитый на всю Европу, – это не музыка, а божественно звучащий гимн искусству: кажется, вместе с собором воспаряю во Вселенную: торжественно, облагораживающе звучат и переливаются по стенам и высокому, как небо, потолку струи звуков из органных недр, и хочется стать благороднейшим из благородных. Но благородство – благо родства, приобретается поколениями, как говаривал Чехов, а оттачивается самовоспитанием. И еще одна мысль покалывает сознание: за год холостяцкой жизни и в помыслах не было изменить жене. А здесь? Хоть близость с Эммой он изменой не считает – это нечто другое: два своеобразных мира встретились, познавая друг друга. Да и не монашкой же Лида жила в Томске. А наша азиатская культура, – отогнал занозистые мысли Семен, вспомнив о западном «национализме»: идут курсанты после занятий по городу – на каждом шагу настенный мусорный ящичек висит, а они на азиатский манер швыряют спички и окурки под ноги.
– Граждане, не безобразничайте, – сделала замечание прохожая.
А перед ними магазин с вывеской большими латинскими буквами «СRАМОТАS», то есть книги.
– Срамота! – по схожести букв с русскими под скабрезный хохот переиначил кто-то из их разбитной ватаги.
– Русское хулиганье, – заметили прохожие.
«Вот о каком национализме по Азии треп идет! – понял Семен. – И не «хамьем» назвали, а лишь «хулиганьем». Азиаты мы – дикари. Русские и советские здесь, к сожалению, – синонимы».
Многому научились парни за месяц, уже почти без перевода понимая немца, а он оказался одним из конструкторов машины, но клавиатуру конструировал другой; и закудахтали на экзаменах над нею курсанты – неразборная. Учитель согласен.
– Разбирается она, – возразил Семен. Его допустили, и он несколькими движениями отвертки привычно разложил клавиатуру на части.
– Гут, гут! – пожал ему руку учитель, уважительно блеснув глазами.
– Какого же ты дьявола на курсы ехал?! – весело зашумели ребята.
– В Риге захотелось побывать, – отшутился Семен.
– А теперь ввод неисправностей и их устранение, – распорядился учитель.
Семен трижды быстро нашел и устранил «неисправности».
– А ну-ка, «профессор», введи свою, – перевели ему просьбу учителя.
– Так уж и «профессор», – отмахнулся от похвалы Семен. – Готово, – повернул он станину на место.
Над станком склонились сначала двое, а потом и вся компания.
– Покажи сам, домой пора, – сдались ребята.
Семен, повернув станину на ребро, дожал ослабленный контакт «земли».
Пришла пора разъезжаться. Обмыли удостоверения, заобменивались адресами. И снова Азия: замусоренные улицы, пестрота одежд и нравов, внешняя и внутренняя разболтанность. После цивилизованного Запада – каменный век.
Семены отладили новые станки, и девчата стрекочут на них взапуски.
– Может, одну старенькую занести? – шутит Семен.
– Будет задаваться-то, – улыбаются они.
Семен оставил цех на тезку и спустился этажом ниже – осваивать старенькие «сорокопятки» – перфораторы и контрольники совершенно иной конструкции – на шестой разряд – на мастера.
– Где тут Пришитова найти? – слышит он знакомый голос.
– Вон, башмаки торчат, – отозвались девчата.
– Ты чего туда забрался? – смеется Григорий.
– Технику изучаю, – выползает из-под станка чумазый Семен.
– А станок перевернуть нельзя?
– А «Белорусь»?
– Только в канаву, да и то по пьяни. Я давно уже его оставил. А ты что ищешь?
– Разряд мастера. А ты свою заполошную оставил? – интересуется Семен.
– Давно. А у тебя тут такие королевы, что глаз не отвести.
Девчата ревниво взглянули на гостя.
– Моя королева на другой работе. Пошли перекурим.
– И я тоже.
– Где? Кем?
– В милиции – олухам хвосты накручиваю.
– Ну ты даешь!
Семена тоже ждут новые вершины.