Юрий Медных
гл. 2
Город, ау!
Опять толпятся сравнения перипетий государства в новой эпохе с неурядицами в семье наивного бедолаги, потому что государство – это и есть многочисленный союз семей, его составляющий.
– Проходи, проходи. Во-он ты какой, – будто имел о свалившемся как снег на голову новоявленном племяннике какое-то представление, радушничает шустрый старичок. – Нагнись, не то притолоку сломаешь; тулуп-то свой давай сюда, – берет дядя у гостя зимнее пальто. – У вас там, чай, мороз.
– Январь.
– А у нас вот ничего.
– Среди зимы – в костюме, и это ничего?
– Ну, не в костюме, а в плаще можна. Да че мы, блин, в прихожей-то теснимся – пошли, подкрепись с дороги; рукомойник на улице; ай! там Жулька.
– Она меня боится.
– Это плохо. Лучше, когда уважает.
Семен вышел, и собака рванулась, звякнув цепью, заворчала, оскалив желтые клыки, и остановилась.
– Полотенце рядом, на рогатулине висит, – выглянул дядя, дивясь на свою собаку.
«Рукомойник» вместо умывальника, «рогатулина» вместо рогатки, а «блин» вместо чего? – соображает Семен.
На кухне, аккуратно заставленной утварью, сели за стол.
– Как там Марья поживает?
– Жива-здорова, – сглаживает племянник отношения с матерью. – Посоветала мне попытать удачи на Юге.
– Отведай-ка гусятинки с подливкой, не с базара, свой, – подвинул дядя противень к гостю, налил из запотелого графинчика в граненые стопки. – Это с дороги не повредит, отведай-ка, – лукаво прищурился дядя. – Своя, доморощеная!
– Ни-че-го! – выдохнул Семен и накинулся на гуся.
– Молодец! – весело взглянул дядя и выпил сам. – Сибиряк! А я думаю, не заперхаешь ли – смотри, – он налил в ложку и поджег: голубой огонек вылизал ложку насухо. – Из своих фруктов настаиваю и перегоняю по особому рецепту, а ты энтим… не того,… – постучал дядя ногтем по стопке. – Не увлекашься?
Семен задумался, управляясь с крылом гуся, сдобренным ядреной горчицей: «У них с самогонкой свободно, как у нас с бражкой, а у нас самогонка – преступление».
– И не советую, – по-своему поняв молчание парня, одобрил дядя. – Марью с Иваном тогда, с легкой руки внезапно покрасневших завистников, сдуло в сибирские дебри, а нас другим крылом вихря смахнуло на Юг. Мы тут маненько раскустились. А вы, я вижу, тоже не очень бедствуете.
– Перебиваемся.
После застолья дядя пошел управляться по хозяйству, а Семен – отдохнуть с дороги. Далеко за полдень очнулся от сонной путаницы, тут же растаявшей, и вышел в сад.
– Груша, яблоня, слива, абрикос, урюк, – с гордостью называет дядя виды и сорта деревьев, обрезая лишние сучья.
Для Семена они все на одно «лицо». Вот если бы сосна, кедр, береза, осина, рябина…
Вечером вернулись с работы сын с женой: Федор, двоюродный брат Семена, сухощав – в отца, а его жена Рая, сдобная, улыбчивая насмешница. Подоспела баня, чистая, духмяная – на газе. Разомлелые, румяные, собрались за столом, а на нем, рядом с графинчиком и жарким, улыбаются на весь стол свежие дары сада, только что из погреба. Семен сдержанно рассказывает о себе, о Сибири – что о них говорить? Юг – другое дело. А как и где лучше устроиться? – надеется, они подскажут.
Утром, чуть свет, поехали с дядей в город.
– Смотри: вон, над толпой домов – вышка телевизионная; я попервой только за нее глазами и цеплялся, верно, это давно, блин, было. Под нее и седня подкатимся. Там еще один твой дядя живет, муж той сестры, что недавно нашлась или они нас нашли, кто, блин, разберет. Надо же: много лет жили в одном городе, правда, мы в пригороде, а через чужих узнали друг о дружке.
У двухэтажного особняка с гаражом в полуподвале их приветствует приглушенный лай собаки. Позвонили.
– Заходите, собака заперта, – откликнулись в открытую дверь балкона.
– О! кто к нам пожаловал! – улыбается, блестя глазами с высокого крыльца, как с трона, стройная женщина лет сорока.
– Меня-то ты признала, хоть и я – редкий гость, – лукаво прищурился дядя Гриша. – А его?
– Чужого не приведешь, – нашлась хозяйка. Она по пути в ссылку случайно отбилась от семьи сосланных и случайно уцелела, а родня считала ее погибшей. Закончив в детдоме семь классов, поднялась по профсоюзной части на фабрике в бригадиры, а вступив в партию и фанатично преданная ей, доросла до парторга цеха.
– Откуда и узнать! – торжествует дядя. – Он к нам вчерась утром из Сибири. А на кого похож?
– Ну, не так-то сразу, дай разглядеть.
А гости тем временем поднявшись по высокому крыльцу с перилами и разговаривая, заходят в дом.
«Свалился незвано – непрошено, – только теперь оценивает ситуацию Семен. – Как с женой к матери. Но здесь-то не мать, а тетка».
Обычно тихий в закутке, дом тетки в последнее время полон «воскресшей» родни, разгомонился, как дерево новой листвой. И на этот пир радости попал Семен, едва улавливая суть оживленного разговора новоявленных родственников, на много лет потерянных в социальных российских потрясениях. О сестре здешней узнали через брата, которого тоже считали погибшим, а с ним случайно разговорились их общие знакомые – новости сыплются на него, как из рога изобилия, а он в центре внимания, принят радушно как сын сестры. Для него, рожденного в сороковых, тридцатые годы были где-то за «кадром» и как бы вылиняли. А люди из них вот они – живехоньки! Да еще, оказывается, в свое время для трудовых сословий россиян эти годы были посолонее сороковых – военных, ведь и в войне это сословие сосланных и разоренных приняло самое активное участие, но далеко не на общих правах. Собрались после долгой разлуки за одним столом родствен¬ники. Вот так-то бы и всей России, разоренной социальной бурей, собраться. Семен своим приездом подогрел еще не остывшую радость вновь обретших друг друга родных, а они в Сибири, и на Алтае, и в Европе, и в Средней Азии: дядя Гриша из Ново-Павловки, тетя Настя, их дочь Ира с мужем, их сын Владимир с женой и Семен.
Пришел с работы тетин муж, еще один новоявленный дядя – он, мужчина среднего роста, поджар, лысоват – кадровый советский офицер, по горячности характера попавший на фронте под военный трибунал и в штрафную роту, тем и обрезал свою военную карьеру; после войны вышел в отставку и, повстречав цветущую девушку Надю, уехал с нею на Юг и раскустился семьей: первый дом, поднятый его неугомонной силой, отняло новорожденное телевидение, возместив стоимость на строительство нового жилья, и они с женой подняли новый особнячок. С хозяином застолье снова оживилось. Самогонка кончилась, и Владимир мигом обернулся за спиртным.
Принесли альбом, а в нем теперь уже знакомые лица. Сенькино внимание поразила девушка с пронзительно задорным взглядом на него, мол, что, паренек, не смутишься ли; на озорно вскинутой голове ореол черных кос; она, тоже двоюродная сестра – угорела в бане во время встречи. «И зачем такие-то красавицы?… – Семен с альбомом отошел… – не верится, что ее уже нет – мир должен совершенствоваться… почему бы естественному отбору на красивых не распространяться; но кто-то подходит». – Семен ревниво перевернул лист.
Завечерело, и дядя Гриша уехал, а остальные разошлись по комнатам. Семен же дорвался до телевизора, а голова уже никнет.
– Выходи строиться! – кричит дневальный.
– Куда опять черт понесет? – ворчит Семен.
– Дивизионный кросс.
– У меня освобождение.
– Строиться! Всех под гребешок! – вбежал в казарму сержант.
– У меня освобождение, – отбояривается Семен.
– Хромых, кривых, горбатых и сачков – в первую очередь! Освобождает не врач, а командир.
– А где же перемены? Ведь кукурузного Хруща сбросили! Горняк к власти пришел, вроде, свой человек.
– Это для трудяг. А для сачков по-старому.
И клюет обида непонимания и недоверия Семена в сердце, как Прометея Орел в печень. И каково парню – на всю жизнь нет твердой опоры на правую ногу.
– «Татик-ти -татик, ти-татик, татик-ти -татик» – получается «как» – зубрит «Морзе» напарник из дембелей.
– Витек! Это же примитивно звучит. «Та-ти- та, ти- та, та-ти-та» – грамотнее звучит, – поправляет напарника по дежурству второгодок.
– Не мешай, Сень.
А через неделю после экзаменов на классность Витек уже учит «молодых»: «татик-ти-татик».
«Тьфу, черт! – ругнулся в уме Семен, проснувшись от боли в затекшем оперированном колене. – Только прикорнул, и уже армия перед глазами»!
А семья, пропустив за ужином по «махонькой», как бы над гостем обсудив свои дела, расположилась у телевизора – кино.
«Хорошо, что кино дома – после сеанса никуда не надо идти, – размышляет Семен. – Кинотеатры, наверно, пустуют, ведь над каждой крышей антенна; а может, по телевизору одно, а в кинотеатрах другое»? К полуночи окончательно заклевавшего гостя уложили на диван, а сами – кто где, расположились смотреть фигурное катание.
«Что в нем интересного? – в полудреме соображает Семен, выходя с сержантом в составе отделения на каток – свидание у командира там, а ребятам отдых: коньки взяли на прокат. Сначала Семен почти не падал – «снегурки» из детства навык оставили. А утром гвардеец на ноги стать не может. Так это же сам катался, – а тут в ночь-полночь на других глазеют», – путая, совмещает Семен сон с явью.
Утром дядя с тетей заспорили, кому устраивать племянника: ей – учеником на табачную фабрику, там и сын механиком работает, или дяде по его связям, ведь племяш, как-никак, в радио смыслит. Дядя одержал верх, и мужчины отправились по городу. На автобусах, троллейбусах полдня крутились по центру – новосел сразу закружился – «Желторотик, а в селе себя взрослым считал: в армии отслужил и – вот тебе на, даже по телефону-автомату позвонить не смог: «алло-алло» – а он гудит», – досадует на себя Семен. А дядя, забирающий мелочь из газировочных автоматов, показался парню чуть ли не бездельником – мужская ли это работа? Но когда специалисту подчинился закапризничавший сложный рычажный механизм, Семен зауважал дядю. В конце дня основательно перекусили в столовой на дядин «навар»: если порцию сиропа и газа чуть-чуть убавить, для клиента незаметно, а «экономия» набегает.
– Мы сейчас выпили с приятелем, – рассуждает дядя, идя с племянником по улице. – С ним действительно хотелось выпить и поговорить – хороший человек и давно не виделись, а бывает, выпив с кем-нибудь по работе, спросишь потом: «Ты хотел выпить»? «Нет», «И я нет». А если встретились, как не выпить – из уважения: в чем-то он мне помог при случае, в чем-то я ему – не «трешницами» же будем обмениваться по-свойски-то; а ничего лучшего для этого люди пока не придумали, да «на сухую» ничего и не сделаешь.
Семен пока вынужден во всем полагаться на дядю – как на поводке, ведь город – не село. А незнакомый город, как чужой лес. Месяц утрамбовали в поисках приличной работы: знай, мол, наших, ветеранов-фронтовиков. За ужином дядя даже расчувствовался по этому поводу.
– Лейтенантом я тогда был в разведроте – проштрафился мой взвод решительно: языка не довели – ситуация подвела. Командир на «благодарность» решительно не поскупился: выговор мне перед строем влепил, да в запалке за оружие схватился, но замполит перехватил его руку, и меня ошпарило: «Он хотел меня расстрелять», и моя рука машинально разрядила пистолет в командира. Полевой суд мне все решительно припомнил. И у меня, молодого офицера с наградами и планами на будущее, решительно все рухнуло: если повезет выжить рядовым в штрафбате, то клейма не стереть. Решительно везде побывать пришлось… – дядя прослезился.
– Ты когда племянником займешься? – вернула его к действительности тетя. – Ищешь-выискиваешь, кроишь-выкраиваешь, а по-моему, с собутыльниками время проводишь. Некогда, так бы и сказал. Сама бы давно устроила.
– Ты меня выпивкой не попрекай, сама мимо рта решительно не проносишь. А на твоей «чихалке» чего он не видел.
– Чихалка – не чихалка, а люди, не хуже нас, работают. И на «табачке» я не на последнем счету: бригадир и парторг, как-никак.
– Завтра на Физприборы сходим, – заверил дядя.
По этажам и коридорам заводоуправления добрались до двери с крупной гравированной табличкой «Отдел кадров». Дядя приосанился и, постучав, вошел. Пятнадцатиминутное пребывание его за двойными дверями показалось Семену вечностью. Но веселые думы подогревают: «Буду работать на заводе! И не важно пока, по какому профилю учеником примут, но – на заводе!».
– Пошли, – вышел дядя, досадуя; заспешили вниз, точно стараясь скорее удалиться от этой двери – места их очередного поражения.
– Сглупил я решительно, – поясняет дядя. – Потом спохватился, да было уже решительно поздно; о дочери сначала завел разговор – нет решительно ничего подходящего. А для тебя, может, и нашлось бы место, так начальнику на попятный-то решительно неудобно.
«А я-то, дурень, размечтался, что дядя обо мне хлопочет, а обо мне и слова молвлено не было, да и кто я ему? Она – дочь, а я – свалившийся невесть откуда племянник; это тете племянник, а ему – десятая вода на киселе. Но почему ей «нет», а мне «нашлось бы»? Для успокоения?» – соображает парень.
– Она, баба, а с ними решительно всегда возня, – будто подслушав мысли племянника, пояснил дядя. – Ты не тужи, дай с мыслями собраться; теперь уже полдень, – взглянул он на часы. – Сегодня уже решительно ничего не выгорит. А завтра мы заглянем наверняка – не ахти какое место, зато верное: я его приберегал на крайний случай – начальником там сын моего приятеля. А пока иди отдыхай, – распорядился дядя – видно, тетя своим упреком попала в цель.
Но возвращаться неприкаянным не хочется: ««первое время» давно прошло – давно уже на тетином иждивении, нахлебничек. Но не своей же волей; а есть ли она у меня? – живу у родственников на поводу». – Семен побрел по окрестности: за мостом через БЧК – Большой Чуйский Канал – Карагачевая роща; ее озера сейчас сухи, а деревья голы. – Летом здесь, должно быть, хорошо: ложись на траву и кричи высоченному небу: «Эге-ге-ей! Здравствуй! Ты ведь ласковое» – с Лидой придем сюда! Через годик, когда приедет. А жить где? Надо искать жилье. Размечтался! – вроде уже работаю; на работе подам заявление на квартиру и… к пенсии получу; здесь очень тепло и хорошо. Лида… жена, девушка… в чем разница общения с женой и с девушкой? С девушкой ожидание чего-то, предвкушение ожидания: что таится за каждым словом, жестом? Стараясь понравиться, выуживаю из тайников души лучшее, причесываю, охорашиваю; учу язык учтивости – и выгляжу дурнем. А девушка? Не одним ли миром мазаны? Только она помалкивает – скромничает до времени: уж так с Лидой близки, что, кажется, никаких тайн… но природа удерживает на грани приличия».
Солнце вонзило меж корявых стволов, витиевато изогнутых сучьев черного дерева, «карагач» по-киргизски, косые стрелы лучей. Новосел поднялся на заросшую кустарником насыпь и неожиданно оказался на берегу обмеленного на зиму канала. «Через всю Киргизию течет – орошает; копать сгоняли народ, как в селе на страду; пешком ходили и лопаты свои», – вспоминала тетя. А теперь по берегам, словно распрямившиеся отдохнуть труженики, стоят серебристые тополя. Улыбка судьбы засветилась Семену по-новому.