Юрий Медных
гл. 6
Призыв
Страда Сталинских пятилеток в стране давно миновала, но Союз продолжает жить по накатанному: Съезды Партии намечают Курс, и выполняем и перевыполняем его планы по-прежнему, на бумаге. Внутренние «враги» поутихли, зато проснулись «агрессоры». Последние силы несем на алтарь отечества – только б не было войны. Помогаем борющимся за свободу народам, нагнетая туда технику и вооружение – защищаемся.
А в Каргаске через семь лет улица, как и должно быть, не стала ни коммуной, ни общиной, а наполнилась подросшим поколением. Вовка вырос бедовым и куда-то упорхнул, а Сенька работает в Леспромхозе. В пятницу, сентябрьским утром военкомат призвал его повесткой, и вечером парень пошел проститься с подругой. Познакомились они на танцах, куда завлек его с ребячьих промыслов Лешка, приятель с соседней улицы. Глядя на танцующих, Сенька понял, что если насмелиться, можно подойти к любой. После приглядки он неделю вальсировал со стулом по комнате. И вот, его пригласила на «дамский» вальс первая красавица их улицы, это Лешка ей подмигнул, за что потом и схлопотал от нее. А Сенька из-за неуклюжести надолго потерял благосклонность девчат. Теперь, приглашая, отходить ни с чем мучительно: кажется, весь зал насмешничает. А Лиля охотно вышла на круг; позволила проводить себя домой, а он пригласил ее на рыбалку. «Шустрый, – обрадовалась она. – Без всяких лясов зовет на природу».
В солнечное, тихое утро Сенька зашел за девушкой к семи, он бы и к восходу успел, но не будить же девушку в четыре часа, а Лиля уже корову напоила. Рыбачить расположились на пологом песчаном берегу протоки, воткнув через рогатины удилища в песок и следя за провисшими над течением поплавками. Лиле наскучило это бдение, и она предложила искупаться. Парень в широких «семейных» трусах беззаботно нырнул и, встав на дно, зовет:
– Иди сюда, вода, как парное молоко.
Лиля, зашла по колени, машинально поправляя лифчик, дурашливо брызнула на парня водой – он кинулся к ней, и они плюхнулись в воду.
– Бешанай! – оттолкнула она его, кашляя.
А он, отплыв, любуется ею: «Красавица: некрасивых женщин не бывает – слышал он не раз, размышляя, что с какой-нибудь девушкой будет счастлив. А она, долговязая, угловатая, с крохотной грудью, с веснушками на лице. А с которой же он найдет счастье? К бывшим одноклассницам подойти стыдно: ухажер. А еще «лучше» – жених: что-то петушиное в слове, наскакивающее, драчливое, готовое потоптаться сверху – ку-ка-ре-ку-у-у! Другое дело – невеста. Веста – богиня. А невеста – что-то высокое, светлое, чистое, нежное – одухотворенное. И – разрешите познакомиться – будто не знаем друг друга одиннадцать лет. И родители ее знают, зачем замуж берут – стыдно. Нет, надо знакомиться с совсем не знакомой. Но столько девушек на свете, а вот одна из них станет моей. А почему, именно она, а не другая, не третья? Конечно, понравилась – сам выбрал. А почему именно ее? – именно к ней загорелся. Вот ведь оно как – Которая? А если они все красивы, то сегодня вспыхнул к одной, а завтра к другой? А как же тогда семья? На чем она держится? – парню и в голову не приходит, что он тоже может нравится девушке. – За что? Это они – красавицы, позволяющие нам подойти к себе. А женатый – как спутанный конь на лугу, чтоб далеко не ушел. И потянулись дни с сумками – авоськами. А дальше? А дальше и думать не хочется. Познакомиться и пообщаться, испытать в этом радость. А женииться… – это, когда-нибудь потом. И вот – Она»!
А Лиля, сидя на песке, осыпает им худые ноги, мельком думая: «Подцепила стройного, рослого паренька, робкого с девушками – вей из него веревки».
– Ты че скис? – окликнула девушка.
– Да так, случай припомнился, – лукавит парень. – Не рассказывать же ей о думанном – смешно и не поймет.
– Расскажи, – деланно заинтересовалась она.
И Сенька, не горазд на выдумки, рассказывает случай из жизни.
– На покосе все оказалось иначе, чем Ваське взахлеб расписывал Петька, – Рыбного озера не видать – одна осока, острая и высокая. Штаны от росы быстро загрубели и трут. Вот тут, – показал Сенька на пах. – Лиля сморщила носик, а Сенька принял это за одобрение. – Терпкие запахи щекочут в носу – Васька чихнул.
– Ему уже-е на все начхать, – насмешничает Петька.
– Ага, очень запашисто!
На краю луга стрекочет сенокосилка. Пофыркивают кони. Вот и покосный стан: огромный закопченный котел на рогатинах над черным пятном от костра, а вокруг – палатки, шалаши. Люди разби¬рают инвентарь. Васька выставился на длинные вилы:
– Для чего такие?
– Стоговые, тетеря! – важничает Петька.
– А-а-а! – ничего не понял Васька.
– Ты зачем здесь? – подошел к мальчишкам рослый мужчина.
Васька потупился.
– Мать отпустила?
– Ага.
– Куда?
– На рыба-алку.
– Тяга к труду – это хорошо. Домой с людьми сообщу, а ты, коль уж пожаловал, копны возить будешь, – определил отчим.
«Пронесло»! – мальчишки едва не взвизгнули от радости. Около стана Ваське поймали коня, но отчим заметил, что ловить лошадь и запрягать положено самому. Конь под Васькой идет галопом, и луг неудержимо несется навстречу, а солнце в небе прыгает, как мячик. Дядя Никифор, школьный конюх, – на верхушке первого стога ловко управляется вилами; ему подают сено длинными вилами. «Стоговые»! – понял Васька. А расплавленное солнце зависло над головами и, как к нему ни повернись, жжет; горячий воздух переполнил грудь, иссушил горло и вязкую слюну не сплюнуть – Васька мусолит тыльной стороной ладони липкое лицо, стирая с него соломинки.
– А-а -бе-е-ед! – слышен спасительный голосистый зов поварихи.
Люди, воткнув вилы в землю, устало потянулись к стану, а копновозы несутся наперегонки.
– Теть Маш, мне со дна, «пожиже»! – приплясывают у котла мальчишки.
– Ишь стервецы, переняли, – смеются взрослые.
По-хозяйски уселись за длинный, из струганных плах стол и принялись за наваристый, с кониной и луговой приправой, суп.
– А, чтоб тебя! – влепил себе по шее Никифор. – Прижег-таки, окаянный овод.
Весело работают челюстями. Обед закончили чаем с духмяной мятой.
Лиля в насмешку напросилась на рассказ, но паренек заинтересовал ее, и она с удовольствием слушает.
После обеда охоты ездить наперегонки поубавилось. К запахам разнотравья принюхались, а тело напекло. И, как бы сжалясь над тружениками, солнце устало зацепилось за горизонт. Многочисленные стога великанами стоят на лугу. А покосники, плотно поужинали и разбрелись на ночлег.
Небо с востока накрывает землю темно-синим, до черноты. А на западе красная полоска, постепенно сужаясь, долго не сдается мраку. По ее остывающему цвету люди угадывают погоду на утро. Крупнюще разгораются звезды. Радостно-жутковато смотреть на них: говорят, что миллионы лет летит от них свет до нас, а они вот! – руками потрогать – колючие. Поблизости хрумкает спутанная лошадь. Васька нырнул в шалаш, нащупал в углу сумку с удочками и положил под голову.
– Уработался. А как же рыба теть Маше в котел? – шутит отчим.
– Погоди еще, – доверчиво прижимаясь, ерепенится Васька. – До дождика.
Сенька замолчал.
– Занятно, – оценила Лиля.
– Понравилось?
– А записывать не пробовал?
– Еще че? – парень от одобрения подруги в восторге, во имя которого творится великое и преступное, а сама вдохновительница, как правило, не понимает в этом ничего. И не ведает еще Сенька, что почти все зажигают свои творческие факелы от сердечного огня, но очень редкие из них разгораются по-настоящему. Обнял Лилю за плечи и, дурачась, повалил, пытаясь поцеловать. Но она при его неуклюжем «чмоке» вывернулась.
– Ты че удумал?
– Ниче, нравишься ты мне.
– Знам мы эти целовки. Сначала в закс, а потом и целуй.
Коль на туфельки наступишь,
Туфли новые мне купишь,
А за талию возьмешь,
Под венец со мной пойдешь –
вспомнилась огорошенному парню песенка. «Так вот ты какая… недотрога… «знам мы ваши целовки». Имя ласковое – Ли-ли-я – цветок, а душа… неужели они все такие?»
– И со многими ты целовалась?
– Дурак, это так говорят, – огрызнулась девушка.
«Ого! Вместо «милый» – даже не «дурачок», а «дурак». И это мы еще никто друг другу, а что потом? Но не отступать же. Это, видно, метод самозащиты», – примирился кавалер.
– Погода хмурится, не пора ли домой? – разочарованно заскучала девушка. – Удочки не забудь, рыба-ак.
– Не забуду, – буркнул парень, усваивая, что девчонки созданы не для рыбалки.
– А ко мне как насмелился подойти такой робкий? – дразнит она парня, уже в его объятиях, сидя на диване в своей комнате и слушая радиолу.
– Это другая история.
– Расскажи. У тебя интересно получается. – Правда!? – снова клюнул парень. – Мы с матерью на этой же улице живем, тоже на окраине. Раньше белки да бурундуки рыжими огоньками по изгородям мелькали. От тайги нас отделяет это же болото. А меж болотом и селом – подлесок. В него меня и отпускала мать с соседом Лешкой – пеньки корчевать. Лешка верткий, сухопарый; взрослые говорят – жилистый. В то утро, едва матери ушли на за¬работки, Лешка и взялся за тайный свой эксперимент надо мной: дал мне ружьишко, сам взял другое, опоясался патронташом и айда. После ночного дождя солнце брызжет в глаза из каждой капельки, а они, с веток – в лицо и за шиворот мне: Лешка ловко подныривает под ветки, а я за ним – продираюсь. На нем ружье, как пришитое, а у меня сползает на бок. Он в одну сторону метнулся, потом в другую и жестом показал мне замереть, а сам исчез в кустах. Я и плюхнулся в лужу. И сразу показалось, что за тридевять земель – ни души: я заорал – собака отозвалась. Спеша на ее голос, наткнулся на болотце. Корячусь по кочкам – не удержался и увяз меж ними. Ну, думаю, хана: о трясинах-то я наслышан. А лес зашумел как на чужака. Сняв ружье через голову, я положил его на кочки и вылез, грязный, точно леший. Пошел по выбитой копытами тропе – сквозь деревья дома проглянули. А Лешка собаку кормит.
– Откуда ты такой? – огорошил он меня.
– Ага, сам смылся… а еще друг.
– А ты мамке пожалуйся.
– Да ну тебя, я чуть не утонул. Думал, что и ты…
– Утону-у-ул, – передразнил Лешка. – Тут воробью по колено, а зайцу… – и расхохотался.
Время летело, а нам еще и подогнать его хотелось. Рыбалку да охоту по выходным мы на танцы променивать стали. У Лешки знакомства получаются, а я теряюсь. И вот, я насмелился поговорить о тонкостях с Лешкой.
– Леш, а что, с тобою девка так сразу и ложится?
Приятель остолбенел от лобовой атаки. И ему захотелось отходить щенка хорошим крапивным веником анекдотов – подразнить молокососа, но душа повернулась в другую сторону: ничегошеньки у сосунка ни в уме, ни за душой еще нет.
– А ты человек или кобелек?
– Вовка же расписывал, когда мы как-то заспорили, откуда дети берутся, что только дураков в капусте находят.
– Тебе что, сразу запрыгнуть не терпится?
– Пацаны же говорят, что девкам это надо в первую очередь, только они стесняются, значит, не будь олухом.
– Правильно! Не будь олухом – не слушай байки таких же сосунков, как сам. Ты себя за человека считаешь?
– Конечно.
– А девка, животное, что ли? Ей внимание и ласки нужны. Больше, чем тебе. Она же не чурбан, как ты, а нежное создание. А постель, это уж как душа повернется.
– Я до Вовкиной лекции и не помышлял… мне девушка виделась чистой, воздушной, как ангел во плоти. Хотелось приласкать ее и разговаривать-разговаривать о чем-нибудь очень высоком…, заоблачном, что ли. Леш…
– Что еще, начинающий бабник?
– А когда в первый раз, то кому стыднее, ей или ему?
– У кобелей и сучек стыда нет. А у людей любовь… а это не стыдно, а высоко.
Тут я почему-то посмотрел на облака.
– А когда девчонка кобенится, это для приличия… или так положено, или… что ей, жалко, что ли?
– У тебя, никак половое бешенство?
– Да ну тебя… просто, интересно.
– Интересно и парню, и девке, общаться: разговаривать, мечтать – отдыхать. А если потянет к близости, то, значит, сам бог велел. Тут уж не плошай, будь мужиком, а не кобельком: раз два и побежал.
Лешка пообещал на следующих танцах познакомить меня. И я всю неделю тренировался танцевать со стулом. В пятницу с работы примчался, перекусил и, хоть завечерело уже, айда в лес – свежими орехами девушку угощу! В тайге запашисто и красиво: пихта копьем воткнулась в небо; сосна чешуйчатым стволом унеслась в поднебесье; кедр по-хозяйски разросся, березка осветила белизной кружочек пространства. Четыре кедра я облазил – с куль сорных орех вышло; с передышками спешу дорогой покороче и наткнулся на болото, а за ним слышу треск ветвей и сочный шлепок. «Бедолага какой-то сорвался с кедра», – понял я и рванулся на помощь. Оступился и – мешок на мне. Подмял я его, нахлебавшись тины. А бедолага постанывает. Ночью помощи ждать неоткуда – тянусь пальцами к сучку валежины: не дай бог обломить, тогда уж ни Бог, ни леший не помогут. Вместо утопленного мешка отбуксировал я парня до опушки, а там Лесхоз с милицией безбилетников ловят. Им и оставил свою ношу. На танцплощадке я крепко пожал Лешке руку, а он удивленно посмотрев на меня, кивнул на девушку, подмигнув ей, и она пригласила меня на «дамский» вальс. Я чуть со стыда не сгорел за свою неуклюжесть с ней. С тех пор девушки избегали танцевать со мной. А ты пошла.
– Ну и мастер ты байки накручивать, – обиделась Лиля на свою роль в рассказе. – Если б у тебя с девками язык так был подвешен, отбою бы от них не было. А с Лешкой познакомь меня.
– Еще че! – ревниво уклонился Сенька. – На что мне девки – ты у меня есть.
– Ладно: есть не есть – одна честь. Переверни-ка пластинку и добавь звука.
Сенька крутнул ручку, задев какую-то клавишу, и в комнату влетел обрывок фразы:
– …важное правительственное сообщение.
Вбежала мать с руками в муке и остановилась как вкопанная. Приковыляла бабка и осела на стуле.
– Прохлопали! – всплеснула руками мать. – Че в мире деится, ниче не знам. Висела радива: с утра до вечера болтало, так нет, давай радиолу, а ее еще включить надо.
– Не шуми, – одернула дочь, и все примолкли в ожидании.
– Внимание! внимание! – тревогой в голосе готовит диктор страну к чему-то. – Работают все средства вещания Советского Союза! Через несколько минут будет передано важное правительственное сообщение!
От такой подготовки в комнате и над страной нависла тревожная тишина: чего ждать? Еще вдовы не утерли безутешных слез – Лилин отец смотрит на семью с портрета, сделанного с увеличенной фронтовой фотокарточки, а тяжелый вопрос неизвестности разлохматился по комнате пауком и разрастается, леденя души: мать стоит не шелохнувшись; бабка подалась корпусом к радиоле; Лиля с Сенькой, каждый по-своему, навострились на диване.
Еще не знает страна, что наши ракетоносцы пробороздили океан к Карибскому морю, и теперь две ядерные державы в единоборстве встали на дыбы военного противостояния – это под боком у Америки поднялся коммунистический Кастро со своей семьей, поддержанный Советским Союзом. КУБА – коммунизм у берегов Америки – саркастически расшифруют журналисты, превратив в аббревиатуру название мятежного острова. Это будет завтра. А сегодня… у парня на руках повестка: Сеньку в группе призывников готовили в десант. Поговаривают в народе, что после ядерной бомбы сбросят их – на выживание. Гнетуще тянутся минуты зловещей тишины; вопрос угрожающе опутал комнату.
– Внимание! Внимание! – торжественно зазвенел голос диктора, будто по¬сле тяжелого сражения он, голос, одержал победу и теперь делится радостью с населением. – Вопрос государственной важности благополучно разрешен!
– Во! – подняла бабка перст. – Они там знають, че к чему.
Напряжение схлынуло, и разлохматившийся паук вопроса сжался в паучка, и кот, играя, загнал его в угол; Лиля вышла проводить Сеньку.
– Меня в армию забирают, ждать будешь? – доверительно спросил он у подруги.
– Видно будет… много воды утечет, – замялась она.
– Ты не любишь меня?
– А я тебе не сказывалась.
Сенька облапил ее, ища в потемках губами ее губы – она, вырываясь, укусила его.
– Ты че, ошалел?
Парень лихорадочно соображает: «Раз она так, то и я… Пока не взял девку – не твоя – слышал он от ребят. Оставлю с ребенком – дождется. Да и приду, а он уже большенький: их тут трое – справятся».
– Будь моей.
– Счас! Прям здесь, на лавке!
– Пошли на сеновал, – не понял он издевки.
– Сходи-ка послужи. А там, глишь, и разонравлюсь.
– Эх ты! Все вы такие! – разжал он объятья.
– А ты многих знавал?
– Сама же сказывала, что так говорят.
А через три дня на аэродроме, в группе девушек, провожающих ново¬бранцев, Лили не оказалось. Под легкий хмель шампанского будто осенним ветром сдувает в прошлое краткосрочные курсы парашютистов в спортивном зале средней школы, три прыжка зимой за Панигадкой – повестка призвала в армию – во взрослую жизнь.
Поздняя осень метет по мерзлой земле снежной крупкой, а из иллюминатора далеко внизу видно уплывающие кварталы села. Мать у Сеньки осталась в недостроенном доме, что они поднимали на деньги, взятые в ссуду, а избушку превратили в стайку. А за бортом уже тайга, исполосованная длинными лентами просек, будто какой-то чертежник, балуясь, начиркал. Земля, из самолета видно – круглая, и покатились по ней молодые судьбы: в военкомате, испытывая их самолюбие, спрашивали: «Если кто-то по каким-то причинам не готов служить в десанте, шаг вперед – еще не поздно». Но кто сделает этот шаг здесь, сейчас: выросли вместе, с девчонками дружили, и вот тебе на! А на пересылочном пункте им указали место на нарах – ждите своих «купцов»: вот тебе и громкое понятие – Армия! А она припасла им немало сюрпризов.