Юрий Медных
гл. 8
Тайга
Прав комбат: очень долго, целую вечность ждал Сенька волшебной минуты, к концу службы уже казавшейся невозможною – минуты освобождения из вооруженных рядов. И она пришла. Благо, что китайцы на границе успокоились, не то, пришлось бы переслуживать неизвестно сколько. Благодаря тому, что «северники» – из отдаленных мест, демобилизованы раньше общей демобилизации – не в эшелоне, как три года назад, а в пассажирском поезде спешат домой «дембеля», понемногу осваиваясь на «гражданке». Язык как бы перелицевался, выветрив из разговора мат: значит, не очерствела душа, а только спряталась на три года под коркой непристойностей – так хранится зимой в почве тепло – ее душа, прикрытая снегом. У Валерки, соседа по роте, язык с девушками без костей, а у Сеньки деревенеет не то из-за боязни насмешки в ответ, не то из-за недоверия к девушкам после памятного письма из дома. Быстрей, чем по тревоге, собрал дневальный роту сообщениием: Почта! Сеньке пришла весточка только от матери. А от Лили…
Вы служите, мы вас подождем, –
обещает популярная песенка.
Уткнувшись в письма, гвардейцы умчались к родным гнездам.
– Друга заре-е-езали-и-и… поддежу-у-ури-ли-и… у-у-у! Ме-ня там не былааа…, – через кровать от Сеньки взревел Быков, барабаня пудовыми кулаками по тумбочке, точно бык копытами от удара молотом в лоб.
Ребята сочувственно оглянулись на него.
«Сынок, девушке своей больше не пиши: замуж вышла», – и задвоились перед глазами буквы. Девушек на свете много, но для каждого солдата – в гордость, в честь, что ждет его девушка, значит, достоин. И вот тебе на:
Вы служите – мы замуж пойдем…
Хоть понял Сенька с памятного вечера, что Лиля – далеко не красавица и ждать не будет; и он вряд ли женился бы на ней… а теперь, выходит, он не достоин ее – не дождалась. «Ну и пусть!» – как крутая затяжка табаком, пробрала его досада: он вынул из нагрудного кармана платочек, открыл форточку, а перед глазами – туалет, и не решилась душа на осквернение реликвии; вспомнилась радистка леспромхоза Вера: копал он с напарником яму под мачту для антенны, а девушка на ключе работала. Теперь он тоже радист, второго класса: «Будем с нею на «морзянке» переговариваться», – мечтает парень.
«Заколола свиню, – вернулся к письму солдат. – Мижула помогнул, а я ему убоинки дала. Все в избу перенесли, а утки одни в стайке остались. Утром я зашла их покормить, а у них шеи свернуты. Никак Верка Якубова ночью на мясо позарилась, да со злости… но это только мои догадки – за руку-то не поймала. А хоть бы и поймала…»
«Эх! Меня не было дома!» – закипел Сенька.
Вынырнув из размышлений о прошлом, Сенька, как солнцем, любуется Наташей; одета по-домашнему: в халате с крупным синим цветком; в тапочках. Поднял взгляд на лицо: тонкий нос; сочные, с красивым очерком губы; зеленоватые глаза; аккуратный подбородок; русые волосы распущены по узким плечам. А она, глядя в окно и опустив тонкие, чуть загорелые руки в карманы халата, непринужденно разговаривает с гражданским, дымящим сигаретой.
«Ублюдок, – ревнует Сенька. – Стоять рядом с девушкой – уже честь. А разговаривать с нею – награда. Девушка для Сеньки по-прежнему – символ чистоты. Другое дело – женщина: уже что-то приземленное, обыденное, ворчливое. – А этот скособенился, сигарету мусолит, дымя ей в лицо – размазня! Врезать бы ему за такую выправку!»
– Эй, гвардеец! Чего раскис? – вывел приятеля из оцепенения Валерка.
– Вон, идол, прилип! – кивнул Сенька на парня.
– А… так ты к Наташеньке неравнодушен. А она, конечно, и не догадывается об этом. Сейчас уладим.
– Посторонись-ка, приятель, – потеснил Валерка парня. – У нас служебный разговор, гражданским не полагается, – подмигнул он.
Парень, не спеша загасив окурок, равнодушно удалился.
– Наташенька, гвардейский десантник погибает: из армии-то выпрыгнул, а кольцо парашюта выдернуть некому…
Из-за тебя погибнет, кажется, боец… –
пропел Валерка. – Вот-вот о «гражданку» разобьется, помогите ему спастись, будьте ласковы.
– Ну и сваха, – улыбнулась девушка.
– Чего фонарным столбом стоишь – не в карауле. Подойди к девушке, обними вот так, – непринужденно обнял Валерка Наташу.
«Вот черт! Все у него запросто, с шуточками, как у Лешки».
– Возьми ее за руку, ишь какая мягкая, красивая, теплая, нежная, не то, что у старшины, когда по шее дает.
Наташа прыснула.
– А у тебя! Посмотри, Наташа, – грабарка, весло: и обеспечит, и защитит, и приласкает, – интонацией придал он слову игривую двусмысленность.
– Сват нашелся! – расхохоталась девушка.
– Теперь вы сами разбирайтесь: дело ваше, семейное, а мне некогда.
«Ну, проклятый язык, развязывайся»! – лихорадочно ищет Сенька тему для разговора.
– Бойкий у вас приятель. А вы молчун? – помогает Наташа парню.
– Да, Валерка – молодец, ему-то все равно. И я, когда мне все равно, тоже болтаю.
– А почему вам не все равно?
– Когда девушка нравится, то у меня язык деревенеет.
– Вот как! – прыснула Наташа.
– Вот, вы уже и смеетесь…
– От неожиданности… а разве смеяться – плохо?
– Смотря как и почему.
– Я рассмеялась от радости…
– Какой?
– Что нравлюсь такому… Гераклу.
– Ну уж и Геракл, – смутился Сенька.
– А Геракл-то без женской нежности неуклюж. Да что вы, – взяла она его ладонь в свои. – А я тоже домой еду. У бабушки под Иркутском гостила. А вы в Новосибирске были? Я там живу.
– Нет, нас из Томска увезли.
– Вы в Томске живете?
«У черта на куличках», – досадует парень.
– Нет, в Томской области. «Сейчас узнает, что я из села, деревня – и поминай как звали». – Пятьсот километров на север от Томска, как в песне поется, – в селе. А Новосибирск – красивый город?
– Наверно. Я в нем родилась и выросла – пригляделась. А у вас есть девушка?
Сенька задумался.
– Если вы не оттолкнете, значит, есть.
– Ладно, у вас была девушка?
– Была, да сплыла.
– Поссорились?
– Писать перестала. Мать сообщила, что замуж вышла.
– Все девушки выходят замуж.
– О! Молодцы! Уже породнились, – откуда-то вынырнул Валерка.
А в купе хохот: это Казанцев, из соседней по армии казармы, расписывает, как его дома встретят.
– Сестренка, поди, невеста уже, обовьет руками-лебедушками шею, завизжит от радости: «Братик приехал!», – да так и въедет, шалунья, на мне в комнату. А у мамы блинчики на сковороде, тонкие, узорчатые – кружева, да и только. А вкуснющие! – пальчики оближешь. Бражки, конечно, наготовила. Хитрая у нее бражка: стаканчик пропустишь, как квас – прохладно и приятно. Теперь надо посидеть, пока потеплеет внутри, мысли закопошатся. Потом уж она по второму нальет. Его лучше врастяжку пить – вкусовую пряность почувствовать. Графин на столе, а она по третьему наливать не спешит… но не из скупости: побеседуй, отмякни душой и телом, силы захмелевшие оцени. А уж и третий стакан дожидается очереди: над ним и вовсе можно засидеться. А если на четвертый позаришься, то и под стол сыграть можно. А пельменей они с Нинулькой налепят! Малюсенькие, сочные – живые под вилкой, точно устрицы. Бати-то у нас нет – рано помер: все мужские дела на мне. Как они там три года перебивались?
– Ну и мастак ты расписывать! – восторгаются попутчики. – Хоть в гости напрашивайся.
– А и заходите, коли в наших краях будете: Батурино, под Асино.
На очередной станции молодежь высыпалась на перрон.
– Огурчики! Свежие! Соленые! Малосольные!
– Помидоры! Только что с огорода.
– Картошечка! Свежая, только с огня.
– Яйца! Вареные! Всмятку! Сырые! – наперебой предлагают торговки – копейка на жизнь каждому нужна.
– Во, интендантство! – восхищаются солдаты.
Под пирожки с капустой пошла по кругу бутылка шампанского. А потом, порожняя, завертелась, выбирая пару для поцелуя.
– Сочнее! Сюда глядеть! – взял Сенька в кадр играющих. – Улыбочку, дамы и гвардейцы!
«Молодец парень: веселый, смелый, находчивый, к тому же, рослый и стройный – настоящая опора в жизни – человек на своем месте»! – залюбовалась Наташа.
– Дай-ка мне, – подскочил Валерка. – Иди, срывай свой поцелуй.
И Сенька растерялся, будто в атаке у него оружие из рук выбили. Крутнул бутылку Казанцев – она указала на Сеньку.
– О-о-о! – загудел круг.
Сослуживцы, дурашливо обнявшись, чмокнули друг друга в щечку. А потом Сеньке выпало целовать Наташу.
– Что остолбенел? Девушки остынут, и поезд уйдет, – подзадоривает круг.
Сенька неуклюже обнял девушку за плечи и чмокнул в губы – и жар по телу разлился.
– Разве та-ак целуются! – журит круг.
Наташа, вспыхнув, взяла в руки кучерявую Сенькину голову и жарким поцелуем опалила его сочные губы.
– Вот это девка! Молодец! Своего не упустит. «Гвардейца» ей на грудь! – зааплодировали Наташе и каламбуру.
«Удивительное чудо – язык! – размышляет Сенька, сидя в купе напротив Наташи. – Словом «девка» оскорбить и унизить можно. А, оказывается, и поднять на гордую высоту: «девка» – молодец, значит. А «баба», а «мужик» такие же оттенки имеют? В чем секрет? В интонации? А Наташа и есть «Которая»! – Сама идет навстречу, значит, нравлюсь, значит, не совсем пропащий. «Замуж Лиля вышла», ну и пусть, и пусть. А Наташа? Ну и поцеловала. А попробуй-ка ее еще раз поцеловать: «Что ты, – скажет. – Остепенись, это же игра, игра и только». А может, не оттолкнет? Пойми этих женщин. – Сенька поймал себя на слове «женщин» вместо волшебного «девушки». Опять почему? Даже в мыслях! Где собака зарыта?»
А за окнами, навсегда отставая, мелькают постройки, еще зеленые пастбища, сопки; только облака висят неподвижно. «За далью даль» – припомнился Твардовский. А поезд притормаживает.
– Слюдянка! Байкал! – засуетились пассажиры, а ребята толпой ринулись на выход.
Стоянка три минуты. Солдаты кинулись к воде: кто умылся, кто напился из ладоней, а Казанцев в мундире плюхнулся – память. Сенька, впопыхах забыв аппарат, потом на ходу высовывался с ним в форточку.
И снова поезд притормаживает. Тайга – узловая станция. Ребята засобирались на прогулку, а Сенька с Наташей остались поворковать. Через пятнадцать минут собрались в купе. Поезд тронулся.
– А где Казанцев? – осмотревшись, заволновались солдаты, крикнули по вагону.
– Не вернулся…
– Тоже мне, самовольщик, – пошутил кто-то.
– Ка-зан-цев! Саш-ка! – высунувшись из тамбура, кричит Валерка.
– Отстал? – растерянно вздохнуло купе.
– Куда запропастился? Чемодан на месте…
А поезд уже мчится.
– Чемодан дежурному по вокзалу в Новосибирске сдадим, – решили ребята.
Валерка рванулся к стоп-крану.
– Сиди! не поможешь. Ссадить-подобрать – другое дело. А тут искать по вокзалу, а может и по городу…
– Не сбежал же он.
– От самого себя, что ли? Он же теперь вольный казак.
– Всякое в пути бывает…
– Дождалась мать сыночка…
– Хоронить-то погодите.
«Вот тебе и Тайга, – говорящее название, – мелькнуло в сознании у Сеньки. – Глухомань: заблудиться можно, затеряться и совсем исчезнуть. Если бы Казанцев дезертировал, то наверняка нашли бы. А тут межведомственным оказался: армия отдала, а милиция не получила…»
А поезд, снова сбавляя торопливый бег, все чаще притормаживает – скоро Новосибирск. В купе прощальное оживление: обмен адресами в последние минуты, будто дороги не хватило.
У Валерки с Сенькой путь еще далекий – по Оби. Но Сеньке не хочется вот так-то разом навсегда расстаться с Наташей: опять не Та, не «Которая»?
– Валера, словно подслушав Сенькину печаль, – обратилась девушка к парню. – Прощай. А Семен, я думаю, не откажется меня проводить. Сними-ка, кавалер, чемодан с полки, – пошла Наташа в сердечное наступление.
– Как скажете, «молодые», – согласился Валерка, прощаясь.
На вокзале Сенька, пораженный бело-зеленым великолепием здания, его внутренним простором и роскошью оборудования, обалдело смотрит вокруг. А кафельный пол загроможден вещами и пассажирами: спят, едят, читают в ожидании своего рейса.
– Красота! – обрел дар речи парень.
– Ничего особенного, – бойко движется девушка к выходу.
– Конечно, тебе это все примелькалось, а мне впервые.
– А ты закричи об этом – ожидающие тебя поймут.
– Глазеть, конечно, глупо, но здесь чертовски красиво.
– Прямо по-гоголевски, только черта в кармане не хватает.
– Смеешься, городска-я, а я из глухомани – где мне такое видеть. А ты здесь родилась, и все это по праву места рождения – твое. А мне, чтобы сюда выбраться, очень постараться надо.
– Со временем привыкнешь и ты.
– Ты это о чем?
– Да так, – улыбнулась Наташа.
– Август, а жарища! – расстегнул Сенька воротник гимнастерки. А навстречу, как на зло, майор, и Сенька, суетясь, запутался пальцами в воротнике.
– Товарищ солдат! – слышит он повелительный оклик офицера.
Сенька подошел и коротко отрапортовал.
– Что за униформа?! Полагаете, что вне части и распоясаться можно! – В двадцать четыре часа чтоб вас в городе не было!
– Есть! – отчеканил солдат, ругнувшись в уме: «тыловая крыса». – «Полковник Опарин куда как строг… а при уважительном случае пьяного отпустил. А тут – майоришка».
– Ну, гвардеец, попал на зубок, теперь тебе только один путь, – подковырнула Наташа.
– Да, – согласился кавалер. – «Двадцать четыре часа» – на вокзал.
– К нам! – рассмеялась подруга.
– Ты что? А что родители скажут?
– Поздороваются и за стол посадят.
Приветливо улыбнулось застолье Сеньке, да только и эта улыбка оказалась очередной насмешкой судьбы.