Юрий Медных
гл. 9
В гостях
Катится к закату скандальное правление «кукурузного» генсека, скороспешно закинувшего в космос человека для наращивания оборонной мощи страны и ее мирового престижа. У Сеньки в альбоме на одной странице газетные фотокарточки Пушкина, Гагарина и Терешковой. А он с подругой – у незнакомой двери. Ее открыла полная, добродушно улыбчивая женщина.
– Мамуленька! – повисла дочь у матери на шее, да так и въехала в прихожую.
– Заходи, Сень, чего опять растерялся, – подбадривает Наташа парня, выпуская из объятий мать.
Кавалер, прикрыв дверь, поставил чемоданы.
– Знакомься, мам, – это Семен – десантник, парашютист, радист – Геракл, и очень часто – молчун. Да, ему только что досталось от какого-то офицера. Мы вместе ехали. Сослуживцы его рассыпались кто куда. А он при мне, кавалером.
– Ну, новости, как горох, рассыпала. Проходите, Семен, как вас по батюшке?
– Спасибо, до «по батюшке» еще не дорос. «Проходите. А как пройти? Разуваться надо, а босиком в галифе – очень красиво».
– Снимите сапоги, еще не надоели?
«Хорошо, что матушка вязаные носки выслала, а то развесил бы «флаги» портянок. Прошелся по упругому паласу. – А дома самодельные дорожки из старья. – На стене кавказец борется с тигром, – рассматривает он ковровую иллюстрацию. Выглянул на балкон: внизу машины и люди – игрушечные, как с парашюта видны».
А на кухне готовится застолье.
– Ты где такого подцепила?
– Интересный, правда!
– Видный, но…
– Он только с виду тихоня. А при деле молодец.
– Это при каком же?
– Когда фотографировал, например.
– Так он еще и фотограф? Не много ли для одного?
– Он любитель.
– А какие у тебя виды?
– А вот и Семен! – обернулась к парню Наташа. – Выключатель в санузел слева.
– Я… только руки сполоснуть, – смутился Сенька.
– Полотенце на туалетной полочке висит.
Сенька плотно прикрыл дверь: «Их хорошо слышно, значит, и меня. А они?.. Видно, привыкли»; сильнее открыл воду – для шума.
– Моя помощь нужна? – вышел он на кухню.
– Конечно, – подхватила Наташа. – Неси посуду на стол.
В дверь позвонили.
– Отец, – кивнула мать дочери.
– А у нас, папа, гость! – встретила Наташа отца.
– Знакомь.
Вошел мужчина среднего роста, спортивного сложения; чисто выбрит; в сером костюме без галстука; с легкой проседью в русых волосах, зачесанных набок.
– По регалиям вижу – десантник. А классность по какому профилю?
– Радист.
– Будем знакомы, радист. Меня зовут Павел Андреевич.
– Сенька.
– Вот так Сенька! Ты целый Семенище! Семен, значит. Располагайся. Курить можно на балконе. А я пойду на кухню, на переговоры.
Стол украшен салатом, жареными карасями, селедкой в луке и уксусе, вареньями, соками, специями. Сенька давно уже об этом забыл. А главнокомандующим – трехзвездочный коньяк.
«Опростоволосился! – спохватился солдат. – Чертов майор! Надо было водки взять, хоть и не густо в кармане. А теперь получается – на халяву».
– Чего приуныл, гвардеец? – улыбнулся хозяин.
– Сплоховал немного, – кивнул гость на бутылку.
– Не бери в голову. Ну, по первой, с приездом, – поднял отец рюмку.
– И за тех, кто под белым куполом, – ввернул Сенька, как условились с ребятами.
– Быть и по сему, – согласился отец.
Принялись за закуску.
– Так ты, Семен, с парашюта, говоришь, прыгал? И много раз? – заводит разговор мать.
– Мам, не с парашюта, а с парашютом – с парашюта спрыгнешь, так и костей не соберешь.
– А бог их там поймет. А ты, дочь, уже и в этом разбираешься,… – насмешничает мать.
– Тринадцать, – ответил десантник, перехватывая стрелу материнской иронии и как бы намекая на мистичность числа, хоть в данном случае можно бы и приврать, но не в Сенькином это характере.
– Ну и число, – подхватила мать «стрелу»… а я бы ни в жизнь, страшно, – подливает она масла.
– Тебя никто и не пустит, – поддакнул муж. – По твоей комплекции парашюта еще не сшили.
– Почему? У нас грузовые есть, – захмелев, ляпнул Сенька, и поняв это, покраснел.
Но курьез приняли за остроту, и сдобрили ее смехом, лишь хозяйка погрозила остряку пальчиком.
– А какие планы у молодежи на ближайшее будущее? – интересуется отец.
Гость пожал плечами, а Наташа пошла в атаку:
– Прописаться Сене у нас ты, папулечка, поможешь – мама согласна; на работу устроиться мама обещала помочь, – захватывает позиции дочь. – Не зря в ДОСАФе работает. А мы с Сеней завтра в военкомат сходим, на учет стать.
«Без меня меня женили, – соображает Сенька. – Это, конечно, здорово, но могла бы и мне сказать… а… не успела. Ну,… молодец, девка!»
– Это вы уж далеко запланировали, – улыбнулся отец. – А я хочу спать.
– Наташа, – виновато улыбнулся Сенька девушке, разведя руками. – Как-то неудобно с бухты-барахты…
– А куда ты в первом часу ночи пойдешь в своей униформе?…
«Униформа» для Сеньки прозвучала убедительней всего. Гостя уложили в зале на диван. И заметелили по утомленному сознанию мысли: «Это надо же умудриться, у девушки заночевать. А что о ней люди скажут? В Новосибирске обосноваться, конечно, не плохо. Матери напишу, помогать буду. А жить где? У них? В примаках? Но как-то же надо выбираться из глухомани. А она красивая, добрая, находчивая и не зануда. Ага, уже и пристроился! Утром увидят меня, и пойдут о ней разговоры. – Парню и в голову не придет, что город живет не по сельским законам. – Надо бесшумно одеться… вот и славненько. Теперь записку оставить – на балконе с улицы подсвечивает. «Наташенька, милая, не могу я тебя на осмеяние выставить. Доберусь до дома и напишу. Если судьба, встретимся, чтоб больше не расставаться. А нет, найдешь себе парня лучше меня. Прощай, милая, целую. Сеня». «Целую-то» зачем? Но я же не навсегда. А зачеркивать неудобно, получится – раздумал поцеловать»… – Положил записку на подоконник. – Теперь дверь не скрипнула бы. Замок щелкнул, – и Сенька замер… – Обошлось. Не стучать подковками. Вот и на улице. Теперь вдоль этого забора, – а он, выгибаясь к Сеньке, уводит куда-то. – Не туда иду, – а впереди мелькнула тень, похожая на Казанцева. – Он уже в Новосибирске! Опередил, ловкач! Хорошо, что чемодан здесь сдали, – окликнуть ночью не решился, но ускорил шаг, а впереди уже никого. Потянуло холодом, повалил снег. – Никогда в августе такого не было. Зря шинель не взял. Когда же чертов забор кончится? А свернуть некуда. Вот тебе и Новосибирск – «красаавец!». Закоулков и здесь хватает», – присел на чемодан и, ежась, закурил.
– Ну и спать ты горазд, – тормошит кавалера Наташа.
Из приоткрытой на балкон двери тянет утренней прохладой.
– Вставай! Голова не болит? Пошли, чаем подкрепимся.
Сенька встал и, одевшись как по тревоге, подошел к балкону: «Где записка? Или ее и не было?»
– Надень-ка вот папино трико. Ничего, что коротко – ты же в сапогах.
«Ну и глист в обмотках, – взглянул Сенька в зеркало. – Если бы не офицерье»…
А город продолжает выдавать селянину сюрпризы.
– Уважаемая, как пройти к военкомату?
Женщина указала налево.
– Погоди, – соображает Наташа. – Еще спросим.
Указали направо.
– Ну вот, – развела Наташа руками.
Военкомат оказался на середине двух направлений. А принял их пожилой, лысеющий майор.
«Опять майор, будь он неладен, – мистически огорчился Сенька, – на службу собирал, на улице строжился и здесь».
– Слушаю вас, – поднял равнодушные глаза офицер.
– На учет надо стать, демобилизованный я.
– Хорошо, – бесцветно согласился военный. – В каком районе живете?
«Как? – опешил Сенька. – У меня на лбу, что ли, написано, что я из района. А и написано – деревня и есть деревня».
– Из Каргасокского, он сам район, – гордо сообщил Сенька.
Теперь у офицера пшеничные брови полезли на лоб.
– Не припомню такого… Октябрьский, Ленинский… А! Так ты из района! Тогда по месту жительства, голубчик.
«Вот это и есть «деревня»! – дошло до Сеньки, какого дурака он только что свалял и каким ничтожеством он видится теперь майору: сразу на «ты» перешел».
– А какая разница, товарищ офицер? – не поняв провала, вступилась Наташа. – Он мой жених и не хочет возвращаться в свою дыру. А у нас место для прописки есть, и жить у нас будем – комната отдельная. Он радист, работа в городе найдется.
– Вот и славно, девушка.
– Так поставите на учет?
– Вы меня неверно поняли: я говорю «славно», значит, жених ваш поедет домой, станет на воинский учет, получит паспорт, потом выпишется и приедет к вам. Мы его и поставим здесь на учет. Ясненько?
«Куда уж яснее, – досадует парень, уходя. – Проклятая болотина, присосала».
– Делать нечего, – соображает Наташа. – Чтобы успеть до ледостава, надо ехать немедленно.
Дома наскоро перекусили и помчались на речной вокзал.
Сенька с верхней палубы помахивал подруге вытянутой рукой, а она ему – с берега, словно удерживая на весу тоненькую ниточку их будущего благополучия, пока Наташина фигурка не превратилась в белую точку, а причал слился в пятно, и парень, накурившись до горечи во рту, спустился в общий зал.
А вокруг знакомые места – их хотелось увидеть в долгие годы службы, а теперь, после Новосибирска с его милой Наташенькой, на них и глядеть не хочется. А мутная Обь несет его на своих зеленоватых водах к дому, к матери, с нетерпением ждущей сына. А он, экономя, даже телеграмму не послал, только в письме сообщил о выезде из части. Зато судьба не поскупилась на очередные угощения.
Точки
Очень точно сказал мудрец, что в одну реку нельзя войти дважды: в армию Сенька-призывник уезжал на пароходе, а возвращаясь домой «дембелем», взял билет в кассе теплохода, перед Каргаском, опять экономя, и чтобы не «зайцем» шмыгнуть, а с достоинством сойти на берег. По тротуарам, пестрящим заплатами из новыми плах, спешит парень – и десятки окон, конечно, удивляются: «Чей такой бравый»? или узнавая: «Очень видным стал»! А многих стариков уже нет: Якубовы почти одновременно ушли из жизни; Любка, еще задолго до Сенькиной службы попав в заключение за неудачный знахарский аборт – приработок, вернулась с дочкой, которая, подрастая, уже старается в легкости поведения подражать матери. Боровики перебрались поближе к сыну, в Томск. Мужики постарели, а многие покинули место ссылки родителей. Дома все те же, а люди в них незнакомые. Мать, одетая по-домашнему, выскочила на крыльцо. Старенькая она или еще нет? – не задумывался – шестой десяток доживает. Земляки со службы еще не вернулись, а неслужившие парни по-деревенски насторожились: «Служба права качать будет». Лешка Ластов, выгороженный от армии матерью – она в больнице техничкой работает – женился. Лиля замужем. Из новых соседей кого-нибудь пригласить, так мать ничего не готовила – не предупредил. И потягивает Сенька, как расписывал Казанцев, бражку, закусывая новым, рассыпчатым картофелем с огурцами, помидорами да прочей зеленью с грядок. Об армии рассказывать нечего – ничего там веселого не было – «военная тайна». Вольная жизнь после армии рисовалась волшебною, все возможности открыты – бери, лови, пользуйся, а никакого волшебства не оказалось – все в поселке по-прежнему, только сам он изрядно повзрослел. Надо становиться в общий трудовой строй – встать на учет, на работу устроиться. Хоть после армии можно бы и погулять!… но на какие шиши? В Леспромхоз радистом пойти – оттуда призывали. А пока пройтись по селу – подышать «гражданкой» – это значит, по берегу Оби, остатку улицы Пушкина, по садам – Райкомовскому и Райисполкомовскому – до клуба – с километр. Но до клуба не дошел – наткнулся в саду на женщину, присевшую на скамейку.
– Вера?!
– Да, я… – удивленно улыбнулась она, узнав или делая вид, что узнала в парне подростка-землекопа.
В прогулке по саду осваиваясь с ситуацией, новые «старые» знакомые, разгораясь желанием близости, осели у Веры в застолье, а захмелев, – в постели.
В цвете молодости потеряла женщина на лесосплаве левую руку, по локоть. Муж ушел от калеки, оставив ей годовалую дочь. На общительную смазливую соломенную вдову зарились мужики.
– Лешка Ластов одно время ошивался – отшила, – гордится Вера.
– Хвалишься… не таков Лешка.
– Сам при случае спроси.
И закружился Сенька: днем на рации, готовясь на «точку», на подмену уходящей в декрет радистке, а ночью – в огне Вериных объятий, забегая домой поздороваться да подкрепиться. Пригорюнилась мать, и сын размышляет, что при такой раскладке дел, лучше было бы в Новосибирск уехать.
Но попутный катер доставил его в Усть-Тым, на работу. И сузились крылатые доармейские и армейские мечты о широте родной страны, до деревни, протянувшейся одной улицей километра на два вдоль речки с водой болотного цвета. Посередине улицы – контора с каморкой рации в ней. Здесь радист чувствует себя маленьким хозяином, а хозяин этот понимает, что не доучился: учили держать в памяти знака три-четыре, а надо, оказывается, читать и передавать «живым текстом» – из памяти; переучиваться надо. Но это же не радиокласс, а работа, вот и спешит радист после очередного «циркуляра» к телефону, за «поправками». Пока радистка в отпуске, его терпят. А мечталось: классный, армейский – служащий! В селе – это высший титул. «Интеллигент» для селян чуть ли не царь. И вот, Сенька из разнорабочих пацанов вернулся в село служащим – вот она, перемена! Надо удержаться.
С оплатой от Леспромхоза радиста определили на квартиру к пожилой вдове. И вдруг к нему входит Вера.
– Ты каким образом здесь?! – удивилась она.
– Живу. А ты?
– К тете приехала.
Целый вечер парочка тешилась, а утром Вера уехала. Сенька зачастил в клуб, он через дорогу от конторы, – в нем наткнулся на «дембеля» – родственную душу – Сашок заведует клубом. Приятели, выпив по стопке, включили «Каникулы любви» – японскую музыкальную новинку на русском языке. Потом Сенька, зайдя в зал, где уже топчутся пары в кирзовых и резиновых сапогах, остолбенел, увидев девушку редкой красоты – он и на открытках не видывал таких: белое, чуть тронутое румянцем лицо; крупные голубоватые глаза, обрамленные пушистыми черными ресницами; носик с тонкими, трепетными ноздрями; пухленький алый ротик, миниатюрный подбородок; белые локоны рассыпаны по округлым плечам, обнятым белоснежной кружевной блузкой, а под нею – высокая грудь, с остриями на холмах.
– Можно вас пригласить на танец? – обрел парень дар речи. – «Не «разрешите», а именно, «можно ли» – редкому неудачнику – редкую красавицу.
– Пожалуйста, – поднялась она навстречу парню при галстуке и в штиблетах на фоне толпы в робах.
– Погодите, музыку закажу! – спохватился парень и умчался в радио-кабинет.
– Сашок! нашел! Понимаешь, свою «Которую» нашел. Давай нашу!
– На окне, за занавеской, со стопку осталось.
– К черту водку! «Каникулы любви» давай!
– Понял, лады, – улыбнулся Сашок.
И Сенька кружит по затоптанному залу под японскую музыку русскую красавицу.
– Вы легко танцуете, – похвалила девушка.
– С принцессой иначе и нельзя. И откуда вы здесь!… такая!…
– Какая?
– Какая, какая?… красивая!..
Семен по-прежнему, как «Гадкий Утенок», не догадывается, что тоже восхитил девушку своей внешностью и восторгом ею.
– А вы каким образом здесь, среди кирзы и резины? – рассматривает она парня.
Но он сквозь свой восторг не видит ее восторга.
– После армии… направили… временно. Как вас зовут?
– Света.
– И точно, Света! В вас столько света, что вам только это имя к лицу.
Назови она другое имя, он, конечно, нашел бы соответствующий эпитет.
– А ваше имя?
– Сплошная проза, Сенька.
– Семен, Сеня, – как бы примеривает она.
«Семен, Сенька, Сеня… – впервые зудумался над своим именем парень – на память подвернулась русская похабная «Семеновна». – Как ни крути, сплошная серость, не то что Светлана, Света, Светик, Светулик, Светунчик, Светуля…»
Музыка кончилась.
«Танцы нужны, чтобы познакомиться. А я уже нашел, и не просто нашел, а такое диво, что только горящей звезды во лбу нет. Вот она «Которая»! Лучше ее и быть не может. Но танцевать дальше только с нею неприлично – прилип. А ухарцов – отбить девушку всегда хватает», – лихорадочно соображает кавалер.
– А ну их, эти танцы! Пошли, погуляем, – предложил он.
– Охотно! – продолжает сиять Света.
Улица обдала их прохладой осени. В «мулях» шумит Тым. «Сказки старого Тыма» – вспомнилась парню книжка из детства. «Вот и моя первая сказка!» – радостно думает он, любуясь девушкой.
Под темным пасмурным небом осени к ним подошел подгулявший парень и, назвавшись братом Лили, заявил:
– Ты с ней до армии дружил, помнишь? Теперь она – с ребенком.
– Это ее забота, – вздрогнул от неожиданности кавалер: получалось, что он причастен к ребенку. – Она за кого-то замуж вышла, – напомнил Сенька.
– Уже разошлась.
– Во-он даже как. Пошли, Света.
«Уже разошлась и с ребенком. Хорошо, что не дождалась. Вот и верь бабам. Да и куда ей до Светы», – соображает Сенька, прогуливаясь под руку с девушкой. Накинул ей на плечи пиджак, разду¬мывая: «К себе пригласить? – сам на квартире и с хозяйской племянницей, уже изрядно надоевшей, недавно обнимался».
– Зайдем ко мне, – предложила девушка. – Чаем угощу.
– А удобно? – оторопел парень.
Они подошли к ограде. «Сейчас разберет жерди в калитке, обернется и скажет с улыбкой: «Вы очень наивны: разве девушка пригласит к себе незнакомого парня в такую пору. Спокойной ночи. И уйдет в недосягаемое». Наговорить с три короба и ни о чем не сказать – это по силам только мне». Он молча взял ее руку и поцеловал.
– Конечно, – ответила она. – Мы взрослые люди, – сняла из калитки две перекладины, перешагнула через нижнюю и посторонилась, пропуская парня.
«Городская же!» – сообразил он, невольно вспомнив Наташу, но она тут же посторонилась в памяти.
– Я у тети гощу, но к ней вход отдельный, – ведет Света парня за руку по узкой тропинке, меж пряной картофельной ботвы.
«Кто она? – соображает кавалер. – Вера с внешностью принцессы? – Принцесса для него по-прежнему – эталон красоты. – Прозорова!? Даже Прозоровой далеко до нее. О такой красивой только мечтать. Приехала откуда-то с Юга и завтра уедет».
Сев на диван, Света восторженно смотрит на парня: ей нравится его ненавязчивость. А он задушил бы ее в объятиях. Уже за полночь, а кавалер не насмелился признаться в любви, хоть уже в клубе решил, что женится на ней, лишь бы она согласилась. «А она ведь из вежливости не гонит. И, если не просить руки, то пора уходить, а уйти нет сил». – переживает кавалер. И, преклонив колено, взял ее руку в свои и поцеловав, сказал с чувством:
– Света! Прошу вашей руки и сердца. – «А как же иначе, – соображает он. – Ослепительной красавице «Будь моей женой»? «Выходи за меня замуж»? – буднично и прозаично. – Нет, не протестуй! – поспешно отклонил он ее жест. – Это не бред. Даже пусть бред, но бред влюбленного до отчаяния, доведенного красотой до безумия!
Она, улыбаясь и едва сдерживая радость, согласно кивнула.
– Ты согласна! – целует он ее ладони. – Моя! Моя! – шепчет он как заклинание. Бережно подняв девушку на руки, как драгоценную, хрупкую награду судьбы, опустил на пышную постель, сильно промяв перину.
– Твоя, твоя! – какой собственник! – завораживающе шепчет она.
Он лег рядом, приник к ее трепетным губам, и они слились в венчальном поцелуе, а руки парня сами отправились в неизбежное путешествие.
– Не надо, Сеня, – прошептала она. – Если сейчас уступлю, потом себя уважать не буду.
Сенька расслабил объятья, и утомленные воздержанностью влюбленные заснули. А утром, после чая, кавалер проводил невесту к катеру, а сам, как отраженная берегом волна, докатился до работы и без антенны, отключенной на случай грозы, полчаса прессовал информацию под ключ.
Вышла из декретного отпуска радистка, и парень метнулся в Каргасок. А там, за «отличие» на «точке», в районном селе ему места не нашлось, но начальник, сводя с авиацией какие-то счеты, рекомендовал его в Аэропорт, куда, не чувствуя подвоха, приняли радиста и, комплектуя поселковую посадочную площадку, оформили в Напас – глубинное захолустье в верховьях Тыма – еще одна невеселая Сенькина «сказка». Собираясь на очередную «точку», парень зашел в райком комсомола, сняться с учета.
– Во-он по какому витязю сестренка здесь тосковала. Заморочил голову и не показывается! – огорошила комсомольца секретарь информационного отдела Вьюшкина.
– Где она?! – обрадовался парень.
– Улетела птичка! – картинно подбоченясь, занозисто пропела девушка. – Домой уехала.
«Тоже красавица! – сравнивает кузин Сенька. – Но эта холодная, как вьюга». Парень уныло вернулся домой, а там у опечаленной матери: «дождалась сыночка, а он по «точкам» мотается» – его дожидаются два письма.
«Милый, добрый, замечательный Сеня», – настороженный эпитетами, продирается парень по строчкам сквозь нарастающую накипь под сердцем. Оказывается, Света, не найдя его в Каргаске, решила, что он отвернулся от нее, обидясь на ее недоступность. Теперь она на Юге вышла замуж за своего парня. «Вот для кого берегла себя – на два фронта. Прохлопал свое счастье. Не взял девчонку – не твоя. А возьми я ее, тот бы с носом остался. Ну и вышла, а мне-то зачем об этом расписывать? У всех у них расчет. Девушки, тоже мне, – совершенства! Нельзя верить ни одной ни на полслова. Лиля – Вера – Наташа – Света… Нет, наверно, никакой «Которой». Все девушки замуж выходят».
Распечатал Наташино письмо. «Милый мой медведь. Застрял-таки в своей берлоге. Тебе обязательно надо в город выбраться – учиться, профессию приобретать, кругозор расширять. С матерью ты все равно не живешь. А по «точкам» последнее человеческое растеряешь».
«Да, Наташенька, да! – оттаивает парень. – Матери и отсюда помогать будем. Но на что я ей, Наташе, сдался? – настораживается Сенька. – Или в Новосибирске парней мало? Ничего же не было между нами. А Вера – баба – мужика ей надо, но тоже не любого – на меня позарилась, старуха. Света себе на уме: ловила, ловчила, выбирала. А Наташа? Любит по-настоящему»?
Сенька сочиняет ответ, убеждая Наташу, а больше себя, что обязательно приедет в Новосибирск, только соберется с духом и с деньгами: матери оставить, да на билет и на «пока заработает». Во все это поверил, обрадовался выходу – можно и на танцы сходить. А на танцплощадке привлекла внимание гордой осанкой стройная шатенка: волнистые после косы волосы рассыпаны ниже плеч; округлые бедра; карие, с туманцем, глаза на овальном лице с аккуратным носом и яркими маленькими губами. «Поцеловать бы их»! – загорелся парень. И на прощанье, у нее на крыльце, под козырьком он сорвал желанный поцелуй. А на следующий вечер под тем же козырьком он не выпускает ее из объятий, а над ними, не давая им расстаться, грохочет оркестр грозы, провожая Сеньку на новые приключения.
В Напасе радушно принял новичка молодой начальник-радист Василий Васильевич с женой-кассиром: устроили радиста в пустующей комнате служебного помещения. «Напас» – в названии поселка звучит какая-то напасть. Об этом ему еще Вовка Якубов рассказывал. И Сенька недолго задержался здесь: мало того, что он читать «морзянку» так и не научился – все некогда: он умудрился опять руку «сорвать». Теперь добродушный начальник один сидит за ключом, а радист по наземной рации – «наземке» через микрофон управляет взлетами и посадками местной авиации. Сенька и тут умудрился отличиться.
Очередной «АН-2» из Каргаска на подходе. Начальник обедает дома – во второй половине здания, а у радиста, как на зло, аккумуляторы на «наземке» подсели; он метнулся в машинное отделение – через дизель подзарядить питание; в спешке не отключив клемм питания, дал полные обороты, потом их сбавив – «наземка» загорелась от взрыва емкостей, а самолет, без связи «оглохший и ослепший», кружится над поселком. Начальник догадался на ключе связаться с Каргаском, а те своей «наземкой» по напасовским данным о погоде посадили самолет.
Прибывшая вскоре комиссия нашла действия радиста соответствующими обстановке – но перестарался малый. За это вычли треть зарплаты, а радиста перебросили на соседнюю площадку, на время отпуска в весеннюю распутицу семьи кочеядровского радиста. Василий Васильевич и Сеньке сочувствует, и радуется долгожданной новой рации, тут же ему установленной. А провидение приготовило Сеньке новые сюрпризы.