Юрий Медных
гл. 11
Половодье
Бывают двойные фамилии у людей, у городов, почему бы не иметь, как три головы у дракона, тройное имя поселку, растущему в бору: в Молодежный приземляется авиация; в Среднем Тыме обосновался Леспромхоз, а Кочеядрово остяки придымили махоркой да кострами. В четырехкомнатном одноэтажном здании посадочной площадки Молодежного обосновался временный радист. С поселком соединяет грунтовая дорога, которую улыбками тепла уже разрыхлил апрель. Радисты переговариваются по «наземкам» – весенняя связь с миром. В долгие часы относительного безделия вспоминает погорелец подледную рыбалку с Василием да прогулки на лыжах по тайге. Зимняя, она волшебна: при ходьбе на лыжах по ней, завороженной, одетой в пышную снежную доху, сказки оживают: вот откуда они в книжки пришли!
А в молодежном клубе на танцах встретил каргасокскую братию – с водометами навигации дожидаются. И приглянулась Сеньке продавщица, стройненькая, пухленькие губки в улыбке – розочкой. А ее перехватил на танец Колька Плугов и обнимает по-свойски. Сенька вызвал его на улицу.
– Ты че? – хмельно улыбнулся Николай. – Хватай, лови!
– По-серьезному с ней хочу, – урезонивает Сенька.
– Нашел где и с кем, – ухмыльнулся Николай.
– Почему?
– Они здесь и старикам не отказывают.
«Старики» – это молодые мужики.
– Это сам проверю, – значительно заметил Сенька.
– Лады. Мне и других хватит.
Радист взялся отремонтировать Лиде часики: не зря присматривался, как Василий в свободное время занимался подобной практикой – ничего сложного: на заводе все по местам расставлено – почисти от пыли да смажь. А весна берет свое: каждый ее день длиннее предыдущего. А нынешний выдался веселый, солнечный – с крыши течет, на полосе темнеют проплешины; в тайге – птицы пробуют голоса; тянет смолевым сосновым ароматом. Радист на завалинке, обшитой тесом, разговорился с нетерпеливым пассажиром, каратающим время в ожидании первого самолета. В ответ на скромное признание парня о пожаре на станции мужик рассказал свой случай.
– Одну академию мы с приятелем закончили. А по службе меня командир мой Никодим Макарович затирает: больно уж я для него прямолинеен. А жизнь – это такая штука, вертеться надо уметь. Получал я немало, да самолюбие заело – а оно не награда, его бы и припрятать иногда надо. А тут еще Изольда моя ненаглядная подогрела: «Товарищи твои уже в полковниках на новых самолетах летают, а тебе и в майорах хорошо, а я выкраиваю каждую копейку». Я с такого подогрева, полным ходом к командиру.
– Товарищ генерал-майор, как на счет очередного повышения по службе на новой технике?
– Поостынь, Максим Петрович, – по-отечески принял меня командир, – Уж больно ты резв, а авиация любит трезвых, – выводит он меня на шутливую волну, сразу поняв, откуда дует ветер, иначе бы я такую глупистику не морозил.
– Мы же вместе с Быковым и Решетниковым академию закончили, а они уже вон где! А я где? – перешел и я на доверительный тон.
– Молодешенек ты еще характером, забияка, а они уже – мужики. Полетай, хладнокровия наберись.
– Ладно, Никодим Макарович, утешили, спасибо! – завелся я. Хлебнул в столовой коньяку и оседлал новейший истребитель. Командир по рации увещевать взялся. Это мне потом рассказывали – рацию-то я включать и не думал. Взлетел почти вертикально. Для разминки прошелся над крышей вокзала, едва не задев ее шасси – и зал опустел: буфетчица даже расчета с клиентов не успела взять – потом я спикировал на пляж – отдыхающих с него как ветром сдуло. Над рестораном прошелся, над госпиталем. В городе паника: что происходит и чего ожидать? Командир с перепугу с ПВО связался и даже с милицией. Из ПВО ответили, что над городом сбивать не будут. А милиция съехидничала: «Сначала вы посадите, а потом уж и мы». А садить-то кому? Я же самый никудышный! Взлетели двое наших, да тут же, от греха подальше, и сели – над городом же. Вот и отводил я душу, пока горючее сжег. А потом… Изольда моя, теперь давно уже бывшая. Не Изольда она, а изо льда: даже на суд не пришла. Потом развелась заочно. Все счета моими оказались. После отсидки, рассчитавшись с государством, я сюда на заработки подался. На «МАЗ» сел. А теперь улечу, куда потеплее, может, и бабу потеплее встречу.
На повороте показалась Лида.
«Вот и зазноба идет. В дежурке можно проверить: девушка ли ты?» – думает радист.
– Можно к вам, работничек? – подошла она.
– Проходи, – пригласил ее в помещение радист.
– Как часики?
– Тикают.
– Интересно у тебя. А это что? А это? – бойко осматривается девушка.
Сенька включил рацию, поздоровался с Василием, обменялся «погодой»; вхолостую постучал на ключе; поймал по приемнику «маяк».
– Здорово у тебя! А у нас радиола сломалась.
– Что с ней? – клюнул парень, с облегчением в душе забыв про все свои «проверки».
– Пошли, посмотришь, – словно в комнату рядом, пригласила Лида к себе домой.
Обходя талые лужи, подошли к типовым домам. По доске через очередную проталину зашли на крыльцо. В сенях висит одноствольный дробовик, сети; пахнет рыбой и шкурами. Лида открыла дверь, и трехкомнатная, рубленная в «лапу» квартира приняла их. Оставив кавалера у радиолы, Лида упорхнула хлопотать на кухню.
– Лида, масло есть?
– Да. Какого тебе, сливочного или подсолнечного?
– Вот-вот! Им-то вы и застопорили проигрыватель – машинного надо.
– Сейчас, у мамы в швейной машинке посмотрю; кстати, она что-то строчку заедает.
– Разберемся… – радуется парень, что трудная минута «проверки» отодвигается сама собой.
Сенька поставил пластинку, и девичий голос загрустил о каком-то Лалеби, уехавшем учиться в город, это напомнило о Наташе.
– Играет! – ласточкой подлетела Лида.
– А как же! Потанцуем.
Топчась с девушкой под музыку, Сенька поцеловал подругу в мягкие, доверчивые губы.
Хлопнула входная дверь.
– Мама пришла, – поспешила Лида на кухню. – Мам, а у нас гость – радист с нашего аэропорта. Часы мне наладил и радиолу. Твоей машинкой занялся.
Чем-то знакомым обдало Сенькину память.
– Гостей за столом надо угощать, а не работой.
– А он сам…
– Знакомь.
Лида опять подпорхнула к парню, приобняв за плечи и этим вызвав у него чувственную дрожь.
– Пойдем, мама зовет.
– Пошли, я уже отрегулировал челнок.
– Здравствуй. Надолго у нас или мимолетом? – поднялась с табурета полная, седая женщина, с красноватыми, дряблыми кистями рук.
Парня покоробило от «мимолетом», и он достойным ответом постарался пригасить неприятное ощущение:
– В поселке временно, весную. А у вас – время покажет.
На лукавом лице женщины, себе на уме, водянисто-голубоватые глаза с хитринкой; при улыбке обнажается щербина в верхнем ряду зубов.
– А вот и отец, – уточнили женщины в голос, услышав тяжелые шаги в сенях.
Вошел невысокий коренастый мужчина в сером костюме с расстегнутым воротом клетчатой рубахи; под снятой кепкой, привычно повешенной на гвоздь возле дверного косяка, оказалась жиденькая седая прядка, зачесанная на бок.
«Очень знакомо», – снова кольнуло парня.
– О, гостя бог послал, – подал мужчина гостю широкую, мозолистую ладонь, пожимая такую же. – Константин Захарович.
Сенька назвал себя.
– Не рыбак? Не охотник?
– Нет. А к вам Лида по случаю пригласила, – опережает Сенька занудные вопросы.
– Нравится? – кивнул отец на дочь.
– Думаю, что и я ей нравлюсь.
– Молодец! – хлопнул он парня по плечу. – За словом в карман не лезешь. Хозяюшки, собирайте на стол.
Сенька засуетился.
– Не твоя забота, – остановил его хозяин.
– Все уже на столе, – откликнулись женщины.
«Шустры, – дошло до парня. – Устроили смотрины как по-писаному, а я и уши развесил».
«Черт возьми! – все повторяется, – поразился парень. – Неужто жизнь, это сцена, где меняются лишь артисты»?
А застолье идет свои чередом: решили, что через неделю справят «вечер», а потом, в Каргаске, распишутся.
А весна расписывается на земле суетливым почерком ручьев и ручейков, стирая со всего зимнюю белизну – для новой зелени. Будущий тесть, помогая весне и дочке, разгреб леспромхозовским бульдозером снег с посадочной полосы на обочины. А пассажиры донимают радиста – начальника – кассира Сеньку: подавай самолет!
И прилетел трехместный «ЯК-12».
– Ну и как? – по-свойски интересуется радист по «наземке» у пилотов, лишь они приземлились, за что и получил, уже в помещении, выговор за панибратство, выразившееся в словах «ну и как»? Сенька произнес их в простоте душевной: мол, как полоса? Посадка? Самочувствие? А пилоты расслышали в интонации: «Ну и как я вас нагрел? Заманил? И спросил как равных. Но кто ты? И кто мы»!
Вернулись из отпуска Пыжовы, и Нина Ивановна, по-матерински заботливо и опытно, оборотисто сделала у радиста «ревизию», растопив некоторыми бумагами печь и тем сняв с него изрядную недостачу. А вечером Пыжовы пригласили Сеньку к дружескому застолью. На столе хозяйничает питьевой спирт – поселок перевыполнил план по уничтожению остального спиртного. Зато закуски изобилие. Налили по полстакана. Сенька разбавил водой до полного, не сообразив, что получилось крепче водки: выпил, оглохнув и ослепнув почти сразу. Выручила апрельская прохлада, оставив только хорошее настроение. А на свадебный вечер с Сенькиной стороны пришли Пыжовы, а с Лидиной – ее знакомые. Отгуляв с яркими здравицами и скромными подарками, гости ушли, а тесть с соседом засиделись на кухне; у них что-то загремело, и новоиспеченный муж, хмельной от поцелуев, по-хозяйски заглянув на кухню, увидел тестя на полу под опрокинутым стулом, а над ним – не вяжущего лыка соседа. Соседа за шиворот выволок на улицу, на что мужик заерепенился, а молодожен для острастки пригрозил висящим на стене ружьем. Потом уволок тестя на кровать и, присев на кухне, задумался. «Вот тебе и «Которая»… вот и вся романтика… сплошная проза случая. Окрутили: ни сообразить, ни оглянуться не успел и, вот те на – женатый! Даже не верится – как во сне. Это и у всех так? Или только у меня? И в постели не были… как кошку в мешке… теперь уже – первый, не первый – значения не имеет. Теперь для собственной же чести – первый. Приданого никакого – и родители с этого же начинали. Да еще поддакивать пришлось, как за язык кто тянул: Мне ее надо, а не приданое – рыцарь нашелся. У Лиды четыре сестры: всех в свою очередь замуж надо отдать – голь перекатная. «Голь с голью встретилась – разбегайтесь, пока не поздно», – сказал бы любой здравомыслящий. Так прежде церковь уродов не венчала. А я, теперь уже Семен – женатый человек, муж – странно это зазвучало от неожиданности. Но дело сделано, надо идти к жене. Хоть теперь убедиться – не обманула ли». А она разомлела: пухленькая, маленькая, беззащитная; поцеловал в «розочку» губ, поглаживая по волосам – она подвинулась, уступая место, и отдалась безо всякой инициативы. Новоиспеченный муж, ничего не поняв, решил утром, чтобы не обидеть жену подозрением, взглянуть на постель. А спросить ее об этом теперь – это и признаться в неграмотности, и оскорбить ее. А народные россказни о первой ночи каруселят в засыпающей памяти.
«Нет, черт возьми, поздно бывает только из гроба вставать, – решил парень. – Надо удочки сматывать. Никакая она не девственница: больно было бы, вскрикнула бы, и первый раз с мужчиной, а лежит, как опытная… обманула. А коли так, все они обманщицы, значит, и я волен поступать как знаю».
Женатик оделся, и не похмеляясь – на чужой каравай рта не разевай – выметнулся на крыльцо и понесся к теперь уже не своей площадке.
– Семен Иваныч! – встретил его пилот «Яка». – Пора, говоришь, домой. И самолет легко набрал высоту.
Под крылом самолета о чем-то поет
Зеленое море тайги…
Тайга безбрежна и зелена. А над нею, клацая зубами со щербинкой, несется теща с клюкой и вот-вот ухватится за шасси.
– Куда, касатик?! Осрамил девку, да на попятную… а изо рта тещи стекает слюна, падая на тайгу и вспыхивает фонтанами огня.
– Не трогал я вашу дочь! Обманщики! – вопит в ответ молодожен; ему кажется, что он еще не спал с Лидой.
Беглецы заметили на полянке присевшую на пенек девушку, спланировали к ней, а это Лида плачет.
– Зачем же ты, Сеня, так-то? опозорил и убежал. Вот и я убежала из села – как людям в глаза смотреть?
– Что ты, Лидок, не убежал я, а тебя ищу, – склонился беглец над женой, а тещу как ветром сдуло. А вокруг все сильней разгорается – дышать нечем. Семен закашлялся и проснулся – в спаленке чадно. Выскочил в комнату, на кухню, а там, снаружи пламенем окно лижет. Кинулся к Лиде.
– Горим! – тормошит Семен жену. – Выноси сестренку! Одежду, документы и деньги забирай! – сам вломился в спальню родителей, стащил тестя с кровати.
– А! Что? – завозился тот.
– Горим! – хрипло заорал Семен, и, видя невменяемость тестя, тормошит тещу.
– Куда? Не тронь! пригорело что-то? – спросонья закапризничала она.
– Дом пригорел! Мать вашу!… – густо выругался зять.
– А-а-а! – завопила теща.
Семен, отчаявшись, закатил ей оплеуху.
– Деньги и документы спасайте!
Ринулся в комнату; радиолой высадил раму и выкинул чемоданы и что подвернулось под руку. А тесть, выскочив во двор, схватил полное ведро и хлобыстнул по огню, едва успев отскочить – пламя ударило столбом – в ведре оказался бензин для мотолодки.
Спасти удалось немногое: типовой дом сгорел факелом – сельчане набежали уже на головешки. А у Лиды внезапная ревизия обнаружила значительную недостачу. Погорельцам опять помог Леспромхоз, а за Лиду родители внесли сбережение с книжки. И повез Семен в Каргасок к ничегошеньки не знающей матери молодую, погорело-растратившуюся жену. А судьба не унимается – продолжает шкодничать.