Посвящается моей дорогой подруге Диане,
Самой чуткой и отзывчивой девушке,
Которая продолжает, не смотря ни на что, верить в меня
И всегда помогает в самое трудное время;
Девушке, которая изменила меня в лучшую сторону,
Сделала более уверенным в себе.
Диана, я благодарен тебе за то, что терпишь меня
И принимаешь таким, какой я на самом деле есть.
И прости за все мои выходки.
С любовью,
Павел.
А в этом году 8 марта точно такое же, как и в прошлом. День как день. Ничего не изменилось ни в погоде, ни в жизни. Ни в нашей с ней жизни тоже. И отношения наши с ней все такие же, какими были несколько лет назад, дружеские. Совсем ничего не изменилось. И я рад этому.
Я бы мог сказать, что мы все-таки привязались друг к другу несколько сильнее. Дружба стала крепче, нерушимее. Конечно же, с каждым годом это должно чувствоваться. Как иначе? Но я не хочу врать ни себе, ни ей, ни кому-либо другому.
Ничего не изменилось. Хотя она, быть может, думает не так, не знаю.
Совсем еще утро, но на улице уже светло как днем. Солнце навязчиво светит нам в глаза, слепит, заставляет жмуриться. И некуда от него деться, то есть вообще некуда.
Мы с ней сидим за столиком в кафе и смотрим по сторонам прищуренными глазами, прикрыв их ладонями рук. Тепло – это, безусловно, радует, но интенсивный солнечный свет очень досаждает. По крайней мере, мне он крайне неприятен.
Придорожное кафе. Обычно в таких ветреных заведениях темно или хотя бы тускло. Но в этом – повсюду окна, и негде спрятаться от надоедливых рыжих лучей, так, что хоть под стол лезь. Все столики расставлены у окон, а в сердцевине зала находится барная стойка, окружив себя по периметру строгим квадратом. За стойкой бармен – худощавый молодой человек в модном клетчатом свитере-безрукавке поверх рубашки – читает какую-то тонкую книжку с желто-черной обложкой и ест яблоко. Там у него пока еще не так светло, как здесь, и я смотрю с завистью в его сторону.
– Проклятые эгоистичные менеджеры, – произношу тихо и зло я.
– Чего?
– Да нет, забей. Я это о своем думаю.
– Ясно. – Она смеется, глядя на меня. Так же тихо, сдержанно, так как знает, что я не люблю ее откровенно громкий смех. Точнее не сам смех, а когда она громко смеется при незнакомых людях. А ее в свою очередь раздражает, что я начинаю сразу оборачиваться, озираться по сторонам, стыдливо поджав голову, наблюдая за реакцией окружающих людей на эти ее взрывы хохота.
В кафе, кроме нас, бармена с яблоком и человеком или людьми, гремящими на кухне посудой, никого больше нет. Еще рано, тем более, 8 марта, так что это не удивительно, что здесь сейчас пусто.
Из-за барной стойки до нас доносится со скрипом голос Бутусова. Поет исполнитель про какую-то легкомысленную девушку, беспечно разгуливающую босиком по улицам города, не страшась заболеть. Наверно, закаленная. Ну, да и хрен-то с ней в принципе.
Звук идет из колонок, подсоединенных к радио. Колонки, видимо совсем миниатюрные, хрипят, надрываются, силятся выдавить как можно больше ватт, но все тщетно.
– Хорошо еще, что Бутусов. Врубят Сердючку, и я точно рехнусь, мать ее, – говорю я сердито сквозь зубы, глядя исподлобья в ту строну, откуда идет музыка.
Она снова тихонько смеется, отвечает:
– Ага, а помнишь, как мы тогда этой Сердючки несколько раз одну и ту же песню слушали? Во выбесили нас тогда, правда?
– Точно. – Я ухмыляюсь и думаю про себя, что пусть и выбесила нас та официантка, совершенно не разбирающаяся в музыкальных проигрывателях, а посидели мы тогда все же неплохо. Это было ровно год назад, тоже на 8 марта, только кафе другое.
На улице заскрипел лопатой косматый дворник. Прямо под нашим окном. Мы заворожено смотрим на него, как он работает. Устало, неохотно отколупывает ломом лед с порога кафе и отбрасывает ошметки этого льда деревянной лопатой в сторону, в сугроб.
Мы жмуримся и отпиваем неторопливо «американо» из мизерных китайских чашечек. Солнце, встав из-за горизонта уже в полный рост, теперь заливает светом все кафе, даже квадрат с читающим барменом.
– Чертова оранжерея, – говорю я.
– Слушай, – отвечает она на этот раз без улыбки, но все-таки еще без раздражения, а, наоборот, с заботой и лаской, так ей присущей, – если тебе тут не нравится, пойдем отсюда.
– Там холодно. А другие кафешки не открылись еще.
– Ну тогда не ворчи, пожалуйста, хорошо? Что ты вообще меня вытащил из дома так рано?
– Я это…
Я заминаюсь, всегда чувствую себя неловко в таких ситуациях. Пусть даже эту девушку я знаю давно, но все равно по привычке смущаюсь всякий раз.
Открываю сумку и достаю пакет.
– В общем, сегодня праздник, – говорю я, – 8 марта, да, жесткий… тьфу!, женский день и все такое…
– Да ну? – Она смеется, в предвкушении подарка. Это видно по ее с искринкой глазам и по тому, как она чуть ближе наклонилась ко мне.
– Короче, я хотел подарить тебе подснежников, но их не нашел. Да и сказать по правде, я бы не стал их срывать. Все-таки растение редкое, в Красную книгу занесено…
Я разворачиваю пакет. Достаю коробку «Рафаэлло».
– Вот, в общем. Это тебе. Поздравляю.
Она принимает подарок и смущенно улыбается.
– Спасибо. Так приятно, – говорит, – ты первый, кто сегодня поздравил.
И мне это не польстить не может, но я делаю вид, что мне все равно, и прикуриваю сигарету. Дело сделано. Все оказалось просто, как дважды два четыре.
– Ничего особенного, чисто символически, ты же понимаешь? – говорю я. – Улыбайся чаще, тебе идет.
– Спасибо. – Она все еще улыбается и кладет коробку на стол.
– Теперь можно и покрепче кофе что-нибудь выпить. Ты как? – спрашиваю я.
– Давай. Вино?
Я одобрительно киваю.
– Сегодня – только вино.
И я, неуклюже выбравшись из-за столика, направляюсь к стойке.
Сегодня она вся в голубом, размышляю я по пути и потом, стоя у стойки. Джинсы небесно-голубые, водолазка лишь слегка потемнее. И перчатки голубого цвета, цвета незабудок. Легкий шарф – цвета спелой голубики. Она как раз в таком возрасте, когда девушки, изо всех сил стараются выглядеть необыкновенно и необычно, то есть не так как все. Порой они проводят перед зеркалом чуть ли не по нескольку часов кряду. Все у них должно быть выполнено в едином стиле, даже сережки подбираются под цвет, к примеру, платья; ни одного лишнего изъяна, ни один волос на голове не должен торчать в сторону. Только изредка можно высмотреть едва уловимые изюминки, подчеркивающие ту или иную особенность девушки, или изюминки, указывающие на ее характер, подсказывающие, как нужно вести себя с ней, с какой стороны подступиться, да так, чтобы не оказалось бестактно, чтобы ненароком не ошибиться и не быть опозоренным или, что еще хуже, обидеть ее. У нее все должно быть идеально и аккуратно. Она – как эталон, как правильный алмаз, как жемчуг.
Во всяком случае, так хочет выглядеть и, что там скрывать, выглядит большинство девушек. Красивая девушка – это враг, которого нельзя недооценивать, которого нужно уважать, но не бояться, либо сражение будет проиграно.
Не то, чтобы это было поразительно или там, например, сенсационно – что она сегодня вся в синих оттенках. Просто я вдруг вспомнил, что когда я в первый раз ее увидел, три года с хвостом назад, она была одета во все красное. И перчатки были тоже красного цвета, и шарф. Странно, что я подумал об этом именно сейчас, когда мысли в принципе должны быть заняты абсолютно другими вещами. И вообще, странно, что я помню до сих пор такие детали. Пролетело три года… а память ведь у меня, надо сказать, совсем коротенькая, девичья.
Я часто слышу, якобы дружбы между парнем и девушкой не бывает. И я мог бы с этим поспорить. Ведь смотреть на такую дружбу можно под разным углом, но всего один – прямой. Если вдруг вам покажут дом и спросят, какого он цвета, этот дом, то безошибочным ответом будет здесь: не синего и не черного, а с этой стороны дом черного, синего цвета и т. д. Возможно, это сравнение неудачно, но я хочу сказать, что к таким вещам нужно относиться беспристрастно, называть все своими именами, а иначе это будет самым настоящим заблуждением. Поэтому старайтесь быть объективными – вот мой вам совет.
Так вот, если ее, этой дружбы между двумя людьми противоположного пола, не существует, то как, скажите, тогда называются наши с ней отношения?
У нас нет никаких обязательств друг перед другом. Мы не связаны никакими узами обещаний. Нам легко, но несем мы свою хрупкую воздушную молодость осторожно, в раскрытых ладонях и на вытянутых руках. Чтобы не упасть, мы не смотрим вперед, в будущее, мы смотрим только под ноги. Мы живем настоящим, ведомые властью судьбы, но не желаем и думать об этом. Ломать голову в надежде найти истинное объяснение вещам, добраться до глубины их смысла – все это не для нас. Пока молоды и, возможно, слегка наивны, мы движемся, иногда оступаясь.
Я заказываю бутылку красного вина и тарелку с фруктовой нарезкой. Бармен принимает заказ, и я возвращаюсь к столику. На кухне кто-то продолжает греметь посудой.
Через несколько минут ожидания грохот прекращается и появляется, наконец, официантка. Она здесь видно еще и посудомойка, этакая два в одном. Было бы не удивительно, если бы оказалось, что она же и повар.
Официантка эта – худенькая блондинка, но далеко не щепка, совсем молоденькая, высокая и жутко симпатичная. На ней платье размера, наверное, на два больше положенного, отчего сидит оно смешно и мешковато, но это нисколько не мешает девушке выполнять свою работу.
– В этом кафе все через одно место, – вяло бормочу я, не сводя глаз с девушки-официантки, – хотел бы я все-таки взглянуть на здешних менеджеров.
– Понравилась? – Раздается щелчок пальцами, и я возвращаюсь из своего транса.
– Да так, ничего, – неопределенно и без особого интереса отвечаю я.
Подойдя, официантка ставит перед нами на низенький столик открытую бутылку вина, тарелку с фруктами и два кристальных бокала. При этом она наклоняется так, что платье опускается, выставляя на обозрение все ее прелести. Моя подруга этого не замечает или просто не подает виду.
Ошеломленный и несколько сконфуженный, хватая бутылку вина, чтобы наполнить бокалы, я шучу:
– Спасибо, свеч не надо.
Но никто из них не смеется и даже не улыбается.
Когда официантка отходит от нас на безопасное расстояние, я вполголоса произношу:
– Прикинь, три волоска всего. – И вновь моя шутка бесплодна.
За барной стойкой молодой парень в модном свитере уже доел свое яблоко и теперь принялся за киви. Волосатый плод, вкушаемый барменом, представляется мне одним из яичек грустной и ни разу неудовлетворенной обезьяны.
В кафе мы просидели до полудня, неспешно пили вино, разговаривали на всевозможные темы. У нас всегда найдется, о чем можно поговорить. Нам интересно друг с другом. Наверное, поэтому мы и дружим до сих пор.
Солнце, приблизившись к зениту, слепило уже не нас, а крышу. Но, к сожалению, было пора уходить.
Она вышла в уборную, когда этот бармен подошел ко мне и попросил передать ей какую-то записку. Я был удивлен его наглости и смелости. На первый взгляд он таким не казался. Как он узнал, что мы просто друзья с ней, а не пара, никак не могу понять. Но все-таки я обещал обязательно передать ей это его послание. И он удалился обратно к себе за стойку очевидно довольный.
На листке маркером был записан номер его мобильного телефона и имя. Я сложил листок вчетверо и положил в карман.
Когда мы расплатились и вышли из кафе, на улице было полно народа, праздник – в самом разгаре. Она отвернулась от ветра и вместе с тем от меня, чтобы прикурить сигарету. Пользуясь моментом, я достал барменскую записку и кинул в сугроб. Затем вдавил ее глубже ногой и присыпал снегом.
Все это я сделал очень быстро, чтобы она ни в коем случае не заметила.
Я где-то читал, что в земле и в снегу бумага сгнивает приблизительно за неделю.
Целиком и полностью.