начало: http://www.proza.ru/2011/09/29/211
По прошествии недели обживания нового служебного пространства, Лера, как ни в чем не бывало, собрала чашечки и блюдечки, свои и любезно – Вэвэ, после входящих в обиход совместных чайных церемоний, и, по обыкновению, наслаждаясь довольством собой, плавно поплыла в комнату приёма пищи, чтобы помыть чайную посуду. Неожиданно резко распахнулась дверь точно такой же рабочей комнаты и выскочил взъерошенный молодой человек в сером элегантном костюме, в котором бардовые полоски верно сочетались с такого же оттенка галстуком на фоне белейшей рубашки.
— Простите, я Вас, кажется, напугал.
— Меня напугать невозможно, – безапелляционно и чётко ответила Лера и устремила глаза на табличку, закреплённую на дверях за спиной нового знакомца: «инженер-конструктор».
— Почему? – искренне удивился молодой инженер-конструктор.
— Потому что я ничего не боюсь.
— Любопытно! Красивая девушка. Безупречный, я бы сказал, эталон женской красоты. Вдобавок черный пояс по самбо имеете?
— Что я имею, то не скажу, – она удостоила собеседника надменным рассеянным взглядом, в котором вдруг пропала надменность.
Взор её пленительных глаз из рассеянного постепенно концентрировался, прояснялся и наполнялся неведомой силой. И как ровно вспышка молнии озарила их лица. Ошеломлённая Лера отпрянула назад – на интеллигентном фэйсе случайного знакомца, там где брови сходились к тонкому носу, снова увидела две маленькие роковые родинки, которые соседствовали рядом. Одна из них чуть больше была ближе к переносице, другая поменьше – чуть выше. Родинки были точно такие же как на пенисе дуралея Славы, как на носу у породистого Вэвэ. Три совпадения – роковая цепочка замкнулась! Снова найдена точка приложения сил. Лера воспрянула: теперь-то она определённо поняла, что предстоит сделать, в чём заключается новый поворот судьбы.
— Тебя как зовут, дружок? – спросила она весело.
— Вася. Э-э…Василий Петрович! Вот как.
— Оставим этих Петровичей лет на десять, хотя ты и постарше меня на столько же лет или, точнее, на восемь. Угадала? (Вася удивлённо согласно мотнул головой)… Сначала сказал правильно: ты – Вася, так пусть и будет. Я – Лера. Ты хочешь… – она на мгновение призадумалась, припоминая, что не далее как вчера видела такой же серый костюм в бардовую полоску у стенда, на котором размещают афиши и прочие анонсы выходного дня, и на одной из афиш она мельком коснулась крупного заголовка «филармония» и скривила тут же губы. Как раз напротив стоял такой же серый костюм в бардовую полоску. – Хочешь составить мне компанию сходить в филармонию на симфонический концерт?
— Вы слушаете классическую музыку? – с растущим удивлением произнёс Вася.
— А что?! Разве по мне видно другое?… – она сделала многозначительную паузу, отступив на шаг назад и являя себя на его обозрение. Она проделала несколько пассов рукой, выгнула спину, словно потягиваясь и разминая мышцы производственной гимнастикой, и оголила прелестную легкую выпуклость живота – это длилось секунды.
— Я частенько раньше бывала на концертах…разных… С подружкой мы хаживали. Теперь она мамашкой стала, и ей недосуг… Что там анонсируют? Моцарт?
— Нет. Сен-Санс. Второй концерт для фортепиано с оркестром.
— У- у! Wow! Замечательно…Фортепиано!!! Оркестр в нагрузку?… Мне нравится фортепиано – это точно...Оркестр переживу… Так идём или нет?
— Разве таким девушкам можно отказать?! Идём, если это Ваше искреннее желание.
— А какое ещё? Я всё делаю искренне, или почти всё. Но, чтобы ты что-то там не подумал склизкое и нехорошее, как в том анекдоте про пианино, мол, за что не возьмись – одно и тоже получается… Будто бы, клеюсь, тыры-пыры в этом роде, – билеты покупаешь ты, трансферт – мой. Мне просто удобнее идти в компании с интеллигентным молодым человеком и, думаю, тебе тоже. Одной надоело ходить: мужики головы сворачивают, клеются, раздражают, мешают, надоело отшивать их. Понятно объяснила?
— Безусловно! Не думал и не мечтал о такой спутнице.
— Какой такой!? Мы можем быть только друзьями. В любовь я не верю. Любви нет. Ты, давай, дуй за билетами. Комнату мою заприметил? Заходи, покалякаем о том о сём. В телефон загрузишь мой номер. Правда, я там не одна, с Вэвэ, ну Владимиром Владимировичем. Да нам всё равно.
— Вам повезло с напарником. Владимир Владимирович – ведущий инженер, он много сделал для функционирования электронной системы обеспечения производства...
— Мне всегда везёт. Потому что я этого хочу.
На концерта Вася и Лера выехали сразу после работы. У Леры была красная новенькая «Мазда 6», которая так и взбрыкивала от легких прикосновений к акселератору, норовя рвануть в запредельную даль. Жили они в небольшом городке в семидесяти километров от Ё-бурга (не путать и не проводить аналогии с ё-мобилем; название прекрасного города сокращено в народе из-за экономии языковых средств сразу после переименования) – центрального города Среднего Урала, и не только его. Сам городок, откуда они гнали по добротному шоссе, был отнюдь не провинциальная захудалая дыра – это некий наукоград с наукоёмким производством на берегу живописного озера, с протяженностью акватории в сорок километров.
Вася с опаской поглядывал на спидометр: стрелка порой клонилось вправо до критических отметок и, наконец, урезонил:
— Ты так быстро ездишь?! Мы, вообще-то, успеваем.
— Я не смотрю на спидометр, а еду по дорожной ситуации, по ощущениям управляемости. Смотрю на стрелку, когда запищит антирадар. И успеваю сбросить скорость до встречи с сине-зелёными братьями.
— Рисковая ты!
— Нисколечко не рисковая. Всё просчитано, обосновано и под контролем. Расслабься и получи удовольствие от быстрой езды. Вот сейчас мы взлетим на пригорок, а дальше достаточно резкий спуск, чтобы появилось ощущение как будто проваливаешься в воздушную яму. Не успеет пройти это ощущение – снова подъём. Снова пологий склон, на который будем взбираться резко ускоряясь. На вершине убираю ногу с газа и ставлю на нейтраль – машина летит как пёрышко. Я иногда ору от удовольствия! Хочешь, попробуем вместе? Дорога сухая – можно разогнаться до офигенной скорости, взлететь на гору, как на трамплин а дальше ощутить ускорение свободного падения…Чего молчишь? Что, драйв – не твоя стихия?
— Если нет в нём смысловой подоплёки, то зачем? Просто получить острое ощущение?
— Да! Я живу ощущениями. Возбуждение, полёт, релаксация, сон, потом снова стряхнуть оцепенение.
— Это хорошо, когда нет глобальной цели.
— А что, у тебя есть таковая? Ты ваще удивляешь!
— Она есть у каждого, однако слишком поздно мы об этом понимаем.
— Фу, какой ты умный! Если хочешь поумничать, расскажи что такого глобального у Сен-Санса, кто он вообще в плане музыки.
— Это с удовольствием. Значит так. Родился Сен-Санс в Париже в начале октября 1835 года, а в конце декабря этого же года умер отец. Малютка, значит, остаётся на руках двадцатишестилетней матери и двоюродной бабушки.
Эти две женщины, взявшись за его воспитание, вложили в него, пожалуй, всю свою нежность, нерастраченную и не утолённую жажду любви – это трансформировалось в гармоничный и стойкий характер будущего неординарного человека. Причём, обе женщины были связаны с искусством: мать – художница, бабушка – пианистка.
Мальчик рос хрупким и болезненным и был «чудо-ребёнком». Вундеркиндом по тепершному. На третьем году жизни бабушка научила его играть на фортепиано, а в три с половиной года малютка стал сочинять собственную музыку. И сочинять потому что был наделён абсолютным музыкальным слухом. И многое как звучит ему, видимо, не нравилось. Например, он, малыш, мог усесться у чайника и услышать в вскипании воды бездну новых звуков, полифонию музыкальных инструментов, а в симфоническом оркестре услышать фальшь – и так во всём.
Самые разнообразные интонации жизни становились интонациями музыки. В возрасте пяти лет был представлен знаменитому художнику Энгру, который оказал на него, как утверждают биографы, фундаментальное эстетическое влияние (это штрих к тому, как красота может управлять миром). По мере развитии дружбы стареющего художника и юного композитора художественное кредо Энгра легло в основу музыкального кредо: в двух словах, это основополагающий стержень линии и рисунка уже в музыке в многозвучном колорите окружающего, находящегося в подчинительном отношении. В отличие от импрессиониста Делакруя.
Помимо музыки, у мальчика был живой интерес к естествознанию. Он собирал насекомых, растения, сопровождая коллекцию собственными рисунками, выращивал цветы, гусениц, наблюдал в бинокль фазы луны. В возрасте восьми лет отдали в обучение фортепианной игре известному пианисту и композитору. Итогом трехгодичного обучения стал большой концерт в знаменитом парижском зале – успех был колоссальный, подхваченный и развитый прессой, и стал началом концертной карьеры, дошёл до королевского двора и состоялся концерт «ребёнка-виртуоза» в Тюильри, где заслужил хвалу от высшей аристократии.
Кстати, предки Сен-Санса крестьяне. Его дед был мэром, смешно сказать, деревни…
В возрасте тринадцати лет Сен-Санс поступил в Парижскую консерваторию в класс органа Бенуа. После пяти лет успешной учёбы получает место органиста в небольшом храме на берегу Сены. В этой должности пробыл снова пять лет, отдавая всё это время самообразованию и профессиональному совершенствованию…
Все биографы Сен-Санса отмечают наряду с громадным дарованием и феноменальное трудолюбие. Его дарование признают и напутствуют на большее Лист, Берлиоз, Гуно. Затем в связи с отставкой органиста храма св. Магдалины, Сен-Санс был приглашен на эту должность и занимал её двадцать лет.
Этот храм расположен в центре Парижа, недалеко от площади Согласия и был самый светский, роскошный и посещаемый. Соответственно, материальное положение композитора качественно улучшилось. Он купил отличную подзорную трубу и стал наблюдать за небесными телами из окна новой просторной квартиры, и это вызвало много кривотолков о «странном» увлечении композитора и органиста.
Игра на органе приносила много радости. Он не вкладывал в строгие импровизации религиозной экзальтации, но увлекался и увлекал стилистическими возможностями органной музыки, делал «невозможное возможным» – это слова Листа, который также назвал его «первым органистом мира». Но, тем не менее, сочинял Сен-Санс светскую музыку.
Вот тут и следует остановиться на Втором фортепианном концерте, как на одном из самых популярных сочинений. Эту музыку можно переводить на наш естественный язык также как переводят книги с одного языка на другой. И если это сделать, то получится примерно так.
Начало концерта вводит в скорбные и суровые размышления о неком довлеющем роке, о жажде отринуть его и вырваться, перебороть. Но что-то не получается, всё больше скорби слышится, как в величавых органных фугах. Но потом, словно проблеск фантазии, идут один за другим виртуозные пассажи фортепиано, меняя тональность и выбивая нас из прежнего настроя. В противовес идут с разгоном тяжеловесные басы и аккорды первой темы. Начинается перекличка фортепианно и оркестра, как точно борьба светлых и темных сил. Здесь потрясает грациозность отдельных фрагментов и мощь органной темы в полифонии оркестра…
И совершенно неожиданно начинается стремительный и легкий взлёт, идут друг за другом яркие пассажи совершеннейшей техники пианизма. Это захватывает и уносит от также притихшего, словно изумленного оркестра, от смелого соло, потрясающего и техникой исполнения, и музыкальной эрудицией, и эдаким звоном и жужжанием серебряных звуков, складывающихся в победоносную гармонию.
Однако оркестровые гамма перебивают изящное соло. Идут тембровые переклички, перебивка литавр, смена ритмов, фактуры, выказывается оркестровые оттенки, словно перекликаются и набирают силу те самые темные силы. И соло как будто тушуется. Та роль, что отведена как драматическому персонажу снова возвращает к трагическим нотам, и стихает, – слышим одну могучую полифонию оркестра.
Казалось бы соло навеки задавлено, захвачено и подчинено с отведением четкой роли в оркестровом звучании. Яркой индивидуальности больше нет, она раздавлена – вопреки всему стремительная тарантелла вырывается из сухого блеска оркестра, ещё быстрее упругое соло уносится к обрисованной фантазии, которая обретает всё более ощутимые черты. К солирующему фортепиано благолепно наслаиваются звуки деревянных, волторн, присоединяются струнные – теперь фотепианное соло дирижирует: все инструменты подстраиваются под него.
Само фортепиано мощными ударами аккордов, подхватываемыми духовыми инструментами воспринимается как колокольный благовест и начинается весёлый праздник, в которой нет и следа первой скорбной темы… Ну вот, если вкратце о Сен-Сансе и о Втором фортепианном концерте. – Вася повернулся и посмотрел внимательно на Леру.
— Ты увлек незнакомой темой, дружок! Ты говоришь интересно – проверим так ли на самом деле… Знаешь, у тебя приятный голос: тембр, интонация, спокойствие и мягкость, но я чувствую, что у тебя сильная воля, но она чем-то скована, ты до конца себя не проявляешь. Мне это даже очень становится интересным. Скажи, откуда у тебя такие познания в музыке? Ты, случаем, сам не музыкант?
— Немного играю на гитаре. Знаю нотную грамоту. Музыку люблю, ну и, соответственно, интересуюсь творчеством тех, кто в этом гениально преуспел. Как говорится, уж если за что-то браться, так за лучшее.
— В том числе и за девушек, не так ли? – она озорно улыбнулась. – Есть у тебя девушка?
— Была…
— Что значит была? Умерла, убили?
— Нет. Просто пропала. Разошлись дороги. Даже не знаю, где она сейчас.
— Не беда: дороги сходятся и расходятся, и даже параллельные линии пересекаются… Забыть никак не можешь?
— Не могу.
— И правильно. Ничего нельзя забывать. Но и путать прошлое с настоящим тоже нельзя.
— Это в каком смысле?
— В смысле: очнись на мгновение, ведь оно прекрасно и больше не повториться! – Лера тряхнула волосами, и её аромат окружил Васю, проникая во все его щелочки.
В фойе Филармонии было многолюдно. Лера взяла под руку Василия, и они стали неторопливо прохаживаться в сверкающем свете старинных хрустальных люстр по широким вестибюлям, устланными немыслимо антикварными на вид ковровыми дорожками. Стены в резных канделябрах, подобие колонн вносило оттенок помпезности и значимости творимого здесь действия. Художественно исполненные стенды, повествующие о музыкальной жизни с царских времён и поныне, рождали странно волнующее ощущение причастности к этой высшей духовной ипостаси.
— Слушай, здесь интересно, – обмолвилась Лера. – На мой взгляд это клубное сообщество. Смотри, многие вежливым поклоном здороваются. Какие-то короткие разговоры, улыбки. Смотри, у большинства дам настоящие драгоценности. Вон ходит с бриллиантовым колье. А какие шикарные платья! Это что, парад мод? Приехали себя показать, проветрить дорогие наряды. Что же ты раньше не сказал, я бы оделась в вечернее платье получше.
— Разве может быть ещё лучше? – Вася искренне удивился и, приостановившись окинул взглядом свою спутницу. В легком как туника голубом одеянии, она казалось вышла из гримёрной волшебницей-феей. Вышла поискать на кого бы обрушить свои чары. Густые волнистые волосы пепельного цвета, спускались далеко за спину, подчеркивали наготу хрупких плеч и тонкой изящной спины. Вспыхивающий огонь в её магических глазах сопровождался трепетом наполовину обнаженной напрягшейся в сладостном предвкушении высокой девичьей груди. Плавная поступь стройных ног, была умопомрачительно грациозна, словно шла она по раскалённым углям мужских взглядов.
— Ты – красивая… бесподобно!
— Я могу быть ещё красивее! Положи руку мне на талию. Мне так приятнее и глазеть будут поменьше на нас. Мы будем как влюблённые, хотя я в любовь не верю!
— Почему? Я, напротив, верю.
— Я допускаю любовь с первого взгляда, как исключение. Потому что в этом случае любовь приходит неожиданно, как дар свыше, и раздумывать некогда и нельзя. Разные там ухаживания, цветы, встречи-провожания – говорят лишь о том, что время упущено, что идут поминки по любви, но никак не её развитие. Или говорят о том, что люди привычкой приучают себя к друг другу. Это скучно, это не любовь…
Был дан второй звонок, и Вася препроводил Леру в зал. Под аплодисменты вышел дирижер и началось то самое музыкально-театральной действие, о котором в стремительном автомобиле увлечённо рассказывал Вася.
Лера слушала с обострённым вниманием, с каким-то милым сосредоточением. Ей самой хотелось что-то понять и уяснить в музыке, которой полтора века. Она горячо аплодировала, и несколько раз крикнула «браво». Было всё так, как рассказал Вася. Классическая музыка точно книга символов, бездна знаний и знаков высших истин.
После заключительного аккорда, когда всё ещё звенели фанфары праздника, полный зал в поразительном единодушии подхватил жизнерадостную концовку собственным ураганным аккордом бьющихся друг о друга ладоней, и мощная волна ликующих возгласов волнами кружилась по залу, набирая силу, и затем лавиной неслась на сцену. Лера вдруг поцеловала Васю, отстранилась, улыбнулась и сказала, как могла громко: «Спасибо!»
В машине Лера пояснила благодарный поцелуй, на мгновение откинувшись на спинку сидения и принимая его правильную и тщательно подобранную ортопедическую форму:
— Если бы не ты, я бы не пошла на подобный концерт. У меня были другие стереотипа понимания классической музыки. Я рада, что ошибалась: это не скучно, но здесь надо думать, что-то интуитивно соображать.
— Тебе противопоказано думать и размышлять в нерабочее время?
— Смеёшься?! Считаешь, если шпильки на туфлях в десять сантиметров, значит мозги куриные?
— Да нет же! Хотя это удивительно.
— Кстати, подержи эти туфли. В машине я одеваю другие, для удобства управления: мы же поедим быстро! Можешь засекать время: ровно через полчаса ты будешь стоять у дверей своей квартиры. В бардачке пакет – туфельки положи в него, а мои коронные кроссовочки всегда под моим сидением. Так что из стильной красавицы я сейчас превращусь…сейчас превращусь… думаешь в кого?
— В ведьму!
— Угадал!…Что-о-о!? Что ты сказал?!… А вообще-то, как ты посмел такое сказануть? Я – ведьма. Ты хочешь меня оскорбить?…в первый же вечер оскорбить? Ты хочешь, чтобы этот вечер стал последним?
— Нет, нет-нет. Неверное слово вылетело. Прости. Ты – волшебница. От тебя исходит магическая сила.
— В самом деле?
— Я это даже кожей чувствую с закрытыми глазами.
— Проверим сейчас, как ты покоришься моей воле, – она повернулась к нему, обратила свои глаза в его глаза и долгую минуту собирала и прессовала во взгляде свои тайные мысли, выискивая брешь в его внутренней защите, затем слегка улыбнулась и царственно протянула руку, через которую также шла её воля.
Василий, завороженный сиянием глаз чародейки, наклонился и коснулся губами длинного среднего пальца с нанизанным сверкающем в полутьме перстнем. Лера резким движением вонзила ноготок чуть повыше верхней губы – и капелька крови обагрила и ноготок и губу. Боли не было. Странный привкус крови опалил горло.
Лера с той же улыбкой поднесла ноготок к своим губам и размазала капельку крови по алому рту, поверх блеска помады. Затем она снова поднесла палец к месту укола. Губы зашептали странные непонятные сочетания слов – ранка на губе мгновенно сомкнулась и алый рот, шептавший заговор, вернул прежний влажный блеск.
— Не испугался? – со смехом спросила Лера и, не дожидаясь ответа, нажала на кнопку пуска автомобиля и резко утопила акселератор.
Автомобиль, как выпущенная стрела из тугого лука, понесся по темной городской дороге…