Я же, хоть и ошеломлённый его словами, глядел не на них с Раухом, а на нарисованный Холмсом план в золе. Поэтому увидел:
- Как бы то ни было, похоже, наш искомый пункт – Рэвин-гроув. Смотрите сами: этот треугольник оптимален. Если цыгане обходят озеро так, как ты, Холмс, нарисовал, им придётся двигаться по объездному тракту вокруг оврага. И если я помню карту этих мест – ну, ту, в которую мы метали дротики на Бейкер-стрит, вот здесь, - я взял из рук Холмса палку и воткнул в землю, - железная дорога пересекается с трактом посредством небольшого тоннеля. А вот здесь, - я провёл палкой короткую борозду, - уже Рэвин-гроув. И Благов тоже отправилась туда. Что вы об этом думаете?
- Я думаю, - не сразу ответил Холмс, – что мы в чём-то очень и очень серьёзно заблуждаемся. Но с геометрией ты прав. А пока вернёмся на станцию.
- А эти могилы? – я мотнул головой в сторону холмиков. – Мы что, так и оставим их? Ведь это три убийства, Холмс. Три!
- Те, кто в них лежат, уже никуда особенно не торопятся, - сказал Холмс, доставая из кармана бумажную салфетку и вытирая руки. – Можем поставить в известность полицию, но не думаю, что... – он не договорил, только пожал плечами. И я понял этот его жест – полиция едва ли захочет разбираться в причинах смерти трёх бродяг.
- Куда мы теперь? – спросил Раух.
- Вернёмся на станцию. Дождёмся полиции, дадим показания. Потом дождёмся поезда на Рэвин-гроув... На Рэвин-гроув, Уотсон?
Я снова посмотрел на чертёж в золе:
- Да.
Мы отправились в обратный путь. На станции ничего не изменилось – так же лежал у крыльца труп в железнодорожной форме, так же пахло в помещении кровью. На тумбочке у двери я увидел железнодорожные флажки – красный и жёлтый – рабочий инструмент покойного. Холмс с задумчивым видом подержал их в руке и положил на место.
Мы снова миновали тела убитых и привычно спустились в котельную. Здесь было не в пример уютнее, чем наверху. Да и занимать хозяйские комнаты нам ни в коем случае не хотелось, хоть в них и царил порядок, имелись кровати и стулья, и никаких следов крови не было.
Холмс подбросил угля в огонь, который ещё не совсем погас, Раух отправился взглянуть, нельзя ли чем-нибудь поживиться в буфете – как видно, голод пересилил его настороженное отношение к мертвецам, а я присел на низкую скамеечку и прислонился затылком к стене, поглаживая ноющую щиколотку.
-Я тебя загонял, - сочувственно заметил Холмс, присаживаясь рядом и поплотнее запахивая полы широкой для него, но короткой куртки..
- У меня только нога болит. А загонял ты себя. Что кутаешься? Знобит? Дай-ка лоб...
- Портативный термометр, - усмехнулся Холмс, впрочем, не сопротивляясь. – Калибровать не нужно и всегда под рукой.
- Он сам калибруется по температуре моего тела, - объяснил я. – А у тебя жар.
- Жар – не холод, - снова попытался пошутить он. – В такую погоду жар приятнее.
- Да уж. Ты ещё в Ипсвиче, в камере, простыл, верно?
- Раньше. Если это вообще простуда. Я не уверен.
- А у тебя ничего не болит?
- Глаза. Правда, не так сильно, как в Ипсвиче.
- Давящая боль или пульсирующая?
- Резь. Как будто песок попал под веки.
- Чем-то всё это кончится? - вздохнул я.
- Это риторический вопрос или прямо ко мне? - устало спросил он.
Я пожал плечами и снова опёр затылок о стену. Холмс подождал немного и придвинулся ближе – ему хотелось согреться за мой счёт, и я, понятно, не стал ему в этом отказывать.
Вернулся Раух с пакетом печенья, банкой джема и заварочным чайником.
- На мясо я смотреть не могу, - признался он. – Но здесь, у нас, есть кипяток, а заварку я принёс – попьём чаю. Вы не очень хорошо выглядите, Холмс.
- Ничего, переживу. Здесь тепло и можно прилечь. Обойдётся.
Его голос утратил обычные резкие модуляции и звучал мирно, но мне эти мягкие интонации не нравились. Они не были свойственны Холмсу и ничего хорошего не означали.
Раух, тоже поглядывая на своего пациента тревожно, занялся приготовлением завтрака. Холмс, прикрыв глаза и расслабленно привалившись к стене, ровно дышал – так, что нельзя было понять, бодрствует он или дремлет. Но вдруг он вздрогнул и вскинул голову:
- Поезд!
Мы ещё ничего не слышали, но чуткому уху Холмса можно было доверять.
- Поезд. И что? – вслух не понял Раух.
Не отвечая, Холмс вскочил на ноги и бросился вон. Я с некоторым опозданием последовал за ним и увидел, что он выскочил на платформу, на ходу разворачивая красный флажок, схваченный второпях со стола.
Состав не был пассажирским – часть вагонов товарные, часть – почтовые. Холмс размахивал своим флажком, как тореро мулетой. Да и выглядел перед свирепо накатывающим паровозом почти так же. На нём была куртка Руби – очевидно, это придало ему веса в глазах машиниста. Паровоз дал гудок и начал замедлять ход.
- Что случилось? – крикнул, высовываясь из окошка, немолодой мужчина в форменной фуражке. – Почему путь закрыт? Я иду по расписанию.
- С путями всё в порядке, - крикнул Холмс. – На разъезде убийство. Смотритель с женой и сыном зверски убиты. Сообщите в первом же пункте по пути вашего следования – пусть пришлют полицию.
- А вы кто такой?
- Пассажир. Это неважно. Сообщите – мы дождёмся прибытия официальных лиц, но мы не можем быть тут бесконечно.
- У меня первая остановка только в Ипсвиче, - с сомнением протянул машинист.
- Сообщите в населённом пункте, через который будете проезжать, не останавливаясь.
- Не останавливаясь? Это как, интересно?
- Ну что, мне вас учить, как передать сообщение, не останавливая поезда? – рассердился Холмс – он быстро шёл, почти бежал, рядом с поездом, потому что, замедлив ход, тот совсем всё-таки не остановился. – Я же это сделал, как видите.
- Ну, у вас флажки...
Холмс окончательно вышел из себя и швырнул в машиниста флажком. Состав снова стал набирать ход, а Холмс остановился и раздражённо затолкал руки в карманы чуть не по локоть.
- Он передаст? – спросил я, подходя.
- А? – Холмс обернулся. – Это ты? Думаю, что передаст, хотя может протянуть и до Ипсвича. Видишь, что за фрукт.
- По-моему, он тебе не поверил.
- Да пошёл он к чёрту!
Я удивлённо посмотрел на своего друга – обычно ему не свойственны были сильные выражения по столь ничтожному поводу. Он прочитал это в моих глазах и бледно улыбнулся:
- Извини. Снова голова болит. Это, наконец, становится навязчивым.
Я ничего не мог с этим поделать, меня снова охватила привычная тревога за него – она, сказать по правде, уже и не исчезала совсем, только притихала, до новой жалобы, до нового симптома. Я боялся, что Холмс, заметив это, начнёт скрытничать, но он сам был напуган своим состоянием и пока, слава богу, хоть не притворялся.
Холмсу часто случалось простывать – у него были слабоваты лёгкие из-за яростного курения и полного небрежения к дурной погоде, особенно, когда она могла помешать расследованию. Он бывал ранен, получал и прежде по голове, «повезло» ему пару раз серьёзно отравиться, наконец, он тяжело и неоднократно переживал «ломку» после кокаиновых «запоев», но он всегда чётко представлял, что и почему с ним происходит, и относился к подобным невзгодам стоически, а вот теперь словно некий невидимый враг пожирал его изнутри, а в моих глазах – глазах его врача – он видел лишь растерянность. Несколько раз я читал в его взгляде острое желание схватить меня за грудки и трясти, яростно крича: «Скажи же мне, наконец, что со мной происходит!».
Я вдруг почувствовал, что ещё немного – и я догадаюсь, в чём дело, отвечу на этот невысказанный вопрос, но в том-то и беда, что ответ был сам по себе ужасен.
- Ты думаешь, у меня опухоль мозга? – вдруг спросил он, бледнея.
Я молча проглотил слюну, сделавшуюся вдруг сухой и колючей. Он опустил голову и носком ботинка погонял туда-сюда плоский камешек. Потом снова спросил:
- Раух тоже так думает?
- Не знаю, - прохрипел я.
- Спроси...
- Спрошу...
- А сейчас пойдём. Что смотришь? Пойдём. Ты всё равно ничего не можешь с этим поделать, я – тоже. Пойдём в тепло – холодно, - и он передёрнул плечами.
Мы вернулись в подвал, сделавшийся для нас уже почти домом.
Раух поднял голову нам навстречу и тут же поспешно поднялся сам:
- Что такое, Холмс?
- Уотсон считает, что у меня в голове рак, - без обиняков сказал Холмс. – И у него, надо полагать, есть основания так считать, - он произнёс это так, будто нарисовал на конце знак вопроса, но очень бледным карандашом, и стал смотреть Рауху в глаза так, словно и на нём решил попрактиковать «суггестивные штучки» Орбелли.
Раух не отвечал довольно долго, молча переводя взгляд с напряжённо ожидающего Холмса на напряжённо ожидающего меня. Потом небрежно спросил:
- Вы только сейчас это придумали, коллега?
- А вы? – огрызнулся я, чувствуя за тоном какой-то подвох.
- Я в первую очередь подумал об этом, когда получил вашу телеграмму. Потому и приехал так поспешно. Хотя про семинар – тоже правда... Не гипнотизируйте меня взглядом, Холмс, я вам сейчас всё равно ответа на ладони не протяну. Всё это время, пока я здесь, я наблюдаю за вами, да и буду наблюдать – затем и таскаюсь за вами хвостиком. Если это, действительно, злокачественная опухоль, то она стремительно растёт. В таком случае ещё неделя – максимум две, и мы получим голую определённость. Но у меня есть и целый ряд доводов «против» - Уотсон их не видит, потому что ему, как и вам, страх застит трезвость мышления, а я вижу. Ваши симптомы периодичны, а при опухоли так быть не должно. Ваша головная боль начиналась не исподволь, а сразу, со значительной силы, и сильнее не делается – скорее, слабеет. У вас температура, но нет анемии, вас рвало, но нет постоянной тошноты и нет слабости. Всё это в какой-то степени успокаивает меня, а значит, и вас должно успокаивать... пока. Печенье есть будете?
Холмс покачал головой и снова забился в угол, утомлённо прикрыв глаза.
Я понял, что на настоящий момент этот разговор себя исчерпал - Раух не выскажется больше, и Холмс не потребует определённости.Снова между ними установилось какое-то негласное соглашение, и снова меня вынесли за скобки. Он даже не посмотрел на меня, а просто сел и примолк, как усталый и раненый, но ещё на многое способный хищный зверь в засаде.
Я не мог понять, для чего он выжидает. Бредням о том, что лучше сразу поговорить с полицией, чем быть объявленным ей в розыск, я, разумеется, не поверил – тут было что-то другое. Возможно, всё та же нерешительность и страх обмануться. Возможно, какой-то иной психологический барьер, через который он не мог заставить себя переступить. А возможно... я как-то даже не подумал об этом – ведь речь шла о Холмсе... возможно, ему просто элементарно не хватало сейчас физических сил для решительных действий.
- Тебе лучше лечь, - сказал я. – Там, в жилых комнатах, есть кровати и...
- Нет, - перебил Холмс. – Только не туда.
- Выпейте чаю, - велел Раух – он говорил не так, как я, без осторожности, без вкрадчивости, и Холмс слушался его. Я снова почувствовал укол ревности и боялся только, чтобы Холмс об этом не догадался по моему лицу. Впрочем, он не смотрел на меня.
Раннее утро сделалось поздним. Раух, чья деятельная натура не могла долго мириться с бесцельным бдением, отправился «размять ноги», по-прежнему жуя печенье. В его отсутствие я снова попытался было заговорить с Холмсом, но он или дремал, или делал вид, что дремлет.
А спустя несколько мгновений дверь снова приоткрылась и колючая шевелюра Рауха вдвинулась в проём:
- Там эта... ну как её, дьявол, по-английски? Ах да, дрезина, - сказал он.