Открытие, даже если к нему шли долго, это не столько итог, сколько начало чего-то нового. Но это – основа, на которой и благодаря которой формируются новые знания, новые взгляды и даже, возможно, получаются новые открытия.
Так и в повседневной жизни. Чем старше становится человек, тем у него появляется больше желания анализировать, оценивать происходящее. При этом ловишь себя на мысли, что оценки эти все больше основываются не на общепринятых, вернее, общеизвестных критериях, а на своих собственных, каким-то образом сформировавшихся установках, даже на интуиции. Когда же они возникли, под влиянием чего? И можно ли на них полагаться?
Вновь возвращаюсь к детству. В первом или во втором классе инсценировали басню «Стрекоза и Муравей». Не помню уже, кто из одноклассников исполнял роли. Мне доверили слова «от автора». Муравей был одет в шубку, крепко подпоясанную кушачком. Действительно, было сходство с муравьем. Такая шуба у нас в школе была только у Стефана – моего одноклассника. Семья Николаевских была относительно состоятельной, отец – Людвиг (чаще – «Людько») много лет работал продавцом в нашем сельском магазинчике. Была у них своя лошадь и даже, одно время, жеребенок. По выходным они вместе с Янкой – Стефановой матерью ездили на базар в райцентр, продавали там собранную за неделю сметану, творог, масло. Людько на моей памяти уже нигде не работал, тетка Янка – тоже. Но никто в селе больше их не гнулся на своем огороде, на заготовке кизяков, на сенокосе, так как совхоз «куркулям», а их так и называли, сено не выделял.
Почему-то навсегда запомнилась такая сценка. Мы со Стефаном, с кем-то еще, собрались у них дома, пока родители были на базаре. Заигрались, и вдруг вернулись хозяева. Людвиг был в хорошем настроении, наверное, была удачной торговля,
- Вот вам сельдя, вот вам хлеб! – торжественно водрузил он на стол несколько свертков. Была нарезана селедка, хлеб. По кусочку досталось и нам. И было очень вкусно. Иногда и сейчас, дома, я произношу аппетитно - «сельдя».
В конце пятидесятых они вынуждены были сдать и лошадь, и жеребенка «государству». Тогда по велению Хрущева в подсобных хозяйствах разрешили иметь только по одной корове, по одной свинье, и никаких лошадей. Даже казахи, которые жили в соседних селах, вынуждены были расставаться со своими лошадями.
Шубка у Стефки осталась от лучших времен. До него она согревала Зосю – его старшую сестру, после – младшего брата Олесика. Но сейчас она была на плечах Муравья. Для большего сходства ко лбу артиста приклеили «усики». У Стрекозы были огромные крылья, сделанные из обтянутой голубоватой марлей проволоки. На глазах – огромные очки. «Спектакль» разыгрывался в нашем классе со сдвинутыми к стенке партами. Присутствовали и родители.
Мне тогда, помню, было очень жалко стрекозу, нежную, красивую, ничего и никому плохого не сделавшую. Не за горами зима, бураны. А у нее ни домика, ни шубки… А муравей нежных чувств почему-то не вызывал, хотя и был трудолюбивым, думающим наперед, запасшимся всем необходимым на зиму. И это притом, что так делали все, так делали и мои родители. И нам было хорошо, когда в комнате даже в самый лютый мороз было жарко, когда всегда был свежий хлеб, испеченный мамой из намолотой осенью муки, когда на плите постоянно что-то аппетитно булькало и скворчало.
Вот хозяйственный крот из «Дюймовочки», в теплой шубе, с закромами и кладовками мне нравился. Может, потому что Дюймовочка его не полюбила, может, потому что был подслеповат…
Позднее, уже в комсомольском возрасте, пришлось вновь вспомнить басню. Обсуждали неуспевающих. Кто-то из старших вспомнил о стрекозе, с образом которой сравнивалась то ли двоечница, то ли прогульщица. У меня аналогии с грациозной стрекозой не вырисовывалось. Образ стрекозы так и сохранился светлым, располагающим.
Конечно же, первое впечатление, в том числе сложившееся в детском возрасте, не всегда есть истина. На то и дается последующая жизнь, с ее корректирующим воздействием, образованием, воспитанием, пробами и ошибками, чтобы сформировалась позиция, собственное мнение.
От детства меня отделяют десятилетия. За спиной – школа, комсомол, партия, два института, аспирантура, несколько мест работы… А переоценки «личности» Стрекозы не произошло.
Сейчас, когда усаживаемся с сыном перед телевизором, чтобы посмотреть футбол, он всегда лукаво спрашивает: «За кого болеешь?». Он знает, что даже если я не перепутаю, кто в какой форме играет, то буду сочувствовать проигрывающим. Благо, что в европейских или мировых играх «наши» почти всегда проигрывают. Поэтому меня нельзя уличить в недостатке патриотизма, что было бы в присутствии сына не педагогичным. Ну, а на внутренних матчах объяснение найти легче.
Не думаю, что такой «конформизм» воспитан во мне обществом, житейским опытом. «Опыт» других, ценности если не декларируемые, то приветствуемые современным обществом, говорят о другом. Чтобы жить «лучше», нужно быть сильным, напористым, инициативным, уметь постоять за себя. Нас всегда призывают «бороться» - бороться с бюрократией, с коммунальщиками, с алкоголиками и наркоманами; бороться за светлое будущее, за свои права…
Вчера в «Открытой студии» Ники Стрижак депутат-«едросовец» Мединский, наш земляк, между прочим, с раздражением советовал питерскому блогеру, выразившему недовольство проводимой экономической политикой, встать с дивана и попробовать открыть кафе или начать какой-то другой бизнес, не дожидаясь «милостей от природы». От политика, пусть и малоопытного, но официального, слышать такие советы было и непривычно, и неприятно.
А если мне ближе Илья Ильич (Обломов)? Правда, до того, как состоялась все же его женитьба.
Честное слово, меня так не воспитывали. И отец и мать постоянно трудились, откладывали каждую копейку для детей, надеялись только на себя. Другое дело, что «палат каменных» нажить не удалось. Да я о них и не думал в детстве. И сейчас это не приоритетные думки.
Неужели же всему причиной безобидная басня?
В токсикологии существует не всеми, правда, принимаемое понятие о «парадоксальной токсичности». Это когда в определенном диапазоне доз некое вещество оказывает на организм токсическое воздействие, но при дальнейшем увеличении дозы патологического эффекта почему-то не наблюдается.
С другой стороны, общеизвестен факт, что ранее безобидные микробы и всяческие бактерии становятся чрезвычайно опасными для ослабленного организма.
Детство – это не слабость. И даже не ранимость. Детство – это чистота, объективная, адекватная восприимчивость, без бытовых, социальных и прочих «защитных» добавок, без внешних наводок и помех. Не всуе в памяти возникает Достоевский и «слеза ребенка» как мерило справедливости и несправедливости, добра и зла, человечности!
Волгодонск, 2011