Адреса

                АДРЕСА

                (12 января 2011 г. – 20 августа 2011 г.)



                ТУФЕЛЬКИ




         Зам. главного редактора толстого журнала, невообразимо тучный человек в очках, плешивый и носатый, начинал свой рабочий день обыкновенно – разбирал почту. Толстые разноформатные конверты, в которых угадывались рукописи графоманов, он выкидывал в корзину для мусора, не вскрывая, официальные письма откладывал в отдельную стопку, после чего с чувством выполненного долга пил кружку зеленого чая. Невкусно, но для похудания и выведения шлаков необходимо. Вот и сегодня процесс шел своим чередом, пока редакторское внимание не привлек небольшой конверт с обратным адресом «РАН, Институт геодезии». «Доставлен курьерской почтой, - догадался замглавред, обнаружив отсутствие почтового штемпеля. - Любопытно. Любопытно…»
     Он с необычной  для своего тела ловкостью перегнулся над столом, вынул нож для бумаг из массивной деревянной карандашницы и двумя мазками вскрыл конверт. На стол упал сложенный  листок. «И без всякой сопроводиловки, - вновь удивился толстяк. – Интересно. Интересно…»
       Он аккуратно распрямил бумагу и принялся за чтение.
               




                Туфельки


    Из президиума мне ясно различались скучно-заинтересованные лица в зале. Свободных мест не было. Только в выступающие записались больше шестидесяти чудаков. День казался потерянным.
   Под мерный рокот очередного говоруна я вдруг вспомнила оборот, зацепивший меня в выходные. Я читала книгу академика Лихачева «Заметки и наблюдения» 1989 года выпуска. Неожиданно увлеклась - не зря умыкнула ее у Лешика.
    Лешик – мой институтский товарищ. Когда-то он был даже больше, чем однокурсник. Но любовь прошла, а некоторое послевкусие осталось. Ностальгия чертова. Лешкин теперь лыс и пузат, только глаза голубые и умные, как прежде. Он библиотечный человек, но перечитывает исключительно Гоголя и Лескова.
  Изредка мы пересекаемся в кафешках. Вспоминаем, советуемся, жалуемся – дружим, в общем. Там-то я и заприметила потрепанную книгу, еле выцыганила с непременным условием возврата.
  Автор, вспоминая юность, описывает дачную жизнь в Куоккале под Петербургом. Какое замечательное название – Куоккала! Закроешь глаза, и видишь белых хищниц низко над черной волной. Напрасно большевики переименовали поселение в Репино. Так вот, юный академик наведывался туда и осенью – «пошуршать листьями».

  «Пошуршать листьями» - отличный оборот. Поэтический. Не избитый. Про себя решила сразу – украду. Вряд ли потомки сопоставят с забытым трудом забытого академика.
  И как-то машинально ручка вывела на чистом листке (а стопкой бумаги я всегда запасаюсь на публичные мероприятия) – «Листьями шуршат».
  Что же может шуршать листьями? Да обувь любая – ботинки, сапоги, туфли. Туфли, туфельки …Вдруг вспомнилась имперская октябрьская Вена, площадь оперного театра. Большой плазменный экран на фасаде позволял в режиме онлайн слушать «Любовный напиток». Напротив экрана выставили с десяток рядов стульев, за которыми разместились местные жители и многоязычные туристы. Сидели тихо, наслаждаясь музыкой и голосами, в необходимых местах откликались аплодисментами.
  Я сразу приметила необычную девушку – девушку из оперы. Она стояла чуть в стороне,  полубоком к экрану и вроде бы безразлично смотрела в глубину примыкающей улицы.
  Черное, с отливом, бархатное платье, несмотря на погоду, выше колен, лайкровые чулочки, черные туфельки с серебристой пряжкой, блестящий лакированный клатч в миниатюрной ладошке, и вся этакая праздничность лишь оттеняла глубокие  глаза. Безукоризненно уложенные волосы с локонами-завитушками придавали особе излишнюю и ненужную взрослость.
    Мне бы такую дочку. Так нет, моя уродилась оторвой, дреды под ежиху, лицо пирсингом изуродовала. Не читает вовсе…
  Да, забыла главное. Туфельки у девушки были на высоченных шпильках. Туфельки на шпильках листьями шуршат.
  Нет, все-таки стыдно воровать. Не то у тебя, Ирина Александровна, воспитание. И происхождение подкачало – из дворян. Поэтому не «шуршат», а «ворошат». Итак: Туфельки на шпильках листья ворошат,  слева от тропинки бабушки сидят.
  Интересно, куда спешит девушка, да еще на шпильках по опавшим листьям, по неасфальтированной дороге? Вестимо куда – к другу сердечному.
     Неожиданно вспомнилось высеченное сердце. Давным-давно, блуждая с подружками по осеннему лесу в поисках грибов, наткнулись на заросшее кладбище. Растопыренные ограды, проржавелые кресты, остовы венков, много жухлой травы. На одной плите и увидела сердце. На нем растянулся червяк.
       Бедная девушка. И старые старухи почему-то среди живых.
   «Старух» и «живых» рифмовала с полчаса. Дальше пошло легче. Еще немного порассуждала про себя, оставлять ли старых старух, или все-таки лучше будет «древних»? А может, «ветхие старухи»?
   Конференция затягивалась, и я переписала стихотворение набело, а то потом не выплутать из завитушек и стрелочек. Почерк у меня не полкового писаря. Сама с трудом разбираюсь. Получилось вот что:


Туфельки на шпильках
Листья ворошат.
Слева у тропинки
Бабушки сидят.
Ветхие старухи  -
И  среди живых.
Черствые краюхи,
Прошлогодний жмых.
Пруд чернеет мутный,
Вербы подточил.
Изгороди гнуты
Стареньких могил.
Крестики раскланялись
Под гнездом скворцов.
Грешники покаялись
В ложах мертвецов.
Ветер листья кружит,
Туфельки бегут
К одному, кто нужен,
Кто зачем-то тут.
Ветер раздувает
Полы у плаща,
Усики сплетает
Желтого плюща.
Стильная, нарядная–
Он одобрит вид.
Осень безоглядная
Их не разлучит.


   Перечитала. А ведь совсем недурственно. Есть общая идея, и душа присутствует, имхо. И рифмы качественные – прилагательное с существительным и глаголом, существительное с глаголом.
   «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…»
   Ай-да Ирка, ай-да сукин сын!
   А назвать-то как? «Осеннее кладбище»? Топорно. «Девушка на погосте»? Не то. Может быть, «Осень-неразлучница»?   Совсем плохо.
   Тогда пусть будет – ТУФЕЛЬКИ.

Автор: Селиванова И.Н., ИГ РАН, первый проректор, конт. тел. 84952313613 



   Замглавред откинулся на спинку уютного кресла, с явным сожалением посмотрел на текст уже на расстоянии, но, превозмогая себя, скомкал бумагу и запустил ком урну. А куда еще? План издательства расписан на три года.
  Потом толстяк снял очки и с грустью уставился в окно. За стеклом опадали последние листья.




                ЭКСТРЕННАЯ ТЕЛЕГРАММА


     Мужчин она давно не воспринимала и не искала. Ну, как давно? Два года, три месяца и четырнадцать дней. И вдруг… Но не будем торопиться.
    В целом Ирина была даже очень ничего. Стройная густоволосая брюнетка без примесей, ямочка на щеке, глаза зеленые, неожиданно умные. Около тридцати. За такими бегают. У таких не складывается. Слишком начитанны, излишне разборчивы, чересчур доверчивы…
   Нельзя сказать, что последняя история навечно оставила в  сердце Ирины кровоточащую рану, но и просто так не закончилась, украсила жирным рубцом. Тогда-то она и решила окончательно – хватит, довольно, натерпелась. Отныне все для дочки, ежике-курносике от единственного брака. И ведь нельзя теперь сказать про то раннее скороспелое замужество, что неудачное, коли такое чудо подарило.
    Отец Полюшки алименты не платит. И пусть. Они обойдутся. И без него хорошо. И никто им не нужен.  Тем более, что бабушка и дедушка еще молодцом, самим едва за пятьдесят, во внучке, само собой, души не чают. И присмотрят, и покормят, и на дачу, и по елкам… Правда, с котом разрешают играть, хоть она и против, нахлебалась она из-за этих котов…
     Взять хотя бы последнюю историю, ту, окончательную, да что историю, самый, что ни на есть роман с совместным проживанием. Если бы не кот! Котяра проклятущий. Не тот кот, который дачный, мамин и папин Барсик - непривередливый, ленивый мышелов и почешипуз. Против Барсика она и не возражает особенно, хоть и линька бывает, и грязен мурлыка постоянно, а Полюшка такая восприимчивая…  Но как запретить? Любят друг дружку Полюшка и Барсик. Что тут поделаешь? Да у нее у самой сердце к Барсику лежит.  Барсик – свой парень, из простых дворовых, а Сергеев Маркиз с невероятной родословной – благородный негодяй, лицемер и развращенный самовлюбленный тип. Счастье ее выхлебал в миске с рыночным молочком, на котором сливок с два пальца. Иное не признавал, гаденыш. Сергей приучил любимца.
   И то сказать, зачем она им? Даже не пятое колесо. Без того бывает, что и не обойтись.
   Маркиз и Сережа оказались невероятно похожи: у обоих наглые лица (морды) с огромными типа добрыми и наивными глазами, у обоих паскудный характер, оба крайне ленивы, оба ненавидели, когда их тревожили в постели, и оба, мягко говоря,  были чрезмерно упитанны и оба за кусок мяса могли укусить. Типичные сибариты, одним словом.
    Обожали они друг друга фанатично. Когда Сергей приходил с работы и переодевался, Маркиз прыгал на стол и орал во все своё кошачье горло до тех пор, пока Сергей не брал его на руки и гладил. При этом гладиться кошаре нужно было минимум 12 минут (Ирина засекала). После обильного ужина, как только Сергей принимал любимое горизонтальное положение, кот прыгал тому на пузо и делал минимум 9 минут (Ирина опять засекала) топотуши, после чего ложился на грудь, клал лапу Сергею на лицо и урчал до дремы. Сергей его бережно, аки младенца, пристраивал на кресло спать.
    Кресло это Ирина покупала себе - огромное, красивое, дорогущее, по спецзаказу. Месяц обдумывала… Посидеть в нем довелось один вечер. Потом его облюбовал кот.      Кот был не кастрирован. Учитывая его безумную любовь к Сергею, Ирина пребывала в твердой уверенности, что коту не нужна ни кошка, ни отпрыски, ни (тьфу-тьфу-тьфу) коты, что Маркиз вполне приемлемый извращенец, помешанный исключительно на хозяине.
   Но однажды неожиданно Ирина обнаружила кое-что в своих туфлях.  Кот начал метить. Причем нарочно на ее вещи. Как правило – на любимые. Избирательно выбирал, негодяй, с умыслом, с дальним прицелом. Выживал так.
    Как оказалось, запах  Ирина не переносила, ее тошнило от запаха. Пришлось поставить вопрос ребром: либо она, либо кастрировать.
   Сергей впал в депрессию, потому что ему кто-то когда-то сказал, что 5-летних котов кастрировать уже поздно, а точнее нежелательно. И Ирину прогонять жалко. Кто еще так вкусненько сготовит? Проторчав много часов во всемирной сети, он обнаружил статью какого-то крутого ветеринара. Эскулап описывал следующий способ: Кот метит, потому что он считает, что главный кот в доме - это он. Поэтому кота просто нужно в этом переубедить. Берем кота за шкирку (как котенка), насильно вырабатываем в себе гнев, причем настоящий, смотрим коту прямо в глаза (ни в коем случае не отводить) и начинаем на него шипеть по-кошачьи, параллельно легонько двумя пальцами хлопая кота по носу. Кот в ответ будет оскабливаться и брыкаться, но главное - не останавливаться, а продолжать до тех пор, пока он не завизжит, после чего отпускать. Таким образом, мы показываем коту, что главный кот в доме не он, а Вы.
   Сергей на эту процедуру согласился. Дал себя уговорить. Маркиз визжал-визжал, да и дал деру в комнату под кровать, откуда не выходил два дня. А вот потом… Нет, кот исправно кушал до икоты, прекрасно спал, но… к Сереже совершенно охладел: не встречал его больше, не спал в его комнате, не урчал вообще. Погладуши и топотуши остались в  непуганом прошлом. Когда Сергей брал его на руки, Маркиз не смотрел на него любовно, как бывало, а отворачивался, вырывался даже из рук. Воспитывал, видать, тварь такая, Сережу, приручал.
   Зато метить перестал.
  Ушла любовь, завяли помидоры. У Сергея наступила затяжная хандра. Случилось даже нечто из ряда вон – у него пропал аппетит! В постели же ныл не переставая: "Верни мне моего кота, как хочешь, но верни.  Пожаааалуйста".
  В итоге решился Сережа на кастрацию (в смысле на кастрацию кота). Наступил на горло, так сказать. Записались заранее в клинику, посадили Маркиза в сумку, привезли к доктору, а там засада – кончился наркоз. Врач говорит: типа, ерунда, секундное дело, и не заметит, только держите вашего крепко. Они ни сном, ни духом…  Распластали Маркиза на операционном столе, Сергей (ох уж эти мужчины!) прихватил задние лапы и отвернулся, а Ирина передние держит. Кот не сопротивляется вовсе и уставился нахально ей глаза в глаза. Вроде даже с ухмылкой смотрит. Любуйся, мол, на мое кошачье достоинство.
  Не соврал хирург. Больно коту было лишь одну секунду, но какие в эту секунду вселенные отобразились у него в глазах, сколько звездочек перевернулось и сверхновых вспыхнуло!  Бр! Ирина запомнила их на всю жизнь. Глаза, в смысле.
  Маркиза принесли домой, пытались покормить, умаслить всячески, но кот отказался даже от жареной мойвы с крупной икрой, а в Ирине признал главного врага, ведь ее глаза он видел, когда ему делали бо-бо. С тех пор кот не давал ей житья – рычал, щетинился, кусал, царапал. Когда не нападал, то поглядывал злобно. Зато Сергея возлюбил с прежней силою.
   Жизнь становилась невыносимой.
   Ирина даже не удивилась, когда Сергей предложил: "Давай поживем отдельно пока. Может, он успокоится?"
   Знает она эти «пока», ничего не может быть долговечнее этих «пока». Хлебнула этих «пока», наслышалась… Она и ушла. И кресло оставила. Не воротил… Жалко кресла все-таки. И вообще… Лишняя она в их эдеме.
  С тех самых пор Ирина вся в дочке, даже подруг всех забросила. Всех, да не всех. Верная Юлька осталась, подруженька с первоклассности. Она и вытянула вчера в компанию, хватит, Ирка, людей сторониться. Посидим с моими друзьями, потанцуем, выпьем. А что, нельзя, что ли? Мы девоньки свободные.
   И вправду, хорошо посидели. Она даже в бильярд поиграла двое  на  двое.
  Лучше бы не ходила, не повелась на Юлькин поводок. Просто заворожил ее  тот парень. Нет, не парень. Мужчина уже. И надо же, Сергеем звать, притягивает ее к этому имени. Мистика прямо. Как раз с ним в паре и шары катали (так он выразился, сказал за столом, типа пойдем, шары покатаем микст, чур, я с Иринкой. У нее прямо мурашки по коже. От голоса, от Иринки, от черт знает чего…).
  Компания была кучная, Ирине совершенно незнакомая. Юлька скорехонько ее представила, типа Ирина, подруга лучшая, прошу любить и жаловать. Остальные загалдели, но только он приподнялся со стула и слегка склонил голову. На миг их взгляды скрестились, и она поняла, что пропала. Заворожил ее этот человек. Подумалось, если у того есть кот, или какая другая живность, то она и не против совсем, будет котяре шерстку расчесывать счастливая… (но желательно все же, чтобы рыбки были).
  Такого вот ошарашивающего мужика  углядела.
  Ирина поняла, что сегодня не уснет. «Как-то надо упорядочить, как-то разделить», - поняла она. Пригодился лист бумаги и карандаш-малютка с ластиком из пластмассового детсадовского пенала дочурки. Ирина разделила лист вертикальной полоской. В левом столбце нарисовала «+», в правом –  «-», немного подумала и приступила к заполнению левой колонки. Итак, какие плюсы? Симпатичный, лицо открытое, стрижка короткая. Глаза… Остолбенела она от этих глаз. И не опишешь такие. А взгляд пристальный, насквозь. Что еще? Манера говорить. Чистопородный москвич, гласные чуть растягивает, акает. Нет слов-паразитов. Умен. Начитан. К месту употребил цитату Пастернака. Спорил с каким-то очкариком на математическом диалекте. Чистые, блестящие ботинки. Стеснительный, танцевали – не прижимал. Танцует обычно, не дрыгается. Не курит. Не надушен. Без кольца на безымянном.
   А минусы? Думай, Ира, думай. Много надо, больше чем плюсов вдвое, иначе крындец совсем. Итак. Не простился нормально, даже в щечку не чмокнул. Телефон не попросил. Не джентельмировал.  Чистоплюй. Кий подавал так: "На!" Слишком много о себе думает.
  Размышления прервал дверной звонок.
 - Кто там? – спросила Ира, посмотрев в глазок.
- Телеграмма, экстренная, - ответила тетя с сумкой за дверью.
 Ирина открыла.
- Телеграмма экстренная, - повторила почтальонша. – Вот. Распишитесь.
  Ирина машинально чиркнула, захлопнула дверь и подумала, разворачивая бланк: «Перепутали, наверное, адрес», но прочитав текст, не поверила глазам.
  Ирина осторожно опустилась на стул, пытаясь удержать рвущееся сердце. Через минуту перед тем, как вновь поднести телеграмму к лицу, она на всякий случай глубоко вздохнула. Точно, не ошиблась, все так… Откуда?
  Следующий час Ирина, не в силах оторвать глаз, перечитывала вновь и вновь: - «Люблю тчк. Сергей тчк.».
   Какой Сергей? Господи, какой Сергей? Какой, Господи?
               


                ПИСЬМЕЦО ИЗ ЛАГЕРЯ




  Который раз за последние полгода Владимир возвращался домой затемно, но если раньше при подходе к подъезду его крупное лицо выглядело виновато-просяще, то сегодня выражало нечто иное, решимость, что ли, или нагловатость проступали, отчего всегда распахнутая улыбка превратилась в непривычно жесткую ухмылку, да и из глаз начисто пропала доброта. Как у карпа глаза стали.
  Владимир, наконец, решился на окончательный разговор с женой. Тянуть дальше не имело смысла, пора уж разрубить этот узел, покончить разом. Он уже и слова подобрал, так и заявит Татьяне: "Не смогла ты мужа поднять, все самому приходилось, а ты не ходишь никуда, не читаешь вовсе, захлопотанная вечно, разве что на сериалы хватает. Ну не смог я  опуститься до твоего уровня, уж извини, разные мы оказывается".
  Или по-другому скажет, повинится: «Прости, мол, Танюша, за все, если сможешь. Не могу, да и не хочу больше изворачиваться.  Другую полюбил так, что хоть под пулю. Прости, если сможешь. Детям сам объясню». И долой быстренько на воздух, пока не опомнилась, чтобы лицо не видеть. Да и Натаха стол накрыла.
  «Прости, если сможешь» обязательно второй раз повторит. Кашу маслом не испортишь.
  А может, лучше не размазывать, по-мужски бабахнуть? Так, к примеру: "Таня, сердцу не прикажешь, ухожу к другой. Имущественных претензий не имею."
  Пожалуй, последний вариант и выберет.
  Должна же она понять, в конце концов!   Сколько ему еще осталось активной жизни? Ну, 10 лет. Ну, допустим, пятнадцать, если еще сильно повезет. А дальше, как говорится, тишина.
   Разве он виноват, что Натаха моложе на четырнадцать лет, что не хочет бесконечно ходить в любовницах, наседает? Все в ее пользу, и возраст, и внешность.
    Вот у Татьяны незаметно и лицо какое-то несобранное стало, и фигура запущенная, в крупных складках вся, закрывают наслоения некогда молодую пышность. Другой бы с такой  в голодный год за мешок пшеницы не согласился. Даже не верится, что  когда-то между ними не было пространства, такая любовь была. Куда только подевалась, за какие моря-океаны?
    А  Натаха голая – совсем другое дело, смотришь на нее, и как-то ближе становится творчество Кустодиева. И любит  его Натаха много умелей его Таньки, не скромничает почем зря.
   У Натахи в квартире всегда тип-топ, прибрано, в холодильнике водочка, соленья, родня не докучает. Не то, что у Татьяны, вот уж кто умеет приваживать родственничков, хлебосольная больно. Братья ее, Степан и Тимоха, все выходные у них ошиваются. Халявщики.
   За Степаном потом скатерть не отмоешь, грязнуля  редкостный. Думается, постельное белье стелет только в чистый четверг. И то не каждый год. Тимоха – полная противоположнность. Чистоплюй невероятный, по несколько раз на дню меняет носки и рубашки. Много раз пятнышко на манжете портило семейный обед бесповоротно. Психи, одним словом. Шутка ген такая.
   К тому же оба совсем незначительной умственности, не из тех, кто задумывается, чем оправдать свою жизнь. Обычные люди грустят больше, чем радуются – умирать ведь. Эти же вечно ржут над собственными же пошлыми каламбурами. Но аферюги, задолбали своим сетевым маркетингом. Впаривают разную дрянь. Татьяна несколько раз повелась, накупила никчемностей китайских. А те, знай себе, руки потирают, да салатики жрут.
   Сколько раз ссорился с Татьяной из-за них. Доходило до того, что общались через записки, прикрепленные магнитиком к холодильнику.
   Что не увидит брательников больше – еще один жирный плюс.
   Но есть и жирный минус – дети. Ну, положим, сын Витя как-нибудь переживет, а скорее всего, и не заметит перемен. Живет ведь внутри компьютера, отупевает. С ним все ясно, он на Арбате ни разу не был.
  А вот с Галчонком посложнее … Ну, ничего, сладится как-нибудь. Дело-то житейское. Поймет, когда подрастет.
  Владимир открыл дверь и вошел в коридор. Ключи оставлю, но без демонстраций, решил он и положил связку у зеркала. Предусмотрительно не снимая обуви, он прошел на кухню.
  Жена сидела за столом спиной к нему. Ее плечи подрагивали. «Какая сволочь донесла?» - промелькнуло в голове, и Владимир невольно остановился. Домашние заготовки куда-то запропастились, и он было открыл рот для экспромта, как вдруг увидел на столе конверт авиапочты и раскрытый тетрадный листок, исписанный знакомыми старательными буквами. Владимир протянул руку, взял письмо и поднес его к глазам.




                Здравствуйте, дорогие мамочка и папочка!

    Я пишу потому, что не могу больше терпеть. Оля, та девочка, с которой мы познакомились, оказалась просто хулиганкой, они с девочками из нашей палаты бегают в магазин за сигаретами, ночью не спят, бесятся и другим не дают спать, я всю ночь не спала. Я, кажется, заболею, потому что ночью они налили в постель мне воды и украли одеяло,  было холодно, а у меня была мокрая голова и ночная рубашка. Они каждый день ругаются матом и издеваются надо мной и над двумя другими девочками, они воруют мои вещи из тумбочки, кидают друг другу мою подушку, а сейчас они взяли мои шорты и повесили на окно.
   Мамочка, пожалуйста, забери меня отсюда, если ты не хочешь, чтобы я мучилась. Или тебе хочется, чтобы я отдохнула? Я лучше отдохну в Москве, чем здесь. Или тебе жалко денег, которые вы потратили с папой, чтобы достать путевку? Или хлопоты, которые я вам принесла? Вы как хотите, но я бы мечтала, чтобы вы меня забрали. Если ты не хочешь, то присылай мне почаще письма. Кстати, я конверт взяла у вожатой. Она у нас очень хорошая, а девчонки называют ее крысой.
    Мочи моей нет, приезжайте!
    Целую, Галя.

   Дочитав, Владимир бережно свернул письмо и положил его в конверт, прочь с глаз. На всякий случай освежил в памяти обратный адрес: «Рузский район, дер. Воробьевка, детский лагерь «Березка». Недалеко совсем. Потом поднял со стула всхлипывающую жену и прижал ее к груди. «Успокойся, родная, - прошептал ласково. - Завтра же с утра поедем выручать нашего Галчонка»
   Татьяна доверчиво успокаивалась. Вскоре они обнимались на смятых простынях супружеской кровати. Он все поглаживал женины волосы и повторял: - «Все будет хорошо» до тех пор, пока та не уснула. А Владимир еще долго лежал на спине и смотрел в потолок. Казалось, мужчина не замечал, как пугающе регулярно мигает дисплей обеззвученного сотового.
   


                МОЙ БЫВШИЙ МУЖ


    Зима. Не сезон. Вагон полупустой, не то, что летом, когда на это направление билетов не достать. Даже и хорошо, что пассажиров мало. Хлопот меньше.
     Пожилая одинокая проводница разносила чай. Ей было удобно в качающемся вагоне, это был ее второй дом, и, как гостеприимная хозяйка, она потчевала гостей. А может, вагон был ее первым домом? Здесь она хоть кому-то нужна. А там? Пустые комнаты, холодная кровать. Ни детей, ни мужа. Тоска зеленая. Но уж лучше одной, чем с тем мужем, который был, натерпелась от которого, язва от которого незаживающая.
   Проводница постучала в купе. "Заходите", - услышала. "Чайку?" - спросила. "С удовольствием", - ответила одна из пассажирок, а вторая только кивнула, и продолжила свой невольно прерванный рассказ:
  -  "... Мой муж, то есть мой бывший муж - большой чудила. Носки он стирает так: утром кладет их в трехлитровую банку, насыпает сверху полкилограммовую пачку стирального порошка и заливает горячей водой. Потом он закрывает банку крышкой, берет ее под мышку и уезжает на работу. Да, совсем забыла, характер работы у него разъездной, а банку он ставит в багажник машины.
    Вообще у моего бывшего мужа светлая голова, когда не пьет. А когда он пил, мы ругались, вернее, ругалась я, а он хохотал и лез обниматься. Один раз после ссоры он заявился ко мне на работу с огромной охапкой роз. Я выставила его, так он тут же выпил в коридоре, лег на диван для посетителей, обсыпал себя цветами и уснул. Вы представляете?
   Когда у моего бывшего мужа бывала легкая стадия опьянения, он любил устраивать дома вечера классической музыки. Усадит меня в кресло, сам пристроится на ковре у меня в ногах и врубает какого-нибудь Вивальди, жестикулирует при этом, дирижирует. Комментирует примерно так: "Вот, вот, вот, вот, вот, сейчас, через два такта, послушай,  стаккато какое, а вот, вот, вот, вот, вот, послушай,  флейта вступает". Еще и подхрюкивал от наслаждения. Вы представляете? А я ненавижу классическую музыку. Она мне на мозг давит. Я от нее сплю плохо.
  В средней стадии он превращался в транжиру. Однажды на юбилее своего институтского товарища оплатил весь банкет, а там было порядка пятидесяти едоков.  А ведь его товарищ тоже все оплатил заранее. Вы представляете?
   В сильном подпитии мой бывший поминутно лез целоваться, а меня просто мутит от спиртного духа. Но разве его остановить, бугая такого двухметрового?
  У него проблемы с суставами, и я как-то уговорила его поехать в санаторий на кавказские минеральные воды. В первый же день он отметил приезд, потом пошел на базар, купил ведро клубники, сел с ним у столовой и раздавал детям. Вообще-то муж добрый, любит детей, но случился скандал. Те больные, кому не досталась клубника, устроили в столовой разборку: как так, почему им не досталась ягода, почему к ним дискриминация, они такие же деньги платили, как и оклубниченные. Обслуживающий персонал растерялся и был зол на моего бывшего мужа. Правда, вскоре обслуживающий персонал столовой его полюбил, и по его требованию, вопреки всяким правилам, разносчицы подавали ему вино и коньяк. Еще бы, после каждого приема пищи он бросал на стол деньги, не считая, и это при оплаченной-то путевке! Вы представляете?
  Там же, в санатории, мой бывший муж затеял конкурс-дегустацию. Вечером он поставил перед актовым залом три бутылки коньяка - прасковейский, кизлярский и дербентский. Ими он угощал всех желающих. Победил с большим отрывом прасковейский. Когда бутылка с ним обнажила донышко, дербентскую опорожнили только на треть, а кизлярский чуть приголубили. Правда, вскоре допили все и горланили песни, нарушая покой непьющих больных. А главврачу Антонине Петровне тяжело пресечь такое нарушение. Она при нем строгость  не держит. И то сказать, медом, что ль, у него где намазано? Кого угодно к себе расположит.
   Однажды я ушла от своего бывшего мужа. Понарошку, конечно. Надеялась, что хоть так его образумлю. А он потом сказал, чтобы я не возвращалась, раз бросила его, что я не поняла, хоть и жила с ним пятнадцать лет, что его бросать нельзя. И еще пожелал, чтобы я лучше себе нашла.
    Мы развелись. Он оставил мне все. С тех пор я свободная женщина с двухкомнатной квартирой в центре.
  В прошлом году мой бывший муж женился на медсестре из того самого санатория и переехал к ней в захолустье. Вы представляете? Теперь новая жена терпит его пьянство и кладет ему грязевые аппликации на суставы. Она на двенадцать лет младше меня.
    Что ж, свинья грязь всегда найдет".
  Женщина закончила свой монолог и тяжело вздохнула. Вагон убаюкивающе покачивался. Нетронутый чай медленно стыл.
- Куда же Вы теперь едете? - спросила попутчица.
- Вот, проведать его решилась. Как он там без меня? - ответила женщина и засобиралась спать.
  Проводница неслышно выскользнула в коридор, вытирая салфеткой невольную слезинку.
 В купе установилась тишина. Только колеса стучали, да чайная ложечка в стакане отбивала свое неспешное стаккато.



                ОДНАЖДЫ В АВТОБУСЕ


     Сначала на два передних сиденья плюхнулся провинциальный пенсионер. Женщина  безошибочно определила  статус крепкого безбородого старика по соломенной шляпе моды пятидесятых, по  рубахе навыпуск в мелкий горошек, по шумному выдоху колбасно-чесночной смеси, быстро вытеснявшей из автобуса дух соляры. Да и холщовая сумка его с чебурашкой, через которую переваливалась сосисочная гирлянда, сама за себя говорила. Из доперестроечного прошлого раритет. Приезжий  полуобернулся к ничем не примечательной женщине среднего возраста, что сидела позади, и спросил: - Женщина, на Воронцовом поле скоро слезать?
    - Через одну, - охотно ответила женщина, поддержав легенду о знаменитом московском радушии, но тихим шепотом   беззлобно констатировала. - Деревня!
     Чего уж там уловил в ее интонации приезжий, отчего проникся, то один Господь ведает, а скорее всего ни с того, ни с сего пустился он в разговор. Просто натура его такая, компанейская, что-ли.
    - Внучку еду проведать, - пояснил зачем-то он. - Она в институт поступила. С первого раза. В общежитии живет, отписала, что уютная комната, три койки всего. Вот, гостинцы везу, - в доказательство пассажир резко встряхнул сумму. Внутри что-то звякнуло, тренькнуло и булькнуло, сосисочная гирлянда опала, и наверх вытолкнуло нечто жирное, завернутое в газету.
   - Сало домашнее, - похвалился дед, перехватив любопытствующий взгляд женщины. - Уважает Анютка его, враз кило схрумает под хлебушек. Хорошая девочка, теперь таких мало. О братишке всегда заботилась, то конфету купит, то нос подотрет, пусть и сводный он, от приблудного папашки. Хотя соседский Ванька тоже хорошую нашел, Светочку Скворцову, врачихи участковой младшенькая, переехал к ней в прошлом месяце на бульвар Суворова Александра Васильевича, генералиссимуса, а все матери жаловался, что не на что девушку мороженным угостить. И то сказать, ЖБИ обанкротился - это раз, ремонтный закрыли - это два, насосный екнулся - это тебе три, молокозавод сколько раз сокращали, и не упомнить. Это как, нормально, скажешь? А цены? Я хожу по субботам в баню. В прошлом годе стоила пятьдесят рублей, потом подняли до ста, потом смотрю, мамочка родная - сто пятьдесят целковых, а в последний раз двести отдал. Ты представляешь? А было время - двадцать копеек помывка стоила. Помнишь? Хотя куда тебе, молодая еще. Я к баньке сызмальства охоч, и с дедом парился, и с отцом, он у меня по плотницкой части. Такие мебеля делал, пальчики оближешь! Не чета нонешним. А давеча я с жокеями разговорился, они тама перед скачками вес сбивают. А что, верных пару кило сбрасывают.  Парилочка - она ведь способствует. Чайком особенным напоили, с травами. Даже без сахара вкусен. Хорошие ребятки. Знаешь,  у нас в  Пятигорске коней высоких пород растят. Насибов Коля в 65-м на Анилине приз Европы взял. А знаешь, почем потомка Анилина продали?
    Увы, цену рысака узнать  не удалось, поскольку объявленное водителем Воронцово поле заставило говорливого пенсионера стремглав покинуть салон.  В дверях он едва не зашиб субтильного молодого человека в пыльных ботинках. "Унылый бакалавр" - почему-то подумала про нового пассажира женщина. Скорее всего, из-за возраста, а, может быть, по безликому одеянию. Простецкие джинсы в крупную оранжевую строчку, серая толстовка с блошиного рынка - неудачник какой-то.
   Молодой человек прижимал к уху старенькую Моторолу и отрывисто говорил значительные слова: - Все продавайте. Надо зафиксировать. Индексы нестабильны. Волатийность третьи торги.
    Это было неожиданно, поэтому женщина изменила первоначальное свое мнение и, когда "унылый бакалавр" сходил на Таганской площади, вяло подумала: - Или не бакалавр?
     Тут же на свободное место присела чернявая девушка, на шее у нее блеснул кулон-полумесяц, и ... в автобусе случился национальный скандал. Пожилой поджарый кавказец в феске, которого девушка, судя по всему, не заметила, да и мудрено заметить, ведь он после вошел,  поднял шум из-за того, что та не пропустила его вперед.
- Ты не мусульманка, ты обезьяна! - взвизгнул он.
- Зачем вы ругаетесь? Я же не называю вас плешивым облезлым орангутангом, хоть вы и похожи, - неожиданно ответила барышня.
  "Не мусульманка, значит", - определила женщина. Понял это и кавказец, только и пробурчал: - "Чтоб тебя в свиной шкуре похоронили".
   На этом конфликт себя исчерпал, да и вышли они на следующей.
 Освободившееся место тотчас заняли две девицы - беленькая и рыженькая, из хохотушек и болтушек.
  Стрекотали товарки непрерывно. Через слово поминали какого-то Витька, парня разбитного и беспутного. "Ты о Витьке пока забудь, - напутствовала рыжая. - Он Машку спьяну оприходовал, а та, сама знаешь, из КВД не вылазит, прописалась там, Венера Фалосская".
     Женщина поначалу не прислушивалась к их легкомысленности, пока не расслышала фамилию - Молчанова. "Алена, из 17-го дома, ну, вечно мечтательная такая", - объясняла рыжая блондинке.
   Женщина напряглась, а рыжая, между тем, докладывала: - Витек ее с пол-оборота оприходовал. На спор.
    Блондинка в ответ хохотнула и подтвердила про Витька: - Он могет, кобелина. Шустряк редкостный.
   - Прикинь,  Витек-то ее, глупую, для коллекции, а та влюбилась, проходу не дает. Замуж хочет, дуреха. Подумала бы, ну какой из Витька муж? Смехотура. Бабник, пьянь и без денег. Но, красив, подлец, хоть на обложку вешай, - рыжая причмокнула. - В любовники в самый раз будет.
    - Если это та самая Алена, что из второго подъезда, то понятно. На третьем месяце фифа, а на аборт ни в какую. Кобенится. Витек извелся весь.
    Последние сомнения отпали, сплетничали о ее дочке. Она такая, подумала женщина, безоглядная, упертая. В бабку-оторву, Зою Николаевну, покойницу, уродилась. Та только на ее глазах пять мужиков прогнала. Бывало, не успеешь притереться к новому "свекру", а тому уже с вещами на выход показано, будьте любезны, мон ами, а очередной хахаль с чемоданчиком в предбаннике топчется. И ведь с каждым намечала серьезно, до доски гробовой. По-честному.
  Эх, Аленка, Аленка, бедная моя доченька. Женщина закрыла глаза, и замелькали картинки: сморщенный маленький комочек протягивает медсестра, ребенок гримасничает;         руки вплетают в косичку белый пышный бант, а непоседа вертит головой; малышка стоит на табуретке у новогодней елки и, непримиримо картавя, декламирует Агнию Барто про Таню, уронившую в речку мячик. И еще - она, счастливая жена и мама, смотрит с высокого пирса, а где-то далеко на пляже, напоминающем рассыпанную цветную карамель, среди зонтов, надувных кругов и матрацев Миша ведет дочку к желтому банану, а та упирается, будто боится, но как-то понарошку сопротивляется, для виду, хочет, чтоб уговаривали.   
   Как же быстро убежало времечко!
 Предупреждала же Мишку - следи за дочкой, составь нормальную библиотеку. Поначиталась в детстве Цвейгов да Мопассанов разных... Вот и дождались очевидной неочевидности. Что делать-то теперь? Миша ведь, как узнает, сразу из этого неблагополучного малолетки душу вытряхнет. Зря, что-ли, его в молодости звали Мишка-псих. Было за что, она-то помнит, как из-за сущего пустяка муж  вляпался. Один бывший ухажер ее нехорошо обозвал, при Мишке-то, ну и получил в бок заточкой. Кто бы ей сказал до свадьбы, что Аленка в Мордовии зачата будет, посмеялась бы над шуткой глупой.
      Зоя Николаевна еще долго ее попрекала, все пять лет нос воротила. Да больше...
    Девицы тем временем переключились на какого-то Борюсика из ресторана, следом на Залетову, у нее серьги зашибись и ваще... , пацаны липнут. Еще про шнурков обсудили, которые достали по самое немогу. Занудствуют без конца. Тут женщина вовсе не въехала. Да неинтересно уже ей было.
    Она почти не вслушивалась, разве только машинально.
  Вскоре болтуньи сошли, следом объявили ее собственную остановку, потом в крышу автобуса забарабанил дождь, и запотевшие стекла размазали огни панельных коробок, а женщина все ехала и ехала...




                ПАТРИОТ




  Игорь Валентинович Паганюк третий день не выходил на улицу. Он боялся настолько, что даже не пил.  А если начистоту, и питья в доме никакого не было. В смысле, с градусами питья. Может оно и к лучшему, размышлял Игорь Валентинович, а может, совсем и наоборот, не помешало бы для разрядки злоупотребить.
  Девять иномарок во дворе, странный звонок из «телефонной компании», какие-то непонятные люди с лопатами на крыше соседнего дома … Обложили.
  Игорь Валентинович боялся и ему было стыдно. Обложили, и кто? И где? В родном городе, на родной улице, в родном дворе. И не выйдешь теперь во двор, а ведь когда-то в детстве на велике вокруг дома гонял, «Орленок» велик назывался. И в ножички играли с пацанами у боярышника – там земля помягче.
  И что теперь? Он был в синих семейных трусах и засаленной майке. Топили в этом году от души. Даже, пожалуй, лишнего тепла давали.
  Игорь Валентинович раздумывал третий день, но решился только сегодня. Мужик подумал  -  мужик сделал.
   И вот уже старая пишущая машинка «Olympia» с заправленным листом стоит на обеденном столе, и черная каретка вытерта от антресольной пыли, и юркие пальцы застучали по истертым клавишам с кириллицей:





Генеральная Прокуратура РФ                Федеральная служба  Безопасности РФ
Адрес: ГСП-3 125993 г. Москва                Приемная ФСБ России г. Москва 101000
Ул. Большая Дмитровка, д. 15 «а»                ул. Кузнецкий мост, д. 22, т. 924-31-58
Приемная – г. Москва, Благовещенский            спр.тел. 921-07-62 (круглосуточно)
переулок, д. 10
тел. для справок 928-70- 61, 291-606-66

                От Паганюка Игоря Валентиновича               
                (паспорт 45 96 354349,  выдан 1-м
                паспортным столом ОВД  «Замоскворечье»
                Зарегистрирован по  адресу г. Москва, пр. Заварова д.8 кв.82.
                Проживаю по адресу:  Монетчиковский пер. д. 18. кв. 7.
                Конт. тел.: дом. 84952313876 сот.89160766954)


          Направляю в Ваш адрес обращение на тот случай, если ситуация станет неуправляемой. Вовремя поняв, что происходит и не дав превратить квартиру моей мамы Паганюк Ирины Петровны, принадлежащую ей на правах собственности (ул. Декабристов, дом 49, корпус 5, квартира 197), в перевалочную базу (временное убежище) нелегальных мигрантов из Китая, я невольно навлек на себя гнев организаторов, обнажив их истинную сущность.
       В начале 2009 г. я от имени мамы (1937 г. рождения, ветеран труда, награждена медалью «Восемьсотлетие Москвы», в настоящее время проживает со мной, её муж  Паганюк Валентин Павлович – летчик-испытатель, погиб при исполнении служебных обязанностей в 1964 г. при испытании вертолета МИ-10) через организацию по недвижимости заключил договор с гражданкой Китая Олей - Вэнь Бо (паспорт 14 №999435718 выдан гос. министерством безопасности КНР 23 августа 2003 г. , адрес: г. Харбин, тел. 89060597159) на год на проживание её в  указанной выше квартире. Почти в течении года данная гражданка, представившаяся как переводчица, работающая на Даниловском рынке, жила очень тихо и ничем не привлекла к себе внимания со стороны, продолжая заниматься русским языком, о чем свидетельствовало множество учебной литературы. Через полгода по причине замужества (как она объяснила) уехала к себе на родину. При этом она пожелала оставить за собой квартиру, а в период отсутствия ее брат Иван (настоящего имени не знаю, 34 года, получил экономическое финансовое образование в Калининграде по обмену, женат на российской гражданке, имеет от нее ребенка, проживает в квартире тещи в районе м. Бабушкинская, купил себе дополнительную квартиру, работает в Китайском банке т. 89067487769)  должен был платить за Олю, что он исправно делал до определенной поры. Когда мы производили расчеты,  мне неоднократно приходилось встречаться с ним в разных местах - в районе метро Бабушкинская, ВДНХ (за гостиницей Космос в кирпичном доме есть другая гостиница, где он у своих соплеменников брал деньги), а также в банке. Но к очередному сроку китаец Иван на телефонные звонки не ответил (тел. оказался заблокированным), я поехал  в банк, в надежде встретить его там, но двери банка  оказались опечатанными с формулировкой «Не вскрывать до распоряжения администрации». После всего этого я поехал на мамину квартиру, чтобы убедиться, что там все нормально, но оказалось, что за это время Оля сменила замки и попасть в квартиру я не мог. На следующий день я приехал снова и вызвав представителей милиции по 02 сломал железную дверь. Невыносимый запах протухших продуктов в холодильнике указывал на то, что в квартире давно никого не было. Обнаруженный ноутбук был изъят сотрудниками милиции для оперативной разработки, как они сказали. Через день объявился китаец Иван, который очень расстроился по изъятому ноутбуку, сказав, что на нем находится очень важная информация. На следующий день он получил компьютер назад. Мы уладили все вопросы, а через два месяца в конце ноября 2009 г. приехала Оля со своим мужем.
      7 января 2010 г. мне позвонил Иван и объяснив, что Оля была вынуждена срочно уехать и приедет вновь в марте попросил, чтобы в квартире пожил китаец Леня (тел. 89262362666). 
      8 января Леню на квартире я не застал, там была китаянка без имени (т. 9267338338), которая приехала на черном Опеле джипе и попросила пожить это время двум китаянкам, на что  я и дал согласие, получив с нее плату за январь в размере 14000 руб.
      11 января мне позвонила соседка Ирина из квартиры № 195 напротив и сообщила, что утром она насчитала 9 выходящих китайцев. Я решил немедленно разорвать все отношения с китайцами и созвонившись с Иваном, на следующий день 12 января в 10 часов назначил ему встречу на квартире, чтобы произвести окончательный расчет и расстаться.
      12 января в 10 часов прибыв на квартиру и не застав там Ивана я обнаружил, что замки опять сменены, а в квартире кто-то есть. На звонки и предложение открыть дверь никто не отвечал. На телефонные звонки  всем китайцам, с которыми я имел контакт мне звучало, если они отвечали, что-то невнятное типа «..я  за городом» или «..подъеду через полчаса- час». Но ни через полчаса и тем более три часа никто не появился. Я вызвал сотрудников милиции по 02 и двух своих товарищей, которые должны были привести  мою маму и инструменты. За время ожидания пришла соседка с нижнего этажа кв. № 187 и рассказала, что сидя на улице на лавочке она стала свидетельницей того, как 12 китайцев вышли из подъезда, сели в микроавтобус и уехали. Так как сотрудники службы спасения отказались вскрыть дверь, несмотря на присутствие двух представителей милиции и законного владельца, я сам взломал дверь, которая оказалась запертой изнутри. В течении двух часов, которые потребовались, чтобы вскрыть дверь, с улицы появился один китаец. На предложение открыть дверь или сказать, чтобы это сделали его соплеменники, находящиеся в квартире, он ответил, что у него нет ключей (тогда зачем он явился?) Увидев плачущую маму, сидящую на ступеньках лестничной клетки, я не смог сдержать эмоции и его спасло только то, что меня удержали товарищи и присутствие милиции и он быстро исчез. В квартире оказалось 5 человек (три китайца и две китаянки, все возраста 20-25 лет). На вопрос предъявить документы они ответили сотрудникам милиции, что документов нет. В этот момент появилась их представитель – китаянка переводчица, с которой я разговаривал утром  и она заверяла меня, что будет через полчаса. Надо полагать, что она ждала снаружи и ждала пока я открою дверь, о чем ей сообщили по сотовому телефону находящиеся  внутри, чтобы она их выручила. Так как  в её присутствии для меня уже не было никакой нужды, я вытолкал её из квартиры и сказал чтобы эта «сука» больше здесь не появлялась. После чего представители милиции увезли пятерых китайцев в местное отделение. У меня в квартире остались их вещи и не только сумки, чемоданы рюкзаки и множество оборудованных спальных мест, а также мешок картошки  и  холодильник полностью забитый кочанами капусты. На следующий день я установил новую железную дверь за 8070 руб. По дороге домой мне позвонил неизвестный (тел.  495 3993425) с явно выраженным кавказским акцентом и сказал, зачем я обидел китайцев и что он хочет встретиться со мной лично, когда они будут забирать свои вещи, на что я ответил ему, что с китайцами я больше не хочу иметь никаких дел, а их вещи мне не нужны, а также кто возместит мне затраты на новую дверь и пропавший пылесос. За январь месяц они заплатили 14000 из которых 3500 они прожили неделю, а оставшиеся 10500 руб. после произошедших событий я готов был вернуть. Мы договорились встретиться во вторник 16 января на квартире, предварительно созвонившись.
     Могу предположить по косвенным признакам, что Оля никуда из страны не уехала, а переехала на другую квартиру. Её одежда  в шкафу, маленькая стиральная машина и микроволновая печь, которыми она пользовалась исчезли вместе с ней. Если она собиралась бы вернуться, как сказал её брат, их она оставила бы, а забирать в Китай стиральную машину и микроволновую печь это все равно, что в Тулу ехать со своим самоваром.
  Соприкоснувшись изнутри с их системой, я прекрасно понимаю какие глобальные задачи своей страны они решают и кто для них есть мы. И Иван и Оля это не простые  китайцы коммерсанты, слишком сильно они отличаются от своих соплеменников – они решают здесь в России великие задачи Китайского руководства, которому недостаточно тех квот и рабочих виз, которые выдаются официально властями РФ.
  Из всего сказанного видно, что известно мне намного больше эмоций, слишком скрытный этот народ для других. Хотелось бы надеяться что я ошибаюсь.
  Передать это сообщение в соответствующие органы меня побудил гражданский долг, характерный для каждого советского человека.


   Игорь Валентинович на секунду замер, но, встряхнув длинные сальные волосы, с яростной решимостью поставил внизу размашистую подпись. Следом допечатал ее расшифровку.               
  Затем он спокойно перечитал заявление, поставил запятую перед «что» в предпоследнем предложении, споткнулся в конце на слове «советского», вычеркнул его, задумался надолго, передумал и надписал поверх печатными буквами «советского». Так лучше.
  Игорь Валентинович вновь подошел к окну. Шаг его был заметно тверже. Во дворе стояли пять прежних и четыре новых, незнакомых авто. Пересменок затеяли, понял он. Все ресурсы задействовали. Так просто не выпустят. А может, не решатся при свете дня? Не в Чикаго ведь? Не в Шанхае?
  Вдруг Игоря Валентиновича осенило. А зачем самому-то на почту? Попрошу соседку, Марью Петровну. Кто на нее подумает, на одуванчика божьего? И отказать не посмеет. Он ей как-то подсолнечного масла одолжил полстакана, так до сих пор не вернула.
   Игорь Валентинович в который раз подошел к окну и показал фигу. Накоси, выкусите!
  Потом он вернулся к столу, заклеил конверт и, насвистывая веселую опереточную мелодийку, пошлепал в прихожую. Что, съели, китаезы? Дырку от бублика вы получите, а не Паганюка.



               
                СУДЬЯ


    Черная жирная ворона с дохлым крысенком в клюве шумно приземлилась на карниз и изготовилась к завтраку…

    В этот же момент по другую сторону зарешеченного окна рыжеволосая секретарша торжественно провозгласила: "Встать, суд идет!"

    Защитник, прокурор, немногочисленная публика из потерпевших, из родни и знакомцев преступника и прочих любопытствующих бездельников подчинились команде почти одновременно. Лишь подсудимый, выждав нахальную паузу,  нехотя оторвал задницу от скамейки и еще исподлобья зыркнул на судью.

    От последнего не укрылось поведение подсудимого. «Что ж, - беззлобно подумал судья, - сегодня твой допрос, настоишься еще, сявка, без ног в крытку упакуют. И поостерегся бы взглядами старших буравить, у хозяина за такое вальты враз загасят».

 Судья оглядел залу, чуть кивнул прокурору и поставленным голосом изрек привычное: "Прошу садиться. Продолжаем слушания уголовного дела № 678/69. Государственный обвинитель, приступайте к допросу подсудимого".

  Прокурор вмиг оживился и, не сверяясь с блокнотом, который чуть нервно теребил в руках, спросил: "Брагин, расскажите нам, что Вы делали в тот день, когда убивали гражданина Сапрыкина, 78-го года рождения?"

- Протестую, - вмиг отреагировал защитник. - Давление на подзащитного.

- Переформулируйте вопрос, Владлен Петрович, - согласился судья.

- Расскажите, Брагин, что Вы делали 27 мая в 19-15 по адресу Басманная 12, кв. 56? – переформулировал прокурор. – И встаньте, подсудимый. На вопросы положено стоя отвечать. Пора бы уяснить.

   Брагин встал и понуро как-то забубнил, убаюкивая слушателей: "Ну, зашел я, значит, к этому Сапрыкину, так, мол, и так, говорю, типа склонял мою жену к сожительству, ну он под пушкой-то и сознался: "Да, мол, было дело, попутал бес". И на колени как бух, я ему – молись, говорю, гад ползучий…"

       Судья почти не слушал. Дело яснее ясного. Замели Брагина с волыной на свежачке, чистосердечное даже выбивать не пришлось, да и свидетели нашлись, и мотив. Короче, полный ушлепок. Судью всегда удивляли подобные типы: придут, затеют правилово, вечно толкуют что-то терпиле, объясняют, за что они того кончать собираются, совсем не понимают, что фактически с покойником разговаривают. Какая тому разница, какая в том польза? Все одно, через минуту далеко будет. Не до житейских мелочей там. От этой говорильни одни хлопоты потом: или соседи услышат, они чуткие на ухо в наших панельных скворечниках, или сам несчастный изловчится как, включит думалку напоследок, пораскинет, чем осталось, чтобы смерти преждевременной избежать, глядишь, изловчится потасовку какую затеять. А сколько раз случалось, что убивца самого кончали по самообороне. Нет, умные люди так не делают. Куда лучше, коль неймется, подкараулить вечером в подъезде, да ломиком по башке, или ножичком под третье левое ребро. Тихонечко, ласково, без огнестрела и кипиша беспонтового, а если уж душе приспичит с ворогом  шумно потолковать напоследок, то он бы лично посоветовал предварительно в брюхо тому шмальнуть. Верное дело. Умирать будет мучительно, но в сознании. Вот пока обидчик на паркете или там на коврике корчится, и выскажи ему, что накипело, за что ты его так, и какая тварь он.

   Но чтоб с гарантией в цвет попасть, то лучше всего найти человека бывалого, из тех, для кого, что майло на вену бросить, что приблуду в печень – один хлеб, лишь бы без кидалова потом.

- Где пистолет раздобыли, Брагин? – спросил между тем прокурор. – Наивные показания Вы дали на предварительном следствии. Прямо скажем, детский лепет какой-то. И на суде будете утверждать, будто пистолет Вам оставило неустановленное лицо? Этакий человек-невидимка?

 - Так и есть, неустановленное оно, - заюлил обвиняемый. – В пивном зале случайно познакомились. Само собой,  выпивши были. Он куда-то засобирался и пакетик забыл. Я подобрал, домой, значит, принес, а внутри, гляжу, ужас какой – револьвер. Ну и сунул его на антресолю от греха подальше. Так и пролежал он  там лет пять.

   Врет, сразу распознал судья, и врать не умеет. Ведь что главное во вранье? Детали! Вот он, когда к любовнице на выходные выбирается, жене говорит, что в Екатеринбург какой откомандировали, или, для разнообразия, в Липецк, на расширенную коллегию. Потом супруге докладывает, как принимали. Лежат в обнимку на койке, а он ей грудь поглаживает и нашептывает: "В храм святого Николая водили, свечку за твое здравие поставил восковую, чтоб горела подольше, восемьдесят пять рублей стоит, фасад там не очень, в щербинах, отремонтировать бы надо, а ужинали потом в ресторане «Охотник», там кабанья голова на стене и рога лосиные, а квас какой фирменный! На изюме и хлебных корочках! Уж, прости, до дома не довез,  в поезде не удержался – выпил".

   Вот как пургу гнать надо. Творчески. А этот гундосит какую-то белиберду. Видать, адвокат подучил. Внушил, что соучастника лучше не выдавать, иначе заранее обдуманные намерения пришьют, подготовку запланированную, а без нее можно и состоянием аффекта отделаться, если карта правильно ляжет.

      А как карта ляжет, судья еще не решил.  Он ведь по натуре своей добряк. Мухи зазря не обидит. За прошлый месяц только одному коррупционеру по высшему пределу выписал. Не будет выпендриваться. И то сказать, когда имущество недвижимое в Абрамцево досматривали, то в домишке на 540 квадратов среди прочего выявили холодную комнату для шуб. Эк, куда хватил. Не по чину. У него у самого такой нет при всей его выслуге и заслугах. Нет, уж, милок, скромнее надо быть. Хоть и был сигнал сверху за взяточника этого, да не того уровня звоночек, так что принципиально приговорил, надолго. Пусть покрутятся теперь, коль договариваться нормально не научились. Нехай в Верховный малявы засылают.

  - Да не хотел я убивать-то, тем более из-за бабы, - гнул свое обвиняемый. – Наобум пальнул, для острастки.

  - И так три раза в область грудной клетки и контрольный в голову? – саркастически заметил прокурор, обращаясь к публике.

    Публика заулыбалось, даже те, которые из родни убиенного. Улыбнулся и судья, он юмор ценит. Вот на прошлой неделе, судил угонщика, ну и понравился ему паренек. Когда угонял отечественную тачку, то на ее место ставил поллитровку запечатанную, чтоб автовладелец бывший утешился. Если иномарку брал, то на вискарь раскошеливался. И погремуха у него была презабавная – Наф-Наф. Судья пареньку с отсрочкой дал под немое изумление обвинения. Теперь прокурор протест строчит. Зря он это, там отчим депутат.

- Вот Вы, подсудимый, про смазку не упомянули, - наседал тем временем государственный обвинитель, - а экспертиза показала, что пистолет подвергался регулярному уходу. Том пятый дела, страница 78. Как же это согласуется с Вашим утверждением, что он пять лет на антресолях пролежал?

- Так вещь же, чего ей зазря ржаветь? – начал было оправдываться Брагин, но его немедленно перебил адвокат. Он вдруг ехидно так, но достаточно громко, замечает: - Мой подзащитный воспитывался в рабочей семье, и мать и отец всю жизнь проработали на заводе «Серп и молот». В трудовых книжках одни благодарности. Поэтому ничего удивительного, что сына воспитали в соответствующих традициях, привили ему с детства уважение к инструменту.
 
- Причем тут родители? – оторопел прокурор.

- Прекратите препирательства, - неожиданно вскипел судья. – Ясное дело, в рабочих семьях с детства приучают детей к уходу за огнестрельным оружием, иначе бы и революция не состоялась в 17-м году, и от Юденича бы Петроград не оборонили. Вы лучше, Брагин, поясните, почему не с жены разборку начали? Пожалели?

- Не нашел ее, - простодушно ответил ревнивец. - Укрылась где-то сука.

 - Я тебе покажу суку, мокродел недоделанный! - немедленно отреагировал женский голос из зала. - Не дай бог тебе освободиться, всю харю раздеру!

     Публика загоготала. Пришлось призывать к порядку и пригрозить штрафом.

     Вот-вот, у дураков всегда не по уму, размышлял судья, пока пристав утихомиривал оскорбленную женщину. Наблудила баба, а кончают мужика. Глупый человек Брагин, Сапрыкин-то чем виноват, что с его женой замутил? Вот из-за таких Брагиных судья и  не связывается с замужними. Уж больно дурны бывают рогоносцы, особенно спьяну. Сколько он таких дел разбирал, и не сосчитаешь! Нет, куда спокойнее разведенок окучивать. Тут главное что?  Надежду в них поддерживать. Они за перспективу любые фантазии явью сделают. И, главное: ртуть-женщины эти разведенки, каждая вторая флик-фляк запросто может. Экспериментаторши. В постель идут, как на последний штурм. Вот только на исходе бабства будет им скверно. Такие быстро свертываются, как молоко натуральное. Но то когда еще, а сегодня черпают плотские удовольствия пригоршнями и с другими делятся щедро.

       Допрос тем временем окончательно исчерпал себя, и судья объявил прения сторон. Сам же с тоской подумал: "Ну заладят теперь еврейский футбол, слушал он этих прений, переслушал. Порожняк. Скукотища. Даже цирики зевают.  Адвокат начнет заливать про любовь неземную подзащитного, про склонность к импульсивным поступкам. Еще и положительную характеристику из детского сада приплетет, потребует к делу приобщить, и всякими другими разными бумажками с печатями пошуршит, где прописано, какие общественные организации за душегубца мазу держат. Прокурор глаза потупит, и будет обвинительно наседать, что, мол, готовился убийца, хладнокровен был и вменяем, ствол в порядке содержал, смазывал регулярно, продавца оружия покрывает, с трупом разговорился перед смертью того, угрожал трупу. Ну и убедит судью в конце концов. Так что извини, друг мой Брагин, как мужика я тебя понимаю и где-то даже одобряю в чем-то, но чалиться тебе пять лет на общем режиме придется. Ничего личного, меньше никак нельзя, и так ниже нижнего предела.

      По-хорошему, и Зинку твою надо бы укатать. Неплохо бы и ей дерево полировать, на ее совести все. Через нее законопослушный в целом гражданин лютость в себе обнаружил. Но, увы, неподсудна, шалава. Теперь новую жизнь начнет. С другим хахалем уже. Тем более, что бюст у нее, как успел разглядеть судья, феноменальный. С таким не пропадет. Так что не видать тебе, осужденный мой Брагин, подогреву с этой стороны.

      Судья с удовольствием посмотрел на часы. Котлы-то у него козырные, мэром дареные. «Брегет» на платиновом браслете. Судья демонстративно постучал указательным пальцем по циферблату.  Авось дойдет до процессуальных сторон, что пора бы закруглять правилово, что пятница сегодня, короткий день, что пора на дачу судье давно, расслабиться после трудовой недели. Нелегкое ведь это дело - судить. Не каждому дано.

   А ведь еще последнее слово предстоит…

  … Ворона, наконец, закончила трапезу, подняла голову и лениво взглянула на судебную залу. «Надо же, всюду жизнь», - подумала она.

                ЮНОША И ДЕКАН


     Первое июля, пятница. Хорошо-то как!
     Заканчивался последний день очередного учебного года. Сколько таких лет за плечами декана? И не сосчитаешь. Завтра преподы разъедутся по теплым краям, дачам и санаториям, и наступит в Академии долгожданная тишина. А там и он, через недельку, отбудет до сентября в места отдаленные.
    Хорошо-то как!
    Декана немного штормило. Совсем-совсем незаметно. А что делать? Такой день, такой день. Как откажешь? Все кафедры ведь родные, столько лет выпестовывал.
   Декан подтянулся и почти ровно вошел на факультет. Методистки, молоденькие недоспелые девчушки, уткнулись в бумаги. Было прохладно, гудел кондиционер.
   Посреди комнаты одиноко стоял худенький юноша в форме МЧС. Он беспомощно озирался по сторонам.
   - Олег Сергеевич, к Вам вот посетитель, - доложила одна из методисток. 
   - Ко мне? – нарочито удивился декан и с укоризной взглянул на молодого бойца.
   - Мне декана бы, - промямлил тот и как-то ссутулился весь. Еще бы, оробеешь тут. Его прямо буравил взглядом  импозантный мужчина лет пятидесяти с проседью на надушенных висках и в дорогом бежевом костюме, не чета эмчеэсовской зеленой униформе с шевронами какими-то ребяческими.
   - Ну, я декан, - ответил декан и гордо выпятил живот. – Чему обязан?
   - Мне бы пересдачу отложить на сентябрь, - попросил юноша.
   - Бюджетник? Сколько долгов? – въехал с ходу декан.
   - Два. Информатика и математика, - доложил юноша.
   - Ну, математика - это разве долг? – удивился декан.
   - А как же, конечно, - ответил юноша. – Никто с первого раза не сдал. Там преподы звери.
   - Ну уж и звери, - добродушно сказал декан. – А вам бы я, юноша, посоветовал бы телевизор хоть раз в неделю включать.
   - Да я смотрю, просто работы много в последнее время. Может, пропустил чего?
   - Отменена математика с первого сентября. Вчера в вечерних новостях зачитывали указ президента. Подготовлен по представлению Минобра.
  - Как отменена? – опешил юноша.
  - Обыкновенно. Признана лженаукой. Продажной девкой империализма оказалась ваша математика. На западе это давно поняли, недаром и нобелевскую по ней не дают. Не верите, в Яндексе справьтесь.
  Юноша настолько изумился, что не услышал, как совсем рядом прыснули методистки.
  - Что же теперь?
  - А что теперь? Будете изучать цифроведение. Новый предмет, методическое обеспечение в соответствии с четвертым образовательным стандартом второго поколения, - пояснил декан и озабоченно поинтересовался. - У Вас калькулятор отыщется?
  - Да, есть. Мамин. И на телефоне еще, – ответил юноша и почему-то зарделся.
   Методистки хохотнули вновь, но осеклись под нарочито строгим взглядом руководителя факультета.
   - Это хорошо. Будет, на чем заниматься. Но не это главное, а главное, молодой человек, то, что долги на осень без перевода на договор по нашим академическим правилам, утвержденным там, - и декан со значением показал указательным пальцем правой руки на потолок, - мы можем оставить на основании документально обоснованных веских причин.  Так что приносите ходатайство от своего руководства.
  - На имя кого хо-хадатайфство? – еле выговорил сложное слово юноша.
  - Ректора, кого же еще? У нас все по-взрослому. А лучше – пусть самому министру просвещения в шапке будет.
  - А что писать-то там?
  - Так мол и так, такой-то имярек имеет большую нагрузку на службе, которая не позволила ему в установленный срок обеспечить сдачу долга. За отчетный период этим самым имяреком предотвращено столько-то землетрясений, в паводок спасено такое-то количество зайцев и крупного рогатого скота, потушено подручными средствами столько-то возгораний и так далее.   И чтоб подробностей мелких побольше. Для достоверности. А в конце фразу типа, что гарантируем своевременную сдачу экзаменов в сентябре-октябре текущего года.
 - Спасибо большое, - зачем-то поблагодарил юноша и под жизнерадостные взгляды девушек попятился к двери, но вдруг что-то вспомнил, резко остановился и спросил, чуть запинаясь. - П-последний вопрос, п-плиз. А имярек – это что?
- Это Вы, юноша. И все, свободны. Вы меня отрываете.
  Дверь немедленно закрылась, а декан развел руки и широко улыбнулся подчиненным. Вот мол с каким контингентом приходится иметь дело. Методистки дружно захохотали.
  … В понедельник на рабочем столе декан обнаружил фирменный конверт МЧС с соответствующей печатью. Внутри лежала бумага с таким содержанием:
 



                Ректору Академии новых технологий и
                инжиниринга, проф. Кудасову И.А.


    Лейтенант Полухин К.В. служит в МЧС с начала года. В отчетном периоде им упреждено два землетрясения ( 4,5 и 5 баллов по шкале Рихтера), три оползня, двенадцать крупных непогод и неучтенное количество незначительных стихийных бедствий.
    Находясь в режиме патрулирования, Полухиным К.В. подручными средствами потушено шестнадцать костров и много мелких возгораний, в том числе от непотушенных табачных изделий. Через дорогу переведено пятнадцать пожилых людей обоего пола (в том числе два по их непосредственной просьбе и один слепой неустановленного пола с собакой-поводырем).
   Используя технические средства последнего поколения, лично Полухиным снято с дикорастущих деревьев (предположительно хвойных пород) семь кошечек и один котик.
  В составе бригады управления МЧС по г. Москве им было принято родов у пяти собак и двух человеков (женского пола), спасено из водоемов пятнадцать рыб и рыбиц редких пород, занесенных в красную книгу.
  Ввиду чрезмерной загруженности Полухин К.В. не смог посещать некоторые занятия и сдать  в срок академическую задолженность. Просим в виде исключения не отчислять его из Академии и перевести его на второй курс с сохранением бюджетной основы обучения. Своевременную сдачу задолженности гарантируем.


Зам. начальника Управления
МЧС по г. Москве                генерал-майор А.С. Голованов

Копии отправлены: Правительство РФ, Министерство образования РФ, Конституционный Суд РФ


    Декан повертел писульку так и сяк, положил на стол и написал резолюцию: перевести на второй курс. Затем поставил размашистую подпись и рассмеялся. Как все-таки жаль, что он лично не знаком с генерал-майором Головановым А.С. Вот уж с кем легко было бы найти общий язык.
 


               
                ЗАЩИТА КОКОЕВА



  Петров проснулся в приподнятом настроении. Под душем, неспешно натираясь мочалкой, он напевал "Боже, царя храни". На кухне, когда он гильотинировал куриные яйца, и все то время, пока глазунья пузырилась на сковородке, он мурлыкал "Марсельезу". В комнате, пытая на гладильной доске белою рубашку, и без того наглаженную и накрахмаленную, он насвистывал "Интернационал".
   Повод для настроения у Петрова был железный. Сегодня споют его лебединую песню. Петров надел сорочку, ловко завязал узел узкого серого галстука, облачился в новый ненадеванный костюм, купленный специально по такому случаю, гордо оглядел себя в зеркале, прыснул немного лака на непослушную макушку и пригладил волосы. Вот теперь полный порядок, вот теперь он удовлетворен.
       В фойе Высшей технологической школы ему сразу бросилась в глаза бегущая строка: -   Защита докторской диссертации Кокоева Асланбека Загробовича состоится в 11-00 в зале заседаний диссертационного совета, аудитория 317 - А.
    Петров досадливо поморщился. Надо же, не могут написать без ошибок, надо ведь не Загробович, а Заграбович, а то какая-то несерьезная комедия выходит. Или черный юмор у кого-то такой? Но, похоже, кроме самого Петрова, никто не обращал внимания на мрачноватую очепятку.
  Краем уха Петров услышал, как тут же профессор Португалов говорил какому-то стороннему убеленному старичку в мешковатом пиджаке: "Исключительной красоты работа. Умница. Без преувеличения – веха, особенно методика расчета вторичных колебаний. Прорыв, настоящий прорыв, кто бы мог ожидать такого от чиновника? Изящно. Теоретическая часть просто блестяща, на нобелевскую потянет. Я бы лично присудил без колебаний".
 Петров зарделся от удовольствия. Приятно услышать такую оценку от самого Португалова, ведущего авторитета в их области, обладателя всех мыслимых званий и наград. Нет, не зря он выложился полностью, хоть и была мыслишка оставить кое-что про запас для себя. Ведь мог бы и попроще написать, но увлекся, уж больно красивая теория вырисовывалась, не частный случай какой-нибудь, а настоящая фундаментальность. Как же ее разрушить, гармонию эту чертову? Ни. За. Что.
  - А Вам, юноша, рекомендую сходить и послушать, - это уже профессор обратился непосредственно к Петрову. - По-отечески советую. Будет Вам пример для подражания на все времена. Да, именно так, пример для подражания.
     Эх, профессор, видели бы вы свой "пример для подражания" третьего дня!
  Петров поднялся в зал заседаний Докторского Совета. Тот постепенно заполнялся. В президиуме ученый секретарь раскладывала бумаги, на трибуне техник проверял микрофон, у проектора с ноутбуком устроилась помощница диссертанта и что-то там налаживала. Петров кивнул ей. Дамочка сделала вид, что не заметила. Вот зараза, узнала наверняка, не могла за неделю забыть, кому по поручению шефа тугой конверт передавала. Догадалась, поди, что начинка-то зеленая.
  Гордые все стали. Помощница, а туда же, бонапартствует, шефа копирует. Тот тоже гордец, как все выходцы с гор, предгорий и горных долин.  С ним, с Петровым, только раз встретился. Удостоили, так сказать, аудиенции, а куда деваться, кто ж их благородие лучше к защите подготовит, если не автор? Семь часов кряду взаимно мучились в  замминистерском кабинете.
  До защиты оставалось от силы минут десять. "Успею", - решил Петров, и быстро прошел в курительную комнату. Там он сделал несколько глубоких затяжек до того, как  прозвучало чье-то завистливое:  «Говорят, у Кокоева в престижном американском издании вышел цикл статей, отзывы самые что ни на есть, Парижская академия тоже интерес обозначила, приглашают на лекции в Сорбонну».
  Вот уж дудки, злорадно подумал Петров, какая Сорбонна? Какие лекции?  Загробович трех слов без бумажки не свяжет. Петров вдруг ясно вспомнил, как Кокоев почти по слогам читал свое выступление, поминутно спотыкаясь на незнакомых словах и терминах, как в панике разглядывал таблицы и графики, подготовленные для презентации. Потел постоянно.
   - Допустим, молодой человек, я этот материал за выходные освою, изложу достойно, - наконец сказал замминистра. - Но будут же дополнительные вопросы. Без них же никак нельзя?
     - Увы, Асланбек Заграбович, - развел руками Петров, - вопросы накидают обязательно, такова селяви, правила игры то есть. Но риски мы минимизируем.
     - Ну, ну, продолжай, - махнул рукой замминистра. - Только ты же понимаешь, у меня работы столько, что некогда было современные направления изучать, а институтскую программу подзабыл, да и устарела она наверняка. Вряд ли наверстаю до защиты.
   - Алгоритм наших действий будет следующий, - пояснил Петров. - Первое: часть потенциальных вопросов с готовыми ответами у вас будет под рукой. Эта услуга входит в общий пакет. Второе: если озвучат совершенно непонятный вопрос, отвечайте обтекаемо. Мол, спасибо за вопрос, я и сам понимаю, что эта проблематика требует уточнения и непременно учту Ваше мнение в дальнейшей научной деятельности. Третье: Эмма Марковна поработает с дружественными членами совета, раздаст порядка десяти вопросов, как бы с целью, ввиду ограниченного регламента на основной доклад, дать возможность диссертанту развить некоторые положения в ответах на дополнительные вопросы. Эмма Марковна просила передать, что членам Совета неплохо бы подготовить презентики. Скромные, но не дешевые - это ее слова были. Она сама и вручит с максимальной деликатностью.
  После таких разъяснений замминистра воспрял, повеселел и угостил коньячком из графина. Покидая высокий кабинет, Петров подумал, что хитрющая и пронырливая баба Эмма Марковна. Наверняка подарки себе оставит. А ведь это она втянула его в авантюру с докторской. Отказать заведующей кафедрой прикладной физики, где Петров доцентствовал, он не посмел. Чревато. И неумно.
    Тем более, что Эмма Марковна человек мстительный, без гуманитарной прослойки.  Многим жизнь поломала-покалечила. Фанера-бабец, и вместо мозга - древесно-стружечная плита, правда, высокого качества. А с виду – обычная перемакияженная тетка в телесах: гладенькая, пышная, розовощекая. Добродушная такая. Только когда улыбнется, то, кажется, что ее с минуту назад покусал оборотень. Весьма сомнительно, что она в зеркале отражается.
    Грудь у Эммы Марковны последнего размера, к поясу волнами спадает. Задница, что у бабы на заварном чайнике. При ходьбе она студнем перекатывается, причем совершенно беспорядочно, не повинуясь никаким законам прикладной физики. Выпуклости натягивали юбку в произвольных, отчасти неожиданных местах.  Масштабная штучка. В лифт вместе с ней садились только случайные люди, оставляя после поездки выгнутые стены кабины. В школе практически все лифты, кроме грузовых, при движении шаркают о шахту. Короче, высшего качества женя, предмет всеобщего вожделения. Солярис - так называет  Эмму Марковну за глаза профессорско-преподавательский состав. Менее образованные студенты окрестили ее проще - два кубометра.
  С Солярисом не связывались. Напротив, коллеги предпочитали добиться ее расположения. С такой фактурой она многое могла в высшей школе. А фамилия у нее - Мальчик. Эмма Марковна Мальчик – само по себе двусмысленное словосочетание, и ориентация соответствует: плотоядно поглядывает Мальчик на особей обоего пола. А после того, как ректор в качестве одного из показателей премирования профессорско-преподавательского состава ввел коэффициент личной удовлетворенности заведующего кафедрой, в глазах подчиненных частенько мелькает вопрос: «Как я, Ваша милость, удовлетворил (- ла) Вашу личную удовлетворенность в истекшем семестре?»
    Так что, когда два года назад Солярис попросила Петрова задержаться после работы для разговора и предложила подзаработать, отказать ей не было никакой возможности. "Вот что, Саша, - впервые назвала его по имени заведующая, - надо помочь хорошему человеку с хорошими деньгами и связями. Ты пойми, у него пенсионный возраст подходит, вот и подыскивает себе загодя теплое местечко в науке. С его липовой кандидатской из прошлого века, да без звания неавторитетно как-то. Что на визитке напишешь? Ректор или проректор, кандидат наук такой-то? В его-то возрасте?  Ты же у нас умный, вон какую статью в Англии опубликовал. Понимать должен".
    Петров понял ровно за пятнадцать тысяч долларов, и, как он подозревал, Солярис не меньше отхватила за посредничество и зеленую улицу. Если не больше.
   От воспоминаний Петрова отвлекло движение в курилке. Ученый люд торопливо потянулся к выходу. Начинается, понял Петров, и вышел вслед за остальными. В переполненный зал заседаний он протиснулся лишь тогда, когда ученый секретарь, худая жилистая женщина в очках и с пучком пепельных волос, дочитывала общую характеристика диссертанта. Она ровным невыразительным голосом перечисляла вехи  долгого и многотрудного пути горца.
  Президиум был в полном составе. Председатель совета умными жесткими глазами осматривал зал. На столе перед ним стояло легкомысленное "Буратино", как бы намекая, что Ипполит Матвеевич Кузнецов, несмотря на всю свою маститость и незыблемость, где-то в тайниках души сожалеет, что давно стал взрослым. Перед другими членами ученого совета стояла официозная минералка.
      На какое-то мгновение Кузнецов оперся глазами в Петрова, тот смешался и свои глаза отвел. "Знает?" - мелькнула мыслишка.
    После выступления ученого секретаря, к трибуне для доклада пригласили диссертанта. В зале установилась непривычная тишина.
   По поведению присутствующих было видно, что идет не рядовая защита. Старенькие члены совета не клевали, как обычно, носом. Их более молодые сотоварищи не писали и не читали что-то свое из подхалтурки. Приглашенные не переговаривались громким полушепотом. Нет, в этот раз все внимали, а Загробович почти без акцента докладывал. Что ж, надо признать, выходные не прошли для диссертанта даром. Он почти не спотыкался на трудных словах, а только замедлял речь.
    Следом с хвалебными речами выступили официальные оппоненты. Петров вспомнил, сколько труда он вложил в подготовку текстов. Тут ведь главное - не переборщить, да замечания вставить мелкие, не умаляющие научного значения, ну, и ответы подготовить развернутые. Это уж само собой.
    За первого оппонента Петров был уверен на все сто. Надежный товарищ и такса твердая. Диссертацию и автореферат не потребовал, попросил лишь отзыв на мыло выслать. Кандидатура Эммы Марковны. "Наш человек, золото просто, я его много лет прикармливаю, - сказала заведующая. - Отсебятины не допускает, если и планирует какие собственные фразы ввернуть, чтобы ученость показать, то согласует предварительно с заказчиком".
  Первый оппонент прочитал отзыв хорошо поставленным голосом, интонационно подчеркнул те места, что Петров курсивом выделил. Не подвел золотой человек.
  Второй оппонент тоже не отклонился от написанного, только в конце после непременного "Сделанные замечания не умаляют достоинств работы, а соискатель безусловно заслуживает присуждения ему искомой степени доктора физико-математических наук" вдруг брякнул: "Мы не позволим эту сугубо материалистическую диссертацию забрасывать философскими камнями".
   Зал откликнулся редкими смешками.
  Петров же напрягся, наступал самый ответственный момент - ответы на замечания и вопросы.
   Сначала все шло по задуманному сценарию. Диссертант уверено отразил одни замечания оппонентов и почтительно согласился с другими, обещав развить узкие направления в будущей научной работе, которой вскоре планирует посвятить себя целиком, настолько это увлекательное и важное поприще. Потом пошли домашние заготовки.  Диссертант предстал во всем блеске. Через час научной дискуссии председатель стал красноречиво посматривать на часы, но тут в ход обсуждения вмешался Португалов, задав интересный и конкретный вопрос по первому параграфу второй главы.
     "Пипец", - понял Петров.
     Загробович стушевался и промямлил что-то невпопад, ну совсем не то, не из той степи. У Петрова даже под ложечкой засосало. Португалов в недоумении пожал плечами. Остальные списали заминку на вполне понятное и всем когда-то знакомое волнение докторанта. Председатель так и сказал:  "Не волнуйтесь, Асланбек Заграбович, отвечайте на следующий вопрос". Выручил, короче. "Знает. В доле", - Петрову стало неловко, и он покраснел. Эх, если бы он сейчас стоял на трибуне! Какой вкусный ответ получил бы Португалов! И про Кивенджа бы Петров вспомнил, и к кривой Зуммера подвел, и свои собственные преобразования вписал. Разве можно на такой-то вопрос обтекаемо говорить - учту, мол, при дальнейшей работе. Что ты там учтешь, Загробович? Что дважды два четыре? Господи, ну зачем ты сотворил этого невежду?
 Дальше защита нормализовалась, и только Португалов подозрительно оглядывал присутствующих.
    При голосовании в урне был обнаружен один черный шар. Кто его закатил, недоумевали кругом.
    А потом народ ринулся в банкетный зал на шестой этаж. Там его поджидали столы, заранее заставленные бутылками и снедью с национальным колоритом. Столы расставили буквой "П".  На отодвинутых стульях лежали таблички с фамилиями приглашенных, так что расселись быстро, без толкотни. Во главе стола по центру триумфатор усадил себя, председателя Совета, морщинистую женщину в родинках, двух скуластых безбородых аксакалов с покатыми плечами и двух женщин помоложе. Старшая, как решили присутствующие, была женой организатора банкета, молодухи - дочками. Женщины были в однотонных  платках, завязанных сзади на манер косынок, аксакалы в папахах. Женщины смотрели вниз. Аксакалы двигали острыми кадыками.
 Остальных рассадили по чину, маститых ближе, обычных дальше. Профессора Португалова Петров не углядел ни среди первых, ни среди вторых. Почему-то припомнился черный шар.
    Самого Петрова определили в конец стола к лицам недостаточной остепененности.
  Напротив себя Петров с некоторым удивлением увидел доцентов Заворуйло и Цуккермана с непрофильной кафедры иностранных языков. Обоим было далеко за пятьдесят, карьера достигла пика. Профессорство им не светило. Поди, попробуй по иностранному докторскую защитить, там все давно схвачено и перехвачено, а на происхождении какого-нибудь редкостного словца диссер не состряпать, да и Розетский камень не каждому попадается. Петрову странно было видеть рядом таких непримиримых людей. Все знали, как остро ненавидит Цуккерман своего коллегу, недаром  говорят, что когда родился хохол - еврей заплакал. Хохол перешел еврею дорогу во многих местах. Во-первых, придя на кафедру, Заворуйло тут же перенял методику обучения Цуккермана, стыбрил нахально его ноу-хау. Теперь и студенты Заворуйло для перевода получают примерно такие тексты: «В современной России педагоги зарабатывают мало, их дети недокормлены и недообуты, жены ходят в поношенной одежде. У них нет денег ни на лечение, ни на отдых.»
    Дальше - больше. Заворуйло стал брать за зачеты вдвое меньше, и студент пошел к нему косяком. Недавно даже приключился скандальчик, который потом  обсуждали в коридорах. Столкнувшись с конкурентом в дверях, Цуккерман не посторонился, как бывало, а сказал с интонацией: - «Демпингуете, батенька. Нехорошо-с. Стыдно-с, - и повторил для вескости довольно громко. - Стыдно-с, не по-товарищески.»
  Видно, нашли консенсус, заключили картельное соглашение, решил Петров и неожиданно подумал: - "Интересно, знает ли Загробович какой-нибудь иностранный язык, кроме русского? Если нет, то плакала Сорбонна.»
  Тут к Петрову подсел Константин Федорович Плешин, кафедральный плейбой. Его новая вожделенность, кукольная блондинка с кафедры экспериментальной диагностики Лидочка,  без отчества, по фамилии то ли,  Полуэктова, то ли Полуактова сидела через три стула. На немой вопрос Петрова о причине столь глубокой отдаленности, Плешин охотно пояснил:  «Ничем ее не прошибешь. Я ее и в Ебипет звал, и Кроватией соблазнял, держится пока, Парижа, не иначе, дожидается. Ничего, я ее на Моракку подцеплю.»
- Долго ли умеючи, - сказал Петров.
- Умеючи - долго, - ответил Плешин и подцепил вилкой соленый рыжик.
    Проделал это он весьма кстати, поскольку председатель Совета встал и сказал:  "Прошу наполнить бокалы. На защите много говорилось о достоинствах работы нашего дорогого, теперь можно смело сказать, доктора физико-математических наук, но я повторюсь - исключительной красоты труд, давно такого не встречал. Сообщаю, что мною подписано ходатайство в адрес Академии наук Российской Федерации с просьбой присвоить выведенному Асланбеком Заграбовичем уравнению его фамилию. Так что в недалеком будущем, как смею я надеется, студенты физмата будут изучать и уравнение Кокоева.»
  Новоиспеченный доктор, он же пример для подражания, встал и растрогался. Потом мужчины обнялись, троекратно потерлись щеками и тут же лихо выпили до дна.  Председатель Совета с чувством выполненного долга сел. Асланбек Заграбович со словом "алаверды"  мигом налил новую рюмку. Он поднял ее на уровень груди и сказал:  «Дорогие друзья! Позвольте выразить благодарность Ученому Совету, лично его председателю, знаменитому ученому Кузнецову Ипполиту Матвеевичу за высокую оценку моей скромной лепты в нашу отечественную науку. На протяжении всей работы над диссертацией я ощущал вашу помощь и поддержку. Поверьте, это дорогого стоит. За Вас!»
    Пир шел по нарастающей. Пили часто, хмелели скоро.
 Оттостировали по очереди оппонентов, ведущую организацию, заведующую докторантурой. Особенно тепло отозвался Загробович о Солярисе. Так и сказал: «Я счастлив, что судьба свела меня с Вами, Эмма Марковна. Не будет преувеличением сказать, что без Ваших мудрых советов мое исследование вряд ли состоялось.»
     Еще бы, - подумал Петров и выпил, не закусывая.
    А закусывать было чем.  Помимо традиционных салатов, жульенов и нарезок, на столе лежали лобио, пхали, сациви, аджапсандал, и т.д, и т.п. И осетинские пироги вдобавок.
     Петров ел мало, все  больше налегая на спиртное. Он уже находился в определенной нетрезвости, как заметил оживление во главе стола. Там, на Олимпе, там, где не его шесток. Намечается очередной тост, предположил Петров. И действительно, Кокоев поднялся и постучал вилкой о рюмку. Шум стих. «Внимание, друзья. Прошу наполнить бокалы, - сказал Кокоев и, выдержав необходимую для действа паузу, продолжил. - Открою перед вами секрет. Здесь, в этом прекрасном зале присутствует человек, без которого мы бы сейчас не сидели за этим скромным столом, без которого не было бы сегодняшнего праздника.»
    После такого вступления Петров встрепенулся и разом подался вперед, а тостующий, между тем, продолжал: "Много лет я на ответственной работе, времени в обрез, но в редкие свободные минуты я занимался наукой. Бывало, придешь домой, уже ночь на улице, поешь что-нибудь наспех, и в кабинет. Там включаю лампочку с зеленым абажуром, ее моему деду сам Серго Орджоникидзе подарил, и пишу, и размышляю. Домашние знают про мои исследования, не беспокоят. Супруга не спит, не ложится без меня, я ведь и до рассвета засиживался. Захочу чайком взбодриться, чайку заварит, как я люблю, а если мысль потеряю, то просил ее спеть. А как она поет! Как думается под ее песню! Спой, Зарета, такой день! А мы все выпьем за тебя."
    Пожилая женщина покорно затянула что-то протяжное на неславянском языке. Это стало последней каплей. Петров слушать не мог. Он демонстративно отставил рюмку, поднялся и пошел прочь. Никто из присутствующих не оглянулся. В висках у Петрова монотонно стучало: «Формула Кокоева, формула Кокоева.»
        Через минуту вслед ему понеслись аплодисменты. Но не догнали.



               

               
                ДЖОН


   Адрес элитного покерного клуба на Малой Бронной знали лишь посвященные, Саша же попал туда, можно сказать, совершенно случайно. Первый раз из любопытства вместе с  другом-завсегдатаем, а второй раз примерно через месяц уже самостоятельно. Организм срочно потребовал доброй порции адреналина, да и домашние достали – сын-балбес вечно деньги тянет, дочка непутевая шастает, где попало, с кем попало, теща… При таковской теще, как у него, и самая любимая жена быстро опротивеет, хоть  Светка очень даже очень, даже без трусов красивая.
 Саша приехал туда ближе к вечеру.  Он нажал верхнюю кнопку-пластинку на массивной высокой двери без вывески и посмотрел вверх на видеокамеру. Видно, несколько секунд его изучали на предмет идентификации, не узнали и сверху раздался голос: - «Вам куда?»
- К вам, в клуб «На Бронной»
- Номер клубной карты помните?
 Еще бы! Не зря он выцыганил ее в прошлый раз у миловидной блондинки-распорядительницы.
- 2874 – отрапортовал Саша с некоторой напряженностью в голосе.
 После короткой паузы раздался новый вопрос:
- Имя назовите.
- Александр, - тут же отозвался он и зачем-то поправился. – Саша.
  Тут же щелкнуло, и ручка поддалась.
   Саша прошел мимо двух охранников в форме к винтовой лестнице и поднялся на второй этаж. Там он, как бывалый, сразу направился к столику администратора, на ходу вынимая бумажник. Пока администратор отсчитывал ему фишек на двести долларов, Саша с независимым видом огляделся. Играли на двух дальних столах, причем за одним было довольно много народу, и еще зрители стояли, за другим же играло несколько человек, расположившихся в глубоких креслах, обитых белой кожей, и за спинами у них не топтались любопытствующие.
  - Присаживайтесь на дальний, там третий сектор освобождается, - сказал Саше администратор и протянул фишки.
    - А почему нельзя за тот, где народу поменьше? Там поспокойнее как-то, - спросил Саша.
      - Там же Джон сидит, - удивился администратор. - Но если Вы настаиваете... Постойте секундочку, сейчас узнаю.
  Администратор остановил проходившего мимо господина в черном костюме, и, показывая на Сашу, сказал: - Вот, игрок хочет за столик к Джону.
     Господин на секунду остолбенел, окинул цепким взглядом Сашу, недоуменно поднял брови и ...  дал добро.
   - А что, пусть садится. Как говорится, любой каприз за ваши деньги, - и удалился, покачивая головой.
     Саша уж и не хотел больше к Джону, ну его, Джона этого, а куда деваться? Гордыня, будь она!
      - Ладно, идите, чего уж там, - разрешил администратор и отвернулся.
  Александр сказал себе "не дрейфь, тряпка, в конце концов двести долларов не деньги" и пошел к столу. Уже присаживаясь за свободный сектор, он перехватил на себе любопытный, и, как ему показалось, сочувственный взгляд официантки, убирающей пустую кофейную чашку.
    За столом сидели мужчина и три дамы. Они разговаривали по-английски. Саша с детства трепетал перед знатоками иностранного, казалось, такие умы…  Он снова оробел.
    Женщины были разнообразные, непохожие, противоположенные даже. Так получилось, что напротив Александра оказалась очень ужимкистая особа. Она часто-часто моргала и двигала глазами, а губы параллельно сжимала-разжимала. Саша сразу прозвал ее мартышкой. Рядом с ней сплела ухоженные пальчики хорошо следящая за собой женщина без возраста с лицом, словно вылепленным из пластилина. Совсем без мышц лицо, только губы очерчены. Англичанка? За седьмым сектором сидела миловидная девушка с прической каре и попивала розовый напиток из бокала с трубочкой. Она Александру даже приглянулась.
 Но доминирующим пятном в англоговорящей компании несомненно был тот, кого называли Джоном. Он и сидел справа от дилера, как бы во главе стола. Оба соседних с ним сектора пустовали, так что игрок чувствовал себя вольготно.
 Лицо у мужчины было округлое, не испаханное бритвой, просто гладкое наливное яблочко какое-то.  Бульдожьи щеки, широкий лоб. Пиджак в крупную клетку. Очки на цепочке из желтого металла.  Вне всякого сомнения, это был настоящий Джон.
    Голос у Джона был мягкий, чуть слащавый, с оттенком голубизны. Он охотно общался с дамами, судя по всему, давно ему знакомыми. «Душа-человек, оживитель всякого разговора, - решил про него Александр. - Жаль только, что по-англицки спикают, не все понятно.»
  На секторе Джона стояла китайская стена фишек, в основном черных стодолларовых с прожилками и зеленых двадцатипятидолларовых. Всякая пятидолларовая и однодолларовая мелочишка лежала курганом перед стеной. Авангард, которым, в случае чего, не жалко пожертвовать. Навскидку, англичанин выставил никак не меньше 10000 долларов. Стек глубже Марианской впадины. Куда Саше с его двумя Бенджаминами.
 На Сашу, казалось, не обратили внимания за этим столом, только пластилиновая сморщила носик.  Игра шла ни шатко ни валко, игроки  перекидывались незначительными ставками и лопотали на нездешнем. В меру своих скромных познаний, Саша кое-что улавливал: соседи по столу говорили о пустяках разных, о какой-то гульбе на природе, о ценах в Лондоне, о поло… Если Джон срывал банчок у собеседниц, он неизменно компенсировал тем пару-тройку долларовых фишек. Дамы в ответ жеманно сенькъюкали. В общем, компания подобралась семейная, и только Александр чувствовал себя инородным образованием. Даже обидно было, что только ему Джон не пулял мелких фишек, игнорировал его Мистер Твистер, эсквайр. И не кивнул ему в ответ, когда Саша в кресло усаживался.
    Вскоре настало время удивляться по-настоящему. После очередной раздачи Джон спасовал и, пока на прифлопе шел вялый торг, достал из внутреннего кармана пиджака футляр с золотым тиснением, из которого ловко вышиб упитанную сигару. Почти одновременно в его руках появилась гильотина из желтого металла (понятно какого, подумал Саша, уже сбросивший свою слабую пару троек после внушительного рейса с позиции).
    Дилер, не вскрывая ривер, как-то на взгляд Александра излишне подобострастно достал из глубин стола пепельницу, украшенную  красным драконом, и подвинул ее англичанину, да так вовремя, что откушенная голова сигары упала прямо туда. Джон же уже чиркал зажигалкой. Мистер не страдал приверженностью к многообразию. Зажигалка была опять же из желтого металла, и среднего размера брюлик по центру.
- Мистер Джон, - вдруг оживился дилер, - у нас стол для некурящих. Штраф Вам известен.
   Джон расслабленно кивнул, выпустил струйку дыма и несколько небрежно запустил по сукну пару стодолларовых фишек, которые вновь невозмутимый дилер тут же переправил в отверстие для рейка, или ящик, как его называют покеристы. Ящик представлял собой небольшую щель на самом столе напротив дилера, чем-то напоминающую прорезь у поросенка-копилки. 
  Саша ощутил вкусный аромат, нестерпимо захотелось курить, но не  расставаться же со стеком при таких-то санкциях?
  Не прошло и минуты, как Джон затушил сигару. Мигом подошла официантка и забрала пепельницу с почти неиспользованным содержимым. Джон и бровью не повел, а ведь столько топлива из-под носа умыкнули.
  Игра продолжалась с тем же «накалом», без схваток и особо неожиданных переездов, как говорится, по-маленькой. Карта приходила попеременно. Игроки пощипывали стеки друг друга, фишки гуляли по кругу, и только дилер бесстрастно отсчитывал рейк. Скучноватая игра шла за столом.
   Лишь один раз сошлись по-крупному Александр и Мартышка. На фулл обезьяны Саша предъявил каре гусят. Что ж, Золушка еще потанцует  на этом балу. С удвоенным стеком Саша почувствовал себя уверенней и заказал водку с лимоном.
  Через некоторое время Джон извлек из того же футляра сигару-близняшку и, не дожидаясь напоминания о штрафе, подтолкнул фишки в сторону дилера. Вновь своевременно явилась пепельница, подхватившая очередной коричневый огрызок. На этот раз мистер дымил чуть дольше – минуты полторы. 
   "Однако, - подумал Саша. - Не пора ли мне пора?"
   Но тут у англичанина зазвонил телефон. Джон поднес айфон к уху и скороговоркой застрочил в трубку.
- Мистер Джон, по правилам казино телефонные разговоры за столом запрещены. Пожалуйста, штраф, - попросил дилер.
   Джон,  не отрываясь от разговора, заслал фишки в ящик.
   По завершении разговора Джон встал, сказал дамам, что оставляет их на пару часов, (что поделать, дела, - так понял Саша последнюю фразу англичанина) и ушел неспешным шагом.
   Едва он скрылся, Саша раскованно спросил  дилера:
- Кто такой Джон?
- Как, Вы не знаете мистера Джона? - изумился дилер. - Это владелец клуба.



               
                МОЙ ДРУГ ОЛЕГ


    Олег родился человеком тщательным, что оказалось весьма кстати для избранной им профессии бухгалтера. Еще он был человеком одиноким, как большинство хронических холостяков из тех, что некогда попали  в мегаполис из глубинки а там, в каком-нибудь крайнем, неприспособленном поселке городского типа, а то и вовсе в Тмутаракани без горячей воды и с удобствами на задках, навеки оставили большую и малую родню, первую школьную любовь и товарищей-одногодок. Зачем такие лишения, к чему обрекать себя на вечную ностальгию? Загадка. Неужели ради чуждой, суетной и бестолково закольцованной столицы? Ради фасонистых брюк, купленных за три стипендии и немедленно выпачканных грязью, вылетевшей из-под колес новенького авто, на котором стандартный представитель золотой молодежи прокатывал свою девку? Ради сквера на Театральной, где от тебя еле отлип один голубой, и тут же пристал другой? Или такое счастье привалило в виде однокурсниц-насмешниц, презирающих тебя за немодную одежду и старую модель мобильника? А может, главное лицо этого вожделенного города «лужковского вампира» в полном равнодушии прохожих и незаметности местных?
  Так или иначе, окончил Олег свой факультет бухгалтерского учета и аудита, устроился в солидную строительную фирму, сел на оклад, получал премиальные, просыпался по будильнику, терся в метро с такими же безлошадными, вечерами обыкновенно чуть-чуть выпивал, чаще всего со мной, и смотрел футбол, а то и какой-нибудь КВН, если зима и в чемпионате перерыв.
  Со временем в Москве он пообвык и даже к замкадышам относился с определенной жалостью, близкой к соболезнованию. Собаку завел, из сторожевых. Все не один.
  Была у него и женщина. А как же. Тридцатипятилетняя, замужняя, с двумя детьми. Познакомились в санатории, где Олег подлечивал профессиональный радикулит, а она что-то женское. Сошлись как-то необременительно после коротких прогулок по тропе здоровья. Несколько раз в месяц, оставив под разными предлогами семейство, она приезжала к нему, пытаясь после не пылкой близости  упорядочить его одиночество, где-то прибраться, что-то сготовить… И длится это три года, а кажется ему, что всегда так жил.
  Изредка он заводил с ней необязательные разговоры, раз при мне поинтересовался:
  - Ты почему работаешь? Муж, вроде, прилично получает.
  - Женщина должна сама себя обеспечивать, - отвечала.
- Как верно подмечено! Полностью одобряю. Обязательно должна себя обеспечивать. И мужа вдобавок. Он должен иметь свое пиво к футболу, - так пошутил.
   С мужем Олег легко мирился, чувствовал, что не бросит того Маша, не простят ее дети. Олег и не настаивал,  не ехидна он чужому счастью. Пусть себе живут-поживают по одному адресу и умрут в одном гробу. Одно уж то хорошо, что снижала Маша уровень его бесприютности.
   Одно время он поглядывал и на сторону. Была у Олега тайная симпатия – Алла Кошкина из планового. Молодая, стройная. С нагулянной задницей. Он мне фотки демонстрировал с корпоратива. Но смутные мечтания о большой и светлой любви обрушились после одного события. Его потенциальная супруга закадрила старикана из совета директоров, да и махнула с ним на Лазурный, где тот дал дуба. Не сдюжило сердце от Алкиного темперамента. С тех пор к Алле приклеилось – Алка-катафалка. Такую замуж не возьмешь ни за какие коврижки, пусть даже и намеки посылает всяческие. Алла вскоре уволилась, не выдержала заспинных перешептываний.
   Вообще-то женитьба – шаг наисерьезнейший. Олегу нужна была не просто интересная, но и в меру умная, чтобы и помолчать умела, и про футбол разговор поддержать, и домоседка.  Вот если бы существовал женский вариант его самого!
    Олег, пожалуй, единственный из подъезда, выписывал спортивные газеты, благодаря чему пользовался уважением соседей. Газета представлялась им неким свидетельством щедрости подписчика, по крайности, мерилом его нескупости. У такого и взаймы можно попросить без отдачи. Олег и давал по мелочи. Что поделать, провинциальность - это в крови. В глубинке еще пока стыдно отказать. Коли просит человек – значит, совсем край, совсем нужда. На грани он.
  Олег относил себя к среднему классу, богачам не завидовал, за высокие заборы загородных дворцов не стремился.
   Была у Олега заветная мечта - стать агентом Моссада, или, на худой конец, Штази. Он понимал мизерность своих шансов, но все же раз в месяц совершал променад по улице Большая Ордынка вдоль фасада израильского посольства, бросал в воображаемые камеры наружного наблюдения многозначительные взгляды.
     Отпуск Олег проводил в Паланге. Все его устраивало в этом уголке Балтики, главное – соотечественников и прочих русскоязычных не так много. Одно но: купаться холодновато. Бывало, поплескаешься в меру, выйдешь на берег, а под плавками скукожилось все.
   Олег всегда останавливался у одной хозяйки, круглолицей грудастой Ирмы. Он был уверен в качестве домашнего творога на завтрак, в стерильности постельного белья. Устраивала его и молчаливость литовки, ее незаметность для постояльца. Так, мелькнет где-то округлый зад, прошелестит фартук, растает шум шажков за порогом... Не раздражает. Да и цену Ирма не заламывала, и по бабьей части могла. Похвастался мне как-то на сей счет.
      Чтобы растянуть лето, Олег брал отпуск на сентябрь. Пса Тимофея отдавал мне.
     С отдыха он обычно возвращался грустный. И ведь нельзя сказать, что безразличен к работе был, нет, он ее искренне ненавидел. «Враг труда», - так его еще в детстве называл отец. Но за должностенку держался. Она худо-бедно, но обеспечивала.
     Еще Олег весьма сожалел, что не еврей, и что не похож на еврея. "Вот ты объясни мне, Серега, почему одним все, а другим кукиш без масла?" - риторически спрашивал он меня. Я отшучивался: - «Армянином тоже хлебно, у них бедных вообще нет, армянин не может быть без денег. Позорно ему.» Олег шуток не понимал, армянином себя тоже не мыслил. "Носатые они", - объяснял он свой негатив, как будто евреи, все как на подбор, курносые.
  Короче, Олег был обычным российским гражданином без неожиданностей, талантов и выкрутасов. По утрам, коли приспичит, похмелялся. На ночь таблетки глотал от всего.
    Я по-соседски и велению души подкармливал Тимофея. Вот и в ту субботу, когда Олег раскрылся мне совершенно с новой стороны, я по пути в булочную занес жирному ленивцу говяжьих обрезков. Тимоха хвостом повилял и мордой потерся. А много ли мне, бобылю, надо?
    Я приметил, что суббота была любимым днем Олега. Оно и понятно:  до понедельника далеко, футбольный тур. Бриться, опять же, не обязательно. Бритье Олег ненавидел, пожалуй, даже больше работы. "На работе хоть деньги плотют, а бритье - одни расходы", - сетовал он.
      - "Сегодня в "Советском спорте" еженедельное обозрение, - радостно сообщил мне он, едва я шагнул за порог, - и еще прогнозы специалистов перед футбольным туром непременно. Подожди, вместе вниз спустимся. Свежую прессу должны уж принести."
    Я задержался в квартире и подглядел необычную деятельность Олега. Он немного повозился у кухонной плиты, отключил газ и зачем-то вверх-вниз подергал ручку, следом перекрыл доступ воды к батареям, потом переместился в комнату, где отключил от питания телевизор, для чего ему пришлось лезть за диван и выдергивать вилки из переходника. Да и сам переходник он вынул из розетки и сноровисто обмотал его шнуром. Подумал немного – и телефон тоже отключил.
    Олег еще зашел в туалет, но не затем, зачем я было подумал. Там он открыл дверку над унитазом и полез к трубам закручивать краны. Потом Олег вошел в ванную и убедился, что все сделал правильно,  доступ и горячей и холодной воде перекрыт.
     Он посмотрел, не искрит ли проводка. Нет. Не капает ли кран. Нет. Прислушался к чему-то. Отозвалась тишина. Нерешительно потоптался в коридоре. Не забыл ли чего?  Ах да, холодильник. Загудел, кормилец. Ну, ничего, ерунда какая. Ему-то всего пять этажей вниз, ну еще минута максимум на почтовый ящик, и назад домой с любимой газетой. Что может случиться? Да и я нетерпеливо топтался, с изумлением наблюдая хлопоты.
    Олег вздохнул и кивнул мне: - "Ну, пошли".
  Мы вышли на лестничную клетку, и  Олег запер дверь на два оборота. Опять зачем-то подергал на себя ручку. Пока мы дожидались лифта, я видел озабоченное лицо. «Береженого бог бережет, - сказал вдруг он. - Погоди минутку". Олег вернулся в квартиру, не раздумывая больше ни секунды, прошел на кухню и отключил холодильник от электричества.
      - "Так-то лучше будет", - сказал он,  вновь запирая дверь на те же два оборота. И снова   ручку на себя подергал.
   Такой странный он, оказывается, мой друг Олег. Друзей ведь не выбирают, они сами навязываются.  Кстати, вот уже два года, как он задолжал мне крупную сумму, которую брал на неделю. Так что раздружаться мне с Олегом не резон.
       Вернет ли?


               
                ЭТИ



    Когда же он видел ее в последний раз? Пятнадцать лет назад? Восемнадцать? Егору вроде бы было девять. Точно – девять. Третий класс.
    Егорка плакал тогда навзрыд. Маленький все чувствовал. И  его мамочка привычно не гасила ладонью  жалобные всхлипы.
    Лена, Леночка, Аленка …
    С мамой из-за нее первый раз поругался, случайно услышал, как она по телефону кому-то его Лену щучкой назвала. Помнится, вскипел тогда, наорал на маму, а ведь дороже ее много лет не было у Прохора человека. Навсегда отложилось в памяти из детства, как она теребила его вихор и напевала: «Спи, мой проказник, Прошечка мой…»
    Отца ведь у них, считай что, не было. Спился уже к тридцати, опустился, все из дома тащил, даже игрушки. Прогнала его мама, со слезами, но прогнала. И долго потом еще выплакивала. Он слышал ночами. Что у него и осталось от папы – отчество, да имя Прохор. Это папа настоял, чтобы первенца в честь деда назвали.
    Вот и сам он теперь дед. Неизбежность, в чем-то приятная, в чем-то грустная, но отныне ты, Прохор Сергеевич, 1966 года рождения, русский, беспартийный, не участвовал, не состоял, не привлекался  - дед. Конкретно так – дед. Основательно так - дед. Неотвратимо. Навсегда.
   Невестка родила пять дней назад, и вот  они едут в родильный дом принимать малыша. Они – это мама, теперь, увы, прабабушка,  он, молодой преуспевающий дед сорока пяти лет и  Светка, его незаслуженная поздняя любовь. Светка за рулем, он рядом, нарочито беспечно слушает радио шансон. Мама устроилась на заднем сиденье. Спиной он чувствовал ее тревогу, да и Светка нет-нет, да и косилась,  переживает за него, дурочка. Ведь Лена со своим тоже заявятся. Так и сказала накануне Егору:  «Буду непременно, ты меня и так в угоду своему папаше на свадьбу не позвал».
   Совершенно зря Света напрягается из-за Лены. Глупышка. Но не объяснять же ей, в самом деле, что те отношения такой плюсквамперфект, так далеко заархивированы, что и не разыскать вовек. Лучше промолчать. Знает он этих женщин, от подробностей излишних у них только подозрительность усиливается.
   Все одно, Егору деваться некуда. Ничего, пусть повертится ужом между родителями, угодник мамашкин. Нет, чтобы послать родительницу куда подальше, знает ведь, что мамочка его много лет ни копейки не давала на воспитание.  Наивная такая, как бы не в курсе вовсе, почем ныне дети обходятся. Ни разу  ребенка на каникулы не взяла, подарок хоть какой ко дню рождения или на Новый год не купила, но едва сын крепко на ноги встал, получил и образование, и работу высокооплачиваемую, тут же нарисовалась с любовью своей материнской запоздалой, а Егор и рад принять за чистую монету фальшивый кругляш с истертым клеймом. Рад забыть, рад простить. Бедный мальчик. Глупый маленький ребенок. Предатель.
   Да что говорить, все дети предатели. А ведь Егорка большой уже был, когда мать к любовнику переметнулась, и на сына положила с прибором. Понимать должен бы…
  А если и не понимал, то история с пианино, казалось бы, расставила все точки. Егор перешел тогда в пятый. Он, мама и Егор вернулись из Большого. Там слушали втроем «Пиковую даму» в классическом варианте из самого что ни на есть партера. Не скупились, Егора приобщали, воспитывали у маленького чувство прекрасного. Поднимались весело на лифте, Прохор шутил, мама смеялась, Егорушка улыбался по-детски, хорошо так, без разных там нюансов и закавык.  Когда же вышли из лифта, остолбенели. Проход в квартиру перегородило пианино. Он сразу узнал его по характерной царапине внизу  - сам неудачно отверткой задел, когда педали подправлял. На нем обычно занимался Егор, а когда гостил у бабушки, то играл на их фамильном «Sturzwage». Немецкий инструмент конца 19 века служил верой и правдой семейству Тихомировых на протяжении последних шести поколений.
- Твоя прислала, стесняет ее, - констатировала мама. – Куда теперь бандуру такую? У нас не поместится. Да и зачем нам два пианино? Зря ты ей квартиру отдал, нахалке.
- Причем здесь квартира? – вскипел он.
   Это было больное мамино место – оставленная им бывшей жене трехкомнатная квартира в Останкино.
   К себе кое-как протиснулись. Егор потом рыдал ночью, Прохор слышал, но не подошел. Не было у него слов утешения. Какие к черту слова. Водки бы.
   Он это пианино потом через объявление кому-то бесплатно отдал, но стояло оно на лестничной площадке еще с неделю, вызывало всеобщее раздражение. Мешало оно всем.
- Не грусти, заёнц. Наплюй. Главное – внук у тебя здоровый родился. Парень, как ты хотел, - прервала его  воспоминания Светлана.
- А я и не грущу. С чего ты взяла? – вяло отозвался он.
   Подумалось безразлично:  «Сколько же в его памяти промелькнуло всевозможных зайчат, котиков, медвежат… Одна, кажется, Татьяна, точно – Татьяна, даже называла его мой пупырчатый лягушонок. От таких приторных слащавостей его передергивало всего. А вот когда прежде Лена говорила ему – «зая мой», Прохор трепетал.»
  Странно,  со Светкиным заёнцем он как-то свыкся, но мамин Проша все же лучше. Теплее, что ли, человечнее.
  Заей Лена назвала его сразу, в первый день. Потом  была неделя в Питере. Их закружило вихрями любви, бросало друг к другу с неудержимостью штормовых волн, одиночества растворялись без остатка. Не было мгновенья, чтобы они не соприкасались.
  Они целовались и на Поцелуевом мосту, и под ним, когда проплывали на водном трамвайчике по Мойке. И на Львином мосту целовались, и на Банковском. Они обнимались на солнечной стороне Невского и прятались от легкой скоротечной грозы в арке на теневой. Они держались за руки, гуляя по Заячьему. Он нес ее на руках вдоль Госпитальной. Он догнал ее на Гороховой и искупал в букете сирени. Они были избалованными детьми весны. Вернее, как Прохор теперь понимает, ему казалось так. Зря он думал за двоих.  Яснее ведь ясного –  только у него навсегда было.
   Прохор больше не ездит в Петербург, избегает.  В редакции недоумевают, с чего бы? А что тут не понять? Ненавидит он этот город. Даже больше Селигера ненавидит, а ведь и  Селигер случился в их с Леной судьбе. Костровые песни за полночь, гитар перебои. Они сидели в обнимку на послеураганных выворотнях и подпевали. Сумерки стелили им лунные тени. Была и байдарка, взятая напрокат. Как-то они заплыли встречать рассвет в камыши, где ненасытно целовались под надзором звезд и ближних планет. И все им было мало. Не пугала ни неуловимость очертаний берегов, ни неподвижная черная гладь вокруг.  Оглушительную тишину будили, разве что, озерные всплески ночных рыб, да печальные крики невидимых птиц Хорошо то как было, сладко.
   Его Лена вообще обожала целоваться. Прохор ее и застукал за поцелуем. Не оторвалась, пока не закончила. Не смутилась даже.
  Но в ту пору, когда его счастье еще не пролетело февральской метелью над городом, когда оно не скрылось за торфяными подмосковными болотами, казалось, единственно, что их разделяет – это любовь к мороженному. Лена не терпела мороженное, а он обожал. Это у него с самого глубокого детства, еще с тех времен, когда вся Москва, празднично одетая,  съезжалась «принимать» новую станцию метро, а  территории за Садовым кольцом считались пригородом и с соседями, переезжающими куда-нибудь в новостройки Чертаново или Бирюлево, прощались навек. Тогда еще не рухнуло объединяющее большинство безденежье от получки до получки, и он выклянчивал у мамы девятнадцать копеек на заветный стаканчик с кремовой розочкой, ставя ту перед непростым решением.  Надо сказать, что мама баловала своего единственного, и давала себя уломать чаще, чем позволял ее кошелек.   
  Его немного огорчало, что приходилось угощать маму, и та непременно откусывала кусочек розочки. Он удивлялся, почему это мама не покупает себе отдельное мороженое, думал, что когда вырастит и у него будет сынок, то будет обязательно покупать мороженое и себе, и ему, тогда и делиться не надо.
  Он кушал мороженое так: кусал сначала розочку мелкими укусами и долго держал во рту, ждал, пока растает. Смаковал. Потом вылизывал верх, тоже неспешно, до тех пор, пока некогда ровная поверхность не превращалась в глубокий кратер, а уж затем лопал остальное. И еще он обожал вафли из-под пломбира. Их собирала для детворы  добрая тетя-продавщица молочных коктейлей за десять копеек из продуктового магазинчика.
   Зато Лена замечательно готовила салат из помидоров с фиолетовым крымским луком со сметаной, куда мякиши макать. И еще мясо по-французски частенько ей удавалось.
   Прохор был готов для любимой на все, что было угодно ее бабьей душе. Не жалел денег: и наряды тебе, и заграница, и кабаки. Вот, берите на здоровье! 
   Машину Лене подарил на первую годовщину свадьбы. «Пробки еще не повод для соития с этими стадами из метрополитена», – категорично заявила она, а Прохор и тогда ничего не заметил, отмахнулся. Любой другой на его месте давно бы понял, что это за штучка, только он мимо ушей.
  Первую годовщину отмечали с размахом, в Савойе. Она запомнилась тем, что Лена поскользнулась и упала в фонтан. Прямо в вечернем платье из черного бархата и туфлях бухнулась. Прохор не сплоховал, бросился за любимой, подхватил ее на руки и понес в дамскую комнату. Сам мокрый, ботинки хлюпают. Она мокрая насквозь, с волос капли струятся. Кругом смеются все. А какой-то хам пошутил громко:  «Девушка на вынос».  Он тому остряку потом морду бил в кровь, пока халдеи не оттащили.
   А ведь тот в корень зрил, Нострадамус кабацкий. Но мама-то! Раскусила Лену с первой встречи, даже не удивилась, когда он с Егором приехал вечером с вещами, даже не спросила ни о чем. Мудрая женщина. Просто посторонилась.
   Прохору было совсем плохо, суицидно так плохо, безнадежно плохо. А ведь ничего не предвещало, никаких подозрений до последнего дня. Гром грянул среди ясного неба, Прохор даже перекреститься не успел. Придавила беда, сломала об колено, словно ветку для костра. Прохор не мог поверить своим глазам, он же так любил Лену! На сторону ни-ни, хотя мог бы, не обойден достоинствами, и по мужской части полный порядок вроде. Домой торопился после работы. А стихи какие ей посвящал  -  ну хотя бы:

Мои желания известны,
Мои желания опасны.
Твои терзания уместны,
Твои терзания прекрасны.

    Красиво… Лирично… Кто мог подумать, что его Лена окажется  не двуликой даже, а многоликой. Несправедливо так-то с ним обошлась, грубо, не по-женски. Его желания напрасны. А ведь спали в обнимку до последнего дня.
    То, что для мужчины является подвигом и доблестью, для женщины нередко становится позором и бесчестьем. Потому мужа-гулену назовут с симпатией – ходок, ну бабником, по крайности, назовут, без обиды, с оттенком восхищения и зависти даже, а про гулящую жену по большей мере грязно скажут - заслуживает,  дрянь, значит. «И чего ей, шалаве, не хватало? – удивятся соседи. – Ребенок ухоженный. Муж почти не пьет. Зарабатывает хорошо». Покаяться посоветуют.
   И, должно быть, верно, другая бы прощение вымаливала. Эта же хоть бы хны, словно и не застукали ее.
   Прохор встретился потом с Леной на их месте в Болотном сквере. Сидели отстраненно на той же лавочке, где когда-то впервые он ее робко приобнял, а она не отстранилась. Прохор смотрел на Лену и не признавал. Сухие ниточки губ, и ни капли виноватости на лице. Чужое совсем лицо было, безжалостное…   
   Такой и скрылась. Его жена уходила навсегда уверенной поступью, прямая спина, голова ровно  и вперед, бедра в меру покачивались. Прохор провожал ее взглядом, еще теплилось где-то, сейчас оглянется, вот сейчас, через шаг, через два.
    Ее новый караулил в машине. Когда Лена подошла, трусливо не вышел. Она и тут не оглянулась.
    Тогда-то Прохор  окончательно осознал безвозвратность. Как же она смогла прийти к нему с другим, совсем чужим?
    Их брак сгубили командировки. Так что у девушки было достаточно времени для дополнительных любовей. И куда ей столько? Одни и те же яйца, только в профиль. Как ни крути. Шалавы – они такие, они долго терпеть не могут. Они не дожидаются никогда.
    Эх, была бы другая работа, не корреспондентская, а спокойная, литераторская, глядишь, удержал бы… Вопреки Химченко Стасу, другану старому-престарому, ловеласу и душегубу бабскому. Тот еще в ранней молодости поучал: «Запомни, Прох, если девка изменила – забудь. Сожми зубы, нажрись, но выкини из башки. Даже если ее потом в обратку потянет, ничего не вернуть. Только хуже будет. Я знаю…»
   Он такой, его добрый друг Стас, правый всегда.
 - Давай ко мне, расслабимся. Разрешу поцеловать сестру, - зазывал его к себе Стас в тот жуткий год.  Прохор отнекивался. Да и не было у Стаса сестры. А было у него три привязанности: зимняя рыбалка,  рыбки золотые аквариумные и пиджак в крупную клетку с кожаными заплатами на локтях, который он носил, практически не меняя, чуть ли не с выпускного вечера. Пусть с ними и остается.
    Женщина должна быть одна, а баб много, в утешение говорил Стас ему, а сам, проказник, с женой лет двадцать почти верой и правдой. Ну, за исключением легких романчиков конечно.
   Прохору тогда было не до друзей с их советами. Ему было стыдно, он сторонился всех.  Неловко даже было, ведь наверняка кругом думают бог знает что. Без причины ведь не бросают. Судачат про него.
    Прохор  тупо пил. Он пил два месяца кряду и не напивался. Пил вечерами, когда уложит Егорку с непременной сказкой, когда стихали последние шорохи в маминой комнате. Засыпалось ему тягостно, не то, что в былые времена, когда его скоренько убаюкивали невинные предсонные фантазии.  Обычно, еще с детства, на ночь глядя, он мечтал о кладе или библиотеке Ивана Грозного, как он их находит в забытых подземельях, куда перепрятывает тайно, всякие пиратские карты, старинные сундуки с печатями грезились, представлял, как разглядывает драгоценности под светом факела, как перебирает… Распорядиться добром он всегда не успевал. Наперегонки со сном – соревнование бессмысленное, одолеет Морфей непременно. Если надоедало про сокровища, мечталось, что его отругают родители, он сбежит из дома, куда глаза глядят, но его обязательно быстро найдут и станут любить еще больше.
    Постарше он засыпал дольше и продумывал разветвленные схемы, как сокрыть  ценности от государства, как вывести за бугор и распродать дорого без риска, а деньги потом отмыть. Вот уж никогда не думал, но потом пригодилось это, смазало хлебушек маслицем густым.
   В юные годы частенько мечтал Прохор проснуться знаменитым. Представлял себя и артистом великим, и писателем эпохи, а то и политиком судьбоносным, видел почти наяву, как заполняет собой маленьким большие пространства.
   А тогда даже такие приятные размышления не задерживались. Все перебивали думы горькие. Что сейчас у Лены? Где она? С кем? Сквозь полумрак комнаты непременно из ниоткуда возникали чужие мужские руки на ее плечах, витающие губы складывались в посторонние беззвучные поцелуи, и всякое другое разное происходило, отчего  сердце щемило,  виски пульсировали и кулаки сжимались непроизвольно. Иногда она жалила его губами. Задыхался тогда. Он никогда не выдерживал и вновь рвал на кухню, чтобы оглушить себя полным стаканом. Забыть бы, не думать. Изредка удавалось…
   Если не отпускало ни в какую, то ложился вновь, но представлял уже не  злато-серебро, а  то, как помещают его Леночку  в тюремную камеру с отморозками.
   Похмелье было такое, что утром выпитое молоко скисало во рту.
  Храпит с тех пор, между прочим. И не мечтается с тех пор тоже. Эх, где вы, сладкие грезы? Куда улетучились? Зачем?
   Ушли желания, бросили его. Решил, что надо прожить жизнь так, чтобы больше не хотелось.
   Работу Прохор забросил. Отводил Егора в школу, закупал горячительное, садился на кухне  и пил под женские детективы. Закусывал ими. Маринины, Устиновы, Донцовы, откроет ли вас кто-нибудь, или навечно упокоились вы в книжном шкафу на даче под Рузой? Хотя, по-хорошему, давно надо было бы весь этот детективный мусор отправить в камин на растопку, но рука не поднялась. Книги все ж. В их семье книги занимали особое место. От предков досталась большая библиотека, бывшая источником многочисленных споров с мамой. Та считала, что книги следует располагать в порядке алфавита. Прохор же был сторонником тематического каталога и вечно переставлял по-своему. Мама ругалась. Когда же Лена вселилась, то на другой день выбросила книги на пол вперемешку и расставила в шкафы по цвету. Прохор не возразил, и мама не  встала в позу,  даже сказала, оценивающе посмотрев на стеллажи: «Что-то в этом есть.»
   Мама потом, когда они съехали, заново переставила книги по алфавиту. Так и стоят с тех пор пестро. Не напоминают.
   Мама, мама … Она перетерпевала, она тогда почти не спала. Прохор знает. Он делал вид, что не замечает, как ее коробит его утренняя нетрезвость, и был благодарен ей за разговоры о пустяках, мимо рискованной темы. Но нет-нет, да и читал он в ее печальных глазах: «Все пройдет, перемелется, сыночек. Не ты первый…»
    Но и мама, в конце концов, не выдержала, махнула с Егорушкой на море в санаторий. Без нее Прохор вконец запустил себя и дом. Грязь по ноздри, тараканчики вылупились, помойкой пахло. Еще бы, пил теперь с утра до утра.
  Мама вернулось, и жизнь худо-бедно наладилась. У Прохора наступила затяжная ремиссия. Он зачерствел и стал циником. Ударился в бабье. Неожиданно, из загула на восьмое марта, появилась Люба, вскоре Настя из отдела кожгалантереи, потом понеслась птица-тройка. Обнимая в постели очередную пассию, он сжимал ее больно, чтоб дыхание захватывало, чтоб знала… Прохор девиц не отличал, всех звал плюшками. Проще так. Хвастал приятелям, когда звали куда:  «Не пойду. Я тут плюшками балуюсь».
     Он больше не допускал, чтобы оставляли его. Всегда бросал первым, часто неожиданно для этих. Эти не понимали, пытались объясниться, были готовы на все … Что ж, иногда он и пользовался вторично. С особо невероятным цинизмом. А потом все равно предавал, оставлял растоптанную, униженную. Не жалел их, хотя женщины ему доставались все больше добрые и доверчивые, падкие на заманчивые разговоры, женщины из тех, что попадают полностью во власть мужчины, порабощаются охотно. Они верили всему, что Прохор им плел, искали и находили в нем принца. И такие же все, как он сам были, уже кем-то выброшенные из любви, не перемучившиеся, нерастраченные.  Не было подлее его человека.
   Согревала мысль, что до нее наверняка доходили сплетни о его многочисленных победах. От этой мысли щемило как-то особенно мучительно.
   Он страшился  одного – дат одиночества. Когда все возвращалось. Одиннадцатая годовщина свадьбы,  тринадцатая … Тогда даже напиться всласть не получалось.
   Наконец Прохор встретил Светлану, славную тридцатилетнюю  шатенку без обременений, и остепенился. Можно даже сказать, что полюбил. Светка у него хоть куда. Нездешний взгляд, из серебряного века взгляд. С поволокой, но без декадентства, а даже вовсе наоборот: живой и любопытный. Красива умеренно, без блуда. За собой следит и за ним присматривает. И не метет подолом по чужим паркетам, не изменяет ему даже во сне. Прохор уверен. Ну, почти уверен.
 Чего еще надо?
  Иногда Прохор с ухмылкой вспоминал те прошлые дурные муки. А может, зря с ухмылкой? Ведь счастливым был. А потом и вовсе перестал думать о том, начисто сжег страницы.
  Пару раз за эти годы мельком слышал о Лене. Постится, икону сыну подарила. Вся такая оцерковленная стала. Футы-нуты.
  - Приехали, - сказала Света, выруливая на небольшую стоянку возле двухэтажного здания роддома. – Вроде не опоздали. Смотри – Егоркина машина стоит.
  И верно, Егорова «Тойота»  припарковалось почти у входа, сам сынок, очевидно, уже оформлял роженицу внутри. Других машин не наблюдалось. Значит, ЭТИ еще не приехали. Слава богу.
   Егор у него все-таки умница, не чета большинству сверстников, что пахнут пивом и сексом, а в голове ветер. Золотая медаль, красный диплом, престижная работа в фирме. Теперь вот и отец молодой.  И предатель. Но это на его совести пусть.
  Егор встретил их в приемной. Поцеловал бабушку, кивнул Светлане, пожал руку отцу. Украдкой взглянул на часы.
  - Боится, что ЭТИ опоздают, - злорадно подумал Прохор.  А хоть бы и опоздали. Кто-кто, а он горевать не будет. Ему-то что. Даже лучше. Пусть даже сильно опоздают, чтоб к пустому корыту.
  Но ЭТИ успели. Как только роженица вышла с конвертом в руках, в помещение ввалилась другая родня. У Прохора на миг перехватило дыхание, испугался даже, что заметит кто.
  Боковым зрением Прохор увидел Лену под руку с ее нынешним – Игорем, кажется. Все та же вздернутая грудь, когда-то Прохор называл ее боярыней. Сзади семенила теща,  в смысле, бывшая теща. Заявилась, а было время, когда от внука единственного отворотилась, даже на день рождения не приезжала, хотя поначалу ее еще звали. Как же, доченька не велит!
  Махнули они с мамой  давно  на ту родню Егоркину. И вот те нуте… Откопалась.
  Лена со своим двигались не глядя, только теща бывшая глаз не отвела. Кивнула в их сторону. Прохор тоже мельком по ней прошелся. Постарела Тамара Николаевна, сморщилась совсем. Сквозь волосы белые кожа просвечивает. Отцвела…
  Светка подтолкнула Прохора в спину, и он, наконец, переключился на внука. Взял ребенка на руки, заглянул вглубь, увидел что-то красно-сморщенное,  екнуло сердце и забылось остальное.
  Потом откуда-то возник пронырливый человек с фотоаппаратом и раскомандовался. Надо же, но ему удалось расставить присутствующих точно: по центру молодые родители, новорожденный в руках у Егора. Тот держал ношу крепко и волнительно. По правую руку само собой встали они, по левую руку ЭТИ. 
 Фотограф сделал несколько снимков и объявил:
- Фотографии разошлем всем по адресам, не сомневайтесь. А ну-ка, давайте отдельно бабушку с дедушкой. Папа, передайте внука!
  Делать нечего. Прохор бережно принял внука и встал, почувствовал, что подошла Лена и чуть коснулась его локтя. Через секунду раздался щелчок, и все было кончено.
  Разошлись быстро. Они поехали домой, а те к Егору. Отмечать, должно быть.
 - ЭТИ довольны, что они туда приедут, а не мы, попривыкли разбираться с чужими жизнями, -  резюмировала мама. – Не понимают, что маленькому ребенку сейчас посторонние в доме противопоказаны.
  Светланка же, напротив, повеселела.
  - Игорь-то этот на меня, между прочим, поглядывал. Не просто так, а с мужским интересом. Взгляд не прятал.  Видно, тот еще кобелек. Хлебает с ним твоя бывшая по полной программе, уж ты мне поверь, я чуйкой чую. Тем более, твоя-то вовсе потеряла товарный вид. Думаю, Игорь не прочь поменяться с тобой, разлакомился, охальник - рассмеялась она и с нежностью погладила Прохору руку.   
 Светка включила музыку и сосредоточилась на езде. А Прохор придумал стихотворение: 

Бумага на столе Пропахла сургучом. Не думай обо мне Не помни ни о чем. И разворот листа Молчание хранит В нем та или не та Со мной не говорит.  Будет осень длинной Закружит листвою. Я тебя не кину. В омут с головою. Будет, будет ужин, Будут, будут свечи … Я тебе не нужен, Ты моя на вечер.  Пепел от письма Пепел сигарет Та или не та Не дает ответ. Лишь осколок льда Топится в груди Ты моя беда, Ты не приходи.   Будет город дальний, Будет город близкий. Потолок зеркальный Полог низко - низко. Будет, будет ужин, Будут, будут свечи … Я тебе не нужен, Ты моя на вечер.  Будет, будет ужин, Будут, будут свечи … Я тебе не нужен Ты со мной навечно.



    Дома первым делом он набил текст на компе, подумал немного, перевел курсор над первой строкой и дописал курсивом: «Посвящается», после чего задумался уже надолго, на три выкуренных сигареты задумался, принял окончательное решение и медленно, будто спотыкаясь на каждой букве, дописал – любимой Светлане.
   Так будет лучше, подумал, но тут же вдруг ясно возникло перед глазами: Лена бежит к нему по осеннему песчаному пляжу Юрмалы, ветер бьет ей в лицо и треплет волосы, но ей нипочем, а он…, а что он – он мчится навстречу, распахнув руки.