Засуха. Часть 1

Соавторы:
Евгения Гут                http://www.proza.ru/avtor/jenia
Василий Тихоновец           http://www.proza.ru/avtor/vastih



Именно в Дроздах я возненавидела одуванчики. Утром они издевательски покачивали жизнерадостными  жёлтыми головками, а кое-где уже топорщились белёсыми круглыми шарами, готовыми сорваться миллиардами семян, чтобы заполонить сад. С длинным ножом я выходила на войну с ними, подсекая корневища, которые изо всех сил цеплялись за сухую землю. Дождей не было с мая, и прогнозы – неутешительные….

Лерочка умерла в апреле. До последних дней она с надеждой и сомнением спрашивала:
 - Мы поедем в Дрозды?
Так называлась деревня, где находилось её «имение», построенное  старшим сыном-миллионщиком – «владельцем заводов, газет, пароходов». Последние десять лет Лерочка вживалась в образ барыни, что давалось ей  с большим трудом и видимыми натяжками. Все эти годы я была рядом: то чаще, то – реже. Но после смерти её мужа Сергея, каждое лето приезжала в Дрозды помогать по хозяйству, обихаживая огромный дом и, по мере старческих моих сил, запущенный сад. Здесь я могла приводить в порядок свои записные книжки, которых скопилось за жизнь – пара мешков. Утренние часы были моими: Лерочка вставала не раньше десяти, а я – пташка ранняя, всегда встречаю рассвет.

На поминках Алексей Сергеевич, приобняв меня за плечи, подвёл к супружеской паре, представив как единственную и ближайшую подругу покойной матери. Он назвал имя худощавого сутуловатого мужчины: Федор Михайлович Огородник. Вздохнул и улыбнулся:
- Такое вот стечение обстоятельств…. В соответствии со своей редкой фамилией, сей господин намерен заняться огородом и садом в Дроздах.
Имени его жены я тогда не расслышала, но Огородник называл её Таточкой, таковой она и останется в моей памяти. Об их существовании я уже знала со слов Леры, которая то принималась плакать, причитая:
- Не хозяйка я теперь в своём Доме. Привёз Алёша чужих людей….
То с восторгом говорила, как ей повезло, что появились помощники, по-видимому, приличные и трудолюбивые. Она успела увидеться с ними, планируя будущее лето в имении, распоряжаясь о посадках, и даже лично посеяла лоток помидорной рассады. Болела Лерочка давно и мучительно,  близился срок скорой победы недуга. Родные знали, но не смели ей говорить из вечного и понятного страха - обречь больную на мучительное ожидание конца. Поэтому все делали вид, что ничего не происходит, с готовностью поддерживая её разговоры о будущем огородном сезоне в Дроздах.

До семилетнего возраста я не подозревала, что ношу редкое и амбициозное имя – Идея. Отец  в момент моего рождения работал в Органах и видимо решил, что первую дочь нужно назвать как-то «идейно». Слава Богу, что не Электрификацией или Пятилеткой. И только когда я пошла в школу, обратила внимание, как округлились глаза у молоденькой учительницы, назвавшей моё полное имя в списке. Все вокруг звали меня Идой, а мама – в рифму «дочкой Идочкой». Зато в университете, на филфаке, мои сокурсники обожали каламбуры, где строчка «Во сне ко мне пришла Идея….» - была самой скромной. На работе, в школе, и ученики, и коллеги звали меня Идой Петровной, и только Валерия из непонятной вредности обращалась ко мне полным именем. Дружили мы со второго класса, ещё женской тогда гимназии, и не разлучались надолго  целых шестьдесят пять лет.

Мой писательский талант, который прорезался к пятидесяти годам, она упорно не признавала, хотя местные газеты и журналы  охотно печатали мои рассказы, и можно было подумывать об издании сборника. Иногда она раздражённо высказывала своё мнение:
- Все пишут! Сплошные самородки….Как взбесились, честное слово! Хочешь писать – строчи письма близким родственникам, они вытерпят, ещё и благодарны будут. ЖП она и есть ЖП – женская твоя проза….
Она знала, что я стерплю и это. Полувековая  наша дружба выдержала испытания и похлеще.

Любила ли она свой Дом? Хозяйка Лера была никудышная: весь день крутилась как заводная, к вечеру падала от усталости, а спроси, что сделано, и ответа нет. Подоконники в доме были вечно покрыты слоем квёлых и дохлых мух, стёкла помечены ими же. Полотенца напоминали жёваные тряпки, а белые спинки стульев носили сотни отпечатков. На робкое предложение сына присылать раз в неделю уборщицу, она разражалась такими гневными тирадами, что Алексей уже и не заикался на эту тему. Вторая, молодая его жена Элен всего несколько раз посетила Дом и, не страдая избытком интеллигентности,  так выразительно морщила точёный носик и демонстративно мыла руки, вытирая их белоснежным надушенным носовым платочком, что скоро визиты молодожёнов прекратились вовсе. Валерия Ильинична однажды спросила сына:
- Лёшенька, что ты видишь за этим окном?
- Ну, лес вижу, небо….
- Слава Богу. А вот твоя Эллочка видит только грязные стёкла.
И задумчиво продолжила:
- Интересно, почему богатые мужики непременно выбирают в жёны дамочек с синдромом уборщиц или официанток?
Иначе как Эллочкой она новую невестку не называла. Звучное имя Элен так и не прижилось в родительском Доме. А когда та заняла должность начальника отдела по работе с персоналом, свекровь стала звать её между нами – «Эллочкой-людоведкой». Муж Леры обычно отмалчивался, махал рукой и привычно прикрывался газетой на огромном диване в гостиной.

Иногда я задавала себе и этот вопрос: любит ли моя Лерочка своего Сергея? Замуж она вышла потому, что жених в ту пору он был неотразимый: косая сажень в плечах, морфлотовская выправка, бескозырка, надетая чуть набекрень, с особым форсом. А как пел! Заслушаешься….Тогда все бредили киногероями, у каждой девчонки под подушкой хранилась открытка, на которой улыбался Столяров или Рыбников. Лестно было Валерии, что Сергей  выбрал её, хотя ухажёрок у него было – хоть отбавляй. Всегда хотелось ей выделиться, получить особый подарок. Конечно, это Лерочка его выбрала и окрутила, хотя обожала рассказывать, как Серёжа «брал неприступную крепость». На удивление, при такой притягательной мужественной внешности, в жизни он оказался сущим телёнком и просто воплощением женской мечты: «не пьёт, не курит, не гуляет».

Жили они тяжело и бедно, Сергей денег заработать не умел, хотя под нажимом жены закончил сначала техникум, а потом заочно даже институт, но инженерская зарплата только и позволяла – с голоду не помереть.  К тому же, оказалось, что Сергей так слаб здоровьем, что  приходилось из скудного семейного бюджета откладывать «копейки» на курорт или санаторий, куда он ездил ежегодно. А к его сорока годом грянула беда, поставили  страшный диагноз. Именно тогда и завелась у Лерочки толстая тетрадь в чёрной клеенчатой обложке, где она записывала разные рецепты, в основном – свои собственные, поскольку была  довольно толковым фармакологом. И не на шутку увлеклась ядами растительного происхождения, которые, как известно, в малых дозах – лекарство.  Вытащила таки Валерия своего мужа почти с того света, отбила у смерти. Иной раз она доверительно шептала мне, любовно поглаживая свою тетрадочку: «Ты даже не представляешь, Идея, сколько у меня здесь добра скопилось, когда-нибудь брошюрочку издам, все ахнут. Это не твоя беллетристика….»

После смерти Лерочки чёрная тетрадь бесследно исчезла, хотя остальные, штук пять – с обычными записями – о соленьях, вареньях, остались на месте, в верхнем ящике комода. И только я знала, что хранится та тетрадь в укромном месте, в подполе, в старой кадушке, поставленной прогнившим донцем вверх, и для верности – накрытой дырявым же домотканым половиком. Такие предосторожности не казались Лерочке излишними, поскольку в тетрадочке скопилось порядочное количество сведений о всевозможных ядах, добыть которые не составляло труда из растений нашей средней полосы. С плодами ландыша – яркими красными ягодками на длинном стебле, Валерия экспериментировала года два, и однажды, с торжествующей улыбкой, похвалилась: «Одолела я всё-таки их, притирочка славная получилась, для наружного применения».

В  последнее время моя подружка иногда напоминала мне настоящую ведьму, когда колдовала над своими мензурками-пробирками, перебирая пучки трав и корешков. Характер её к старости не улучшился - напротив: ярче стали черты, что ей самой достаточно сильно отравляли жизнь. Иногда я срывалась, кидала, как попало, в сумку вещички, и уезжала из Дроздов, зарекаясь не переступать порога её Дома. Но уже вскоре после моего спешного бегства, Лера звонила, заливаясь слезами, просила вернуться и каялась в самодурстве.

Я часто думаю о том, что жизнь в бедности и нищете, неизбежно ведёт к деформации личности. Лерочка, имея теперь возможность жить иначе, с прежними привычками не рассталась. Фрукты сын привозил круглый год, но, открывая холодильник, она непременно выбирала киви или персик – чуть примятый, с гнильцой. На следующий день обнаруживался такой же…. Я, в сердцах, иной раз высказывала ей:
- Ты свежих так и не поешь….Что за экономия такая? Ну, поживи, наконец, как человек с достатком….
- Достаток у того и есть, кто копейку беречь умеет.
- Ну, ещё какую дурацкую истину изречёшь? Всегда ты над этими копейками тряслась, и толку? Если бы не Алёша, твой сынок золотой, и сидела бы ты сейчас, в старости, на хлебе и воде.
- Живут же люди на пенсию, не умирают.
- Вот именно – не умирают. Но и не живут…. Перебиваются.

Всё чаще мне приходит на ум, что Огородники – вовсе не те, за кого себя выдают. Хотя в профессиональном плане к ним не прикопаешься, дело они знают. И работают с утра до ночи, будто эта усадьба их собственное поместье. Начали они с уборки сада, и  сразу стало понятно, что даже ходить по этой глинистой, тяжёлой земле – наказание. Ещё при жизни Лерочки в саду появились дорожки, отсыпанные песком. Я приезжала обычно раз в неделю, и каждый раз столбенела: когда же они успели столько наворочать? К концу апреля сад преобразился: деревья почищены от лишайника и побелены, теплица отремонтирована и покрашена, сожжён весь хлам, который копился здесь годами…. Огородники почему-то прозвали меня «мисс Марпл», и даже в этом проскальзывало ожидание неминуемой трагедии, за которой предполагается расследование.

***
Могла ли Лерочка думать, что произойдёт в Доме после её смерти? Наверное, хотя со мной не заговаривала об этом никогда. Но даже я не представляла такого разгула уничтожения памяти. Для начала из Дома, под предлогом начавшегося ремонта, выбросили все вещи. Огородники сказали, что Эллочка лично руководила процессом, тщательно просматривая коробки, которых скопилось несметное количество, ящики письменных столов и тумбочек. Я догадалась, чем объяснялось такое пристрастие: она искала чёрную тетрадь. Иначе к барахлу покойной свекрови брезгливая невестка и не прикоснулась бы. Всё, что приберегалось столько лет скопидомной Валерией, осело во дворе неопрятной кучей ненужных новой хозяйке Дома, вещей.

И меня задела краем вакханалия расправы с начинкой Дома. На втором этаже была самая маленькая комната, куда помещался лишь диван и стол. Когда я оставалась в Дроздах, то спала там, оставляя смену белья и необходимые мелочи. Приехав в очередной раз, я застала абсолютно пустую комнату. Фёдор сказал, что Дом был освобождён от следов старой барыни в один вечер, причём он и Таточка работали на огороде, и даже не были оповещены о планируемой чистке. И точно так же остолбенели, когда оказалось, что их перевели с первого этажа на второй, попутно выкинув на помойку часть их вещей. Я не сожалела, конечно, о стареньком полотенце и паре простыней, но в ящике стола хранилось два письма, с которыми я  не расставалась. Так получилось, первый раз в жизни, что я забыла их взять с собой, покидая Дрозды. Смешно в моём возрасте говорить о любви, но эти письма – единственная память о том, кого я продолжаю любить.

Так странно сложилось, что мы, подруги с детства, не делились самым сокровенным, личным. Наверное, выросли в такое время, когда о вещах интимных говорить было не принято, а потом уж – не выходило. Только один раз, когда мы спорили с ней после передачи на темы семейные,  Лера в запале спросила:
- Ну, а ты сама, неужели Виктору ни разу не изменила?
- Как-то не пришлось….
Она так на меня глянула, что мелькнула мысль: «Да уж, в тихом омуте…. Видно, есть у Лерочки особые тайны».
А я хоть и прожила с Витей двенадцать лет – будто один год. И когда он погиб, оказалось, что расставались мы всего раз, тогда он и написал мне эти два письма. Детей нам Бог не дал, может быть, поэтому мы так прилепились друг к другу, вся нежность и забота его доставалась мне. Всё чаще мне кажется, что с рождением детей приходит, конечно, счастье, но пропадает то, что лежит в основе отношений между мужчиной и женщиной –  страсть, неодолимое притяжение друг к другу. Так большая река поглощает бурлящий сумасшедший ручеёк.  Может быть, мне так много досталось женского счастья, что длилось оно недолго…. Хотя разве это мало – целых двенадцать лет? У меня вошло в привычку мысленно говорить с Виктором, будто он рядом, живой, и никто мне не был нужен. Я точно знаю, что большей радости, чем наша с ним короткая жизнь, случиться не может, поэтому никогда даже и не пыталась что-то изменить в привычном течении дней и ночей.

В Дрозды я старалась приезжать в будние дни, чтобы не сталкиваться с новыми хозяевами Дома. Мне нравилось вести пространные разговоры с Огородниками, наблюдать за их удивительными отношениями. Они говорили со мной, словно один человек: продолжая мысль друг друга, дополняя – в унисон. Такой гармоничный дуэт….


Было у меня одно увлечение, которое, будто  семечко, дало ростки и превратилось в желание писать. Я обожала придумывать людям судьбы и биографии. Когда едешь в электричке, то поневоле всматриваешься в лица. Для меня было игрой примерять к этим лицам выдуманную жизнь. Огородники стали для меня загадкой, к которой никак не подбирался ключик. Иногда мне казалось, что они вместе не один десяток лет,  иной раз – будто празднуют медовый месяц. По случайно оброненным фразам я старалась, словно мозаику, сложить их возможную жизнь, но всегда какой-то кусочек выпирал острым краем, картинка рушилась и осыпалась….

***
Сколько помню себя, главной отрадой для меня был лес. Когда девчонками мы искали земляничные поляны, наполняли корзины, а особо крупные ягоды нанизывали на длинные травяные стебли и укладывали – поверх. Когда в университете ездили по уральским деревням на фольклорную практику, исследуя попутно окрестные рощицы, дубравы и сосняки. Когда с Виктором часами бродили по лесным дорогам, радуясь то последним осенним грибам, то первым подснежникам-пролескам. И сейчас, я так любила утренние часы, сходя с электрички на станции Сомы, и двигаясь в Дрозды знакомым маршрутом: минуя посадки молодых дубков и ёлочек, поднимаясь на пригорок, откуда был виден Дом, возвышающийся на окраине деревни.

Как-то Виктор подарил мне бинокль и компас. Он обожал делать неожиданные подарки, просто так – без повода. Сопровождал их смешными четверостишиями, которые придумывал на ходу. С тех пор и маленький бинокль, и этот компас всегда лежали в карманах моей походной одежды. Менялись куртки, а любимые вещички, в том числе и перламутровый складной ножичек, перекочёвывали и занимали своё привычное место. Я часто доставала бинокль, когда располагалась отдохнуть на каком-нибудь открытом месте, и смотрела вокруг, определяя, в какую сторону буду двигаться дальше, к чему душа лежит.

С тех пор, как в Дроздах поселились Огородники, я всегда делала привал на холме, что с Запада прилегал к участку, и смотрела в бинокль на огород, отмечая, как он меняется с каждой неделей.  Прежде, как ни старалась Лерочка, он напоминал не слишком ухоженный кусок земли, заросший по краям непроходимыми зарослями крапивы, с кривоватыми грядками, где так же криво росли привычные для глаза неприхотливые овощи. Теперь же всё изменилось: узкие грядки, по особой методике, между ними – широкие проходы, засыпанные песком. И с обеих  сторон гряды-террасы, сколоченные из досок. Фёдор планировал ещё построить две теплицы и забетонировать сток для весенних вод.

В тот раз я приехала в первых числах июня. В шесть часов утра вышла на крохотном полустанке у деревушки Сомы и обычной дорогой направилась в Дрозды. В лесу – перекличка кукушек, они не умолкали ни на минуту, напророчив мне уже лет триста. Я расположилась на привычном месте, сняла ботинки и носки, чтобы дать отдохнуть ногам и почувствовать босыми ступнями свежую траву. Обычно в это время Огородники были уже на участке, занимаясь нескончаемой работой, но теперь я заметила их в саду. Направив бинокль туда, я замерла, увидев, что Таточка стоит у стены сарая, а Фёдор мечет  ножи, которые вонзаются в нескольких сантиметрах от её головы и шеи. Внезапно он обернулся, и мне показалось, будто посмотрел мне прямо в глаза. Хотя видеть он меня никак не мог: густой куст калины полностью прятал моё укрытие. Но в ту же минуту Огородник подошёл к Таточке, выдернул три ножа из стены, поцеловал жену, и они исчезли из поля зрения. Судя по их спортивным, не по возрасту подтянутым и стройным фигурам, мне не раз приходила мысль, что в прошлом они серьёзно занимались спортом. Может быть, работали в цирке? Между делом они как-то сказали, что прошлым летом проплыли пятьдесят километров по Волге, без лодки, а вплавь, причём,  ради интереса, пересекая реку в самых широких местах. Интересная парочка, что и говорить….

Сад преображался день ото дня: желтели песчаные дорожки, на грядках всходила зелень, а возле бани, в форме корабля, обозначился большой цветник, куда Таточка высаживала рассаду, называя неизвестные мне цветы: целлозия, скабиоза, эшольция….Но нашлось место и для привычных ноготков, бархатцев и моей любимой мальвы. В палисадниках моего детства росла мальва и золотые шары. Они не предназначались для букетов, вымахивали выше заборов, и до поздней осени цвели под кистями рябин и ветками с красными мелкими ранетками. Как бы радовалась Лерочка….

Хотя последнее время при ней сад полностью оккупировали куры. Я терпеть не могла этих глупых птиц, а Валерия спорила, что они – умницы. Часами она натирала на крупной тёрке, кабачки, свёклу и морковь, резала траву, чтобы накормить своих курочек. И невозможно было убедить её в том, что им Бог дал клюв для того, чтобы добывать себе пищу, и они без труда склюют ту же траву на стеблях. Мало того: они свободно бродили по саду, превращая его в загаженную площадку с колдобинами и ямами. Выживали только кусты пионов, роз и георгин, и то только потому, что Антон бесконечно громоздил вокруг них разные укрепления, чтобы оградить от куриц. Лерочка за лето так привязывалась к ним, что когда наступало время рубить, она не приезжала в Дрозды дня два, пока Антон не закончит своё кровавое дело. Причём, куриц она не ела, отправляла тушки детям.

Водитель Антон, приставленный сыном к родителям, был вечной тенью Валерии, она с трудом обходилась без него, и не признавала выходных дней, задумывая то посетить рынок в городе, то отправиться за грибами. На робкие его возражения, что в лес лучше ехать в будние дни, капризно заявляла: «До понедельника рыжики перестоят! Одна труха будет». Она помыкала им как хотела, изливая потоки слов, то ворча, то покрикивая, а он молча терпел, делая, впрочем, по-своему. Такая работа, скорее всего, соответствовала его натуре, была разновидностью внутреннего скрытого мазохизма. На вопрос «как дела?» он неизменно отвечал: «Неплохо. Не плохо, а очень плохо».

Впрочем, иногда я видела тщательно скрываемую обиду в его глазах, когда в лесу, на привале, Валерия отбрасывала кусок хлеба, к которому он невзначай прикасался рукой. Однажды она вытряхнула  из коробочки соль, в которую Антон неосторожно влез щепотью.  За общим столом он сидел только в лесу, в Дом приглашать его было не принято. А ведь находился он в усадьбе целый день, иной раз – до позднего вечера. Как-то я высказала Лере, что негоже мужика голодом морить, на что она ответила: «Да звала я его раньше, не идёт. А кланяться не буду, чай, - не барин».

Но Антону так, видимо, было даже удобнее: в гараже он устроил себе угол: стол, топчан, тумбочка, в которой всегда лежала пара книжек. Работа водителя хороша для книгочея: пока ожидает хозяев в машине, всегда есть время  на десяток-другой страниц. Иногда я просила его показать, что читает, и удивлялась выбору: то Тынянов, то Астафьев. Хотя предпочтение отдавал историческим романам, и никогда я не видела у него «дюдиков», как пренебрежительно он называл современные детективы.

А вот я, грешна, - обожаю Хмелевскую, Агату и Чейза. Вообще, надо признаться, я ужасно любопытна, мне очень хотелось увидеть дом и сад Антона, о котором он иногда говорил, даже с некоторой долей гордости. Водитель он был – от Бога, машину содержал в полном порядке, ухаживал за ней, как за любимой лошадкой. А в остальном – не отличался особым усердием, любимое слово у него – «побросал»: да вот, картошку вчера побросал. Посадил, значит. Если прибивал насест в курятнике, то непременно – криво, как попало. Особенно раздражало его пристрастие Огородников к шнуркам и линеечкам, к промерам всех гряд, ровным штабелям и порядку. Антон неодобрительно хмыкал и махал рукой: «Дурость это. Хоть замеряйся, если расти не будет, всё это баловство – без толку».

Удивительно, что при таком явном спокойствии и умеренности характера, Антон был охоч до женского пола, а в молодости, по его словам, ни одной юбки не пропускал. И женат был, однако, в пятый или шестой раз. Как-то я спросила его о детях, он усмехнулся: «Да штук семь настрогал, наверное». Но жил он вдвоём с последней женой, причём называл это «гостевым браком»: свободные мы люди, верёвкой не связанные. Только иногда я замечала его удивлённый и даже чуть завистливый взгляд, обращённый в сторону Огородников.

Я и сама иной раз завидовала  необычным для их возраста отношениям, замечала их быстрые поцелуи, чувствовала какую-то затаённую нежность и бережность по отношению друг к другу. О себе они ничего не рассказывали, и не очень охотно отвечали на вопросы, когда я спрашивала о прежней их жизни. Хотя иногда просто потрясали меня. Однажды я напевала французскую песенку, Фёдор спросил: «Любите Дассена?». «Обожаю. Только слов этой песни нигде не могу найти, знаю первый куплет». Он взял листок и тут же мне написал по-французски полный текст.  На мои восторженные возгласы ответил: «Бабушка в детстве мучала языками, а память у меня отвратительное имеет свойство: стоит услышать раз, и – намертво. Так что, владейте текстом и пойте почаще».

****
В моём характере хватает странностей. Валерия частенько крутила пальцем у виска: «Ты, точно, - не от мира сего». Но и ей приходилось признавать, что в характеристиках людей и оценках, даже самых парадоксальных, я оказывалась права. Главное значение для меня, как ни странно, при первом взгляде на человека, имеют уши. И я никогда не ошибаюсь. Кстати, ушки Элен весьма изящной формы, но если бы я взялась писать её портрет, то непременно пририсовала к ним кисточки. Красивый, но хищный и опасный зверёк. Пожалуй, больше всего удивили меня своей формой ушные раковины моих новых знакомцев – четы Огородников. У Фёдора Михайловича самые красивые мужские уши из всех, кого ранее мне приходилось встречать. Классическая форма. У Таточки – под стать: тонко очерченные, с небольшой мочкой. В таких ушах только сапфиры с изумрудами носить. Но я не усмотрела даже следов от проколов, стало быть – подобных украшений у неё нет. Если бы я не знала об их роде занятий, то решила,  что они люди творческой профессии: писатели, музыканты или актёры.

Послей первой  моей встречи с новообретённой невесткой Волковых, Лера  заварила особый кофе, по рецепту моего старинного приятеля, ученика отца, а ныне полковника госбезопасности в отставке. Села напротив, уставилась на меня и потребовала: «Ну, говори».
- Что говорить….Видимо, ты права: девушка из ранних да ушлых.
- Но ведь красивая, да?
- Наверное. На чей-то взгляд. Не нам судить. А вот Лёша твой голову совсем потерял.
- Что делать-то?
- Ничего. Смирись. В конце-концов, это его жизнь, не твоя.
- Это моя жизнь! Всё полетело к чёрту! Девчонки исстрадались….
- Лера, ты вспомни, с Таней у тебя тоже не всё гладко было.
- Это всё мелочи, пена. Мы жили вместе пять лет, в обычной «трёшке» - одна комната проходная. Обе внучки там родились….
Она вздохнула, отвернулась, чтобы сморгнуть слёзы:
- Если бы нам тогда такой дом….

Валерия так и не смогла полюбить свой новый дом. Огромная веранда с арочными окнами была завалена годами собиравшимся «добром»: собачьим пухом в рваных пластиковых пакетах, где свила удобные гнёзда моль; ящиками с яичной скорлупой и луковой шелухой, рваной обувью, которую жалко было выбрасывать: авось сгодится; кастрюлями с отбитой эмалью, и множеством прочих «нужных в хозяйстве» вещей. Я вообще не ступала туда ногой, и пользовалась другой дверью, которая вела прямо в кухню. Да и там глазу порадоваться нечем: у порога – вечные собачьи миски с толстым слоем налипшей шерсти по краю, засаленные шкафы и огромный стол посередине, сплошь заставленный тем, что должно быть всегда «под рукой». Во время трапез всё это сдвигалось, кое-как размещались тарелки – с опасностью зацепить рукавом какой-нибудь пузырёк или мензурку с непонятной смесью. Однажды я навела на этом столе полный порядок, но последствия были такими ужасными, что и вспоминать не хочется. И целый месяц после того скандала я отказывалась ехать в Дрозды. А Лера посылала Антона, чтобы он уговорил меня сменить гнев на милость.

- Ида Петровна, берите с меня пример: я молчу. «Хозяин – барин», то есть хозяйка – барыня, мало ли что ей в голову взбредёт.
- Это тебе она хозяйка!
- А вам – больше того. Полвека уж грызётесь, а всё одно: не разлей вода. Поздно уж вам подружек выбирать. Меня пожалейте, я ведь уволюсь, сил нет…
- Ага! Я, значит, тебе – буфер?
- Ида Петровна, какой буфер? Да вы мне – мать родная, я за вами – как за каменной стеной.

Ну что с ним сделаешь?  Собралась да поехала. Валерия была тише воды, ниже травы:
- Идея, ты уж меня не бросай. Таня с девочками в Питер уехала, Лёшенька им там квартиру купил. Ангелина школу нынче кончает, поступит в университет…
- Ну вот, всё к лучшему. Город прекрасный, им понравится. Новая жизнь, новые друзья…
- Боже мой… Какая жизнь? Одни руины.
- Глупости не говори.  Внучкам повезло, что из провинции выбрались. А Татьяне всего пятьдесят лет, она отлично выглядит, обеспечена, с квартирой и средствами. Найдёт ещё своё счастье.
Лера глянула на меня, но промолчала. Прикусила язык. Наверное, до крови. Махнула рукой и вышла в сад. Правда, хватило её ненадолго….Уже вечером мы снова поругались. Потом – помирились.

Стыдно признаться, но я теперь люблю посещать Дрозды больше, чем при жизни Валерии. Меня неодолимо притягивает эта чета Огородников, разжигает любопытство….Мне ужасно хочется понять, почему все, кто попадает в орбиту их общения, неизбежно становятся их поклонниками. Совершенно невозмутимый Антон, который должен был бы их тайно ненавидеть, постепенно становится их ярым защитником; закрытый и неприступный начальник охраны, оказывается, приезжает поговорить с Фёдором – о жизни; няня Петеньки делится секретами….
Но с виду, на сторонний взгляд, Огородники вовсе не ищут контактов, не делают никаких шагов к сближению и никому не задают вопросов. Особенно восторженно к ним относится Элен: привозит полные пакеты деликатесов, постоянно интересуется, что им нужно в хозяйстве. Да и сам Алексей Сергеевич, который раньше появлялся в Дроздах раз в месяц – как ясное солнышко, теперь не пропускает ни одного выходного, да и после работы, вечерком, примчится раза два-три в неделю.

Сад и огород преображаются на глазах. Никогда бы я не поверила, что два человека в такой короткий срок могут сделать так много. Но в каждый свой приезд, я просто развожу руками и начинаю квохтать, как наседка: не могу удержаться от слов восторга. Ещё лежал снег, и была жива Лерочка, когда заброшенный сад превратился в ухоженный участок, разбитый на ровные прямоугольники песчаными дорожками. Фёдор Михайлович шутил, что скребки для очистки грязи с обуви, которые торчали возле калитки, он оставит как памятники.
Яблони стояли, будто – на выданье: очищенные от многолетней парши и побеленные. Я спросила у Таточки, почему на тех деревьях, что возле теплицы, она повязала алые ленточки. «Это место богатства и процветания. Пусть у Волковых всё будет хорошо», - она улыбнулась и продолжила вскапывать длинную узкую гряду.

Да, я слышала об этой мудрёной и такой модной китайской науке «фэн-шуй», но и предположить не могла, чтобы этим увлекались серьёзные люди. Мне всегда казалось неестественным и смешным, когда кто-то с важным видом начинал говорить об  улучшении своей жизни, связывая это с какими-то талисманами и заговорами. Хотя, как знать….
Последние годы я хожу в одну и ту же парикмахерскую, к мастеру Зиночке. Это социальное заведение мы по-прежнему называем «Дом быта»: в нём сохранились пара мастерских – по ремонту обуви и швейных изделий. Да еле-еле дышит ателье, где уже давно не заказывают модную одежду, а только старики приносят на перелицовку старенькие пальто и куртки.
Так вот, у Зиночки на рабочем месте – строжайший порядок, всё расставлено раз и навсегда. Как-то я спросила:
- А расчёски вы располагаете согласно чину или заслугам?
Зиночка улыбнулась и охотно вступила в разговор:
- Знаете, я увлеклась китайской философией. Это ужасно интересно. Есть определённый и постоянный круг, запомнить его легко: вода питает дерево, оно поддерживает огонь, потом образуется зола – часть земли, в ней рождается металл, а расплавленный металл похож на воду. Вот круг и замкнулся.
- Зина, а при чём тут ваши расчёски?
- Смотрите: в первом стакане у меня – стеклянные расчёски, это символ воды. Потом идут деревянные, красные – будто огонь, черепаховые – земля, а в последнем – металлические. Видите, как просто.
- Но, Зиночка, если всё это приносит удачу, то почему вы работаете в парикмахерской для бедных? Зарплата здесь не ахти какая…
- Вы знаете, я люблю слушать всякие истории. А пожилые люди, они ведь – рассказчики. Молодые дамочки о чём говорят? Одни сплетни….А здесь мне нравится.
- Вот оно как. А ведь вы – отличный мастер, могли бы зарабатывать прилично.
- Да у меня всё отлично! Есть несколько постоянных богатых клиенток, я их обслуживаю на дому, а платят они в два раза больше, чем получаю тут за месяц. А хотите, я вам книжку принесу? Там здорово о фэн-шуе написано, главное – для жизни полезно.
Я, конечно, согласилась, жаль было обижать славную женщину. Но, к стыду своему, так эту книжку и не открыла. Может, время уже и пришло….

Я догадывалась, что, размечая участок, Огородники сообразуются с только им понятным планом. Вначале я думала, что это зависит от сельскохозяйственных причин. Однако, иной раз, когда Таточка настаивала на особом повороте забора, стоя с компасом в руках, у меня возникала мысль, что они владеют иными знаниями. На мой вопрос о китайской науке, Таточка ответила со смехом:
- О, есть, многое на свете, друг Горацио, что не известно нашим мудрецам….
На этом разговор и закончился.

***
Я не была в Дроздах почти две недели. Стоит страшная жара, я не могу без большой воды, мне непременно надо плавать, это единственное спасение. Поэтому отправилась навестить Викторию, которая прошлым летом прикупила маленький деревенский дом на берегу озера. Всю зиму она уговаривала меня вступить в долю и приобрести дом на двоих. Но я решительно отказалась, поскольку две хозяйки – одни раздоры. И, как оказалось, правильно сделала.
Виктория – моя вторая подруга. Валерия меня всегда ужасно ревновала к ней, и они так и не сошлись. Мне приходилось разрываться между ними двумя, устраивая так, чтобы они лишний раз не пересекались.

Вика появилась в моей жизни на первом курсе университета, когда мы поселились в одной комнате общежития филфака. Во все времена факультет иностранных языков выделялся наличием «фифочек» - самых модных и раскрепощённых девушек. Я была тогда обычной «серой мышкой», а Виктория полностью соответствовала своему победному имени: сногсшибательные наряды, которые сама шила из всяких тряпочек и подержанной одежды из комиссионок; куча поклонников и бесконечные «хвосты», которые перед сессией она умудрялась подчистить и получить вожделенные «троечки». Мы с ней были абсолютно разные, может, именно это и стало основой нашей долгой – на всю жизнь – непростой дружбы.

Я ехала к ней, подозревая, что и на этот не обойдётся без приключений. Десять лет назад Вика похоронила третьего мужа, а после  началась череда различных «мущинок», как она называла своих любовников. Кто бы поверил, что в свои семьдесят, она продолжает жить, словно ей по-прежнему сорок пять. Валерия последний десяток лет Вику просто ненавидела, хотя возможности встречаться я им не предоставляла: уже натерпелась перепалок. Все упрёки в её адрес доставались теперь лично мне, будто это именно я – развратница, блудница, и вообще – исчадие ада.

«Исчадие» встретило меня ангельской улыбкой зрелой кинодивы. Костюмчик был соответствующий: сарафан лимонной расцветки с алыми розами и кокетливо повязанный бант из алого же шарфа – на рыжей шевелюре. Она клюнула меня в нос быстрым поцелуем, и потащила через неухоженный двор в летнюю кухню. Так она именовала покосившийся навес позади дома.
Хотя, навес основательно преобразился со времени моего последнего посещения: столбы заменены, крыша покрыта новым шифером, а с северной стороны появилась светлая стена. Я села в старое кресло, откинулась на удобную спинку и спросила, посмотрев вверх:
- Хозяин в доме появился?
Вика зарделась и расцвела:
- Вроде того….Ну, ты помнишь Колю, последнего моего помощника?
Всех деревенских мужиков, которых она нанимала для нехитрых хозяйственных дел, Вика называла не иначе, как «помощниками». Я резко выпрямилась:
- Шутишь что ли? Он моложе тебя – на четверть века, и вроде – женат?
- Ну и что! Его жена выглядит постарше меня. Бабы здесь, в деревне, уже в сорок лет – старухи. Ни кожи, ни зубов, ни фигуры….
- Допрыгаешься ты, Виктория. Нравы здесь тоже не городские: подопрут дверь снаружи, да и подожгут…
- Ну, вот ещё. Где наша не пропадала!
И она лихо крутанулась вокруг оси, сарафан колокольчиком обнял стройную фигурку.

Виктория – гедонистка. Она проповедует культ удовольствия и радости жизни.Когда-то я вела с ней долгие споры на эту тему, но время показало, что она – права. Её ровесницы уже стали прабабушками, сидят стайками галок на скамейках у подъездов, обсуждая мыльные оперы, да исходя тихой злобой, глядя на молоденьких и смелых женщин. И бесконечный рефрен: «А вот в наше время…..»
А она опять сделала лихой поворот, оставила город, и находит сотни поводов для восторга. Вот и сейчас потащила меня в сад:
- Ты только посмотри, какие лилии у меня зацвели!
- И правда – чудо….Почти с тебя ростом.
- Ида, ты представляешь, вечером я ставлю сюда плетёное кресло и смотрю на закат и озеро сквозь эти лилии….

Вика ужасно хотела, чтобы после университета нас направили в одну школу. Закон тогда для всех был един: после вуза положено отработать три года, вернуть государству, потраченные на тебя средства, ударным трудом. Но я отказалась. Возник бы лишний повод для распрей в педагогическом коллективе, который  обычно состоит на восемьдесят процентов из женщин. Одну молодую «фифочку» они ещё переживут, но двух выпускниц – вряд ли. Поэтому попали мы в разные районы.

Больше всего я опасалась, что она начнёт демонстрировать свои наряды, которые в школе ни-ни… Но Виктория обладала житейской, какой-то внутренней интуицией и хитростью. Она понимала, что примет удар только потому, что – молода и красива. Инородное тело. Но она с первого дня приняла верное решение: в одежде – чёрный низ, белый верх. Но какой это был верх! Блузки шифоновые, атласные, шёлковые; с бантами, оборками, воланами, защипами…. Про «низ» я уже не говорю. Её коллеги-педагогини, которых она между нами звала «индюшками», исходили от зависти, но молчали: приличия внешнего вида советской учительницы были соблюдены.

На удивление, Виктория обожала школу. А её обожали старшеклассники. Школа стала для неё театром, о котором она мечтала с детства, но не посмела пойти против воли родителей и стать актрисой. Тут она попала в свою стихию: каждый урок был маленьким моноспектаклем, в котором задействованы зрители-ученики. И постепенно молоденькая учительница стала гордостью школы, а потом – всего района. На её открытые уроки собиралась педагогический люд, они строчили в тетрадках, перерисовывали схемы и таблицы. Тогда у нас не было ничего: ни методической литературы, ни готовых наглядных пособий. Все карточки, так называемый – раздаточный материал для учеников, мы делали сами. Вечерами, ползая по полу на коленях, клеили таблицы, малевали тушью и акварельными красками.

Но как только ей исполнилось пятьдесят пять, Вика покинула школу. Мизерная пенсия не позволяла жить нормально, именно поэтому все учителя и готовы были работать до гробовой доски, но у Виктории были накопления: её мужья состояли при должностях, поэтому она с лёгкой душой простилась со школой. Взяла себе десяток учеников на репетиторство, и зажила так, как давно мечтала: по выходным ходила в театр, в будни – на выставки и в музеи, летом отправлялась в поездки и привозила ворох фотографий. И сейчас с ней всегда был фотоаппарат, она снимала озеро, ближнюю рощу и все окрестности.

Я решила обсудить с ней то, что последнее время не давало покоя. Мне казалось, что в Дроздах – не всё ладно. А с кем ещё я могла поговорить?
Виктория была посвящена в сложные отношения с молодой невесткой Леры и заочно невзлюбила Элен. Проповедуя жизнь в удовольствии, сама Вика смогла наладить отличные отношения с зятем и женой младшего сына: они обожали свою взбалмошную тёщу и свекровь, хотя она не делала для этого видимых усилий: просто принимала молодёжь, какие они есть, не требуя изменений и не делясь собственным жизненным опытом. Она говорила:
- Вот скажи, какое я имею право указывать им? Я ведь сама не ангел: оставляла мужей, натворила кучу глупостей….
- Ты просто умная женщина, а это – главное. И лёгкий человек.
- Вот и слава Богу. Не надо никому портить жизнь.

Но в адрес Элен, о которой знала только с моих слов, всё-таки сказала:
- Страшненький получается портрет. Эта девушка принесёт им несчастье. Я чувствую…

***
В последний свой приезд в Дрозды я решила остаться там ночевать. Первый раз после смерти Леры. В моей комнате поставили новый диван, на стене модного горчичного цвета огромный пост: фрагмент орхидеи на чёрном фоне, вместо светильников – мертвенный свет из-под плинтусов по всему периметру. Да уж…. Если это считается верхом дизайнерской мысли, то я безнадежно отстала и нахожусь просто в прошлом веке. Что, впрочем, соответствует действительности. Остаётся только улыбаться.

Огородники устроили комнату по своему вкусу: кровать Леры, старый её комод, круглый дубовый стол и венские стулья. На стене – иконы, которые жили в доме с его основания. Элен всегда кривилась, когда смотрела на это «барахло», но терпела. На эту территорию ей хода не было. Пока.

Прибыла я последней электричкой. В начале июня, когда лес питают снежные ушедшие воды, зелень особенно буйная, трава по колено, белые стволы берёз так нежны и прозрачны, что хочется молиться и говорить Богу особые слова благодарности за эту тишину и красоту. Птицы ведут свою бесконечную перекличку, лес напоен запахами прошедшего летнего дня. До сумерек ещё есть время. Я иду медленно, ни о чём не хочется думать.

Вдали показалась кирпичная громада дома. Когда Лёша задумал строительство, отец поставил условие: дом в один этаж, с хозяйственными постройками, и никаких излишеств. Но нужно было знать Алексея Сергеевича. Он привык всё делать с размахом. Ежели возводить дом, то непременно – лучше всех. Пока шла стройка, сын родителей на участок не допускал, видно, чувствовал, что ничем хорошим показ не кончится. Объяснял, что хочет сделать сюрприз. Так оно примерно и вышло: отец, увидев особняк, год с Алексеем не разговаривал. И ни в какую не хотел переезжать из городской квартиры. Но, как известно, вода камень точит: Лере удалось его уговорить.

А потом привык, пообвыкся. Правда, на третий этаж нога его не ступала, а на втором располагалась спальня и огромная терраса, где Сергей Иванович привык проводить вечера в любимом кресле-качалке и с неизменной газетой в руках. Весной Валерия приспосабливала террасу для лотков с рассадой,  и муж ворчал, отвоёвывая себе привычное место. Сергей Иванович страдал диабетом, медленно набирал вес, всё труднее становилось подниматься на второй этаж, и последние годы спал в гостиной внизу, а Лера в каминной комнате поставила себе широкую кровать, чтобы быть рядом с мужем.

Сейчас в этой комнате жили Огородники, в гостиной всё оставалось по-прежнему, только ни разу я не замечала, чтобы они включали телевизор, расположившись на диване. В этот раз я застала их за просмотром странной передачи: шёл, видимо, какой-то чемпионат по неведомым для меня японским единоборствам, когда мужики в халатах с поясами машут ногами и молотят руками. Фёдор сидел на стуле, спиной ко мне, а Таточка – вполоборота, и я заметила, как напряжённо она всматривалась в экран. Левая её рука лежала на колене, она изредка хлопала ей, и сразу вслед за этим раздавались бурные крики и аплодисменты болельщиков в телевизоре. Она опережала реакцию зала – на секунды, словно отмечая какие-то необыкновенно удачные удары. А для меня эти прыжки и повороты казались сплошным мельтешеньем. Таточка обернулась, увидела меня, встала и пошла на кухню, сказав:
- Смешно, правда? Как будто танцуют….. Славные эти японцы. Жаль, что мы ничего в этом не понимаем. И всё-таки не люблю, когда люди бьют друг друга. Даже если это называется спортом. Пойдёмте лучше чай пить.

Я вспоминала об этом, устроившись на веранде у Виктории и предвкушая утро, которое наступит завтра. Встану часов в шесть, пойду к озеру и наплаваюсь всласть. Вика постелила мне, потом зарделась и сказала тихо:
- Ты не против, если Коленька придёт, и мы немного пошалим?
- Виктория, скажи по-человечески: я собираюсь всю ночь трахаться с любовником. Который моложе меня на тридцать лет.
- Ида, что с тобой? Откуда в твоём лексиконе подобные слова?
- Телевизор смотрю. Уровень образования повышаю.
- Ладно, не ворчи. Ты же меня знаешь….

Конечно, знаю. И кто, если не я? Кто поймёт и простит эту сумасшедшую, которая в свои семьдесят чувствует себя женщиной и хочет любви? Место только выбрала неподходящее: в деревне всё на виду, каждый шаг обсудят, да и приговор вынесут. Слышала уже я сегодня за спиной шепоток в сельмаге, как по привычке называли магазин местные жители:
- Это к нашей шалаве из города приехала…..
- Тоже поди такая. Совсем старухи сдурели.
- Точно. Гляди-ка, в шляпе….

Да, шляпы – моё слабое место. Досталась эта страсть от тёти Эвы, сводной маминой сестры. Когда бабушка вышла второй раз замуж за обрусевшего поляка Влада Шептицкого, у того была дочка десяти лет от первого брака.  А когда родилась мама, Эве уже исполнилось четырнадцать, и она считалась первой красавицей маленького городка. И хотя мать свою никогда не видела, та умерла родами, гены панночки-дворянки давали о себе знать: врождённое изящество и вкус у Эвы проявились с детства. Помню, что в редкие её визиты, когда тётушка навещала нас после очередного вояжа за границу, я смотрела на неё, как на чудо, и внимала поучениям, открыв рот. Эва говорила: «Запомни, детка, главное в образе женщины – духи, чулки и шляпа. Если ты будешь держать это в голове, то станешь – лучшей».

Эти заповеди больше подходили Виктории, и я подарила их ей. А сама стала лучшей для одного-единственного мужчины. Иногда думаю, что если бы Бог дал нам с Виктором больше времени, то мы стали бы именно такими, как Огородники, в чьих отношениях так видна потаённая нежность друг к другу. Может быть, меня потому так тянет к ним, что чувствую своё – несбывшееся?

Уснуть невозможно. В соседней комнате скрипит старый диван, слышится сдавленный шёпот, изредка – тихий счастливый смех Виктории. Я не завидую, просто принимаю эту ненормальную историю как часть нашей общей с ней жизни, где случалось всякое. Коленьку я так и не увидела: он проскользнул в дом после полуночи, а ранним утром уже растворился в тумане, наступавшем с озера.

Виктория была свежа и цвела, как майская роза:
- Ты выспалась? Воздух – чудо…. Правда?
- Это ты чудо. Специально что ли свидание подгадала?
- Ты что, Ида! Просто у него жена к дочери в город уехала. Не так уж часто случается. Ты прости…
- Да ладно. Я за тебя рада. Только предупреждаю: деревня уже в курсе, что он у тебя ночевал. Здесь ничего не скроешь, учти.
- Не бойся. Скоро лето кончится, уеду домой, всё стихнет. И вообще – доживём ли мы до следующего лета?

Виктория вздохнула, поставила на стол розетки с мёдом, вокруг которых сразу начала метаться пчела, достала запотевший кувшин с молоком и плошку сметаны.
- Вот это пир! Вика, у тебя тут рай.
- Да, если бы я придумала рай, то он был бы точно такой. Сейчас на озеро пойдём!

Это был замечательный день. Медленно плавилось солнце, вода прогрелась до дна, обнимала тело, и казалось, что именно таким должно быть счастье. Слева озеро загораживала берёзовая роща, а на противоположном берегу прямо к воде спускались огромные дубы. И полное безлюдье, хотя рядом, в двух километрах, деревня. Ребятишек там можно по пальцам пересчитать, они на речку бегают. Раньше старикам внуков привозили, а теперь всё больше на море, по курортам и заграничным путёвкам отдыхают. Молодёжь по-прежнему бежит из деревни, доживают свой век здесь те, кто не подался вовремя за иной долей.

Мы лежали под кустом ивы, Виктория продолжила вчерашний разговор:
- Судя по твоим словам, Лёшенька Волков попал в крепкие руки.
- Наверное, так. Ведь какой волевой мужик был, просто кремень. А тут, как телёнок, право слово….
- Ну, ещё бы. Двадцать лет разницы, не баран чихал. Надо соответствовать. Ревнует поди. Бедный.
- Слишком богатый. Вот тебе и каламбур. Но она актёрка ещё та. Так бабушка моя говорила: актёрка. Представляешь, едут они отдыхать, всем семейством. Сначала в Испанию, оттуда, по-моему, в Италию. Но это неважно. В аэропорту оказывается, что у младшего сыночка неправильно оформлены документы, и пропустить его не могут. Что тут начинается! Слёзы, заламывание рук, истерика….  Хотя сама Элен – владелица туристического бюро. Странно, согласись? В конце-концов, Эллочка с Петенькой возвращаются, Алексей с приёмным сыном, тестем и тёщей отправляются дальше. А наша дамочка получает неделю свободы, но при этом – в роли страдалицы, муж в качестве компенсации привозит кучу подарков и утешает «бедную девочку».
- Да уж…. Битый небитого везёт. Но он ведь сам выбрал такую жизнь, иного ему не надо.
- Жизнь. А вот Лера была уверена, что выбрал он – смерть. Может и к лучшему, что она раньше ушла. Не увидит развязки.
- Ну что ты каркаешь! Это тебя Валерия завела, настроила. И скорее всего, всё не так. Эх, как нам Марго не хватает! Разложила бы сейчас карты, и всё как на ладони….

Да, милой Маргариты нам не хватает уже много лет. Так случилось, что однажды она исчезла из нашей жизни навсегда. Не оставила ни письма, ни адреса. Что тому было причиной?  Если неудавшаяся любовь, то я невольно сыграла свою роль в этой истории. У моего отца был любимый ученик - Иннокентий Малков, чуть старше меня. И с Марго познакомила его я. Мы жили с ней в соседних домах, пересекались во дворе, но не дружили. Удивились и обрадовались, когда обе поступили на один факультет университета. С тех пор почти не расставались, хотя выходные я всё-таки посвящала Валерии. Та была страшно ревнивой, в своём техникуме фармацевтов отношения с однокурсниками не очень складывались, на вечеринки её приглашали редко, видно, считали гордячкой. Поэтому дружбой со мной она очень дорожила и заводилась «с полуоборота», едва я упоминала о Виктории или Марго.

В университете вид у нашей неразлучной тройки был весьма колоритный: яркая блондинка Виктория в стильных нарядах, жгучая брюнетка Марго – всегда в чёрном, и я – простушка с неприметным лицом, но с косой – ниже пояса. Мы сидели рядом на лекциях, шли вместе в буфет, изредка покуривали в верхнем пролёте лестницы. Кавалеров было – хоть отбавляй, и дня не проходило, чтобы кто-нибудь не передал записочку с приглашением на свидание, или не позвонил с просьбой прогуляться вечерком.

Мы с Маргаритой на подобные предложения не отзывались, а Виктория – с удовольствием, обзывая нас «зубрилками и занудами». Да, учились мы отлично, и впереди нам светили красные дипломы. Марго отлично умела гадать на кофейной гуще, но делала это редко и неохотно. Но раз в год нам везло: мы отправлялись на дачу к Эсфирь Соломоновне, какой-то дальней родственнице Марго, и получали полный расклад судьбы на ближайшее время. Делалось это в большой тайне, потому как не пристало студенткам и комсомолкам верить во всякую потустороннюю ересь. Но именно Эсфирь предсказала Марго ту самую встречу с Иннокентием.

Кеша с отличием окончил политехнический институт по специальности инженер-строитель, но на работу попал под начало моего отца – подполковника ГБ. В то время для работы в органах нужно было иметь безупречную биографию и хорошие способности. Их у Кеши было – с избытком, отец всегда говорил, что из него будет толк. Иннокентий стал частым гостем в нашем доме, мама его тоже полюбила, отмечая безупречное воспитание и врождённую интеллигентность. Увидев первый раз Маргариту, он покраснел и смутился, что было совсем на него не похоже. За обедом не произнёс ни слова, но так смотрел на Марго, что мама мне потом тихо шепнула: «Ну, всё. Пропал наш Кеша….»

Так и случилось, как в воду смотрела. Три года они почти не расставались, отношения  были – на зависть. Да и пара получилась изумительно ладная и красивая, на улице люди оборачивались. И ждали они, чтобы пожениться, только получения диплома Маргариты. На выпускной Кеша пришёл с огромным букетом роз, что тогда считалось  роскошью. Гуляли мы в столовой университета, капустник подготовили такой, что от смеха все чуть под столы не сползали. Славный получился праздник. А через два дня случилось необъяснимое: Марго уехала из города, никому не оставив адреса. Мы с Кешей ездили к Эсфирь Соломоновне, он встал перед ней на колени. Но та была, словно кремень, отвернулась и сказала: «Нет. Я слово дала. Не скажу».

Прошла почти целая жизнь, и незадолго до смерти отец начал неожиданный для меня разговор:
- Ида, я повиниться хочу. Ты помнишь историю с Маргаритой?
- Да, папа. Я думала, ты забыл о ней. Потому и не сказала, что Марго меня нашла, я получила от неё письмо, она сейчас в Хайфе живёт.
- Нет, не забыл. Это ведь я им судьбу переиначил: Иннокентию и Маргарите. Я поручил своему помощнику поговорить с ней. О карьере и будущем Кеши. Что если он женится на ней, то путь наверх ему будет закрыт. Вот так. А она сама приняла решение.
- Вот оно что.
- Ты напиши ей, попроси прощения. От меня.
- Хорошо, папа. Напишу.

Отец умер через три дня после этого разговора. Весной, как и хотел. Увидел цветущий сад и даже застал первую майскую грозу. Мама ушла годом раньше, и тоже весной – в апреле, сразу после Пасхи. Они не разлучались всю жизнь, и теперь тоже вместе, в это я верю твёрдо. И надеюсь, что Бог будет милостив и ко мне, уготовив мне встречу с Виктором.

Мы с Марго нашлись через столько лет, и в письмах проживали год за годом время, которое прошло врозь. Маргарита убеждала меня купить компьютер, уговаривая принять от неё деньги. Соблазняла тем, что писать по электронной почте можно хоть весь день, получая весточки в течение минуты. Что есть такое чудо под названием «скайп», когда можно говорить и видеть друг друга. Но я настолько стала неуверенной в себе, что боюсь не освоить сложную технику. Нужно обращаться к кому-то и показывать себя полной старой дурой. Кроме того, существовало одно обстоятельство.... Когда я видела письмо в почтовом ящике, то сердце сладко замирало. Я неспешно поднималась на третий этаж, садилась в любимое вытертое кресло, на несколько минут закрывала глаза, сентиментально прижимая конверт к сердцу.

Потом я шла на кухню, накрывала стол белой праздничной скатертью, ставила мамин чешский сервиз, наливала крепкий чай в две фарфоровые чашечки, и только тогда открывала конверт. Мне казалось, что я ощущаю тонкий запах духов, вглядываясь в убористые строчки, написанные мелким бисерным почерком отличницы. До вечера я перечитывала его ещё несколько раз, находя всё новый смысл, додумывая то, что осталось несказанным.

Сна моего хватало от силы часа на четыре, а снотворные средства я не признаю, полагая, что Бог решил таким образом подарить мне лишние часы жизни. Я полностью высыпалась за это время, но продолжала лежать в кровати, ведя неспешный мысленный разговор с Марго. Утром я принималась за ответ, на который уходило не менее трёх дней. Я писала частями, начиная каждую с нового абзаца. Наверное, больше это напоминало рассказ или короткую повесть. Иногда мы разговаривали по телефону. Звонила всегда Марго, понимая, что я не могу позволить себе роскоши международного разговора. Она говорила, что перепечатывает мои письма и сохраняет в памяти компьютера, потому что считает их готовыми литературными произведениями. Я смеялась и махала руками, будто она меня видит:
- Не выдумывай, Марго. Это тебе просто кажется, потому что ты меня любишь. Вот и льстишь….
- Нет-нет, и не спорь. А хочешь, я отдам их на публикацию? Здесь есть отличные журналы на русском языке.
- Не смей! Они же – личные. Только для нас двоих. И кому интересно читать болтовню двух старух?
- Не скажи…. Мои письма, конечно, особой ценности не представляют, а вот твои – совсем иное дело!

Я писала ей обо всём: о жизни Виктории и смерти Леры, об этих загадочных Огородниках, которые совершенно незаметно заняли мои мысли, о своих подозрениях относительно Элен и многом другом, что казалось мне важным. Однажды написала и об Иннокентии, который всегда приходил в день смерти отца. Мы выпивали с ним положенные три рюмки водки и говорили. Но никогда прежде не вспоминали о Марго. Я не сказала ему о просьбе отца, ведь она касалась только Маргариты. И, честно говоря, боялась причинить боль Кеше. Он пробовал жениться, но брак оказался неудачным, терпения хватило на два года, и всё-таки сам подал на развод. Я догадывалась, что Марго ему заменить не сможет никто. Конечно, учитывая специфику его работы, Иннокентию не составило бы труда разыскать Маргариту, где бы она ни находилась, но он никогда не делал такой попытки, уважая и принимая её решение – исчезнуть из его жизни.

Следующий конверт оказался самым толстым из всех: Маргарита писала ответ, наверное, целую неделю, и я заметила в некоторых местах следы слёз, которые падали на бумагу. Это был сумбурный рассказ о любви, которая стала её радостью и горем. Прошло много лет, но ничего не изменилось: столько же боли в словах, и столько же горечи в сердце. Всё-таки удивительно: люди стареют, меняется до неузнаваемости внешний облик, а душа остаётся прежней. И эта душа такая ранимая……

Так волей судьбы я получила собеседника, о котором можно только мечтать: я доверяла бумаге все свои мысли и знала, что буду понята, и меня не осудят за самые нелепые выводы и предположения. В своём последнем письме я подробно описала Марго поездку в Дрозды, которая повергла меня в состояние шока.

***
Приехала я утренней электричкой, прошлась по лесу, по привычке сделав привал на холме, и в очередной раз подивилась зелёному оазису огорода посреди пожухших от беспощадного солнца окрестностей Дроздов.  В саду слышались глухие удары топоров, слышалась громкая мужская речь, приправленная крепкими выражениями. Двое рабочих рубили яблони, Антон стоял чуть в стороне, и я направилась к нему:
- Что здесь происходит?
- Приказано убрать деревья.
- Ты что? Кем приказано?
- Понятно кем, хозяином. Алексеем Сергеевичем Волковым.
- Антон, ты в своём уме? Не может этого быть….. Рубишь?  Но ведь сам сажал: и черешни, и груши, и яблони эти сортовые….

Он отвернулся и махнул рукой. Но я заметила, как подходя к сараю, он отёр лицо рукавом…. Я помнила, как радовался Антон, когда ему удалось  выпросить у какого-то любителя-садовода саженцы абрикоса, который хорошо приживался в средней полосе. Как хвалила его Лерочка, когда он сам привил на старую грушу ветку какого-то необыкновенно плодовитого сорта, и уже через несколько лет она снимала медовые маленькие и плотненькие грушки, хвастаясь, что из них получается самый вкусный компот, который так любит Лёшенька.

Рабочие боролись с плетьми винограда, что увил старую беседку возле теплицы, вырывали амарант, стоящий плотной фиолетовой стеной вдоль забора, подрубали кусты шпалерных роз, которые впивались шипами даже сквозь рукавицы. Пришёл черёд и зарослям вишни…. Бедный Лерочкин сад…..

Я пошла искать Фёдора. Он полол гряды на огороде, и был, как всегда – в высоких тяжёлых ботинках и плотных камуфляжных брюках. В такую жару! Я молча присела рядом, наблюдая как методично он расправляется с крошечной порослью сорняков на грядке дайкона. Он поздоровался и продолжил своё дело. Таточка подвязывала помидоры и помахала мне рукой. Я спросила Фёдора:
- Скажите мне, зачем это варварство? Почему вырубают сад?
- Ида Петровна, я приказы не обсуждаю.
- Хорошо, я сама поговорю с Алексеем.

Я решила остаться до вечера, чтобы увидеть Лёшу. Но находиться в доме не смогла, ушла в лес. И хотя слёзы из меня выжать трудно, на этот раз дала им волю. И грешным делом подумала: хорошо, что у меня нет детей. Почему-то я была уверена, что Лера каким-то образом могла почувствовать, что делается в её Доме. Я разговаривала с ней вслух, искала утешительные слова. Наверное, если бы кто-нибудь увидел меня в этот момент, то точно подумал: тронулась умом старуха….

Я вернулась, когда у ворот появились  два джипа: чёрный и белый. Случилось так, что я прошла незаметно, обогнув баню, и нечаянно увидела посреди вывернутых пней одинокую фигуру Элен. Она стояла, уперев руки в бока и слегка наклонив голову. И такое необыкновенно счастливое у неё было лицо, что я повернула назад и побрела в Сомы, к поезду. Я поняла, что разговор с Алексеем – бесполезная затея.

Не доходя до станции, я  присела отдохнуть у глубокого оврага, сплошь заросшего поверху кустами орешника,  а внизу, в глубине, по руслу мелкого ручья - жимолостью. Ручей впадал в небольшую круглую впадину, образуя чашу, а потом двигался дальше, петляя по дну оврага. Я любила сидеть перед этой чистой водой, где каждый камушек отсвечивал, радуясь редкому солнечному лучу. Вот и сейчас я машинально бросала мелкую гальку в центр крошечного озерца, наблюдая за ровными кругами на поверхности.

И думала о том, что жизнь так похожа на эти круги. Человек рождается и оказывается центром крошечного круга, в котором – его родители, бабушки и дедушки, может быть – дяди и тётки, племянники и прочая родня. Но уже в детском саду он узнаёт, что есть иная жизнь за пределами его личной вселенной, а в школе – тем более. Потом появляются друзья во дворе, какие-нибудь приятели по спортивным секциям или танцевальному кружку, затем – однокурсники и коллеги по работе. Круги всё ширятся и ширятся….

Но когда минует определённая возрастная грань, особенно, - с уходом на пенсию, как отсчёт пойдёт в обратном порядке. И не успеешь оглянуться, как всё возвратится «на круги своя»: рядом – дети и внуки, если повезёт – правнуки….. И счастье, если человек опять станет - центром своего крошечного круга.

Не оставили эти мысли меня и в поезде, только перешли в несколько иную плоскость. Я думала о возрастном разрыве – пропасти в двадцать лет, которые разделяли Элен и Алексея Волкова. Я допускаю сильную страсть и полную гармонию в слиянии физическом, но разве можно достичь такого слияния – душ? Когда обе они отзываются на мотив песни, слышанной вместе – в детстве? Когда старый фильм смотришь – рука в руке и незаметно отираешь слёзы? Когда тебя не страшит новая морщинка, что появилась в уголке глаз? Когда идёшь по улице и видишь, как выросли деревья? Но ты идёшь с тем, кто вместе с тобой проходил по этой аллее, когда она только обещала стала стать такой тенистой….

А дома меня ожидало письмо от Марго, и я незамедлительно решила ей ответить. Всё, что я испытала в течение дня, вылилось в строчки, все вопросы, на которые не могла дать ответа, я адресовала ей. И знала, что она и поймёт, и почувствует, и пожалеет, и поплачет. Я писала о том, как мы встречали утро в саду вместе с Лерой, как сажали розы, а потом укутывали их на зиму, как отбирали клубни георгинов и гладиолусов, делали посадки лечебных трав, а потом сушили их и развешивали душистые пучки в предбаннике и на чердаке. Как мечтали поставить возле вишнёвых кустов несколько ульев, а вдоль забора посадить розовый виноград….

Валерия никогда не говорила вслух о том, что будет здесь, когда она уйдёт. Только как-то вечером, когда после бани мы сидели на скамейке под кустом сирени, и овчарка Динара лежала у ног, Лера сказала:
- Всё, что я здесь делаю – только для них. Не станет меня, а Лёша срежет букет водосбора, он так любит эти – лиловые и синие, поставит на стол, и вспомнит обо мне. Я знаю, что никто не станет делать варенье, но, может быть, всё-таки сорвут яблоки с ветки. Или эти сливы…. Смотри, как хороши, правда?

Даже в страшном сне она не могла бы увидеть, как в одночасье будет уничтожен её сад. Теперь на его месте постелют искусственный газон. Может быть, поставят качели и тенты от солнца. И каждое утро будут мыть из шланга пластиковую траву, которая станет ласкать нежные ступни подрастающего поколения Волковых. Нового племени совсем новой страны.

***
Меня не переставал мучить вопрос:  на месте ли чёрная тетрадь Леры? Для этого мне непременно нужно попасть в подвал, который находится не в самом доме, а в отдельном хозяйственном строении на заднем дворе. Поэтому, через три дня, когда я снова приехала в Дрозды, попросила у Фёдора ключ под предлогом взять из подпола баночку маринованных грибов. Он вызвался сам достать эту банку, но я настояла на том, что мне нужны именно собственные соленья, а он не сможет определить, где они стоят.

Я с трудом спустилась по крутой лестнице, огляделась: вроде бы, всё по-прежнему, следов какой-либо уборки или перестановки не видно. Пробралась в дальний угол, где сама лично устанавливала кадушку, под которой и должна лежать секретная тетрадка. Сначала я внимательно оглядела земляной пол, и отметила, что кадка стоит под тем углом, что я намеренно определила: ржавый верхний обруч точно касается нижней полки, а старый клетчатый половик лежит абсолютно так, как я его пристроила нынче весной: красные полосы шли по левому краю. И облегчённо вздохнула….. Но – слишком рано. Чёрной тетради там не было.

Я чуть не забыла про банку, пришлось снова спуститься с лестницы и взять первую попавшуюся. Кто мог найти тетрадь? И главное: кто был настолько аккуратным и наблюдательным, что пристроил и кадушку, и драный половик в точном соответствии с их прежним положением? Это можно было сделать лишь в том случае, если подобные действия отработаны до автоматизма. Неужели Элен обратила внимание на такие мелочи? Хотя круг лиц, которые могли попасть в подвал, строго ограничен. Это сам Алексей Волков, Элен, Огородники и Антон. Вот и всё. Кто же из них?

В окрестностях Дроздов на старых просеках разрослись отличные малинники. Мы с Валерией были заядлыми ягодницами и знали наперечёт все  земляничные и черничные поляны, клубничные косогоры, места зарослей ежевики, болотца с самой крупной клюквой на моховых бархатных кочках и даже редкие в этих местах островки брусники. Нынче выдалось самое жаркое лето на моей памяти, с мая не выпало ни одного дождя, поэтому я думала, что малины в лесу не будет. Однако, сходив на разведку в ближайший от Дроздов малинник, обнаружила довольно много ягод, и решила как-нибудь приехать первой электричкой, которая отправлялась из города в половине пятого. Ранние часы – лучшие для сбора, уже к двенадцати наступает такая жара, что нужно укрыться в доме.

Разве может запах и вкус лесной малины сравниться с садовой? Конечно, она много меньше по размеру, и пока корзинку наполнишь – замаешься, но зато, если зимой открыть банку такого варенья….. Мне и угощать этим вареньем – уже некого, но всё равно я ходила с Лерой за ягодами, потому что самые замечательные часы были именно те, что я проводила в лесу. Но первый раз на знакомых, исхоженных просеках, я оказалась одна. Что-то последнее время стала сентиментальной, еле удержалась от слёз. Всё-таки слишком многое в моей жизни связано с Лерочкой. Никогда не верю тем, кто повторяет набившую оскомину фразу: «женской дружбы не бывает». Ещё как бывает!

Бродила по лесу я почти до полудня. Напала на такое славное местечко, что сил нет уйти. Уже и ругала себя вслух по-всякому за жадность, а руки так и тянутся всё к новым веткам, глаза примечают, ноги несут…. А потом еле доплелась до Дроздов.  Я удивилась тому, что впервые овчарка Динара не вышла, как обычно, встретить меня, но, видимо, в такой зной даже у собаки нет сил расстаться с прохладой будки под  тенистым деревом. Таточка напоила меня холодным квасом, предложила ополоснуться в бане, и уже через час я почувствовала себя человеком. Мы ели малину с молоком, и на миг мне даже показалось, что всё по-прежнему, и сейчас я услышу знакомое ворчанье Леры, и мы опять выйдем во двор к своей скамейке под кустом сирени.

Таточка сразу заметила моё состояние и посоветовала пойти отдохнуть наверх. Я настолько устала, что проспала почти два часа, но это было и к лучшему: жара немного спала, и я пошла на огород. Помощник из меня, конечно, никудышный, но за разговорами и работа идёт веселее. Я давно обратила внимание, что Огородники всегда находятся в поле зрения друг друга, чем бы ни занимались. Вот и сейчас, Фёдор поливал лейкой гряды, а Таточка возилась в новой теплице, которую построили всего неделю назад прямо над помидорными кустами, высаженными в грунт. Это был особый сорт, который назывался «Помидорное дерево» и обещал невиданный урожай. В теплице для меня было слишком душно, поэтому я присела у порога и развлекала Таточку рассказами о наших приключениях в лесу, которых за долгие годы случилось немало. Мне очень нравилось, как она слушала: с неподдельным интересом и взрывами искреннего смеха. 

Фёдор раза два делал передышку, присаживаясь на несколько минут возле меня. Я спросила его о том, почему он поливает лейкой, ведь можно облегчить себе работу и воспользоваться шлангом. Он покачал головой:
- Нет, голубушка, Ида Петровна. Вы знаете, что вода в цистерну закачивается из скважины, и она не успевает нагреться до такой степени, чтобы стать годной для полива. Утром я шлангом наливаю её в бочки, они пластиковые, солнце жарит, вода – как парное молоко. А ночи тоже тёплые, с вечера я снова наполняю бочки, чтобы с восходом успеть полить все грядки.
- Боже мой, каждый день по двадцать бочек воды?
- Да, получается так.

Фёдор помолчал, потом спросил:
- Ида Петровна, вас сегодня ничего не удивило?
- Вы же знаете, огород меня каждый раз приводит в восхищение. И удивляет….
- Я не об этом. Знаю, что вы мастак по части добрых слов.
- Хотя…. Да! Вспомнила. Первый раз не вышла Динара. Уж как болела последнее время, а  всегда выходила. Но ведь она совсем поправилась? Такая весёлая была прошлый выходной.
- Должен вас огорчить. Динары уже нет, усыпили. Лучше вам об этом от меня узнать.
- Элен?
- Не знаю, Ида Петровна. Приказ хозяев. А уж кто из них, не нам судить.

Немного погодя мы с Таточкой перешли в сад, в ту теплицу, где уже вовсю зрели огурцы, вызывая у меня восхищение обильным цветением и гроздьями пупырчатых и ладных плодов.

Таточка подвязывала плети, ловко формируя главный стебель и убирая пасынки. Я ещё раз отметила её необыкновенную пластику: каждое движение было точно выверенным. Ранее я обратила внимание на то, что двигается она совершенно бесшумно, словно ноги  не касаются земли или пола. Причём, танцевальной или балетной такую походку не назовёшь, скорее – кошачьей.

Сорта были совершенно незнакомые для меня: из каждого цветка возникала завязь сразу нескольких огурчиков. Снимали они их размером в десять-двенадцать сантиметров, не больше. Каждый день получалось почти два ведра. И это в старой теплице Валерии!

Правда, выглядела она теперь совсем иначе: Огородники счистили ржавчину с металлического основания и покрасили яркой голубой краской. Таточка помыла стёкла, Фёдор снял прогнившие остовы рам с крыши и  покрыл её каким-то лёгким и прозрачным материалом, похожим на оргстекло. Он сделал три высокие гряды  из светлых досок, а дорожки между ними посыпал опилками. Если бы Лерочка могла это видеть…

Весь урожай Огородники перерабатывали сами: огурцы солили в небольших дубовых бочонках, причём, не в рассоле, а собственном соку. Таточка тёрла самые крупные на тёрке, потом крепенькие маленькие огурчики укладывали рядами в кадку, заливая этой кашицей и добавляя листья смородины и хрена. Отходов в хозяйстве не было совершенно, потому что Огородники предложили завести свиней и кур, чтобы были свежие яйца, и к осени – собственное мясо. Алексей распорядился, привезли десяток поросят и двадцать куриц. Я не перестаю удивляться, как супруги управляются со всем этим хозяйством? Но знаю, что день у них начинается с половины пятого утра и заканчивается за полночь. Также знаю и о том, что зарплату они получают весьма и весьма скромную. Иногда задаю себе вопрос: какой интерес держит их здесь, в Дроздах?

Мы ещё минут сорок пробыли на огороде, а когда стемнело, пошли в дом. Оказывается, приехали Волковы, стол уже был накрыт, и Элен пригласила нас присоединиться к ужину:
- Садитесь с нами, правда, мы вас не дождались, уж простите. День сегодня сумасшедший, не присели, не поели…. Вот, навёрстываем.

Алексей Сергеевич улыбнулся и обратился ко мне:
- За ваш гостинец, Ида Петровна, особое спасибо. Давно такой капустки не пробовал. Ну, вы и мастерица….
Я пожала плечами:
- Помилуй, Алексей, о чём ты? Какой гостинец?
- Да я о капусте вашей, с брусникой. Мы её уже почти всю прикончили. У нас сегодня разгрузочный день, вот и подналегли на бескалорийную пищу.

Фёдор внимательно разглядывал капусту у себя в тарелке. Потом сказал:
- Да, точно, с ягодами. Только у меня почему-то тут другая ягодка попалась, не брусника.
Он медленно разжевал её и продолжил:
- Видно, случайно оказались, но вот пару ягод ландыша я вижу. Ничего особо страшного, но желудок вам промыть придётся. Иначе это грозит серьёзным расстройством.

Элен всплеснула руками и посмотрела на меня:
- Ида Петровна, как это понимать?
Я снова попыталась объяснить, что первый раз вижу эту проклятую капусту, но Фёдор твёрдо сказал:
- Все разговоры потом. Таточка, срочно разводи раствор марганцовки. Каждому – три литра. И обязательно всю выпить. А дальше организм сам справится.

Больше часа заняла неприятная процедура, я всё это время провела у себя в комнате, стараясь привести мысли в порядок. Что за ужасная история? И почему в ней оказалась замешанной я? Заглянул Огородник и позвал меня вниз. Там стоял охранник, которого я несколько раз видела в окружении Алексея. Он внимательно посмотрел на меня, а потом сказал:
- Да, сегодня, около шести часов вечера, Ида Петровна передала мне банку с капустой для Алексея Сергеевича. Сказала, что это ему гостинец. Только она в шляпке была. Из соломки, по-моему, и с такой маленькой сеточкой сверху.

Я облегчённо вздохнула. Слава Богу!  В это время я была в Дроздах, и Огородники точно подтвердят, что к этому злосчастному «гостинцу» я не имею никакого отношения. Потом Фёдор спросил:
- Вы обратили внимание на её руки?
- Да, на руках были светлые  перчатки. Кружевные...
Тут я всё-таки не удержалась:
- Сроду я таких перчаток не носила! И понятно, что я там быть не могла! Что за чертовщина такая?
- У меня есть запись, всё зафиксировано на камере. Можно посмотреть, если хотите.
Фёдор махнул ему рукой, и охранник вышел.

Огородник сказал, чтобы я поднималась к себе и ложилась спать, он сам проводит Волковых и всё им объяснит. Так я и сделала. Что толку мельтешить и доказывать свою непричастность? 
Однако, уснуть не удалось. Я пыталась найти ответ на вопрос: кому было выгодно поставить этот спектакль? То, что выбор пал на меня при доставке ядовитой капустки, вполне объяснимо: из чьих ещё рук мог принять мнительный Алексей Сергеевич хоть какой-то пищевой продукт? Только от матери или её ближайшей подруги, почти сестры, Иды Петровны.  С этим всё ясно. Скорее всего, на мысль о плодах ландыша могла навести запись в той чёрной тетради, что пропала из подвала. Возможно, это один и тот же человек. И насколько велика была концентрация яда? Счастье, что Фёдор углядел в своей тарелке эту ягодку. Среди брусники её сложно было заметить.

Кроме того, нужно хорошо знать меня, чтобы точно скопировать облик. Шляпка – прекрасный отвлекающий манёвр: всё внимание на вычурный головной убор, а на лицо – мельком. Хотя всё равно необходимо было подобрать похожий типаж и позаботиться о гриме. Предполагаемый режиссёр должен быть осведомлён о наличии видеокамеры.

Я пыталась выстроить логическую цепочку событий: смерть Леры, полное освобождение Дома от её вещей, начавшийся ремонт, вырубка сада, усыпление овчарки и, наконец, посылка «гостинца». Даже если бы я не отличалась способностью хоть как-то сопоставлять факты, и то пришла бы к выводу, который лежал на поверхности: именно я оставалась последним «осколком», который доставлял беспокойство при полностью вырванном зубе – памяти о существовании в этом Доме его старой хозяйки  Валерии Ильиничне Волковой. 

Забылась я уже под утро и проспала часа три, не больше. Огородники были заняты работой, мне неудобно стало отрывать их от дел, да и Антон уже приехал, беседовал с Фёдором, пока тот загружал траву в компостную яму. Я поздоровалась с Антоном, тот предложил немного погодя отвезти меня в город, но я отказалась: хотелось пройти по утреннему лесу, пока не начало палить солнце. Да и не до разговоров мне было, честно говоря. Единственное, я попросила привезти мне домой корзинку с малиной и пакет с овощами, который уговорила принять Таточка. Поэтому я шла налегке по привычному маршруту, с невесёлыми мыслями о том, что, скорее всего, – это моя последняя поездка в Дрозды.

Приезжать сюда становилось всё печальнее ещё и потому, что признаки засухи становились с каждым днём более явными: полностью пожелтела и высохла осока по старому руслу ручья возле Дома. Травы на холме тоже не было, зелёные островки сохранились лишь в тени крупных дубов, а берёзовая роща уже кое-где светилась жёлтыми ветвями, особенно это коснулось молодых деревьев, корни которых уже не могли достать живительную влагу из земли. Найти прохладу можно было только в овраге, где ручеёк стал совсем мелким, но ещё держался из последних сил.

По дороге я думала о том, что и Динару усыпили не просто так. Она была замечательной охранницей, чужой человек не мог войти во двор, если она спущена с цепи. Даже меня, которая знала её щенком и была частой гостьей в усадьбе, овчарка не особо признавала. Сколько раз случалось, что она держала меня у крыльца, не давая ступить шага, пока Лера не отводила её в вольер. Валерия смеялась и говорила, что Динка таким способом просто развлекается, но я всё-таки порядком трусила и никогда слишком не доверяла Динаре: мало ли что у той на уме. Зато хозяйка в ней души не чаяла. Валерия вычёсывала ей шерсть, позволяла лежать у порога в кухне, покупала сахарные косточки на рынке и готовила кашу по собственному рецепту: коровье вымя, тёртая морковь и овсянка. Динара отвечала ей искренней любовью, смерть Леры почувствовала за сутки, оглашая Дрозды утробным страшным воем. Прежде я никогда не слышала, чтобы эта собака выла. После похорон овчарка отказалась от еды, почти две недели не покидала вольера, от неё остались кожа да кости. Но Фёдор каким-то неведомым мне способом всё-таки поставил Дину на ноги, она повеселела, начала есть и выходить на утренние прогулки в лес. А в последний мой приезд даже пыталась подпрыгнуть и обрушить на меня весь свой вес, радостно повиливая хвостом и улыбаясь во всю пасть.

Вечером заехал Антон, от чашки чая  не отказался, но был хмур и задумчив.  Я пыталась его расспросить, он отмалчивался, и лишь на пороге, прощаясь, сказал:
- Думаю, что пора и мне оставлять Дрозды. Начну, пожалуй, другую работу присматривать.

Наверное, он прав. Ведь Антон – это последняя ниточка, которая как-то держала память о Валерии  в усадьбе. Он настолько свыкся со стариками, что последнее время Лера постоянно обращалась к нему с каждой мелочью, требовала его присутствия даже в выходные, не считаясь с тем, что у того есть и собственная жизнь. Антон ворчал, но хозяйке не перечил. Мне кажется, он знал о страшном диагнозе, поэтому мирился со всеми её капризами и безропотно выполнял всё, что той взбредало в голову. Конечно, и зарплата у него была соответствующая, Алексей не скупился, полагаясь во всём на Антона.

Окна моей квартиры обращены на юг, поэтому к вечеру духота становится невыносимой. Я спасаюсь на лоджии, где теперь и сплю. Но и ночь не приносит облегчения. Дождя нет, и не обещают. Нужно поехать к Виктории. Я представляю, как окунусь в озеро, и до изнеможения буду плавать, а потом лягу на спину и закрою глаза. Вода будет качать меня, и сквозь ресницы я уже с благодарностью стану смотреть на жаркое солнце.
***
Утром раздался звонок. Хорошо поставленным, но мягким голосом заговорила Анна Николаевна Серова, помощница Алексея:
- Ида Петровна, здравствуйте, как ваше здоровье?
- Анечка, в мои годы не совсем годится спрашивать с утра о здоровье.
- Но только не у вас. За вами и многим молодым не угнаться….
- Давайте-ка ближе к делу. Я внимательно слушаю.
- Дорогая Ида Петровна, я в курсе вчерашнего нелепого происшествия. Видимо, произошла какая-то ошибка.
- Я в этом полностью уверена. Весь день, с самого утра, я провела в Дроздах. Только наличие крыльев могло объяснить моё внезапное появление в городе и возвращение в усадьбу. Или телепортация, к примеру.
- Вы никогда не теряете чувства юмора. За что вас и люблю. Но продолжим.
- Анна Николаевна, позвольте избавить вас от неприятной миссии. Полагаю, вам не очень удобно сказать, что мне отказывают от дома. Но я сама приняла это решение. И в Дрозды я больше не поеду.
- Я всегда говорила, что вы, Ида Петровна, самая умная женщина  на свете.
- А вы самая милая, Анечка. И на этом давайте прекратим обмен любезностями.
- Но, надеюсь, наше общение мы не прекратим? Понимаете, Элен просто в бешенстве. Ночью у неё случился приступ, доктор не отходил до утра. Нужно переждать….
- А чего мне пережидать? Валерия Ильинична умерла. И меня ничто не связывает с семьёй Волковых. Занавес опущен.
- Ида Петровна, я вас навещу. На днях. До свидания.

После этого разговора у меня всё валилось из рук. Я рассыпала из пакета гречневую крупу, расплескала воду, в которой собиралась варить кашу, и в заключение разбила своё любимое блюдце. Чашки уже давно не было, а блюдце всё жило третий десяток лет, и золотой ободок уже почти стёрся, и розаны в его центре выцвели, однако всё равно было ужасно жаль. Я стала собирать осколки и порезала палец. Это стало последней каплей. Я села в кресло и открыла тетрадь. Продолжу записки и немного приду в себя.

Анна Серова. Лет пятнадцать назад она появилась в качестве секретаря Алексея Волкова и скоро стала совершенно незаменимой. А сейчас, уже в качестве помощника генерального директора группы компаний «Волковъ», была его правой рукой. Она удачно совмещала привлекательность красивой и обаятельной  женщины с внутренней организованностью, умением хранить в памяти множество деталей и сведений и способностью управляться с огромной и разросшейся махиной, в какую со временем превратилась империя Алексея. Не представляю, что бы он делал без Анны. Хотя никто, видимо, и не догадывался об истинной её роли и значимости. А я знала об этом со слов Валерии. Она ценила Серову и относилась к ней с уважением, которое и было в её понимании высшей степенью похвалы.

Когда на горизонте появилась Элен, то Лерочка сразу почуяла сердцем надвигающуюся опасность и однажды сказала мне:
- Я ведь знаю, что брак Алексея изжил себя. Татьяна – хороший человек, неплохая жена, но её время прошло. Так случается…. И, знаешь, честно говоря, я бы поняла Алексея, свяжи он свою жизнь с Анной. Поняла бы и приняла. Но только не с этой….
- А при чём здесь Анна?
- При том. Во-первых, она красавица. Во-вторых, у неё совершенно мужской ум при такой яркой внешности. А главное, она умеет его маскировать. Разведена и свободна. Моложе Алексея. А главное – у них общее дело.
- Но ведь сердцу не прикажешь. Влюбился он всё-таки в Элен.
- Жаль, что всё так случилось. И плохо, что раньше ему не подсказала.
- Лера, ты с ума сошла! Сказала бы сыну: оставь жену и детей, я присмотрела тебе более подходящую партию?
- Да, что-то я совсем не то говорю….. Но у меня в голове просто красный туман, как представлю, что он женится на этой Эллочке. Вот скажи, что мне делать?
- Ничего ты не сделаешь. Береги здоровье, не злись. Ведь Элен ты не убьёшь?
- Прости меня за эти слова, но коли бы смогла, то точно убила.
- Побойся Бога, Лера. И забудь об этом. Если твой сын будет счастлив, разве это плохо? Не тебе с ней жить. Подумай об Алексее!
- Да я о нём только и думаю….

Удивительно то, что Анна и Элен стали ближайшими подругами, когда та в качестве жены хозяина появилась в фирме и возглавила отдел. Может быть, Анна никогда и не подозревала о тех планах, какие связывала с ней мать Алексея? Скорее всего, у неё была  личная жизнь, о которой Лера и знать не знала. Правда, Анна была очень предупредительна и даже нежна в отношении родителей Волкова. Никогда не забывала ни одной памятной даты, вникала во все мелочи, обеспечивала необходимым и строго спрашивала с Антона. При этом умела делать вид, что всё это исходит только от Алексея, а она просто хорошо выполняет свою работу.

Валерия не переставала удивляться идиллии в отношениях Анны и Элен. И часто ворчала:
- Вот уж чего не ожидала! И что может их связывать?
- Как что? Ты же сама как-то сказала – общее дело!
- Это у Эллочки с Лёшей теперь общее дело. И общие деньги. Аннушка – наёмный работник. И уволить могут в один момент. И не посмотрят, что столько отпахала. Эллочка через месяц Катерину выкинула, поскольку та посмела что-то поперёк сказать. А она всё-таки исполнительным директором была. И столько для компании сделала!

Да, история с Екатериной Лариной была у всех на слуху. И сразу стало ясно, кто в компании  хозяин, вернее – хозяйка. Екатерина обладала крутым характером и цену себе знала, работе отдавалась целиком, тянула, как ломовая лошадь. Деньги получала хорошие, но ни акций, ни доли собственности не имела. Известие об увольнении оказалось для неё потрясением. Впрочем, ушла она спокойно, отношения ни с кем не выясняла, только Анне и сказала: «Отольются кошке мышкины слёзки».

Этот телефонный звонок не оставлял меня, сразу столько всколыхнулось…. Анна и со мной всегда была крайне предупредительна, поздравляла с именинами, раз в месяц словно ненароком в гости забегала. Причём, в отличие от многих женщин, не говорила о своём наболевшем, а только меня расспрашивала и слушала. Я ей тоже симпатизировала и радовалась этим визитам. Особенно Анечка любила мои рассказы о Виктории, наверное, потому что Вика была полным её антиподом: жила легко и непринуждённо, шла навстречу своим желаниям, совершала непредсказуемые поступки, и ставила «на кон» всё, если речь шла о любви. Анна же всегда держала себя в строгих рамках, контролируя и просчитывая каждый шаг. И добилась многого, и карьеру сделала. Но кто из них счастливее?

Я раздумывала об этом и складывала вещи в рюкзак, чтобы отправиться к Виктории. Это она подарила мне на восьмое марта рюкзак, убеждая, что не молодым девчонкам, а именно нам нужно сменить сумки на рюкзаки. Удобно, легко, руки свободны…. Я сначала отнекивалась, потом случайно надела, когда пошла на рынок за овощами. Так и оказалось: отличная штука!  Я нагрузилась порядочно, а до дома дошла без единой передышки. С тех пор с рюкзаком не расстаюсь. Оказалось, что масса наружных кармашков тоже просто незаменимы: под руками и ключи, и очки, и мелочь в кошельке. К тому же из Дроздов или от Виктории я никогда не возвращалась без цветов. Знаю, что любовь к букетам – не лучшая черта: цветы погибают и вянут, это хоть и маленькая, но всё же смерть. А удержаться всё равно не могу. Когда был жив Виктор, в нашем доме всегда стояли цветы….
***
Я сошла с электрички на крошечном полустанке, обозначенном лишь старым дощатым навесом да жалкой лавочкой. Не удержалась и свернула к озеру. Шла по тропинке среди высоченных сосен, слушала тиньканье неизвестных и невидимых пичужек и думала о том, как много в человеке остаётся с первых детских лет. Ещё и говорить младенец не научился, а память уже записывает «на плёнку» и звуки, и прикосновения, и запахи, и голоса….

Я выросла на большой реке, она всегда была рядом. Шумно ворочала огромные глыбы во время ледохода, плескалась половодьем, шуршала волнами по гальке, била в отвесный берег. Все самые важные и откровенные разговоры, все признания чаще всего почему-то происходили именно у Волги. Она стала свидетелем и слёз, и радости, и взросления. Мы с Лерой, а потом и с Виктором, часами бродили по набережной, сидели на высоких берегах, жаркими днями брали напрокат на станции  прогулочные лодки, крашенные зелёной краской. И всё лето купались, заплывали далеко и лежали на спине, провожая взглядами редкие и прозрачные облака.

Озеро обмелело, обнажился песок, который недавно был дном. Высохшие водоросли и ракушки речных мидий уже побелели от солнца. Вода была прохладной, потому что на дне били ключи, наполняя круглую чашу. Но и они уже не справлялись с каждодневной и неумолимой работой солнца: вода медленно, но всё же уступала метр за метром, увеличивая размеры естественного пляжа.

Я то плавала, то лежала под кустом ивы, и не хотелось уходить отсюда. И совершенно забыла о времени. Посмотрела на часы: скоро полдень. Опять придётся идти по жаре! Лучше сделать крюк и пойти опушкой вдоль леса, чем напрямик – по выжженному полю.

Поэтому появилась у Виктории, когда даже куры под навесом открыли клювы, а  победные головы золотых шаров в палисаднике склонились к самому забору. Зато как хорошо было в доме…. Вика освободила еловые полы от краски и они отсвечивали тёплым медовым цветом. Посреди – круглый стол, накрытый белой кружевной скатертью, и на нём синий глиняный кувшин с крупными маками.

Виктория лежала на кровати, свернувшись клубочком. Я подошла, присела рядом:
- Ты что? Заболела?
- Нет. Думаю…Ты знаешь, весь день в голове крутится эта строчка: только будут ангелы всё тише пролетать за окнами во мгле… Чьё это?
- Павла Антокольского. Но почему?
- Ида, скажи мне честно: ты боишься умереть?
- Нет. Я знаю, что меня ждёт Витя. Давно уже ждёт.
- Будете на облачке сидеть?
- Мы будем жить в маленьком доме с синими наличниками. На берегу тихой реки.
- Откуда ты знаешь? Специально говоришь. Чтобы меня успокоить…
- Тебя разве этим утешишь? Я однажды прочитала слова Ванги: «Если бы люди знали, что такое смерть, они не захотели бы жить». И как-то спокойно сразу стало. Будто нужного пазла в картинке не хватало. А до этого я видела сон. Лет пять назад у одной учительницы из моей школы умерла внучка. Такая славная девочка…. В семнадцать лет. И не особенно мы были близки с Верой, бабушкой её. Так,  коллеги – приятельницы. Но девочку я знала и всегда восхищалась: умница, красавица. Проглядели диабет. Была эпидемия, лечили от гриппа, а до больницы не довезли, кома. Так в сознание и не пришла…
- Ты что-то говорила о сне?
- Да, я всё к тому. И ночью мне снится, будто иду я по просёлочной дороге босиком. И прямо чувствую ступнями песок: мелкий-мелкий, почти пыль, и такой тёплый, нежный, что – век бы шла. Вокруг  поле ромашково-васильковое, жаворонки поют. А потом я увидела склон. На нём трава невысокая, такая, знаешь, - мурава. И бегут по склону парни в рубашках белых и девушки в белых платьях. Лица у них удивительные…. Счастливые.
Смеются весело так, заливисто. И тоже все босиком, на головах – венки из полевых цветов. А вдалеке видно дома бревенчатые, светлые, с синими наличниками. И тогда я поняла, что это и есть – рай.
- А та девочка? Она была там?
- Да, Танечку я среди них увидела.  И точно знаю: смерти нет. Будет совсем другая жизнь.
- Хорошо тебе. А я боюсь. Ночью так гремело вокруг, и молнии были. А дождя – ни капли. Так страшно умереть в такую ночь. И лежать тут одной….

Виктория плакала, а я гладила её по волосам, и шептала какую-то чушь, что обычно говорят маленьким детям. Потом подняла её, заставила умыться и сесть к столу.
- Ладно, Вика, я сама похозяйничаю. Но, учти: единственный раз! Я у тебя в гостях, будь любезна ухаживать.
- Я тебя ждала. С утра блинов напекла, а тебя нет и нет. Сама виновата!
- Вот и молодец. А я, конечно, виновата. Позволь уж и мне эгоисткой побыть. Не могла из воды вылезти, два раза озеро переплыла.
- Ида, ты мне обещала…. Слово ведь дала, что не будешь одна. А вдруг – судорога? Или сердце прихватит?
- Ну, чему быть, того не миновать. Давай лучше пить чай. Кстати, у меня сюрприз. Я  письмо от Марго привезла, сейчас почитаю.

Дорогая моя Идочка!
Не было у меня подруги ближе, чем ты! Наверно, способность к дружбе, да и к любви, даётся нам только в молодые годы.
Идея написать тебе и рассказать обо всём, преследовала меня почти полвека, но словно невидимая "рука Божья" останавливала и предостерегала от преждевременных признаний. Теперь уже, видимо, время пришло. Откладывать некуда! Можно и вовсе не успеть!
Пишу наугад по старому адресу, который до сих пор помню, и  почему-то убеждена, что это письмо до тебя дойдёт. Я будто вижу, как ты достаёшь из старого почтового ящика газеты и находишь между страницами вложенный конверт с непонятным обратным адресом. Ты рассматриваешь его с обеих сторон,  разглядываешь марки и вдруг узнаёшь мой почерк!
Я недавно купила компьютер, нашла через "Поисковик"  твои рассказы в Интернете, целую ночь читала и плакала. Твой мир почти не изменился. Ты сумела сберечь его вокруг себя. Возможно, и поэтому тоже я пишу тебе. Мне хочется соприкоснуться с этим миром, хотя давно знаю, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку!
Пишу обычное письмо на бумаге, но чувствую твоё присутствие, будто разговариваю с тобой, рассказываю про себя, а ты слушаешь, но ничего не отмечаешь в своём "писательском блокноте"!
Ты помнишь свой  первый серый блокнот?
Живу я теперь в Хайфе – трудовой столице государства Израиль. Здесь говорят: Иерусалим молится, Тель-Авив – развлекается, а Хайфа работает за всех! Чтобы объяснить, как я здесь оказалась, нужно  на полный штык  заново перекопать всю мою жизнь.
Сорок восемь лет назад ранним июньским утром мне под роспись вручили повестку: явиться в КГБ, такой-то кабинет. По дороге туда я думала о чём угодно, но только не о том, что послужило причиной моего вызова в "контору". За собой я не знала никакой вины, поэтому думала о родителях, которых почти не помнила. Зашевелилась в тайнике души надежда, что кто-то из них выжил и теперь нашёлся. Ведь и в 60-е люди ещё иногда возвращались оттуда.
В ожидании чуда я вошла в указанный кабинет. Дверь за мной закрылась, молодой офицер предложил мне сесть, и я робко присела на краешек громоздкого стула. Разговор начался с анкетных данных, и это меня ещё раз утвердило в правильности моей догадки.
Офицер знал обо мне всё, даже такое, чего я сама о себе не знала. В раннем возрасте я оказалась без мамы и без папы, в детском доме. Я не знала ни полных имён, ни рода занятий своих родственников. Я совсем не помнила город и дом, в котором жила до того, как начался весь этот кошмар. Офицер знал больше, у него были какие-то справки, выписки, несколько фотографий. Он сказал, что никого из всей моей семьи не осталось. Только я выжила и "несу в себе еврейские гены своих предков" Именно так и сказал, и перешёл к моей биографии. Я не очень понимала, к чему он клонит. Оказалось, моё "еврейство" может испортить судьбу и карьеру талантливого молодого чекиста – Иннокентия Малкова, если Кеша свяжет свою жизнь со мной.

Офицер говорил тепло и проникновенно, я верила каждому слову и пообещала "навсегда исчезнуть из жизни Малкова", чтобы не портить ему ни карьеры, ни судьбы. Всё происходило будто во сне. В подтверждение серьёзности своих намерений, я подписала какие-то  бумаги –всё, что просил меня сделать  этот чекист.
Только оказавшись на улице, я поняла, что натворила. Я словно очнулась от страшного сна и  чётко осознала: спасая карьеру Кеши в органах госбезопасности, я вычеркнула себя из своей собственной  возможной счастливой жизни. И ещё: я помнила, что подписала документ о неразглашении тайны. То есть я не могла никому рассказать, объяснить, что со мной происходит. Я лежала ничком на койке в нашем общежитии, не чувствовала времени, как в бездну провалилась. Такой меня и застал через два дня Фима.
Ты помнишь Фиму?
Он тогда сдал госэкзамены в мединституте и пришёл меня проведать. Фима был мне  как брат. В детдом мы попали из одного спецраспределителя. В четырнадцать лет меня нашла Эсфирь –  подруга матери. Ей разрешили взять меня. Так волей судьбы мы с тобой, Идочка, и стали жить в одном дворе. Но никогда Эсфирь не рассказывала о моих родственниках, как я её не умоляла. Сказала, что была контужена во время войны, и Бог сохранил в памяти только моё имя и фамилию, и она искала меня много лет.

Ефим заставил меня встать, умыться, одеться и вывел из полумрака общежития на солнечный свет. Мы сидели на лужайке и жевали «тошнотики» - чёрствые холодные  пирожки с повидлом. Меня, действительно, тогда от них вырвало. И так было плохо физически, что всё остальное стало безразличным.  Пусть будет, что будет!
Я нарушила подписку о неразглашении: Фиме я рассказала всё про вызов в КГБ, про свою неудачную любовь, про то, что я пообещала исчезнуть из жизни Кеши, но деваться мне  совсем некуда. Я была в отчаянии, и Фимочка меня пожалел. Он сказал: "Выходи  за меня замуж, и уедем отсюда к…чёрту на кулички!»  Я ответила, что не могу, потому что его люблю, только как брата, а под сердцем у меня дитя от Кеши. Но Фима настаивал: " Если мужчина любит женщину, он полюбит и её ребёнка!".
У меня не было выбора. Я согласилась. И вот тут нам с Фимой очень помог твой папа. Я никогда не забуду, сколько добра он тогда сделал для нас! Для меня он в течение суток получил свободное распределение, и мы уехали в Хабаровск. А Фиме там же нашёл работу  как молодому специалисту. Нам сразу  по приезду выделили комнату! Но твой отец тоже пообещал, что никому не скажет нашего адреса. Даже тебе….
 
С Фимой мы прожили тридцать восемь лет. Вырастили сына – Павлика. Он Павел Ефимович и не знает, кто на самом деле его отец. На шестом году нашего супружества родилась Маринка. Сейчас я с ней и живу, детей помогаю поднимать. Ефиму я благодарна за совместную жизнь, но – он это знал – я его никогда не любила той любовью, которую он заслуживал. Любил только он, а я позволяла ему себя любить.
Видимо, он был святым человеком, и Бог  за это послал ему удивительно лёгкую смерть. Фима даже не понял, что уже умер! Играл в теннис, выигрывал – взмахнул ракеткой и упал. Врачи засвидетельствовали мгновенную смерть от инфаркта. Наверно, это я буду умирать в страшных муках!

Так вот, продолжаю…. Лет двадцать пять назад, когда ещё Фима был жив и здоров, у него нашлась в США двоюродная сестра Клара. Она и прислала нам вызов. Мы собирались уехать по израильскому приглашению через Вену в Америку. Фима всегда говорил, что семья – это самое дорогое у человека. Надо быть всем вместе, по одну сторону государственных границ. Глупо было звать Клару к нам. Она бы не приехала! А в это время американцы откупились от "русских". Слишком уж много народу ехало, просто шквал какой-то! Американцы стали давать израильтянам деньги, чтобы все "русские" ехали на Ближний Восток. И самолёты делали прямые рейсы: взлетаешь в Москве – садишься в Тель-Авиве.
Вот на таком самолётике я и оказалась двадцать лет назад в Израиле. Маринка выбрала Хайфу. Похожа на Ялту!  А Павлик в Тель-Авиве живёт, работает по специальности, всё у него благополучно.

Вот я хоть и сумбурно, но всю прожитую жизнь в общих чертах пересказала.
А могла бы она сложиться иначе? Если я задаю себе этот вопрос, то теряю сон и хожу сама не своя. Страшно об этом думать! Предполагаю, что именно ты, Идочка, и знаешь ответ на жгучий мой вопрос. Стыдно признаться, но почему-то не верю я, что жизнь у Кеши была без меня счастливой и удачной. Карьера – может быть, но не жизнь.
Пиши, будем заново составлять мозаику  нашего разрушенного мира, в котором когда-то нам было так уютно.  Не задаю никаких вопросов про твою женскую судьбу – сама расскажешь, что сочтёшь нужным.
Как сложилась жизнь у Валерии и Виктории? Живы ли они?
Боже мой, почти полвека прожито врозь, а душу отвела в письме – и будто не было между нами  этого времени расставания.
Буду ждать твоего ответа. Очень! Твоя Рита.

Виктория молчала, глядя в окно на белые чашечки мальв, а я ждала её первых слов. Она повернула ко мне внезапно помолодевшее лицо и выдохнула:
- Боже мой…. Какое счастье. А ведь я, грешным делом, думала, что Марго давно нет на свете. Представляешь, мы, все трое – живы!
- И даже могли бы свидеться….
- Ну, конечно! Почему бы и нет? Сколько нам Богом отпущено? Может и осталось – два понедельника. В Израиль уже безвизовый проезд, нужны только загранпаспорта.
- Нет, Вика, уволь. Уж проще Риточке к нам. На подъём она всегда лёгкая была, тем более и здоровье, и средства позволяют. Давай, я напишу, чтобы немедленно приезжала?
- Напиши!  Не могу поверить…. Вот, оказывается, как дело было! А мы всё гадали: что случилось?


Мне пришлось рассказать Виктории о признании отца. Маргарите я об этом не сообщила, Кеше – тем более. И теперь мучилась: как поступить? Вика, по своему обыкновению, рубанула рукой в воздухе и твёрдо сказала:
- Никому и ничего не говорить! Иннокентий твоего отца боготворит, сама знаешь. Он для него – учитель с большой буквы, пример. И вдруг ты обрушишь такую новость…. Что именно твой отец стал причиной потери Марго! Кому от этого станет легче?
- Но ведь отец велел просить прощения у Риты….
- Вот ты и попросишь. Мысленно. Пойдёшь в церковь, свечку поставишь. А вслух об этом – ни к чему. Ведь и Марго пишет о том, как помог ей твой отец. И хранит о нём светлую память. При этом, ты никому не солжёшь. Просто забудем, и всё. Точка!

И она опять взмахнула рукой, будто и в самом деле поставила точку. Как я люблю Викторию за то, что всю жизнь она умела находить выходы из самых затруднительных ситуаций.

Про чай мы, конечно, забыли. Он давно остыл, и Вика принялась заново колдовать над чайником, добавляя туда разные травки из сухих пучков, что были развешены по всей кухне. Потом достала заветный графинчик с настойкой, приготовленной по рецепту Валерии. В начале лета мы набирали корзины зелёненьких сосновых шишек. Нужно было так угадать время, чтобы шишки резались обычным ножом: были не совсем мягкими, но и не успели  затвердеть. Полную трёхлитровую банку мелко порезанных шишек следовало засыпать сахаром, послойно. Примерно через месяц образуется тягучий коричневый сироп. Его надо слить, смешать с бутылкой водки, и получится изумительная целебная настойка. В качестве лекарства и ликёра мы употребляли её до нового соснового урожая. Валерия говорила, что она отлично чистит кровь. А чистая кровь – основа здоровья. Первую рюмку, не чокаясь, мы выпили в память о Лере, а вторую – за то, что нашлась Марго.

За чаем я рассказала Виктории о последних событиях в Дроздах, об этой злосчастной отравленной капусте и о том, что мне отказали от дома. Виктория просто взвилась:
- Так я и знала! Ты обязательно вляпаешься в какую-нибудь историю! Ну, что за человек ты такой? А ведь я  предупреждала: забудь дорогу в Дрозды! Валерия умерла, и тебе нечего там делать!
- Но, такие оказались милые, эти Огородники…. Я с ними подружилась.
- Милые…. Да что ты о них знаешь? Может быть, они эту капусту и подсунули!
- Нет. Этого не может быть. Они и мухи не обидят. Ты бы видела, как Таточка плакала, когда курицу зарубили. И Фёдор не смог рубить, как всегда – Антону пришлось.
- Вот-вот! Убийцы, они всегда сентиментальничают…. Птичку им, видите ли, жалко!  Ты что, детективов не читаешь? Преступниками почему-то всегда оказываются – вдруг! – самые симпатичные и душевные. Которых никто не подозревает!
- Но, при чём тут вообще Огородники?!
- При том! Во-первых, они возникли ниоткуда. Во-вторых, о них никто ничего не знает…. Кстати, злодеи ведь не станут убивать жертву в своём доме? Им нужно выманить её в какое-то другое место! Вот тебе и мотив. Если твоим Огородникам надо убрать Волкова, то лучше его отвратить от Дроздов. Всем известно, какой он мнительный. Откушав отравленной капустки, Алексей и не захочет навещать усадьбу. Пусть даже некоторое время….
- Это уже твои фантазии, Вика. Я всё-таки думаю, тут руку приложила Элен. Помнишь, что о ней Валерия говорила? И как она её подозревала?
- Вполне может и такое быть. Чёрт голову сломит, в этих ваших Дроздах!

Раздался робкий стук в дверь, и через порог шагнул худенький белобрысый мальчишка лет восьми. Он помялся с ноги на ногу, потом, почему-то глядя в окно, тихо сказал:
- Тётя Виктория, мамка просит стакан муки. Она ландорики хочет напечь…. Сказала, на той неделе муку отдаст….
- Здравствуй, Витя. Заходи, садись на стул, я чаю тебе налью. Смотри, какое печенье моя подружка привезла! Угощайся.
- Нет, спасибо. Мамка не велит у вас чай пить. Она боится, что я много съем. Говорит, это некрасиво.
- А ты много и не съешь. Всего по чуть-чуть. Две конфетки, немножко варенья, печенья и всего одно пирожное. Хорошо?
- Ну ладно, тогда можно.
Мальчик сел на краешек стула и улыбнулся. Совсем он не был похож на деревенского паренька: тоненький, как тростинка, с большими светлыми глазами на правильном овале лица. Одень его в костюмчик восемнадцатого века, и точно – наследный принц Кентенберийский.

Виктория налила ему чай в большую чашку с розанами. Рядом на тарелку положила всяких вкусностей и продолжила, обращаясь ко мне:
- Пожалуй, ты права. Врагов у твоего Лёшеньки хватает. И Огородники, скорее всего, ни при чём. Сама посуди: конкуренты, владельцы разорённых фирм, несправедливо уволенные, завистники…  Подозреваю, что из девяностых годов какие-нибудь старые ниточки тянутся…. Да! Вот тебе живой примерчик!
И она почему-то обратилась к мальчику:
- Витенька, а вот ты знаешь, кто такой Алексей Волков?
Мальчик поднял глаза:
- Знаю. Мамка говорит: попался бы он ей….. Она бы его – топором! По башке….

Руки у меня задрожали, и я осторожно поставила чашку на блюдце. Выражение лица было, видимо, такое ошарашенное, что Виктория подошла и успокаивающе слегка похлопала меня по плечу:
- Я всё объясню. Это долгий разговор.
И обратилась к Вите:
- Налить тебе ещё чая?
- Нет, спасибо, тетя Виктория. Я ведь к вам по делу пришёл.
- Ах, да! Я сейчас…
Она насыпала в мешочек муки, достала пачку макарон и печенье. Всё это протянула мальчику. Он спрятал руки за спину:
- Мне только муку…
- Витя, это же просто угощенье. И возьми конфет Насте. Сколько ей лет? Я забыла….
- Три года на той неделе будет. Вот мамка и ждёт, что отец деньги пришлёт. Ну, я пошёл. Ждут они меня.
Мальчик вышел, а я вопросительно посмотрела на Викторию.

Она пододвинула стул и закурила:
- Ты знаешь, я ведь сама ужасно удивилась и подумала в очередной раз: как тесен мир! Помнишь, ты приезжала в прошлый раз, и я рассказала о Коленьке?
- Рассказать-то рассказала, только утром он улизнул пораньше, так я не поимела счастья его лицезреть.
- Ида, оставь иронию. Сама понимаешь, зачем ему лишние глаза? В деревне и так всё на виду, сплетни ползут…. Но я ведь никого не касаюсь, ни с кем дружбы не вожу. Только вот с этой соседкой, Татьяной, чей сынок заходил, иногда словом перекинусь. И то потому, что молоко и сметану у неё покупаю.
- Ты обещала про Алексея….
- О том и речь! В ту ночь мы с Коленькой разговорились, я о тебе ему и раньше рассказывала. А тут, к слову пришлось, о Дроздах заикнулась, фамилия Волков всплыла. Он прямо побелел весь…. Оказывается, года три назад именно Алексей купил здесь совхоз, прямо так, весь на корню: с техникой, полями, фермой, управлением, или как там называется эта контора…..
- Да, так и называется. Там куча народа: бухгалтерия, отделы всякие.
- Вот именно. Совхоз и есть совхоз, все при деле. А тут приходит хозяин, в первую очередь увольняет лишних людей. Поначалу вроде сильного возмущения не было, народ понимал, что в конторе нахлебников слишком много, половина – родственники начальства. А потом привёз специалистов, они, видимо, рентабельность посчитали.
- Представляю. Коровы дают молока мало, топлива и удобрений надо немерено, семена  дорогие. Сельчане, как положено, пьют….
- Всё так и было. Скот Волков пустил под нож, ферму закрыл, технику распродал. Дошло до того, что хотели подстанцию демонтировать. Народ с вилами вышел … Но дело Волков довёл до конца. Ты же  Лёшеньку знаешь. Посидели с керосинками бывшие работники совхоза, да на их счастье выборы губернатора подоспели. Ради этого и восстановили подстанцию. Теперь хоть свет есть. Вот и посуди: какие чувства они должны к Алексею испытывать?
- Понимаю, что не любовь и нежность. А ведь Лера ничего подобного не говорила. Первый раз от тебя об этом слышу.
- Лера! Да что она вообще о своём сыне знала?! Не думаю, что он делился с ней подробностями приобретения своего богатства.
- Да, не делился. Жаль, конечно, деревню….
- Ты знаешь, деревень таких в стране, - полно. А народ, естественно, на заработки подаётся, в город съезжают. И здесь почти одни старики и старухи остались.
- Но вот Коленька твой не уехал же?
- Он говорит: пропаду без земли. Как представлю себя в этом муравейнике: в одной клеточке огромного дома, так волком выть хочется. Вот и перебивается шабашками, скотом да огородом живёт. Я его понимаю…

Виктория замолчала, а я решила переменить тему:
- Ты знаешь, у меня есть ещё одно письмо…
- И молчишь! Узнаю твою подлую натуру!
- Да, решила растянуть удовольствие. Ладно, не буду томить, прочитаю.
Я достала конверт со вторым письмом от Маргариты.

Идочка, родная моя!
Какое счастье получать твои письма! Двадцать лет я осторожно, с затаённым  в сердце страхом, вскрывала  деловые конверты. Личной переписки у меня не было, а в почтовом ящике скапливались бессмысленные извещения из банка, счета, которые нужно оплатить, и рекламные проспекты. Последние вызывали у меня не раздражение, а недоумение: откуда в этой безлесной стране столько  отличной качественной бумаги?

Помнишь, в нашем общежитии, мы кричали: "Пляши! Тебе письмо!"  Ты всегда полечку танцевала, а я лезгинку! Все последние годы здесь почта меня не радовала, а распечатанные конверты превращались в неоплаченные счета. Теперь же я, как влюблённая девочка, дежурю возле почтовых ящиков! Поджидаю, когда подъедет машина, и служащая начнёт раскладывать в ячейки корреспонденцию.

Твой конверт я  всегда узнаю ещё в её руках и тороплюсь забрать – служащая смотрит на меня, как на ненормальную, и произносит назидательно: "Совланут, геверет!" Это означает:"Терпение, госпожа!" Смешно, но терпение здесь считается одним из важнейших человеческих достоинств! "У тебя нет терпения" – почти оскорбление.  А я - нетерпеливая госпожа! За двадцать лет в Израиле переела этого "совланута"! До оскомины!

Так вот, сначала о самом главном. Я тебе безумно благодарна  за то, что ты
дала Иннокентию номер моего телефона – он позвонил в тот же вечер. Трубку взял Вадик, мой внук, и громко окликнул: "Бабуля! Тебя хочет какой-то господин, он говорит по-русски!".
Я подошла к телефону и с первого слова поняла: это - Кеша. Не знаю, как изменилось моё лицо, возможно, задрожали руки, или подкосились ноги, но дочь догадалась в ту же минуту, что это звонок, которого я ждала всю жизнь. Я рассказывала Маринке о своей большой любви, конечно, без мрачных подробностей, ещё когда она была подростком. Дочь вывела меня в сад, усадила в кресло и плотно прикрыла дверь в дом, чтобы я могла говорить с любимым человеком, не опасаясь быть услышанной взрослыми внуками.
 
Я не оговорилась, называя Иннокентия "любимым человеком". Представь себе, что наша любовь, вопреки всему, жива! Кеша рассказал, что был женат, но брак быстро распался, а любил он всю жизнь одну меня. Я ему верю.
Узнать об этом, пусть и на старости лет - огромное счастье, но я вынуждена скрывать свою "легкомысленную любовь" и радость от самых близких, и это для меня нелегко.

Я тебе не писала, что в личной жизни у моей Маринки  случился такой обрыв, после которого она до сих пор по-настоящему не оправилась. Она любила мужа – отца Вадика и Эда. А тот её предал, и детей предал. Бог ему судья!
Первые годы в Израиле были трудными для нас во всех отношениях: и морально было нелегко, и материально очень напряжённо. К нашим советским дипломам здесь до сих пор относятся с недоверием, а тогда вообще смеялись: каждый второй с высшим образованием! Шутили: если в руках нет футляра от скрипки, перед вами -  пианист!  О работе по специальности и речи быть не могло. Страна крошечная, промышленности мало, да и язык чужой не сразу своим стал. Работать пришлось физически. Мариночка чужие квартиры убирала, а муж её – сильный и  здоровый мужчина – грузчиком на пивзавод устроился. Дети совсем маленькие были, садики дорогущие и всего-то до часу дня. А что потом? Ещё и няньку нанимать?
Вот мы и решили, что я на бирже труда зарегистрируюсь и буду с детьми сидеть, а молодые пусть зарабатывают. И моё пособие тоже пойдёт в общую копилку. Хотели машину и квартиру покупать, как все. А через два года Маринкин муж исчез…. Она в полицию, в розыск подала, от горя чуть с ума не сошла. А нашли его на вилле у одной вдовы-израильтянки. На десять лет старше, чем он, не миллиардерша, но обеспеченная на всю оставшуюся жизнь. Так мы с дочкой остались "без кормильца" вдвоём в чужой стране, на съёмной квартире, с детишками на руках.

Бытовая сторона жизни у нас со временем наладилась. Маринка в туристическую фирму устроилась, пригодилось хорошее  знание языков. Компьютер освоила на курсах, а сейчас уже в совет директоров входит, акционер компании. Да и я, когда мальчики подросли, пошла работать в "богадельню" – частную психиатрическую лечебницу. Тоже интересно:  если бы это было в  Советском Союзе, то вместо одной меня работали бы на полные ставки секретарь директора, повариха, завскладом, кастелянша и ещё  каждая   на полставки - посудомойка, медсестра и психолог. И все бы получали  свои зарплаты! Вот почему страна развалилась! Мне лично – обидно за Союз! Какая во всём была бесхозяйственность! А здесь – не примут на работу лишнего человека, а уж с работающего семь шкур сдерут! Что-то я в сторону от главного ушла: всё стало образовываться, и язык выучили, и квартиру купили, и машины у нас есть, и мальчики уже совсем взрослые, армию отслужили, а вот со счастьем – неразрешимая проблема.

Маринке сорок с гаком, а замуж повторно так не вышла. Да и понятно: неловко при взрослых сыновьях методом проб и ошибок счастье своё искать. А как без этого? Поэтому и мне нельзя сейчас показывать свою радость. Неправильно это, если старая мать в любви удачливее своей дочери окажется. К тому же, мы с ней – настоящие подруги. Ни у меня, ни у неё, никого ближе нет. Я её всегда удерживала от опрометчивых поступков, а теперь сама готова "с головой в омут".

Не знаю даже, как со всем этим разобраться! Как внукам объяснить, кто такой Иннокентий? Ещё и полковник КГБ! В Израиле это - позор! Бывший "советский чекист" на пенсии -  это как нацистский преступник, сумевший избежать возмездия на  Нюренбергском процессе!
Словом, радость моя – пока тайная. Много сложностей  возникнет, если Кеша приедет. Но все они - не тупиковые, и я готова их преодолевать.

Теперь о тебе и твоих опасных  увлечениях.  Идочка! Ты зашла слишком далеко! Остановись!
События в Дроздах, повергают меня в ужас: чем так не угодила Валерия своему сыну и невестке?  Почему "не износив башмаков, в которых шли за гробом" они взялись уничтожать всё то, что ей было дорого?  Это варварство, при том - демонстративное! Вырубить фруктовый сад! Перекопать клумбы! Уничтожить всё, что бедная Лерочка  годами лелеяла!  Они, наверно, не ведают, что творят: не понимают, что выкорчёвывают  память о матери.  Это страшный грех!
   
Ты знаешь, я очень рано осталась без родителей, не помню даже их лиц, но всю свою жизнь чувствую над собой какую-то неведомую могучую силу, которая ведёт по жизни, предостерегает от ошибок, указывает выход из почти безвыходных ситуаций, защищает.  Не знаю, как объяснить это покровительство, но оно существует, и оно – бестелесное. Нет человека, но, возможно, рядом со мной присутствует его дух. Если бы у меня сохранилась какая-то памятка от родителей! Пусть это была бы хоть пуговка! Я бы берегла её как фамильную драгоценность. А тут - фруктовый сад, цветочные клумбы, - и всё сгубить; отравить собаку – живое  существо! Я повторюсь: это страшный грех! И они - ужасные люди! А ты, Идочка, по-моему, и есть самое серьёзное напоминание о Валерии.

Уверена, что в твоих глазах они читают укор и осуждение, которые были бы в глазах Леры, случись ей это увидеть. Я не сильна в понимании  и объяснении сущности духовных субстанций, но мне кажется, что энергия разрушения  и зла угрожает непосредственно тебе. Мне за тебя страшно.
Не езди ты в эти Дрозды! Не пытайся понять причины чужих поступков, выйди из этой "игры", пока не поздно! Зачем тебе в чужом пиру похмелье? Но, мне кажется, и дома тебе оставаться не совсем безопасно! И Алексей, и его жена знают, где ты живёшь, знают, что живёшь одна. Всё может быть – опасные они люди и непредсказуемые.
   
Сообщи мне номер твоего загранпаспорта – я за один день через Марину закажу тебе билет. Визы отменили, поэтому сейчас в Израиль прилететь, как прежде было в Сочи или в Ялту. Мы тебя встретим, обнимемся-расцелуемся! Поживёшь у нас, пока там страсти не утихнут! Посоветуйся с Викторией! Думаю, она поддержит такой план действий! А уж я как буду рада! Сядем с тобой в машину, Идочка, и весь Израиль объедем! По святым местам пройдёмся вместе!
Решайся! Жду твоего ответа.
Целую нежно и надеюсь на скорую встречу.
Твоя Ритуля.
- Две   рюмки только на поминках пьют. А у нас сегодня – праздник! Давай по третьей!
Виктория плеснула настоечки  и поднялась:
- Хочу провозгласить тост. Назло всем экспериментам в нашей любимой стране, мы всё-таки живы! И обязательно встретимся, я сердцем чувствую…. Давай, за нас!

Мы лихо чокнулись. Я поперхнулась, потому что затрещал мобильный, но «лекарство» всё же выпила до дна. Звонила Анна Серова. Сказала, что заглянет ко мне завтра вечером: «Соскучилась, Идея Петровна. Личный визит, по-дружески забегу….»
Виктория снова взвилась:
- А ведь Марго права! Согласись, всегда её предупреждения – в точку били! Помнишь, как она тебе запрещала с Вадиком из политеха встречаться? А ведь он потом сел. За убийство. Кстати, на почве ревности!
- В чём права?  Что от Вадика отвадила?
- Тебе бы только каламбурить!  Русским языком, чёрным по-белому написано: будь осторожна! Ещё неизвестно, что у этой Серовой на уме. Может, Элен  её к тебе подсылает? Ну, к Марго ты немедленно уехать не можешь, а у меня – вполне можешь жить.
- Ага! И ночами не спать, слушая, как ты с Коленькой развлекаешься?
- Да это единственный раз! Каждую ночь из дома – не побегаешь….
- Вика….
- Вот только нотаций мне читать не надо! Скажи честно, положа руку на ногу, и не финти! – на сколько я выгляжу?
- Ну, скажем, на пятьдесят семь…Тебя устроит?
- Опять - перевёртыши! Хотя эта перестановка цифр мне нравится. Но я  запустила своё время в обратную сторону. Устроит меня, скажем, пятьдесят два.  Потому, что тот год был самый счастливый. Помнишь, я в Михаила влюбилась?
- Это помню, в подробностях, можешь не рассказывать, а вот насчёт перезапуска времени – поподробней…
- Ага, хочешь в своих текстах использовать? Дарю! Я уверена: старость рождается в мозгах. Это моё открытие. Если человека убедить, что он должен постареть, он это сделает. А куда же деваться?
- Ну, насмешила! Многие уже и в нашем возрасте в детство впадают, даже под себя ходят, как в младенчестве. Однако это их не спасает. От старости.
- Нет, Идея Петровна, с тобой невозможно разговаривать!

Виктория надулась и отошла к окну. А я смотрела на её стройную фигуру, чёткий профиль и думала: может, и правда она знает особый секрет?
- Ладно, прости. Клянусь: буду слушать и молчать.
- Я случайно наткнулась на данные статистики о долгожителях. Больше всего их на Кубе. При этом они пьют крепчайший кофе, курят эти свои сигары, пьют ром и безудержно занимаются сексом. И в комментариях журналист скромненько так вякает: наверное, всё дело в позитивном настрое?
- Америку открыла!  Это всем известно…. Ой, молчу, молчу!
- Известно. Только на деле никто не применяет. А у меня – получилось. Так сошлось: место и время. Рассказываю подробно, в деталях. Ты согласна, что Бог создал Адама и Еву для любви?
- По-моему, из-за любви он их из рая выкинул. Разве нет?
- Нет. Он сказал: «плодитесь и размножайтесь». В общем, не спорь. Пока есть любовь, организм функционирует, всякие гормоны вырабатывает….Так вот! Коленька приходит каждое утро в пять часов. Это он придумал, честное слово! И день у меня начинается с академического часа любви. Потом я его провожаю, выхожу босиком во двор и делаю вот так….

Виктория подняла руки ладонями вверх. Я смотрела на неё и верила каждому слову.
- Знаешь, я благодарю всё: землю, солнце, ветер. Бога, за то, что он дарит мне ещё один день. Всего один день! Я не хочу думать о том, что будет завтра. Сегодня – и всё. Да! Хожу я без одежды, вот что здорово. Самое умное, что пришло мне в голову в последний год: купить этот дом. Потом я выливаю на себя ведро холодной воды, растираюсь, варю кофе, сажусь под яблоней и закуриваю первую сигарету. Бросать курить, я думаю, глупо, раз это мне – в кайф. Но я оставила норму – три сигареты в день. И это тоже – отдельное наслаждение. Смотрю на озеро, небо, свой сад….

- Умница ты, Виктория, честное слово.
- Вот! Я знала, что ты меня поймёшь. Потом я вожусь на клумбах, кормлю куриц, затапливаю баньку и иду на озеро.
- Но ты никогда не любила плавать!
- Полюбила…. За что тебе – отдельное спасибо. Я плаваю час-полтора, сливаюсь полностью – с водой, хочется плакать от того, что так – хорошо. Кстати! Я поняла, что нельзя ходить в баню на ночь глядя. Слушай дальше. Я прихожу, легонько перекусываю: салат, простокваша, и – в баню! Это отдельная песня.  Завариваю всю траву, что под рукой: душицу, листья малины, смородины, крапиву. Пока настаивается, делаю обтирания. Тоже всё в ход идёт: или ягоды, или огурцы на тёрке тру, кабачки. Ложусь на пол в баньке и балдею. А потом – в парную. Раза два. Обливаюсь настоем из трав, и снова – в кресло под яблоню.  Тут уже пью чай. Заметь, зелёный!  А потом – дневной сон. Вот когда сладко спится….
- Завидую тебе. Не умею - днём.
- Я тоже не могла раньше, научилась. Просто полностью поменяла жизнь. А когда просыпаюсь, то устраиваю интеллектуальный час. Решила в оригинале английскую классику читать. Тренировка для ума – дай Боже! И поняла, что все переводы – полная фигня. Правда, словарями пришлось обложиться, нашего объёма всё равно не хватает. Но, дело движется.
- Вот это да! Сама сколько лет мечтаю…
- Ты лучше пиши! Рассказы твои – обожаю. А я тоже приобщусь, письма Маргоше буду сочинять, плюс ещё одно удовольствие.
- А дальше?
- По расписанию: витаминный ужин, благо, вышла в огород – вот оно, всё моё. И час – на йогу. Не зря ведь я зиму потратила. Купила абонемент со скидкой, два раза в неделю ходила в комплекс, зато теперь втянулась – не оторвёшь. И с землёй у меня отношения сложились особые. Я ведь сроду в деревне не была, дачу мы тоже не заводили. Это ты всё в Дроздах возилась. А я первый раз сподобилась к земле наклониться. Душа поёт, когда я комочки эти перебираю, поливаю. Огородик крошечный, не наломаешься, а радости…
- Ну, дошло, наконец! А как меня за Дрозды пилила!
- Дурочка была. Хотелось всё успеть, посмотреть, поездить, ухватить…
- Ты – умница.
- Вот и я себе говорю: умница! И ещё – красавица. И решительно настаиваю: пятьдесят два! И ни годом больше!
- Согласна. А вечером – любуешься закатом?
- Да, закаты здесь – особые. А соловьёв! И ещё пичуги какие-то. Ты же слышала.
- Я и говорю: райский уголок…
- Вот только, Ида, как тебя уговорить переехать?
- Знаешь, хорошо, что ты здесь. Но если жить вдвоём – всё разрушится. Поверь мне. Я буду появляться. Честно! Давай-ка, на озеро. Ещё успеем.

Мы успели и поплавать, и полежать на берегу, подставляя бока мягкому вечернему солнцу. Когда Виктория вышла проводить меня за калитку, то ещё раз обеспокоено сказала:
- Как только встретишься с этой Серовой, сразу ко мне! И непременно позвони, я буду ждать.
- Хорошо, считай, - уговорила.

На станции было пусто, только одна женщина ходила по перрону туда-сюда. Мы вошли в вагон, где оказалось всего два свободных места, рядом. Женщина опередила меня и села у окна. Худенькая, бледная, по виду – слегка за пятьдесят. Видимо, те пятьдесят два, о которых так вожделенно мечтает Виктория. Я усмехнулась. Попутчица мельком взглянула на меня, отвернулась. Она смотрела в окно и растирала незаметными движениями левую сторону груди. Я тронула её за руку:
- Сердце? Хотите таблетку?
- Спасибо.
- Спасибо – да?
- Давайте. Не ко времени прихватило. Жара….
Как-то Валерия посоветовала мне всегда носить при себе таблетки от спазмов. Помогает почти мгновенно, а главное – от всего. Хоть от болей в голове, хоть в спине. Я решила, что в этом случае тоже подойдёт, и протянула соседке облатку и бутылку воды. Она выпила, откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Может, уснёт? Но минут через пять та глубоко вздохнула и сказала:
- Надо же. Отпустило. Хорошо-то как.
- Вот и, слава Богу. Вам далеко?
- Полтора часа. Но теперь уж дотерплю. Встреча у меня была. Не знаю, как и думать: приятная или нет? Сложная, одним словом.

Удивительная у меня способность: привлекать попутчиков. Сколько историй я наслушалась! Куда тем романам…. Я повернулась к женщине:
- Расскажите. Времени у нас – достаточно. Мне тоже часа два ещё ехать.
- Знаете, случайному человеку всегда легче душу раскрыть. Встретились, разошлись, не увидимся никогда. А меня всё это так мучает. Вот ведь сколько лет ждала, знала, что вспомнит муж мой бывший, разговор рано или поздно состоится. А всё равно – как гром….
- Давно вы расстались?
- Двадцать лет. И дочка уже выросла, замуж вышла. Только он и на свадьбу не приехал. Правда, деньги на подарок всё же прислал. А сейчас с повинной явился. Говорит, давай сначала…. Смешно это, правда? Жизнь прошла, а он – сначала!
- Ну, не скажите. Прошла! Вот вам, например, до моих лет – четверть века.
- Не может быть! – она всмотрелась в моё лицо.
- А ведь, действительно…. Даже если два десятка впереди, и то – много.
- Конечно. Сколько ещё будет всего. Так что вы ему ответили?
- А знаете, так хотелось гордо сказать: нет! Где ж ты мотался, пока я одна маялась? Замуж ведь я так и не сподобилась. Звали. Но всё – не то. А потом решила: нет, дорогой мой. А начнём! Я дождусь немочи твоей, старости. И всё тебе выскажу, по полной. Не сразу, а день за днём, жизнь свою припоминая, слёзы невыплаканные. И никуда ты не денешься, всё будешь принимать….
- Такая месть?
- Ну, пусть будет – месть. Я поняла, что многие женщины так и живут. Ждут своего часа. Нагуляется этот гад, душу всю вымотает, а потом – на что надеется? Что вдруг возле своего очага, пеплом давно засыпанного, любовь неземная вспыхнет. К нему?!
- Говорят, и такое бывает.
- Не бывает. Когда тебе наплюют в самое сердце, там всё и запечётся. Сказки это, для других, что можно забыть и простить. Сам себя не обманешь.

Вдруг она сменила тему, заговорила о дочке, внучке. И сразу лицо разгладилось, щёки порозовели. Я разглядела, что глаза у неё удивительные: зелёные с золотыми искорками. Я поддерживала разговор, задавала вопросы. Поезд остановился, соседка вскочила:
- Ой, чуть станцию не прозевала! Разболталась. Впервые со мной такое. А вам, спасибо. Возьмите на память.
Она сунула мне в руку какую-то тряпочку и быстро пошла к тамбуру. Я развернула: шёлковый носовой платок. По краю шла затейливая вышивка гладью: голубые незабудки переплетались с узорчатыми листьями. А в центре – букетик анютиных глазок. Я вспомнила старую примету и завязала на одном конце узел, загадав желание.

За окном – темно. Это и к лучшему, мало радости смотреть на жёлтую, иссушённую солнцем траву и потрескавшуюся от жара землю. В голову приходили банальные мысли о том, что и душа без любви подобна этой земле, тоскующей о дожде. Миновали мост через Волгу, показались огни вокзала. Я подхватила корзинку и вышла. Виктория нагрузила меня нехитрыми гостинцами: литровая банка с молоком, кусочек домашнего масла, десяток яиц. На мою пенсию – не разгуляешься, вот и припасала  подружка для меня  какую-то снедь.

Я успела на последний автобус, от остановки идти до дома всего минут пять, но и они мне показались слишком долгими. Ноги отекли и распухли, будто две думочки-подушки. Я налила в таз холодной воды, сыпанула из пачки соли: блаженство…. К счастью, в кране даже была тёплая вода, не отключили, как обычно. Я сполоснулась под душем и еле добрела до кровати.

Но в четыре часа, как по расписанию, сон от меня ушёл. Последние годы я перестала мучиться, пытаясь продлить забытье ещё на какое-то время. Уж лучше встать. Эти утренние предрассветные часы я проводила в старом удобном кресле, с тетрадкой на коленях. Почему-то лучше всего мне писалось именно в такой позе. Я восстановила события последних дней, пытаясь свести догадки к какому-то определённому порядку. Но ничего не получалось.
В девять раздался звонок: Таточка предупреждала, что Антон едет в город и захватит её с собой, а она привезёт мне овощи. Я ужасно обрадовалась, потому что уже и не чаяла увидеться с Огородниками. Напекла пышек, благо, что было и свежее молоко, и масло. Умница Виктория, как угадала!

Антон отдувался и ворчал под тяжестью рюкзака и двух сумок. Таточка нагрузила его под завязку, ещё и сама держала пакет в руках:
- Идочка Петровна, займётесь заготовками. Тут и огурцы, и помидоры, и ваши цукини любимые с перцами. Давайте всё это разберём.
- С ума сошли! Ну, куда мне это, одной?!
- Ничего, зима длинная. Вон у вас под окном я вижу холодильник хрущёвский, есть где банки хранить.
 Антон попрощался, сославшись на срочные дела, а мы с Таточкой пошли на кухню. Я уговорила её сначала выпить чаю, пока пышки не остыли.
- Ой, Ида Петровна, вкуснота какая! Моя первая свекровь такие пекла. Но секретом так и не поделилась. Сколько я с этими оладьями намучилась! Всё перепробовала: не получается, хоть убей!
- Таточка, дарю рецепт. Может, вспомнишь меня добрым словом. Главное: никаких яиц. Они «посадят» тебе объём, и пышек никогда не получится. Второе: тесто не жидкое, а чтобы ложка стояла. Соду лучше уксусом загасить. И третье: в сковороду масла побольше налить, пышки должны в нём плавать. Вот и всё.
- А я всё наоборот делала! Думала, чем больше яиц, тем лучше….
- Что в Дроздах? Всё спокойно?
- Как сказать. Ремонт идёт полным ходом в доме. Фёдор палатку соорудил на огороде. Видимо, там нам и придётся жить. Кстати, замечательно получилось: тент большой, кровать наша вошла, даже зеркало есть. Чем не жизнь?
- Тата, вы когда-нибудь унываете? И всё-то вам – хорошо и отлично….
- Вы знаете, нам и правда очень хорошо. Потому что мы – вместе. И дело общее, и жизнь.
А у вас так уютно, славно. Но мне бежать пора, времени в обрез. Хотела в парикмахерскую успеть, стрижку сделать пора. Да и подарок для Феди надо найти, у него день рождения на неделе. Антон ждать не будет, изворчится опять, если опоздаю. Спасибо вам огромное!
- Это вам спасибо! Ну что я теперь со всем этим богатством делать буду?
- Хитрите, Ида Петровна…. Я же знаю, вы обожаете что-нибудь изобретать. Даже в кулинарии. Вот и поле для деятельности. И нас угостите, при случае.
- Да мне за вами не угнаться. Сколько уже бочек в подпол спустили?
- И не считали. Много!

Таточка чмокнула меня в щёку и умчалась. И не поговорили толком. Я взялась за сумки, разложила лук и кабачки на балконе, остальное пока пристроила в холодильник. Благо, он совсем пустой. Вечером обещала зайти Анна, поэтому нужно заняться уборкой, пыль кругом. Часа через два так начнёт жарить солнце, что и шторы не спасут. Интересно, с какими новостями придёт Серова?

Вчера, как всегда, перегорела лампочка на лестничной клетке, в почтовый ящик не удалось заглянуть. Надо посмотреть. Так и есть: письмо от Марго! Но я потерплю. Наведу порядок, а потом уже – с чувством, с толком, с расстановкой….

***

Я всё не решусь спросить, сколько же  Таточке лет?  Фигура, словно у молоденькой, ни капли лишнего. Первый раз сегодня увидела её в нарядном платье, просто – красавица! Хотела с балкона ещё раз полюбоваться, ждала, но видно – проглядела. И как она успела так быстро упорхнуть?  В такую жару и на улице – пусто. Только и вышел из нашего подъезда какой-то паренёк с тубусом в руках. Студент, наверное….

В моей крошечной однокомнатной квартире с уборкой управляться – милое дело. Да и желание быстрее взяться за письмо, меня подгоняло. Но заведённый обычай я всё же соблюла: скатерть расстелила, сервиз выставила. И развернула тонкие листочки.


Идочка! Родная моя!

Какое же тёплоё и подробное письмо ты написала!! И ругаешь меня за дело, но так  осторожно ругаешь! В полсилы! Будто обидеть боишься…. Ну,  обзови меня "дурищей бестолковой" или "курицей безмозглой"! Давно  меня никто не чихвостил!
Помнишь, как ты умела при случае "повеличать"?
Виновата я! Можно было лет двадцать назад послать о себе весточку! Почему же  я молчала? Не знаю. Не верила, наверно, что жизнь  так круто изменилась. Понять не могла, что и те, кто вовсе никуда не уезжал, однажды проснулись в  чужой стране!

Горжусь твоими литературными успехами, но больше всего меня радует, что ты по-прежнему полна сил,  не утратила ни чудного дара удивляться всему  новому,  ни желания во всё вникнуть и всё понять. Ты сохранила способность сопереживать  и помогать по мере возможности тем, кто нуждается в поддержке.
Годы не изменили тебя! Ты осталась самой собой!
У тебя нет свободного времени, но сохранились старые  друзья и старые привязанности. Знаешь, пронести детскую дружбу через все жизненные испытания – это совсем не шутейное дело. Это, если не подвиг, то великий труд души.  Не все на это способны, хотя  и знают, "душа обязана трудиться".
Помнишь Николая Заболоцкого?

Как тепло ты рассказываешь о девочках! Я даже не удивилась, что Виктория живёт именно так, как ты описываешь! Замечательно, что, как прежде, умеет находить "помощников"!
Иногда я думаю, что мы дожили до таких лет, когда ничего не должны и не обязаны никому. Нам можно всё, чего душа пожелает! Вот только душа  помалкивает, будто иссякли желания. Или какой-то внутренний контролёр не позволяет  эти желания признать полноправными? Вроде, не  совсем прилично в наши годы хотеть чего-то большего, чем пенсия и достойная старость в окружении детей и внуков!
Молодец Вика, она смолоду заглушила в себе голос этого контролёра! Умела не считаться с мнением осуждающего большинства! Обожала эпатаж! И смогла  остаться  такой до конца!
Помнишь её лиловое платье?
Передай Виктории от меня привет и спроси, какое из её желаний пока ещё не сбылось. Я записочку напишу и отвезу в Иерусалим, вставлю между камнями Стены Плача. Это считается, как бы напрямую самому Господу Богу просьбу передать!
 
 Знаю, как ты была привязана к Валерии и понимаю, что её смерть стала для тебя невосполнимой утратой. И Лерочку мне тоже по-своему жалко!
Вроде бы, всё у неё в жизни было, не хуже, чем у других, но она никогда не была счастливой. Просто не умела ею быть! Не могла не думать о том, чего нет, и радоваться тому, что есть.
Судьба долго испытывала её нуждой. И это мучительное испытание она стоически выдерживала на протяжении всей жизни. А вот испытание  достатком оказалось для неё непосильным. Не вписалась она в благополучную жизнь "новых русских", не сумела на старости лет насладиться  той свободой, которую дают  деньги. Даже желание изменить свою жизнь, свои привычки у неё не возникло. Кому нужна эта помидорная рассада, если можно и помидоры, и любые  фрукты-овощи, какие только на белом свете есть, купить спелые и чистые! Не было у неё, по твоим словам,  никаких желаний, кроме желания  вырастить и засолить, засахарить, замариновать, - запасти на чёрный день. Грустно.
Про "новых русских", к которым, как я поняла, относится сын Лерочки, судить не берусь. Я в жизни с ними не сталкивалась, хотя немало таких нуворишей поселилось и в Европе, и у нас тоже. Они  детей и жён  за границу вывезли, немалые деньги в недвижимость вложили. Тот же способ мышления! На всякий случай, на чёрный день, запасли "квашеной капусты".
Живут они, замкнувшись в своём кругу,  и никто не выказывает нетерпения с ними подружиться. Боятся их! Говорят: "Страшные люди! Кровавые деньги!" 
И сами они от людей отгораживаются высокими заборами: остерегаются, ждут то киллеров, то гангстеров. И получается, что у этих "новых русских" нет  ни  радости жизни, ни полноты ощущения свободы. Один страх.
Я иногда думаю, что большинству людей свобода и не нужна.  Она им в тягость. Смелые и свободные выглядят, как белые вороны. Или нет, как зелёные попугаи. Расскажу тебе про моих попугаев. Обнаружила я их случайно, а теперь с интересом наблюдаю за ними.
    
Ты знаешь, я ведь до сих пор не на пенсии. Привыкла и по мере сил работаю в маленькой частной психушке.  Иногда и ночью дежурю. Когда больные уснут, поднимаюсь в  комнатку для сотрудников. Здесь тихо и спокойно.  Вековые деревья молча заглядывают в окна, будто охраняют порядок и сторожат предрассветный покой.
В старом ясене дупло на дупле. Верхушка дерева поднимается над плоской крышей пятиэтажного здания, с которой я рассматриваю крону. Слышу, внутри кто-то плачет. Может шальная кошка забралась, а как спуститься, не знает?
Зачем ей, дурёхе, понадобилась такая  высотища?
Подхожу к краю крыши, глазами прочёсываю ветки. Ищу источник звука, требовательного, как младенческий плач. Ничего не вижу. Решила шугануть - длинной палкой ударить по веткам.
Взлетел, будто на батуте вверх подпрыгнул, довольно крупный ярко-зелёный попугай. С перепугу он сделал маленький круг над деревом, а потом   пошёл на большой. Летел  красиво и быстро, как французский самолёт "Конкорд":  наклонив  остроносую голову и задрав  прямой длинный хвост.
Откуда попугаю взяться в дупле старого дерева? Не наша это птица. Здесь такие не живут. Привозят их из Южного полушария, в клетках содержат, кормят из кормушки, поят из поилки.
Попугай сделал несколько  размашистых кругов, пару раз снизился и ухватил что-то внизу, а потом вернулся на дерево, будто я и не стою рядышком.
Тут уж я разглядела – гнездо у него, подруга и пять или шесть птенчиков. Все яркие, ядовито-зелёные с горбатыми красными носами!
Попугаи - птички заметные, отличаются и окрасом, и полётом от остальных. Их задача - выжить при полной свободе.
Получится ли у них?
 
Вот это и есть главный мой вопрос, после долгих рассуждений о  свободе и несвободе, о несбывшихся надеждах и нереализованных желаниях.
Думаю, что у нашего возраста, при всех его недостатках,  есть одно несомненное преимущество перед молодостью: не надо производить впечатление, казаться. Можно позволить роскошь -  быть собой: делать то, что хочешь, говорить то, что думаешь. И я не боюсь в чьих-то чужих глазах стать  "зелёным попугаем".

Если тебе, Идочка, доведётся увидеть Иннокентия, дай ему  номер моего телефона или адрес.

Нежно целую "через тысячи вёрст", твоя Ритуля.


Что-то здесь не то. Ведь в прошлом письме она писала о звонке Кеши! Я сравнила даты на штемпелях. Точно: это второе письмо Маргариты. А вначале пришло – третье. Неужели до сих пор их просматривают в органах и напутали, придержав одно из писем? Скорее всего, почта так сработала. Хорошо, что вовсе не затеряли.

Я прилегла отдохнуть. Всё-таки жара меня сморила, и я задремала. Разбудил звонок домофона. Как и обещала, появилась Анна. В руках – три огромные жёлтые хризантемы и круглая коробка с тортом.
- Анна, что за праздник?
- Ида Петровна, встреча с вами – всегда праздник. Я ведь по гостям не хожу, некогда. Вот к вам только и забегаю.
- Спасибо, что не забываешь. Хотя меня, кажется, из списков знакомых Волковых уже вычеркнули?
- Это вы о той злосчастной капусте? Да бросьте! Понятно, что недоразумение. Но я порядком испугалась, признаюсь. Для Элен это могло кончиться плохо.
- Господь с вами! При чём тут Элен?!
- Ида Петровна, вы, наверное, не в курсе, что у Элен слабое сердце? Ей и рожать запрещали. Неужели Валерия Ильинична вам не говорила? Для самого Алексея какие-то ягоды ландыша – слону дробина, а вот Элен запросто могла умереть.
- Странно, Лера об этом умолчала. О болезни Элен.
- Хватит о плохом! Смотрите, какой торт. Произведение искусства! Именно как вы любите: настоящий бисквит и масляный крем. Такие только Симочка печёт, в нашей столовой я специально для вас заказала.
- Вот и отлично. Сейчас чай будем пить. Тебе какую розочку: красную или вот эту, жёлтую?
- Нет-нет! В моём возрасте, фигура – это капитал. Беречь надо.
- Анна, капитал следует приумножать!
- Разговаривать с вами, Ида Петровна, одно удовольствие. И всё равно – не буду, хотя ужасно хочется!
- И мне хочется…. Но не могу! Вчера так печень прихватило, что еле отдышалась. Но торт твой не пропадёт! Завтра у соседки – юбилей, я голову ломаю: с чем пойти? А тут такая роскошь! Вот и решилась проблема сама собой.

У Анны зазвонил телефон. Она слушала, и лицо прямо на глазах превращалось в мертвенную маску. Она тихо спросила:
- Элен жива?
Я молчала и ждала, когда она сама начнёт говорить. Налила в стакан воды, подала.
- Ида Петровна, звонил Алексей Сергеевич. Отменил важную встречу, назначенную на вечер. Полчаса назад убит начальник охраны Парфёнов. Было покушение на Волкова, а пуля попала в него.  В соседнем доме, на чердаке, обнаружили раненого киллера, он в реанимации.
- Боже мой! Кому это нужно?!
- Не знаю. Мне надо идти.

Она поднялась, но покачнулась, ухватилась за край стола, коробка с тортом упала на пол…. Я склонилась на Анной, брызнула в лицо водой. Она открыла глаза:
- Простите, Ида Петровна. Голова кружится….
- Дышите глубже. Осторожней… Это из-за звонка.
- Нет. Второй раз за неделю. Никогда раньше такого со мной не случалось. Наверное, из-за таблеток….
- Каких таблеток?
- Элен привезла, из Испании. Сказала, идеально вес поддерживают. Курс пропьёшь, и на год хватает. Уже не поправишься.
- Вот ведь женщины сумасшедшие! Разве можно пить какие попало лекарства? Прилечь нужно. Может быть, «Скорую» вызвать?
- Нет-нет! Мне уже легче. Всё прошло….

Анна поднялась, взяла сумочку, и уже стояла возле двери:
- Не волнуйтесь, Ида Петровна. Мне, правда, срочно нужно идти. Я вам позвоню!
Она посмотрела в зеркало, поправила волосы и вышла.
А я подняла торт, который вовсе не пострадал, лишь слегка помялся с краю, отрезала себе большущий кусок и принялась за него, почти не чувствуя вкуса.

Жалкая учительская пенсия обеспечивает мне здоровую и полезную пищу: никаких излишеств для дамы пожилого возраста! Морковка, капустка, овсяная каша, иногда – суповой куриный набор: ни капли жира! Где-то я прочитала, что именно так питаются модели, которые зарабатывают миллионы. Тогда это меня слегка развеселило. Но сейчас мне вовсе не до веселья….

Принимаясь за третий кусок, я вспомнила выражение лица Анны  в ответ на мои слова, что отнесу этот торт соседке. Что-то такое, неуловимое, промелькнуло. Наверное, она была бы довольна, увидев моё одинокое пиршество. Возможно, последнее в жизни, если торт действительно отравлен. На всякий случай я надела чёрное платье, расшитое бисером, которое опять оказалось на пике моды, как тридцать лет назад, любимую шляпу с вуалькой, лаковые туфли, и села в кресло. Я вспомнила, что полгода назад именно Серова принесла бутылку шампанского, которую мы так и не открыли: у Анны намечалась рабочая встреча, а пить одной мне показалось невежливым. Сегодня уместнее была бы водка, но её в доме я не держу.

Я медленно пила, наблюдая за пузырьками в бокале, и пыталась вспомнить Парфёнова. Все телохранители Алексея мне казались на одно лицо: в белых рубашках, тёмных костюмах, с накаченными мышцами и одинаковыми короткими стрижками. Сколько лет могло быть начальнику охраны? Наверное, немного за тридцать. И, наверное, остался ребёнок, или даже – двое. Как же велика цена жизни Волкова!

И я каким-то неведомым образом оказалась причастна к этому убийству, я тоже включена в спектакль, который ставит скрытый режиссёр. Не зря меня предупреждала в письме Марго! После смерти Леры мне нечего было делать в Дроздах. А всё моё неуёмное любопытство!

Я встала и разложила на журнальном столике свои записки. Подлила в бокал шипучее вино и решила прочесть всё сначала, чтобы привести в порядок мысли и найти ответы на кое-какие вопросы. Если, конечно, благополучно доживу до утра. Чтение затянулось почти на два часа, скоро полночь. Я легла поверх пледа и уснула.

Мне не надо ни петуха, ни будильника. Ровно в четыре утра организм, по неведомой команде, приходит в состояние бодрствования, и я говорю ему: «Доброе утро, дорогой!». Так произошло и сегодня. Значит, смерть отменяется! Ну что ж, отлично. Душ, кофе, и – продолжу писать.

Плясать начну – от печки. Задам себе главный вопрос: кому выгодна смерть Волкова?
Валерия была убеждена в том, что Элен непременно найдёт способ избавиться от Алексея, чтобы стать молодой и богатой вдовой. И почти уверила в этом меня. Когда я обнаружила пропажу чёрной тетради с рецептами ядов, то первой мыслью было: руку здесь приложила Элен. А тут история с капустой! Вроде бы, всё сходилось.

Ещё одной причиной подозревать Элен стало то, что она являлась попечительницей местного драматического театра. Эллочка не пропускала ни одной премьеры, щедро жертвовала на нужды театра. Говорила, что сама мечтала о сцене….  И уговорить какую-нибудь старую актрису сыграть мой образ, вручив той банку с капустой, ей не составило бы труда. Тем более, за приличную сумму. Ну, придумала бы причину, изворотливости ей не занимать.
Но, если  Элен ни при чём, то я зря на неё грешу.
Утверждения Анны, что отравить хотели именно молодую хозяйку дома, а вовсе не Волкова, меняют дело!

Кстати, почему единственный вопрос, который Серова вчера задала, услышав страшную новость о покушении: «Элен жива?». Неужели они, действительно, так дружны, что она чуть не потеряла сознание, спрашивая об этом? А потом и правда упала в обморок. Мне всегда казались нарочитыми их преувеличенно милые отношения. Валерия ведь проговорилась мне, что Анна много лет была влюблена в Волкова. И вдруг с таким восторгом принимает юную красавицу-жену своего возлюбленного шефа? А была ли там вообще Элен? Может быть, Волков один выходил из дома? Совершенно меняет дело, будь они вместе: кого из них хотели убить? Все уверены, что Алексея. И только слова Анны заставляют сомневаться….

Вернусь к Огородникам. Почему Таточка оказалась в городе не раньше, не позже, а именно в день покушения? Серова сказала: киллер ранен…. Но ведь это могла быть и женщина! Права Виктория: я ничего не знаю об этих людях. Кто они, откуда взялись? Столько странных мелочей я припомнила, пока перечитывала свои записки…. Ну, если идти таким путём, то я начну подозревать и Антона!

Но! Если идёт охота на Элен, то следует вспомнить о первой жене Алексея – Татьяне. На что способна женщина, когда в ней кипит обида? Ведь не случайно произошёл тот разговор в электричке. Кажется, обычная беседа с попутчицей, которой некому излить наболевшее на сердце. Однако, я просто содрогнулась, когда почувствовала в ней жажду мщения, сквозившую в каждом слове. Женская психология – тёмный лес. И это наводит на определённые мысли….

Валерия никогда особо не любила первую невестку. Считала, что той просто повезло: окрутила симпатичного парня, забеременела, чуть ли не в первый месяц знакомства, а ему пришлось жениться. Правда, Татьяну она не обижала, а в девчонках-погодках вообще души не чаяла: Полина и Даша были очень похожи на Лёшеньку. Воспитывали их в строгости, не баловали. Да и жили они тогда трудно, лишних денег не водилось.

А вот младшего внука – Петеньку, который тоже оказался копией Алексея, моя подруга душой так и не приняла. Может быть, потому, что  в первый год с рождения видела мальчика лишь несколько раз: в Дрозды семейство не выезжало, а посещать сына в городском особняке Валерия ужасно не любила. Новый уклад их жизни – с домработницей, поваром, няней, охраной – вовсе не вписывался в её представления о счастливой семье.

Когда Элен взбрело в голову взять ребёнка из детского дома, гневу Лерочки не было предела. Она ядовито шипела:
- Наверное, решила сделать Лёшеньку депутатом, никак не меньше! А то и мэром! Ведь как умильно: взяли ребёнка из приюта! Избиратели прямо заплачут от восторга!
Я возражала, как могла:
- Валерия, опомнись! Если бы каждая богатая семья усыновила сироту, то и приюты бы закрылись!
- Да ты послушай меня! Я знаю, что эта змея Эллочка не способна на чувства! У неё в голове такой особый счётчик, который только в одном направлении работает: что я с этого буду иметь? Хоть убей меня, ни на секунду не поверю, что она сделала это из добрых побуждений!

Последнее время Волковы с детьми всё-таки изредка навещали стариков. Но Валерия отношения к младшим внукам не изменила, звала их «барчуками», и всегда была ужасно раздражена после этих визитов. Я старалась не появляться в Дроздах, пока она не успокоится. Но один раз нечаянно попала как раз в тот день, когда накануне всё семейство, перед тем, как отбыть на лето в Турцию, заехало в имение. Лерочка лежала в гостиной, с полотенцем на голове, и глухо стонала. Я всполошилась:
- Давай врача вызову!
- Не надо мне никакого врача! Слава Богу, ты приехала. Вот скажи мне: какое чудовище вырастет из этого ребёнка?
- Лера, успокойся и выкладывай всё по порядку. Что случилось?
- Приехали вчера, как обычно: три машины, куча народу. Телохранители, няни, доктор. Коробки с игрушками, чтобы детки не скучали. И тут оказалось, что главную игрушку для Петеньки забыли! Тот устраивает истерику, орёт как резаный. И что делает Эллочка? Она говорит этому пятилетнему оболтусу: «Ах, это папа виноват. Сейчас он у Петеньки прощения попросит!» Леша начинает: «Сыночек, прости меня, это я забыл…..» А тот лежит на кровати, причём, в ботинках лежит, - на моей кровати, заметь! И отвечает: «Ты на колени вставай, тогда я тебя прощу!»
- Лера, не может быть!
- Ещё как может! И что ты думаешь? Сынок мой, Алексей Сергеевич Волков, опускается возле кровати на колени и начинает: «Петенька, прости. Не плачь, мой маленький. Я уже машину отправил, сейчас твоего робота привезут». Эллочка в восторге!

Чтобы успокоить Валерию, пришлось окатить её ушатом воды. В переносном смысле, конечно:
- Лера, не переживай. Мы не доживём. И не увидим, что вырастет из этих деток.

Странно, что недели за две Антон сказал:
- А я хотел бы жить долго. Только ради того, чтобы посмотреть, как Элен Волкова будет волосы на себе драть. Глядя на своих сыночков. Лет через двадцать.

Но что-то я совсем отвлеклась. При чём здесь дети? Что-то важное я упустила…. И тут вспомнила: студент, который выходил из подъезда! С тубусом в руках! А Таточка так и не появилась….

Я посмотрела на часы: семь. Нужно позвонить Огородникам. Я набрала телефон Таточки. В трубке бесстрастный голос повторял: «Абонент вне зоны действия сети…..»

Прошло не меньше получаса, пока я нашла номер телефона Фёдора. Он мне его продиктовал – на всякий случай, а я записала на какой-то бумажке. Мне непременно нужно дозвониться!

Я набрала цифры, и сразу услышала приятный баритон Фёдора Михайловича:
- Я вас слушаю.
Горло у меня перехватило, но я быстро сориентировалась:
- С днём рождения, Фёдор! Здравствуйте, это Ида Петровна. Простите за ранний звонок. Но ведь и вы – пташки ранние, наверное, часа три, как на ногах….
- Угадали, милостивая государыня. Именно так. Но ваше поздравление – первое! Растроган….

Голос Фёдора Огородника был, как обычно, - спокоен и бодр. Неужели я всё нафантазировала? И я осторожно спросила:
- Почему телефон Таточки не работает?
- О, Ида Петровна. Моя жена в жизни так рассеяна, что я просто не рискую её никуда отпускать одну. В кои-то веки вчера выбралась в город и потеряла телефон! Не оставила ли его у вас?
- Нет…. Я думала, что-нибудь случилось.
- Случилось прекрасное утро! И более ничего. Хотя, Таточка мне сделала сюрприз: вернулась с чудесной причёской! И поменяла цвет волос. Вы можете представить её брюнеткой?
- Неужели? Фёдор, а вы ничего не знаете? Антон ещё не приехал?
- Будет через полчаса. Вы что-то хотите мне сказать?
- Потом. Я перезвоню позже. Ещё раз – с праздником! Будьте здоровы. Привет вашей милой жене.
- До свидания, Ида Петровна. Весьма польщён, что вы вспомнили о такой скромной дате. Всего доброго!

Колени у меня подкосились, я села на диван. Значит, Огородники ещё ничего не знают о покушении! И, действительно, не будет ведь их Волков ставить в известность! Рассказать им о смерти Парфёнова может только Антон. Значит, мои рассуждения и подозрения – напрасны. Слава Богу! Как же я рада на самом деле! Огородники, наверняка - хорошие люди, и не имеют никакого отношения к тому кошмару, который окружил семью Волковых.

Жаль, что день рождения Фёдора будет омрачён печальным известием. Я слышала от Антона, что начальник охраны несколько раз приезжал по вечерам в Дрозды. Чтобы поговорить с Огородником. Думаю, просто – о жизни. Может быть, ему был нужен совет. Говорят, человек чувствует близкую смерть. Если бы он уволился, ушёл от Волкова! Но, не дано предугадать….

Телефон я держала в руках и  чуть не выронила, когда зазвучала громкая мелодия. Звонил Кеша, попросил разрешения зайти в гости. Я назначила встречу на вечер, сказав, что буду рада его видеть. Вот с кем мне надо поговорить! Со слов отца, я знала только одно: в органах госбезопасности Иннокентий занимался аналитической работой.  Расспрашивать о подробностях было бесполезно. Сейчас Кеша на пенсии, но вполне может дать дельный совет и помочь разобраться. Если бы меня не втянули в эту историю, не использовали мой облик при попытке отравления в Дроздах, то я бы давно устранилась и не стала влезать в это дело, как советовали подруги. Но теперь я этого так не оставлю!

В первую очередь, нужно спросить у Кеши: как могло случиться, что киллер, попавший в начальника охраны, оказался сам тяжело ранен? Значит, этого наёмного убийцу кто-то подстерегал? Но почему не убил  снайпера?  Чтобы тот выдал заказчика? Просто настоящий детектив получается….
Придётся, видимо, рассказывать Иннокентию всё сначала, со всеми деталями. И сможет ли он ответить на главный вопрос: кого из Волковых всё-таки хотели убить? Не покажутся ли ему глупыми мои выводы, основанные только на словах Анны Серовой?  И очень бы мне хотелось попросить его разузнать что-нибудь об этих загадочных Огородниках. Я уверена, что интуиция не может меня подвести: симпатичная супружеская пара, скорее всего, случайно оказалась в Дроздах. Они просто выполняют свою работу на участке. Не их вина, что рядом закрутились такие события.
И что скажет Кеша об эпизоде с отравленной капустой? Хотели убрать пожилую даму, которая всюду суёт свой нос? И устроили пакость, из-за которой мне отказали от дома? Или, действительно, удар был направлен на Элен? Или на Алексея Волкова?
Нет, не получается из меня старушка Марпл. Той легко удавалось связывать разные ниточки причин и следствий, а у меня никак концы с концами не сходятся.

Почтальон в наш дом приходит утром, и я еле дожидаюсь, когда уже можно будет спуститься и проверить, есть ли письмо. Вчера я получила весточку от Марго, но ведь то письмо вообще где-то блуждало и пришло не в свой срок. И сердце меня не обмануло: на узком конверте я сразу узнала бисерный подчерк.

Дорогая Идочка!
Меня пугает  твоё молчание по поводу заказа билетов, а теперь  и неожиданное исчезновение! Сегодня уже третий день я слушаю длинные телефонные гудки и совсем не знаю, что думать! Отзовись!
Допускаю, что сейчас лето, и ты можешь гостить, например, у Викули.  Но почему-то мне кажется,  ты  пропадаешь не у неё, а превращаешься в навязчивую  Идею Петровну в Дроздах!
И это меня не просто беспокоит – пугает!
Случай с ядовитыми плодами ландыша в кислой капусте меня озадачил. Я купила вчера мороженой клюквы, добавила её в капусту и вечером за ужином пересказала моим домашним весь этот "случай из жизни  дворянской усадьбы".

Надо сказать, что не только Маринка, но и оба внука пристально наблюдают за мной, отмечают, что я за последние недели преобразилась и помолодела. Они проявляют повышенный интерес ко всему, что занимает мои мысли. Думаю, что интерес этот вполне доброжелательный.
Так вот, во время ужина я выставила на стол капустный салат с клюквой и рассказала всю историю с отравлением похожими на клюкву плодами ландыша в доме Волковых. Вадик с Эдиком классифицировали случай как попытку убийства. Причём выбор "орудия" убийства им показался коварным и сугубо женским.
Они оба у меня будущие юристы, изучают криминологию, психологию преступлений, поведение преступников. Так вот, с психологической точки зрения преступление задумано женщиной!
-Нужно искать мотив преступления! Это поможет выявить  заинтересованное лицо! –  сказал мой старший внук.
- Мы же ничего не знаем про их жизнь! – пыталась умерить их пыл Маринка.
Но Эдик даже как-то неуважительно по отношению к матери заявил:
-Нам и знать ничего конкретного не надо,  абстрагироваться  не придётся!

Мальчики по-своему анализировали ситуацию, спорили и, по-моему, сильно выпендривались перед нами, играя всяческими учёными словами.
Я вспомнила, как мы в молодые годы, в нашей компании, обсуждали до хрипоты литературные новинки. А с тобой мы спорили по любому поводу и без повода!
Проявленным в полемике  темпераментом мальчики напомнили мне нашу молодость, но выводами, к которым пришли, они меня удивили. И я перескажу тебе кратко  эти "выводы". Мне кажется, в них присутствует рациональное зерно.

Они сказали, что существуют три самых распространённых  мотива для убийства: устранение политического противника, неудачная любовь или ревность, деньги. Дальше они рассуждали примерно так: политикой Волков не занимается, для страстной любви – стар. Хотя с этим я не согласна, ему же, наверняка, и пятидесяти нет! Но мальчишки только посмеялись – это уже, мол, не возраст африканской страсти.
Вывод: его хотели лишить жизни  из-за  его денег!
Дальше рассуждение приняло совершенно циничный оборот.  Кому может быть выгодна эта смерть? Кто станет богаче? Правильный ответ - его вдова! Они единогласно сошлись на том, что к попытке отравить сына Лерочки причастна его супруга, которая, скорее всего, и подстроила всё именно так, чтобы отвести подозрение от себя и во всём обвинить тебя!
Если ты помнишь, я и раньше предупреждала: Валерия умерла, и тебе нечего делать в Дроздах! Какие бы милые люди там не находились, тебя с этими Дроздами ничто не связывает! Ты там – посторонняя!
 
Я очень хочу, чтобы ты оставила все свои "затеи" и не вмешивалась в жизнь  чужой для тебя семьи Волковых, а приехала ко мне. Нужен только номер загранпаспорта, билет и медицинскую страховку я куплю!
Хитришь! Ты хочешь, чтобы я прилетела к тебе?!
Пойми, это невозможно. Я работаю и не хочу потерять место.  Коллектив маленький, работа посменная,- мы не только в отпуск не ходим, но и не болеем! Никогда не берём больничный!
Слава богу: меня ещё держат.  Ты мой возраст знаешь.
Кроме того, у меня сохранилась добрая память о тех местах, где прошла моя молодость. Возможно, это иллюзия, но расставаться с ней я не хочу!
    
Ты спрашиваешь про ностальгию. Ностальгии нет. Нет и отрыва от культурного пространства и языка: книги, телевидение, гастроли лучших театров. Артисты всех жанров постоянно выступают у нас. Столько всего не видят даже москвичи! А что я за всю жизнь видела в своём Хабаровске? А потом, когда жила на Камчатке?
Я очень хочу обнять тебя! Обещаю искупать в трёх морях, показать святыни трёх религий и ещё Бахайский храм с его удивительными садами!
Теперь о самом трудном. Кеша решил приехать, и намерения у него самые серьёзные. Он не боится стать "зелёным попугаем". Так он настроен.
Если он приедет, то, конечно, познакомится с моими детьми и внуками. Павлик похож на меня: чернявый, кучерявый, в глазах – вековая скорбь. А вот его сын Макс не похож ни на отца и ни на мать, ни на кого в нашей семье. Он  - это Иннокентий в молодости, и Кеша этого сходства с собой прежним не сможет не заметить.
Возникнет вопрос, на который я не знаю, как должна отвечать. Неужели пришло время моего покаяния в грехах полувековой давности? Перед лицом взрослых детей и внуков признаться во всём и рассказать, как было? Это страшно. Не знаю. Хватит ли у меня на это силы духа?
Были бы у Кеши свои дети, вопрос решался бы проще! Но у него их нет.
      
Если бы Фимочка был жив, он бы мне подсказал! Ты не представляешь, каким он был великодушным и мудрым! А я, только овдовев и оставшись одна, начала понимать, как много для меня сделал Фима. Все тридцать восемь лет нашей жизни я тосковала по своей большой любви – по Кеше. А сейчас, когда пенсионер Кеша рвётся ко мне в Израиль, у меня возникли два вопроса. Первый – почему же Кеша сам меня не искал? Если бы хотел, мог бы меня по своим  каналам найти! Значит, понимал: либо я – либо карьерный рост.  И делал "правильный" выбор.
И второй вопрос – возможно ли было  прожить с Кешей тридцать восемь лет?
Хватило бы на такой срок наших особенных чувств? А вдруг вулкан страсти потух бы на десятом году супружества?
Я в смятении.
Жду, когда ты продиктуешь мне номер загранпаспорта.
Нам найдётся о чём поговорить.
Твоя, Ритуля.

***
Вопросы Марго разбередили мне душу. Как ответить на них? Сколько раз я сама думала о том, что если бы Бог проявил милосердие и даровал нам с Виктором – длинную жизнь….. Как бы она сложилась? Виктор ушёл на пике нашей любви, общих планов. В самом зените.
Бабушка говорила: неисповедимы пути Господни. Может быть, потому всё и было так скоротечно, чтобы навсегда согреть меня этим светом? Хотя, двенадцать лет – разве это мало? Просто мне показалось – будто один год. Потому что было счастьем, самым настоящим.

Вот Маргарита прожила с Фимой тридцать восемь лет. В покое, взаимном уважении и заботе друг о друге. А помнила Кешу…. И сейчас мучается этими вопросами. Иногда я просыпаюсь в слезах, и думаю о том, что сердце не имеет возраста. Мудрость – она в голове, а сердце – совсем иное….  Быть может, потому я и прилепилась к Огородникам, что вижу в них тот вариант несбывшегося, который ожидал нас с Виктором?

Они – единственная знакомая мне пара, которые живут в полной и настоящей гармонии. Такое не сыграешь, не изобразишь. Внутренний огонь, который и светит, и греет. Даже тех, кто волей случая оказался рядом с ними. Может, поэтому их всё больше ненавидит Элен, что чувствует: это именно то, что не купишь ни за какие деньги. И почему они сами, добровольно, до сих пор не покинули Дрозды?  Что их держит? Ведь со своим умением работать, профессиональными знаниями, без места и без куска хлеба они не останутся.
Всё равно, какая-то загадка здесь есть.

Таточка сказала, что в доме с полным размахом идёт ремонт, поэтому они перебрались в палатку на огороде. И засмеялась: «Классический вариант. С милым рай и в шалаше». А мне кажется, это вызовет новый приступ злобы Элен. Я видела её удовлетворённой и торжествующей, когда был вырублен сад. Я представляю, с каким наслаждением она вышвыривала из дома вещи умершей Валерии.  И тогда пропало моё единственное письмо Виктора. Я помню его наизусть, помню каждую строчку, каждую букву неровного крупного почерка. Память моя слабеет, поэтому я переписала его, чтобы сохранить и не потерять уже никогда:

«Здравствуй, милая.  Мы расстались – ненадолго, и я пытаюсь тебе писать. Слова, как испуганные дети, не могут признать во мне родного человека. И забиваются в укромные уголки, и выглядывают, и присматриваются, и ещё не могут поверить: я ли это? Что же остаётся делать? Лишь терпеливо ждать… Они привыкнут и обступят меня… И можно будет ласково прикоснуться к каждому…

Я думаю о нашей первой разлуке – становится чуточку тревожно и грустно. Чтобы хоть как-то развеять смутную эту грусть и неясную тревогу, я представляю волшебную птицу…

Её грудка и брюшко покрыты пёрышками цвета спелого абрикоса, точёные ножки – в красных сапожках, а крылья… Они такие, что сразу понятно: это  – Апельсиновая королева серых ворон.

Она любила бродить по голым островкам, которые ближе к осени возникали на песчаных отмелях посреди огромной реки, медленно остывающей после бурных страстей весны и короткого жадного лета. Болтливые чайки собирались на крайнем из них, громко ругались и брызгали от возбуждения белесым помётом, дурно пахнущим рыбой. Сварливые птицы как будто не замечали Апельсиновую Королеву, то ли опасаясь зоркой серой охраны, вышагивающей на почтительном отдалении, то ли уважая незыблемое право особы королевской крови на эту реку, отходящую к зимнему сну, то ли уже  чувствуя зыбкую временность летней жизни.

Каждый день королева прилетала на безымянные острова, что-то царапала на сыром песке кончиками крыльев  или элегантной ножкой. Иногда она купалась  в круглом, как блюдце, озерце с прогретой водой, скрытом в небольшой впадинке между тремя одинаковыми макушками самого большого острова.

И вот однажды она подошла к своей купальне и… увидела его. Он был красив и, наверное, одинок. В глубокой задумчивости он плавал по тёплому озерцу…  В сравнении с ним оно показалось ей невзрачной лужей… И он заметил Апельсиновую королеву, и от неожиданности распахнул крылья, и готов был улететь… Её горячее птичье сердце забилось чаще… Длинная шея… могучие крылья… гордая выправка… твёрдый взгляд…

Апельсиновая ворона и дикий гусь.  Да, так бывает… Он вышел из воды и вежливо склонил голову. Так началась их странная жизнь, незаметно ставшая главной…

Никто и никогда не слышал их споров и не понимал их языка. Ни вода, ни ветер, ни глупые чайки, ни старый коршун, ни королевская охрана не могли постичь тайный смысл знаков, которые влюблённые птицы увлечённо чертили на сыром песке…. Возможно, он рассказывал ей о дальних странах, а она ему – о снежных зимах…. Ведь он улетал с последней стаей, а она… оставалась…
Но с ранней весны, когда их любимые острова ещё прятались под толщей вешней воды, и до  поздней осени они были счастливы. Они находили друг друга легко…. Стоило ему подумать… и он слышал мягкое и нежное «карр…»… И она оказывалась прямо перед ним. И он замирал от восторга. А она что-то шептала и смущённо перебирала плотный пух на его могучей груди, и он уж не мог не распахнуть крылья, чтобы крепко прижать её и потереться клювом о родные апельсиновые пёрышки.

Каждую ночь она оставалась с ним, удобно устроившись под тёплым правым крылом. Он изгибал длинную шею, чтобы слышать её счастливый затихающий шёпот и боялся шелохнуться, чтобы не разбудить подругу. О чём она шептала?  О чём думал он? Кто же знает…

У них не могло быть птенцов, и они жили как будто в странном круговороте времени: бесследно испарялись дни, недели и месяцы, а потом летние секунды замерзали и падали на землю чистым снегом. Время замирало в глубоких сугробах, чтобы вновь растаять лишь весной.

Для Апельсиновой Королевы существовало только время с ним. Без него оно не имело ни смысла, ни измерения – застывшие секунды неразличимы, как снежинки… Она ждала, когда время растает и наступит счастливый день, и любимый опустится рядом, а она скажет: «Карр-карри-каа…  Боже мой, как ты устал…». И начнётся их время. Женщина-птица умела ждать…

Шли годы. Ничего не менялось. Они любили  друг друга. Но однажды случилась беда: опустившись с небес на землю, он не услышал родных слов: «Карр-карри-каа…»…
С тех пор никто не видел Апельсиновой Королевы и её любимого Серого Гуся…»

Тогда я читала и плакала.  И кое-где есть размытые строчки. Но в жизни оказалось иначе: первым покинул любимую Серый Гусь. Но я знаю точно: мы обязательно встретимся с ним. И ждать осталось уже недолго.

Я поняла, что Риту заставляла страдать мысль о том, что Кеша от неё – отказался. И не искал. А ведь он – уважал её выбор. Если она так поступила, значит было нужно. Конечно, мог найти. И чем бы это кончилось? Разрушил бы сложившуюся жизнь с Ефимом, и начал бы строить свою – на руинах? Наверное, есть какой-то высший судия, который решил соединить их именно сейчас, когда они так нужны друг другу.

Я догадывалась, что Иннокентий будет говорить со мной о Маргарите. Решение молчать о роли моего отца в перемене их судеб я приняла несколько дней назад. Тени прошлого лучше не трогать, они могут начать расти и заслонить собой настоящее. Это ни к чему.

Моя квартира, похожая на шкатулку с памятными и дорогими сердцу вещами, к полудню превращается в душный и жаркий предбанник. Шаг – и ты на лоджии, где температура близка к пределу выносимой. Плотные шторы и вентилятор не спасают.

Наверное, нужно просить Кешу о встрече на берегу Волги. У большой воды легче дышать и можно найти местечко, чтобы поговорить в тишине. Марго задала в письме те вопросы, на которые, наверное, ищет ответы и он. А что могу сказать я?
«Не возвращайтесь к былым возлюбленным?»  Спорно.  Я знаю женщину, которую спустя много лет нашёл её первый любимый, они вместе уже три года, и она просто светится счастьем.

Природа любви необъяснима. У каждого – собственная история. У меня на глазах прошла вся жизнь Лерочки и Виктории, со мной они делились самым сокровенным. Но ничего общего, ни на йоту, не было в том, что каждая из них звала – любовью. Валерия строила семейное счастье – по кирпичику, окружая мужа неизменной заботой. В конце жизни он так и звал её – «мамочка».  Ей повезло в том, что по натуре он оказался ленив и предсказуем. Жил в коконе, сплетённом предусмотрительной Лерой, наслаждаясь покоем и комфортом. А она считала свою семью – эталоном, гордилась и тайно, и явно, подчёркивая неизменно: «Совместная жизнь – общий труд. Это – упряжка из двух волов. Тащить её надо вместе, идти в ногу…..»

Когда я повторяла эту истину Виктории, та заливалась громким смехом. И говорила, что их повозка давно завалилась на один бок. Уж если кого считать волом, который исправно тянет, так это Валерию. Сама Вика поменяла трёх мужей, и каждый раз  ей казалось, что она обретает новое, настоящее счастье. Но срок такой любви был недолог, самое большее – четыре года. И всё равно она никогда не завидовала Лере:
- Лучше сразу удавиться, чем так жить!
Я всегда возражала:
- А она говорит: лучше повеситься, чем жить так, как ты!
- Ого! Да она и не пробовала! Что она может знать о любви?

И правда: кто из нас может о ней знать? Ведь не зря спрашивает Марго: что ожидало бы её, останься она с Кешей? А вдруг, прогорел бы костёр, разошлись, искалечив друг другу души? С Фимой она прожила почти сорок лет «как за каменной стеной». Это ли не мечта всех нормальных женщин?

Почему-то я вспомнила о нашей первой совместной поездке с Виктором. На дачу, к его старшей сестре. Утром мы подали «прошение о браке», как пошутил тогда Витя, строгая тётенька в чёрном костюме предложила месяц подумать, но заявление приняла и оформила.  А днём он забежал ко мне домой, покидал быстро мои вещи в сумку, и потащил меня на автовокзал, ничего не объясняя. И только в пыльном «пазике», который дребезжал и чихал мотором, шепнул на ухо: «Мы будем праздновать помолвку». Я тогда и слова такого ни от кого не слышала, но поняла, что это связано с судьбоносным утренним решением. Неделей раньше мои родители уехали на курорт, поэтому никому ничего не пришлось говорить.

Дача оказалась маленьким домиком на краю деревни. Начало октября в Поволжье – не самое лучшее время: моросил мелкий серенький дождик, и небо нависало прямо над лесом, который вплотную примыкал к крайней улице. Справа тянулось округлое поле, которое тоже со всех сторон обступил смешанный лес. Листья почти облетели, но грозди рябин яркими пятнами веселили глаза, и сосны казались нежно-зелёными на сером фоне низких туч.  Хорошо, что я догадалась надеть высокие резиновые сапоги, поэтому непролазную грязь мы кое-как одолели.

Виктор открыл калитку, мы вошли под навес, который соединял ворота с домом. Так получилось, что в деревне я была единственный раз, когда мы навещали тётку – сестру отца, но это случилось в далёком детстве, и я запомнила только огромного петуха, которого ужасно боялась, да душную перину на широченной кровати, где мы спали с мамой. Но я знала, что все избы начинаются с сеней, а потом должна идти горница. Ещё почему-то вспомнилось слово «полати».

Пришлось пригнуться, когда из сеней шагнули в просторную комнату. Уже начинались сумерки. Виктор нашёл керосиновую лампу, зажёг её, придвинул мне тяжёлый табурет и принялся растапливать печь. В доме было сыро, пахло нежилым, я дрожала. Но больше от волнения, чем от холода.

Витя достал из сумки припасы, разложил на столе. Выставил на середину бутылку нашего любимого «Саперави». Я отогрелась и сняла пальто. Подошла к печи, приложила руки к шершавому белёному боку. Виктор взял вёдра, сказал мне:
- Воды в баню натаскаю. А ты пока отдыхай.

И здесь тоже оказалась на кровати перина. Я откинула лоскутное одеяло, провалилась в пуховое тепло и сразу уснула. Почему так по-особому сладко спится в таких деревенских домах?

А потом мы парились в бане. Я задыхалась с непривычки, и голова кружилась от запаха травяного настоя, который Витя плескал на раскалённые камни. Из бани он нёс меня на руках, и капли дождя падали на лицо….

Прошло больше полувека, а я помню всё, до мелочей. Может быть, так и можно отличить настоящую любовь? У неё нет времени, она не кончается даже со смертью. И точно знаешь: встреча будет, она – неизбежна. Нужно только подождать….

Звонок раздался неожиданно. Я так погрузилась в свои мысли, что потеряла счёт времени. Уже почти семь. Кеша сказал, что он ждёт меня внизу, в машине, и предлагает выбрать мне самой место для разговора. Он всегда отличался необыкновенной догадливостью.

Мы поехали в открытое кафе на берегу Волги. Народу там всегда немного, музыки нет. По дороге я незаметно разглядывала Кешу, пытаясь увидеть его глазами Марго. В молодости он был самым обыкновенным и неприметным, выделяясь лишь волнистыми пшеничными волосами и какой-то особой статью. Лишь потом я поняла, что одно из преимуществ чекистов – неброская внешность. Но с годами будто что-то проступало в его лице, как будто художник накладывал всё новые мазки, продолжая работать над портретом. И теперь, на мой взгляд, он стал гораздо интереснее и значительнее, чем был раньше. Редко, но так всё-таки случается.

А какой стала Маргарита? Странно, но до сих пор она не прислала свою фотографию, хотя я просила. Хотелось взглянуть и на дочку, и на внуков, о которых с такой нежностью и гордостью она пишет. Интересно, узнали бы мы друг друга в толпе, доведись нам нечаянно встретиться?

С Иннокентием мы беседовали часа три. Говорил, в основном, он, а я лишь изредка задавала вопросы, поддерживая его исповедь. Именно так можно назвать его рассказ о жизни, которая прошла без Маргариты. Я поняла, что никогда и никому он не раскрывал душу, случилось это впервые. И сказал, что твёрдо решил ехать к Рите. Что слишком долго сомневался, а теперь времени осталось так мало, что можно просто не успеть.

Я пришла домой и сразу села за письмо. Я пыталась передать весь наш разговор, не упустить ничего, понимая, как важно для Марго каждое слово.

Родная моя, Риточка, здравствуй.
Ты знаешь, пишу и вижу  тебя – какой помню: в чёрном свитере и юбке-клёш из шотландки в чёрно-красную клетку, с широким ремнём.  Красавица! Одно время я даже чуть завидовала тебе, когда мы только познакомились. Бровям твоим собольим и кудрям. Я нисколько не удивилась, когда Кеша онемел, первый раз встретив тебя.

Сегодня мы виделись с ним и говорили долго. Сначала у меня мелькнула мысль рассказать об истории в Дроздах, но поняла, что ему совсем не до этого. Все его помыслы связаны только с вашей возможной встречей. А мне вдруг стало ясно, что встречаясь с Кешей в течение всей жизни (всё же он был любимым учеником отца и другом нашего дома), ничего толком о нём не знаю.

Правда, негласным законом в семье стало то, что о работе никогда не говорили. Поэтому, на мой вопрос о роли Иннокентия в той системе, где был занят и отец, он ответил:  «Трудится в аналитическом отделе. Мозги у него устроены правильно. Умеет сложные задачки решать». И всё.

Кеша давно ушёл в отставку, в звании полковника.  Живёт одиноко. Я была у него лишь однажды, когда мы вместе отвозили к нему  несколько памятных вещиц и книги, которые завещал отец. Я знаю, тебе будет интересно, поэтому опишу его квартиру. Она в бывшем Ленинском районе, в доме напротив кинотеатра «Октябрь». В том, с колоннами и лепниной. Удивишься, но в просторном холле, перед лестницей, сидит консьержка: благообразная старушка с вязанием. Но зыркает глазами-буравчиками так, что и мышь не проскользнёт.

Люблю старые дома. А главное – высоченные потолки! У Кеши – третий этаж, из окна виден парк Горького. Помнишь, как мы там гуляли? Ели эскимо, пили содовую, на качелях качались? Мне показалось, что Кеша часто стоит у этого окна и думает о тех, прежних днях….

Дверь в квартиру обита тёмной кожей, в прихожей – светло и абсолютно пусто. Ничего, кроме встроенного шкафа для одежды и обуви. А вот в гостиной – очень уютно, тебе бы понравилось. Твой любимый цвет – беж и шоколад. И стеллажи с книгами от самого пола. В спальню я не заглядывала, но уверена: там идеальный порядок, как и на кухне, где Кеша угощал меня турецким кофе. Я заметила на стене ту гравюру, что ты привезла ему в подарок из Златоуста.

Так вот, сегодня он сказал, что после твоего внезапного исчезновения, хотел найти тебя любой ценой. Но, оказывается, ему кто-то сообщил, что ты уехала с Фимой! Вот главная причина! Он решил, что ты отдала предпочтение другому….
И всё-таки Кеша обратился к моему отцу. А тот посоветовал – не искать  и не ломать тебе жизнь. Тебе! Понимаешь разницу? И Кеша смирился. В первую очередь он думал о тебе, а вовсе не о своей судьбе и карьере! Но он не подозревал, что ты ждёшь ребёнка! Я уверена: знай он это, его ничто бы не остановило!

А дальше всё шло по сценарию, написанному для обычного человека. Я была на его свадьбе, через пять лет после твоего отъезда. Почему-то я считала, что он будет искать девушку, похожую на тебя. Знаешь, этот миф о первой любви? Но, оказалась, - полная противоположность: совсем неприметная женщина, старше его, с блёклой и неясной внешностью. Никакая….

Мне кажется, Кеша сознательно не заводил детей, чувствуя, что этот брак – распадётся. Он по-прежнему бывал в нашем доме, мама его просто обожала и всегда ставила в пример, как идеал мужчины. Но всегда приходил один. К своему стыду, я даже не помню имени его бывшей жены. Мама, правда, настаивала, чтобы он приводил к нам «свою половину». Когда женился, то облегчённо вздохнула: «Ну, вот. Всё как у людей».

Боже! Как я ненавижу эту фразу. Миллионы жили под этим девизом, боясь показаться «чудиками», как у Шукшина. И ещё одно выражение: «Скромненько, но со вкусом». Так говорила наша учительница труда Августа Семёновна. И мы шили трусы-парашюты, а потом – кухонные фартуки. Сколько поколений советских девчонок шили эти трусы! Страшно подумать…. Но что-то я отвлеклась, как всегда.

Отец говорил, что Кеша много работает, в постоянных разъездах, его ценят, и он на хорошем счету. Передо мной – твоё письмо: « Не знаю даже, как со всем этим разобраться! Как внукам объяснить, кто такой Иннокентий? Ещё и полковник КГБ! В Израиле это - позор! Бывший "советский чекист" на пенсии -  это как нацистский преступник, сумевший избежать возмездия на  Нюренбергском процессе!»

Так вот, сегодня Кеша мне сказал, чем он занимался: выявлением нацистских преступников, которые оставались на территории Советского Союза. В какие перевёртыши умеет играть жизнь! Но я думаю, тебе важно об этом знать!  Я всегда верила, что такой человек, как Иннокентий – не пойдёт против совести. Может, это и высокопарно звучит, но, как же я рада – что он рассказал мне об этом!

Развод его прошёл как-то тихо и незаметно. И больше никогда я не слышала об изменениях в его жизни. Он признался, что всегда помнил тебя, питал надежду – увидеть. И почти решился разыскать…. Так что, наверное, - это судьба. Я часто перечитываю Михаила Анчарова (может быть, и ты знаешь его?), в одной повести герой говорит: «Случайность – это проявление и дополнение необходимости». Очень верно, правда? Я думаю, это напрямую касается Кеши и тебя, дорогая моя Маргарита.

Сколько раз я просила тебя отправить фотографии! Ну, чего ты боишься? Ведь я выслала свои. Понятно, что мы неузнаваемо – изменились. Придётся с этим смириться. Но ведь душа осталась прежней? И ещё – голос. Когда я говорю с тобой по телефону, то будто возвращаюсь – в прежние годы.  Ты не видишь моих слёз….А я плачу.  Но ведь эти слёзы – от счастья.

Да, хотела тебе сказать, что произошла путаница с письмами. Сначала пришло то, что ты написала прежде. Я только хотела повиниться, что дала номер телефона Кеше, без твоего разрешения. И вдруг приходит весточка, где ты сама просишь об этом! Видишь, сколько лет прошло, а мы чувствуем на расстоянии мысли и желания друг друга.

Знаешь, Рита, я всё больше утверждаюсь в том, что настоящая дружба зарождается в детстве и юности. Наверное, тогда происходит что-то особое в душах, они раскрываются, как цветы весной, в ожидании…. Помнишь, наши бесконечные разговоры? Как мы ходили от фонаря к подъезду и обратно, не в силах расстаться? Как ссорились, рыдали, и тут же мирились?  Всё, что было позже, все встречи с разными людьми заканчивались лишь приятельскими, добрыми отношениями. Может быть, кто-то и называет это дружбой, но это – совсем не так!

Мне повезло, что рядом всегда были Лерочка и Виктория. Как часто мы вспоминали о тебе!  Ушла Лера, такая боль и пустота наступили…. И вдруг – возникаешь ты! Из ниоткуда, из небытия. Вполне настоящая. Маргарита!

Мне так хочется, чтобы ты встретилась с Кешей. Он – замечательный человек. Я верю, что твои близкие примут его с радостью, когда увидят, что он дарит тебе любовь и надежду. У меня есть миниатюра,  которую я написала года два назад. Я тебе её дарю!

МЕБЕЛЬНЫЙ САЛОН

 - Ты в детстве играл в домики?
- Мы строили шалаши…
- А у меня была тайная комната. В бане, на чердаке.

Сегодня нам повезло….
Кровать – необъятных размеров. С витыми столбиками по краям и муаровым балдахином. Мы хохочем и кидаемся подушками.
- Похоже на палатку, правда?
- Ага. Представь её на берегу Индигирки.
- Да ну, комары заедят…

Мы живём в мебельном салоне. Эд, наш давний приятель, торгует кроватями. Уходят они по бешеной цене. Говорят, на них получаются самые красивые дети. И каждую ночь мы занимаемся любовью на новой. Начинается всегда одинаково: я делаю массаж. Я знаю все тайные точки и могу сыграть любую мелодию на любом теле. Но уже давно не торгую своим ремеслом. Сегодня в руках у меня веер и тонкая кисточка для рисования иероглифов.
- Ты расскажешь мне сказку?
- Да. После.
Он уже давно не торгует словами, они все – для меня.

Просыпаемся от звука колокольчика. Идём завтракать в ресторанчик напротив. Эд заказывает морепродукты и манговый сок. Смотрит на нас умильно:
- Вы мои рыбки.
- Ага, - соглашаемся мы, - золотые….

Он пьёт ледяную воду и выдувает мыльные пузыри. Официант услужливо распахивает окно, и ветер уносит их в узкую улочку. Эд похож на Щелкунчика и Андерсена одновременно. Он встаёт и уходит подпрыгивающей быстрой походкой. А у нас впереди – длинный день и мягкий вечер, когда, держась за руки, мы пойдём к синему морю….

Нам по семьдесят. Мы будем жить долго и счастливо. И умрём в один день.

***
Я написала последние строки и посмотрела на часы: скоро полночь. Но я утаила от Марго главное. Иннокентий сказал, что делом его жизни была работа с документами о жертвах сталинских репрессий. И сразу после этого добавил: «Я очень хочу увидеть Риту. Мне есть о чём говорить». Я не стала задавать вопросов, но и писать ей об этом не решилась, чтобы не подавать надежду. Что-то в последнее время стала излишне осторожной….

Раздался звонок. В такое неурочное время  беспокоить меня могла только Лерочка, даже Виктория не позволяла себе такого никогда.  Но в звонки с того света я не верю.
- Да. Я вас слушаю.
В трубке раздался прерывающийся голос Анны Серовой:
- Ида Петровна, можно я к вам приеду?
- Что случилось, Анечка?
- Не по телефону….
- Конечно, приезжай. Я жду.

Только я собралась навсегда выкинуть из головы  все мысли о Дроздах и уехать завтра к Виктории, как сразу наметилось  продолжение этой истории.
Я поставила чайник, достала кофе, который сама Анна мне и привозила. Она пила особый сорт, в наших магазинах такого не предлагают. Только из ряда вон выходящие события могли подвигнуть Анну на такой разговор. Наши отношения нельзя назвать близкими. Она из тех людей, чей деловой пиджак застёгнут на все пуговицы.  Всё, что я знаю о ней – только со слов Леры: незаменимая помощница Алексея, правая рука. И рефреном: «и что бы он без неё делал?». А в последнее время Валерия звала её  не иначе как «наш ангел-хранитель». Любая проблема стариков Волковых разрешалась, будто по мановению волшебной палочки. Стараниями Анны. Я вполне понимала Валерию, когда то заикнулась о том, что брак Лёшеньки изжил себя, всё трещит по швам, но если суждено им развестись, то лучшей невестки, чем Серова, она и не чает. Но тут появилась Элен….

Тихо прозвенел колокольчик домофона, по ступеням процокали каблучки. Я распахнула дверь и увидела заплаканную Анну. Первым делом накапала валерьянки в стакан и заставила её выпить. Потом принялась варить кофе, ожидая, когда Анна сама начнёт говорить. Та достала зеркальце, платком промокнула лицо. Всё-таки, женщины – особая каста. Виктория, например, всерьёз обсуждала со мной проблему выбора платья, в котором ей предстоит лежать в гробу. И непременно просила наложить тональный крем.

Анна отдышалась и ровным уже голосом сказала:
- Ида Петровна, извините за позднее вторжение. Но я вдруг поняла, что мне совершенно не с кем поговорить. Это касается Алексея. Алексея Сергеевича. Я знаю, он вам почти как сын.
- Я тоже так думала. До смерти Лерочки.
- Вы обиделись из-за Дроздов? Я точно знаю: это решение Элен! Она настаивала, что видеть вас там не хочет. Знает, что муж боится  очередного её сердечного приступа, ни в чём не откажет…
- Анна, не будем обсуждать эту тему. Тебя ведь не забота обо мне привела сюда ночью? Рассказывай, что случилось, по порядку.

Она говорила, не прерываясь, почти полчаса. Оказывается, Парфёнов вовсе не заслонял собой Алексея, как я предполагала. Его смерть, скорее всего, оказалась случайной. Потому что снайпер нажал на спуск, будучи уже мёртвым, как определили эксперты. В интересах расследования дела озвучивается версия, что снайпер ранен, но это не так.  А начальник охраны в момент выстрела вообще стоял в стороне, возле машины. Будь он ближе, хотя бы на полшага, остался бы жив. Ясно, что существует некто, заказавший убийство Волкова. Но идёт какая-то совершенно непонятная игра. Против заказчика выступает неизвестный. Именно он обезвредил снайпера.

По тому, с каким волнением говорила Анна, я поняла, что к Алексею она относится не как к работодателю и шефу, а несколько иначе. Такую искреннюю боль можно испытывать, если речь идёт о любимом человеке. И, видимо, Лёша доверяет ей безоговорочно, иначе не стал бы обсуждать с ней все детали покушения. Права была Валерия, когда намекала мне на перспективу развития близких отношений сына и его умной помощницы. Если бы не Элен.

Я спросила:
- А где была его жена, когда стреляли?
- В том-то и дело, что её там не было! Она задержалась, чтобы дать домработнице какое-то срочное задание. И вышла минут через пять, когда  уже всё случилось. Алексей, естественно, немедленно вызвал личного врача, её уложили в постель, поставили укол, и она проспала до следующего утра.
- Помнишь, Анна, а ведь это ты сказала мне, что отравить хотели вовсе не Лёшу, а Элен? Может быть, и застрелить хотели тоже её?
- Нет! Снайпер стреляет, когда видит цель! Покушались на Волкова!

Её глаза снова наполнились слезами, она дрожала. Я решила прибегнуть  к верному средству: перевести разговор на иную тему, чтобы она пришла в себя и успокоилась.
- Анна, а сколько лет ты уже работаешь с Алексеем?
- Зимой будет – десять.
- А до этого?
- В нашем областном театре, помощником режиссёра.
- Так вот откуда потрясающие навыки организатора! Валерию Ильиничну всегда изумляло, как тебе удаётся всё запомнить, решать сразу кучу вопросов. Группа компаний Волкова – это ведь целый холдинг! А она грузила тебя мелочами….
- Я любила его родителей. Просила навещать почаще. А ему всё некогда…. Думал, вечно они будут жить, ещё успеет.
- А вот эти Огородники…. Как вообще появились? Откуда?
- Да, странная немного история. В марте, в конце месяца…. Да, 27 числа,  в среду, на приём пришёл человек, назвался Петровым Иваном Семёновичем. Сказал, по приглашению Волкова. Тот говорил с ним недолго, потом вышел и распорядился  о том, чтобы завтра пропустить к нему людей по фамилии Огородники. Немедленно, как они только придут.
- А этого Петрова ты раньше не встречала?
- Нет. Я только сейчас подумала: если бы встретила, то точно – не узнала. Знаете, такие бывают люди, словно – без лица? У нас служила в театре одна актриса, у неё на лице можно было нарисовать – что угодно: хоть красотку, хоть уродину. Гримёры её просто обожали.  А на улице, мимо пройдёшь, словно – пустое место, совсем неприметная.
- И что дальше?
- Ну, пришли они. Пообщались с Волковым. Он вызвал меня, приказал немедленно их оформить, чтобы в отделе кадров им выдали трудовые книжки. А назавтра Антон увёз их в Дрозды, они там поселились и начали работать. Результат вы видели. Не придерёшься.
- А вас ничего не удивило?
- Дело в том, что сам Волков  решает вопросы о назначении директоров, заместителей. А тут какие-то садовники. Но я знала уже характер Валерии Ильиничны. И подумала, что он из этих соображений, нашёл особых людей. Чтобы специалистами были и матери угодили. Хотя, на него это не похоже. Проявление такой заботы. Всё, что касалось Дроздов, последнее время целиком было на мне.
- Так… А тебя не задело, что он вдруг  самолично определил туда этих людей?
- Ах, Ида Петровна! Вам бы психологом идти работать. Угадали.  Мы ведь без рекомендаций никого не берём. Особенно, если это касается семьи. Няни, повара, домработницы…. Там три уровня проверки. Честно скажу, я пыталась «пробить» этих Огородников по своим каналам. Связи у меня есть. Но нигде – ни одной зацепки.
- Лерочка о них так хорошо говорила….
- Да, они сразу «пришлись ко двору». Сами знаете, матушке Алексея  никому угодить не удавалось. А тут – просто чудо какое-то….
- Это точно.
- Ида Петровна, да вы же сами от них – без ума. И в Дрозды к ним даже после смерти Валерии Ильиничны ездили. По-моему, вы подружились с ними. Разве – нет?
- Да, они славные люди. Редко таких встретишь. Дело своё знают. Какой огород! Сказка…

Мой манёвр вполне удался. Анна успокоилась, появился лёгкий румянец. А ведь пришла – бледнее смерти. Но она перебила меня:
- Дорогая Идея Петровна, я ведь с вами посоветоваться пришла. Мне нужно принять решение. Как убедить Алексея Сергеевича, что ему нужно немедленно исчезнуть? Иначе его убьют.
- Анна, он послушает только одного человека. Догадываешься, о ком идёт речь?
- Элен. Всюду – только она! А вы уверены, что заказ – не её рук дело?
- Ни в чём не могу быть уверенной. Равно, как и ты.  Но, согласись, живой муж ей более нужен, чем мёртвый.
- Сомнительно. На прошлой неделе Волков подписал приказ о её назначении генеральным директором группы компаний. А по закону она унаследует всё, как законная жена. Может быть, при таком раскладе, мёртвый муж все же лучше, чем живой?

У меня был припасен особый чай. Виктория называла его – «прочищающий мозги». Разговор затянулся, и следовало взбодриться. Анна будто прочитала мои мысли: открыла сумочку и выставила на стол плоскую фляжку:
- Коньяк. Очень редко, но употребляю. В особых обстоятельствах.
- Хорошо. Будем пить чай с коньяком. И искать выход. Ты знаешь, в моём детстве во всех кинотеатрах, когда начинался сеанс, и гас свет, вспыхивала красная надпись над дверью «Выхода нет». Видимо, я уже тогда как-то иначе, чем все, реагировала на слова. Эта надпись меня устрашала. И я навсегда разлюбила кино.
- Так вы считаете: решение есть?
- Конечно! И не сомневайся. Будем думать…. Детективы мы с тобой читаем. И знаем: если дан приказ, или, как ты говоришь – оформлен заказ, то Алексея могут подкараулить – где угодно?
- Именно. Он ведь не может вечно сидеть, например, в бункере. И способ может быть – какой угодно. У нас даже фантазии не хватит.
- Значит, необходимо его спрятать. Пока, на некоторое время. Чтобы получить фору и разобраться, что происходит.
- Да, уехать он может куда угодно. Но и вычислить место нахождения, при нынешних возможностях, - не составит труда. И не таких находили….
- Послушай, Анна. У меня есть план.

Я выложила ей то, что вдруг пришло в голову. Мы обсудили детали. И сошлись на том, что мой вариант можно использовать. В третьем часу ночи мы расстались. Интересно, проснусь я, как обычно, в четыре, или всё же организм решит сделать передышку и мне удастся поспать?

Да. Впервые за много лет, взглянув на будильник, который никогда не выполнял своего прямого назначения, я счастливо вздохнула: девять утра! Пожалуй, и правда нужно становиться «мисс Марпл», заполночь сидеть над решением загадок, а потом спокойно спать, не поднимаясь с петухами.

Настроение, на удивление, было отличное. И даже суставы не давали о себе знать привычной противно сосущей болью. Жара, наверное, так благостно действует. Мне бы жить в пустыне Гоби или Сахаре, на вечно раскалённых песках, закапываться по самую шею, прогревать косточки. Нынешняя засуха для меня – подарок. Обычно, приближение дождя я чувствую за сутки. Начинает ломать и выворачивать каждый мелкий суставчик, потом дело доходит и до крупных…. Мне вполне можно подрабатывать у синоптиков, все прогнозы будут сбываться на сто процентов.

Утреннюю чашку кофе я могу себе позволить. Говорят, гипертоники живут хорошо, но мало, а гипотоники – плохо, но долго. Я отношусь к последним. Давление всё время болтается на нижней допустимой отметке. Когда-то Марго научила меня варить кофе, добавляя в него чуточку соли, а потом – пить с лимоном. Сегодня я так и сделала.

Прямо передо мной на скатерть спустился с потолка на невидимой паутине крошечный паучок. Откуда он взялся? Наверное, - привет из Дроздов. Возможно, Таточка привезла с овощами. Бабушка говорила: «Паук – к доброй вести» и не позволяла его убивать. Я следила, как он преодолевал бесконечную белую пустыню и скрылся за хлебницей.
Наконец, дождалась десяти часов и спустилась за почтой. Так и есть!  Паучок не обманул….

Я наполнила вторую чашку, поставила напротив, и распечатала узкий конверт:

Дорогая моя Идочка!
Какое счастье, что мы  нашли друг друга! Только тебе  я могу поведать о сумятице чувств, которая меня накрывает и затягивает, будто штормовая волна, в открытое море. Не достаёт сил сопротивляться, зацепиться не за что, кричать о помощи бесполезно: никто не поймёт, о чём это?!

Я всегда избегала самокопания: жила сегодняшним днём, вчерашний и его страсти ранним утром  становились  оторванным и выброшенным календарным листочком. Задумывалась ли когда-то о будущем? Нет, не больше, чем спланировать ближайший отпуск. Приняв предложение Фимы, я наступила ногой на горло своего чувства к Кеше и крепко придавила его. Перекрыла трахею, и всю жизнь прожила, не сдвигая ногу ни на сантиметр.

Похоронив Фимочку, я расслабилась, ощутила себя свободной женщиной Востока. И вдруг, будто взрыв вывернул ровненькое деревце моей жизни: оголил корни, повредил ствол, сорвал кокетливую листву, сбросил пустоцвет. Может и плоды страшным пламенем опалить.
За что мне этот джин из прочно закупоренной старинной бутылки?

Я не знаю, как поступить. Что правильно, что разумно? Хвалёный булат моего характера насквозь изъела ржавчина любопытства. Я хочу увидеть Кешу и боюсь самой встречи. Боюсь не только за крепость семьи!

За последние полвека я не стала  по-женски привлекательнее, чем была в молодости. Кеша может испугаться,  вовсе не узнать меня! Такой исход событий снимет с повестки множество семейных проблем, но обидит ту женщину, которая во мне, несмотря ни на что,  сохранилась. А, если любовь жива? Какая горечь! Любовь жива, а жизнь прошла! Насмешка истории!

Позавчера я возвращалась домой. На светофоре какой-то мужчина раздавал  религиозные брошюры  про Новый год. Он у нас вот-вот наступит. Пять тысяч какой-то: счёт ведётся от сотворения мира. Обычно я не открываю окна машины и не вступаю  в разговоры с распространителями печатной продукции. А тут вдруг взяла. Дома открыла и замерла от удивления. Будто про меня и весь ворох моих проблем написано. Это молитва:

 "Ты учил меня, Господи, молиться и благословлять
тайну увядшего листа и сияние зрелого плода,
Свободу видеть и чувствовать,
дышать, знать, надеяться и терпеть поражение.
Ты учил уста мои благословению и хвалебному гимну
При обновлении времён Твоих утром и ночью.
Чтобы не были дни мои - сегодня, вчера и позавчера,
Чтобы не было у меня дней будничных."

Представляешь, как точно? Особенно, последние строки: чтобы не было у меня дней будничных! Да у меня вся жизнь трудовыми буднями прошла. Я и оглянуться не успела - а уже всё  позади! Впереди-то совсем ничего! Может, стоит рискнуть? И ещё одно совпадение: именно сейчас Новый год приближается! С Новым годом! С новым счастьем?!

Тут тоже много тонкостей. Полагаю, что тебе это даже интереснее, чем мои женские страдания, поэтому опишу кое-что. Думаю, что лично ко мне эти общие правила тоже имеют отношение. Как к частному случаю…. Вот примерно такая натурфилософия:
жара спадает, и всё в природе ждёт обновления. Душа человека тоже. Подступают "Грозные дни" - короткий период между Новогодием и Судным днём. Человек подводит итоги прожитого, мечтает о будущем.
Тишрей – первый месяц Нового года – осенний месяц под зодиакальным знаком Весов. С приходом осени уравниваются в своей продолжительности ночь и день, приближается осеннее равноденствие.

Считается, что весь мир  расположился на чаше весов,  как и каждый из нас, как любой наш поступок.
Верующие знают, что в это время раскрываются  три Книги судеб. Первая - для законченных злодеев, приговорённых Всевышним к смерти. Вторая - для совершенных праведников, им присуждается жизнь.
Для обычных людей  третья книга лежит раскрытой,  наши поступки ещё взвешиваются и ждут решения.    Именно поэтому праздничное пожелание заканчивается словами:
"Да будет вам записан счастливый год, а запись скреплена печатью!"

Я – обычный человек. Мои поступки  ещё взвешиваются и ждут решения Всевышнего. Мне хочется, чтобы Господь милостиво записал этот год для меня  счастливым и скрепил свой приговор божественной печатью.

Тебе, наверно, будет интересно узнать, что едят за новогодним столом, и какой  символический смысл у праздничной еды?
Едят и пьют всё, что любят, но обязательными в Новый год считаются яблоки в меду, рыба в любом виде и гранатовые зёрна.   
Кусочек яблока обмакивают в мёд, чтобы сладко жилось.

Рыбу едят со словами:
" Быть нам во главе, а не в хвосте!", и "Чтобы плодились мы и размножались, как рыбы".

Гранат - символ  добродетелей и заслуг: " Чтобы умножались они, как зерна граната".

Вот, примерно, так.  У нас ведь и  застолье - не  просто поесть и выпить! Смысл, умысел, промысел, вымысел, замысел, - всё есть!!!

Идочка, письмо получилось длинным и малосодержательным. Вероятно, я утомила тебя своими  этно-сентиментальными переживаниями. Но больше-то мне некому всё это высказать. Терпи!
Твоя Ритуля.

P.S. Пойду, срежу плоды с дерева, чтобы дрозды окончательно не расклевали мои  пунцовые "добродетели"!

Я закрыла глаза и прислушалась к внутреннему голосу. Он шелестел нежно и тихо: «Хочу встретить Новый год с Марго…..»
Может быть, и правда, рискнуть? Как говорит Виктория: «Сколько той жизни осталось!». Хотя, начинаю подозревать, что в этих словах есть филологический подвох.

Но времени на эмоции сейчас нет. Вчера я обрисовала Анне лишь в общих чертах план некоторой отсрочки неминуемой смерти Волкова. Следовало детально всё обдумать и подключить тех, кто непосредственно будет его выполнять. Это – Иннокентий и Маргарита.

Мне срочно нужно встретиться с Кешей, изложить ему несколько странную просьбу: не только найти способ вывезти Алексея из страны, чтобы никто не смог заподозрить, куда именно, но ещё и лично сопроводить.  Самым безопасным местом я почему-то посчитала частную лечебницу, где работала Марго. Звонить по телефону, чтобы сообщить ей о роли спасительницы сына Валерии, я не решилась. Обычное письмо будет идти долго…. Значит нужно составить подробное сообщение, которое отправит Анна. Адрес электронной почты Рита мне сказала, я его записала где-то в книжке.

Сколько раз я пожалела о том, что не обзавелась компьютером и не прошла курсы.  И дело вовсе не в моём возрасте, а в обычной лени и страхе показаться полной дурой.  В нашем доме живёт странная женщина, которая в семьдесят лет получила права и впервые села за руль. Её ровесницы собираются стайками нахохленных галок по дворовым скамейкам, а она мимо них чуть ли не вприпрыжку к  своей машине. И всем улыбается. Хотя видит в глазах и недоумение, и откровенную злобу.

Я всё пристальнее всматриваюсь в лица старух. Все они когда-то были более или менее привлекательными женщинами. Однажды мне пришла мысль, что жизнь, словно художник-реалист отбирает краски, накладывает мазки по принципу: «как ты к жизни, так и она – к тебе». Обиды, зависть, злоба превращают некогда пухлые губки в сжатую «куриную гузку», лучистые глаза – в тусклые щёлки под набрякшими веками.  Я сразу отличаю такие лица – судьбы: женщин, которые жили и живут – в отсутствии любви. И даже вернее – в отсутствие любви. Удивителен русский язык….  Меняешь одну букву и получаешь вместо констатации факта – определение процесса.

Раздался мелодичный звонок домофона. Я никого не ждала, поэтому спросила:
- Кто?
- Ида Петровна, простите, что без предупреждения. Это я, Таточка.

Я открыла дверь, она вошла и с порога сказала:
- Здравствуйте. У меня мало времени, внизу ждёт машина. Я зашла попрощаться.
- Таточка, что случилось?
- Объяснять – некогда. А долгие проводы, сами знаете – лишние слёзы. У меня к вам просьба. Возьмите эту флэшку. На ней – записи Фёдора Михайловича. Текст вам распечатает Анна, больше ни кому не обращайтесь. Флэшкарту потом уничтожьте, а записи передайте вашему другу Иннокентию. Прощайте, Ида Петровна. Мы будем вас помнить, спасибо за всё.

Она резко повернулась и ушла. А я стояла, будто соляной столп. События стали разворачиваться слишком быстро. И у меня нет на раздумья лишних часов. Я написала на листке то, что Серова должна отправить Марго, быстро оделась, позвонила Анне и назначила ей встречу в сквере возле дома через полчаса.

Потом набрала номер Иннокентия и попросила встретить меня у подъезда ровно в полдень. Мне нужно убедить его помочь Волкову. Главный мой козырь – его поездка к Маргарите, которая получит логичное объяснение в глазах всех, кто будет рядом. А там уже – пусть решают свои личные проблемы. Никуда им от этого не деться.

Анна выглядела гораздо лучше, хотя была всё так же бледна.
- Добрый день, Ида Петровна. Хотя он – не вполне добрый….
- Опять плохие новости?
- Да. Очень. Вчера ночью в Дроздах произошёл пожар. Загорелась лестница на второй этаж. Вы помните, там на окнах – везде решётки, единственный выход – по этой лестнице.

Она помолчала. Взглянула на меня:
- Ида Петровна, почему вы не спрашиваете: живы ли Огородники?
- Я знаю, что живы. Таточка была у меня. Совсем недавно. Кстати, она передала мне вот эту вещь. Распечатай, пожалуйста, текст. Мне нужно два экземпляра.
- Хорошо. Да, к счастью, ту ночь они провели в палатке на огороде. Но.... Только сейчас мне позвонили и сказали, что ликвидируя следы пожара, рабочие обнаружили обгоревший манекен в кресле возле окна.
- Понимаю… Они имитировали своё присутствие в доме. Значит, догадывались?
- Наверное. Но это не всё. Сегодня утром мы были там с Алексеем Сергеевичем. Сразу выехали, как узнали о пожаре.  Разговаривали втроём: он, я и Фёдор. Стояли возле теплиц. Огородник вдруг пнул Алексея в лодыжку, тот упал и прямо взвыл от боли. А из цистерны, за его спиной, – струйка воды….
- Выстрел?
- Да, с холма. Напротив огорода, через ручей.
- А Огородники уехали?
- Собрались сразу же. Уже всем ясно: в Дроздах оставаться нельзя.
- А ты поговорила с Алексеем? Он согласен с нашим планом?
- Согласен. Наконец он понял всю меру опасности. А вы? Вам удалось всё уладить?
- Пока нет. Я ещё не видела Кешу. Но Маргарите написала, в ней я уверена, она не откажется помочь. Вот адрес и сообщение, отправь это прямо сейчас. А за распечатками текста я сама зайду к тебе.
- Хорошо, Ида Петровна. Только сразу позвоните – о результатах встречи.
- Договорились. Ну всё, иди. Нет, постой…. Ты пьёшь таблетки, что дала Элен?
- Забыла! Вот спасибо, напомнили. Главное – курс не прерывать, иначе толку не будет….
- Анна, прошу тебя: выбрось их.
- Почему?
- Итак вокруг нас слишком много – возможных трупов.
- Ну и шуточки у вас, Ида Петровна!
- Я вполне серьёзна. Обещаешь?
- Ну, хорошо. Не буду я эти пилюли пить….
- Вот и умница. Теперь – иди.

Я смотрела на удаляющуюся фигуру Анны. В элегантном длинном платье с открытыми плечами она выглядела, словно двадцатилетняя девушка. И откуда у неё могут быть сомнения в своей привлекательности? Бёдра ей кажутся широки…. Нет, женщины всё-таки неисправимы.

Я зашла в кафе и решила позволить себе чашку чая с миндальным пирожным. Когда нервничаю, всегда хочется чего-то сладкого. В зале было совершенно пусто и, к счастью, - прохладно. Как же всех вымотала эта жара! Я высмотрела угловой столик и решила привести мысли в порядок.

Значит, Огородники покинули злополучные Дрозды. И чей-то план можно считать удавшимся. Ведь опасности при пожаре подвергались только они, в доме никого не было. Значит, именно супруги кому-то очень помешали. Особенно сегодняшним утром, когда Фёдор спас Волкова. Если бы не он, то Элен уже примеряла бы чёрный траурный наряд. Ей очень пошла бы широкополая шляпа с вуалью. Или – круглая шляпка с низкой тульей…. Боже, о чём это я думаю!

Так. Значит, Огородник обладает не только звериной интуицией, но ещё и мгновенной реакцией. Видимо, на холме блеснула линза оптического прицела. Как иначе объяснить этот молниеносный удар по ноге? А на чердаке тоже был снайпер…. Но он убит, и ничего уже не скажет. Кто же так сильно желает смерти Алексея Волкова?

Всё, пора идти к Анне за распечаткой. Таточка не сказала, что я могу прочитать записи Фёдора Михайловича. Хотя знала, что я буду держать их в руках. А то, что не запрещено,  – делать разрешается. Может быть именно там – разгадка?

Я позвонила Анне, она спустилась, вынесла мне флэшку и две папки. Одну я передам Иннокентию, а вторую оставлю себе. До встречи с Кешей у меня есть несколько часов. Пожалуй, я их потрачу на то, чтобы прочесть записки Огородника.

Продолжение http://www.proza.ru/2011/10/05/814