Миниатюрка о равнодушии, или солнца уже не будет

Гордая Бесси
В какой-то момент я проснулся и понял, что солнца уже не будет.
Это очень печально: осознавать, что никогда уже не можно будет согреть свои руки или лицо. Что, просыпаясь утром в парке на лавочке, тебя не разбудит мягкий ласковый свет…
Хотя… Все это так, мечты. «Ласковый свет» уже давно перестал проникать к нам. Да и согреться в нем давно нельзя было… Ну и лавочек в парке целых нет уже давно. А если сказать по правде – то солнца не видели уже несколько сот лет, и наверняка его пропажу никто не заметил. Вот только почему-то и слишком крепкий чай перестал быть таким терпким, словно случилось в жизни что-то такое, что заставляло не обращать внимания на все остальное, на обыденное, повседневное.
Итак, наконец приходят мысли о работе. Странно, как это еще «мысли могут приходить»? Я, наверно, один из немногих, кто не забыл, как это. Но не сказал бы, что я рад туда идти. Да и не то что бы особо не хотелось… Мне просто все равно. Должен ходить – значит должен.
Одеваясь в старое, слегка сношенное, я редко смотрю на себя в зеркало. Никто давным-давно уже не ценит таких как я: не урод, не красавец, с каким-то меланхоличным взглядом, худым лицом и худыми руками, и в одежде, которая все еще мне подходит. Не смотря не на что, я все таки пытаюсь одеваться так, что бы это мне подходило. Хотя вскоре и на это мне будет наплевать.
Когда я выхожу из квартиры, прикрываю двери с набитой сверху кожей, которую порезали ножом, еще несколько десятилетий назад (когда это еще кому-то было нужно), и спускаюсь по полуразбитой лестнице, я всегда внимательно смотрю под ноги. Что бы не упасть и не свернуть шею. Не хотелось бы провалятся здесь разлагающимся трупом, пока не превращусь в какую-то непонятную массу. Потому как даже если кто-то зайдет и увит – просто пройдет мимо, возможно для приличия еще нос прикроет, но и то не факт.
Выхожу на улицу. Я с надеждой часто смотрю вверх, на небо… А точнее туда, где когда-то было небо. Теперь же там всего лишь клубы дыма, желтого, серого и черного. Я, как и все, привык тому, что дышать обычно не чем. Это уже не проблема…
Улицы похожи на нежилые районы заброшенного города, после войны либо аварии: пожелтевшие дома, кое-где трещины вдоль стен, растения выбиваются и борются за жизнь где надо и не надо. Я не уверен, что у них что-то получится, но наверно они уже приспособились… Впрочем, они не могут «радовать глаз», как это было примерно пару столетий назад. Они уже вовсе не зеленые, лишь какое-то жалкое подобие. Но чаще, конечно, сквозь трещины в асфальте и в стенах к людям тянутся пожелтевшие травы и вьюны, которые наверняка уже не живые. И еще больше кажется, что живешь на кладбище, хотя на самом деле так оно и есть.
Иногда деревья торчат из крыш или балконов. Не сказал бы, что это смущает жильцов. Им плевать. Как и мне.
 Птицы есть только на страницах книг, давно забытых и запылившихся, где-то в кладовых или подвалах.
Всем плевать, приду я на работу, или нет. Это никого не интересует. Если не пришел сегодня, есть два варианта: либо придешь завтра, либо не придешь никогда. Дело в том, что делать здесь больше нечего. Да и «гулять» (давно забытое слово) негде.
На работу мне нужно идти через мост. Даже кривя душой это рекой назвать нельзя. Когда-то туда сливали все что под руку попадется, все кому не лень. Теперь эта темная масса, что нехотя тянется по земле, больше похожая на кисель, покрытая сверху машинным маслом, не может не вызвать отвращения. Я ни разу не мог пройти над ней, не прикрыв лицо чем-то: ее отвратительный запах вызывает рвотный рефлекс. Но это всего лишь река. На самом деле есть еще и моря, и океаны…. Воду, которую добывают непонятно где, что бы потом выдавать за «питьевую» отчищают не очень старательно –она даже часто желтоватая. Да и вообще это никому не нужно. Всем уже давным-давно все равно, будем ли мы продолжать бороться за существование. Если честно, я сомневаюсь, что мы вообще называемся людьми…
 Машины и общественный транспорт также подходят под общий вид города. Частенько, пока едет какой-то автобус, от него может отвалится какая-то часть, а если он сможет ехать без нее – поедет, и не заметит никто. Конечно же весь транспорт покрыт ржавчиной. Полуживой, он ели-ели едет по дорогам. Выхлопные газы тоже никого не смущают… 
Наконец парк. Парк? Не думаю, что когда слышишь это слово, представляешь именно это: срезанные деревья, торчащий из асфальта ржавый металл, что когда-то был ножками для лавочек. Всего один  памятник, а точнее то, что от него осталось: нечто, без головы, с обрисованным туловищем разноцветными красками. Наверно именно эти нецензурные слова и есть единственное яркое в этом «парке».
Угрюмые люди, что идут с опущенным лицом, никого не замечая. Они о чем-то думают. А могут ли они думать вообще?.. А вот и одна девушка – она идет и плачет… Странно, что она еще не разучилась. Но я не подойду к ней, потому что знаю, что я ей не нужен. Это все глупо. А может это оправдание, и мне просто плевать?...
Еще три сотни лет назад самые богатые улетели на другую планету. Возможно, там у них сейчас такая жизнь, которой я не знал и не узнаю никогда. Все возможно. А может, им там хуже, чем нам. А может, они все там умерли, из-за того что что-то пошло не так. Кто знает? Кого это вообще волнует? Мне все равно.
А кто-то говорит про конец света? Плевать. Посидим без света.
Ничего не изменится. Нам ведь все равно.


осень 2011