Александр Васильевич Камолов оторвался от панели своего ноутбука. Правильнее сказать – отпрянул. Александр Васильевич видел такое в кино и очень хотел повторить движение. Он считал его характерным для людей своего круга. Вот он работал, работал, напрягал мозги, пил кофе, курил, иногда даже вскакивал и ходил по кабинету, потом садился, сосредотачивался и вновь погружался в ряды цифр, в казуистику договоров, угадыванию подводных камней в мудреных контрактах. И вот настал момент: цифры сошлись, казуистику преодолели, подводные камни обошли – всё. Настала минута блаженного счастья, и денежки потекли. И не куда-нибудь. Денежки потекли на счет Александра Васильевича Камолова, устроившего вот этими самыми пальчиками и вот этой вот головушкой некоторое движение в мире. Ни в районе, ни в городе, даже ни в стране – в мире. Когда радостно – человек улыбается. Александр Васильевич двумя руками отодвигает от себя ноутбук в дальний конец стола. Отодвинул, бросил длани на стол, и задумался. Это нужно. Вроде, как пожалел человек о сделанном. Пожалел, что вот был он только что занят работой, огромным делом, вокруг этого дела сотни людей. И пусть их не видно, но чувствовалось, что вот лежат какие-то ниточки, связывают. Флюиды какие-то проскакивают. И представить этих людей хочется. Вот этот увидел у себя на мониторе рядок цифр, сморщился. А этот посмеивается, руки потирает. Другой за голову схватился. Сник. В кого-то бес вселился. Беснуется, орет. Кулачками стучит, ножками сучит. Вокруг подчиненные насупились, пригорюнились, разнервничались, соображают, что делать, как шефа успокоить. И только ты сидишь за своим столом и знаешь: ни хрена у вас, ребятки, не выйдет, потому что мои мальчишки круче, а головушка у меня светлее. И вот все это оборвалось. Пропало. Жалко. Не всё время, а сиюминутно.
Александр Васильевич Камолов занимается аналитикой биржевых индексов. И иногда, в нарушение всех правил, прячась за уродливым ником, бродит по сети. А Сеть давно привыкла к торгам. Сеть торгует. Для непосвященных – темный лес. Увидят по телевизору, как огромное количество людей сначала смотрят на табло, потом хватаются за телефоны, потом орут: « Покупай»!– «Продавай»! – и думают: « Сумасшедший мир капитала»! И не только обыватели так думают. Люди с большими деньгами так думают, и люди с толстыми правительственными портфелями так думают. А иногда даже спрашивают: «Ну как же так? У меня бизнес! У меня заводы! И хрен да маленько. А у тебя?! – сощуривают глаза, и елейным шепотом просят:
– Научи! Научи, где так прихватить можно, чтобы у рук ничего, а в карманах – шуршание. Ведь понятно, в большой игре можно и на миллиончик потолстеть, но ведь мороки сколько. Пока все утрясется, сколько раз холодным потом изойдешь. А в твоем мире ПэПэ в ЖэПэ миллион отправил, в ЖэПэ он и пропал.Научи?
В таких случаях Александр Васильевич распахивает глаза, как девица, которой предложили незабываемые ощущения, смущенно улыбается и говорит: « Ну что вы? Какой миллиончик? На зарплату не пожалуюсь, а чтобы лишнего… Тут уж Боже упаси. Дело подсудное, международное, – потом задумывается на несколько мгновений, как будто что-то припоминает, и очень доверительно собеседнику сообщает, – а вы заводик-то свой, вот тот, скиньте. Анализ показывает, в ближайшее время, будет падение, но вы не дожидайтесь, при первом же росте, скидывайте».
Собеседник долго смотрит на Александра Васильевича. Не укладывается у него в мозгу, как же так, столько сил вложено, столько всяких бумаг исписано, откатов отдано, чиновников приручено, контрактов получено, рейдерских атак отбито, конкурентов или пристрелено, или посажено – и на тебе – скидывайте. Заводик-то не только для себя. Он ведь на все времена, он для детей и внуков. Это же собственность, средства производства, это же вся институтская политэкономия, а этот мудак, – Прости Господи!– сидит и спокойно так: «Скидывайте»! Не наживал, башку не подставлял. Это тут тусовка такая обоятельная. Черные пиджаки, галстуки, осетрина. А у меня в городе?! И на тебе: «Скидывайте»!
Александр Васильевич выдерживает паузу и поясняет. « Завод ваш пусть продукцию дает, пусть прибыль приносит. Вы с ценными бумагами работайте». И он начинает подробно объяснять, что нужно делать, как делать, сколько можно заработать первоначально и как заработать во второй раз. А потом очень твердо говорит: « Первыми будете, все ценные бумаги себе вернете. Кому из держателей нужна гора фантиков, на которые нет дивидендов». Апогеем является жест. Александр Васильевич легко похлопывает по руке своего собеседника. Дружески, успокаивающе.
Мол, ну что вы, батенька! Продавать заводик-то и не надо. Он на все времена. Он для детей и внуков. Собеседник выдыхает, веселеет и предлагает быть другом.
У Александра Васильевича Камолова очень много друзей в регионах. В столичной жизни он немного затерялся, он и тем доволен, что влез в эту жизнь, ввинтился. И его из нее не вышибли, за сто первый километр не отправили, за Кольцо не вывезли. В столичной жизни таких, как он, тысячи. Поэтому они и не удивляются друг другу: царапаются, кусаются, грызутся. Уважения друг к другу не на грош. А приехал в регион: ты другой человек. Они тут все свои: царапаются, кусаются, грызутся, удавничают, – а ты столичный. Перед тобой в грязь лицом нельзя. Тебе и кровать помягче, и ресторан подороже. И что больше всего приятно – местные бонзы всегда рядом. Вот такая круговерть. Думается, что ты живешь. Отлично живешь. Выходец, а вот куда взлетел. И никто тебя отсюда не спихнет. Гордость просыпается.
Александр Васильевич отодвинул компьютер, сладко потянулся и неожиданно вспомнил: сегодня же банкет! В его честь банкет! Ему сорок пять! Мила заказала ресторан, пригласила знакомых, будут несколько из регионов, с подарками.
Хорошая женщина, Мила. По сравнению с ним, молодая еще. И у него привязанность к Миле есть. Жили бы под одной крышей, вместе в Париж летали. Или на Тайвань, или в Турцию. А еще бы выбрали время и летом на джипе по Уралу проехали. От Орска до Перми, вдоль гор.
Грустно как-то стало. Сорок пять! Двадцать пять лет не был он дома. Даже на похороны к родителям не попал. Тогда, действительно, не выскочить было. Такие дела творились. А потом как-то притупилось, забылось, быльем поросло. Сестра младшая писала, что все справила, как положено. И чего теперь там делать? Дома нет, продан. Друзей найти? А дальше? Ну, встретимся, ну выпьем. Говорить нам с ними не о чем. Дурацкий вопрос: « Как дела»? А что в моих делах они понять могут. Только последнюю строчку, получаю хорошо. Много.
В последние годы Александр Васильевич Камолов есть в сети Интернет. Фотография висит, биография. Все виды связи указаны. А вокруг пустота! Никто не написал. Даже такого глупого вопроса: « Как дела»? Значит, не очень я землякам своим нужен. Да и они мне…
Одного жалко. Не знаю я, что с Раечкой стало. Как же у нее фамилия? Раечка! Раечка? Ра-е-чка?! Рейлих? Рерих? Умотала, поди, в Германию и давно забыла, что был такой. А я вот, нет-нет, да и вспомню. Вспомню, каким я глупышом был. Права учительница: « В ваши годы люди эскадронами командовали, а вы»? А мы? Мы не хотели командовать, мы взрослели, как-то долго и бестолково. Действительно, бестолково. Раскидала жизнь, куда попало, и не одного имени на слуху.
Да что же это я? Старею, что ли? В ресторан! В ресторан! Встал со стула! Быстро!
Все-таки в свое время правильно сделал, квартиру на окраине превратил в … Во что? В логово. Удобно.
Александр Васильевич помылся, побрился. Надел новую сорочку, повязал галстук, примерил голубой с отливом английский костюм, перебрал туфли. Заказал машину.
Ухо уловило далекий рокот. Александр Васильевич прошел к окну, выглянул. Над городом клубились черные тучи. С двух сторон, но еще далеко, в тучах вспыхивали молнии, а над его домом уже падали первые тяжелые капли дождя.
«Посмотри, что делается, то мороз, то гроза. С ума погода сошла».
Он спустился к машине.
Водитель заметно нервничал, потому что на дороге творилось черт знает что, но такси кое-как продралось к ресторану. Александр Васильевич поблагодарил шофера и сверх указанного тарифа добавил еще сотню. Камолов прошел на высокое, отделанное полированным мрамором, крыльцо, под огромный козырек, на котором плясали огни неоновой рекламы, стряхнул с пальто капельки влаги и подумал: «Вот не повезло сегодня мужикам». Это Александр Васильевич подумал явно, а подспудно промелькнуло: « Молодец все-таки я, не давлюсь из-за рубля». И он с легким сердцем шагнул в распахнутую привратником дверь. Камолову казалось, что он откуда-то знает про те рестораны, аристократические, с дворянами и баронессами, с цыганами в начале и кордебалетом на посошок. В таком ресторане обязательно должен быть привратник. В ресторанах, где двери разъезжаются автоматически, просто не может быть той атмосферы, в которой витает бриллиантовый дым. И опять он подумал, что у него хорошо подумалось, оригинально.
Полумрак, свечи, оранжевое солнце на заднике небольшой эстрады. Мила в вечернем платье. Она похожа на баронессу. И эти… Они тоже немного похожи на графов, виконтов, баронов. Научились одеваться, научились вести себя, пока не нажрались. Уютно. Приятно, что в этом зале более никого не будет. Так, это автомобили. Это рынок недвижимости. Милочка! Ми-ло-чка! Кто это? Ах, да. Это придворный художник. Подарит картину, как пить дать. Фармацевтика. А это Борис Моисеевич. Легкий поклон. У Бориса Моисеевича, как у настоящего еврея, золотые руки. Он лечит зубки. Цена такая, что можно подумать, вместо пломб Борис Моисеевич вживляет бриллианты, но куда денешься. За фирменное обслуживание нужно платить. Как, например, Василиса Аркадьевна или Татьяна Геннадьевна, скажут, что были в поликлинике и лечили зубы? Роза Израйлевна первая разнесет: « Этим мымрам Боренька таки не угодил. Поперлись на халяву. Пусть, пусть… Только когда зубки крошиться станут, Боренька в отпуск поедет»! А вот и регионы. Слава! Слава из родных мест. Он сейчас дороги строит, он программу правительства выполняет. Слава сейчас такой человек! А пришел! Не забыл! А это кто? Вот это женщина! А в голове уже старенький шлягер : « Ах, какая женщина! Какая женщина! Мне б такую»!
Гости рассаживаются. Официанты срываются с места. Перед благородными господами устанавливается первая перемена. Тарелка огромная, как деревенское блюдо, а на тарелке кусочек, бугорочек, шлепочек. Вот насколько изыскан и ценен продукт. Напитки. Напитки для людей. Обязательно нужно выпить с Борей вон тот, с лошадью на этикетке. Боря пьет только «White horse», а Славу обязательно попотчевать вот тем, с собакой. Хотя Слава, босяк и засранец, жрет водку. Женщина! Она села с незнакомцем. Мила поможет.
– Милочка, а вот тот, в сером костюме с дамой, – горячо шепчет Александр Васильевич.
– Это Роман Борисович. Забыл? Китайский текстиль. Саша, это Махора! Помнишь?
– Это Ромка Махорка?
– Да, – утвердительно говорит Людмила, отрывается от Александра Васильевича и продолжает свой путь около стола.
– Это Ромка Махорка! – шепчет Камолов, – А женщина-то кто?
Но Александра Васильевича не слышат. Или делают вид, что не слышат.
Все говорят. Тихонько, между собой. У каждого свои интересы. Некоторые встают, обращают речь в сторону именинника, дарят подарки, смеются, произносят тосты. Гости на секунду отрываются от своих важных дел, вскрикивают, чёкаются, выпивают, и вновь обращаются к своим разговорам. Девушка и юноша веселят публику, заставляют играть, развлекаться, водить хоровод и орать: « Каравай, Каравай»! Группки распадаются, сливаются в одну, ходят по кругу, нестройно орут.
Отчего же грустно-то так? Вроде все слышно, все понятно. Всем я интересен. Все во мне какие-то такие стороны нашли… Надоело.
Александр Васильевич встал из-за стола, спросил, где можно выкурить сигарету. Его проводили в курительную комнату. Оказывается, здесь уже стоят мужики, расстегнули пиджаки, смолят и базлают. О работе, врагах, конкурентах, бабках. И каждый, кто говорит, старается рассказать все так, чтобы другим было понятно, перед вами герой. Перед вами тот, кто не дает упасть России-матушке на колени ни перед кем. Кормильцы, поильцы, отцы родные.
Вышел. Нет радости ни там, ни тут. Как же так? Заканчивал работу, руки потирал, радовался. Чему? Деньгам! Когда их много, можно себя развлечь. Развлекают, а мне неинтересно. Как быть?
Пока Людмила разговаривала с дамами, Александр Васильевич налил в высокий стакан виски. Пока лил, думал: « А вот хрен тебе, Боренька, а не «белая лошадь», – поискал глазами на столе огурчик. До боли под ложечкой захотелось обыкновенного соленого огурчика, чтобы его из холодного боченочного рассола достали, из-под листьев смородины, чтобы на нем семечко укропное осталось, чтобы чесночком от него пахнуло. Не нашел. Подцепил на вилку кусок ветчины и хлопнул стакашек без единого перерыва.
Замечательная вещь, если ее не наперстком пить. Обожгла и полилась. Душа потеплела.
Подошел Слава, достал из кармана пиджака конверт, передал в руки Александру Васильевичу. Увесистый такой конверт. С деньгами. Слов Слава говорить не умел, но в этот раз выдал такую фразу: « Это тебе от Родины»! Сначала Камолов хотел Славу поблагодарить, за плечо приобнять, развернуть к огромным окнам и сказать, что и он, Камолов, родину помнит. И уже руку занес, чтобы приобнять. И чуть этой рукой не съездил Славе по физиономии. И не съездил. Хлопнул по раскрытой ладони, улыбнулся.
Так тошно стало.
Грянула музыка. Гости поднялись из-за столов, оторвались от подоконников, вышли из курилки. Гости хотели продолжения банкета. И ресторанный ансамбль старался во всю подарить им радость безудержного веселья. Камолов прокрался к Людмиле.
– Давай рванем? А?
Он знал, что она не пойдет. Найдет тысячу причин, чтобы не пойти, потому что она воспитанная, потому что она… Потому что, какая? Такая же…А надо? Надо не такую. Не как все.
Он сел за стол и, медленно пьянея, стал ждать окончание банкета. В хмельной голове ворочались мысли. Плохие.
Александр Васильевич сидел за банкетным столом и осознавал, что он трус. Он вот уже много лет крадет у бирж деньги, крадет в другой стране и с другим именем. И никто его в этих кражах заподозрить не может, потому что нечасто и немного. Украв, Александр Васильевич начинает представлять, как его вычисляет Интерпол. Кому-то из финансовых игроков становится подозрительным, что один и тот же человек нечасто, но точно делает брокерские ходы. И начинается расследование… Потом эти страхи проходят, появляются другие: обрушится доллар, опрокинут евро. Поднимется где-нибудь восстание или вспыхнет война. К чему тогда дело, за которым большая половина жизни?
Еще Камолов боится решительных действий. Боится дать Славе в морду, боится сказать Боре, что он жлоб, боится найти женщину на час. Не заразы боится, не наркотика в рюмке, боится, что ничего с той бабой путного не получится. И она потом всему городу расскажет, мол, был у меня тут один деловой, а перепихнуться-то путем и не мог.
И еще Александр Васильевич боится непредвиденных обстоятельств.
Камолов вскидывает голову. Задремал. Смотрит на часы. Ночь перевалила за половину. Когда-то Камолова из ресторана в это время выставляли, а теперь нет. Гостям он давно неинтересен. Гости пьют и танцуют, танцуют и пьют. Всем весело. Даже Славе, положившему голову между фужеров и улыбающемуся чему-то во сне. А вот и женщина. Она стоит у окна. Одна. Смотрит на ночной город и непогоду.
– Здравствуйте!
Камолов стоит сзади и ждет, что женщина обернется. Но она не оборачивается.
– Здравствуй, Саша.
Только тут Александр Васильевич замечает себя на темном полотне огромного стекла.
– А мы…, – он подбирает слово, но она опережает его.
– Знакомы. Давно. Я Алла. Алка-скакалка.
– Ты в седьмом училась. Точно, точно… Алка! С хвостиками. И чулки все время вот так поддергивала. Чулки такие коричневые, бабушкины. Алка! – он говорит, не замечая, что женщине неприятны эти воспоминания.
Ему-то сейчас было хорошо. Точно так же радостно, как в тот момент, когда он компьютер от себя отодвинул.
– Ты все на скакалке прыгала. А как тут-то оказалась?
Она так и не повернулась к нему. Стояла спиной. Склонила голову на бок.
– Вот, оказалась.
– Мне сказали, с Романом Борисовичем.
– Ну да. Здесь его так зовут.
– А где-то по-другому?
– Махорой его зовут, Саша. Ма-хорой.
– А мы с тобой где познакомились? – Александр Васильевич прикладывает руку ко лбу, мычит недовольно, сам себя осуждая, – Извини, выпил. Выпил лишнего… Столько людей, столько лиц. Прости, Алка! Ты за него замуж вышла?
Она развернулась. Развернулась и посмотрела в лицо Александру Васильевичу.
– Замуж, Камолов, я хотела выйти за тебя. Но у меня чулки были тряпишные, бабушкины, а вместо ленточек в косичках бинтик, потому что отец у меня погиб, а мамка в слезах и соплях спилась. И росла я пятым ребенком у бабушки. Меня в университет не устраивали. Меня на швею-мотористку учиться послали.
– А это…, – Александр Васильевич смутился, неопределенно махнув рукой.
Алла улыбнулась.
– Роман Борисович щедрый.
Камолов изменился в лице, сразу, мгновенно. Шагнул к женщине, протянул руки, приблизился, зашептал в ухо.
– Давай сбежим. Алка, давай сбежим. Махора! Он же щегол. Он же… Не скрою, раза два помогал. Из-за землячества… Земляков не бросаю. Но я же его, как облупленного, знал. Он до сих пор сопли в катышек скатывает, а потом в рот сует. Алла! Аллочка! Поехали. И тогда все! Раз и навсегда. Я тебе тоже денежек дам.
– Поехали! – шепнула она.
Он отпрянул. И сейчас это получилось не наиграно. Человеку, томившемуся неизвестностью, вдруг выпал счастливый билет. А он еще этого осознать не может. И невольно от счастья своего отскакивает, чтобы со стороны рассмотреть повнимательнее – не обдернулся ли?
Они прокрались к выходу.
Давно за полночь. Тишина. В дальнем углу большого крыльца нанесло ледяной сугроб. Александр Васильевич останавливается на самом краешке ступеней. Это черта. Рубикон. Вот сейчас он ступит вниз и перейдет черту. И возврата уже не будет.
Он притягивает к себе Аллу. Пушистый воротник ее шубы приятно ласкает лицо. Еще немного, и они вдвоем утонут совсем в других ласках. Губы сами тянутся к губам. Он уже готов целовать ее, мять, тискать. Он на коленях будет ползать у ее ног. Он накупит ей самых лучших чулок, а в волосах у нее будет бриллиантовая диадема.
– У тебя много денег? – вдруг спрашивает Алла.
– Много! – кивает Камолов.
– А ты не думал, что ты прах. А деньги тут останутся. Жалко поди?
– Я их все потрачу. Как пойму, что уже конец, все потрачу.
– Ты можешь даже это? – Алла удивленно смотрит на Александра Васильевича.
Красив, импозантен, умен, богат. Пусть выходец, пусть кровь в нем не голубая, но каков?
– Предположу.
– А мне сейчас просто так можешь дать?
– Могу! – он лезет в карман пиджака, достает конверт, протягивает Алле, – это десятина от сделки. Здесь много.
– Мне?
– Тебе!
Алла берет конверт в руки. Она прикидывает, сколько там может лежать рублей.
– Ну, ты даешь, – она широко улыбается и шутя хлопает Камолова ладонью в грудь.
Но этого достаточно, чтобы Александр Васильевич оступился, нелепо взмахнул руками и сверзился с мраморных ступеней. Алла глянула на распростертое тело, испугалась, попятилась к дверям ресторана.
– Саша, очнись! Очнись! Ребята, осторожнее! Перебрал! Никогда не позволяет себе, а сегодня! Давайте в машину…
Мила суетится. Гости ахают и охают. От ребят разит каким-то парфюмом. У Саши ноют височные части, из десен сочится кровь и он сплевывает ее. И в это время больше всего хочется рыгнуть смесью кольраби, кальмаров, ветчины и «белой лошади».
На улице валит снег. На шубке у Милы лежат крупные желтоватые снежинки. Это потому что неон, потому что реклама. И страшно подумать, что все это будет прахом!
2011год