Столица сразу ему не понравилась. Еще в вагоне поезда. В поезде было многолюдно и душно. Побыть одному даже в тамбуре вагона было практически не раеально. Туалет был постояно занят. И вот это ощущение душной толчеи, как то сразу наложилость на город. Он был здесь давно, еще в так называемые советские времена и то как то наскоком, проездом и не успел получить сколько ни будь осознооного ощущения от этого города. Город был слишком большим , неохватным и как казалось каким то неуклюжим. И поэтому все то что оно мог сказать о своих прошлых посещениях это только то - что да был, да видел. И поэтому в этот раз он ехал по большому счету, не из за дорожных обстоятельств и даже, если совсем честно, не из за давно не виданых родствеников, а вот именно за этим ощущением. Денег было не много, но думалось что на электрички, метро и пешие прогулки по городу этого вполне должно было хватить. Хотелось как то зафиксироваться в этом городе. Ну что то вроде того, когда мы пишем в каком либо живописном месте «Здесь был Вася». Для чего? А черт его знает. Но ему тоже хотелось где ни будь в этом городе оставить подобную надпись – «я здесь был, я это видел , я это ощутил, я это понял».
Для начало конечно нужно было выполнить обязательную прогамму посещения. Ну что бы потом не испытывать некое чувство неловкости, отрицательно отвечая на очередной вопрос какого либо своего знакомого о местах своего посещения. Кремель, Красная полощадь, Арбат, Воробьевы горы, а там по наитию, по ощущению и еще конечно не мешало состыковаться с родствениками и вот еще и через них как то что то почувствовать, ощутить.
Но в этот раз столица не нравилась сразу с поезда, с перона. Он приехал поздней ночью. Родной дядька жил в принцепе надалеко за городом, хотя стоп - что значит по недалеко? Это для нас вот город, вот тут пригород. Вроде бы все рядом. Но что значит вот это наше «не далеко» для милионого мегаполиса. Поэтому такси отпадало сразу. Нужно было ждать открытия метро, каких либо три – четыре часа и в принцепе это было совсем не страшно, если бы не полное отсутствие каких либо стульев или скамеек в здании вокзала. Это было большим и очень неприятным сюрпизом. Столица боролась с тероризмом. На выходе из вокзала стояли совершено отвязаные таксисты и помятые девицы. Вели они себя нарочито грубо и громко. И за этого на душе как то сразу становилость кисло и противно. Виктор поспешно затянулся недокуреной сигаретой и не оглядываясь вернулся в здание вокзала. Разбудил его не сильный, но чувствительный толчок по ноге. Над ним стояли два милиционера показывая рукой что надо подыматься. Спал он прямо на полу зала ожидания подложив под голову спортивную сумку . «Метро открылось?», - поинтересовался он. Один из милиционеров кивнул. Виктор поспешно встал и направился к выходу и через несколько шагов наткнулся на мужчину в какой то непонятной униформе, который не представивший и не предьявив ни каких документов почему то стал интересоваться его маршрутом и содержимым сумки и было совсем непонятно зачем ему все это надо. Он растерялся и мужчина почувствовав его растереность стал вести себя еще развязаней и агресивней . На вполне логичный, как казалось в этой ситуации вопрос: «Извените, с кем имею честь ?», мужчина так громко и искрене расмеялся, что привлек внимание еще одного странного типа с низко надвинутой на глаза кепке. Видимо ему очень понравились вот это самое провинциальное «Извените» и несколько старорежимное «Честь». Произощло что то вроде смены караула, первый продолжая громко посмеиваться отвалил, второй , явно не имеющий ни какого отношения к правоохранитльным органам , начал приставать с новыми непонятные вопросами налегая на приблатненное «а чо». Кое как отвязавший от любознательного субьекта он нырнул в подземный переход и снова только едва успев вынырнуть на свет божий нарвался еще на одного «сотрудника», который предьявив какой то непонятного вида документ с флагом российской федерации и представившийсь членом московской братвы потребовал предоставления всей имеющийся в карманах наличности с отчисление десяти процентов в столичный общак. Чувство растерености не покидало его с первых минут пребывания на столичной земле и с каждой новой встеречей оно нарастало и становилось почти физически ощутимым, будто ты рукой попал во что то липкое и холодное, чужеродное и тебе не чем смыть эту гадость, не чем вытерется, соскрести и все твое существо протестует против этого новооброзования. Виктор чувствовал что он ведет себя как то не так, делает что то не так и даже ходит как то не так потому что именно его выхватывают из суеты этого города эти неприятные типажи, но он ни как ни мог попасть в этот ритм, в этот поток, приспособится к изменившимся условиям обитания, мимикрировать под окружающую действительность.
Дядька вполне искрене ему обрадовался. Было еще раннее утро, он сразу куда то позвонил, отпросился с работы. Потом они сидели за гостеприимно накрытым столом и дядька выпив стал каким то совсем сентементальным и даже заплакал вспоминая свое безрадостное послевоенное детство. Виктор достал из сумки видеокасету и сказал, что эта запись его семьи, которую дядька ни когда не видели и там конечно есть два его, Виктора, замечательных сына, продолжатели фамилии между прочим и тут еще есть запись других родствеников и что конечно надо ее посмотреть. Но в квартире не оказалось банального видака и это обстоятельство, непонятно почему, для дядьки окозалось совершено неприодолимым . Абсурдность ситуации приобрела уже совсем уж какие то гипертрофируемые масштабы со звонком Ольги единственной дочери дядьки и сответствено с двоюродной сестры Виктора, вполне уже состоявшейся женьщины. Ольга обменялась с отцом мнениями по поводу каких то хозяйственных вопросов, затем дядька сообщил о его приезде и Виктор вполне резоно ждал, что его немедлено позовут в гости, как ни как виделись в последний раз невобразимо давно, еще в совсем раннем детстве или она сама немедлено примчится сюда со своим домочадцами и тремя семейными альбомами, со слезами, подарками. Но...
То что дядьку долго и нудно пришлось уговаривать подарить ему одну из его многочиленых картин, а дядька был весьма недурственным художником, каким то там даже членом, какого то союза, уже не удивляло. Уже не могло удивить.
«Они что тут совсем с ума посходили, - думал Виктор, тресясь в плацкартном вагоне , - что тут вобще происходит, что с ними тут стало? Они больные и этот город весь больной. К родному, к единственному родному дядьке за тысячи километров приезжает племяник, к единственной родной пусть и двоюродной сестре приезжает брат и один из них не может в городе, в котором прожил более полусотни лет, найти видео магнитофон, что бы посмотреть на тех кто будет жить дальше с его фамилией в паспорте, а второй ограничивается, спустя тридцать лет , каким то диким приветом. С этими людьми что то не так, они больные, они заразно больные. Этот город убил их».
Он думал что пробудет здесь дней пять, но пробыл чуть больше суток и если бы было возможно он уехал бы сразу. Даже не то что уехал, а растворился, исчез, провалился под землю, распался на атомы сразу. Сразу после этого звонка Ольги. Ему было почему то очень стыдно. За себя, за свои ожидания, за этот город. Ему больше не хотелось новых впечатлений, встречь и открытий и того что с ним случилось за последгние несколько часов и так хватало с лихвою. Столица ему не понравилась сразу, с перона. Его отьезд был больше был похож на бегство. На бегство с поля боя. Проиграного боя.
12.07.07.