Никогда не воюйте с русскими.
На каждую вашу военную хитрость они ответят непредсказуемой глупостью.
Отто фон Бисмарк
- Спорим, я сожру весь стол?
- Не сожрешь!
- А вот и сожру! - и Анка подтянула к себе тарелку с колбасой.
Мимо шел Дитмар в красных носках.
- Бисмарк, хэлло! Эй, Бисмарк! - промычала Анка с набитым ртом.
Дитмар испуганно попятился.
- Бисмарк! Ты куда? – воскликнула Анка, давясь от хохота и глядя, как Дитмарк спасается бегством, - Ха-ха!! Два немца в группе.. И те… Один Бисмарк, другой фон Барон!!!
Анка хохотала, давилась колбасой и ветчиной, сыром, маринованными польскими корнишонами, продолжая запихивать себе в рот все, что было предложено на столе к завтраку. Предложено было хорошо: омлет, творог, йогурты, свежее булочки, черный хлеб, блюдо с ломтиками сыра, блюдо с ветчиной и блюдо с копченой колбасой, маринованные огурчики, печенье, круассаны, конфитюр, конфеты, минеральная вода, разные соки на выбор, чай и кофе. Анка без разбора запускала лапищи во все и запихивала снедь себе в рот, запивая попеременно кофе, соком и минеральной водой, фыркала, смеялась, давилась, веселя подружек за столом. Польская профессура, съехавшаяся по утру на конференцию в Торунь и завтракающая в паре столов по соседству, недоуменно и напугано поглядывала туда, где столовались русские.
Однако и не будучи профессурой, любой ушлый русский догадался бы, что подобная веселость отнюдь неудивительна и часто свойственна согражданам за границей в состоянии all included. Русские студентки приехали учить польский по договоренности между университетами. И неожиданно для себя очутились в раю. Никогда досель не видали они такой роскошной общаги, которая своими чистыми двухместными номерами, туалетом и душем всего на 4 комнаты, с коридорами и предбанником, запирающимся на ключ, больше напоминала гостиницу. Но поболее того поразила их столовая. О! То была не столовая… То была самая что ни на есть ресторация, с чисто накрытыми столами в голубых и синих скатертях. Столы были украшены вазочками с цветами. Салфетки подавались в кольцах изогнутыми в невероятнейшее оригами. Посуда сверкала белизной. Девушек по первости пронизал шок, но изрядная доза алкоголя, принятая на грудь в первую же ночь, быстро избавила их от неловкости. Под утро винные пары развеялись, но веселость так и осталась.
Анка веселилась во всю. Останавливать ее после вчерашней ночи было все равно, что восстать поперек путей навстречу скорому поезду с криком «задавлю». Легла Анка спать в шесть утра и от недосыпу Анку жестоко колбасило.
В тот самый момент, когда она запихивала в себя что ни попадя, бурно восторгаясь польской халявой, Дитмара, скромного немецкого менеджера, угораздило проходить мимо. Дитмар был невысокий прямоугольный немец с продолговатой головой («потому что их там кесарят при рождении», как пояснила Виолетта), незаметно переходящей в широкую шею. Он работал в Германии в крупной компании. Компания сотрудничала с польской фирмой, и руководство направило Дитмара в Польшу на языковые курсы. Бледный, с бессмысленно сосредоточенным выражением лица, он взирал на русских сквозь очки и бродил по Торуни с аккуратно подстриженными черными волосами, в элегантном сером свитере и серых же брюках - и все бы было ничего, кабы не его отчаянно красные носки. Эти его истово красные носки и стали предметом неуемного любопытства русских девиц. Дитмар периодически появлялся то в столовой, то в здании университета и неизменно шарахался от русских каждый раз, заслышав, как коверкают его имя. Чутье подсказывало Дитмару, что лучше бы драпануть, как бы чего не вышло.
- Эй, Бисмарк! Иди к нам! – завопила Анка, завидя Дитмара издалека.
Дитмар насторожился и замедлил шаг.
- И чего это у него красные носки? – задумчиво поинтересовалась Щукина.
- Может, в Германии мода такая? – предложила версию Анка.
- А может, он познакомиться хочет? А носки чтобы привлечь женщин? – предположила Виолетта, пока Дитмар, пользуясь тем, что русские утратили фокус внимания, улепетывал, сверкая на прощанье красными носками.
По дороге он наткнулся на Петрову. Петрова шла одна, она часто так ходила, и это обстоятельство разграничивало Петрову и осмеявших его русских баб.
Петрова улыбнулась тому, как пламенно горели у Дитмара уши. Петрова была большой эстет и по достоинству оценила колор. Уши Дитмара полыхали как стяг на ветру, это придавало его немецкому сосредоточенному лицу торжественность и сообщало даже некий потаенный смысл, повергающий Петрову в необъяснимый трепет.
Дитмар облегченно улыбнулся в ответ. Очень осторожно он решил спросить про утренний хохот. Странные русские бабы ржали всякий раз, завидя его, и Дитмар смутно ощущал, как его настигает невроз.
- Да, утром много хохотали, - загадочно ухмыляясь, кивала Петрова.
- War Anya betrunken? (Аня была пьяная?) – спросил Дитмар.
- Nein. Sie war nicht betrunken. Sie war nur lustig. (Нет, Анка пьяная не была. Она просто была веселая.)
- Warum? (Почему?) - спросил Дитмар, искренне надеясь найти объяснение аниной веселости и тайно комплексуя, что причина этой веселости то ли его очки, то ли носки. Но только Петрова знала, что Анка без повода весела почти всегда.
- Sie ist doch Russin…(Она же русская)
- Und..? – (И что?) – упрямствовал Дитмар, глядя на Петрову изумленно, словно рак из пруда.
- Russische Mentalitaet ist ganz anders. (Русский менталитет, он совсем другой.)
- Wie so? (как так?)
Ну как объяснить немцу искреннюю радость русской души? И что Анка выросла в совке и не было в анином детстве столько красивых игрушек, как у него, воспитала ее мать-одиночка в однокомнатной квартире. Она растила Анку на одну зарплату и на периодические алименты, и часто к концу месяца у них был абсолютно пустой холодильник. Но и на алименты Анка удалась на славу, высокая, длинноногая блондинка, с модной узкой попой, наивными голубыми глазами и пухлым розовым ртом, она поступила на факультет славянской филологии и выбралась в Польшу. Ура! Европа! Ура! Еда! Эй, профессура, поляки! Что сидите как сычи! Жизнь так прекрасна, когда на столе ветчина, корнишоны и рогалики!! А в автоматах бесплатное капучино! Вот она я! Прекрасная блондинка, сижу за этим роскошным столом! Я не просто выжила в Раше! Я забралась аж в Польшу и готова сожрать весь стол!
Дитмар вперил взгляд в Петрову, ожидая ответа. Петровой стало тоскливо.
- Weisst du Dietmark, es gibt ein Spruch... in Russland…Was fuer Russen gut ist, fuer Deutschen Tod ist. (Знаешь, Дитмар, в России есть поговорка «Что русскому хорошо, то немцу-смерть»)
- Der Tod?(Смерть?) – Дитмар в ужасе округлил глаза.
- Ja, genau.. Der Tod. (Да, правильно, смерть), - кивнула Петрова.
Дитмар немного помолчал и ретировался, а Петрова почувствовала облегчение.
Петрова вернулась в общагу. Дверь в предбанник была открыта, сквозь коридор девицы протянули бельевую веревку, на веревке сушились кружевные трусы, лифчики и атласные комбинации. Вода стекала с лифчиков и комбинаций и капала в расставленные тазы. Было тихо, еще никто не вернулся назад, только перед зеркалом стояла обнаженная по пояс Щукина и задумчиво разглядывала свое отражение. Щукина была маленькой, хрупкой и тихой девочкой. И все бы ничего, кабы не ее мистический потусторонний взгляд. Бывало, сидит себе Щукина мирно в баре, пьет пиво, никого не трогает и вдруг как поднимет очи и глянет на мир - и всех берет оторопь… и бармена и заблудших поляков. Несколько раз Петрову спрашивали, уж не курит ли Щукина чего. Но Петрова твердо знала, что Щукина хорошая девочка, ничего себе не колет и не курит.
Вода капала с лифчика: кап…кап…кап. Щукина гляделась в зеркало.
- Сиськи висят, - задумчиво, словно во сне, промолвила она.
Петрова, не желая нарушать созерцательную интимность Щукиной, молча пошла к себе в номер. На стене висело зеркало. Петрова глянула в зеркало. Сиськи были на месте. Она подумала о Дитмаре. Наверное, она его испугала своими репликами. Вошла Щукина
- Виолетта пригласила Дитмара вечером в восемь на пиццу. Будешь скидываться? – спросила она, окинув Петрову потусторонним взглядом.
Петрова подумала, потом расстегнула сумочку, достала кошелек и отдала деньги.
Зрелище сулило быть многообещающим. Петрова, не раздеваясь, легла на кровать и заснула, ехидно улыбаясь.
Как Виолетте удалось заманить Бисмарка на пиццу, история умалчивает. Но ровно в восемь вечера он как штык стоял перед русскими номерами неловкий и бледный, часто моргая и переваливаясь с ноги на ногу. Все те же красные носки. Девицы встретили его ласково.
- Ой, Дитмар! Заходи…Проше! Проше!
И Дитмар, доверчивый, как теленок, поплелся на женские голоса. Он почти не знал польского языка, но в ответ на это слово «проше» он с радостью закивал. Особенно любезна была Виолетта. Она распушила слегка вьющиеся блондинистые и в целом шикарные волосы и надела с джинсами красную майку без лифчика. Сквозь майку игриво просвечивала обширная грудь.
«Подобрала в тон носкам Дитмара», - не без ехидства подумала Петрова.
Завидев Дитмара, Виолетта широко улыбнулась и подалась сосками вперед.
- Проше!
Дитмар сидел за столом одиноко и неловко. Положив ладони на колени. Девицы скоропостижно доставали пиццу из микроволновки.
Петровой стало не по себе. Она вдруг почувствовала на себе груз ответственности за пока еще бесхозного Дитмара, ведь она единственная кое-как знала немецкий и ощущала себя для Дитмара фактически проводником в загадочный мир славянской души.
За столом царило оживление, все болтали на русском. Виолетта с чувством рассказывала, как она занималась карате и в доказательство сделала коронное «кия» прямо у Дитмарка над головой. Но Дитмар сидел отстраненный, удрученный и тихий. Внутри него происходил какой-то процесс.
- Кушай, Дитмар, пиццу, кушай! - позаботилась Щукина, подкладывая ладонью пиццу Дитмару на тарелку.
Дитмар жеманно взял кусок пиццы кончиками пальцев и принялся вежливо его кушать.
- Ох уж мне эти немцы, - вздохнула Щукина, Какой-то уж он больно тихий, наверное, своими бабами забитый. Немки же страшные. Как мужики. Бедненький. Ну, ничего, мы тебя покормим, ты кушай пиццу, Бисмарк, кушай. Вот пивом запей.
- Бисмарк? – Изумился Дитмар сквозь пиво,
- Ой, извини, я перепутала, - спохватилась Щукина, - ты кушай.
Дитмар допил пиво и аккуратно взглянул на часы. Прошел час.
Щукина грустно улыбнулась и вздохнула устало, как многодетная мать:
- Смешной такой, понял, - и, обернув лицо к Дитмару, и по слогам произнесла:
- Masz dobry Polski. (у тебя хороший польский)
- O, danke! Dziekuje! (O! Спасибо! Спасибо!) – расцвел Дитмар, но Щукина уже не слушала его, она пустилась рассказывать, как она сподвиглась изучать польский.
- Давайте говорить по-польски!- воскликнула вдруг Виолетта в благородном интернациональном порыве, - А то Дитмар не втыкает.
И все принялись медленно думать и говорить по-польски. Но Дитамр не втыкал и так. Польский был ему совсем чужим. И он учился в начальной группе.
- Was sagen sie? (Что они говорят?) – переспрашивал Дитмар Петрову. Петрова старательно переводила с польского на немецкий, пока девицы не плюнули на польский и не принялись снова трандеть на родном языке и Петрова не захлебнулась в потоке русской брани, старательно выискивая немецкие синонимы. Но немецкий язык синонимами был беден.
- Это непереводимые фразеологизмы и идиоматические выражения, - пояснила Петрова и напилась пива. А Дитмар, покоряясь судьбе, снова взялся за пиццу.
Потом Дитмар придирчиво осмотрел свои пальцы и глазами стал искать на столе салфетки. Их не оказалось, и он осторожно вытер пальцы о свисающую скатерть.
- Ой, Дитмар, все съел! Маладец! - вклинилась Анка , - На вот еще…Кушай.
Дитмар нехотя принялся за новый кусок, украдкой поглядывая на часы. Так прошел еще час. Девицы болтали, Дитмар кушал пиццу и смотрел на часы уже откровенно и настойчиво, в тайне надеясь, что девицы заметят его взгляд и ничего не придется им объяснять и казаться невежливым… и они сами как-нибудь с ним распрощаются. Но девицы были увлечены беседой, они наелись пиццы, напились пива, они все чаще хихикали без повода и их щеки горели беззаботным румянцем.. А Анка подавно заливалась хохотом практически без пауз. Положение стало опасным. Часы показывали час ночи. Дитмар набрался сил, и, внимательно подбирая польские слова, и с аккуратной улыбкой тихо сказал:
- Спасибо большое за приятный вечер. Я пойду домой, ага?
- Куда? – вдруг воскликнула изрядно напившаяся пива Щукина, окатив его своим потусторонним взором и потянула привставшего Дитмарка за рубашку обратно. Дитмар оторопел и снова сел на место. Он просидел минут десять с опустошенным взглядом, в котором читалась паника, но таки набрался мужества и повторил попытку.
- Я пойду, мне пора.
- А мы тебя не отпууустим, - игриво пропела Щукина, припечатав плененного немца взглядом, исполненным жадного желания насильственной любви.
Лицо Дитмара покрылось нервными пятнами. Он впал в ступор.
Петровой, наблюдавшей эту метаморфозу, стало его жаль.
- Отпустите пацана, он давно не писал! - вступилась Петрова, поднимаясь и поманив Дитмара, потерявшего всякую веру в спасение, рукой.
- Ты вообще за кого? За нас или за немцев? – запротестовали девицы, но вдруг распахнулась дверь, и ввалились украинцы с ящиком пива.
- О, а мы как знали, что тут поляна!
Дитмар потерялся в суматохе, и Петрова, воспользовавшись ситуацией, вытолкнула его на воздух. Дитмар все еще судорожно дышал, но нервический припадок прошел, и пятна медленно сходили с лица.
- Данке дир! Данке! (Спасибо тебе! Спасибо!) – он горячо сжал руку Петровой. И Петрова почувствовала себя так, словно ей вручили медаль за освобождение Берлина.
Дитмар утекал в ночь. Петрова мечтательно смотрела Дитмару вслед, смутно размышляя о неразгаданной тайне его красных носков.
Прошел день. Лифчики мирно сушились в прихожей. Было тихо. Девицы валялись в номерах, Виолетта листала «Космополитен», Щукина лежала и смотрела в потолок. Петрова спала.
- Я видела сегодня, как украинки увели нашего Дитмара! - вздохнув, сообщила Анка.
Прошел еще день. Студенты сидели вокруг костра. Дитмар внимательно смотрел в огонь. Рядом была украинка Галя. Галя льнула к Дитмару, обвивая его гибкими, точно лианы, руками. Дитмар казался всерьез пьян, лицо же его было сосредоточенным, но задумчивым, он словно прислушивался и будто бы что-то важное осознавал. Галя тоже была пьяна, и лицо ее выглядело буднично и сердито. Гале не нравилось, что русские девицы наблюдают за ними издалека и вторгаются в их приватность. Носки у Дитмара были серые.
- Переодела нашего Бисмарка, сучка, второй день поит горилкой, - хохотнула Анка.
Наутро была экскурсия. Бисмарк, бледный как никогда, пошатываясь, плелся к автобусу. Галя властно впихнула его внутрь и дала ему заранее припасенную подушку.
Бисмарк уткнулся в подушку и проспал до конца экскурсии.
Через пару дней русские сидели в баре напротив общаги и пили пиво. Виолетта сидела в белом обтягивающем платье-мини с перьями, обрамлявшими роскошное декольте, естессно без лифчика. Она курила и сочиняла вирши на салфетке, сладко притулившись на коленях Арека, польского бармена, пьяного в дупель. Арек лениво обнимал Виолетту. Глаза у него были косые. Они допивали бутылку водки и пакет апельсинового сока.
- Не фотографируйте меня! - одернула Виолетта, еще не хватало, чтоб парню моему эти фотки потом попались.
Щукина пила пиво и с каждым выпитым глотком взгляд ее насыщался потусторонностью. Анка пила пиво и хохотала. Петрова пила пиво и почему-то думала о Бисмарке.