Хорошо иметь знакомых. Бывает, сидишь тихо и мирно дома, морально разлагаешься, а они звонят тебе с телеканала Культура и заманивают в Филармонию, где второго числа под руководством Александра Канторова с «летними миниатюрами» выступает государственный симфонический оркестр «КЛАССИКА».
Вот уже вечер и моё только что проснувшееся от воскресной спячки тело сидит на боковых диванах большого зала, прямо рядом со сценой, с правой стороны.
Сюда можно попасть двумя способами: перебраться из зрительного зала через сцену, высоко задирая ноги, либо войти в подъезд №5 - для музыкантов, прессы, особо привилегированных и незаслуженно оказавшихся на бесплатных местах. Вроде меня. Так вот, сижу, значит, и с удовольствием ловлю редкие взгляды из зрительного зала, идентифицирующие меня как личность посвящённую, выше средних рядов, заплативших свои кровные за билет, и чувствую себя при этом полноправным журналистом.
Девушка на середине сцены, обняв арфу, уже щелкает струнами — настраивается. Аккуратные ручки сосредоточено вертят колки, золотом вырастающие вдоль отполированного изгиба.
Но вот она уходит и начинает суетиться вместе с другими музыкантами, сверчками в своих тонких фраках.
Справа от сцены, в тени возвышающегося по центру органа, лосниться вальяжный рояль. На его широкой щедрой спине выстроились в ожидании скрипки.
По разным сторонам сцены, затерявшись среди инструментов, на изготовке целятся каракатицы камер, немигающими глазами уставившиеся в зрительный зал, где цвета слоновой кости изящные (без вычурности) стулья красными сиденьями встречают любителей прекрасного (ещё раз радуюсь своему вольготному положению).
Сцена застыла: в ожидании раскрытые на одинаковых страницах ноты; стулья перед ними уже прорисовывают фантомы скрипачей; хромированными трубами выделяется ксилофон.
Не вериться, что через несколько минут причудливые изгибы инструментов оживут.
Но вот утробный голос (каким в «5 элементе» говорили мангалоры) напоминает, что фото и видео съёмка запрещены. Ему вторит человеческий англоговорящий женский меццо-сопрано и, наконец, фантомы скрипачей соединяются со своими реальными прототипами, в едином порыве взлетают персты... простите, руки. Но так хочется соответствовать этом волшебному окружению! Первое произведение: «Маленькая Ночная Серенада» Моцарта. Надо видеть лица слушателей! Глупые становятся умными, неказистые — совершенными, взволнованные боле не обезображены клеймом повседневных забот, многолетние морщины разглаживаются.
Дирижёрская палочка с каждым взмахом вытягивает мёд из инструментов, бутонами роз раскрывается мелодия, расточая ни с чем не сравнимый аромат спокойствия.
Вопреки красующимся хрустальным люстрам и уносящимся под потолок мраморным колоннам, не слышно холодного дыхания пафоса. К тому же, из восьми люстр горят только четыре. Они мягко освящают сцену, создавая атмосферу уходящего праздника: отшумели уже пыл голосов и вычурность нарядов. Можно просто отдохнуть, уйти в себя, далеко от роящейся суетливым хорьком мысли.
За Серенадой следует «Музыка на воде» Генделя. Александр Канторов, чья уверенная рука оттопыривает мизинец, сжимая дирижерскую палочку, рассказывает: до сих пор не известно, что замышлял композитор: цикл ли, симфонию или сюиту? Так или иначе, бытует мнение, что написанию произведения (предположительно в 1715 году) предшествовала размолвка композитора с королём Георгом I. Согласно этой легенде, через несколько дней после ссоры, оркестр под управлением Генделя во время летней прогулки королевского двора по Темзе сюрпризом для всех исполнил сочиненное специально для данного случая пикантное произведение. Оно возымело такой громадный успех, что Георг I простил композитору все обиды и вскоре приказал "все это повторить", причем во второй раз королевскую флотилию сопровождала уже специальная баржа с оркестром из пятидесяти музыкантов во главе с Генделем. По признанию самого Генделя, свою "Музыку на воде" он написал не только для королевской знати, но и для народа, заполнившего берега Темзы во время королевской прогулки.
Возвращаемся в концертный зал, где уже после «Времён года» Вивальди, вызвавших особый ажиотаж, поднимается ропот антракта.
Существует детское мнение, согласно которому участники серьёзного симфонического оркестра непременно должны быть снобами. В перерыве у меня была возможность убедиться в обратном, музыканты — обычные люди, которым не чуждо ничто земное. Первым делом фраки бросают свои инструменты и сбегаются в вестибюль, к автомату с кофе. Чувствуется в этом отработанность, слаженность действия... рефлекс. Как на большой перемене в школе, когда, лишь прозвенит звонок, ученики стремглав бросаются занимать очередь в столовую.
Нечто подобное наблюдалось на Михайловской, 2 во время антракта. С пластиковыми стаканчиками и сигаретой наперевес служители искусства выпархивают сквозь резные двери на вечерний воздух, обсудить насущные вопросы. Наблюдалась игра в телефон и разговоры с ним же. Наблюдался делёж булочек и тёплый смех.
Если в этот момент в здании Филармонии и есть снобы, то это та женщина, которая сидит в передних рядах с высеченным из гранита самолюбия лицом. И вот, ещё её сестра на другом конце зала, отливающая шёлком, прикрывающая скуку стыдливым пеньюаром «неподдельного восхищения».
К началу второй части возвращаются дамы с освежёнными туалетами; обычные люди, недавно курившие у входа, перевоплощаются в сверчков и, поудобнее устраиваясь перед нотами, скрепят ножками стульев по ветхому паркету. Снова отставив мизинец, поднимается на сцену дирижёр с растрёпанными творческим порывом седыми волосами и сдвинутой немного набок бабочкой. И музыка, и бегут по спине мурашки и внимание двух сотен людей слито воедино.
Но вот кадр за кадром: цветы, неформальная гардеробщица с блекло-лиловыми волосами, на улице темно, метро и бабушка звонит. И ночь потрачена на то, чтоб описать всё это... Душу я оставила в доме напротив площади Искусств, под залог, до следующего возвращения.