- Ты сдохнешь, а мы с ним будем счастливы!
Затаив дыхание, словно то была тикающая мина, отсчитывающая последние мгновения жизни, а не обыкновенная телефонная трубка, Агата осторожно положила ее на аппарат.
Сразу знакомо-противно задрожали руки. На ватных ногах – два шага до дивана и, только опустившись на него, она выперхнула воздух, застрявший в груди.
Господи, ну почему, почему Ирка не оставит ее в покое?
Вопрос был, больше риторический, Агата знала – не оставит. И не из-за ненависти какой-то особой, но исключительно из-за зависти. Обыкновенной бабской зависти.
Хоть и говорят, ночная кукушка дневную перекукует, но не уходит Серега от Агаты, вот и бесится Ирка, злость срывает.
С карусельной лихостью поплыл мир перед глазами, щупальца дурноты мягко, но настойчиво зашевелились в горле, и чтобы успеть, не расплескаться – Агата по стеночке, по стеночке, поползла в туалет.
Везение, что Валюшки не было дома – во время таких приступов она замирала потерянной птахой, в страхе глядя на корчившуюся от боли мать и боясь даже приблизиться к ней.
Нельзя пугать ребенка, нельзя.
А Ирка… Молодая еще, пусть подождет своей очереди.
Выстрелившая дверь впустила в дом заливистый лай, перемежающийся с серебристым смехом – вернулась с прогулки неразлучная парочка.
Свежим вихрем влетели в комнату. Терри в бурном экстазе прыгал вокруг Агаты, настырно норовя лизнуть в лицо, Валюшка – хрупкая кареглазая смуглянка, точная копия отца, ревнуя, надрывалась:
- Терри, ко мне! Лежать! Сидеть!
Пес сел, не сводя преданного взгляда с хозяйки, длинный лохматый хвост, заполошенно отстукивал морзянку по дубовому паркету.
- Дурашка, - с усилием улыбнулась Агата, - смотри, хвост отвалится! – и ласково потрепала кудлатую угольно-черную голову.
- Он тебя больше всех любит, - в голосе Валюшки звучала обида. – Даже больше меня!
- Не выдумывай, он всех любит.
Дочь была права – Агату пес боготворил.
Хотя удивляться тут нечему – она его выходила, вынянчила, выстрадала словно ребенка.
Муж притащил его, 3-месячного щенка, помесь ризена с жуткой дворняжкой, скорее похожего на смертника – запаршивленный, правое ухо наполовину отсутствовало, сломанная задняя нога и багровая оскалина ожога на вздутом рахитичном животе.
Агата всплеснула руками от жалости, а Серега сказал по-хозяйски:
- Вылечим, на охоту буду брать.
Забот у Агаты прибавилось.
Первые дни щенок испуганно прятался под кроватью, особенно когда двухлетняя Валюшка, высунув язык от усердного дружелюбия, пыталась познакомиться с ним ближе. Забивался вглубь, к стене, и рычал тонким прерывающимся голоском, да слезно так – самой впору заплакать.
Прививки, кормежка, лечение – за дочерью Агата так не ходила, как за этим доходягой-несмышленышем.
И вымахал красавец на заглядение всем. Валюшка с гордостью демонстрировала пса подружкам:
- Голос, голос!
Как тогда старался Терри, язык не повернулся бы назвать этакое чудо плебеем. Лаял с переливами, нетерпеливо переминался с лапы на лапу, с надеждой заглядывая в глаза и с неизменной благодарностью проглатывая те малые приятности, что подтверждали его сообразительность и услужливость.
- Мам, когда папа придет?
- Не знаю. Давай ужинать без него.
Валюшка надулась – отца она обожала, а тот не спешил баловать своих женщин вниманием. Вечные проблемы, дела и заботы.
- Для вас стараюсь, чего вы хотите? – недоумевал Серега.
В отличие от дочери, Агата уже ничего не хотела и не ждала. Вернее, то, что она хотела, муж дать не мог. Спасибо, хоть ночевал дома. Как порядочный семьянин. Словно этой показушностью можно было кого-нибудь обмануть: жена – не рукавица, за пояс не заткнешь. А тут их сразу две.
Ужинал спехом, не разбирая вкуса еды, и приземлялся перед телевизором, иногда успев сказать несколько дежурных слов дочери.
Падал и через пару минут засыпал сном праведника, не обращая внимания ни на бубнивший телевизор, ни на намеренно-шумное поведение Валюшки, мечтающей лишь об одном – ненароком разбудить отца.
Человеческая натура так устроена – привыкает ко всему. Даже к равнодушию. Спасительная защитная реакция.
Внешние атрибуты счастливой семейной жизни были у всех на виду – деньги в общий котел, не пил, как многие, ночевал опять же дома.
Только к женскому полу Серега питал неуправляемую тягу, ни одной юбки пропустить не мог. Схоже с алкоголизмом, но в другой области.
Впрочем, лучше бы он пил.
Замуж Агата вышла поздно – ни уродина, ни бестолкова, получилось так.
Серега первым посватался, и, недолго думая, расписались.
Мать качала недовольно головой – молодо-зелено, нет, чтобы друг друга лучше узнать. Но и спешность дочери не осуждала – ни одна родительница не пожелает своему дитю такого – в старых девах остаться.
Как старались доброжелатели, тужась просветить молодую супругу о ветреных качествах ее благоверного.
И намекали, и в открытую говорили. Отмахивалась Агата как от мух назойливых – чтобы ее Серега, быть того не может.
Отмахивалась, пока своими глазами не удостоверилась.
Гуляли день рождения у соседки, в кои-то веки в люди выбрались. Народу немного собралось, но все свои – компания веселая и шумная.
Именинница в сарафане шелковом, юбкой пышной шурша, с башней вавилонской на голове и шпильках золоченых бабочкой радужной меж гостей увивалась.
Посидели душевно, не одну чарочку пропустили, а на танцы у Агаты уже сил не хватило – уставать стала в последнее время, только непонятно от чего.
Извинилась перед гостями превежливо и ретировалась, а Серега остался.
Гордилась супругом Агата – в любой компании за своего признавался. Побалагурить мастер был и отплясывал лихо, а как пел! – баритон чистоты необыкновенной, с чуть заметной хрипотцой. Как затянет – бабы тают свечами венчальными, глаза туманятся мечтами несбывшимися, и только вздохи сердечные волнами морскими декольте колышут.
Прилегла Агата к дочери и заснула, сама не заметила как. А очнувшись, поняла, что Серега еще не вернулся.
Удивилась сначала, а потом к соседке засуматошилась – чего не бывает, засиделись видно.
Не кралась, не шпионила, и в помыслах того не имела, само собой приключилось так.
Застала Агата на кухне соседской сценку преувлекательную, куда там страстям выдуманным телевизорным!
Привалился супружник, трепетный и почти обмякший, на холодильник спиной могутной. Следы же истомы небывалой избороздили чело гримом клоунским – разводы помады красной глаз забавляли, а сердце дождем ледяным кололи. Сорочка же небесно-голубая, которую Агата не далее как перед выходом в гости супругу верному наглаживала, насмехалась петлями разверзнутыми, грудь богатырскую волосатую до пупа обнажая.
А соседка, бабочка пестрокрылая, перед ним на колени бухнувшись и лицом в мотню его расстегнутую зарывшись, то ли плакала, то ли молилась, сам черт не разберет.
Если сказать, что Агата шок испытала – неправда то будет.
После шока люди выживают. После шока, но не после конца света.
Упало небо синее на землю и рассыпалось осколками радужными, тон в тон к сарафану соседкиному.
- Это, это,- захрипела Агата, только слова в горле камешками застряли. Ни вздохнуть, ни выдохнуть.
Хорошо, Серега не растерялся, из любой ситуации умел выход найти – залепил жене пощечину знатную, даже в голове зазвенело. От обморока, можно сказать, спас.
- Вот ведь дура, - сказал невозмутимо, штаны застегивая, - какую блажь-то выдумала. Разве я тебя на эту козу драную променяю!
И стали они жить счастливо как прежде.
Правда, без неба синего, зато с солнышком красным – Сергеем свет Андреичем.
Вот без него Агата жизни своей не мыслила.
Тот летний день, обычнее не бывает, вцепился в память зубами накрепко. Хотела бы Агата забыть его, да разве в человеческих силах былое вернуть или оживить умершее.
- Пап, на озеро, ты сам обещал! – прыгала кузнечиком голенастым вокруг отца неугомонная Валюшка. В глаза заглядывала умильно, желания на лету угадывала.
Терри тут же клубком пестрым дурашливым под ногами мешался, от суеты веселой голову потеряв.
Когда Серега согласно кивнул, Агата про себя ахнула – чудо-чудное, праздник-то какой!
Захлопоталась в волнении радостном, надежда в сердце ворохнулась, нет, шалишь – семья они, семья, все еще образуется.
На берегу шелковом муравчатом возлежал Сергей Андреич падишахом возлюбленным, принимал заботу и поклонение как должное.
Не вода, молоко парное. Дно песчаное рассыпчатое бархатом ступни нежило.
Агата с дочерью рыбешками непуганными брызги поднимали. Терри, хвост задрав, по берегу носился – не пес четырехлетний, а щенок неразумный, голову от свободы потерявший.
Мокрая Валюшка к отцу ластилась, оплетала его руками худышечными, а Агата все дальше и дальше от берега забредала.
По пояс вода, по грудь.
В волнении диком, вмиг растеряв всю свою игривость, скакал Терри, страхом охваченный, вдоль кромки озерной. Взвизгивал встревоженно, глаз не спуская с хозяйки, его покидающей.
- Терри, ко мне! – вертелась вьюном загорелым Валюшка, на шею собачью висла, в уши шептала заклинания привораживающие и сама же первая заливалась колокольцем звонким, ответную отцовскую улыбку вызывая.
Только Терри серьезен и напряжен. Пошатнулась Агата внезапно, руками неуклюже всплеснула, и плыл уже пес на выручку – ни дворняжка, ни ризен, самый настоящий водолаз.
Преодолевая смех и сопротивление «тонущей», из последних собачьих сил гнал Терри упрямицу на сушу.
Пока Агата сохла, подставляя солнечным лучам сметанную сдобу тела, Валюшка в воде целый миниспектакль изобразила. Гибель «Титаника», не меньше.
- Тону, тону! Спасите! Терри, Терри!
Сторожко двигая флюгерами ушей, сидел пес столбиком возле Агаты, даже носом не ведя в сторону «трагедии».
Наконец, клацая зубами от холода, выползла Валюшка под отцовский бочок, обиженная донельзя.
- Он маму больше всех любит, - едва не всхлипывала она, поджав предательски дрожавшую нижнюю губу. – Плохой пес, плохой!
Возвращались они затемно.
Дочь, сраженная впечатлениями долгого дня и усталостью, крепко спала на заднем сидении, уткнувшись головой в мягкий собачий бок и неловко подогнув ноги. Сонный Терри пытался контролировать обстановку, только это ему плохо удавалось – глаза закрывались вопреки всем усилиям хранить бдительность.
Агата наслаждалась редкостным покоем и близостью мужа. Любуясь, скользила взглядом по гордому профилю, волевому изгибу тонких губ, высокому гладкому лбу. Хотелось ехать и ехать так вечно, и чтобы дорога пестрой нескончаемой лентой исчезала под колесами, и сердце не болело, мучаясь мутью воспоминаний, и чтобы каждый рассвет сулил им только хорошее…
Ничуть не изменив выражения лица, все так же со строгой внимательностью глядя вперед, Серега вдруг обронил, как-бы между прочим:
- Я должен тебе кое-что сказать.
- Да, - кивнула, блаженно улыбаясь, Агата, находясь все еще в счастливом уюте своих мыслей.
- Я люблю другую. У нас будет ребенок.
Да, да, да – она была бы рада остановиться, но тело, ее собственное тело, казалось, вышло из повиновения, и вопреки всякому здравому смыслу Агата продолжала нелепо улыбаться и кивать, кивать.
- Агата! – Серега безмолвно и широко раскрывал рот. – Агата!
Визг тормозов, вопль испуганной дочери, заполошенный лай Терри со спасительной беззвучностью миновали слух Агаты, и только движущаяся картинка некоторое время смущала ее почти отключившийся мозг.
Но вот исчезла и она.
В себя Агата пришла уже в больнице.
Непривычно видеть Агату, лежащую без дела.
Синяки под глазами и белые полные руки, терзающие край больничного пододеяльника и почти теряющиеся на его фоне.
- Что, что? – Вера не спускала встревоженных круглых глаз с покойного лица сестры.
Если бы не разница в 15 лет, их легко можно было бы спутать между собой.
Обе – приятно дородные, сероглазые и курносые, с негустыми русыми кудряшками.
- Операцию предложили.
- И что, что? – не могла усидеть от волнения младшая.
- Отказалась.
Несмотря на свои килограммы, Вера вскинулась упругой пружиной, и принялась метаться по палате, щелкая суставами пальцев.
- Ты, ты!..
- Сядь. И выслушай меня, - Агата говорила медленно, словно пробуя каждое произносимое слово на вкус и вес. – Мне предложили удалить грудь. Он меня тогда сразу бросит. Понимаешь? Полноценной я ему не нужна была, а уж калека… Серега ведь уходить собрался.
Вера ошарашенно смотрела на сестру, не в силах понять ее логики.
- Но…
- Да, все может быть. Но в любом случае я в выигрыше. Умереть молодой и красивой – в этом что-то есть…
Спокойствие Агаты не утешало, наоборот, внушало Вере еще больший ужас своей натуральностью. Совершенно необъяснимое спокойствие. И лишь непрерывное движение пальцев, живущих как-бы сами по себе, отдельно от расслабленного тела, умиротворенного лица и стальных, совсем не серых, все уже решивших глаз, говорило об обратном.
Последний раз такой безмятежной Агата выглядела после неудавшегося самоубийства.
Очередной Серегин сумасшедший роман – ехидные шепотки доброхотов за спиной, смерть матери – ее главной утешительницы, уничтожающая холодность мужа и отчаяние, черной безнадежной пеленой окутавшее душу.
Спасла ее случайность – хотя все было продумано до мелочей. Дурацкая нечаянная случайность.
Серега с дочкой гостили у свекрови, их возвращение ожидалось только на следующий день.
Вернулись отчего-то раньше – первым в квартиру, учуяв запах газа, даже не ворвался, вломился, подвывая Терри. Следом шестилетняя Валюшка, радостно стрекоча по-сорочьи: успела соскучиться. И замерла, недоумевая – что это за игра новая?
- Ласточка моя, - плакала опустошенно Агата, обняв родное вибрирующее от жизненной полноты тельце дочери, все в комариных укусах и целительных зеленочных горошинах.
Визжал Терри, Серега, матерясь, боролся с ручкой балконной двери…
Слава богу, Валюшка ничего не поняла, только уяснила про себя, взрослые – странный народ. О некоторых вещах их бесполезно спрашивать.
- Зачем ты это сделала? Зачем? – час спустя надрывался Серега и с остервенением стучал себя ладонью по лбу. – Ты что, ненормальная?
Агата отрешенно молчала, думая о чем-то своем. Заблудившимся взглядом бесцельно шарила по лицу мужа, словно ища что-то. Может быть, тот давний клоунский грим, он до сих пор приходил к Агате в страшных снах. Красные жирные разводы и презрительная ухмылка.
- Ну, скажи что-нибудь! Скажи!
Ничего, ни единого слова в ответ. Только неугомонные пальцы, шустро бегающие по пуговицам халатика, видимо, перепутав его с клавишами аккордеона, пылящегося в кладовке – Серега не переносил музыкальных экзерсисов супруги.
Неслышная мелодия одиночества…
Ирка, худая и взъерошенная, приобняв полупрозрачными руками остроугольный огромный живот, говорила, стараясь не разреветься:
- Она это нарочно, назло!
- Ты себя слышишь? Что нарочно? Заболела нарочно?
- Да, да, - слезы уже безудержно катились по щекам. Она их не вытирала, лишь всхлипывала горестно и жалко.
- Ириш, - Серега погладил ее по голове совсем как Валюшку, - ты же у меня умница, должна понять. Не могу я уйти от Агаты сейчас. Ну, не последняя же я сволочь. Давай потерпим!
- Я хочу только одного – чтобы у нашего ребенка был отец. Отец!
- Девочка, куда же я денусь. Все будет хорошо. Обещаю.
Через месяц Ирка не выдержала и позвонила сопернице.
Она долго готовилась к карательной акции. Но когда услышала спокойный глуховатый голос Агаты, не нашла ничего лучшего, как мстительно и глупо прокричать:
- Ты сдохнешь, а мы с ним будем счастливы!
Та зима доконала всех.
Сначала загремела в больницу Ирка с трехлетним Сережкой – двухсторонняя пневмония, а через две недели слегла с температурой Агата.
Участковый терапевт Краско, неумеренно молодящаяся женщина далеко за пятьдесят, с неуживчивым правдоборческим характером, но уважаемая пациентами за человечность, сказала больной, потирая холодные с мороза руки:
- Раздевайся, красавица, послушаем тебя.
Агата, расстегнув бюстгальтер, снимать его не спешила, стыдливо придерживая чашечки на груди.
- Не жмись, не жмись, показывай, что у тебя там?
И отшатнулась Краско, изменившись в лице, хотя за свою многолетнюю врачебную практику чего только не повидала.
- О, господи!
Закрывшись с Серегой на кухне, Краско кричала так, что неустрашимый Терри боязливо прижимал уши и поглядывал на Агату вопросительно и недоуменно.
- Ты видел, видел ЭТО? Кривцов, ты же спишь с ней в одной кровати! Ты человек или скотина?
Серега, оправдываясь, мычал нечто маловразумительное.
Краско не зря уважали – засучив рукава, она взяла дело в свои руки.
И Агату повезли в Москву, в самый главный онкологический центр страны.
По кочкам, по горкам – без малого триста километров до столицы.
Исстрадавшееся тело потеряло всякий стыд от бесконечных манипуляций и чужих взглядов, смотревших то изучающе, то брезгливо, то жалостно.
Покорно и безгласно отдалась она на волю людей в белых халатах, боясь уже верить или надеяться.
Через три недели бездельного лежания старичок-профессор, а, может, и академик, лысый крючконосый еврей, грустно сказал, недоумевающе глядя на Серегу:
- Как же так, молодой человек? Я такого вопиющего безобразия никогда не встречал. Вы же не в Африке живете! Да что теперь говорить!
Об операции никто теперь не толковал, смысла в ней не было никакого – метастазы невидимой грибницей проросли в мозг, практически съели его.
Агате дали первую группу инвалидности и отправили домой.
Она умерла через полгода осенью, в самый разгар яростного бабьего лета.
Покоилась в гробу, удивляя своим видом и ближних, и дальних.
Болезнь, изглодавшая ее изнутри, отчего-то совсем не затронула внешности.
Пышные, не успевшие потерять упругости формы, непокорные русые завитки и вмиг разгладившиеся морщинки делали Агату моложе и красовитее чем при жизни.
И только руки, уже тронутые нежной голубизной тлена, лежали на высокой груди смирно и безучастно. Отдыхали от извечных хлопот.
Вера вспомнила те давние слова сестры, поразившие ее тогда, и всплакнула над их мрачным и пророческим смыслом.
Сорок один год – жить бы да жить. Самый расцвет бабьей судьбы.
Серега, честь ему и хвала, не поскупился на похороны – лучший участок на кладбище, поминки на всю округу и черная гранитная стела в аляповатых кружевах позолоты, усмешливо вещающая о земной бренности и земном же тщеславии.
Ирка, сшившая длинное траурное платье, рвалась на выход, ей не терпелось узаконить свою долгожданную роль полноправной жены и хозяйки.
Безутешный вдовец не попустил балагана, хоть тут дураком не выставился – чего людей смешить!
- Терри, Терричка, - шептала уреванная, опухшая от слез Валюшка, пытаясь приласкать пса.
Тот тихо рычал, забившись в угол, и не подпускал к себе никого.
Комната, в которой его заперли на время похорон, была выпотрошена до состояния, не подлежавшего восстановлению.
Инвалидно просвечивающий ребрами пружин двухспальный супружеский матрац, изгрызанные лохмотья штор, беспомощно задранные ножки покалеченной мебели и глубокие увечья от когтей на стенах и двери – Серега даже поежился от доказательств такой преданности.
- Да ладно, все равно покупать новое, - дернула плечиком Ирка, в уме все же подсчитав во сколько им обойдутся собачьи страдания. Терять она не любила.
Терри, уткнувшись невидящим скучным взглядом в стену, отказывался есть, несмотря на рьяные старания Валюшки.
Примерно через две недели он тихо ушел вслед за хозяйкой. Кому-то надо было спасать ее в той жизни.
Ирка, соблюдая неписаные правила приличий, еле дождалась годовщины смерти соперницы, и счастливые молодожены отпраздновали свадьбу.
Не поддавшись в этот раз на Серегины уговоры, взывающие к благоразумию и скромности, молодая супруга отвела свою душеньку по полной за долгие годы мытарств и подполья.
Многослойное платье из шелкового батиста заказали в самом престижном ателье, кортеж белых «Шевроле», приглашенные со всей страны родственники и выкупленный на три дня культовый ресторан «Венеция» – Ирка сияла летним солнышком.
- Когда вырастешь, ты поймешь меня, - сказал Серега насупленной дочери, закрывая вопрос «отцов и детей». – Иди лучше пригляди за младшим братом.
Ирка с удовольствием взяла на себя роль не мачехи, но матери.
Обнимая упирающуюся падчерицу, она участливо улыбалась гостям:
- Бедная девочка, сколько ей пришлось пережить! Вы себе даже не представляете – каково это быть нелюбимым ребенком! Агата родила ее лишь затем, чтобы удержать Сережу! Ничего, малышка, теперь все будет хорошо.
Валюшка же шептала про себя: «Гадина, гадина!»
…Время невозможно обмануть.
С ним нельзя договориться.
Только обмен – честный, равноценный обмен.
Агате повезло – вечное бабье лето в обмен на жизнь.
Листопадными вьюгами, тропическими карнавалами, ледяными колыбельными пронеслись, прошумели двадцать лет.
С едва поблекшей улыбкой, но все такая же молодая и красивая, наблюдает Агата за вселенской круговертью.
Вере уже сорок шесть. На пять годков обогнала старшую сестру. Замужем побывала, двух дочек родила, развестись успела.
Каждое лето ее стараниями могилка радует глаз огненными всполохами бархатцев – теперь Верина очередь заботиться о сестре, становящейся с каждым минувшим годом все моложе и моложе ее.
Иногда букет белых роз, чужеродный в своей вызывающей роскоши, удивит посетителей кладбища, но редко, разы те по пальцам одной руки можно счесть – Сергей свет Андреич и тут верен себе. Как при жизни не баловал он Агату, так и после ее смерти привычке своей не изменил.
Дела его идут в гору – первое лицо в городишке.
Он и внешне почти не изменился – только поседел совсем и плохо слышит после автомобильной аварии.
Но слуховой аппарат Серега не носит принципиально – тот портит его донжуановский имидж.
Да, Серега все так же волочится за каждой встречной юбкой. Когда он, запершись в своем кабинете на втором этаже кирпичного особняка, разговаривает по мобильному телефону с очередной пассией, то слышно всем.
- Да, да, - кричит он, - киса, не могу сейчас говорить! Все, перезвоню!
Ирка, как-то совершенно непредсказуемо превратившаяся из порывистой заводной худышки в дебелую стылую бабу, равнодушно усмехается на те страстные токования супруга. Она довольна и уверена в завтрашнем дне – все имущество, движимое и недвижимое, записано на нее и Сергея Сергеевича.
Валентина, язык не поворачивается назвать Валюшкой эту стройную смуглую красавицу, лихо руководит небольшой фирмочкой, подаренной ей отцом на 25-летие.
Теткина гордость племянницей не знает границ – два высших образования: экономическое и психологическое, умница-девочка!
От четырехлетнего Антошки, своего двоюродного внука, Вера просто без ума.
Когда тот, упрямясь, хмурит пшеничные бровки и молчит, отстраненно глядя серыми круглыми глазами, то сходство с Агатой настолько велико, что бабушка украдкой смахивает слезу.
Валентина замужем. Благоверный ее от супружеской жизни скучает, быть примерным семьянином не его кредо. Мотылька манят яркие огни ночных клубов и дискотек.
Обиженная супруга после громких скандалов всегда принимает обратно паршивую овцу. Больше всего на свете успешная бизнес-леди боится отстаться одна.
Отца Валентина так и не простила.