На его долю выпало все: и размеренная военная карьера в начале жизни, и тяжелые моральные испытания в Отечественной войне 1812 года, когда его имя, чуждое русскому слуху, сделалось символом отступления русской армии, а упреки в его адрес доходили до обвинений в государственной измене. С необыкновенным достоинством перенес он эти испытания и вошел в отечественную историю как один из лучших военачальников России. Тому подтверждением – пять рукотворных памятников и вошедшее во все антологии стихотворение Александра Пушкина.
К концу жизни он стал военным министром, генерал-фельдмаршалом, полным кавалером ордена Святого Георгия и князем. Но так и остался в истории и памяти народной как полководец.
Михаэль-Андреас Барклай де Толли… Михаил Богданович Барклай.
Предки Михаила Богдановича – бедные шотландские дворяне Беркли оф Толли - переселились в Ригу в поисках лучшей доли еще в семнадцатом веке. Когда Лифляндия вошла в состав России, приняли русское подданство и продолжали служить новому отечеству. Без громких успехов, но и без неудач.
Отец Михаила - Вейнгольд Готтард Барклай де Толли – был офицером русской армии, где и приобрел российское дворянство и вышел отставку в чине поручика. Он был женат на шведской дворянке Маргарете Элизабет фон Смиттен, мужчины из семьи которой традиционно служили в шведской армии. Маргарете была богатой невестой, хороша собой, и теперь уже никто не узнает, почему из всех претендентов на ее руку она выбрала Барклая де Толли и навсегда покинула Швецию.
Впрочем, ее родная сестра - Августа Вильгельмина – тоже выбрала в спутники жизни бригадира русской армии, героя Семилетней войны барона и генерала фон Вермелена. И именно к ней из родной Риги в Санкт-Петербург был отправлен в 1762 году пятилетний Михаэль-Андреас: дядюшка тут же записал его в кирасирский полк, как это было принято тогда в российских дворянских семьях, а тётушка озаботилась домашним образованием и воспитанием мальчика.
Получая домашнее образование, Барклай де Толли одновременно продвигался и по служебной лестнице - был произведен в вахмистры, что тоже было тогда в порядке вещей. Но уже в пятнадцатилетнем возрасте в чине корнета начал действительную службу в армии, которой и посвятил всю свою жизнь.
В 1787 году Михаил Барклай де Толли был отправлен на русско-турецкую войну, где отличился при штурме крепости Очаков, за что получил чин секунд-майора, орден Святого Владимира 4-й степени и Золотой крест «За взятие Очакова» на Георгиевской ленте. Ему также довелось участвовать во взятии турецких крепостей Бендеры и Аккерман.
Он воевал и со шведами во время войны 1788—1790 гг. За решительные действия в труднейших условиях болот и лесов его произвели в премьер-майоры. В те годы никто не удивлялся ни экзотической фамилии, ни происхождению: значение имели только действительные военные заслуги. Или – знатное происхождение и влиятельная родня, но вот этого у гордого потомка шотландцев как раз и не было.
В 1790 году под началом принца фон Ангальт-Бернбургского Михаил Богданович был переведен в Финляндскую армию и принял участие в русско-шведской войне 1788-1790 гг. Когда принц был смертельно ранен, чувствуя приближение смерти, он подозвал к себе Барклая де Толли и, вручая ему свою шпагу, завещал употребить ее на пользу и славу России. С этой шпагой Михаил Богданович никогда не расставался.
Может показаться странным, что немецкий принц-военачальник завещает свою шпагу адъютанту-шведу с заботой о славе и процветании России. Но странным это кажется только сейчас: тогда офицерский корпус российской армии пестрел иностранными фамилиями, носители которых считали себя русскими офицерами.
После окончания шведской компании Барклай де Толли женился на своей двоюродной сестре - Хелене Августе фон Смиттен. Единственный сын родился у них через семь лет после свадьбы: военная служба не позволяла Барклаю уделять семье много внимания. Но по сохранившимся письмам супругов можно судить, что это был брак если не по любви, то по обоюдной склонности и общности духовных интересов. Именно жена стала главной опорой Михаила Богдановича в тяжелое для него время гонений.
Но об этом позже.
Барклай де Толли быстро продвигался по служебной лестнице исключительно благодаря своим способностям, ни от кого не получая протекции. Ибо принадлежал к числу тех людей, кто всегда честно и предан¬но служил Отечеству делом, а не проводил время при дворе, в поисках монаршьих милостей.
Может быть, поэтому приход на место роскошной и победительной Екатерины непредсказуемого и вздорного Павла никак не затронул Барклая де Толли в личном плане. Он по-прежнему выполнял приказы – там, куда его посылали по службе.
В 1794 году Михаил Богданович сражался с польскими повстанцами, брал город Вильно и воевал под Гродно. В Польской кампании он показал себя мастером маневренного боя, вскоре стал подполковником и был награжден орденом Святого Георгия IV степени. В 1798 году его произвели в полковники и доверили егерский полк — в то время элитное подразделение русской пехоты. Через год он стал генерал-майором. Блестящая, но отнюдь не скоропалительная карьера.
Во время русско-прусско-французской войны 1806—1807 гг. он, командуя дивизией, выдержал мощную атаку французов и с подо¬шедшими подкреплениями сумел обратить их в бегство. За это удостоился награждения орденом Святого Георгия 3-й степени «в воздаяние отличного мужества и храбрости, оказанных в сражении при Пултуске против французских войск, где, командуя авангардом впереди правого фланга, с особенным искусством и благоразумием удерживал неприятеля во все время сражения и опрокинул оного».
Вскоре после этого в сражении при Прейсиш-Эйлау в январе 1807 г. только благодаря ему удалось сдержать главные силы французов. Полководец был тяжело ранен в правую руку — пуля раздробила кость, и он лечился более года. Тяжело больного Барклая де Толли посетил сам император Александр Первый и после продолжительного разговора о ходе военных действий, император проникся полным доверием к воинским способностям генерала.
За эту военную кампании Михаил Богданович был награжден орденом Святого Владимира 2-й степени и прусским орденом Красного Орла.
Поправившись, Барклай-де-Толли вновь воевал со шведами в войне 1808—1809 гг. Получив под начало Отдельный экспедиционный корпус силой примерно в 7500 человек, он отличился героическим зимним переходом по льду пролива Кваркен на территорию Швеции. Этот переход через торосы Ботнического залива вошел в историю русского военного искусства наряду с прославленным переходом Суворова через Альпы. После чего Михаил Богданович, «за оказанные отличия во всю нынешнюю кампанию», одновременно с князем Багратионом был произведен в генералы от инфантерии.
10 июня 1809 года Барклай де Толли неожиданно для всех был назначен на должность главнокомандующего русской армии в Финляндии. Подобный «прыжок» по служебной лестнице (меньше чем за два года из генерал-майоров в полные генералы) вызвал у многих «обойденных» генералов, большинство которых «героически воевало» в штабах, волну недоброжелательства и озлобленности, и это – увы! - сопровождало Михаила Богдановича до самого конца жизни.
Император же Александр Первый, не случайно получивший за непредсказуемость своих поступков прозвище «Северного Сфинкса», словно в насмешку над своими приближенными назначил Барклая де Толли генерал-губернатором новоприобретенной Финляндии (согласно мирному договору со Швецией, подписанному в сентябре 1809 года, вся Финляндия была передана в вечное владение России). К тому же Михаил Богданович был награжден полным набором регалий ордена Святого Александра Невского (звездой, крестом и лентой).
Через полгода, в феврале 1810 года Барклай-де-Толли занял пост военного министра, сменив Аракчеева, достигшего (несмотря на абсолютно русское происхождения) пика своей непопулярности.
К очередному награждению - орденом Святого Владимира 1-й степени – Барклай де Толли отнесся со своей обычной скандинавской невозмутимостью. Современники, мало знавшие военных о заслугах генерала, недоуменно пожимали плечами, злословили, смеялись. Военный министр обращал на мнение света не больше внимания, чем на свист пуль и грохот артиллерии во время сражений – просто не замечал.
Окружающие тоже не замечали… что именно Барклай де Толли проделал большую работу по подготовке русской армии к отражению Наполеоновского нашествия: построил много крепостей в приграничных районах, увеличил численность армии и ввел в ней корпуса, написал и опубликовал «Учреждение для управления большою действующею армиею» (применялось до 1846 г.) Уже в это время обдумывал план трудной оборонительной войны против огромной армии Наполеона с тем, чтобы заставить ее «на берегах Волги найти вторую Полтаву». Основные идеи этого плана он изложил царю в специальной записке.
Оставшейся, увы, невостребованной.
Между тем, в этой записке была сформулирована основная стратегическая идея борьбы с Наполеоном. Барклай де Толли считал, что в случае вторжения на русскую территорию наполеоновской армии, необходимо, уклоняясь от генерального приграничного сражения, истощать силы французов в столкновениях с легкими войсками; растягивая коммуникации противника, перерезать его линии снабжения, проводить активное стратегическое отступление до прибытия резервов, которые могут решительно изменить расстановку сил.
Впоследствии именно так и получилось – обстоятельства вынудили русских к подобных действиям, да и умных людей в армии было немало. Но создатель этой стратегии остался в стороне – оплеванным и ошельмованным.
Тем не менее, после вторжения Наполеона, Барклай начал претворять свои планы в жизнь.
«Избегая решительного сражения, я увлекал неприятеля за собой и удалял его от его источников, приближаясь к своим, я ослабил его в частных делах, в которых я всегда имел перевес. Когда я почти довел до конца этот план и был готов дать решительное сражение, князь Кутузов принял командование армией» - так писал впоследствии полководец императору.
Генерал неоднократно предупреждал Александра I, что война вот-вот начнется, и предлагал раздать всем командирам планы действий на такой случай. Но царь игнорировал предупреждения военного министра, буду¬чи уверен, что сам отлично знает, как действовать, если нападут французы.
Естественно, что следом за императором Барклая де Толли «игнорировало» и императорское окружение, и большинство офицерского корпуса. Для солдат же он всегда был немного чужим, причем исключительно из-за своей труднопроизносимой русским языком фамилии. Рядовые дали странному – с их точки зрения – генералу прозвище «Болтай да и только», которое с наслаждением смаковали сначала в Санкт-Петербургских салонах, а потом – в мемуарах и исторических трудах.
Удивительно все-таки! Носи этот выдающийся человек фамилию попроще – хоть бы Балаев – на его долю определенно выпало бы гораздо меньше несправедливых унижений и нападок. Коверкать фамилию и считать это остроумным – типично русская черта, между прочим. Эдакий эталонный признак остроты ума.
Ладно бы – простые солдаты, какой с них спрос. Но даже Лев Толстой («глыба» и «матерый человечище») сморозил удивительную глупость, мимоходом упомянув Барклая де Толли в своей эпопее. Там, где описывается поведение Кутузова после его назначения главнокомандующим, Лев Николаевич через князя Андрея Болконского оправдывает пренебрежение Кутузова к советам окружающих и его рассеянность следующим образом:
«Он понимает, думал Болконский, что есть что-то сильнее и значительнее его воли, — это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение… А главное — это то, что он русский…».
«Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой и был прекрасный министр, но как только она в опасности, нужен свой, родной человек», - объяснял позже Пьеру тот же Болконский, объясняя назначение Кутузова главнокомандующим вместо Барклая де Толли.
То есть пусть будет недалекий, ограниченный, непрофессиональный, но свой, русский – и тогда никакие опасности России не грозят. Таких философских «перлов» по толстовской эпопее разбросано немало, но раз уж принято считать графа Льва Николаевича мудрецом – значит, каждое его слово априори истина в последней инстанции…
Кстати, те рядовые солдаты, которые непосредственно сталкивались с Барклаем де Толли, испытывали к нему неподдельное уважение. Михаил Богданович был противником муштры, проявлял доброе и справедливое отношение к солдатам. Он отличался неприхотливостью в быту, в походе спал под открытым небом и мог обедать на барабане. Вместе с тем в силу своего характера и происхождения был холодноват в общении с подчиненными, чопорен и, как позже подметил генерал А.Ермолов, «лишен дара объяснения».
Зато в боевой обстановке его отличало необычное хладнокровие, которое даже стало солдатской поговоркой: «Погляди на Барклая, и страх не берет». О невозмутимом спокойствии Барклая-де-Толли один из его современников писал так:
«Если бы вся вселенная сокрушилась и грозила подавить его своим падением, то он взирал бы без всякого содрогания на сокрушение мира».
С моей точки зрения, это полностью компенсирует отсутствие «дара объяснения», который вообще дается очень и очень немногим. Но я отвлеклась.
Война разразилась 12 июня 1812 года Генерал-фельдмаршал в это время командовал самой крупной русской 1-й Западной армией. Барклай де Толли сумел без особых потерь отвести ее к Смоленску, где соединился с армией Багратиона. Тем самым он не дал французам уничтожить армию России, но авторитет среди солдат и в обществе утратил практически навсегда. «Бегство», «Позорное бегство», «Предательство» - это еще самые мягкие определения деятельности полководца. Правда, давались они в основном в светских салонах и сугубо штатскими людьми, но…
Но и простые солдаты не понимали, почему давно уже непобедимая русская армия – отступает. А между тем, с точки зрения военного искусства, Барклай де Толли действовал в высшей степени мудро. Но… нет пророка в своем отечестве, особенно если он носит иностранную фамилию.
23 июля 1812 года Барклай де Толли стянул все свои войска под Витебск и планировал дать там Наполеону первое настоящее сражение. Однако… прибыл адъютант от князя Багратиона и передал сообщение о том, что, к сожалению, князь не может пробиться на север через Могилев. После этого Барклай де Толли написал императору:
«Я принужден против собственной воли сего числа оставить Витебск».
Неделю спустя главные силы армии Барклая де Толли соединились в Смоленске и снова стали ждать подхода армии князя Багратиона. Увы… потомку грузинских царей так и не удалось пробиться к Смоленску через буквально катившуюся по России лавину наполеоновских войск. Это произошло лишь неделю спустя, и тогда объединенные армии Барклая де Толли и князя Багратиона предприняли наступление в направлении Рудни. Михаил Богданович, как военный министр, встал во главе соединенных армий. Но относительно благоприятный момент был уже упущен.
Оборонять Смоленск до конца, как на этом настаивало большинство генералов, Барклай де Толли не стал. По его мнению, время для генерального сражения еще не пришло. Русская армия продолжала отступление, изматывая противника в непрерывных столкновениях - вопреки ожиданиям Багратиона и многих других военачальников. Недовольство и возмущение Барклаем-де-Толли усиливались.
Позднее Барклай писал про свои отношения с Багратионом:
«Я должен был льстить его самолюбию и уступать ему в разных случаях против собственного своего удостоверения, дабы произвести с большим успехом важнейшие предприятия».
Льстить Михаил Богданович не умел категорически, интересы дела всегда ставил выше личных интересов, а такое не прощается даже талантливым полководцам: сам Александр Васильевич Суворов в силу тех же особенностей характера немало натерпелся от монархов и царедворцев.
В августе 1812 г. Александр, недовольный отступлением армии, сместил генерал-фельдмаршала с поста главнокомандующего, назначив на его место Кутузова. Не столько по собственной воле, сколько подчиняясь мощнейшему давлению окружения, ибо Михаила Илларионовича, мягко говоря, не любил. Но в письмах к Императору Багратион настаивал на смене командующего, о том же говорили Александру I и многие другие высокопоставленные сановники. Даже сам брат императора, Великий князь Константин Павлович прилюдно заявил:
- Не русская кровь течет в том, кто нами командует. А мы, и больно, должны слушать его.
В самом Великом князе русской крови тоже было, прямо скажем, немного. Конечно, больше, чем в Барклае де Толли, но ненамного.
Характерным примером отношения в российском обществе к Барклаю являются слова в частном письме от 3 (15) сентября 1812 года:
«Барклай, ожидая отставки, поспешил сдать французам всё, что мог, и если бы имел время, то привёл бы Наполеона прямо в Москву. Да простит ему Бог, а мы долго не забудем его измены».
Что ж, русский с ног до головы Кутузов… продолжил то, что до него делал Барклай де Толли, то есть – отступал. Кстати, едва ли не один Михаил Богданович поддержал Кутузова на знаменитом совете в Филях, когда тот предложил оставить Москву.
Во время Бородинского сражения Кутузов поручил Барклаю-де-Толли командовать центром и правым флангом русских войск. В битве у Бородино генерал-фельдмаршал проявил беспредельную храбрость — некоторые даже говорили, что он искал смерти в бою.
«С ледяным хладнокровием, которого не мог растопить и зной битвы, втеснялся он в самые опасные места» - свидетельствовал Ф.Н.Глинка. Под полководцем, надевшим парадную форму и все ордена, было убито 5 лошадей, погибли или бы¬ли ранены все его адъютанты, но сам он остался цел, а подчиненные ему войска отразили мощные атаки французов, проявив стойкость и мужество.
Позже Барклай де Толли напишет Александру I:
«26 августа не сбылось мое пламеннейшее желание: провидение пощадило жизнь, которая меня тяготит».
За Бородино Михаил Богданович был награжден орденом Святого Георгия II степени. Но тягостное ощущение обиды и несправедливости уже невозможно было уничтожить никакими званиями и наградами. Тем паче, что после Бординского сражения, 4 сентября, Барклай де Толли был освобожден от должности военного министра.
Без объяснения причин.
В личном письме жене от 23 сентября (то есть после оставления Москвы) он написал:
«Чем бы дело ни кончилось, я всегда буду убеждён, что я делал всё необходимое для сохранения государства, и если у его величества ещё есть армия, способная угрожать врагу разгромом, то это моя заслуга. После многочисленных кровопролитных сражений, которыми я на каждом шагу задерживал врага и нанёс ему ощутимые потери, я передал армию князю Кутузову, когда он принял командование в таком состоянии, что она могла помериться силами со сколь угодно мощным врагом. Я её передал ему в ту минуту, когда я был исполнен самой твёрдой решимости ожидать на превосходной позиции атаку врага, и я был уверен, что отобью её. …Если в Бородинском сражении армия не была полностью и окончательно разбита — это моя заслуга, и убеждение в этом будет служить мне утешением до последней минуты жизни».
В том же письме Барклай признался о тяжёлой моральной обстановке вокруг себя. У него не сложились отношения с главнокомандующим Кутузовым, человеком совсем другого склада характера и поведения. И вскоре последовало второе публичное оскорбление, последняя капля, переполнившая чашу терпения этого всегда спокойного и рассудительного человека. Светлейший князь Михаил Кутузов передал из армии Барклая де Толли в аръергард под командованием генерала Милорадовича 30000 человек, даже не известив об этом Михаила Богдановича.
Потом Кутузов оправдывался (все-таки!) тем, что это-де генерал Коновницын, совсем замотавшись, забыл передать его распоряжение. Оправдание пригодное для командира роты, ну, полка, но никак не армии. Барклай де Толли немедленно сдал командование и уехал из армии. Его не удерживали, только шипели вслед уже привычное «предатель».
Приехав в Бекгоф, свое имение в Лифляндии, Михаил Богданович заболел и слег в постель. Клевета и злоба сделали то, чего не могли сделать ядра и пули. Одно время врачи всерьез опасались за жизнь Барклая де Толли. Но могучий организм и сила воли позволили ему оправиться от тяжелого удара судьбы. И еще – безоговорочная поддержка жены, которая не отходила от постели супруга, помогая ему восстановить душевный покой.
«Она единственная, пожалуй, понимала меня так, как я сам себя не понимал», - заметил позже Барклай де Толли в набросках к своим так и не написанным мемуарам.
В феврале 1813 года император Александр лично попросил опального генерала вернуться на театр военных действий, поручив командование 3-й армией. За взятие Торна Барклай-де-Толли был награжден орденом святого Александра Невского. После Лютценского сражения его армия присоединилась к главной, которой после смерти Кутузова командовал генерал Витгенштейн. Надо полагать, Россия уже выздоровела настолько, что командование ее армией можно было доверить человеку с нерусской фамилией.
Хотя у Льва Николаевича Толстого нет мудрых размышлений по этому поводу, так что остается только гадать самим.
В сражении под Бауценом (8 - 9 мая) Барклай де Толли умело руководил правым флангом объединенной русско-прусской армии, за что был удостоен ордена святого Александра Невского и - практически одновременно - прусского ордена Черного Орла, пожалованного ему королем Пруссии. Почти беспрецедентный случай для российского боевого офицера.
А после 17 мая Михаил Богданович… сменил Витгенштейна на посту главнокомандующего, чего русское общество предпочло просто не заметить, по-видимому, под благоприятным воздействием победных боевых сводок.
В лейпцигской «битве народов» Барклай де Толли снова проявил свой незаурядный полководческий талант, командовал войсками русского центра и, подвергаясь лично величайшей опасности, распоряжался с обычным хладнокровием и искусством. Он был признан одним из основных победителей наполеоновской армии, за что получил орден святого Георгия 1-й степени и титул графа, а также и высший орден Австрийской империи - командорский крест Марии-Терезии.
Русское общественное мнение хранило молчание – к счастью, на сей раз нейтральное, даже близкое к доброжелательному.
За сражение при Бриенне – уже на территории Франции в начале 1814 года – Барклай де Толли был награжден украшенной лаврами и бриллиантами золотой шпагой «За храбрость». А 30 марта того же года - был произведен в генерал-фельдмаршалы. И на следующий день вместе с императором Александром Первым торжественно вступил во главе русских войск во французскую столицу.
С падением Наполеона и восстановлением власти Бурбонов на французском престоле новый король Людовик ХVIІІ возложил на Барклая де Толли звезду и ленту Почетного Легиона, а король Швеции Карл XIII прислал ему Орден Меча 1-й степени. Такого количества самых высоких в мире наград не был, пожалуй, удостоен еще ни один российский полководец. Но и это оказалось не пределом.
После возвращения в Россию Барклай де Толли был назначен главнокомандующим 1-й армией, расквартированной в Польше. Но уже в апреле 1815 года после бегства Наполеона с острова Эльба и его вступления в Париж Михаил Богданович повел свою армию к Рейну. 18 июня Бонапарт потерпел поражение в сражении при Ватерлоо, вторично отрекся от престола и без боя сдал Париж прусским и английским войскам. Через несколько дней к ним присоединились и русские войска под командованием Барклая де Толли.
По результатам этой блестящей военной кампании Барклай де Толли был награжден английским Орденом Бани 1-й степени, нидерландским Военным орденом Вильгельма 1-й степени и саксонским Военным орденом Святого Генриха 1-й степени.
30 августа 1815 года в одной из французских провинций был проведен генеральный смотр русских войск, в котором участвовало 7 кавалерийских и 11 пехотных дивизий, 3 полка казаков и 540 орудий. Успех смотра, в котором приняло участие 150 тысяч человек, превзошел все ожидания.
После этого Барклай де Толли был возведен в княжеское достоинство Российской империи с формулировкой:
«За оказанные в продолжение минувшей войны с французами неоднократные важные Отечеству услуги, последствием коих было, наконец, заключение мирного трактата в Париже, и за заслуги по устройству войск, двинутых в нынешнем году во Францию, за заведенный в оных порядок, сохранение строжайшей дисциплины в землях иностранных, чем имя российского воина еще более прославлено, и за воинскую исправность, найденную в войске при сделанном у города Вертю смотре».
Год спустя Барклай де Толли был награжден французским орденом Святого Людовика.
После возвращения в Россию Михаил Богданович много сил отдал укреплению русской армии. Барклай де Толли резко и открыто критиковал введение военных поселений. Несмотря на то, что точка зрения Барклая не совпадала с мнением высших сановников, авторитет его у Императора был столь высок, что это не сказалось на его положении. В 1817 году именно он сопровождал Императора в путешествии по стране, предпринятом с инспекционными целями.
Между тем состояние здоровья Фельдмаршала к 1818 году заметно ухудшилось. По совету медиков он, получив Высочайшее разрешение отойти от дел на два года, отправился на лечение на чешские курорты Мариенбад и Карлсбад. Однако поездке этой не суждено было состояться. Проезжая через Восточную Пруссию, неподалеку от Инстербурга, он почувствовал себя плохо. Барклай де Толли скончался на руках у супруги 14 мая 1818 года на пятьдесят седьмом году жизни.
На месте смерти Барклая де Толли прусский король Фридрих Вильгельм III повелел установить памятный обелиск, под которым захоронено сердце великого полководца и выслал почётный караул, который сопровождал траурный кортеж до самой русской границы.
Торжественные похороны Фельдмаршала состоялись в Риге. Весь город был объят трауром. На мостах висели черные полотнища, а в рижских церквях били в колокола. После этого останки Барклая де Толли были перенесены в Бекгоф в Лифляндии, в полутора километрах от нынешнего эстонского населенного пункта Йыгевесте, где находятся и поныне в усыпальнице, построенной его женой, рядом с прахом ранее умершего сына.
Генерал Ермолов, человек прямой и суровый в оценках, оставил такой отзыв о Барклае де Толли, своём непосредственном начальнике:
«Барклая де Толли долгое время невидная служба, скрывая в неизвестности, подчиняла порядку постепенного возвышения, стесняла надежды, смиряла честолюбие. Не принадлежа превосходством дарований к числу людей необыкновенных, он излишне скромно ценил хорошие свои способности и потому не имел к самому себе доверия, могущего открыть пути, от обыкновенного порядка не зависящие… Неловкий у двора, не расположил к себе людей, близких государю; холодностию в обращении не снискал приязни равных, ни приверженности подчиненных…
Барклай де Толли до возвышения в чины имел состояние весьма ограниченное, скорее даже скудное, должен был смирять желания, стеснять потребности. Такое состояние, конечно, не препятствует стремлению души благородной, не погашает ума высокие дарования; но бедность однако же дает способы явить их в приличнейшем виде…
Семейная жизнь его не наполняла всего времени уединения: жена немолода, не обладает прелестями, которые могут долго удерживать в некотором очаровании, все другие чувства покоряя. Дети в младенчестве, хозяйства военный человек не имеет! Свободное время он употребил на полезные занятия, обогатил себя познаниями. По свойствам воздержан во всех отношениях, по состоянию неприхотлив, по привычке без ропота сносит недостатки. Ума образованного, положительного, терпелив в трудах, заботлив о вверенном ему деле; нетверд в намерениях, робок в ответственности; равнодушен в опасности, недоступен страху. Свойств души добрых, не чуждый снисходительности; внимателен к трудам других, но более людей, к нему приближенных… Осторожен в обращении с подчиненными, не допускает свободного и непринужденного их обхождения, принимая его за несоблюдение чинопочитания. Боязлив пред государем, лишен дара объясняться. Боится потерять милости его, недавно пользуясь ими, свыше ожидания воспользовавшись.
Словом, Барклай де Толли имел недостатки, с большею частию людей неразлучные, достоинства же и способности, украшающие в настоящее время весьма немногих из знаменитейших наших генералов».
Пушкин также оставил весьма красноречивые строчки в ненаписанной 10-й главе «Евгения Онегина»:
«Гроза двенадцатого года
Настала — кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский бог?»
В декабре 1837 года памятник Михаилу Богдановичу Барклаю-де-Толли был установлен в Санкт-Петербурге перед Казанским собором, а в 1849 году – в городе Тарту.
Перед Казанским собором стоит и памятник Михаилу Илларионовичу Кутузову. Оба монумента работы скульптора Б. И. Орловского. Посетив мастерскую скульптора в марте 1836, Пушкин увидел изваяния обоих полководцев и ещё раз высказал свой взгляд на их роль в Отечественной войне выразительной строчкой стихотворения «Художнику»:
«Здесь зачинатель Барклай, а здесь совершитель Кутузов».
Но еще до этого, в 1835 году Пушкин написал стихотворение «Полководец», посвященное памяти Барклая де Толли.
«У русского царя в чертогах есть палата:
Она не золотом, не бархатом богата;
Не в ней алмаз венца хранится за стеклом;
Но сверху донизу, во всю длину, кругом,
Своею кистию свободной и широкой
Ее разрисовал художник быстроокой.
Тут нет ни сельских нимф, ни девственных мадонн,
Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жен,
Ни плясок, ни охот, - а все плащи, да шпаги,
Да лица, полные воинственной отваги.
Толпою тесною художник поместил
Сюда начальников народных наших сил,
Покрытых славою чудесного похода
И вечной памятью двенадцатого года.
Нередко медленно меж ими я брожу
И на знакомые их образы гляжу,
И, мнится, слышу их воинственные клики.
Из них уж многих нет; другие, коих лики
Еще так молоды на ярком полотне,
Уже состарились и никнут в тишине
Главою лавровой...
Но в сей толпе суровой
Один меня влечет всех больше. С думой новой
Всегда остановлюсь пред ним - и не свожу
С него моих очей. Чем долее гляжу,
Тем более томим я грустию тяжелой.
Он писан во весь рост. Чело, как череп голый,
Высоко лоснится, и, мнится, залегла
Там грусть великая. Кругом - густая мгла;
За ним - военный стан. Спокойный и угрюмый,
Он, кажется, глядит с презрительною думой.
Свою ли точно мысль художник обнажил,
Когда он таковым его изобразил,
Или невольное то было вдохновенье, -
Но Доу дал ему такое выраженье.
О вождь несчастливый! Суров был жребий твой:
Все в жертву ты принес земле тебе чужой.
Непроницаемый для взгляда черни дикой,
В молчанье шел один ты с мыслию великой,
И, в имени твоем звук чуждый невзлюбя,
Своими криками преследуя тебя,
Народ, таинственно спасаемый тобою,
Ругался над твоей священной сединою.
И тот, чей острый ум тебя и постигал,
В угоду им тебя лукаво порицал...
И долго, укреплен могущим убежденьем,
Ты был неколебим пред общим заблужденьем;
И на полупути был должен наконец
Безмолвно уступить и лавровый венец,
И власть, и замысел, обдуманный глубоко, -
И в полковых рядах сокрыться одиноко.
Там, устарелый вождь, как ратник молодой,
Свинца веселый свист заслышавший впервой,
Бросался ты в огонь, ища желанной смерти, -
Вотще! –
Преемник твой стяжал успех, сокрытый
В главе твоей. — А ты, непризнанный, забытый
Виновник торжества, почил — и в смертный час
С презреньем, может быть, воспоминал о нас!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
О люди! жалкий род, достойный слез и смеха!
Жрецы минутного, поклонники успеха!
Как часто мимо вас проходит человек,
Над кем ругается слепой и буйный век,
Но чей высокий лик в грядущем поколенье
Поэта приведет в восторг и в умиленье!»
Стихотворение вызвало… шквал уничижительной критики. Даже мертвый Барклай де Толли был неугоден «просвещенной публике». Особенное негодование вызвали выделенные мною строки, которые даже не пропустила цензура – по настоятельной «просьбе» родственников тоже уже покойного Кутузова. Им поэт ответил статьей «Объяснение» в журнале «Современник» (№4.1836 года):
«Одно стихотворение, напечатанное в моем журнале, навлекло на меня обвинение, в котором долгом полагаю оправдаться. Это стихотворение заключает в себе несколько грустных размышлений о заслуженном полководце, который в великий 1812 год прошел первую половину поприща и взял на свою долю все невзгоды отступления, всю ответственность за неизбежные уроны, предоставя своему бессмертному преемнику славу отпора, побед и полного торжества. Я не мог подумать, чтобы тут можно было увидеть намерение оскорбить чувство народной гордости и старание унизить священную славу Кутузова; однако ж меня в том обвинили.
Слава Кутузова неразрывно соединена со славою России, с памятью о величайшем событии новейшей истории. Его титло: спаситель России; его памятник: скала святой Елены! Имя его не только священно для нас, но не должны ли мы еще радоваться, мы, русские, что оно звучит русским звуком?
И мог ли Барклай-де-Толли совершить им начатое поприще? Мог ли он остановиться и предложить сражение у курганов Бородина? Мог ли он после ужасной битвы, где равен был неравный спор, отдать Москву Наполеону и стать в бездействии на равнинах Тарутинских? Нет! (Не говорю уже о превосходстве военного гения.) Один Кутузов мог предложить Бородинское сражение; один Кутузов мог отдать Москву неприятелю, один Кутузов мог оставаться в этом мудром деятельном бездействии, усыпляя Наполеона на пожарище Москвы и выжидая роковой минуты: ибо Кутузов один облечен был в народную доверенность, которую так чудно он оправдал!
Неужели должны мы быть неблагодарны к заслугам Барклая-де-Толли, потому что Кутузов велик? Ужели, после двадцатипятилетнего безмолвия, поэзии не позволено произнести его имени с участием и умилением? Вы упрекаете стихотворца в несправедливости его жалоб; вы говорите, что заслуги Барклая были признаны, оценены, награждены. Так, но кем и когда?..
Конечно, не народом и не в 1812 году. Минута, когда Барклай принужден был уступить начальство над войсками, была радостна для России, но тем не менее тяжела для его стоического сердца. Его отступление, которое ныне является ясным и необходимым действием, казалось вовсе не таковым: не только роптал народ ожесточенный и негодующий, но даже опытные воины горько упрекали его и почти в глаза называли изменником. Барклай, не внушающий доверенности войску, ему подвластному, окруженный враждою, язвимый злоречием, но убежденный в самого себя, молча идущий к сокровенной цели и уступающий власть, не успев оправдать себя перед глазами России, останется навсегда в истории высоко поэтическим лицом.
Слава Кутузова не имеет нужды в похвале чьей бы то ни было, а мнение стихотворца не может ни возвысить, ни унизить того, кто низложил Наполеона и вознес Россию на ту степень, на которой она явилась в 1813 году. Но не могу не огорчиться, когда в смиренной хвале моей вождю, забытому Жуковским, соотечественники мои могли подозревать низкую и преступную сатиру — на того, кто некогда внушил мне следующие стихи, конечно недостойные великой тени, но искренние и излиянные из души».
Памятник Барклаю де Толли был открыт в 1913 году в Риге, еще один - в Черняховске, Калининградской области уже в 2007 году. Не забыт. Но, по-видимому, навсегда заслонен одиозной фигурой Кутузова и других менее значительных военных, внесших свою лепту в победу над Наполеоном.
Флер двусмысленной несправедливости тянулся за ним весь XIX век. В XX он стал уже не дымкой, а чем-то гораздо более явственным – практически полным забвением, с формальным упоминанием скороговоркой. Профессиональные историки верно оценивали действия Барклая. Но кто их читал и читает?
Люди со времен Пушкина мало изменились. К тому же поэт ошибся: и грядущие поколения не пришли «в восторг и умиление» от «высокого лика» Барклая де Толли.
Может быть нужно еще подождать?
Портрет кисти Дж.Доу
На эту же тему рекомендую прочесть:http://www.stihi.ru/2010/01/17/7797