Не было в моей жизни случая, чтобы я милостыню кому подал. Не потому что моя личность против нуждающихся, убогих и прочего сброда, а потому как являюсь носителем определенных принципов. А именно – не люблю, когда меня надувают. Все эти жулики с перекошенными от якобы горя физиономиями, зарабатывают поболее меня и питаются неплохо. И даже колбасой, чего сам не могу себе позволить. Путный человек, как бы ему не приспичило, ни за что не выйдет на площадь, шапку не протянет. Совесть не позволит, гордость и воспитание. А даже если и выйдет, то не простоит пяти минут, потому как отвешают ему по полной крышующие товарищи или сотрудники правопорядка, что собственно является одним и тем же.
Короче говоря – не подаю никогда и ни при каких обстоятельствах, какой бы жалостливой ни была рожа или записочка у просящего. А тут чёрт дернул. Аж самому за себя стыдно сделалось. Полез в карман, да и кинул старухе десятку. Пожалел тут же. Хотел уже вернуться, забрать, мол, простите, нечаянно выпала. Да бабка ловким движением успела схоронить бумажку за пазухой. Я остановился, глянул на пустую алюминиевую тарелку. Оно можно конечно подождать покуда еще какой-нибудь дурак чирик бросит, да перехватить бумажку пока старуха кресты в воздухе вышивает. А только вдруг заметит, лай поднимет, остыжусь на всю улицу. Сердце сжалось до невозможности, хоть плачь. Да ничего не поделаешь, не в драку же лезть с древними мощами. Только подумал, вот, мол, шельма, как меня одурачила. И собрался было идти дальше своим маршрутом, но замер, глядя на сгорбленную, не переставая рисующую крест у своей морды старуху. Больно знакомым показался мне её фоторобот. Как будто видел его не единожды, а очень даже часто, чаще, чем хотелось бы. Даже передернуло от неприязни. Я к ней под платок стараюсь заглянуть от возникшего любопытства, а она его будто поправляет, только на глаза всё больше стягивая. И крестится не переставая. Как рука не устает от такой работы?
Тогда я к ней поближе подхожу, наклоняюсь даже, чтобы рожу рассмотреть. А старуха лбом упала на асфальт и будто молится. Ладно, думаю, подожду, пусть пошепчет. Прислонился к столбу, ожидаю. А она зыркнет на меня и опять на лоб падает. Стою так пять минут, десять, а она всё молится. Вот же боголюбивая какая, сволочь. Минут через двадцать мне до коликов в горле надоело смотреть на её поднятый кверху зад. И ей видимо тоже не сподручно прибывать в неловкой позе. Ерзать принялась, колени потирать. А только не сдаётся, лоб от земли не отрывает.
Понял я, что не поднимется старая пока я не уйду и демонстративно звучно делаю несколько шагов прочь. Тут бабка резко обрывает свою шептальню, и чувствую, смотрит мне вслед. Поворачиваюсь резко и вижу, как старуха вновь припадает к земле, да так неловко, что со всего маху лбом об асфальт бьется. Бьется, значит и терпит, вида не показывает, не подскакивает, не рыдает, шишку не растирает. Плюнул я тогда со всей злостью и громко, чтобы ведьма эта услышала, крикнул, глядя в толпу:
- Товарищ, полицейский, будьте любезны подойти на минуту!
От этих слов бабка выпрямилась, мигом подскочила на ноги, миску с мелочью в сумку тряпичную сунула. Подлетаю я к ней и за локоть хватаю.
- Ага, - говорю, - мошенница, попалась!
В рожу-то ей глянул и дернулся, как после разряда электрического. Стоит предо мной соседкина личность, зубы стиснула и глазками хлопает. Что же это делается, граждане-товарищи!? На площадке с ней одной живём, ругаемся постоянно из-за какашек под моей дверью. У неё, видите ли, собачки дорогие, йорки что ли называются. Так вот эти сучьи дети часто не доносят свои нужды до улицы, а прямиком под моей дверью и гадят. Бабка мало того, что не убирает, так ещё и отнекивается, не признает, что её дурные собаки вредоносят. Собачек она этих на продажу разводит и имеет с этого не худой доходец.
Я как представил, что собственной рукой собственную десятку отдал этой проходимке, тут же перед глазами и помутнело.
- Ты чего это собачья мать, побираешься?! – заревел я. А она волчком закрутилась, ручками задёргала, вырваться пытается. И молчит, только зубами поскрипывает. А меня от возмущения расперло дальше некуда, уж думал, порешу её одним щелчком. Стали мы с ней непонятные движения выписывать, она высвобождаться от моей хватки, я, стараясь не упустить проходимку.
- А ну гони червонец обратно! – не на шутку вскипел я.
- Пусти! – шипит она и дулю мне в нос пихает.
Схватил я её тогда за глотку и даже приподнял от земли малость. Тряханул легонько, у неё деньги-то из запазухи и посыпались. Рублей четыреста если подсчитать точно набралось бы. Но я человек не дрянь, поднял свою мятую, потертую десятку, в карман поглубже сунул и зашагал прочь.
Не подаю никогда я милостыню. Даже если человек путный просит. Не разберешь их – путный он или облопошник последний. А я, знаете ли, сам колбасы не ем, в пальто залатанном хожу четвёртый сезон. Не подаю и точка. Принципы у меня.