Часть 6. Последние годы Московского царства

ЧАСТЬ 6.     ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ  МОСКОВСКОГО ЦАРСТВА.

Глава 1.      ЗАТИШЬЕ НА ШЕСТЬ ЛЕТ (1689-1695).
После свержения царевны Софьи, в первые годы своего правления (до 1695 года), Петр  мало уделял внимание  текущим государственным делам, он был увлечен свой игрой в солдатики, разворачивая нешуточные бои потешных  войск на землях около села Преображенского.   В летописях не осталось записей относительно влияния матери Петра на государственные дела, хотя в исторических книгах время с 1689 до 1694 (до ее кончины) считается периодом ее правления. В документах обнаружены записи лишь о небольшом числе событий, на ход которых повлияла царица. Когда было решено женить семнадцатилетнего Петра, воспитатель Петра князь Б.А. Голицын наметил в жены государю свою родственницу - княжну Трубецкую, но  выступил  против боярин Тихон  Никитич Стрешнев. Петр часто называл Стрешнева «отцом» не только во время разговора, но и в письмах. Стрешнев, опасаясь, что после женитьбы на княжне Трубецкой его влияние на царя резко упадет, посоветовал матери государя остановить выбор на Евдокии Федоровне, дочери окольничего Лопухина. Петр впоследствии иногда упрекал Тихона Никитича за сделанный им выбор. Тем не менее, это обстоятельство не повлияло на ува¬жение, которое испытывал царь к Стрешневу, славившемуся своей честностью и верностью. Мать царя поддержала кандидатуру Лопухиной, и 27 января 1689 года  Петр был с ней обвенчан.
После кончины патриарха Иоакима (1690) Петр предложил избрать в патриархи псковского митрополита Маркелла, а Наталья  Кирилловна и некоторые духовные лица, опасаясь учености и веротерпимости Маркелла, настаивали на избрании казанского митрополита Адриана. По словам генерала Гордона, они полагали, что Маркелл, став патриархом, будет покровительствовать католикам и другим иноверцам. Царица настояла на своем, и  Адриан был избран в патриархи.
Мрачные мысли, связанные с заговорами против ее сына-царя и навеянные историческими фактами, направляли и концентрировали усилия царицы на «Петрушу», о здоровье которого она постоянно беспокоилась. Хотя и была она царицей, но оставалась любящей матерью, и для нее воспитание сына было главной и первоочередной задачей. Озабоченная влиянием  иноземцев на юного Петрушу она поспешила его женить, надеясь, что он остепениться и  увлеченный государственными делами забудет о своих детских забавах и играх с потешными войсками. Став царицей, она активно поддерживала все нововведения правительства Артамона Матвеева и сама была проводницей их. Однако частые посещения юного Петра Немецкой слободы пугали ее, она боялась, что иноземцы своими «дурными» нравами испортят  мальчика, и поэтому стала выступать вообще против иностранцев.
По  настоянию патриарха Иоакима, который  выступал против влияния иноверцев на православных и против   строительства протестантских церквей в Немецкой слободе, и с согласия Наталии Кирилловны  был издан указ, запрещавший въезд в Московию иностранцев без особого царского разрешения. Николай Герасимович Устрялов, историк, профессор Санкт-Петербургского университета, академик, утверждал, что «есть повод думать, что сама царица Наталия Кирилловна не очень благоволила к иноземцам». В день своих именин царица, по существовавшему обычаю, приглашала к себе бояр, стрелецких полковников, гостей и купцов и жаловала их из собственных рук  чаркой вина,  но генералов и полковников иноземных она не удостаивала этой чести и не впускала в свои хоромы.
Князь Борис Иванович Куракин, женатый с 1691 года на Ксении Федоровне Лопухиной и являвшийся свояком Петра, нелицеприятно отзывался о своей родственнице царице Наталье Кирилловне: «Сия принцесса доброго темпераменту, добродетельного, токмо не была ни прилежная и не искусная в делах, и ума легкого. Того ради вручила правления всего государства брату своему, боярину Льву Кирилловичу... Правление оной царицы Натальи Кирилловны было весьма непорядочное и недовольное народу и обидимое. И в то время началось неправое правление от судей, и мздоимство великое, и кража государственная, которое доныне продолжается с умножением, и вывесть сию язву трудно».
Летописцы ничего не сообщили о деяниях царицы, вероятнее всего она не была правительницей, а оставалась, прежде всего, матерью будущего императора России. Реально страной управляли  Лев Кириллович Нарышкин, (младший брат матери), князь Борис Алексеевич Голицын, князь Петр Иванович Прозоровский  и боярин Тихон Никитич Стрешнев, из семьи дальних родственников жены царя Михаила Федоровича, царицы Евдокии Лукьяновны.  В 1676 году царь Алексей Михайлович, перед своей кончиной, определил их «приставниками» (дядьками) к царевичу Петру Алексеевичу, повелев им охранять царевича, «яко зеницу ока», а царю Феодору Алексеевичу завещал никогда не отлучать от него этих «приставников». Стрешнев заботился об одежде маленького царевича, заказывал для него игрушки, посылал от его имени по монастырям деньги на молебны и раздачу милостыни. Тихон Никитич сопровождал юного Петра в его паломничестве в Соловецкий монастырь.
При создании нового правительства в 1690 году Лев Кириллович Нарышкин  был назначен начальником Посольского Приказа, которым управлял до 1702 года. Лев Кириллович не любил утруждать себя делами государства, фактически управлял внешними делами опытный дипломат, думный дьяк Емельян Украинцев. Боярин Тихон Никитич Стрешнев возглавил высший орган военного управления государства – Разрядный приказ. Князь Петр Иванович  Прозоровский, заслуживший своей службой «дядькой» полное доверие царя, возглавил важнейшие финансовые приказы Большой Казны и Большого Прихода. Третий дядька князь Борис Алексеевич Голицын с приходом к власти Петра впал в немилость. Вина князя Б. А. Голицына заключалась в том, что он ходатайствовал за князя Василия Васильевича Голицына, который пытался отстранить царя Петра от власти, пытаясь осуществить венчание царевны Софии на престол, (в  ходе следствия было доказано, что князь В. В. Голицын пытался получить от вселенских патриархов грамоту на венчание царевны).  Заступничество его не прошло даром. Он был в 1689 году «удален в деревню по приискам Нарышкиных». Однако опала эта продолжалась не долго. «Петр убедил князя Бориса Алексеевича вернуться в Москву, встретил его с распростертыми объятиями и пожаловал боярством. Это было уже в следующем 1690 году». Князь получил пост «судьи» (начальника) приказа Казанского Дворца.

Правительство существовало, но о его действиях не осталось никаких следов в документах: не принимались новые важные законы, не проводились реформы, не подписывались мирные договоры. Священная лига подталкивала Москву на новые походы против турок, но правительство, ссылаясь на неготовность войск, отказывалось. Но зато в истории города Москвы  этот период отмечается, как расцвет строительства подмосковных поместий. 
Владения Льва Кирилловича Нарышкина простирались от Дорогомилова до Архангельского вдоль по Москве реке, исключая село Крылатское и деревню Татарово, которые находились на дворцовых землях. Лев Кириллович перестроил в кирпиче церковь Покрова в Филях (1690–1693),  придав ей многоярусную форму в стиле московского барокко. Старая деревянная церковь Покрова была построена ещё боярином Мстиславским в XVI веке.  Новая церковь отличалась богатым убранством. Здесь были собраны иконы в окладах, украшенных золотом, серебром, драгоценными камнями. Хранились в церкви рукодельные, вышитые царицей Натальей Кирилловной полотенца и другие уникальные предметы. Недалеко от церкви  были выстроены боярский дом, конный двор, посажен фруктовый сад. Крестьян Нарышкин перевел на Можайскую дорогу и образовал здесь  новую деревню Фили.
 
В этом же  стиле около 1691 года им была выстроена и ныне существующая церковь Знамения иконы Божией матери в своей усадьбе (Романов переулок 2). По этим церквям теперь изучают особенности «нарышкинского» стиля: живописного, декоративного, пышного, с богатой отделкой и скульптурой.
 Тихон Никитич Стрешнев обустраивал свою подмосковную усадьбу возле села Узкое (Ясенево). В середине 1690-х годов взамен прежней деревянной церкви здесь был возведен сохранившийся и поныне каменный храм Казанской иконы Божьей матери. Его здание, построенное в стиле барокко, является одним из лучших храмовых сооружений. Пятиглавая церковь в плане представляет собой крест. Четыре купола, ориентированные по сторонам света, возвышаются над плавными полукружиями кирпичных побеленных стен. Центральный золоченый купол придает особую стройность силуэту церкви.  И сейчас, три века спустя, Казанская церковь иконы Божьей матери в усадьбе Узкое возносится над Москвою.

В конце XVII века в пожалованном Борису Алексеевичу Голицыну имении в Дубровицах развернулось большое строительство. В 1690 года князь заложил здесь необыкновенно красивый храм на высоком берегу мыса, образованного слиянием рек Десны и Пахры, истинный архитектурный шедевр. Столпообразное белокаменное здание, выполненное в стиле барокко, поднято на высокий цоколь и окружено открытой галереей. Изящная восьмигранная башня церкви увенчана золоченой металлической короной. Фасады храма богато украшены скульптурами святых и ангелов, цветочным и растительным орнаментом. Внутренне убранство церкви богато украшено резьбой по камню и  скульптурой. В строительстве участвовали  итальянские мастера, выписанные князем Голицыным специально для этой цели.
В Марфино, в своей второй усадьбе,  Б.А. Голицын возвел  новые хоромы и разбил здесь парк на «французский манир». В 1694 году князю Б.А. Голицыну была пожалована Петром I усадьба в Вяземах «за спасение во время стрелецкого бунта». Несмотря на то, что князь бывал здесь редко, считая своим главным имением Дубровицы. Борис Алексеевич приложил немало усилий к возрождению Больших Вязем. Он восстановил разоренный Троицкий храм, переосвятил церковь в Преображенскую, заново отстроил дворец.
Глава 2.            ОТРОЧЕСТВО И ЮНОСТЬ  ЦАРЯ  ПЕТРА.
  Царь Алексей Михайлович, желая придать играм маленького Петра правильный характер, собрал для него целый полк «ребяток», обмундировав его  в мундиры, и назвал «Петров полк», командиром которого был назначен царевич. Для обучения полка иноземному строю был назначен шотландец Менезиус, который содействовал также устройству при дворе царя «комедийной хоромины» для театральных представлений. Петра начали учить с пяти лет. Старший брат Петра, Федор Алексеевич, не раз говорил царице Наталье: «Пора, государыня, учить крестника». Маленький Петр по натуре  не мог высидеть спокойно ни минуты, не  был  способен сделать над собой усилие и посидеть на месте достаточно долго, чтобы нарисовать картинку или выслушать короткую историю. В четыре, пять, семь лет Петр любил что–то разбить, сломать, бросить на землю. Обожал, например, бить посуду, и если не позволяли - истерически бился, визжал, колотился об землю и об руки державших его людей. Понимая, какие возникнут трудности с обучением, царица просила кума найти учителя кроткого, смиренного. Выбор пал на смиренного, в грамоте и писании искусного Никиту Моисеевича Зотова, подьячего из приказа Большого прихода. По словам Котошихина, для обучения царских детей выби¬рали «учительных людей тихих и не¬бражников» из подьячих.  Зотов прошел с Петром азбуку, Часослов, Псалтырь, даже Евангелие и Апостол. Пению Петра научил помощник Зотова,  Афанасий Нестеров. Обучение письму шло позже чтения, писать  Петр научился в семь лет, но правописанием не занимались, и почерк его  оставался неразборчивым. Обучен грамоте Петр был плохо, писал слова по принципу, «как слышится, так и пишется», не разделяя слова, ставя твердый знак между двумя согласны¬ми - «всегъда», «сътрелять», «възяф».
         Когда ребенку надоедало писать, Зотов доставал  книжки с кар¬тинами, а также «потешные фряж¬ские или немецкие листы», и на каждую картинку у него был заготовлен поучительный рассказ, Петр с удовольствием его слушал. Узнав об этом, царица Наталья Кирилловна приказала выдать Зотову рукописи с рисунка¬ми из дворцовой библиотеки и  мастерам Ору¬жейной палаты сделать несколько новых ил¬люстраций. У Петра собралась коллекция «потешных тетрадей», в которых были изображены золо¬том и красками города, здания, ко¬рабли, солдаты, оружие, сражения и «истории лицевые с прописями», (иллюстрированные повести и сказ¬ки с текстами). Когда исполнилось Петру десять лет, его начальное обучение прерва¬лось. Царь Федор умер, и Петр, избранный ца¬рем, стал свидетелем казни его близких родственников. Петр настолько сильно был напуган стрелецким бунтом, что у него появились и остались на всю жизнь конвульсивные движения головы и лица. Царица-вдова, опасаясь заговоров, покинула Кремль вместе с детьми и поселилась в более безопасном месте, в селе Преображенском. Здесь царица, по словам князя                Б.И. Куракина, «жила тем, что дано было из рук царевны Софии», постоянно нуждаясь во всем, и тайком принимала денеж¬ную помощь от патриарха Троицкого монастыря и Ростовского митрополита.

Образование Петра продолжалось на дворе, в играх вместе с «ребятками».  По дворцовым записям видно, что со временем игры приобретали все более серьезный характер, напоминая настоящие баталии. Из Кремля по  требованию юного царя привозили в село то свинец, то порох, то бердыши, то пис¬толи, то полковые знамена. Петр быстро освоил приемы верховой езды, и на лошади объезжал окрестные села, совершал и дальние прогулки до Троице-Сергиевой лавры и до монастыря Саввы Сторожевского под Звенигородом. После смерти царя Алексея Михайловича остались без работы 200 человек сокольников и кречетников и свыше 600 человек - конюхов, стремянных, задворных, стряпчих, стадных. Так как больным царю Федору и царю Иоанну было трудно выезжать из дворца, то все эти люди перешли в распоряжение  Петра. Из них он образовал две роты, которые потом разрослись до двух батальонов, по 300 человек в каждом. За свою службу потешные  получали жалованье. В потешном полку Петр  был не государем, а простым солдатом, учившимся наравне с прочими военному делу. Петр дни и ночи проводил со своими солдатами. Набор потешных производился официальным порядком по приказу царевны. Так, например, в 1686 году Конюшенному приказу было велено выслать к Петру в село Преображенское семь придворных конюхов для записи в потешные пушкари. В числе этих потешных был Александр Данилович Меншиков, сын придворного конюха, «породы самой низкой, ниже шляхетства». Потом в потешные стала поступать и знатная молодежь. В 1687 году с толпой конюхов поступили Ив. Ив. Бутурлин и князь М.М. Голицын, будущий фельдмаршал, который за малолетством записался в «барабанную науку», как гласит дворцовая запись. Из дневника шотландца полковника Гордона узнаем, что в 1688 году Петр через нарочного потребовал, чтобы он (Гордон) прислал ему из своего полка 5 флейтщиков и столько же барабанщиков. Василий Васильевич Голицын был крайне недоволен тем, что эти люди были отправлены к царю без его ведома. Вскоре Петр вновь потребовал еще несколько барабанщиков, и Гордон, одев пять человек в голландское платье, отправил их к царю.  9-го октября 1688 года он, осматривая свой полк в слободе, выбрал «для обучения» в полку Петрова 20 флейтщиков и 30 маленьких барабанщиков.  13-го ноября забрали  всех барабанщиков Гордона к царю Петру, и кроме того были взяты 10 человек  в конюхи. В  борьбу партий в Кремле Гордон  не вмешивался, но склонялся на сторону  юного Петра.
Выросший вне придворного этикета Петр объединял в одну роту простолюдинов и отпрысков аристократических семей. Впоследствии именно эти люди сформировали круг преданных Петру соратников. Для своего полка Петр построил в Преображенском потешный двор, потешную съезжую избу для управления командой, потешную конюшню, забрал из Конюшенного приказа упряжь под свою артиллерию. Петр одел потешных в темно-зеленый мундир, дал полное солдатское вооружение, назначил штаб-офицеров, обер-офицеров и унтер-офицеров из своих комнатных людей. Все солдаты обучались ежедневно в окрестностях села Преображенского, при этом создавались условия  близкие к боевым. На реке Яузе была построена потешная крепость («фортеция»), городок Пресбурх, который осаждали  с мортирами и брали штурмом.
В 1684 году иноземный мастер Зоммер продемонстрировал Петру  стрельбу гранатами и обучил его. Своего нового  учителя Петр осыпал наградами. Об оказанных почестях Симону Зоммеру стало известно в  Немецкой слободе - в село Преображенское потянулись иностранцы. Князь Долгорукий привез из Франции по просьбе Петра инструмент  («астролябию»), которым «можно было брать дистанции или расстояния, не доходя до того места» Пытаясь разобраться, как прибор работает, Петр пригласил немца, а тот, не зная как обращаться с ним, привез голландца Тиммермана. Под его руководством Петр учил арифметику, геометрию, артиллерию и фортификацию. Дошедшие до нас тетради Петра с задачами, им решенными, и объяснениями, написанными его же рукой, показывают, что сам учитель был не бойкий математик: в тетрадях встречаются задачи, им самим решенные, и в задачах на умножение Тиммерман не раз делал ошибки. Не вдаваясь в теорию, Петр быстро овладел приемами решения задач по  арифметике, умел вычислять полет пушечного ядра, овладел прибором по измерению расстояний, изучил строение крепостей и фортификаций.
Осматривая в селе Измайлове амбары деда Никиты Ивановича Романова, Петр нашел завалявшийся английский бот. Тиммерман вызвал из Немецкой слободы понимающего в морском деле человека, англичанина Бранта. Ботик скоро был спущен на воды реки Яузы и начал плавать. Ботик задевал дном песок или упирался носом в берега, поэтому его перенесли на Просяной пруд, который оказался также тесен.  Петру посоветовали испытать ботик на большом озере под Переяславлем, куда в 1688 году Петр и перевез свой ботик. Возвратившись с Плещеева озера, Петр убедил мать разрешить ему приступить к постройке там судов. В Переяславль отправились корабельные мастера голландцы Брант и Корт. Постройка производилась на берегу Трубежа, близ церкви Знамения. Петр был увлечен  судостроением, и даже после женитьбы в июне 1689 года снова отправился  в Переяславль.

В Кремле Петр появлялся  лишь для участия в официальных церемониях,  потехи молодого царя считали в царском  дворце сумасбродными дурачествами, а  сама мать Наталья Кирилловна не видела в них ничего, кроме забавы пылкого отрока, и думала остепенить его женитьбою. Мать надеялась, что молодой человек, женившись, начнет вести ту жизнь, которая считалась приличною для царя и важных особ. Но Петр вскоре после женитьбы, как только начали вскрываться реки, поскакал в Переяславль и там занялся постройкою судов. Профессор Ключевский говорит, что в десять лет «кровавые события вытолкнули Петра из Кремля, сбили его с привычной колеи древнерусской жизни, связали для него старый житейский порядок с самыми горьким и воспоминаниями и дурными чувствами, рано оставили его одного с военными игрушками и зотовскими картинками. Во что он играл в кремлевской своей детской, это теперь он разыгрывал на дворах и в рощах села Преображенского уже не с заморскими куклами, а с живыми людьми и с настоящими пушками, без плана и руководства, окруженный своими спальниками и конюхами. И так продолжалось до 17 лет. Он оторвался от понятий, преданий Кремлевского дворца, которые составляли политическое миросозерцание старорусского царя, его государственную науку, а новых на их места не являлось, взять их было негде, и выработать было не из чего. Обучение, начатое с зотовской указкой и рано прерванное по обстоятельствам, потом возобновилось, но уже под другим руководством и в ином направлении. Старшие братья Петра переходили от подьячих, обучавших их церковной грамоте, к воспитателю, который кое-как все же знакомил воспитанников с политическими и нравственными понятиями, шедшими далее обычного московского кругозора, говорил им о гражданстве, о правлении, о государе и его обязанностях к подданным. Петру не досталось такого учителя: место Симеона Полоцкого или Ртищева занял голландский мастер со своими математическими и военными науками, с выучкой столь же мастеровой, технической, как зотовская, только с другим содержанием. Прежде, при Зотове, была занята преимущественно память, теперь вовлечены были в занятия еще глаз, сноровка, сообразительность; разум, сердце оставались праздными по-прежнему. Понятия и наклонности Петра получали крайне одностороннее направление».
Действительно. Петр не имел привычки разбираться в сущности явления, для него было главным действие, результат и средства, которыми надо овладевать, чтобы достичь цели. Никто никогда не видел его читающим серьезную книгу (даже позже по своему любимому морскому делу) или пытающимся вникнуть в тонкости юриспруденции, богословия или литературы. Все сложное просто не привлекало его внимания, и времени и сил на это он не тратил. Петр никогда не гулял один, его не заставали погруженным в размышления (исключение — последние два–три года жизни, когда Петр впал в страшную депрессию). Он  никогда не бывал один в церкви, не молился затаенно «своему». Петр  не проявлял никакого устойчивого отношения к наукам и искусствам; все его «ученые познания» бессистемны и совершенно далеки от серьезного понимания сути явлений, как в государственном управлении, так и во всех других областях, включая  культуру или науку. В его интересе  ко всему новому проявлялось его юношеское любопытство. Освоение методов использования нового было своего рода развлечением, желания выяснить и понять  суть явления у него никогда не возникало. Так же обстояло дело и со знанием языков. Петр мог довольно свободно объясняться по–немецки и по–голландски, понимал французскую речь, но  был чудовищно неграмотен на всех языках. Активно общаясь с немцами или с иностранцами, которые жили в среде немцев Петр постоянно смешивал русский язык с немецким и голландским. В письмах к Меншикову Петр часто писал русскими буквами такие немецкие фразы, как «Мейне либсте камарат» или «мейн бест фринт» (смешав, кстати, в одной фразе немецкий с голландским), а архангельского воеводу Ф.М. Апраксина именовал «Min Her Geuvemeur Archangel», ухитрившись  перемешать немецкий с французским.
 Он по натуре был организатор, полководец. На поле боя он видел своих врагов и своих соратников, готовых сложить за общее дело голову, и этот подход: здесь - белое, а здесь – черное, он в дальнейшем внедрял во все стороны, как своей личной жизни, так и государственной. Все хитросплетения, тонкости политической игры и сложности человеческих отношений были для него неким ненужным балластом. И поступал он, рубя с плеча, одаривая одних и рубя головы другим.
В 90-х годах XVII века важнейшую роль в становлении Петра сыграло знакомство его со швейцарцем  Францем Лефортом. Когда произошла эта встреча, спорят историки.  Мемуарист Ф. Вильбуа считал, что они познакомились  непосредственно после первого стрелецкого бунта 1682 года. По его мнению, это Лефорт «под предлогом развлечения царя невинными играми собрал вокруг молодого государя иностранных офицеров в количестве достаточном, чтобы создать роту... Рота эта выросла до батальона, потом до двух, трех и четырех... В течение семи или восьми лет эти войска, созданные по иностранному образцу, выросли до 12 тысяч человек». Такой же точки зрения придерживается Ю. Мороз, отметивший, что Лефорт был главным наставником Петра, когда во время правления Софьи в 1682–1689 гг. царевич жил с матерью в Преображенском и командовал «потешными людьми». По другим данным, Лефорт стал известен Петру в 1687 году, когда он пригласил женевца обучать иностранному строю два своих полка – Преображенский и Семеновский. Из дневника генерал-лейтенанта Патрика Гордона следует, что  после посещения царем дома Гордона в Немецкой слободе 17 сентября 1688 года, он стал консультантом юного царя в артиллерии, фортификации и иных военных науках. Позже шотландец  приступил к  обучению преображенцев и семеновцев, составлял планы крепостей и руководил фортификационными работами.   Гордон, назначенный командиром московского гарнизона, вошел в узкий круг ближайших соратников семнадцатилетнего царя, «стал одним из ближайших помощников самодержца в вопросах устройства и обучения войск» на европейский манер. Началось неслыханное в московской истории возвышение шотландца-католика, которому было к тому времени 54 года.
Вполне возможно,  что юный Петр познакомился с Лефортом в середине 80-х годов. Благодаря покровительству князя Василия Васильевича Голицына Лефорт получил быстрое повышение по службе. В конце 1678 года Лефорт был назначен командиром роты, входившей в состав гарнизона Киева и принадлежавшей к корпусу князя Василия Васильевича Голицына. Киевским комендантом был это время генерал  Гордон. Лефорт  участвовал в отражении набегов крымских татар, его действия  были замечены князем, и он был представлен к наградам. 29 июня 1683 года Лефорт был произведен в майоры, а 29 августа, в день именин царя Иоанна, получил чин подполковника. О его повышении в чине было торжественно объявлено во дворце в присутствии всех офицеров. В Москву после отпуска в Швейцарию Лефорт вернулся, сопровождая голландского посла Гиллебрандта фон Горна. Вращаясь  в кругу иностранных дипломатов,  Лефорт принимал активное участие во всех дипломатических приемах и торжествах.  Обходительность и любезность женевца привлекали в его дом многочисленных именитых гостей. Так, на приеме в честь национального праздника Женевской республики 12 декабря 1684 года присутствовал князь Б.А. Голицын, дядька  царя Петра. На это празднество съехались многие бояре, офицеры и именитые иностранцы. Вообще московские бояре нередко заезжали к Лефорту покурить трубку, до которой хозяин был большой охотник. Лефорт писал своему старшему брату: «Вы высказали мне некоторые упреки по поводу моего хозяйственного быта. Я должен, сознаться, что, в известном отношении, вы правы, но поверите мне, что я не господин и того немногого, что у меня есть, ибо наши князья (бояре), старые и молодые, оказывают мне честь своими более нежели частыми посещениями. Даже когда меня не бывает дома, они не преминут покурить и попить у меня, как будто я и не отлучался. Дом мой очень им нравится, и я не могу сказать по справедливости, что другого, лучше устроенного, здесь нет». 35-летний Лефорт имел  немалый жизненный опыт, хорошо знал Европу, много повидал. Женевец знал в разной степени французский, итальянский, английский, голландский, немецкий языки, говорил по-русски, чем не могли похвастаться многие жители Немецкой слободы. Лефорт был человек светский, образованный, обладал гибкостью ума, веселым характером и трудолюбием.
О своих визитах в Немецкую слободу и о гостеприимном хозяине Лефорте князь Борис Голицын, любитель хорошо поесть, выпить и погулять, должен был поведать своему воспитаннику. Имя Лефорт было на слуху среди приближенных юного Петра, среди которых было много иностранцев из Немецкой слободы.  Возможно, что князь Борис Голицын привел Лефорта в Преображенское, и юный царь поручил ему обучение своих полков до появления Гордона. Это могло произойти после августа 1687 года. В 1686 г. князь Василий Васильевич Голицын приступил к приготовлению  похода против крымского хана. Лефорт командовал батальоном в 1900 человек в первой дивизии. В течение всего похода Лефорт находился неотлучно при главнокомандующем и заслужил его расположение добросовестным отношением к делу. По возвращении в Москву князь Голицын представил обоим царям и царевне Софье сопровождавшего его с поля сражения Лефорта.  Вскоре он был произведен в полковники и получил денежную награду.  Для командования своими полками Петр пригласил, по всей вероятности, известного ему и отличившемуся в ратном деле полковника Лефорта.  Через год Лефорт стал готовиться ко второму походу на Крым и уступил место командующего Петровом полком Гордону, с которым находился в родстве по линии жены. Смотр, произведенный юным Петром,  3 февраля 1687 года 2-му выборному Бутырскому полку, которым командовал генерал-лейтенант Гордон, произвел впечатление своей организацией и зародил симпатии царя к шотландцу. А рекомендации  Лефорта  открыли дорогу генералу Гордону ко двору Петра, и он на долгий период стал наставником юного царя.
Гордон был многосторонне образованным человеком. В продолжение всей жизни он следил с большим вниманием за политическими событиями. Переписываясь со множеством лиц в разных концах Европы, Гордон хорошо знал о том, что происходило на западе. Его понимание сути происходящих политических событий и широкая осведомленность в области культуры и быта народов Европы - все это вместе взятое привлекало и покоряло Петра. Лефорт был дорог для Петра главным образом своей личностью, своим прекрасным сердцем, бескорыстной беспредельной преданностью. Но Гордон, который   был тридцатью семью годами старше Петра и уже с юных лет отличался необычайной зрелостью характера, обдуманностью действий, ясностью воззрений и неутомимым трудолюбием, гораздо более чем Лефорт, мог считаться наставником Петра. С трудом перенося увеселения придворной жизни, Гордон предпочитал им походы и занятия за письменным столом. Глубокие знания военного дела, которым был столь увлечен Петр, его серьезность и педантизм, в противоположность широкой натуре Лефорта, создали базу  уважения Петра к наставнику, и их отношения не изменялись в продолжение всего времени до кончины Гордона. Они были менее интимными, чем отношения Петра к Лефорту, но стали определяющими в развитии кругозора юного царя в военном деле, в политике и культуре западных стран.
Привязанность царя к иностранцам сильно тревожила патриарха Иоакима, в своем завещании высказавшегося в самых сильных выражениях против иноземцев и против влияния западной Европы вообще. Патриарх писал: «Говорил я, смиренный старец, не обинуяся, благородной государыне царевне Софье Алексеевне, и молил ее, и учил, и письмом увещевал пред началом крымских походов, когда царские войска ходили на татар, чтобы еретикам-иноверцам начальниками в полках не быть; но благородная царевна моления моего послушать не изволила; не послушал меня и князь Василий Голицын; что же вышло? Бесчестие и бесславие на многия земли, как всем известно и ведомо!».
Глава  3.         МОЛОДОЙ ПЕТР – ЦАРЬ,  НО ЕЩЕ НЕ ГОСУДАРЬ.
После низложения царевны Софьи и ее правительства и установления единоначалия на престоле для молодого Петра, прежде всего, изменилась ситуация с финансированием его забав. Из казны направлялись средства на закупку за границей оружия и снаряжения, с царских складов снабжались без ограничения быстро растущие «Петровы полки» всем необходимым для проведения маневров. Ведение государственных дел он поручил своим «дядькам», контроль за ними осуществляла его мать, сам он отстранился от ежедневной кремлевской рутины. После смерти патриарха Иоакима он не стал настаивать на своей кандидатуре, а целиком положился на выбор своей матери. В это время он был увлечен своими потешными войсками и новые возможности позволяли расширить их действия и превратить их в регулярные войска. Новое положение позволяло ему действовать самостоятельно, по своему усмотрению. Полученной свободой он поспешил воспользоваться и стал наведываться к соседям иностранцам в Немецкую слободу, не  обращая внимания на возражения матери.    
Достоверно известно, что Петр впервые посетил дом   Франца Лефорта в Немецкой слободе лишь 3 сентября 1690 года. К началу же 1691 года Лефорт уже считался фаворитом Петра. Покорил он Петра своими манерами, веселым нравом, общительностью, неиссякаемой энергией в исполнении любой идеи.  Ходил Франц во французском или немецком платье «с иголочки»,  по последней моде. О нем неспроста  говорили, что он «герой мод и кутежей». Его современник так отзывался о нем: «Он обладал обширным и очень образованным умом, проницательностью, присутствием духа, невероятной ловкостью в выборе лиц, ему нужных, и необыкновенным знанием могущества и слабости главнейших частей российского государства... В основе его характера лежали твердость, непоколебимое мужество и честность. По своему же образу жизни он был человеком распутным...» Франца не случайно называли также «министром пиров и увеселений». Немецкая слобода в это время представляла некий «островок  Европы» в  домостроевской Московии, где господствовали более свободные нравы, царил  европейский быт. Петр нашел здесь полную непринужденность общения, противоположную московской чопорности. Широкий разгул, пляски, пьяное веселье,  иногда продолжавшееся днями, легкое знакомство с дамами – все это влекло к себе восемнадцатилетнего юношу.  Вместе с иноземцами в доме Лефорта пировали не только Петр, но и бояре (Б. А. Голицын, Л. К. Нарышкин, П. В. Шереметев и др.). Царь обращался со всеми запросто, но иногда неосторожно сказанное слово приводило его в бешенство, особенно когда природная горячность Петра усиливалась выпитыми «горячительными» напитками. В эти минуты все умолкали от страха, и только Лефорт (как впоследствии и вторая жена царя Екатерина Алексеевна) мог успокоить и развеселить монарха. Следует напомнить, что Петр к этому времени был великаном ростом в 2 метра 9 сантиметров и мог свернуть в трубку серебряную тарелку или перерезать острым ножом кусок сукна на лету.  Пугал людей и общий вид Петра в период возбуждения, в такое время: «лицо его начинало непроизвольно дергаться. Степень тяжести этого расстройства, обычно затрагивавшего левую половину лица, могла колебаться: иногда это был небольшой лицевой тик, длившийся минуту или две, а иногда — настоящие судороги, которые начинались с сокращения мышц левой стороны шеи, после чего спазм охватывал всю левую половину лица, а глаза закатывались так, что виднелись одни белки. При наиболее тяжелых, яростных приступах затрагивалась и левая рука — она переставала слушаться и непроизвольно дергалась; кончался такой приступ лишь тогда, когда Петр терял сознание….Болезнь глубоко повлияла на личность Петра, ею в значительной степени объясняется его необычайная скованность в присутствии незнакомых людей, не осведомленных о его конвульсиях и потому не подготовленных к этому зрелищу» (Мэсси Р. Петр Великий. Т. 1—3. Смоленск, 1996)
Лефорт обладал свойствами, которые позволяли ему в период наивысшего возбуждения Петра, успокоить его, снять с него напряжение и привести в чувства. Поэтому генерал Франц с его светскими манерами и мягким юмором, страстный поклонник слабого пола,  был незаменим в  компании Петра, и его влияние на молодого царя было всеобъемлющим и глубоким.

После смерти Иоакима (март 1690 года), главного противника и обличителя иностранцев,  Петр надел сшитое по заказу   Лефорта немецкое платье: камзол, чулки, башмаки, шпагу на шитой перевязи и парик. Однако носил свое иноземное платье Петр пока только при визитах в   Немецкую слободу, где бывал довольно часто. Одеяние монарха было скромным и отличалось от свойственного Лефорту щегольского наряда, усыпанного драгоценными камнями. Лефорт познакомил царя с дамским обществом Немецкой слободы и стал его поверенным в сердечных делах. На балах Лефорта Петр научился танцевать «по-польски», сын датского комиссара Бутенант учил его фехтованию и верховой езде, голландец Виниус -  голландскому разговорному языку. В Немецкой слободе понимали, что визиты молодого царя создали для них особый благоприятный момент и старались во всем услужить Петру, не в чем ему не отказывая. Отцы настраивали своих дочерей и даже требовали от них проявить активность, заставить каким-то образом обратить внимание царя на себя и действовать, не кокетничая – у царя на ухаживание времени нет. Петр не был эстетом, его устраивала простая одежда, он часто носил простое суконное платье, рубашку без манжет и парик без пудры; при этом одевался небрежно и неаккуратно; мог появиться на людях в штопаных чулках и стоптанных ботинках. В еде он не был привередлив, и  к женщинам он относился, как к еде, - есть желание, его надо удовлетворять. Его увлечения женщинами выходили далеко  за пределы приличия. Создавалось такое впечатление, что он просто не мог удержаться при виде любой понравившейся ему женщины, кто бы она ни была - матросская девка из Саардама, английская актриса,  жена его подчиненного или племянница. Немецкий мемуарист барон Карл Людвиг Пелльниц, описывая  встречу Петра в Берлине с племянницею Екатериной Иоанновной, герцогиней Макленбургской, особо остановился на эпизоде, который ему рассказали двое очевидцев: «Царь поспешно пошел навстречу принцессе, нежно обнял ее и отвел в комнату, где уложил на диван, а затем, не затворяя двери и не обращая внимания на оставшихся в приемной, предался, не стесняясь, выражению своей необузданной страсти». Общее число известных незаконно рожденных детей  Петра I достигает, по крайней мере, 90 или 100 человек. Число неизвестных детей Петра, очень может быть, еще больше.
В истории  много говориться о связи молодого Петра с дочерью местного виноторговца Иоганна Монса, Анной. Отец Анны имел собственный дом и входил в круг зажиточных лиц Немецкой слободы, 20 июня 1691 на пиру в его доме присутствовал царь Петр. По словам восторженного современника, Хельбига, «эта особа служила образцом женских совершенств». «С необыкновенной красотой она соединяла самый пленительный характер, – писал он, – была чувствительна, не прикидывалась страдалицей; имела самый обворожительный нрав, не возмущенный капризами; не знала кокетства, пленяла мужчин, сама того не желая». Некоторые современники считали, что женатый с 1690 года на Евдокии Федоровне Лопухиной царь мог, разведясь с законной супругой, выбрать себе в жены «Монсиху». Петр звал ее на немецкий лад «Анхен». В народе же Анна получила прозвание «Кукуйской царицы» (по названию Немецкой слободы, расположенной между рекой Яузой и ручьем Кукуем) и слыла законодательницей новой моды – накладных волос и платьев западного покроя. Для историков  эта связь  была тем примечательна, что продолжалась более 10 лет, и потому что  с 1703 года Петр стал открыто жить с Анной в ее доме. Она всюду сопровождала его, присутствовала на торжественных пиршествах. Сохранились письма Анны к Петру, которые она писала на немецком и голландском языках, (на русском писал под диктовку секретарь) О.Лебедева, проанализировавшая ее письма к Петру, пришла к выводу, что в посланиях за 10 лет нет ни одного слова о любви. По мнению некоторых исследователей, до того, как она стала фавориткой Петра, Монс состояла в связи с Лефортом.  Но это никак не значит, что Анна  была его единственной наложницей. Одновременно с Анной  Петр встречался и с ее подругой, Еленой Фадемрех.  Его связи с женщинами были скоротечными, и летописцы на них не обращали внимания, считая их обыденными, незначащими событиями. Князь Б.И. Куракина: утверждал, что «Лефорт пришел в крайнюю милость и конфиденцию интриг амурных», что у Лефорта в доме Петр научился обходиться с иноземными дамами, и здесь «амур первый начал быть». Царь щедро одаривал  подарками своих наложниц, Известно, что у Анны был миниатюрный портрет государя, украшенный алмазами на сумму в 1 тыс. руб. Для Анны царь выстроил за казенные деньги каменный дом в два этажа и 8 окон в Немецкой слободе, вблизи новой лютеранской церкви. Петр  платил Анне и ее матери ежегодный пансион в 708 руб.
В 1691 году Москва стала свидетельницей странных карнавальных шествий молодого Петра, не имевшего никаких ограничений в использовании денег из казны. Пестрая толпа приближенных царя, горланя непристойные песни, разъезжала на санях, запряженных козлами и свиньями, от одного дома к другому и насмерть спаивала хозяев. Петром был созданный некий клуб, названный «сумасброднейший, всешутейший и всепьянейший собор». Первой его заповедью было каждодневное пьянство, «дабы спать трезвым не ложиться». Главой собора был выбран учитель Петра, Никита Зотов, названный «князем-папой», носивший титул «всешумнейшего и всешутейшего отца Иоаникита, патриарха, пресбургского, кокуйского и всеяузского». Среди членов собора были такие государственные деятели, как Г. И. Головкин, Т. Н. Стрешнев, И. А. Мусин-Пушкин, Ф. М. Апраксин. Особыми членами «собора» были женщины. Все женщины были представителями самых древних аристократических родов. Собор  имел  свой устав, который лично написал  Петр. В уставе подробнейшим образом определены чины собора и способы избрания «князя–папы» и рукоположения всех чинов иерархии. Выборы происходили при закрытых дверях, аналогично папскому конклаву. Избранного главу собора сажали на прорезанное кресло для отхожего места и ощупыванием органов проверяли его пол, затем по-латыни провозглашая: «священническое достоинство имеет». Выбранного «князя-папу» сажали в ковш и несли «понтифика» в сопровождении всего собора в дом, где, его раздевали, и опускали голым в гигантский чан, полный пива и вина. «Князь-папа» плавал в ковше. Гости, мужчины и женщины, принадлежавшие к высшим боярским фамилиям, в обнаженном виде, пили вино из этого чана и распевали непристойные песни на церковные мотивы.
Большинство «заседаний» (ассамблей) собора представляли собой пародии на христианские праздники. Если в православном храме священник спрашивал вновь пришедшего: «Веруешь ли?», то в петровском соборе задавали новичку вопрос: «Пьешь ли?». Когда новичок отвечал: «Пью», его хватали люди, одетые в вывернутую наизнанку одежду, с масками кошек и свиней на лицах или с зачерненными сажей физиономиями, тащили его к винной бочке. «Князь-папа», Никита Зотов, пьяный,  восседал на этой бочке, с «крестом», сделанным из двух табачных трубок, в одежде монаха, но с прорезью на заднем месте. В другой руке он держал сырое яйцо вместо державы. Потом  «благословлял», матерясь, махал «крестом», бил о темя посвящаемого сырым куриным яйцом, чтобы разбившееся яйцо стекало по лицу. Налетали рядовые участники собора и с мяуканьем, воплями, ржанием, топотом, визгом волокли человека  упаивать до потери памяти.
На святках члены собора ездили Христа славить по всей Москве. Компания человек в 200 на нескольких десятках саней, в которые запряжены свиньи, собаки, козлы, быки, ездила из дома в дом, с вечера и до утра. На передних санях восседал пьяный «князь-папа»,  Никита Зотов, размахивая жезлом и в жестяной митре на голове. За ним ехала компания, одетая в шляпы из лыка, в кулях мочальных, в разноцветных кафтанах, украшенных кошачьими лапками и беличьими хвостами и в соломенных сапогах. Все вламывалась в дома и требовала вина и водки, разбредалась по дому, насиловали прислугу, а то и дочерей хозяина, выпивали все, что находили. Поили и хозяина и, «напоив до изумления», глумились над ним, как хотели. Поскольку среди «шутников» был и сам Петр, сопротивляющихся не было.
На первой же неделе Великого поста «Его Всешутейшество» устраивал покаянную процессию: выезжал в санях, запряженных свиньями или собаками, верхом на козлах или быках, в вывороченных наизнанку шубах. Если на святках полагалось подносить им водки и платить за «славление», то теперь полагалось подносить водки за то, что каются, «на покаяние».
В  Вербное воскресение после обеда отправлялась процессии. «Князя-папу» везли на верблюде «в сад набережный к погребу фряжскому», а затем ездили по городу на ослах, волах, в санях, запряженных свиньями, медведями или козлами.
 На Масленице в 1699 году после пышного придворного обеда, в присутствии и при участии сотен людей, «князь–папа», Никита Зотов, «благословлял» курительными рубками преклонявших колена гостей. Благословив последнего, Зотов заставил всех, включая дам, выпить по большому бокалу сивухи и напившись сам,  пускался в пляс, размахивая «пастырским» посохом.

При дворе Петра  пьянство вообще считалось чем–то вроде правила хорошего тона. Ни один из высших чиновников государства не мог уклониться от  участия в заседаниях всепьянейшего собора. Отказ от пьянства рассматривался,  как государственное преступление. «Всешутейший собор» до конца жизни оставался любимой игрушкой Петра.

Получив полную свободу в действиях после свержения царевны Софьи, царь стал постоянно приглашать к себе в гости своего наставника генерала  Гордона.  В дневнике генерала записано, что  11-го января 1690 года он присутствовал при приготовлении самим Петром фейерверка, 13-го он обедал у Петра и оставался почти до ужина, 16-го он опять обедал у Петра и оставался до 1-го часа ночи,  фейерверк  был удачный. 17-го он снова был при дворе, где происходило совещание.  19-го он вместе с Петром был на даче у боярина Петра Васильевича Шереметьева, оттуда они отправились после обеда в один из загородных дворцов Петра и здесь занимались фейерверком, а затем снова отправились к Шереметьеву. Пир продолжался до ночи, после этого Гордон пролежал весь день в постели. 21-го Гордон опять обедал у Петра, 22-го опять у Петра,  в этот день его зять Стразбург обжег себе лицо на фейерверке. 23-го он посетил Петра в городе, а затем был на похоронах одной полковницы.  27-го Гордон был при дворе, 31-го также; 4-го и 5-го февраля он долго общался с Петром. Генерал Гордон говорил с Петром о расширении прав католиков, просил его принять меры для правильной выдачи жалованья. В феврале  генерал  испытывал с ним новые пушки и предпринимал поездки по воде, продолжавшиеся иногда по два дня. Иногда он вместе с Петром обедал или ужинал у Льва Кирилловича Нарышкина, у которого все подавалось на серебре, или у Ромодановского, или Андрея Артамоновича Шереметьева. Когда родился царевич Алексей, Гордон (23-го февраля) командовал парадом войск и от имени всего войска в торжественной речи поздравил Петра. Стрельба залпом при этом случае до того понравилась Петру, что нужно было повторить ее несколько раз. Приглашенный к торжественному столу по случаю празднования рождения царевича Алексея Петровича, Гордон не мог участвовать в обеде, потому что патриарх объявил решительно, что иноземцам в таких случаях быть неприлично. Петру такое отношение к его наставнику очень не понравился. Желая показать внимание оскорбленному генералу, Петр на другой же день после этого происшествия пригласил его вместе отобедать за городом.
Между празднествами и загулами молодой Петр с жадностью бросался за работу и за ученье. Беседы их касались вопросов устройства содержания и вооружения войск за границей, а также образа действий войск и способов маневрирования ими. Большая часть занятий проходила на плацу. Обучение обычно заключалось в многократно повторении  приемов с мушкетами и копьями вместе с солдатами, в стрельбе и в отработке разных способов построения. На этих учениях Гордон обращал особое внимание на стрельбу в цель и действия гренадеров. Учения отдельных полков переходили впоследствии во всеобщее учение всех выборных полков, а отдельные упражнения пехоты — в совместные учения пехоты и конницы. Венцом занятий Гордона с Петром были маневры.
Когда Петр посещал Немецкую слободу, он вместе с боярами и важнейшими царедворцами часто ужинал у Гордона. Иногда число гостей в таких случаях было довольно значительное (до 40 человек); иногда  Петр обедал у Гордона один. Петр был у Гордона и на свадьбе его дочери, и на похоронах зятя. Прежде Гордона не приглашали к царскому столу при торжественных случаях, теперь же, например, в день рождения Петра 30-го июня 1690 года (патриарх Иоаким умер в марте), Гордон обедал вместе с боярами и сановниками.  Весьма подробно Гордон описал это празднество. После обеда стреляли из пушек в цель; Гордон в крайнем утомлении вернулся домой. Сын Гордона Джеймс и зять его Стразбург также трудились вместе с Петром над фейерверком в царской лаборатории.
Вообще Гордон стал принадлежать к тому кружку, который в то время составлял постоянное общество Петра, то были: Лефорт,  Борис Голицын, часто бывавший в это время и у Гордона, Стрешнев, Нарышкин. Шереметьев, Лыков, но никто из них не мог руководить учениями и маневрами так успешно, как Гордон. Однажды во время таких учений Гордон обжег себе лицо и был довольно серьезно ранен в ногу. Иногда он проводил вместе с царем целый день, занимаясь опытами над военными снарядами. Во время Семеновских походов в октябре 1691 года Гордон руководил всеми маневрами и сам командовал правым крылом войска. Когда Петр отправился однажды к персидскому посланнику, он взял с собою Льва Кирилловича Нарышкина и Гордона. Они видели там льва и львицу, которых посланник привез в подарок царю, и были угощены сластями, напитками и музыкой.
Возвращаясь вместе с Петром в Москву, Гордон, узнав о пожаре в городе, вместе с царем отправились тушить пожар, Гордон  принял столь ревностное участие в тушении пожара, что едва не лишился зрения. Шотландец  получал также из-за границы разные книги об артиллерийском искусстве и вместе с царем проводил эксперименты с новыми видами мортир, ручных гранат, с бомбами. Когда начали заниматься проектом больших маневров в Коломенском, Гордон изобрел машину, с помощью  которой можно было взламывать укрепления неприятельских лагерей, несмотря на наличие  рогаток. Снаряд настолько понравился царю, что он велел заказать три таких снаряда. По желанию Петра было устроено  состязание между русскими и иностранцами на лучший фейерверк. Победили иностранцы, которые произвели, как пишет Гордон, «отличный эффект». За заслуги царь неоднократно награждал своего наставника и советника.  Гордон получил право на беспошлинный провоз вина, чем  постоянно пользовался. 6-го марта 1691 года Петр обрадовал Гордона подарком в одну тысячу рублей; половину этой суммы Гордон получил в разных серебряных сосудах, а другую соболями; и то, и другое Гордон продал. Затем Петр подарил Гордону землю подле его дома до реки Яузы. Начиная с 1692 года, Гордон стал получать сверх оклада 400 рублей.
В 1690 году по случаю рождения царевича Алексея Петровича Лефорту был пожалован чин генерал-майора. На всех празднествах, которые проходили  с участием Петра и его свиты, генерал Лефорт  был постоянным «маршалом» увеселений, их организатором, продюсером и шоуменом. В письмах Лефорт сообщал, что «иногда в течение трех суток я не сплю и двух часов». В доме женевца проходили не только обеды и ужины «компании» Петра. Застолья сопровождались игрой в кегли, фейерверками, балами, а иногда перерастали в важные политические совещания. Лефорт принимал участие во всех делах, предпринимаемых Петром. Он командовал полком в показательных сухопутных сражениях под Москвой. Осенью 1691 года кроме «потешных» в «большом походе» участвовали «отборные» полки из стрельцов и существовавших уже регулярных войск солдатского, рейтарского и гусарского строя. Лефорт командовал в этом сражении первым отборным полком и находился на левом фланге первой армии, главнокомандующим которой был назначен князь Ю. О. Ромодановский. Рейтары полка Лефорта, как сказано в реляции, долго и храбро сражались с неприятелем. В 1691 году Лефорт получил чин генерал-лейтенанта.
 В 1691 году племянник Ф. Лефорта, капитан Ф. Сенебье, писал своей матери: «Его царское величество очень его [Ф. Лефорта] любит и ценит его выше, чем какого-либо другого иноземца. Его чрезвычайно любит также вся знать и все иностранцы. При дворе только и говорят о его величестве и о Лефорте. Они неразлучны. Его величество часто посещает его и два или три раза в неделю у него обедает. Оба они одинаково высокого роста с тою разницею, что его величество немного выше и не так силен, как генерал. Это - монарх двадцати лет, у которого есть уже два принца. Он часто появляется во французском платье, подобно Лефорту. Последний в такой высокой милости у его величества, что имеет при дворе великую силу. Он оказал большие заслуги и обладает выдающимися качествами. Пока Москва остается Москвою, не было в ней иностранца, который пользовался бы таким могуществом. Он приобрел бы большое состояние, если бы не был так великодушен. Верно, конечно, что благодаря этому качеству он достиг такой высокой ступени. Его величество делает ему значительные подарки».
Зимой 1692 года по распоряжению Петра к жилищу Лефорта был  пристроен новый зал, способный вместить 1500 человек. Историк Поссельт: писал, что  «даны были хозяину [Лефорту] богатые денежные средства расширить дом, убрать его, приспособить во всех отношениях для удобства и приятного пребывания государя». Большая зала была  отделана с небывалым великолепием: изумительные обои, дорогая скульптура, шикарная мебель, обилие серебряной посуды, оружия, картин, зеркал, ковров и других предметов роскоши. Лефорт писал родным в Женеву, что в его резиденции есть сад с прудами, изобилующие рыбой, парк, где содержатся различные дикие звери. У него большое количество прислуги, «рабы и рабыни», которые «все освобождены» им. «Русские приезжают осматривать его как диковинку». Открытие зала отпраздновали шумно и весело, приурочив торжество ко времени бракосочетания в Женеве любимой племянницы Лефорта, и к отъезду Петра из Москвы в Архангельск, назначенному на 4-е июля 1693 года. Бывая у своего друга, Петр чувствовал себя легко и свободно, отдыхал от московского уклада. Здесь  царь стал принимать  иностранных послов.  Дом Лефорта стал его постоянной резиденцией, где  высшие сановники и иностранцы могли быть приняты царем. Там проводил Петр последние часы перед отъездом из Москвы, туда же спешил он немедленно по возвращении из путешествия.
20-го марта 1692 года Лефорт был назначен командующим первым отборным полком. Желая основательно заняться его обучением, Лефорт выпросил у Петра большой плац для учения и маневров и средства к учреждению слободы, в которой жили бы все солдаты, до того времени разбросанные по Москве. Плац был отведен на левом берегу Яузы, против дома и сада Лефорта; к постройке слободы для солдат (500 домов) приступили в сентябре того же года. Новое поселение получило название Лефортовой слободы, позднее из нее образовалась Лефортовская городская часть.
Именно Лефорт, поощряя интерес царя к морскому делу, предложил в 1691 году построить на берегу Плещеева озера корабельную верфь. 22 июля 1692 года Петр отбыл на Плещеево озеро для строительства потешной флотилии. Лефорт по болезни на месяц задержался в Москве. К его приезду пять судов уже было спущено на воду. Петр доверил Лефорту командование самым большим кораблем своей потешной флотилии.  «Я не сумел бы, любезный брат, - писал он в Женеву, - изобразить вам радость, которую выказали при моем приезде его величество и все придворные. Так как я имею честь командовать кораблем, который носит название “Марс” и на котором находится его величество. Тотчас же по моем прибытии его величество отправился на названный корабль и послал за мной бригантину, чтобы привезти меня к нему. Когда я вступил на корабль, его величество осыпал меня такими знаками милости, что я не могу вам описать. Палили из всех пушек корабля, и после того как его величество показал мне все богатство и всю красоту отделки моего корабля, мы вернулись опять на сушу. Царь приказал, чтобы по поводу моего прибытия стреляли пушки на всех кораблях. Затем меня отвели в мой дом, который его величество соблаговолил для меня выстроить. Это очень красивое здание. На следующий день его величество оказал мне честь у меня обедать; а на третий ему угодно было угощать меня на нашем корабле, причем целый день стреляли из пушек на всех судах». На озере Петр решил построить целую флотилию – галеры, яхты, даже малые фрегаты. Дело было не дешевое, и ради финансирования Переяславских забав жители окружающих местностей были обложены дополнительными весьма нешуточными налогами.
Когда начались потехи Петра на Переяславском озере, он  пригласил туда и Гордона, который даже купил там себе дом. С большой радостью Петр показывал Гордону свои суда; Гордон участвовал в поездках по озеру и присутствовал при церемонии спускания на воду построенных судов. Но озеро ограничивало возможности дальнейших действий, молодой царь стал думать о море. Как он сам писал об этом впоследствии: «озеро показалось мало. Ездил на Кубенское озеро; но оное ради мелкости не показалось. Того ради уже положил свое намерение прямо видеть море; о чем стал просить матери своей, дабы мне позволила; которая, хотя обычаем любви матерней в сей опасный путь многократно возбраняла, но потом, видя великое мое желание и неотменную охоту и, не хотя, позволила».
В первую свою архангельскую поездку Петр отправился ради развлечения - посмотреть на море. По случаю отъезда государя в Архангельск Лефортом были организованы торжества, которые  начались 30 июня по случаю свадьбы племянницы Лефорта и продолжались четыре дня подряд. Были музыка, танцы, фейерверки. Каждый день специально доставленные в Немецкую слободу двенадцать орудий давали салют из двадцати залпов.  Получив  разрешение от  матери и пообещав ей, что сам он лично в открытое море выходить не будет, царь выехал из Москвы 4 июля, его сопровождало более ста человек. В свите государевой находились князья Голицын, Салтыков, Щербатов, Львов, генерал Лефорт, думный дворянин Чемоданов, постельничий Головкин, близкие стольники царя князь Ромодановский и Бутурлин, тесть Петра – боярин Федор Лопухин, думный дьяк – любимец государя Никита Зотов, доктор Захар фон-дер-Гульст,  поп Петр Васильев с певчими, два карла – Ермошка и Тимошка, да сорок стрельцов охраны, а во главе их полковник Сергеев. Маршрут путешествия был выбран самый традиционный: сухим путем до Вологды, оттуда стругами по Сухоне до Устюга, а от Устюга по Двине – вниз.  28 июля 1693 года, в пятницу, примерно в половине десятого утра жители Холмогор наблюдали, как от острова Куростава показалась вереница из семи больших стругов. Тотчас же по велению архиепископа Холмогорского и Важского Афанасия в соборной церкви ударили в главный колокол, одетые в пышные облачения церковнослужители направились торжественной процессией к пристани. Два стрелецких полка, выстроенные парадным строем от пристани до Богоявленских ворот, салютовали прибывающим из пушек и мушкетов.
Остановился царь ниже города, у Моисеева острова, где для него был построен специальный дом. К приезду Петра была построена  двенадцатипушечная яхта для морских путешествий, названная «Святой Петр». Построили ее здесь, в Архангельске корабельные иноземные мастера Петер Бас и Гербент Янсен. Лес для строительства и железо  были приобретены у иноземца Корнила Иевлева, веревки и канаты изготовили холмогорские мастера – Иван Бусинов с товарищами. Кузнечные работы, включая поковку якорей, выполнялись силами холмогорских мастеров. Внутренние покои (каюты) яхты расписывал живописец Афанасий Трухменский с сыном. Обошлась царская яхта казне в 1043 рубля 21 алтын – весьма круглую сумму, если сравнивать ее с общим бюджетом Московского государства, едва  превышавшем в те годы два миллиона рублей.
Узнав, что несколько голландских и английских купеческих кораблей, закончив погрузку, собираются возвращаться домой под конвоем голландского военного парусника, Петр решил непременно проводить иностранцев в море. Лефорт устроил пышный праздник в честь иностранных моряков. Преосвященному Афанасию оставалось лишь благословить царя, поднеся ему хлеб и рыбу, и, под данный в его честь орудийный салют, покинуть борт «Святого Петра». Проводив иностранных купцов до «Трех Островов», до выхода из Белого моря в Баренцево, Петр вернулся в Архангельск 10 августа. Где вскоре получил письмо от истосковавшейся матери: «Прошу у тебя, света своего, помилуй родшую тя, как тебе, радость моя, возможно, приезжай к нам не мешкав. Ей, свет мой, несносная моя печаль, что ты, радость, в дальнем таком пути». Петр домой пока не собирался: он решил дождаться прибытия в Архангельск каравана иностранных кораблей, уже три недели назад вышедших из Амстердама. «А как оне будут, и я, искупя, что надабет, поеду тот час день и ночь» – отвечал Наталье Кирилловне «недостойный Петрушка». В Архангельске шла бойкая торговля, повсюду грузились товары: заморские из Голландии, Англии, Германии и Франции и русские, прибывающие в город на огромных барках. Город наполняли разноязыкие купцы и их агенты, заключались оптовые сделки и тут же отмечали их успешное завершение. Молодой царь пытливо наблюдал за происходящим и интересовался подробностями сделок.
Вдохновленный первым выходом в море на яхте царь приказал построить на Соломбальской верфи 24 пушечный фрегат  «Святой апостол Павел». В Архангельске задолго до  Петра уже были  судоверфи, и существовал крупный по тем временам флот промысловых и торговых поморских судов. Соломбальская государственная судоверфь была заложена Иваном Грозным в 1581 году. А в 1602 году на этой верфи строил морские корабли царь Борис Годунов. Надзирать за судостроительными работами  царь поручил  участнику его игр на Плещеевом озере, Апраксину.  Помимо «Святого Павла» было решено заказать в Амстердаме  40-пушечный фрегат. В январе 1694 года в оплату по заказу были переведены сорок тысяч талеров (примерно 24 тысячи рублей по обменному курсу того времени) знаменитому амстердамскому бургомистру Витзену. Отвечал за данный проект – Франц Лефорт.
  Не прекращались пиры: 19 августа А. А. Матвеев давал прощальный обед по случаю окончания своего воеводства, а уже 30 августа давал обед новый двинский воевода – Ф. М. Апраксин. Потом 1 сентября отмечался новый год по русскому календарю. Опять пиры, опять стрельба из пушек и фейерверки, новые визиты со взаимными поздравлениями. 3 сентября начались сборы в Москву.  10 сентября пришли гамбургцы,  в связи с чем отбытие царя в Москву отложили более чем на неделю. Несколько дней Петр осматривал прибывшие корабли и их грузы, щедро одаривал капитанов и матросов. Лефорт даже устроил специальный праздник в их честь. Наконец, 17 сентября царь и архиепископ попрощались окончательно.
 В конце января 1694 года неожиданно скончалась  мать Петра – Наталья Кирилловна Нарышкина. По свидетельствам очевидцев, царь исключительно тяжело перенес эту утрату. В тот самый день, как она скончалась, Петр должен был удостоить своим присутствием ужин и бал у Гордона. Рано поутру Гордон отправился к Петру, но уже не застал его дома. Простившись с умирающей матерью, Петр удалился в Преображенское. Гордон поехал туда и застал царя сильно встревоженным и печальным. Гордон остался при нем. «Около 8 часов, - писал он в своем дневнике, - получили мы известие, что царица скончалась на 42-м году жизни». Смерть матери внесла изменение в поведение Петра, исчезла необходимость советоваться с матерью, получать ее согласие, исчезла боязнь обидеть матушку. Теперь, совершая поступки, он мог не оглядываться ни на кого. Фактически, с 1694 года Петр становится реальным правителем Московского государства. Однако, как пишет князь Куракин  «Петр сам понужден был вступить в управление, однако же труда того не хотел понести и оставил все своего государства правление - министрам своим». Государственные дела продолжало выполнять правительство.  Петр вмешивался лишь  в  ход тех дел, которые касались  строительства флота и его «Петровых полков».
Решение повторить поездку к Белому морю было принято Петром в Архангельске во время первой поездки. Через три дня после смерти матери  Петр на собрании у Лефорта уточнял планы повторной поездке в Архангельск. Было решено  отправиться сразу же по окончании Великого поста. Готовились к путешествию на этот раз гораздо основательнее: заранее  были отправлены припасы – 2 тысяч пудов пороха, одна тысяча ружей,  24 пушки и масса другого снаряжения. Состав свиты предполагалось теперь расширить в несколько раз. В письмах к воеводе Ф. М. Апраксину царь в подробностях интересовался ходом строительства фрегата «Святого Павла» и  передавал приветы голландским мастерам Никласу Вилиму и Яну Рансу. Перед выездом  царь назначил Ф. Ю. Ромодановского  адмиралом, И.И. Батурлина и Патрика Гордона – контр-адмиралами. Лефорт стал капитаном ожидаемого из Голландии фрегата «Святое Пророчество», себе же царь присвоил скромный чин шкипера. 29 апреля был дан по обычаю прощальный обед у Лефорта
18 мая Петр и его свита  прибыли в Архангельск, где их встречали, как водится, девятью залпами из орудий и ружейной пальбою городового стрелецкого полка.  Фрегат «Святой Павел» был спущен на воду 20 мая, по этому случаю прямо на борту новорожденного корабля был устроен обед с обильной выпивкой, затянувшийся до позднего вечера. Заказанный в Амстердаме фрегат все еще не пришел,  на сошедшем со стапелей фрегате выполнялись работы по отделке, вооружению и снаряжению.  В  ожидании продолжались гуляния, в перерывах между увеселениями царь осматривал стоящие на рейде иностранные корабли. 30 мая, в день рождения царя, яхта «Святой Петр» снялась с якоря и отправилась в сторону моря. Петра сопровождал архиепископ Афанасий, государев духовник Петр Васильев, несколько ближних царевых людей и несколько солдат. Лефорт был в это время занят хлопотами по погребению врача царя - лейб-медика Захария фон  Гульста. Из-за отсутствия ветра двинулись в путь в сторону Соловецких островов лишь 1 июня. Когда же прошли мимо Унской губы, началась буря. Все на корабле молились и обращались к господу Богу за помощью и  готовились к близкой гибели. Искусный лоцман, крестьянин, принадлежащий Соловецкому монастырю,  Антипа Тимофеев, сумел провести яхту через Унские Рога – два ряда подводных скал. Вошли в Унскую губу и бросили якорь возле Пертоминского монастыря. В память своего чудесного спасения Петр изготовил своими руками деревянный крест в полторы сажени высотой, сам нес его от монастыря к морю и установил на том месте, где впервые пристал к берегу. А затем вырезал на том кресте надпись, почему-то по-голландски: "Этот крест изготовил капитан Питер в лето Христово 1694". 7 июня, когда море успокоилось, Петр достиг Соловецкого монастыря, а через три дня отправился обратно в Архангельск.
  Фрегат «Святой апостол Павел» стоял уже на рейде. Именины  Петра праздновались прямо на борту фрегата с удвоенным весельем. Празднества продолжались до 1 июля включительно, в них принимали участие не только люди из царского окружения, но и владыка Афанасий, и даже капитаны английских кораблей, стоявших в тот момент в Архангельске. Им Петр, в благодарность за компанию, велел подарить 40 пудов пороха. 11 июля фрегат был торжественно освящен архиепископом Афанасием. Заложен он был ровно накануне отбытия Петра домой из первой архангельской поездки – 18 сентября 1693 года. Строили его,  таким образом, почти 10 месяцев. Три года спустя Петр своими глазами увидел, как подобный по размерам корабль голландцы строили всего за сотню дней.
21 июля долгожданный фрегат «Святое Пророчество» появился в Двинском устье. На корабле еще в Амстердаме был поднят красно-сине-белый русский флаг. Учреждая  флаг русского флота, Петр использовал цвета  флага полюбившейся им  по рассказам Лефорта сказочной страны Голландии, и получились полосы одинакового цвета и размера, только на русском флаге белая полоса вверху, а на голландском в середине. В тот же день радостный царь устроил масштабный пир. Сразу последовали назначение князь Борис Голицын - лейтенантом «Святого Пророчества»,  Франц Лефорт – капитаном, Себя Петр определяет в  шкиперы, но фактически  кораблем командовал приведший фрегат в Архангельск капитан Ян Флам. корабль голландцы строили всего  сто дней. Было решено выйти в море англо-голландско-русской эскадрой:  в авангарде - вице-адмирал И. И. Бутурлин на фрегате «Святой Павел», за ним - четыре голландских корабля, возвращавшихся домой. За ними – адмирал Ф. Ю. Ромодановский на «Святом Пророчестве», где находились  Петр и Лефорт. За ними четыре возвращавшихся английских корабля. Замыкать процессию поручили контр-адмиралу Патрику Гордону на яхте «Святой Петр».
До 11 августа  из-за штиля все участники экспедиции проводили в увеселительных поездках на острова Двинского устья – играли там в кегли, давали в честь друг друга масштабные попойки.  12-го подул попутный, хотя и слабый, ветер. В тумане снялись с якорей, но уже в 2 часа пополудни вновь встали в ожидании ветра. Лишь 14-го вышли в открытое море,  флотилия построилась в соответствии с утвержденным порядком и взяла курс на  север. Поднялся туман. Несмотря на пушечные выстрелы, барабанный бой и звуки труб, подаваемые кораблями, «Святой Петр», которым командовал Гордон,  потерял ориентацию и чуть не налетел на скалу у острова Сосновца. Бросили якорь, и смогли остановить яхту в одной сажени от скалы. Через полчаса туман стал рассеиваться, и с палубы «Святого Петра» заметили в отдалении корабли флотилии. Ночью того же дня корабли достигли «Трех Островов», на выходе из Белого моря. Обменявшись прощальными салютами с купеческими кораблями около мыса «Святой Нос», маленькая флотилия повернула обратно. 18 августа при стихшем ветре Гордон вновь потерял из виду два других корабля. А на следующий день с утра поднялся свежий южный ветер, вынудивший яхту лавировать. Ветер усиливался, и не знавший, что делать контр-адмирал Гордон  стал на якорь, спустил шлюпку и вместе со всей командой вверенного ему корабля высадился на берег. "В тот момент мы считали себя погибшими", – оправдывался он позднее. Дождавшись перемены погоды, приказал вернуться на корабль. На рассвете 20 августа «Святой Петр» вновь догнал два остальные корабля. 21 числа корабли вошли в устье Двины, и два корабля – «Святой Павел» и «Святой Петр» - одновременно сели на мель. И если яхту удалось снять с мели через полчаса, то вице-адмиральский корабль смогли освободить только на следующий день. На Соломбальском рейде все три корабля оказались лишь к середине дня 22 августа. На этом второе беломорское путешествие Петра  закончилось.
В 1694 году Петр приказал построить на берегу реки Москвы под деревней Кожухово, что недалеко от Коломенского, небольшую деревянную крепость. Гарнизон ее состоял из стрельцов, а также вооруженных для этого случая приказных дьяков, подьячих и дворян, согнанных чуть ли не со всей Москвы.  Стрелецкой армией в этом походе командовал Иван Иванович Бутурлин, будущий генерал-аншеф, андреевский кавалер и правитель Малороссии. Атакующей стороной являлись полки «нового строя» и поместная конница, штурмовавшими полками командовал Федор Юрьевич Ромодановский.  Стрелецкие полки обороняли крепость, с земляным валом высотой 3,5 метра, глубоким рвом и бойницами. Наступавшие потешные и солдатские полки обязаны были рыть траншеи, подкопы, взрывать крепостной вал и штурмовать крепость. Маневры начались переправой петровских войск через Москву-реку и наступлением на городок. Вместо «потешного» боя разгорелось настоящее, кровопролитное сражение. И осаждающие, и осажденные настолько вошли в роли, что не щадили друг друга.
4 октября было решено штурмовать крепость. Первые приступы оказались неудачны, и Лефорту было приказано отступить. Лефорт собрал большую часть своего полка и стремительно бросился к равелину. В то время как он шел впереди войска, осажденные бросили в него горшок с четырьмя фунтами пороха, который, попав ему в правое плечо и в ухо, произвел сильный обжог. Не обращая внимания на то, что кожа на лице висела клочьями, Лефорт водрузил знамя на одном из равелинов; вслед за тем были взяты остальные равелины, а, в конце концов, и сама крепость. Вечером в этот день царь, бояре и высшие военные чины ужинали у Лефорта. Петр сердечно сожалел о несчастии, случившемся с Лефортом: вследствие обжога он несколько дней был слеп, а лицо и голова его были облеплены пластырем. Так как взятие крепости произошло слишком быстро, что противоречило планам Петра, то он приказал Бутурлину снова занять крепость и защищать ее. Лефорт лишь под конец маневров мог снова принять участие в военных действиях. 17-го октября Бутурлин оказался вынужденным сдаться. В Кожуховском сражении использовались все приемы ведения войны. План сражения, его сценарий составлял Патрик Гордон. Как участники Кожуховской баталии, так и ее наблюдатели - были уверены, что войска готовятся к войне с Турцией. Потому и игра велась «по-настоящему», стреляли из настоящих ружей и пушек, бросали глиняные гранаты, начиненные порохом.
Кожуховские маневры были самыми продолжительными: с 30 сентября до 18 октября и самыми крупными, но далеко не первыми в «потешной жизни» Петра. Потому и устроили сражение по давно установленным правилам. В таких боях участвовали, как правило, многочисленные полки. Потешные и солдатские представляли новый вид сухопутных войск. А стрелецкие полки олицетворяли старую армию. Такое противопоставление уже вошло в обычай. Тем более что победа новых полков была заранее предрешена. Да и сами маневры проходили традиционно. Завершалось же «сражение» пленением стрелецкого «генералиссимуса», захватом обоза, знамен и совместным пиром победителей и побежденных. Вот что писал в своей «Гистории о царе Петре Алексеевиче и ближних к нему людях» князь Б.И. Куракин:
«Об екзерцициях военных можем сказать, что были весьма к прогрессу обучения его величеству и всем молодым людям. Напомню о той потехе, которая была под Кожуховым в Коломенских лугах, о которой могу сказать, что едва какой монарх в Европе может учинить лучше. Оная потеха продолжалась 6 недель. И было войск собрано как с одной стороны, так и с другой по 15 000.
И при Москве-реке, на Кожуховском лугу, была учинена фортеция. И баталия была дана в поле. Во все то время, хотя добрый порядок был учинен, однако ж с обеих сторон было убито с 24 персоны и ранены с пятьдесят».
Последние месяцы 1694 года и начало 1695 года царь Петр и его окружение провели в непрерывных увеселениях. Пиры, балы, карнавалы следовали один за другим. До утра танцевали, стреляли из пушек и жгли фейерверки. П. Гордон в дневнике упоминал о празднествах в доме Лефорта c участием царя 29 ноября, 19 декабря 1694 года, 15 февраля, 7 марта 1695 года . Между тем, с января 1695 года в состоянии строгой секретности начались практические приготовления к походу на Азов: намечались маршруты движения войск, создавались хлебные магазины по пути их следования, проводились смотры стрелецких и солдатских полков. Лефорт все время находился при царе, выполняя его разнообразные поручения.
Глава  4.                АЗОВСКИЕ ПОХОДЫ.
После отхода русских войск от Перекопа (1689 г.) крымский хан послал свою конницу против австрийских войск в Венгрию. В то же время Франция вторглась в австрийские владения, и императору пришлось оттянуть часть своих сил из Венгрии на Рейн, что привело затем к резкому ухудшению положения Австрии на Балканах. Турция вновь овладела Белградом. Венеция в это время приостановила наступление на Пелопоннесском полуострове. Речь Посполитая бездействовала. Потерпели поражение союзники Габсбургов по антифранцузской коалиции – голландцы и англичане. Война с Турцией  приняла затяжной характер. Изгнанные из Москвы иезуиты распространяли ложные слухи, что русские заключили тайный мир с крымскими татарами. Император потребовал, чтобы Московия немедленно начала военные действия против Крыма, угрожая  заключить с Турцией мир на любых условиях. Весной 1691 года в Москву прибыл императорский посланник Иоанн Игнатий Курц. Он сообщил о неблагоприятном военном положении империи, обвинив в этом союзников, прекративших помощь Австрии, и предложил Московии организовать новый поход в Крым. Прибывший в Москву в августе 1691ода польский посланник Ян Окраса также настаивал на новом походе русских на Крым или в низовье Днепра, или просил, наконец, направить часть русских войск на помощь Польше.
Часть русских войск под командованием боярина Б. П. Шереметева и киевского воеводы князя Ф. Ю. Барятинского находилась на южных рубежах, защищая  земли Московии от ханских вторжений, а   запорожцы и правобережные казаки полковника С. Палея совершали рейды по  крымским селеньям. В 1690 году войска казаков ходили на Очаков и Кази-Кермен, в 1691 году - на Аккерман, в 1692 году - снова к Кази-Кермену, в 1694 году - на Очаков и Буджак. Удерживая ханские орды в Крыму и не допуская соединения их с турецкими силами, русские вносили свой вклад в общее сопротивление членов «Священной лиги» турецкой экспансии.  В 1692 году большое войско крымских татар принимало  участие в турецко-австрийской войне на территории Венгрии. Опасаясь действий русской армии,  крымские мурзы отвели свои войска.  Выступая отдельными отрядами, русские  достигали поставленную перед ними задачу по сдерживанию  татар на  границах Крыма. Тем самым  русское правительство выполняло свои обещания членам «Священной лиги», в которую Московия была принята в 1686 году.
  Идеи освобождения православных государств на Балканах, разгрома турок и выхода к берегам Средиземного моря неоднократно возникали в умах приближенных к царствующим особам. По молодости лет цари настолько ей увлекались, что приступали к ее осуществлению. Мощь Османской империи прекрасно осознавалась всеми политиками, поэтому предлагалось всем христианским странам объединить усилия для реализации такого глобального плана, который мог бы целиком изменить карту Европы и навсегда покончить с исламским владычеством на громадных пространствах Европы.
Идя навстречу требованиям союзников по антитурецкой коалиции (Австрия, Речь Посполитая и Венеция), в конце 1694 года Петр решил перейти от обороны к активным действиям против Крыма.  Полководцами Петра был разработан план всеобщего и решительного наступления союзников на суше и на море против общего неприятеля. Одновременно с действиями русских войск на азовском и крымском направлениях, австрийские войска должны были прорваться глубоко во владения султана. Совместные действия союзников лишили бы противника возможности перебрасывать войска с одного участка фронта на другой, сосредоточивать превосходящие силы в одном месте и способствовали победе над турками. Однако этот стратегический план не был осуществлен. Увлеченные решением локальных проблем союзники предложения  Петра не поддержали.  И все же царь решил действовать самостоятельно, принимая первое важное государственное решение. Начало 1695 года можно считать датой начала самостоятельного правления страной царя Петра.
Естественно, что ситуация обсуждалась в штабе Петра, и, возможно, в пользу начала активных действий и похода на Азов приводились следующие аргументы:
1. Война с Османской империей представлялась легкой задачей. Победы польского короля Яна Собеского и австрийской армии, дошедшей до Белграда, настраивали на мажорный лад. Молодой царь и его друзья пребывали в уверенности, что осада Азова будет ничуть не сложнее «морских походов» на Переяславльском озере или штурма крепости у подмосковной деревни Кожухово. Петр писал к Апраксину в апреле 1695 года: « Шутили под Кожуховым, а теперь под Азов играть едем»
2. Взятие Азова позволило бы обезопасить южные области страны от набегов крымских татар.
3. Московии был нужен опорный пункт вблизи Крыма для дальнейших походов. Владея этой крепостью, царь укреплял контроль не только над ханством, но и над донским казачеством. Кроме того, Азов открывал Московии выход в Азовское море.
4. С взятием Азова нарушалась сухопутная связь между владениями Крымского ханства в Северном Причерноморье и на Северном Кавказе.
5. В отличие от шляха к Перекопу путь к Азову пролегал по рекам (Дону, Волге) и по достаточно заселенной местности. Это освобождало войска от лишних обозов и длинных переходов по знойной степи.
6. К Азову можно было доставить артиллерию и боеприпасы на транспортных судах.
7. Царь мог проверить свои боевые полки не на маневрах, а в серьезном деле.
8. Крепость Азов защищал незначительный по численности семитысячный  гарнизон  под командованием бея Гассан-Араслана.
Зимой и весной 1695 года на Дону были построены транспортные суда: струги, морские лодки и плоты для доставки войск, боеприпасов, артиллерии и продовольствия для передислокации к Азову. Согласно плану на Азов двинулись  армия из трех дивизий, которыми командовали генералы Автоном Михайлович Головин, Франц Лефорт и Патрик Гордон (общая численность армии 31 тысяча чел.). В дивизии Головина находился царь на должности командира бомбардирской роты.  Другая армия во главе с Борисом Петровичем Шереметевым вместе с казаками гетмана Мазепы была направлена в низовья  Днепра для отвлечения войск крымского хана. Шереметев,  взорвав подземную мину у стены крепости, взял турецкую крепость на Днепре Кызы-Кермен, отбившись от крымско-татарской конницы Ширин-бея. После этого захватил и разрушил турецкие крепости на Днепре Мустрит-Кермен, Ислам-Кермен, Мубарек-Кермен и построил на одном из днепровских островов крепость, названную Таваном. Затем  Шереметев вернулся в Белгород.
Тридцатитысячное войско с царем Петром спустилось по Волге до Царицына, прошло к Дону и в июне было под Азовом. 8 июня начали обстрел крепости. На одной из батарей бомбардир Петр Алексеев сам начинял гранаты и палил по городу в течение 2 недель. Так началась воинская служба царя, о чем он сообщил записью: «Зачал служить с первого азовского походу бомбардиром». Дивизия Гордона стояла напротив южной стороны крепости, Лефорт стоял слева от него, а Головин  - справа. Однако полной блокады крепости достичь не удалось из-за отсутствия флота,  защитники города получали поддержку с моря.
Азов был сильной турецкой крепостью, обнесенной каменными стенами, впереди которых возвышался земляной вал. Затем следовал ров с деревянным частоколом. Выше по течению реки находились на разных берегах две каменные каланчи, между которыми были протянуты три железные цепи. Доставлять продовольствие в русский лагерь по реке мешали каланчи с цепями. Лефорт стоял на крайнем левом фланге, ниже города, по направлению к Дону, по которому турки могли свободно доставлять в Азов снаряды и продовольствие и посылать туда вспомогательные отряды. В тылу дивизии  Лефорта  расположилась турецкая конница, которая  постоянно пробивалась в город. Лефорту предстояло воздвигнуть  укрепления, которые лишили бы неприятеля доступа к реке и связи с конницей. Ему удалось построить две батареи и вооружить их двенадцатью пушками и двадцатью пятью мортирами. Одновременно был вырыт и ров к реке, после чего начали забрасывать гранаты и бомбы с батарей в город. Все эти работы производились под сильным турецким огнем. Так как лагерь Лефорта был расположен в стороне, особняком, то в течение четырнадцати недель, которые Лефорт простоял под Азовом, редкий день обходился без стрельбы турками из пушек и без вылазок, направленных именно на левый фланг.
На 5 августа был назначен штурм, в ночь перед штурмом  генерал Гордон явился к царю и  объяснял подробно, почему нельзя  надеяться на успех приступа. Все другие генералы, пришедшие вместе с Петром к Гордону  в ту же ночь, с жаром говорили только  о приступе и о взятии крепости. Штурмом удалось взять две каланчи. Но это был, пожалуй, единственный успех первого Азовского похода.  Артиллерия не смогла пробить бреши в крепостной стене. Штурмовавшие  действовали несогласованно, что позволило туркам вовремя перегруппировать силы для отпора. Инженерными работами руководил Франц Тиммерман, его помощниками были: Адам Вейде, Яков Брюс и швейцарец Морло. Ошибки их при взрыве подкопов вредили больше русским, чем туркам. Между генералами не было никакого согласия. Второй  штурм Азова  25 сентября также закончился неудачей. Много солдат погибло. Мина, подведенная русскими,  взорвалась, не причинив туркам особенного вреда, но зато убила и переранила много русских. В конце сентября один полк из дивизии  Гордона был почти уничтожен татарами, много людей потонуло при внезапном разливе моря от западного ветра, Недоставало хлеба, соли,  турки стали делать смелые и удачные вылазки. Измена гвардии капитана Якова Янсена, бывшего простого голландского матроса, пользовавшегося особым доверием царя и передавшего туркам важнейшие сведения о положении русской армии, окончательно похоронили какие-либо надежды на успех. Царь решил прекратить осаду Азова, 20 октября войска отправились в обратный путь. Начались морозы, выпал снег, поднялась жестокая и продолжительная вьюга.  Люди и лошади гибли в степи от холода и голода. Очевидец Плейер писал, что, отправившись по следам возвращавшейся армии, он не мог видеть без слез и содрогания множества трупов на пространстве 800 верст разбросанных и пожираемых волками.
Всю зиму Петр провел в Воронеже за созданием флота и подготовкой второго похода. За строительство кораблей отвечал генерал Лефорт. Петр, понимая, что Лефорт в морском деле человек несведущий, рассчитывал на его энергию в деле создания русского галерного флота, предназначенного перекрыть турецким кораблям доступ к Азову. На новые воронежские верфи было согнано несколько десятков тысяч человек, Из Архангельска в Воронеж были переведены все бывшие там голландские, английские и холмогорские корабельные мастера и согнаны плотники из соседних губерний. Всю зиму работало до 26 тысяч человек, и ценой неимоверных лишений для людей и затрат для казны к весне было построено 30 судов. К апрелю 1696 года были готовы  2 корабля, 4 брандера, 23 галеры и 1300 стругов для перевозки войск.   Адмиралом нового флота был назначен Лефорт, а главным воеводой всей сухопутной армией – ближний боярин Алексей Семенович Шеин.
Вторая русская армия, сформированная в Белгороде князем Я. Ф. Долгоруким с целью отвлечь войска крымских татар от армии Шеина, прошла вдоль Днепра и опять взяла восстановленную турками крепость Кызы-Кермен и Таван, оставив там гарнизоны. Главные воинские  силы были направлены на Азов. В этом походе численность русских войск была доведена до 70 тысяч человек.
16-го мая авангард русских войск, возглавляемый генерал-майором Регимоном,  и донские казаки с походным атаманом Савиным расположились лагерем близ Азова. 20-го мая казаки на галерах  напали на караван турецких грузовых судов в устье Дона, в результате были уничтожены 2 галеры и 9 малых судов, а одно небольшое судно захвачено. Русские корабли под командованием  адмирала Франца  Лефорта, заняв устье Дона, прикрывали расположившиеся по берегам реки войска. Через Дон была перетянута железная цепь.  Азов был полностью  блокирован. Постройку фортификационных сооружений осуществлял генерал Патрик Гордон. 14-го июня казачьи струги атаковали вошедшую в устье Дона турецкую эскадру с 4-х тысячным десантом. Потеряв два корабля, она отошла в море. Следом за ней на морские просторы впервые вышла русская эскадра. После этого турецкие корабли покинули район боевых действий. Бомбардировка  крепости началась 16-го июня и продолжалась беспрерывно до 25-го. Царь жил на море и с галеры «Принципиум» распоряжался осадой Азова. Но бомбежка оказалась неэффективной, стены крепости разрушить в каком-то месте не удавалось, выписанные иностранные инженеры, артиллеристы и минеры находились в пути к  Азову. Патрик Гордон приступил к исполнению проекта по возведению высокого вала, выше стен крепости  с выходами для вылазок, с раскатами для батарей, так чтобы с вала можно было через наружные укрепления стрелять по крепости. Работы по возведению вала были сопряжены со значительной потерей людей. Гордон в своем дневнике писал, что когда он водил приехавших 11-го июля австрийских инженеров по всем укреплением, они поражались масштабами выполненных работ. Отбив попытки кубанских татар, стоявших лагерем к югу от Азова на реке Когальник, прорваться к крепости, 16-го июля  подготовительные работы к штурму были закончены. Казачьи отряды по собственному почину пошли 17 июля на приступ азовской твердыни и засели в двух бастионах. После этого Петр велел всем войскам готовиться к генеральному штурму. Сооружение вала, отважность казаков,  искусство иностранных инженеров, метко стрелявших по неприятельским укреплениям, и приготовления к общему штурму заставили  турецкий гарнизон сдаться. 19 июля 1696 года турки покинули город, и русские вошли в него. Успешное взятие крепости было пышно отмечено, празднества продолжалось несколько дней,  на нем  не жалели ни пороху, ни напитков,  все были «порядочно навеселе».  В Азове русские взяли 96 медных пушек, 4 мортиры и большое количество военных снарядов. Азов не имел удобной гавани для базирования морского флота, Гордон вместе с Петром сделал рекогносцировку морского берега, выбрали место на Таганьем мысу и заложили основание порта и крепости Троицкой.
Во время церемонии триумфального въезда в Москву Петр предоставил  честь въехать первым главному воеводе сухопутных войск Шеину.  Его царь назвал покорителем Азова и о его блистательной победе известил европейские государства. За военные успехи во втором Азовском походе Петр  присвоил  в 1696 году Алексею Семеновичу Шеину звание генералиссимуса и наградил его золотым кубком, который весил 6-7 фунтов. Торжественное шествие продолжалось целый день через всю Москву до Немецкой слободы. В начале Каменного моста через Москву-реку были сооружены триумфальные ворота, украшенные эмблемами и аллегориями. Адмирал Лефорт ехал в вызолоченных государевых санях, запряженных шестью богато убранными лошадьми из царской конюшни. За ним шла морская рота под предводительством Петра в скромном мундире морского капитана.  У Триумфальных ворот процессия остановилась, адмирал вышел из саней и, прослушав прочитанные в рупор стихи, прославлявшие его и храбрых моряков, проследовал рядом с царем под аркой. Царь с флотскими офицерами ужинал в этот вечер у Лефорта. За Азовский поход Лефорт получил титул наместника новгородского и вотчины в Епифанском и Рязанском уездах, в которых числилось 175 крестьянских дворов, кроме того, золотую медаль, соболью шубу, кусок златотканой парчи и большой вызолоченный бокал с именем царя и каменный дом, выстроенный по приказу Петра во время отсутствия Лефорта. Генералу Патрику Гордону царь пожаловал вотчину в сто крестьянских дворов. Шотландец стал русским дворянином-помещиком. Прошли торжества в новом доме адмирала Лефорта. После обеда, на который были приглашены более двухсот персон, последовали танцы, фейерверк, пушечная пальба. Гости веселились до утра. Зиму 1696 - 1697 годов  Москва гуляла и отмечала важную победу над турками. Прошли  чередой карнавалы, балы, обеды, город сотрясался от пушечных, оружейных салютов, фейерверков. 13 февраля на пруду у Красного села в память о походе «сделан был [из снега] город Азов, башни и ворота и каланчи нарядные и потехи изрядные, а государь изволил тешиться». Веселье было омрачено известием о пожаре в доме Лефорта. Петр принял  участие в его тушении.
Осенью 1696 года Петром  и Боярской думой было принято решение начать освоение новых земель. В 1697 году тридцатитысячное русское войско во главе с Алексеем Семеновичем Шеиным вошло в Приазовье. Получив  известие о движении большого турецкого войска к Азову, Шеин двинулся против него, разбил у реки Когальника и  привел к покорности ногайцев и татар, живших  на  Кубани.  Вместе с генералиссимусом Шеином в Азов прибыл генерал Гордон, который занимался  укреплением крепости  Азова, строительством  против города на северной стороне Дона новой крепости  и гавани в Таганроге. Для защиты города была возведена крепость Троицы и форт Павловский на Петрушинской косе.
Взятие Азова не открывало дорогу ни в Черное море, ни  в Средиземное море. Турки продолжали полностью контролировать морские пути в Европу, Керчь и Тамань находились в руках турок, и выход в Черное море для русской флотилии был наглухо перекрыт. Петр осознавал, что без мощного флота и без поддержки европейских стран  ему не одолеть турок и дорогу в Европу по этому пути не проложить. Важный вклад построенных в Воронеже судов в победу под Азовом подсказывал путь для дальнейших действий,  - создав мощный флот, отвоевывать выход из Азовского моря в Черное,   захватить Крым и установить свое господство на Черном море. Петр предложил боярам схватить «фортуны за власы» и изыскать средства для постройки флота, чтобы продолжать войну с «неверными» на море. 20 октября 1696 года в селе Преображенском Петр слушал предложения Боярской думы, «касающиеся завоеванной крепости Азова». Общее решение гласило: «морским судам быть». Постоянный азовский флот было «приговорено» построить к апрелю 1698 года. Он должен был состоять из 40 или более судов. Корабли надлежало делать «со всею готовностью и с пушками и с мелким ружьем, как им быть в войне». Предполагалось, что строить первый регулярный военный флот будет вся страна.
 Бояре возложили постройку кораблей на «кумпанства», (товарищества) которые должны были создаваться как светскими, так и духовными лицами. Указ  определял: «Святейшему патриарху, и властям, и монастырям» построить по одному кораблю «с 8 тысяч крестьянских дворов», боярам и «всех чинов служилым людям» - по кораблю «с 10 000 крестьянских дворов». Центром создания азовского флота был объявлен Воронеж и близлежащие к нему уезды. Членами кумпанств становились лишь те из землевладельцев, которые имели не менее 100 крестьянских дворов. Мелкопоместные дворяне в кумпанства не объединялись. Они обязывались внести на строительство флота «полтинные деньги» - по 50 копеек с крестьянского двора. На «полтинные деньги» строились дополнительные суда.  По данным дореволюционного историка С. И. Елагина за зиму 1696-1697 года было создано  52 кумпанства.
Азов открывал выход  в Азовское море, которое из-за своих незначительных глубин было малопригодным для действий линейных кораблей.  Кораблестроение же могло вестись только на территории, обеспеченной лесом и людскими ресурсами - в южных лесостепных уездах Московии, откуда кораблям предстоял почти тысячекилометровый путь по Дону, глубина которого не превышала 5-8 футов, тогда как линейный корабль имел осадку не менее 9,5-14 футов. Глубина устьев Дона была и того ниже. Следовательно, корабли можно было довести до Азовского моря только в весеннее половодье недостроен¬ными и невооруженными на «камелях» (специальных фигурных понтонах, поднимавших корабль как бы между двумя «верблюжьими горбами»), а дос¬траивать и вооружать уже на воде на расстоянии нескольких километров от берега.


Петр предписывал построить суда уже к весне 1698 года, вероятно плани¬руя на этот или на следующий год новый поход против Турции. Поход этот должен был, возможно, состояться по возвращении царя из «Великого посольства», куда он отправился в марте 1697 года для поиска союзников в войне с Турцией, знакомства с опытом кораблестроения в западноевропейских стра¬нах и подготовки кадров для флота. В то время как бояре руководили орга¬низацией строительства кораблей в кумпанствах, их сыновья, стольники, должны были приобрести навыки капитанов и кораблестроителей.
Открывшийся осенью 1698 года Карловицкий конгресс завершился примирением европейских держав с Османской империей. Серьезные противоречия между членами «Священной лиги» привели к тому, что вместо общего договора союзников с Турцией Польша, Австрия и Венеция подписали с Турцией сепаратные мирные договоры, а Россия лишь соглашение о перемирии на 2 года, которое было заменено Константинопольским мирным договором 1700 года. Польша получила часть Правобережной Украины и Подолию. Молдова оставалась за Турцией.  К Австрии отошли большая часть территории Венгрии, Трансильвания, Хорватия и почти вся Славония. Венеция получила Морею, острова архипелага, крепости в Далмации. За Россией по условиям перемирия остался Азов. В конце 1699 года в Стамбуле российским представителем Емельяном Украинцевым, прибывшим туда на российском военном 46-ти пушечном корабле «Крепость», был подписан с турецкими властями мирный договор. По этому договору Турция обязалась срыть турецкие укрепления в Поднепровье, город Азов и земли вокруг него на десять часов езды переходили во владение России. Турция отказалась от притязаний на земли между Доном и Днепром и взяла на себя обязательства сдерживать крымских татар от набегов на российские земли. Отменялась ежегодная дань крымскому хану, составлявшая 90 тысяч червонцев в год.
Пла¬ны совместного  похода против турок рушились, и это болезненно переживалось царем, затратившим огромные средства на строительство флота. Кроме того, вернувшись из «Великого посольства» и приехав в Воронеж в октябре-ноябре 1698 года, царь, сопровождаемый английскими кораблестроителями Я. Деном и О. Наем, смог критически оценить свой флот. При спуске кораблей весной 1699 года в воды реки Воронеж пригодны¬ми к плаванию на Азовском море оказались всего 5 судов. Английские мастера дали кумпанскому флоту просто уничтожающую оценку: «Все же сии кумпанские корабли есть зело странною пропорциею, которой пропорции ни в Англии, ниже в Гол¬ландии мы не видели, мню же, что и в протчих государствах таких нет же; но уже тому поправления учинить невозможно, того ради надлежит только о крепости их радеть в книсах и боутах, которых мы видели во многих кораб¬лях немалое число худых.». Строительство огромного количества судов привело к распыле¬нию сил и средств: оно велось не менее чем на семи верфях, большая часть которых группировалась вокруг Воронежа, где строились 48 кораблей. Столкнулись верфи  с  проблемой обеспечения  дубовой древесиной. Корабельные дубовые  леса росли лишь в бассейнах рек Воронеж и Дон, около Казани на Волге и частично - в верховьях Днепра. Самые крупные запасы дубового леса находились на Волге. Задержки с его доставками были серьезные. Суда строили корабельные мастера,  нанятые за границей, большую часть из которых составили голланд¬цы и итальянцы. Когда выявилась низкая квалификация части голландских мастеров, суда было поручено перестраивать преимущественно венециан¬цам. Но это стало еще менее удачным решением, из 22 заложенных венецианцами кораблей и галер 16 впоследствии вообще не удалось спустить на воду.  1699 год окончательно убедил Петра в провале поспешного кумпанского строительства. Петр сумел вывести в море только 9 судов из своей первой кораблестроительной программы. Всего же из строившихся 76 кораблей и галер были спущены на воду: в 1699 году - 35, а после 1700 года - 16, не спущены вовсе - 25. К  1711 году выведены в Азовское море были всего 17 кораблей и галер, то есть  1/5 часть всех строившихся кораблей. Часть кораблей строилась подрядом, и подрядная стоимость одного ко¬рабля оценивалась в среднем в 10 тысяч рублей, что при годичном строительстве означало для населения, включенного в кумпанства, фактически введение дополнительного налога, размером 1 руб. со двора и 25-33 коп. с души, что в полтора-два раза превышало общую ставку налогов в 1680 году.
В июле-августе 1699 года Петр организовал первое плавание эскадры из 10 кораблей по Азовскому морю,  после которого корабль «Крепость» с послом Е.И. Украинцевым беспрепятственно отпра¬вился в Стамбул и вошел в Босфор, даже не требуя лоцмана. Это был пик военно-морских успехов Петра в азовский период. Визит «Крепо¬сти» всполошил турецкое правительство и заставил принять срочные меры по укреплению своих фортов и крепостей на  Тамани и в Керчи, закрывавших проход  русским судам в Черное море.
Вторая  азовская программа строительства  флота сразу же столкнулась с непреодолимыми трудностями. Использование 60-80-пушечных линейных кораблей на мелководном Азовском море и даже проводка их по Дону до Азова были  чаще всего невозможны. Выяви¬лась непригодность верфей под  Воронежем для строительства линейных кораблей, которые можно было спускать только в весеннее полово¬дье. В 1701 году 5 готовых кораблей не удалось спустить на воду из-за намытого рекой переката из речного песка. Была предпринята попытка углубить основное русло Дона у Азова за счет перекрытия плотинами всех других русел, но плотины, над сооружением которых трудилось более одной тысячи солдат, были размыты весенним паводком 1704 года.

Русско-турецкая война 1711 года, к которой флот так и не был готов, поло¬жила конец воронежскому судостроению. Она еще раз обнажила ошибки Петра и обнаружила провал новой стратегии борьбы с Турцией, предложен¬ной в 1696 году и рассчитанной на действия флота. К этому времени суда «кумпанского» периода в Азове и Таганроге практически полностью пришли в негодность, а на море из второй кораблестроительной программы Петра были отправлены всего лишь 3 линейных корабля. Поэтому Россия в 1711 году располагала на Азов¬ском море всего лишь четырьмя ограниченно годными кораблями, которые тут же были блокированы в Таганрогской гавани турецкой эскадрой из 16 кораблей. Русские линейные корабли при этом с трудом выводились и вводились в гавань, а корабль «Ласточка» за предшествующую зиму более чем на 1 м погрузился в ил на дне гавани и при извлечении из него получил серьезные повреждения корпуса. По условиям Прутского мирного договора с Турцией (1711) Россия отдавала Азов и Таганрог и лишалась Азовского флота, который и без того становился бес¬смысленным с потерей гаваней.
Принятая Петром  стратегия войны с Турцией в опоре на линейный корабельный флот, базирующийся в Азовском море, по целому ряду технических и географических факторов оказалась ошибочной. До захвата гаваней, удобных для строительства и выхода линейных кораблей, на черноморском побережье основную роль в войнах с Турцией должна была играть сухопутная армия, несмотря на колоссальные трудности ее использования в степях. К такому же выводу фактически пришли в последующем и правительства Анны Иоанновны и Екатерины II, отказавшиеся, по совету флотских специалистов, от строи¬тельства сколь-нибудь существенного линейного флота на Азовском море.
Глава 5.      ПУТЕШЕСТВИЕ В ЕВРОПУ.
5 декабря 1696 года в Посольском приказе было объявлено, что «государь указал для своих великих государственных дел послать в окрестные государства, к цесарю, к королям Английскому и Датскому, к папе Римскому, к Голландским штатам, к курфюрсту Бранденбургскому и в Венецию великих и полномочных послов». Великими полномочными послами были назначены:
Лефорт Франц Яковлевич — генерал-адмирал, Новгородский наместник;
Головин Федор Алексеевич — генерал, Сибирский наместник;
Возницын Прокофий Богданович — думный дьяк, Белевский наместник.
Громкие титулы наместников (по европейским понятиям — вице-королей) были нужны для придания большей весомости этой важной российской миссии. Реальное значение трех великих послов различалось: первым из них был Лефорт, что видно из размеров его жалованья - 3920 рублей; Головину положили три тысячи рублей, Возницыну - 1650 рублей. Отличалось и количество выданных послам припасов, и число дворян и слуг, составлявших их личные свиты: к Лефорту были приписаны 70 человек, к Головину - 20, к Возницыну - десять. Персонал посольства состоял из трех переводчиков, учителя верховой езды, четырех камергеров, докторов, хирургов, поваров, священников, ювелиров, шести трубачей, множества слуг, семидесяти солдат Преображенского полка, отобранных за высокий рост, четырех карликов и торговца - ему поручено было охранять очень дорогую партию собольего меха, продажа которого должна была покрыть расходы на пребывание посольства за границей в случае, если не хватит взятых с собой бриллиантов и золота. Путешественники запаслись переводными векселями, а также продовольствием, в том числе мукой, семгой, икрой, медом и водкой в больших бочонках. При послах было более 20 дворян и до 35 волонтеров, среди которых находился урядник Преображенского полка Петр Михайлов - сам царь Петр.
Формально Петр следовал инкогнито, но сам царь нередко предпочитал лично возглавлять переговоры с иностранными правителями. Возможно, такое поведение было вызвано  стремлением упростить условности дипломатического  этикета. Согласно базовому принципу самодержавия, русский царь автоматически являлся непосредственным и высшим начальником, а также старшим лицом там, где находился. Объявив о своем присутствии в посольстве официально, царь был вынужден участвовать во всех утомительных  дипломатических церемониях. Он предпочитал общение неформальное, невзирая на титулы и звания. Ранг Великого посольства означал широкие полномочия послов, особую пышность посольской свиты, представительность и богатство подарков. Внушителен был список стран и дворов, которые предстояло посетить послам: Лифляндия, Курляндия, Пруссия, Саксония, Голландия, Англия, Австрия и Венеция.


Официальная цель Великого посольства была определена  в Посольском приказе думного дьяка Е. Украинцева и заключалась в «подтверждении древней дружбы и любви для общих всему христианству дел, к ослаблению врагов креста Господня, султана Турского, хана Крымского и всех басурманских орд». Кроме этого Петр составил собственноручно инструкцию, в которой ставились перед посольством практические задачи, и  говорилось о «приискании» за границей для русской службы искусных морских офицеров, боцманов, штурманов и матросов, о найме корабельных мастеров, о покупке оружия для русской армии и различных материалов и инструментов для флота. Для себя участие в миссии Петр рассматривал как путешествие, которое позволило бы ему непосредственно самому увидеть европейские государства, их технический уровень развития, самому овладеть техникой строительства кораблей. Молодой царь многое, необычное слышал от своих близких иностранных друзей, от голландских, английских корабельных мастеров и матросов, от своей возлюбленной Анны Монс, уроженки Нижней Саксонии. Ему лично хотелось убедиться в правоте этих рассказов, которые в воображении царя рождали  определенные «проекции». В их мире царь мог жить очень и очень долго, не испытывая при этом дискомфорта.  Петр предпочел, преодолевая в себе массу предубеждений, увидеть самому интересующие  его стороны иноземной жизни. Как это обычно  бывает,  реальность оказывается  отличной от картины «проекций». Петр надеялся, что, обсуждая  непосредственно с королями, ему удастся убедить  их выступить совместно против Османской империи и освободить христианские страны от исламского владычества.
Петр, уезжая, доверил управление государством трем лицам – Льву Кирилловичу Нарышкину, князю Борису Алексеевичу Голицыну и Петру Ивановичу Прозоровскому, возглавлявшему важнейшие финансовые приказы Большой Казны и Большого Прихода, а Москву «приказал» стольнику Феодору Юрьевичу Ромодановскому.
Лефорт как первый посол, как глава великой миссии, будучи официальным лицом, при многих дворах представлял Россию, создавая о ней новое, выгодное впечатление. Кроме официальных аудиенций, он выступал с речами на торжественных собраниях, вел дипломатические переговоры о союзе против Турции и о польском престолонаследии, осуществлял переписку с представителями европейских дворов. Известно, что в повседневной жизни Лефорт носил немецкое, либо французское платье. На официальные  приемы он, как и другие посланники, одевал пышную, экзотическую для европейцев боярскую одежду. При этом свита Франца носила исключительно европейское платье. Сохранилось описание торжественного въезда посольства, где говорится, что три посла едут «в атласных белых шубах на соболях, с бриллиантовыми двуглавыми орлами на бобровых, как трубы, горлатных шапках; сидят, как истуканы, сверкая перстнями на пальцах и на концах тростей». Роскошное, боярское платье на послах олицетворяло собой Московию с ее мощью, несметными богатствами, самобытной многовековой культурой.

После прощального пира с основательной попойкой и дебошем в доме Лефорта, посольство в полном составе выехало 10 марта 1697 года на тысяче саней по заснеженным дорогам из Москвы в Тверь, а оттуда через Новгород и Псков к границе шведской Лифляндии. Когда посольство подъехало к Риге - столице шведской Ливонии,  его ждала торжественная встреча с музыкой, пушечной пальбой, приветственными речами и почетным караулом. Петр наблюдал эту церемонию как рядовой волонтер, по возможности сохраняя инкогнито.  Миссию расселили по простым домам. Посольство не получало от местных властей ни еды, ни фуража, ни денег для покупки самого необходимого. Напротив, пришлось дорого платить за постой, продовольствие и переправу через Двину. Для покрытия неожиданно больших расходов путешественники вынуждены были за бесценок продать сани, на которых выехали из Москвы. Вместо них были приобретены кареты, повозки и телеги для багажа.  Петр хотел осмотреть укрепления этой крепости, но шведский губернатор, генерал Дальберг, отказал ему в просьбе. Царь очень сильно рассердился, назвал Ригу «проклятым местом». «Рижскую досаду» царь  потом использовал  в качестве официального повода для начала войны со Швецией.
Через девять дней  великие послы со своей свитой отправились  в Митаву ко двору курляндского герцога Фридриха Казимира, где их ожидали роскошные приемы, изобильные пиры, торжественная аудиенция. Посольство находилось на полном обеспечении и ни в чем не испытывало недостатка: митавские власти охотно выдавали деньги на наем жилых домов и других необходимых помещений, а также на приобретение съестных припасов и напитков. Особенно много средств тратилось на вино и водку. Курляндский герцог и Франц Лефорт оказались давними приятелями: в молодости они вместе состояли на голландской службе и  сражались против французов.  В Либаве Петр увидел в первый раз Балтийское море. Не имея возможности из-за непогоды продолжать свой путь, он проводил время в тавернях в обществе портовых матросов, выдавая себя за простого капитана, на которого возложено поручение вооружить торговое морское судно для царской службы. 20 апреля Петр покинул Митаву на корабле «Святой Георгий», посольство двинулось туда же сухим путем. Петр прибыл раньше посольства. Чтобы не терять времени, царь стал учиться артиллерии у прусского подполковника Штейтнера фон Штернфельда и получил аттестат бомбардира. (Три года спустя во время пребывания Петра в замке Бирзэ, в Лифляндии, вместе с королем польским Петр развлекался стрельбою в цель из пушек - Август попал два раза, а Петр ни одного). В местечке Коппенбрюгге, в великом герцогстве Целль, резиденции герцога брауншвейгского Петр познакомился с курфюрстиной ганноверской Софией и ее дочерью Софией-Шарлоттой, курфюрстиной бранденбургской. Мать и дочь считались одними из наиболее образованных женщин своей эпохи. Предназначавшаяся прежде в невесты принцу французского королевского дома, София-Шарлотта два года провела в Версале. Она сохранила характер француженки. Двадцати девяти лет от роду, в данную минуту она считалась самой красивой и остроумной женщиной своей страны. Встреча произошла по инициативе дам, которые потом записали свои впечатления в дневники. За ужином он еще проявлял некоторую неловкость, сделал несколько промахов, не знал, куда девать салфетку, употребление которой ему было неизвестно, и ел неопрятно. Он заставил все общество просидеть четыре часа за столом и пить, каждый раз вставая, произнося бесконечное количество тостов за  здоровье. Петр обычно требовал, чтобы имевшие честь находиться с ним за столом пили все, а пытавшихся увильнуть штрафовали двойной порцией. Среди приближенных царя даже женщины должны были подчиняться общему правилу, молодые девушки вынуждены были также выпивать гренадерские порции водки. Несмотря на это странное поведение, он не произвел дурного впечатления, казался простым, быстро отвечал на предлагаемые ему вопросы и без затруднения поддерживал какой угодно длинный завязавшийся разговор. У него спрашивали, любит ли он охоту, и он отвечал, показывая свои руки рабочего, покрытия мозолями, что ему некогда охотиться. Это был любезный дикарь. «Это» -  писала курфюрстина-мать - «человек совершенно необыкновенный. Невозможно его описать и даже составить себе какое-нибудь представление о нем, не видев его». Четыре часа, проведенные за ужином, не показались долгими ни матери, ни дочери; обе просидели бы еще дольше, «не испытывая ни минуты скуки».

7 мая в Кенигсберге Петр  был радушно принят курфюрстом Фридрихом III (который позднее стал прусским королем Фридрихом I).
Фридрих предложил Петру заключить оборонительный и наступательный союз, однако царь ограничился устным обещанием военной поддержки. В составленном договоре речь шла исключительно о торговле - праве России провозить свои товары в европейские страны через территорию курфюршества, а Бранденбургу - в Персию и Китай по российской территории.
В Бранденбурге Петра больше всего волновал вопрос, касавшийся Польши. Во время Великого посольства в Речи Посполитой после смерти Яна Собеского началось междуцарствие. Кандидатов на престол было много: сын покойного короля Яна, Иаков Собеский, пфальцграф Карл, герцог лотарингский Леопольд, маркграф баденский Людовик, внук папы Одескальки, французский принц Конти, курфюрст саксонский Фридрих Август II и несколько польских вельмож. Главными претендентами были Конти и Август. Отношения России к этому избранию были просты: кто бы ни был на польском престоле - все равно, лишь бы до заключения общего мира с турками Польша не выходила из Священного союза четырех держав; поэтому Россия выступала против только одного кандидата – французского принца Конти, потому что Франция находилась в дружественных отношениях с Османской империей. Приверженцы Августа опирались на царскую грамоту. Чтобы поддержать Августа, Петр выдвинул к литовской границе русское войско. Эти действия Петра позволили саксонскому курфюрсту вступить в Польшу и короноваться, приняв католичество. При этом он дал Петру слово оказывать России поддержку в борьбе с Османской империей и Крымским ханством.
18 мая великие послы торжественно въехали в город. Великолепная церемония приема русского посольства, устроенная курфюрстом в стиле версальского двора, состояла из семнадцати отделений и поражала пышностью и блеском. По улицам маршировали полки прусской гвардии в красных и зеленых мундирах, ехали десятки карет, запряженных цугом по четыре и шесть лошадей, за ними шли трубачи и литаврщики, игравшие марши; за музыкантами следовали придворные чины и кавалеры в роскошных камзолах, блиставших серебряным шитьем, галунами, лентами и перьями. Город встречал русских послов орудийным салютом. Царь и курфюрст с большим удовольствием наблюдали за действом через высокие окна кенигсбергского замка.
Официальный прием посольства Фридрихом III состоялся 21 мая.  Для  Петра и великих послов ежедневно устраивались увеселения. 24 мая для них был устроен великолепный фейерверк из множества горящих фигур, в числе которых был двуглавый орел с надписью по-латыни: «Виват царь и великий князь Петр Алексеевич». На дворцовый пруд были спущены огромные плоты, на которых сооружена триумфальная арка с московским гербом - святым Георгием Победоносцем. Еще одна композиция на воде изображала русский флот под Азовом. Красочное зрелище сопровождалось пушечными выстрелами, звуками труб и литавр. На другой день царь и послы участвовали в «звериной травле» в лесу под Кенигсбергом, а 27 мая они были приглашены в загородную резиденцию курфюрста Фридрихсгоф.
Второго июня состоялась прощальная аудиенция у Фридриха III, закончившаяся торжественным ужином под камерный оркестр. Через шесть дней Петр, послы и сопровождающие лица на предоставленных им судах отплыли по реке Прегель из Кенигсберга в Пилау. На прощание руководители русской миссии получили ценные подарки, в том числе «курфюрстовы персоны», то есть усыпанные алмазами миниатюрные портреты Фридриха III. Во время плавания по реке яхта царя и послов сделала остановку в Фридрихсгофе, где в течение получасовой встречи царя и курфюрста удалось решить важный дипломатический вопрос. Поскольку Фридрих боялся заключать с русским государем письменный договор о союзе против своего соседа - шведского короля, Петр предложил ему произнести словесную клятву с взаимным обещанием помогать друг другу против всех неприятелей, особенно против Швеции. В знак особого расположения царь тут же подарил курфюрсту очень дорогой рубин.
Петр выехал из Коппенбрюгге вместе с великими послами, но у реки Липпе отделился от основной группы русских путешественников и с восемнадцатью волонтерами поплыл на лодке к Рейну, а по нему добрался до Голландии. Там он по каналам и по рукаву Рейна отправился к Саардаму - маленькому городу на побережье Северного моря, к северо-западу от Амстердама. Саардам был тогда довольно значительным центром корабельного строительства; там насчитывалось до пятидесяти верфей; но с точки зрения важности или совершенства работ эти мастерские не выдерживали никакого сравнения с Амстердамом. На  верфях Саардама ежемесячно спускалось на воду несколько судов различного водоизмещения. Этот городок был известен Петру по рассказам саардамских голландцев, живших в  Немецкой слободе.
Царь отправил большую часть своих спутников-волонтеров в Амстердам, взяв с собой только шестерых, в том числе царевича Александра Имеретинского, Александра и Гавриила Меншиковых, вместе с которыми поплыл к Саардаму на лодке. На рассвете 8 августа он достиг одного из предместий городка, где вдруг заметил на встречной лодке своего старого знакомого, саардамского кузнеца Геррита Киста, несколькими годами ранее работавшего по контракту с русским правительством в Москве и Воронеже, а в этот воскресный день ловившего рыбу на реке. У Геррита  был простой деревянный дом в два окна, разделенный перегородкой на две половины при входе в сени, где хранились рабочие инструменты. В каморке Петра  находились печь, двустворчатый шкаф и матрас, лежащий в стенном алькове. Слуг не было, царь должен был самостоятельно застилать постель и готовить себе еду. Государь с первыми лучами солнца отправился в лавку, где купил себе одежду местного лодочника: красную рубашку, камзол без воротника с большими пуговицами, широкие штаны и фетровую шляпу конической формы. Затем он приобрел плотницкие инструменты и в то же утро записался под именем Петра Михайлова плотником на корабельную верфь Линста Рогге. Ежедневно на рассвете он отправлялся на работу и трудился без отдыха до полудня, затем обедал в какой-нибудь гостинице или харчевне, а иногда ходил в гости к семье какого-нибудь саардамского корабельного плотника, работавшего в то время в России. В свободное от работы время Петр осматривал саардамские мануфактуры и мастерские. Он старался вникать в мельчайшие детали производства и приставал к мастерам с вопросами, на которые они не всегда могли ответить. Нередко Петр просил разрешения выполнить какую-нибудь операцию и старался уловить все тонкости производственного процесса. Однажды на бумажном предприятии Коха он долго приглядывался к приемам мастера-черпальщика и наконец захотел проделать то же самое. Он взял форму, зачерпнул из чана необходимое количество бумажной массы, вытряхнул ее с черпака и выдал превосходный лист без малейшего изъяна. Мастер похвалил его за ловкость, а Петр в ответ подарил ему талер на водку. Столь же внимательно царь осматривал лесопильни, маслобойни, сукновальни и другие маленькие предприятия, разбросанные повсюду в деревнях. А по вечерам у него оставалось время для самого любимого занятия - катания по морю на буере, который он купил за 40 гульденов на другой день по приезде в Саардам, и на нем он отправлялся к трактирной служанке. В отрывке письма от 27 ноября 1697 года, приведенном Лейбницом, сообщалось: «Царь встретил в Заандаме поселянку, пришедшуюся ему по вкусу, и к ней он отправился один на своем судне, чтобы предаться любви в дни отдыха, по примеру Геркулеса» Пятнадцатого августа Петр  собрался в Амстердам, куда на другой день должно было вступить Великое посольство. На следующий день великие послы с многочисленной свитой въехали в главный город провинции Северная Голландия, приветствуемые огромной толпой. В Амстердаме Петра ожидал его друг, городской бургомистр, Николай Витзен. В царствование Алексея Михайлович Витзен посетил Москву, переписывался с Лефортом, выступал в качестве торгового  посредника царя,  по его поручению  закладывал  строительство кораблей для Московии, закупал инструменты и технику  в Голландии. Бургомистр встретил Петра с распростертыми объятиями. Витзен выхлопотал  Петру доступ на большие верфи Ост-индской компании.  Почти через три недели после начала работы Петра на верфи в Амстердаме, 9 сентября, произошла закладка фрегата «Петр и Павел». Под руководством корабельного мастера Клааса Поля вместе с царем трудились десять русских волонтеров, в том числе Александр Меншиков и Александр Кикин. Остальные волонтеры занимались мачтовым, блочным и другими делами. В процессе возведения фрегата Петр с топором в руках усвоил все необходимые навыки корабельного плотника, а также изучил «корабельную архитектуру и черчение планов».

Витзен водил Петра на китобойные суда, в госпитали, воспитательные дома, фабрики, мастерские. Петр изучал механизм ветряной мельницы, посетил писчебумажную фабрику. В анатомическом кабинете профессора Рюйша царь присутствовал на лекциях по анатомии и особенно заинтересовался способами бальзамирования трупов, чем славился профессор. В Лейдене в анатомическом театре Бургаве Петр сам принимал участие во вскрытии трупов. Посещение анатомического театра послужило толчком для открытия в России музея - Кунсткамеры. Он научился владеть циркулем, пилой, рубанком, а также щипцами для дерганья зубов, увидав, как эта операция производится под открытым небом, среди площади. Затем тщательно осмотрел рты всех членов посольской свиты, немилосердно вырывая зубы, которые в меру своих поверхностных знаний считал нездоровыми. Рев несчастных его не останавливал, зато прошедшим эту экзекуцию можно было надеяться на повышение по службе и даже на дружбу с царем. Он смастерил себе кровать, построил для себя русскую баню и сам готовил себе пищу. Он также брал уроки рисования, посещал мастерскую Иоанны Кертен Блок, позировал для портрета, который она с него написала, и расписался в ее альбоме. Петр тщательно изучил технику гравировки и даже сделал собственную гравюру, названную им «Торжество христианства над исламом». За время пребывания в Амстердаме он успел осмотреть коллекции минералов, монет, оружия, археологических находок, встречался с выдающимися голландскими учеными, инженерами, коллекционерами. А по вечерам он отправлялся в какую-нибудь харчевню, где заказывал себе кружку пива или стакан джина, закуривал глиняную трубку и  заводил беседы с корабельными плотниками, кузнецами и матросами. Под конец пребывания в Голландии он был приглашен местными правителями на казнь преступников. В те времена это считалось увлекательным зрелищем, и для представителей высшего круга сооружались специальные трибуны.
Перед Великим посольством стояли важные дипломатические задачи расширения  «Священной лиги» - союза государств, входящих в антитурецкую коалицию. Этому были подчинены переговоры с Генеральными штатами Голландии и встречи с дипломатами других держав. На встречах послы Московии  делали все, чтобы поднять политический престиж страны. Они рассказывали о взятии Азова, мелких крепостей у Крымского ханства. В это время в Рейсвике был съезд представителей европейских держав, и Россия выступила с определенными заявлениями относительно союза против Турции. На долю главы Великого посольства, Лефорта, выпала трудная задача вести эти дипломатические переговоры. «Удивляюсь», — писал из Гааги в Женеву один старинный знакомый Франца, - «как генерал выдерживает при малом отдохновении и при тех непрестанных затруднениях, с которыми он должен бороться. Он служит предметом удивления всей страны и о нем отзываются с подобающим его сану уважением». После  окончания конгресса в Рейсвике русское посольство возвратилось из Гааги в Амстердам. Европейские правительства, поддерживая  на словах идею объединения против Турции, крайне вяло изъявляли готовность заключать  договоры и брать конкретные обязательства. Царь был осведомлен, что главным союзником Османской империи в Европе была Франция, которая подталкивала турок и крымчан на военные действия против Москвы. Более того, дипломаты Людовика XIV активно стремились посадить на вакантный польский трон своего ставленника принца де Конти, известного своими антирусскими настроениями и  пытались вообще вывести Польшу из антитурецкой коалиции. И особенно болезненно воспринималась Петром блокада порта Архангельск французским судами. Антифранцузскими настроениями Петра  объясняется особое его отношение к Голландии и Англии, их-то и хотел привлечь царь в Священный союз. Но ситуация для расширения союза была крайне неблагоприятная -  Европа готовилась к большой внутренней войне двух коалиций, которая потом сотрясала ее двенадцать лет и вошла в историю как «Война за испанское наследство». Европа, готовясь к войне, хлопотала о примирении Австрии с Турцией. Морские державы сами уповали на военную мощь Австрии и втайне от великого посольства выступали посредниками в мирных переговорах между Турцией и Австрией. Заключение мира между ними вселяло у морских держав надежду на возможность использования австрийских сухопутных сил против Франции. Рассчитывать на  финансовую и техническую помощь этих стран тоже не приходилось.
Пока Петр работал  на верфи Ост-индской компании и занимался постройкой фрегата «Петра и Павла», Лефорт вел оживленную переписку со многими европейскими дипломатами, давал, согласно желанию царя, пышные празднества, беседовал с иноземцами, желавшими поступить на русскую службу. Лефорт тратил крупные суммы на пиры и празднества, считая себя лишь исполнителем воли Петра, желавшего во всем блеске показать  Европе великое русское посольство.
Посольство осуществляло наем на русскую службу иноземных специалистов. Только в Голландии было нанято 900 человек. И здесь неоспорима заслуга – Лефорта. Обладавший даром убеждения, Франц со свойственной только ему широтой закатывал роскошные пиры, на коих уговаривал иноземцев ехать служить в далекую, но благодатную Московию. Европеец щеголь Лефорт, говоривший на многих языках и являвшийся главным официальным лицом,  создавал о ней новое, выгодное впечатление. В ход шли и его старые связи. Он завербовал искусного боцмана, норвежца Корнелиуса Крюйса, которого назначил адмиралом, несколько капитанов кораблей, двадцать три командира, тридцать пять лейтенантов, семьдесят два лоцмана, пятьдесят докторов, триста сорок пять матросов, четырех поваров. Двести шестьдесят ящиков, помеченных буквами П. М. (Петр Михайлов), были отосланы в Москву с грузом из ружей, пистолетов, пушек, парусов, циркулей, пил, красного дерева, китового уса, пробкового дерева, якорей. Лефорт как первый посол был постоянно озабочен тем, чтобы «то великое, что ему доверено... благополучно доставить».
21 октября 1697 года, посольство вернулось из Гааги в Амстердам. С этого времени оно утратило статус дипломатического представительства, и Генеральные штаты перестали ассигновывать деньги на его содержание. В одной из резолюций Голландских Штатов, помеченной 15 августа 1698 года, сообщалось, что на прием посольства истрачено было сто тысяч флоринов. Теперь расходы на стол, жилье, отопление и освещение, содержание конюшни и экипажей русские должны были оплачивать из собственных средств.
Великие послы после завершения переговоров с голландским правительством получили возможность сменить московское платье на иноземные костюмы. Второй посол Ф. А. Головин обрядился в камзол и кафтан из парчи, отделанные кружевами, надел тонкое белье, шею украсил кружевным галстуком, на плечи накинул плащ из красного дорогого сукна. На голове  длинный «кавалерский» парик и широкополая фетровая шляпа с перьями, на ногах - изящные туфли с пряжками, отделанными изумрудами. К позолоченному поясу была привешена шпага, необходимая принадлежность дворянского костюма того времени. В Голландии Головин успел пристраститься к европейской кухне, поэтому отправил из Амстердама в Архангельск восемь бочек питья, восемь сундуков и 25 ящиков с одеждой и различными предметами, в числе которых были карманные и напольные часы, фарфоровый сервиз, два серебряных ковчежца для образов. Петр  отправил в Москву для дома и подарков расписную посуду из Делфта, французские шпалеры, китайские фарфоровые сосуды и экзотические фрукты.
Во время своего пребывания в Голландии царь Петр встретился в Утрехте с английским королем Вильгельмом III Оранским, который с юных лет бы кумиром   Петра. Датский чрезвычайный посланник в своем сообщении из Москвы в июне 1692 сообщал: «Этот юный герой нередко выражает пожелание присоединиться к кампании под началом Его Величества короля Вильяма и участвовать в его действиях против французов на море». Петр внимательно следил за действиями английского короля и  не скрывал своей радости при каждой вести о  военных успехах Вильгельма III, который был симпатичен Петру и как личность, и как государственный деятель, и как полководец и флотоводец. В своих планах молодой  царь хотел совершить для своей страны тоже, что и  Вильгельм для Англии, -  ввести Россию в число сильных и богатых европейских государств. В этом смысле желание молодого Петра «сражаться под английскими знаменами» против Франции - союзника общего «врага христиан», Турции представляется вполне искренним заявлением. Со своей стороны Вильгельм был также заинтересован во встрече с русским царем. На заседании палаты лордов было принято  решение отправить предложение королю «использовать открывающиеся возможности в связи с визитом царя в Голландию с тем, чтобы обеспечить для английских купцов некоторые льготы, которыми пользовались в торговле с Московией английские купцы до 1648 года».
К моменту встречи в сентябре 1697 года противоборство двух претендентов на польский трон -  курфюрста Фридриха-Августа II и принца де Конти из дома Бурбонов - вступило во вторую, решающую фазу. Курфюрст уже был коронован в Кракове 5 сентября. Но, несмотря на это, ни де Конти, ни сам Людовик XIV не примирились с поражением. По сообщению посла Августа II в Гааге Бозе, де Конти со своим флотом сумел пройти через Зунд в Балтийском море и готовился к высадке на польском побережье. Посол от имени Августа II запросил царя о помощи. Именно во время утрехтской беседы Петр  сообщил Вильгельму III, что готов ее предоставить - в виде шестидесятитысячной армии, уже расквартированной у границы. По всем признакам, Вильгельм III был доволен действиями царя и рад знакомству с  ним. М. Прайор писал в Лондон через день после встречи: «Его Величество очень доволен Им [Петром] и пригласил Его на обед». Газета «Post boy» в своем номере от 18-21 сентября сообщала: «Здесь говорят, что царь Московии остался весьма доволен великолепным обедом, который дал в его честь король Великобритании. Он также был восхищен нашей манерой принимать пищу и даже в шутливой форме пригласил сам себя вновь». Король пригласил Петра посетить Англию.

Пребывание посольства в Голландии заканчивалось, Петр заранее послал в Англию своего друга Адама Вейде, который должен был подготовить все необходимое. 26 декабря 1697 года тот вернулся в Амстердам с кораблями «под волонтеров». Для отбывавших в английскую землю шестнадцати добровольцев и одиннадцати человек слуг и охраны срочно шилась новая одежда и закупались шляпы, шпаги, парики, галстуки, трости, а также, ввиду наступивших холодов, шубы. После прощального обеда у Лефорта царь со спутниками 7 января 1698 года отбыл к британским берегам. В числе прочих с ним были Александр Меншиков и Яков Брюс.
Королевская яхта явилась за ними в Амстердам в сопровождении трех линейных кораблей. Вице-адмирал Митчел и маркиз Кермартен были прикомандированы к особе царя. Маркиз Перегрин Кармартен «страстный моряк и кораблестроитель, любитель морских приключений, храбрец, дуэлянт, веселый человек и занимательный собеседник за бутылкой», подружился с Петром. После Утрехта он фактически стал посредником в отношениях между монархами, а во время визита царя в Англию был его главным гидом и консультантом. Петр остановился в Лондоне  в одном из трех домиков, арендованных Вейде для русских постояльцев на Бэкингем-стрит, или Странде, где в настоящее время красуется надпись, гласящая об этом событии. Петр  прибыл в Англию инкогнито и настаивал на соблюдении конфиденциальности и минимуме протокольных формальностей. Тем не менее, фактически его принимали как самого высокого и почетного гостя. Король первым нанес визит своему гостю с небольшой свитой. На другой день у Петра  с визитом был принц Георг Датский, супруг будущей королевы Англии Анны. Несколько дней спустя Петр нанес ответный визит в Кенсингтонский дворец. Петр долго беседовал на голландском языке с королем и пришел в такой восторг от разговора с принцессой Анной, наследницей престола, которую назвал в письме к одному из своих друзей: «Истинной дщерью нашей церкви».

Петр, где бы он ни был во время своего путешествия, везде вел разговоры на религиозные темы и  интересовался положением церкви. В высказываниях принцессы Анны ему особо импонировала ее критика католических канонов и вообще основных положений католической церкви.   В Пруссии, в Голландии и особенно в Англии Петр регулярно встречался с религиозными деятелями, в основном протестантского толка. В Лондоне царь неоднократно беседовал с Дж. Бэрнетом,  епископом Солсбери, самым близким к королю сановником англиканской церкви. Бэрнет был  официально назначен королем в состав свиты Петра на время пребывания царя в Англии. В письме к начальнику певческой капеллы в Йорке доктору Фаллю епископ Бэрнет отметил, что во время  его четырехчасовой беседы с царем:  «Петр всего внимательнее слушал мои объяснения об авторитете христианских императоров в делах религии и о верховной власти наших королей». Царь был на аудиенции у архиепископа Кэнтерберийского в его лондонском дворце Лэмбет в присутствии короля, который, ссылаясь на пример родной ему Голландии и самой Англии, советовал Петру сделаться самому «главой религии», чтобы располагать полнотой монархической власти. Протестантская система примата государства  гармонировала с усвоенным Петром пониманием абсолютной власти монарха. Независимая, богатая и политически влиятельная русская православная церковь являлась одним из мощнейших и опаснейших очагов сопротивления его действиям.  Петр считал, что церковь должна была  приносить пользу государству, но ни в коем случае не иметь, как католическая, каких-то собственных претензий на самостоятельное политическое влияние на общество. Когда в Лондоне царь обсуждал условия табачного контракта с представителями местной купеческой гильдии, ее председатель Дж. Хиткоут заметил, что предубеждение московских церковников против табакокурения может воспрепятствовать его осуществлению. В ответ на это Петр I заметил: «Священники будут делать то, что я захочу, как только я вернусь домой». Обещание свое царь исполнил. Как и англиканская церковь при Вильгельме III, русская православная церковь учреждением Синода в 1721 года была поставлена Петром под юрисдикцию государственной власти и включена в систему чиновничьего аппарата, утратив тем самым многовековую автономию и свои возможности оказывать независимое от власти воздействие на общество. Взаимоотношения Петра с англиканским духовенством и с самим королем, являвшимся верховным главой церкви, уже во время визита завершились предоставлением англичанам особой привилегии, по которой подданным его величества предоставлялось в России свободное, вполне беспрепятственное отправление обрядов Англиканской церкви.

Получив всемерную поддержку короля, Петр посетил и осмотрел Академию наук, Оксфордский университет, Виндзорский замок, арсенал Вулвича, Монетный двор, которым в то время управлял Исаак Ньютон, обсерваторию, мануфактуру по производству гробов, оружейные мастерские, верфи и доки. Он также тайно присутствовал на заседании палаты лордов британского парламента, следя из соседней комнаты через слуховое окно за дебатами, смысл которых ему излагал переводчик. По настоянию короля был сделан  художником Кнеллером, учеником Рембрандта и Фердинанда Боля, портрет двадцатишестилетнего Петра. Портрет, сохраняющийся в Хэмптон-Корте, является один из лучших, дошедших до нас.  Лондон поразил Петра строгой и величественной красотой, он восхищался его замками (Тауэр,  Вестминстерское аббатство и Гилдхолл), достраивавшимся собором Св. Павла, и уходящим за горизонт лесом корабельных мачт на Темзе.

Незадолго до отъезда царя из Англии, 16 апреля 1698 года, было подписано торговое соглашение об условиях экспорта в Московию табака английскими купцами. Маркиз Кармартен-младший и его торговая компания получили монопольное право. В пункте шестом соглашения значилось: «Иным иноземцам или русским торговать этим товаром запрещается». Кармартену было предоставлено право на ввоз табака в течение семи лет ежегодно по десять тысяч бочек (в каждой бочке содержалось по пятьсот фунтов). В седьмом пункте соглашения говорилось о том, что Кармартен должен выплатить Великим послам двенадцать тысяч фунтов стерлингов - сумму по тем временам немалую - в качестве аванса за уплату пошлины. Петр подсчитал, что договор обеспечит России 200 тысяч рублей чистого дохода в год. Извещая об этом великих послов, он приказал до распечатывания письма с проектом договора выпить каждому по три кубка вина. Повеление было в точности исполнено. Ф. А. Головин известил царя: «…выпили три кубка гораздо немалы, от которых были гораздо пьяны, однако ж, выразумев, истинно радовались и Бога благодарили». В Англии царь пригласил на работу в Россию кораблестроителя Джозефа Ная, мастера шлюзного дела Джона Перри и еще четыре десятка других специалистов.
 
  Как и везде Петр и его спутники не забывали о развлечениях. Служанку из саардамской харчевни заменила актриса Гросс. Петр резко отчитал тех, кто вздумал читать ему наставления по этому поводу: «За пятьсот пенни я нахожу людей, готовых преданно служить мне умом и сердцем; эта же особа лишь посредственно служила мне тем, что может дать, и что такой цены не стоит».
9 февраля  Петр с двумя десятками спутников  перебрался в небольшой городок Дептфорд, расположенный на Темзе ниже Лондона (теперь это один из его кварталов). Там находились королевские верфи, на которых царь мог заняться изучением основ конструирования судов. Главное внимание он уделил геометрическим пропорциям кораблей всех размеров. Для высокого гостя и его свиты был арендован дом, который принадлежал  одному из основателей Королевского научного общества, Джону Эвелину, с  обширным садом, непосредственно примыкавшим к территории верфей. В ограде сада для царя проделали дверь, через которую он в любое время беспрепятственно попадал на верфи, избегая взглядов любопытствующих. В Дептфорде Петр уже не брался за топор, уделяя основное внимание изучению теоретических основ кораблестроения, однако его спутникам приходилось по воле царя заниматься тяжелым физическим трудом. В дневное время Петр спускался вниз по Темзе на яхте до местечка  Вулвиче, где находились интересовавшие царя морской арсенал, литейный и артиллерийский заводы. 2 марта адмирал Митчел передал высокому гостю замечательный подарок Вильгельма III - яхту «Transport Royal» (Королевский транспорт).  Петр не остался в долгу и попросил адмирала вручить королю ответный подарок - огромный необработанный алмаз, завернутый в обрывок грязной бумаги.

По вечерам Петр и его друзья-волонтеры отдыхали  своеобразным способом, удивляя соседей и прохожих. Анри Труайя на основании английских источников живописал яркие детали их повседневной жизни: «Вечерами русские, которые весь день работали, пускались во все тяжкие, так что соседи слушали с ужасом вопли и хохот этой банды». Дом, где они жили, был разгромлен. Спали неизвестно где, ели непонятно что и в любое время, не пощадили ни мебель, ни картины. Когда Джон Эвелин приехал в свой дом после двух с половиной месяцев пребывания в нем царя и его свиты, он был сражен увиденной картиной.  Эвелин заставил полицейских составить протокол. Для урегулирования возможных претензий нанял Кристофера Рена в качестве эксперта-оценщика. 21июля 1698 года Государственное казначейство Англии издало распоряжение об оплате счетов, предоставленных ему 11 мая знаменитым архитектором, строителем лондонского собора св. Павла, сэром Кристофером Реном.  Счета сопровождались перечнем поврежденных и уничтоженных вещей.
«Спальная, убранная голубой отделкой, и голубая кровать, обитая внутри светло-желтым шелком, вся измарана и ободрана. Японский карниз кровати сломан. Ин¬дийское шелковое стеганое одеяло, байковое одеяло и постель¬ное белье запятнаны и загрязнены. Туалетный столик, обитый шелком, сломан и изрезан. Стенной,  из орехового дерева столик и рундук сломаны. Медная кочерга, пара щипцов, железная решетка, лопатка — частью сломаны, частью утрачены. Пале¬вая кровать разломана на куски, красная отделка, отороченная полосатым персидским шелком, сильно подрана и испорчена. В кабинете четыре полотнища тканых дамасских обоев сильно измараны. В большой комнате два больших каминных крюка с медными рукоятями сломаны. В смежной комнате обои тре¬буют чистки. В следующей комнате коленкоровая кровать с за¬навесями испятнана и изорвана в клочки, а большое индий¬ское одеяло прорвано во многих местах. 14 голландских плетеных стульев все сломаны и испорчены. 12 стульев со спинками, обитыми драгетом, сильно испорчены. В следующей комнате обитая темным камлотом кровать сильно порвана и испорчена. Обыкновенное стаметовое одеяло изорвано и прож¬жено в нескольких местах. Черный панелевый стол и рунду¬ки сломаны и испорчены. Пара каминных крюков с медными рукоятями, лопатка и щипцы сломаны. В следующей комнате две кровати: одна, обитая драгетом, другая саржей — изорваны и испорчены. Старый комод, каминные крюки, лопатка и щип¬цы сломаны и испорчены. В следующей комнате голубая по¬лосатая коломянковая кровать, обитая внутри пестрой индий¬ской вышитой тканью, сильно измарана и попорчена, а карниз сломан. 12 кресел, обитых голубой материей, сильно попорче¬ны. 3 старых голландских плетеных стула сломаны. Ореховый комод и оклейной стол сильно попорчены и сломаны. 6 белых тонких дамасских оконных занавесей изорваны и испорчены. Грелка поломана внутри и пожжена. Внизу: японский стол, два стула и кушетка все поломаны и испорчены. 7 отлогих стульев сломаны и утрачены. Несколько других стульев попорчены. Пара каминных крюков с медными рукоятками, пара щипцов, лопатка и решетка сломаны и попорчены. Два стола с инкру¬стацией попорчены. Большой турецкий ковер попорчен. 5 ко¬жаных стульев утрачены. 2 перины и 2 подушки потеряны. 3 пары новых пуховых подушек потеряны, 8 перин, 8 подушек, 12 пар байковых одеял сильно замараны и попорчены. Одна запасная железная решетка изломана в куски. 3 пары тройных тонких голландских простынь утрачены. 3 кресла с ручками и 5 резных деревянных кресел изломаны в куски. Стол сломан и испорчен. 20 прекрасных картин сильно замараны, а рамы все разбиты. Несколько прекрасных чертежей и других рисунков, изображающих лучшие виды, утеряны и оценены адмиралом Бенбоу в 50 фунтов».
«С позволения ваше¬го лордства. Вследствие предписания вашего лордства от 6 мая 1698 года на просьбу Джона Бенбоу об осмотре и оценке убыт¬ков, причиненных нанимаемому им дому, садам и имуществу его царским величеством и свитой его, в Дептфорде, я посту¬пил согласно сему и оценил поправки дома и двора при содей¬ствии опытных людей: пригласил присутствовать мистера Севелла при оценке движимого имущества, а мистера Лаудона при оценке садов и палисадников, к каковым своим оценкам, при сем представленным, они приложили свои руки, и я считаю их оценку вполне верной. Убыток по дому исчислен в 107 фунтов 7 шиллингов и по саду в 55 фунтов, а всего 162 фунта 7 шиллингов, каковая сумма должна быть, по моему мнению, уплачена мистеру Эвелину, владельцу дома, так как контрактный срок уже истек. Убыток по имуществу133 фунта 2 шиллинга 6 пенсов с прибавлением недельного дохода, который я оцениваю в 25 фунтов, всего следует уплатить 158 фунтов 2 шиллинга 6 пенсов. Сверх того дом, принадлежащий некоему Росселю, бедному человеку, где проживала стража, назначенная состоять при доме, занимаемом царем, почти совершенно разрушен, так что подлежит оплате в полной стоимости».
Кроме того, сам дом был так разрушен, что его во многих местах приходилось ремонтировать заново. Краска на стенах была облуплена, стекла выбиты, печи и печные трубы слома¬ны, дубовые и сосновые перекладины в потолках сломаны, полы в некоторых местах выворочены, в других испачканы грязью и рвотой. Окружавшая сад железная решетка разнесена на протяжении 100 футов. Достаточно неожиданная реакция от людей, во-первых, весьма привилегированного происхождения, привыкших жить отнюдь не в бедности. А во-вторых – от находящихся в гостях, причем, в гостях весьма заботливых, даже, можно сказать, безупречных в плане гостеприимства. Убыток на сумму свыше 350 фунтов был  погашен по обычаю принимавшей высокого гостя стороной, то есть королем Англии Вильгельмом III.
Об Англии у Петра  остались самые лучшие впечатления. В «Походном журнале» отмечено: «часто его величество изволил говорить, что оной Английской остров лучший, красивейший и счастливейший есть из всего света». Петр нанес английскому королю 18 апреля 1698 года прощальный визит, поблагодарил его за радушный прием и через шесть дней на своей яхте отплыл обратно в Голландию. Свита вместе с багажом следовала за ним на другой яхте. По пути царь в последний раз остановился в Вулвиче, пострелял там из пушек, осмотрел военные корабли в Чаттаме (Чатеме) и дал прощальный пир английским капитанам и адмиралам, после чего вышел в Ла-Манш. Бури затруднили морское путешествие, однако через два дня их яхты  благополучно прибыли в Амстердам. Там они провели еще три недели до отъезда в Вену. В это время великое посольство было занято погрузкой на корабли закупленного оружия и снаряжения, размещением по каютам нанятых в Голландии и Англии специалистов. Четыре корабля направлялись в Архангельск, пять — в Нарву. Среди закупленных редкостей были попугаи, мартышки, заспиртованные крокодил и меч-рыба, гербарии. Пятнадцатого мая посольство  выехало в Вену через Лейпциг, Дрезден и Прагу.

По дороге Петр осмотрел полотняную мануфактуру в городке Билефельде и замок Шаумбург. В Лейпциге задержались на один день, «веселились довольно, из пушек стреляли». В Дрездене Петр, одетый в модный испанский камзол и удобные голландские башмаки, посетил кунсткамеру, где оставался до рассвета, подолгу задерживаясь у математических и ремесленных инструментов и механизмов. В последующие дни он еще дважды посетил этот музей, а также побывал на литейном дворе, осмотрел арсенал. Высоких гостей встречали по высшему разряду. Застолья с музыкой и дамами, среди которых блистала своей красотой фаворитка короля графиня Мария Аврора Кенигсмарк, продолжались несколько дней. Петр был вполне доволен приемом, выражая хорошее расположение духа со свойственным ему темпераментом: по свидетельству наместника курфюрста, князя Антона Эгона Фюрстенберга, его величество во время ужина 2 июня «взял барабан и в присутствии дам стал бить с таким совершенством, что далеко превзошел барабанщиков». С рассветом 4 июня прямо после бала Петр отправился в Вену. Не останавливаясь в Праге, государь 11 июня прибыл в Штоккерау, местечко в 28 верстах от Вены, где вынужден был прождать несколько дней, пока в столице не закончились приготовления к торжественной встрече русского посольства. Въезд посольства состоялся вечером 10 июня. Посольство было размещено в просторном богатом доме графа Кенигсека, окруженном прекрасно распланированным садом с фонтанами и множеством статуй; здесь же поселился и «десятник Петр Михайлов». 19 июля по настоятельной просьбе царя состоялась его неофициальная встреча с императором в замке Фаворит. Петр отправился туда в сопровождении Лефорта в качестве переводчика. Слуги провели их через потайную дверь в большую столовую галерею, где ждал император Леопольд I. Беседа между монархами продолжалась не более четверти часа и свелась к заверениям в дружбе. Переговоры великих послов с австрийским императором и Петра с канцлером графом Кинским о совместных действиях союзников  против Турции закончились безрезультатно.  Ощущалось, что Австрия больше заинтересована  заключить мир с османами, чем вновь втягиваться в военные действия. Ситуация на южных границах империи их устраивала. Трехнедельное пребывание в Вене позволило Петру осмотреть арсенал, библиотеку, кунсткамеру, посетить соседние города, в том числе древний курорт Баден с теплыми серными источниками и венгерский город Пресбург (сейчас — столица Словакии Братислава) со знаменитым старинным готическим собором. В Вене был устроен 29 июня прием специально по случаю именин высокого российского гостя: гремел салют из двенадцати пушек, горел двухчасовой фейерверк с буквами VZPA («Виват царю Петру Алексеевичу»), более пятисот гостей пили за здравие русского государя до рассвета.
Одиннадцатого июля император Леопольд устроил грандиозное празднество - традиционный для венского двора костюмированный бал для 120 избранных персон. Большой танцевальный зал был уставлен цветущими деревьями в кадках, украшен серебряными люстрами, большими зеркалами, картинами и множеством светильников со свечами. Австрийская элита должна была явиться на праздник в костюмах разных времен и народов. Сливки венской знати: принцы крови, князья, герцоги и графы, съехавшиеся со всей Германии, - парами входили в эту залу в одеждах скромных тружеников земли. Среди них можно было легко различить французов, испанцев, итальянцев, китайцев и даже московитов, одетых крестьянами, пастухами, садовниками, слугами.
Но одежды этих простых людей были не обычными, а особенными, очень дорогими. Как подметил Лефорт, «богатство костюмов с массой бриллиантов слепило глаза». Петра  нарядили кудрявым фрисландским  крестьянином, а Леопольда и его супругу Элеонору - трактирщиками. Веселье продолжалось до четырех часов утра, царь был оживлен и танцевал «без конца и меры». Его дамой была фрейлина Иоганна фон Турн из княжеского дома Турн унд Таксис в костюме  фрисландской крестьянкой. С ней он открывал бал.  Наутро царский карлик отвез ей презенты: перстень с алмазом, четыре пары соболей и пять кусков цветастой шелковой ткани. Петру  император  Леопольд прислал в тот же день  великолепный хрустальный кубок итальянской работы ценой в две тысячи гульденов, из которого они накануне пили за здоровье друг друга, а также трех лошадей из императорской конюшни.
Из Вены Петр намеревался отправиться в Венецию, где уже шла энергичная подготовка к его встрече. Но из Москвы пришли тревожные вести о бунте стрельцов, и царь решил  возвратиться на родину. На прощальной аудиенции Великого посольства у императора 18 июля первый посол Лефорт вручил Леопольду  грамоты, дипломаты обменялись речами и отправились на торжественный обед на посольском дворе, где распорядитель Кенигсакер потчевал изысканными винами русских послов, в том числе «десятника Петра Михайлова». На другой день в четвертом часу пополудни государь отправился в путь. Его сопровождали Лефорт, Головин, несколько волонтеров, в том числе Александр Меншиков, и младшие посольские чины. Посол Возницын остался в Вене для дальнейших переговоров и участия в предстоящем мирном конгрессе. В первые три дня путешественники, не останавливаясь даже на ночлег, преодолели около 300 верст. Только на четвертые сутки, 23 июля, была сделана первая остановка с ночевкой. За Краковом Петр получил известие, что бунт подавлен, после чего продолжил свой путь в Россию уже с обычной скоростью, и дорога растянулась более чем на месяц.
Беседы с правителями европейских стран и длительные безрезультатные переговоры послов относительно совместного выступления всех христианских стран против мусульманской Османской империи убедили Петра в том, что Европа не намерена продолжать войну с Турцией, удовлетворена достигнутыми успехами и занята своими внутренними проблемами. Понимая, что вести войну с мощной турецкой армией без союзников бессмысленно, царь согласился на участие в  Карловицком мирном  конгрессе. Подписанное перемирие с турками на два года, хотя и сохраняло за Россией Азов и близлежащие земли, само по себе означало, что поставленной цели – господства на Черное море – достигнуть Петру не удалось, и дальнейшая разработка проекта выхода в Средиземное море  бесполезна. Находясь в Англии и Голландии,  Петр нашел серьезные подтверждения своим ранним убеждениям, что без морского флота не может существовать государство. Его наличие позволяло надежно охранять границы,  завоевывать новые заморские территории и способствовало развитию торговли со всеми странами. Голландия и Англия произвели на Петра неизгладимое впечатление. Именно там он пришел к заключению, что богатой и мощной страна может стать только при наличии современного военного и торгового флота, у которого должна быть база и верфи.  Существовавшие порты  в Охотске и вдоль Ледовитого океана, включая Архангельск, были расположены далеко  от главных морских путей. Более того, их можно было использовать лишь только в летнее время. Вывод напрашивался как бы сам -  чтобы стать одной из сильных стран мира, надо завоевать земли на Балтийском побережье,  которым владела Швеция, обладавшая лучшей армией в Европе и не намеривавшая отдавать свои территории без боя. Петр решил резко развернуть свою внешнюю политику и искать союзников для ведения войны со Швецией.  Вывод казался настолько логичным, что не поддавался какому-либо обсуждению.
В маленьком галицийском городке Раве  Петр встретился с польским королем Августом II. В Раве не было той чопорности и чинности, которой так педантично придерживался венский двор при встрече коронованных особ. Царю импонировала непринужденная обстановка. Общение двух монархов, бывших ровесниками, продолжалось в течение трех дней, которые прошли в застольях и политических беседах. У них было много общего, они были ровесники, оба высокие, сильные и энергичные, и самое главное, у них был общий противник - Швеция.  При вступлении на престол король Август обещал полякам вернуть Лифляндию, захваченную шведами,  Петр, со своей стороны, открыто проявлял свою заинтересованность  в приобретении восточного  побережья Балтийского моря.  В ходе бесед наметился план создании широкой коалиции против Швеции.  Петр и король передали друг другу подарки, и в  знак полного взаимопонимания обменялись одеждой и шпагами. Первоначально коалиция была оформлена договором 1699 года между Россией и Данией. Осенью того же года к переговорам присоединились Польша и Саксония,  заключившие с Россией Преображенский договор, по которому   русские войска должны были вести военные действия в Ижорской земле и Карелии, а польские и саксонские — в Лифляндии и Эстляндии. Саксония и Речь Посполитая должны были первыми начать войну против Швеции. Было также оговорено, что Россия начнет войну со Швецией только после подписания мира или длительного перемирия с Турцией. В случае же неудачи таких мирных переговоров Петр обещал содействовать заключению мира между Саксонией и Швецией. Спустя два месяца после подписания договора саксонцы вторжением в прибалтийские земли Швеции начали  «Северную войну», длившуюся 21 год.  На следующий день после получения извещения о заключении Константинопольского договора с Османской империей (8 августа 1700 г), предусматривавшего тридцатилетнее перемирие, Россия официально объявила войну Швеции.
В шесть часов вечера 25 августа 1698 года государь и послы прибыли в Москву. Одежды упитанного Августа II болталась на худощавом жилистом Петре, как на вешалке, сбоку висела плохая шпага саксонца. Не заезжая в Кремль, царь направился прямо в Немецкую слободу к Анне Монс,  а затем поспешил в дом Лефорта, где прокутил всю ночь. Наутро в жизни России началась новая эпоха.

Глава 6.      ГИБЕЛЬ МОСКОВИИ.   ВИВАТ РОССИЯ!

Все виденное в Европе настраивало Петра на необходимые крупные преобразования в стране для того, чтобы идти в ногу со временем и не быть  покоренными более сильным и мощным противником с запада. Воспитанный в проголландском духе, Петр  не находил ничего заслуживающего внимания и сохранения в отстающей по развитию Московии. По мнению Петра, ломать надо было все. В культуре и в быту следовало  брать пример с  обожаемой с детства Голландии, а вот в управлении страной ему больше импонировала военная австрийско-немецкая система, которая привлекала своей однозначностью. Все в этой системе подчинялось воле монарха-полководца, всем остальным следовало лишь исполнять его приказы. Каждый человек, не зависимо от его желания, от его потенциальных возможностей, привлекался на службу и должен был беспрекословно выполнять все, что указано свыше, даже если это угрожало его жизни. Все население должно быть на службе у царя, все должны стать частью огромной государственной машины и вертеться в указанном им месте. В мыслях Петра рождалась новая система управления, которая к удивлению с некоторыми видоизменениями просуществовала 300 лет, и получила позже название государственно-чиновничего строя. Передаточное звено между царем и исполнителем в виде чиновничьего аппарата приобретало первостепеннейшее значение, человек оказывался некой марионеткой в руках чиновника, который становился вершителем судеб. В этой системе предполагалось, что полководец – монарх безгрешен, и что все его указания выверены и заранее просчитаны.      
 
Петр осознавал, что против его реформ и изменений в жизни Московии восстанут хранители старины, истории и духа свободы, вольницы. И чтобы усмирить всех несогласных, ему следовало бороться со своими противниками самым жестоким образом, и, прежде всего, со стрельцами, казаками, старообрядцами и со священнослужителями. Петр решил на примере взбунтовавшихся стрельцов показать  всем, как он будет расправляться с  бунтовщиками, и что будет с теми, кто задумает  выступать или высказываться против его действий. Хотя  стрельцы были разбиты генералиссимусом Шеиным и генералом Гордоном под Новым Иерусалимом, и на допросах всех стрельцов нещадно секли кнутом, а 56 главных мятежников казнили, Петр распорядился свезти арестованных стрельцов в Москву для нового следствия. Предполагая, что возглавлять мятеж могли бояре или его сестра Софья и  ее окружение, Петр пытался выбить из стрельцов признание. Государь негодовал на чрезмерную мягкость и поспешность боярских приговоров  и на одной из пирушек в ярости набросился со шпагой в руке на боярина А.С.Шеина.
К середине сентября в столицу доставили первую группу стрельцов из 164 человек. Первые же допросы с применением самых изощренных пыток дали нужные результаты. Наиболее важным для царя стало признание В.Зорина о желании стрельцов видеть на царстве государыню Софью Алексеевну. Основываясь на показаниях Зорина и его товарищей, Петр написал пять вопросных «статей», по которым следователи  должны были допрашивать остальных бунтовщиков. Стрельцов распределили по группам и разместили в десяти застенках. Вести  следствие было поручено стольнику князю Ф.Ю.Ромодановскому, боярам: князю М.А.Черкасскому, князю И.Б.Троекурову, князю Б.А.Голицыну, князю В.Д.Долгорукому, князю П.И.Прозоровскому, Т.Н.Стрешневу, А.С.Шеину; окольничему князю Ю.Ф.Щербатому и думному дьяку Н.М.Зотову. Устанавливались возможные связи подследственных с политическими противниками Петра и, особенно, с членами царской семьи. Пятидесятник А.Маслов и некоторые другие признались по всем главным пунктам обвинения и сообщили о тайном послании Софьи стрельцам в Великие Луки. Были допрошены  сама Софья и ее сестры.
У Покровских ворот народу зачитали приговор в присутствии государя, придворных и иностранных послов.  Петр лично обезглавил пять человек. В тот же день 158 человек были повешены, а 100 малолетних стрельцов, от 15 до 20 лет, были биты кнутом и после клеймения в правую щеку разосланы в дальние города. Пока шло следствие, в Москву свозились все новые и новые группы участников бунта. 11 октября, без какого либо следствия, были казнены 144 стрельца. Их вешали на двойных виселицах в тех же местах, рядом с товарищами, казненными ранее. На следующий день начался второй большой розыск, продлившийся до 15 октября. Параллельно с допросами и пытками, производившимися в 14 застенках, по всему городу продолжались казни бунтовщиков. 12-13 октября было казнено 346 стрельцов, из которых 147 человек «вершили» у стен Новодевичьего монастыря, где в виде четырехугольника были установлены 30 виселиц. Троих стрельцов повесили возле самых окон кельи царевны Софьи.

После трехдневного отдыха, превратившегося в нескончаемую попойку,  Петр распорядился провести очередные показательные казни. Государь велел своим приближенным лично рубить головы мятежникам. Воеводе Новгородского полка князю М.Г.Ромодановскому было предложено казнить по одному стрельцу от каждого бунтовавшего полка. Князь Б.А.Голицын, не имея опыта в подобных делах, только покалечил свою жертву. Добил несчастного Меньшиков, который позднее хвастался, что своею рукою обезглавил 20 человек.  Всего в этот день были приговорены к казни 109 человек, для которых в Преображенском установили виселицы и плахи. Наблюдать за расправой Петр пригласил польских, датских и имперских послов. Массовые казни продолжились и в последующие дни. 18 октября для расправы были определены 65 человек, большинство из которых казнили около  Новодевичьего монастыря. Восьмерых стрельцов колесовали на Красной площади. 19 октября на Болоте, у полковых съезжих изб и на Пушечном Красносельском дворе, отсекли головы еще 109 стрельцам. Некоторых повесили у ворот Белого города, на специальных крюках, вбитых в крепостные стены.
К началу 1699 года под следствием в Преображенском приказе оставалось 695 человек, в том числе 285 малолетних стрельцов, большинство из которых позднее были биты кнутом и сосланы на каторгу в Сибирь. Жен и детей казненных стрельцов власти раздавали по деревням разным  людям или  ссылали на вечное житье в дальние города. 4 января 1699 года последовал первый указ о ликвидации московских слобод семи стрелецких полков. Продаже  подлежали дворовые места и лавки стрельцов трех мятежных полков и четырех полков, находившихся на службе в Киеве. Через месяц, с 1 по 4 февраля, на Болоте и на Красной площади были казнены еще около 300 человек, проходивших по делу о бунте 1698 года. Для дальнейшего розыска в московских застенках были оставлены 86 человек, допросы которых продолжались более года. Всю зиму груды неубранных тел, поедаемые собаками и вороньем, лежали у мест казней. Только в конце февраля последовал указ о захоронении останков мятежников. Всего по городу было свезено на кладбище более  тысячи трупов. Над братскими могилами установили каменные столбы с чугунными досками на четырех сторонах, где перечислялись преступления казненных. Каждый столб в своем завершении имел по пять железных спиц, на которых были воткнуты отрубленные головы. Силами четырех солдатских полков, постоянно расквартированных в предместьях Москвы, властям было трудно поддерживать порядок в городе. Вооруженные шайки человек по 20-40, нападали на жителей в предместьях столицы «и будучи на тех своих разбоях, хозяев жгди и мучили и животы имали». Летом 1699 года последовал указ о роспуске московских стрелецких полков, находившихся в столице и на службе в Азове.  Родственникам сосланных стрельцов также подлежало покинуть  столицу, и они были вынуждены спешно распродавать свои московские дворы, пожитки и ликвидировать свои промыслы.  9 февраля Боярская дума вынесла приговор «остаточным» стрельцам бунтовавших полков. 42 человека приговорили к смертной казни, остальных - к ссылке на каторгу, в Сибирь.  Всего за период следствия с июня 1698 года по февраль 1700 год было казнено 1354 стрельца, 626 человек после битья кнутом и клеймения оказались в ссылке в дальних городах.
Выполнение планов Петра по расформированию московских стрелецких полков и их замене «прямым регулярным войском» было остановлено из-за начало военных действий в Прибалтике между Швецией и  Саксонией. К моменту вступления России в Северную войну, в августе 1700 года, на службе в разных городах оставалось еще 17 полков московских стрельцов.  Готовясь к столкновению с сильнейшей европейской армией, Петр распорядился в кратчайшие сроки сформировать 10 «тысячных» солдатских полков. В начале ноября 1699 года был объявлен набор в солдаты «всяких вольных людей». Выявленные лица стрелецкого чина, если они бывали в стрельцах до 1682 года, подлежали ссылке на каторгу в Азов, остальные изгонялись из солдатских рядов, кроме стрелецких детей, ранее не состоявших в стрелецкой службе.

После репрессий Петр приступил к планомерному уничтожению Московии с ее чужими и дряхлеющими, по его мнению, порядками, обрядами и к созданию нового, современного государства по образцу передовых стран Европы. Для начала  Петр приказал брить бороды всем, кроме крестьян и духовенства. На ношение бороды был введен налог. Некоторые из приближенных к царю откупались и продолжали  носить бороды.  Затем городскому населению и всем служивым было указано носить иностранное платье, голландская мода была на первом этапе принята в качестве примера. Старая привычная долгополая одежда с длинными рукавами запрещалась и заменялась новой. Камзолы, галстуки и жабо, широкополые шляпы, чулки, башмаки, парики быстро вытесняли в городах старую русскую одежду. Быстрее всего распространилась западноевропейская верхняя одежда и платье среди женщин. Так изначально русское общество оказалось разделенным на две неравные части:  одна (аристократия, дворянство и  городское население) должна была следовать  европейской культуре, другая сохраняла традиционный уклад жизни. В 1699 году была осуществлена реформа календаря. Вместо наступавшего  7208 года от сотворения мира отмечали с елками и фейерверком 1700 год от Рождества Христова,  как в остальной Европе. Новый год стал праздноваться 1 января вместо принятого на Руси с XI  века 1 сентября. Было введено единообразное применение юлианского  календаря. Повсеместно было разрешено употребление алкоголя и курение табака. Для сбора кабацких и таможенных налогов в 1698 году была создана Ратуша.   Питейным заведениям были предоставлены особые привилегии. Народ, следуя примеру Петра  и его «всепьянейшего собора»,  стал употреблять спиртное  до обморока, до забытья. Пьянство стало широко распространяться по Московии. Поступление в казну резко увеличились, эти средства Петр направил  в армию на подготовку к войне. Эти мероприятия привели к увеличению поступлений в казну, в 1701 году доходы государства выросли в 2 раза и достигли 3 миллионов рублей. Доля военных расходов выросла с 62% всего дохода в 1680 году до 78% в 1701 году. Петр  в 1708 году ввел новый гражданский шрифт, пришедший на смену старому кирилловскому полууставу. Для печатания светской учебной, научной, политической литературы и законодательных актов были созданы новые типографии в Москве и Петербурге.
Сильнейшими противниками Петра  в его политике европеизации была Церковь, которая представляла собой соперничающую властную структуру и являлась хранительницей наследий византийской культуры. Идеальные отношения между Церковью и монархом, согласно византийскому постулату, «суть состояние симфонии и созвучия». Между императорской властью и Церковью существовал с давних времен некий негласный договор о разделе сфер влияния на общество, и о слиянии этих двух институтов никогда  не было речи. Реформы Никона были направлены на укрепление Православной церкви, но привели к внутреннему расколу и  к постепенному обострению конфликта между Никоном и царем из-за притязаний Церкви на власть. Отстранив Никона, царь Алексей Михайлович стал править без патриарха. Но, несмотря на это временное ослабление, Церковь оставалась весьма значительной силой русского общества.
Во время  патриаршества Адриана (1690-1700) Петр своими действиями доказывал, что он ни в коей мере не заинтересован в сохранении византийской симфонии. Так, он отказывался, к  примеру, участвовать в шествии  в Вербное воскресенье, в этой старинной московской традиции, когда патриарх въезжал в Москву на осле, которого под уздцы вел царь. Для Петра такая церемония означала принижение царского достоинства.   Используя такой инструмент, как «всепьянейший собор», царь стремился унизить как Католическую, так и Православную церковь. Его ближайшие соратники переодевались в священников различных конфессии  и изрыгали богохульства. Тексты к этим карнавальным пародиям на богослужение писал сам Петр. Шествие  в Вербное воскресенье пародировалось  посредством езды на верблюде в погребок, где находились запасы водки. Священников заставляли участвовать в  маскарадах «всепьянейшего собора»  в своих церковных одеяниях, которые вызывали такой же хохот, как и маскарадные костюмы. Оскорблением чувств верующих стало брадобритие. Оно воспринималось православными как попытка исказить образ и подобие Христа. Интерес Петра к анатомии и обязательное присутствие его советников на вскрытиях трупов были еще одной стороной его борьбы со старой идеологией. Человек становился объектом исследования, а не отражением Христа. Под тем же углом зрения можно рассматривать и его интерес к коллекционированию уродов, выставлявшихся в Кунсткамерах. В качестве противовеса всем ритуалам Православной церкви Петр ввел публичное празднование побед и именин с досконально разработанными церемониями.
Сразу же после смерти Адриана в 1700 году Петр послал служителя в патриарший дом с тем, чтобы выкупить всю бумагу, на которой  писались официальные документы, тем самым демонстрируя, что никакой автономной должности патриарха более не существует. Помощниками в осуществлении своего плана, направленного на полную ликвидацию самостоятельности Церкви, Петр выбирал епископов и священников из  Белой Руси и Малороссии. Там давно уже укоренились некоторые западноевропейские идеи. Ученые епископы тех краев нередко получали образование в Польше и даже в Риме. Первым Петр привлек к себе Стефана Яворского, получившего титул «Местоблюстителя патриаршего престола».  Однажды Стефан произнес острую критическую проповедь, обращенную конкретно против Петра. В ответ на критику царь ввел предварительную цензуру митрополичьих проповедей и пригласил другого иерея из тех же краев, Феофана Прокоповича, который, несмотря на то, что получил образование в католическом учебном заведении, поддерживал многие протестантские идеи.  Убеждение Феофана в том, что монарх должен быть одновременно и верховным главой Церкви, как это имело место в протестантских странах, устраивало  Петра. Феофан, более того, отстаивал  и проводил протестантские теологические принципы.

  В 1720 году была проведена церковная  реформа,  патриархат был отменен, а его обязанности перешли к Духовной коллегии. Саму идею о коллегии как части государственного управления Петр заимствовал из шведской административной структуры. Духовный регламент, новое положение о Церкви, просуществовал и сохранял свою  силу до революции 1917 года. Члены коллегии по регламенту назначались царем. Коллегия была подотчетна царю, и именно царю предоставлялось высшее право принятия решений. В регламенте указывалось, что Верховным судьей  являлся царь, что, естественно, воспринималось  Церковью как кощунство - Верховный судья для верующих  есть  Бог.
Церковь, согласно регламенту, являлась  одним из институтов государственной власти, который  должен был насаждать нравственность, прилежание, повиновение, славить монарха и прививать любовь к Отчизне.  Огромные суммы церковных денег должны были, по мнению Петра, использоваться на социальные нужды. Петр превратил монастыри в места благотворительности и общественного призрения. В монастыри посылались подкидыши, сироты, преступники, сумасшедшие, увечные солдаты. Несколько женских монастырей были превращены в детские приюты, в которых воспитывались подкидыши и сироты. Монастыри перестали быть центром молитвы, подвига и связью с миром, прибежищем для обездоленных, а превратились в воспитательные дома, лазареты, богадельни и потеряли свое исконное предназначение. Протестантское влияние в регламенте особенно проявлялось в правилах ведения церковных книг и в том большом внимании, которое уделялось необходимости преподавательской деятельности священников, и в его стремлении помешать Церкви расширять ее земельные владения. Для управления имуществом патриаршего и архиерейских домов, а также монастырей, в том числе и принадлежащими им крестьянами (примерно 795 тысяч) был восстановлен Монастырский приказ во главе с И.А. Мусиным-Пушкиным, который стал ведать также и судом над монастырскими крестьянами и контролировать доходы от церковно-монастырских землевладений.
Петр, как верховный глава Церкви, заставил строить церкви не с куполами, а с острыми шпилями по европейскому образцу,  звонить в колокола по-новому, писать иконы не на досках, а на холсте. Велел разрушать часовни и приказал: «мощей не являть и чудес не выдумывать». Запрещал жечь свечи перед иконами, находящимися вне церкви. Нищих велел ловить, бить батогами и отправлять на каторгу. С тех, кто подаст милостыню, приказал взыскивать штраф в пять рублей. А о тех,  кто признается на исповеди в недоброжелательном отношении к царским замыслам,  Петр  приказал священникам сообщать в Преображенский приказ, нарушая тайну исповеди.
   
Борьба Петра с Православной церковью может рассматриваться как борьба с византийским влиянием и с Московией в целом. Он намеревался ввести  новый государственный порядок, новую культуру, создать иное государство. В его идеологии лишь изредка можно обнаружить какие-то намеки  сохранении достояний старой Руси. Им создавалась новая религия, воздвигнутая на фундаменте государственной пользы и прославления государя.

Как и многие революционеры, включая большевиков, построение нового государства начиналось с отстранения правящего класса от власти и поддерживающих его институтов, с внесения изменений в символы и атрибуты власти, с переноса столицы, замены названия государства. Вместо малоэффективной Боярской думы для управления государством в 1699 году была организована Ближняя канцелярия или Консилия (Совет) министров, в заседаниях которой участвовало 8 доверенных лиц, управлявших отдельными приказами. Консилия министров в отличие от Боярской думы заседала без царя и главным образом была занята выполнением его предписаний. Последние упоминания о Боярской думе относятся к 1704 году. В 1717-1721 годах была проведена реформа исполнительных органов управления, в результате которой параллельно системе приказов с их расплывчатыми функциями были созданы по шведскому образцу 12 коллегий, функции и сферы деятельности каждой из которых были строго разграничены.
Петр ничем не отличался от египетского фараона Аменхотепа IV (Эхнатона), правившего  Египтом  тринадцать веков до нашей эры.  Пытаясь укрепить свою самодержавную власть, Аменхотеп IV, опираясь на неродовитых служилых людей, выступил против жречества. Провозгласив себя первосвященником нового бога Атона (бога Солнца), Аменхотеп на 6-ом году царствования вместе со своим двором покинул враждебные ему Фивы и  приказал основать новую столицу  - Ахет-Атон. Несколько раньше фараон переименовывает себя в Эхн-Атона. Новые личные имена получили также члены его семьи и его сановники. До 8-го года царствования фараона усиленно отстраивалась новая столица.
  1 мая 1703 года русские войска в ходе боевых действий Северной войны взяли шведскую крепость Ниеншанц (при впадении в Неву реки Охты). Военный совет во главе с Петром I решил, что эта крепость для дальнейшего укрепления не подходит. Самостоятельно обследовав острова дельты, Петр выбрал для строительства крепости Заячий остров, расположенный у разветвления Невы на два рукава, недалеко от моря. Со всех сторон остров омывался водой, что было естественной защитой от неожиданных атак. С острова можно было держать под прицелом вражеские корабли, откуда бы они ни вошли в Неву. 16  мая 1703 года, в день Святой Троицы, на острове заложили крепость. Именно этот день считается днем основания Санкт-Петербурга. Но имя свое крепость получила только 29 июня, когда, в Петров день, здесь заложили церковь Святых Петра и Павла. Петр назвал новую крепость «Санкт-Питер-Бурх» (Sankt-Piter-Burch), используя свои знания голландского языка и подчеркивая ее будущее великое предназначение. Это же имя получил и возникающий вокруг Заячьего острова город. В 1720 году название Санкт-Питер-Бурх было изменено на Санкт-Петербург (близкое к немецкому Sankt Petersburg). Апостол Петр, по христианскому преданию, был хранителем ключей от рая, и это тоже казалось русскому царю символичным: город, носящий имя его небесного покровителя, должен был стать ключом от Балтийского моря. Крепость строили солдаты, пленные шведы, от каждой губернии посылались крепостные. Постройка деревянной крепости была завершена в октябре 1703 года, а уже через год  Петр писал Меншикову, что он едет в «столицу Питербурх». Работами по строительству нового города руководили приглашенные Петром иностранные инженеры. С тем, чтобы ускорить возведение каменных домов, Петр даже запретил каменное строительство по всей России, кроме Петербурга. Каменщики были вынуждены ехать на работы в Петербург. Осенью 1703 года на строительстве города трудилось уже около 20 тысяч «подкопщиков» (присланные из разных городов работные люди). Они получали хлебное и денежное жалованье. Подкопщики работали в три смены. Каторжные условия работы тысячами косили рабочих. Один из историков раннего Петербурга В.В. Мавродин отмечал, что «земля будущей столицы похоронила в себе не один десяток тысяч ее создателей». На следующий год Петр издал указ прислать на работы еще 20 тысяч человек. По указу Петра в новый город на вечное жительство ежегодно прибывало по полторы тысячи «переведенцев»: каменщики, кирпичники, плотники, слесари, столяры, пильщики, портные, купцы, канцеляристы. Переведенцы получали по 12 рублей жалованья и по 10 рублей на хлеб в год. Им ставили избы и отводили огороды. Население Петербурга в первые годы его существования росло достаточно быстро за счет притока рабочей силы и в 1705 году достигло 48 тысяч человек. В 1712 году в  Санкт - Петербург из Москвы переехал царский двор.


Официально Петр утвердил в качестве единственного названия своего государства термин «Россия». До конца XVI века Московское княжество чаще именовалась Московией, Русью или Русской землёй. С середины XVI века «Российским  царством» начали называть всю совокупность земель, вошедших к тому времени в состав централизованного государства во главе с Москвой. Греческое название московского царства «Россия» первоначально использовалось с середины XIV века в церковных документах. Под термином «Великая Русь» (;;;;; ;;;;; — Макра Росиа) понималась территория 19 епархий под властью митрополита Петра, находившегося с 1299 по 1325 годы во Владимире, а с 1325 года в Москве. Фасмер указывает, что слово «Россия» «происходит из языка патриаршей канцелярии в Константинополе», и впервые в русских источниках было употреблено в Московской грамматике 1517 года, «также у Ивана Грозного».  С XVII века  термин «Российская земля» и реже «Россия» стали широко употребляться в русской письменности,  наряду с новыми именами продолжали еще долго сосуществовать прежние  - Русь, Русская земля.

Привлечение наименования «Россия» к использованию  в обиходе приходится на конец XVII - начало XVIII века. Еще в 1660 году Семион Полоцкий употреблял термины «Русь» и «Россия» в одном стихотворении как синонимы. Приблизительно в это же время в официальной литературе появляется и производное от «Россия» - «росс». «Термин «россы» в смысле «русские», — указывает Л. В. Крестова, — впервые употреблен К. Истоминым в «Стихах царевне Софье Алексеевне» (1682). В официальных документах петровской эпохи, у Феофана Прокоповича, Шафирова, Гавриила Бужинского, в документах  Славяно-греко-латинской академии используется исключительно «Россия» и «россы». Термин «Русь» с начала  XVIII века из обихода выходит, в литературе  употреблялся в редких случаях.

В титулах русских царей термин « Русь» упоминался до конца XVII века. 
Титул царя Михаила Федоровича Романова писался в официальных бумагах следующим образом: «Божиею милостию, Великий Государь Царь и Великий Князь Михаил Федорович, всея Руси Самодержец Владимирский, Московский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Лифляндский, Удорский, Обдорский, Кондийский, и всея Сибирския земли и Северныя страны Повелитель и Государь Иверския земли, Карталинских и Грузинских царей и Кабардинския земли, Черкасских и Горских Князей и иных многих государств Государь и Обладатель».

В титуле царя Алексея Михайловича также значился термин «Русь» -«Руссия»:
«Божиею милостию, Мы, Великий Государь Царь и Великий Князь Алексей Михайлович, всея Великия и Малыя и Белыя Руссии Самодержец Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Сибирский, Государь Псковский и Великий Князь Литовский, Смоленский, Тверский, Волынский, Подольский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея Северныя страны Повелитель, и государь Иверския земли, Карталинских и Грузинских Царей, и Кабардинския земли, Черкасских и Горских Князей и иных многих государств и земель, восточных и западных и северных, отчич и дедич, и наследник, и Государь, и Обладатель».
Со вступлением  на царство в 1682 году царь Петр именовался, как «царь Петр Алексеевич всея Руси». На монетах, выпускаемых в его правление, и в государственных актах его титул звучал, как «царь Петр Алексеевич всея Руси». Так же записывался и титул его старшего брата соправителя – «царь Иоанн Алексеевич всея Руси».
С начала XVIII в титуле царя Петра Алексеевича появляется термин «Россия»: «Божиею милостию, Мы, пресветлейший и державнейший Великий Государь Царь и Великий Князь Петр Алексеевич, всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержец Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Сибирский, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, и всея Северныя страны Повелитель и Государь Иверския земли, Карталинских и Грузинских Царей, и Кабардинские земли, Черкасских и Горских Князей и иных многих государств и земель, восточных и западных и северных, отчич и дедич, и наследник, и Государь, и Обладатель».. Термин «самодержец Великой, Малой и Белой  Руси» исчезает у Петра I, а вместо него появляется «самодержец России».

После провозглашения России империей в 1721 году Петр стал именоваться императором, а страна -  «Российской империей».  Титул «Отца Отечества, Императора Всероссийского», утвержденный Сенатом и Синодом после победы России в Северной войне, был признан зарубежными державами и перешел к его преемникам.

Символом государственной власти во все времена был флаг - прикрепленное к древку или шнуру полотнище определенного цвета или нескольких цветов, часто с эмблемой. Флаг являлся  олицетворением суверенитета государства. У нового государства доложен быть свой особый флаг. По сообщениям голландских газет 13 июня 1694 года на амстердамском рейде стоял купленный московским государством 44-пушечный фрегат под бело-сине-красным флагом (позже Петр назвал корабль «Святое пророчество»). В это время Петр создал множество эскизов и проектов флагов и вымпелов. Историки полагают, что моделью послужил голландский флаг, состоявший из трех горизонтальных полос тех же цветов. Учитывая то обстоятельство, что в сухопутных войсках каждый полк имел свое знамя, единый морской флаг, принятый Петром, являлся де-факто государственным флагом России.
В 1699-1700 годах  Петром был  введен новый штандарт, и разработаны новые варианты военно-морского флага. На Воронежской верфи был торжественно спущен на воду в 1700 году первый российский линейный корабль «Гото Предестинация», на одной из гравюр он изображен с бело-сине-красным флагом на корме.   20 января 1705 года от имени царя был издан указ, согласно которому бело-сине-красный флаг («бесик» или «бесикр») стал флагом торговых судов. Его  называли провиантским, торговым, купеческим, коммерческим, «обывательским», гражданским и, наконец, русским национальным.

Был изменен Петром и государственный герб. Изображение двуглавого орла, герба Московии,  было дополнено  щитом с изображением всадника на груди орла и цепью со знаком ордена святого Андрея Первозванного вокруг щита. Изменилась раскраска герба - орел стал черным, а фон - желтым.

Все  реформы Петра были направлены на усиление мощи армии и флота. Страна перестраивалась полностью на военный лад. И реорганизация государственного управления,  и создание на местах разветвленной иерархической сети бюрократических учреждений с большим штатом чиновников, и изменения в законодательстве, имевшие ярко выраженные тенденции ко всеобъемлющей регламентации, бесцеремонным вмешательствам в сферу частной и личной жизни, и финансовая реформа, и государственная монополизация фабрик и мануфактур, и даже забота об увеличении числа учебных заведений и насильственное принуждение детей дворян к обучению – все это имело одну цель - обеспечение любимого детища Петра всем необходимым. По мнению Петра,  армия и флот были главными силами, определявшими развитие страны, ее потенциал и новые поступления в казну. С их помощью государство могло завоевывать новые заморские территории, вывозить оттуда богатства, и благодаря этому развивать свое хозяйство, как это успешно претворяли в жизнь Голландия и Англия. Для Петра, привыкшего с детства к  исполнению всех его приказаний со стороны родственников и потешных полков, было естественным введение в стране полного единоначалия. Петр считал, что только военная структура (принцип единоначалия и строгая подчиненность) могут  создать  совершенный и точный как часы механизм управления. Для мировоззрения Петра было характерно отношение к государственному учреждению как к воинскому подразделению, к регламенту  как к уставу, а к любому служащему как к солдату или офицеру. Воинская дисциплина - это тот рычаг, с помощью которого, по мнению Петра, можно было воспитать в людях порядок, трудолюбие, сознательность, христианскую нравственность. Внедрение в гражданскую сферу военных принципов проявлялось и в распространении на систему государственных учреждений военного законодательства, а также в придании законам, определявшим работу учреждений, значения и силы воинских уставов. Поэтому  главное внимание уделял разработке многочисленных регламентационных документов, которые должны были обеспечить эффективность работы аппарата. Распространение воинского права на гражданскую сферу вело к применению в отношении гражданских служащих тех же мер наказания, которым подлежали военные преступления против присяги. Ни до, ни после Петра в истории России не было издано такого огромного количества указов, обещавших смертную казнь за всевозможные виды преступлений. При царе Алесе Михайловиче, отце Петра, смертная казнь применялась за 60 видов преступлений (во Франции в это время смертью каралось 115 видов преступлений). Петр же применял смертную казнь за 200 разного рода преступлений (даже за выработку седел русского образца). В ходе проведения подушной переписи был установлен новый порядок содержания и размещения войск. Полки были расселены на землях тех крестьян, с «подушного числа» которых взималась подать на нужды этого полка, функции гражданской администрации были сведены к минимуму.  Военное командование не только следило за сбором подушной подати в районе размещения полка, но и исполняло функции «земской полиции»: пресекало побеги крестьян, подавляло сопротивление, а также осуществляло, согласно введенной тогда же системе паспортов, общий политический надзор за перемещением населения. Тем самым на местах власть полностью перешла к командиру полка. Другой полицейской акцией, осуществленной при Петре, было введение паспортной системы. Без установленного законом паспорта ни один крестьянин или горожанин не имел права покинуть место жительства. Нарушение паспортного режима автоматически означало превращение человека в преступника, подлежащего аресту и отправке на прежнее место жительства.
Армия и войны требовали денег. Их Петр добывал с помощью государственной машины, выжимая из населения последние доходы. С 1680 по 1725 годы сумма сборов с населения утроилась, и это увеличение было достигнуто не развитием хозяйства, а основывалось  на всевозрастающем росте поборов. Налоги собирались со всего, что приходило чиновникам в голову, обкладывались податью  частные рыбные ловли, бани, постоялые дворы, мельницы, пчельники, конские заводы и рынки, ношение бороды,  дубовые колоды на изготовление гробов, гербовую бумагу, употребление которой стало обязательным для всякого рода сделок и прошений. Указом от 1 января 1705 года была введена казенная монополия на продажу соли, а ее цена увеличена вдвое. В 1710 года была проведена перепись податного населения, которая показала, что численность населения с 1678 года  сократилась примерно на 20%. Подворное обложение было заменено подушным сбором.  В 1718-1724 годах была проведена повторная перепись населения параллельно с ревизией населения (пересмотром переписи). По этой ревизии лиц податного состояния оказалось 5 967 313 человек. При переписи для сбора подушной подати записывались все взрослые мужчины, а не только хозяин, глава двора, как ранее,  включались в списки плательщиков холопы, церковные люди, однодворцы и другие разряды населения, не платившие ранее податей. Облагались податью только мужчины, независимо от возраста. Дворянство, духовенство, а также солдаты и казаки от подушной подати освобождались. На 1724 год было назначено брать 80 коп. с души. Сверх того, с государственных крестьян, которые не платили оброка помещикам, брали дополнительно 40 коп. Тяглые городские обыватели платили 1 руб. 20 коп. Тяжесть подушной подати увеличивалась сохранением других повинностей, а также тем, что из ревизских сказок (списков) не исключались умершие и беглые, и оставшимся приходилось за них платить. Глубокое истощение платежных сил населения усугублялось неурожайными годами.
  Как отмечает профессор Е. В. Анисимов, петровская эпоха оказалась подлинным лихолетьем для русского купечества из-за резкого увеличения прямых налогов с купцов, как с наиболее состоятельной части горожан, из-за насильственного объединения торговых компаний, принудительного переселения и административного регулирования грузовых потоков. Государство захватывало торговлю примитивным, но очень эффективным способом - введением монополии на заготовку и сбыт определенных товаров, причем круг таких товаров постоянно расширялся. Среди них были соль, лен, кожа, пенька, сало, воск и многие другие. Установление государственной монополии вело к  повышению цен на эти товары внутри страны, а самое главное - к ограничению, регламентации торговой деятельности русских купцов. Следствием стало расстройство, дезорганизация свободного, основанного на рыночной конъюнктуре торгового предпринимательства. В подавляющем ряде случаев введение государственной монополии означало передачу права продажи монополизированного товара конкретному откупщику, который выплачивал в казну сразу большую сумму денег, а затем стремился с лихвой вернуть их за счет потребителя или поставщика сырья, вздувая цены и уничтожая на корню своих конкурентов.
Для обеспечения резко возросших потребностей армии и флота Петр приступил к строительству фабрик и  мануфактур. Петр приветствовал привлечение иностранных специалистов и мастеров. Проблема нехватки кадров решалась насильственными мерами: приписывали к мануфактурам целые деревни и села,  посылали преступников и нищих. Поощрение «полезных» видов производства, промыслов товаров влекло за собой ограничение или даже запрещение «неполезных», «ненужных» с точки зрения государства. Примерно в конце 10-х годов XVIII века претерпела изменения промышленная политика правительства. Суть изменений состояла в принятии различных мер по поощрению частного промышленного предпринимательства.  Особое распространение получила практика передачи государственных предприятий (в особенности убыточных для казны) частным предпринимателям или специально созданным для этого компаниям. Новые владельцы получали от государства многочисленные льготы: освобождались с детьми и мастерами от военной службы, избавлялись от податей и внутренних пошлин, могли беспошлинно привозить из-за границы нужные им инструменты и материалы, их дома освобождались от военного постоя.  Существенную помощь предпринимателям оказывал и утвержденный в 1724 году таможенный тариф, облегчавший вывоз за границу продукции отечественных мануфактур и одновременно затруднявший (с помощью высоких пошлин) ввоз товаров, производившихся на заграничных мануфактурах.  При царевне Софии  в Московии было всего 30 мануфактур.  К концу царствования Петра их число выросло до  233, их них около 90 представляли собой крупные мануфактуры. Предоставляя привилегии фабрикантам и купцам, государство Петра сохраняло за собой контроль и использовало все меры  насильственного воздействия на экономику через тщательно продуманную систему мер, заставлявших предпринимателей действовать в нужном для государства направлении. Главной обязанностью владельцев было своевременное выполнение казенных заказов. Излишки  предприниматель мог реализовать на рынке. Это резко снижало значение конкуренции.  При отсутствии естественных условии и нормальных предпосылок для развития промышленности и торговли из созданных Петром 200 государственных  мануфактур к концу XVIII века сохранилось лишь около 20.
Согласно указу Петра от 1699 года армия и флот формировались за счет привлечения охочих людей (свободных подданных), служивших за 11 рублей в год и  даточных людей – рекрутов, которых набирали в армию пожизненно из крестьян. В период с 1699 года по 1725 было проведено 53 рекрутских набора. Рекрутские наборы дали русской армии и флоту  250 тысяч человек. Рекруты получали казенное обмундирование и оружие, проходили серьезную воинскую подготовку, освобождались от крепостной зависимости и их дети, появившиеся во время отцовской военной службы, также считались свободными. Рекрутов клеймили специальными наколками на левой руке. Дворяне были обязаны нести военную службу бессрочно, начиная с солдатского чина. Две трети дворянских фамилий должны были служить в армии и на флоте, а одна треть имела право занимать места в штатской службе.   К концу царствования Петра общая численность русской армии составляла 318 тысяч.  Профессиональную (рекрутскую и гвардейскую) армию надо было содержать не во время похода или сборов, как это было ранее, а круглый год. Строительство  казарм и оснащение армии  полностью ложилось на государство. В 1716 году, был издан «Устав воинский», просуществовавший более 150 лет. Этот устав требовал от офицеров активности и самостоятельности, а от солдат дисциплины и исполнительности.  Офицеров для русской армии готовили в двух школах Бомбардирской (артиллеристов) и Преображенской (пехотинцев). Позже появились и морские, инженерные, медицинские военные школы.
В целом за время петровского царствования произошла полная перестройка всех государственных структур, и по сути дела Петром было создано новое государство, просуществовавшее до революции 1917 года. Созданные им институты власти просуществовали сотни лет. К примеру, Сенат действовал с 1711 года по декабрь 1917 год,  синодальное устройство Православной церкви оставалось неизменным с 1721 по 1918 год, а система подушной подати была отменена лишь в 1887 году,  последний рекрутский набор состоялся в 1874 году. Сохранилась  в царской России и введенная Петром  внутренняя и внешняя политика  страны, которая,  прежде всего, была направлена на  решение типично имперских проблем: завоевание новых территорий и поддержание порядка, как в центре, так и на захваченных землях. Петровские реформы привели к образованию милитаристского государства с сильной централизованной самодержавной властью. Абсолютизм  власти  Петра распространился на все сферы деятельности, и по концентрации власти в одних руках он превзошел всех монархов своего времени.  В результате преобразований Петра исчезла с географических карт страна Московия и появилась Российская империя, на обломках которой в 1917 году большевики приступили к строительству иного государства, с иным строем, с иной верой, с иной культурой под названием Советская Россия.
Глава 7.  ЦАРЕВИЧ АЛЕКСЕЙ ПОСЛЕДНЯЯ НАДЕЖДА МОСКОВИИ. 

Вопреки распространенным представлениям политика и реформы Петра вызывали недовольство не только «приверженцев старины». Тяжело приходилось  народу, изнемогавшему от поборов и не понимавшему ни целей бесконечных войн, ни смысла многочисленных нововведений и переименований. Духовенство с негодованием относилось к попранию традиционных ценностей и распространению на церковь жесткого государственного гнета. Представители элиты  устали от постоянных перемен и все новых обязанностей, возлагаемых на них царем. Всеобщий протест был  скрыт под спудом, проявляясь лишь в глухом ропоте, потаенных разговорах, темных намеках и неопределенных слухах.
Когда вскоре после государственного переворота 1689 года начались преобразования, столь не нравившиеся массе, народ надеялся на царя Иоанна Алексеевича как на избавителя. После кончины Иоанна недовольные стали ожидать спасения от царевича Алексея, старшего сына Петра. Еще в то время, когда царевич был мальчиком, народ обращал на него особенное внимание. Народ надеялся, народ верил, что с приходом Алексея все изменится, и жизнь вернется в старое русло. Нашлись люди, которые, подкрепляя веру в лучшее будущее, распространяли слухи, что Алексей ненавидит иностранцев, не одобряет образа действий отца и намеревается погубить тех бояр и сановников, которые служили  орудием в руках Петра при исполнении его планов.  Имя Алексея  стало  знаменем, под которым готовы были собраться все недовольные Петром и его политикой. Алексей стал по сути дела заложником обстоятельств, и если бы отношения между отцом и старшим сыном были нормальные, то все наговоры, все анонимные доносы само собой разъяснились, и жизнь в царской семье шла своим чередом. Но.

В 1698 году, когда Петр вернулся из своего заграничного турне и приступил к расправе со стрельцами, проявился его характер и в отношении его к жене Евдокии Лопухиной, как оказалось последней царствующей неиноземной женой русского монарха. Несмотря на все попытки связать каким-либо образом, прямым или косвенным, выступление стрельцов с Евдокией, никаких фактов обнаружено не было. И хотя у Петра не было никаких оснований и причин к репрессии против жены, он сослал ее под конвоем в суздальский Покровский монастырь и заставил ее постричь. Архимандрит обители не согласился постричь ее, за что был взят под стражу. В манифесте, позже изданном в связи с «делом царевича Алексея», Петр сформулировал обвинения против бывшей царицы - «за некоторые ее противности и подозрения». Сослав жену в монастырь,  царь освободил себя от каких-либо обязательств перед ней и получил право жениться вторично в соответствии  с древней традицией. В течение 9 лет, с момента их свадьбы, царь никоим образом не сдерживал себя в своих увлечениях женщинами, которые чаще всего были вынуждены выполнять его прихоти. В первые годы женитьбы он скрывал от общества свои увлечения, но, находясь в Европе, вдали от московской молвы, он почувствовал полную свободу в действиях и увлечениях, и в Москве он уже не хотел ее терять, не хотел слышать какие-либо пересуды. Став холостяком, он был волен делать, что ему хотелось, жить с теми женщинами, которые на данный момент его волновали. За всю историю Руси и Московии не было такого князя или царя, который столь долго, почти 14 лет, будучи здоровым мужчиной и  находясь в зрелом возрасте,  не был  официально женат. Царь не утруждал себя заботами о семье и детях. К множеству детей, родившихся от его внебрачных связей, (а число их историкам подсчитать не удается), Петр был совершенно равнодушен, не проявляя  к ним отцовского интереса и не пытаясь им в чем-либо помочь. Он вел себя по отношению к женщинам как бык в стаде, семейные хлопоты его обременяли, поэтому он их избегал и не торопился идти под венец. Вольготная, холостяцкая жизнь его больше устраивала.    
Жену Евдокию Лопухину царь насильно постриг в монахини (в иночестве Елена), а сына Алексея оставил при себе, два других сына от Лопухиной, Александр и Павел, умерли в детстве.   Петр решил, что он воспитает сам достойного себе приемника. Ограждая сына от влияния матери, он запретил ему видеться с ней.     8-летний мальчик фактически лишился матери. Так как у Петра в угаре пьяных развлечений и в веренице срочных дел не находилось время для проявления отеческих чувств, все заботы о воспитании приемника он переложил на сестру, Наталью Алексеевну, и на «дядек». Наблюдение за ходом учения было поручено Александру Меншикову, которому, однако, некогда было следить за царевичем, жившим в Москве. Рассказывали,  что Меншиков обращался с царевичем  грубо и  драл его за волосы.  С шести лет Алексея  учил грамоте Никифор Вяземский. Учитель остался при царевиче, и когда мать была удалена в суздальский Покровский монастырь. В 1699 году Петр намеревался отправить сына в Дрезден, где он должен был воспитываться вместе с сыном Лефорта, но Северная война помешала реализации этих планов. В 1701 году австрийским двором было сделано предложение - прислать царевича для воспитания в Вену. Немного позже Людовик XIV выразил желание, чтобы Алексей приехал в Париж и воспитывался при французском дворе. Но этим планам не суждено было сбыться по разным причинам. К царевичу приставили иностранного наставника Нейгебауера, который и должен был ехать с ним за границу. Вспыльчивый немец  столкнулся с враждебно к нему настроенными окружавшими царевича Вяземским и А. И. Нарышкиным, и был  удален в 1702 году. В наставники к царевичу был приглашен барон Генрих Гюйссен (Гизен). По плану Гюйссена царевич  должен был сначала изучить французский и немецкий языки, а затем следовало приступить к преподаванию истории и географии, как истинных основ политики, а потом математики и т. д.  Алексей любил читать и, прежде всего, все, что было переведено на славянский язык, то есть преимущественно церковные книги. Он прочел шесть раз библию, пять раз по-славянски и один раз по-немецки, прочел всех греческих отцов церкви и все духовные и светские книги, которые когда-либо были переведены на славянский язык. Гюйссен докладывал царю, что «царевич разумен далеко выше возраста своего, тих, кроток, благочестив».
Во все это время Петр мало заботился о сыне. Лишь в виде исключения он старался привлечь его к участию в делах, давая ему разные поручения, пытаясь приобщить сына к своему образу жизни. В  1702 году Петр взял сына с собой в Архангельск, а в 1703 году - в поход, в котором 13-летний Алексей участвовал в звании солдата бомбардирской роты. По возвращении из похода, в Москве, царь сказал Гюйссену: «Самое лучшее, что я могу сделать для себя и для своего государства, - это воспитать своего наследника. Сам я не могу наблюдать за ним; поручаю его вам». В следующем 1704 году царевич был в Нарве при взятии этого города. После того, как была одержана победа,  Петр, наставляя, выдвинул  программу для сына на будущее: « Я взял тебя в поход показать тебе, что я не боюсь ни труда, ни опасностей. Я сегодня или завтра могу умереть; но знай, что мало радости получишь, если не будешь следовать моему примеру. Ты должен любить все, что служит  благу и чести отечества, должен любить верных советников и слуг, будут ли они чужие или свои, и не щадить трудов для общего блага. Если советы мои разнесет ветер, и ты не захочешь делать того, что я желаю, то я не признаю тебя своим сыном: я буду молить бога, чтоб он наказал тебя в этой и в будущей жизни». Царевич, целуя руки отца, клялся, что будет подражать ему.
Наставник  Гюйссен по желанию Петра уже в начале 1705 года отправился в Берлин и Вену в качестве дипломата в то самое время, когда Алексей, 15-летний юноша, нуждался в полезном наставнике и в систематическом учении. Без Гюйссена царевич стал заниматься, чем хотел, что было приятнее. Жилось спокойно, весело.  Его окружали Нарышкины, пять князей Вяземских, домоправитель Еварлаков, архиерей Илларион и несколько протопопов, из которых Яков Игнатьев был духовником царевича. Друзья царевича имели разные прозвища: отец Корова, Ад, Жибанда, Засыпка, Бритый и проч. В своих письмах они иногда употребляли шифры. О политике тут вовсе не было речи, зато говорилось о делах духовных, о попойках и проч. Позже царевич упрекал Меншикова в том, что он преднамеренно  развил в нем склонность к праздности и к пьянству, не заботясь о его воспитании.

В продолжение нескольких лет Петр и Алексей встречались лишь в исключительных случаях. Царевич боялся своего отца, его крутого нрава, непредсказуемых действий, вспыльчивости и жестокости. Страх  охватывал его всякий раз при встрече с отцом. Он старался быть похожим на него, выполнять беспрекословно все его поручения. Известно, что Алексей  через тетку, царевну Марью Алексеевну,  отправлял матери деньги и  посетил свою мать в суздальском Покровском монастыре в 1706 году. Духовник Яков Игнатий был посредником и помогал вести царевичу тайную переписку с матерью.  Царь, узнав об этой встрече, разгневался и угрожал сурово наказать сына за непослушание. Алексей до такой степени испугался гнева отца, что сам умолял своих друзей прекратить всякую связь с матерью, царицей Евдокией. Страх перед отцом заставлял его прибегать в переписке к условным терминам, непонятным  для лиц, непосвященных в тайны.
Царь был мало похож на рассудительного и справедливого отца. Вспыльчивый и резкий, он был страшен в гневе и очень часто наказывал (в том числе унизительными побоями), даже не вникая в обстоятельства дела.   В сотне писем, которые Петр написал Екатерине, имя Алексей было упомянуто всего лишь трижды, и ни в одном из писем отец не поинтересовался, как идут дела у сына, и даже не попытался передать  ему  привет. Письма   Петра к сыну холодны, кратки и бесстрастны - ни слова одобрения, поддержки или ласки. Как бы ни поступал царевич, отец был им всегда недоволен. Как-то после возвращения царевича из заграничной поездки отец по своему обыкновению попытался проверить его успехи в черчении, тот был настолько перепуган, что не нашел ничего лучшего, как  выстрелить со страху себе в правую руку. Бывали случаи, что царевич принимал лекарства, чтобы захворать, пытаясь освободиться от исполнения данных ему поручений. Когда его звали обедать к отцу или к Меншикову, или когда звали на любимый отцовский праздник - на спуск корабля, то он говорил: «Лучше б я на каторге был или в лихорадке лежал, чем там быть»
В 1707 году Алексей должен был заняться сбором продовольствия и фуража для войск в Смоленске. В своих кратких записках царевич докладывал отцу  о ходе дел и постоянно интересовался  о здоровье отца. В 1708 году, во время шведского вторжения,  опасаясь, что Карл XII нападет на столицу, царь поручил 18-летнему Алексею надзирать за ходом фортификационных работ и подготовкой Москвы к обороне. Царевич считал свое дело бесполезным, так как  «войска наши его [шведского короля] не удержат, вам нечем его удержать; сие изволь про себя держать и иным не объявлять до времени и изволь смотреть места, куда б выехать, когда сие будет». Царь был очень недоволен действиями царевича и отправил грозное письмо: «Оставив дело, ходишь за бездельем». Царевич в испуге обратился к заступничеству двух женщин, близких к Петру: «Катерина Алексеевна и Анисья Кирилловна, здравствуйте! Прошу вас, пожалуйте, осведомясь, отпишите, за что на меня есть государя батюшки гнев: понеже изволит писать, что я, оставя дело, хожу за бездельем, отчего ныне я в великом сумнении и печали». Марта Скавронская, фаворитка Петра, была крещена в 1708 году, и ее крестным отцом был сын Петра, Алексей, который был моложе ее на 6 лет. Поэтому получила она отчество по своему крестному отцу. В дальнейшем создалась странная для русской истории ситуация, когда Петр женился на Екатерине. В соответствии с русскими и церковными  традициям Екатерина стала мачехой своего отца (пусть даже крестного), а Петр женился на своей внучке. Екатерина Алексеевна решила заступаться  за своего крестного отца. Вслед за приведенным письмом Алексей отправил два других письма к своей крестной дочери: «За вашу ко мне явленную любовь всеусердно благодарствую и впредь прошу, пожалуй, не остави меня в каких прилучившихся случаях, в чем надеюсь на вашу милость». Другое: «Зело благодарствую за милость вашу к себе, что получил чрез ваше ходатайство милостивое писание государя батюшки».

Алексей по характеру отличался от отца во всем, был больше похож на деда, царя Алексея, или на дядю, царя Федора. Умная беседа с духовными лицами, углубленное изучение догматики и схоластики доставляли царевичу больше удовольствия, чем  поездки по морю или участие в трудах административных и законодательных. Черчение, математика, прикладные науки нравились Алексею  менее чем тонкости богословских диспутов или подробности церковной истории. Он погружался с упоением в книги о  житии святых, в правила Бенедиктинского ордена или в знаменитый труд Фомы Кемпийского.  Его занимали вопросы средневековой истории, он скрупулезно изучал воззрения прежних веков на понятие о грехе или убеждения прежних поколений в отношении соблюдения поста. Царевич  был умен и любознателен, но  был тяжел на подъем, не способен к напряженной деятельности, к движению без устали, которыми отличался отец его. Он был  домоседом, любившим узнавать любопытные вещи из книги, из разговора, оттого ему так нравились русские образованные люди второй половины XVII века, и они были в таком восторге от него. Царевич не любил разъездов, походов, не любит новых мест, предпочитал жить на одном старом месте, в Москве.

В январе 1709 года царевич, отводя новонабранные полки к отцу в Сумы, простудился, перенес  лихорадку и после болезни поправлялся очень медленно.
Вероятно, слабость царевича после болезни и лечения была причиною того, что Алексей оставался в Москве во время Полтавской битвы. В конце лета Петр направил царевича для продолжения обучения и на лечение за границу.  Свой наказ  сыну Петр передал в письме: «Зоон! [сын] объявляем вам, что по прибытии к вам господина князя Меншикова ехать в Дрезден, который вас туда отправит и кому с вами ехать прикажет. Между тем приказываем вам, чтобы вы, будучи там, честно жили и прилежали больше учению, а именно языкам, которые уже учишь - немецкий и французский, так геометрии и фортификации, также отчасти и политических дел. А когда геометрию и фортификацию окончишь, отпиши к нам. За сим управи бог путь ваш». Князь Меншиков приказал ехать с царевичем князю Юрью Юрьевичу Трубецкому и графу Александру Гавриловичу Головкину, одному из сыновей канцлера.

Алексей, как наследник Петра, осознавал, что у него противников  множество, начиная с невенчанной жены Петра, Екатерины, которая мечтала возвести на трон своих детей, и заканчивая вельможами, роем кружившимся около царя. Каждый из них осознавал, что с приходом Алексея к власти они будут лишены званий, положения, привилегий, своих вотчин, а, возможно, и жизни.  В их руках была тайная полиция, весь государственный аппарат, и расправиться с мальчишкой они могли без труда. Но все они страшно боялись Петра, понимая, что в любом случае царь дознается до причин смерти, и тогда несдобровать никому – царь вырежет всех до последнего колена. Отец был единственной опорой и защитой для Алексея, и потому, переступая через свое нежелание, он старался выполнить поручения отца, как можно лучше. Но царь всегда был недоволен, и это обескураживало царевича. Алексей чувствовал, что его положение неустойчиво. Страх за свою жизнь толкал его на поиск союзников, которые могли бы его укрыть, пока царствует Петр. Поездку за границу он встретил с радостью, она позволяла ему удалиться на время из окружения Петра и, возможно, найти покровителей.  За границей царевич учился в Дрездене фортификации и  лечился.  Трубецкой и Головкин писали Меншикову из Дрездена 30 декабря 1710 года: «Государь царевич обретается в добром здравии и в наказанных науках прилежно обращается, сверх тех геометрических частей (о которых 7 сего декабря мы доносили) выучил еще профондиметрию и стереометрию и так с Божьею помощью геометрию всю окончил».
 
Важнейшим шагом для установления и поддержания династических связей, несомненно, для Петра являлся брак сына. Поэтому еще в 1707 году был поставлен вопрос о выборе иностранной невесты. Вначале в невесты Алексею предлагали старшую дочь австрийского императора Иосифа I – эрцгерцогиню Марию Жозефу. Однако, подобный союз не вызвал в Австрии одобрения, и получив из Вены уклончивый ответ, являвшийся по сути отказом, в России предпочли обратить пристальное внимание на принцессу Софию Шарлотту Брауншвейг-Вольфенбюттельскую, которая была внучкой правящего герцога Брауншвейгского Антона Ульриха и второй дочерью принца Рудольфа Людвига (ставшего впоследствии герцогом) и Кристины Луизы фон Эттинген.  Подчиняясь воле Петра, Алексей согласился на брак с Шарлоттой, которую он встретил при дворе польского короля Августа II.   Петру она казалась выгодной партией по той причине, что ее родная сестра Кристина была замужем за последним императором династии Габсбургов, Карлом VI, а поддержка Австрии в предстоящей борьбе с турками особо ценилась российскими дипломатами. 9 ноября ее мать герцогиня Христина-Луиза писала Урбиху радостное письмо: «Царевич объяснился с польскою королевой и потом с моею дочерью самым учтивым и приятным образом. Моя дочь Шарлотта уверяет меня, что принц очень переменился к своей выгоде, что он очень умен, что у него самые приятные манеры, что он честен, что она считает себя счастливою и очень польщена честию, какую принц и царь оказали ей своим выбором. Мне не остается желать ничего более, как заключения такого хорошего начала и чтоб дело не затянулось. Я уверена, что все сказанное мною доставит вам удовольствие, потому что вы сильно желали этого союза; а я и супруг мой, мы гордимся дочерью, удостоившеюся столь великой чести». Невеста благоприятно отзывалась  в это время о царевиче, сообщая, что он учится танцевать и французскому языку, бывает на охоте и в театре, хвалила его за прилежание. Однако он был застенчив и холоден. «Он кажется равнодушным ко всем женщинам». Алексея, воспитанного в строгом православии, беспокоило то, что его жена была лютеранкой; он надеялся, что по приезде в Россию, принцесса сможет понять и принять его страну и поменяет веру. Однако София Шарлотта навсегда осталась немкой,  В  местечке Яворове в Галиции 19 апреля 1711 года Петр утвердил проект брачного договора, по которому принцессе предоставлялась возможность оставаться при своем евангелическо-лютеранском исповедании, но  дети должны быть греческого закона. Принцесса получала ежегодно от царя по 50 тысяч  рублей, кроме того, и в качестве свадебного подарка  единовременно при совершении брака 25 тысяч рублей. С этим договором царевич сам отправился в Брауншвейг. После прутского похода болезнь Петра обострилась, врачи реко¬мендовали царю поездку на горячие источники в Карлсбад. По дороге на курорт царь заехал   в Торгау, чтобы присутствовать при свадебной церемонии. 
14 октября 1711 года в саксонском городе Торгау 21-летний Алексей женился на родственнице австрийского императора Карла VI семнадцатилетней Софье Шарлотте Брауншвейг-Вольфенбюттельской.  Говорили до свадьбы, что Алексей страстно любит свою невесту. Даже отношения царевича к отцу в это время казались удовлетворительными. Алексей переписывался до свадьбы с отцом о частностях брачного договора. На четвертый же день после свадьбы новобрачный царевич получил от отца наказ отправиться в Торн, в польские владения, и там заняться обеспечением продовольствия русских войск. Такой «подарок» царственного свекра шокировал не только новобрачную, но и весь двор. Лишь через полгода принцесса встретилась со своим мужем, приехав к нему в армию. В каких условиях пришлось там жить Шарлотте, остается только догадываться. Сам царевич не ломал голову над удобствами для молодой жены: он видел, что  гражданская жена монарха Екатерина безропотно делила с отцом все тяготы военно-кочевой жизни. О том, что бывшая прачка воспитывалась в иных условиях, нежели немецкая принцесса, никто не задумывался. Более того, три месяца спустя Петр отправил сына в действующую армию в Померанию, а принцесса целый год была вынуждена оставаться в одиночестве. Шарлотта, находившаяся в Торне, переписывалась с мужем и, между прочим, не без удовольствия узнала о горячем споре, произошедшем в лагере близ Штетина из-за кронпринцессы между Меншиковым и царевичем. Когда Меншиков позволил себе выразиться не совсем лестно о Шарлотте, Алексей резко порицал дерзость светлейшего князя. Узнав, что царевич должен участвовать в нападении на остров Рюген, Шарлотта сильно забеспокоилась, проявив настоящие чувства к  мужу.   «Я нежно люблю царевича, моего супруга, - писала в эти безоблачные дни София Шарлотта своей матери. - Я бы нисколько не дорожила жизнью, если бы могла ее принести ему в жертву или этим доказать ему мое расположение, и хотя я имею всевозможные поводы опасаться, что он меня не любит - мне кажется, что мое расположение от этого еще увеличивается».
Со временем Алексей охладел к жене, немало этому содействовали его частые и длительные поездки по поручениям отца, во время которых он начал много пить. О состоянии принцессы красноречиво говорят письма к родителям: «Я совершенно смущена, ввиду того что меня ожидает, ибо горе мое идет от человека слишком дорогого, чтобы на него жаловаться». «Мое положение гораздо печальнее и ужаснее, чем может представить чье-либо воображение. Я замужем за человеком, который меня не любил и теперь любит еще менее чем когда-либо». Еще более расстроило принцессу повеление Петра  выехать в Петербург. София Шарлотта боялась чужой семьи, где ей предстояло жить. Она не знала ничего о России, не имела представления об обычаях и нравах такой далекой и «дикой» страны. Именно поэтому, она пыталась отложить отъезд всеми возможными способами. Последней попыткой обмануть судьбу стал ее отъезд к родителям, под предлогом нехватки денег. Петр, рассерженный неповиновением невестки, лично прибыл в Брауншвейг и, в феврале 1713 года, София Шарлотта отправилась в далекий незнакомый город,  Санкт-Петербург.
  Летом 1713 года она прибыла в столицу.  Торжественная встреча и радушный прием со стороны царицы и других лиц царского семейства произвели на Шарлотту и ее родных благоприятное впечатление. Царевича не было при встрече жены - он находился с отцом в финляндском походе. По возвращении оттуда в Петербург он вынужден был ехать по распоряжению отца для наблюдения за постройкой судов в Старую Русу и Ладогу. Первые месяцы жизни Шарлотты на новом месте складывалась неплохо - Петр был нежен к невестке, вслед за царем свое расположение к Софии Шарлотте старались проявить и его придворные. Целых полгода принцессе пришлось провести в одиночестве – царевич Алексей приехал только в августе, но долгая разлука пошла ему на пользу, разбудив теплые чувства к супруге. Однако семейная идиллия быстро закончилась. Слишком уж разными по характерам, привычкам, вкусам, религии оказались эти молодые люди. Выросшая в утонченной атмосфере Саксонского двора, усвоившая с детских лет западноевропейскую культуру, София Шарлотта так и не стала «своей» для русского общества, которое поначалу казалось весьма расположенным к немецкой принцессе.
Австрийский двор был одним из самых церемонных и самых роскошных в Европе. Семнадцатилетняя кронпринцесса Шарлотта была приучена жить в роскоши, имела многочисленную прислугу, целый штат придворных дам. София Шарлотта привыкла к комфортному образу жизни, где все было заранее размерено, определено, вовремя припасено. В Петербурге все было совершенно иначе. Средств на содержание многочисленны придворных требовалось много, а свои щедрые обещания Петр  не спешил выполнять. Вскоре деньги стали выплачиваться не в срок и далеко не сполна. Появлялись и совершенно непредусмотренные расходы, оплачивать которые Софии Шарлотте приходилось из собственного довольно худого кошелька. Все это совсем не напоминало сладкую жизнь при дворе Августа. Раздраженная бесконечными неурядицами, София Шарлотта никак не могла уяснить, что тогдашний Петербург являлся всего лишь бивуаком воюющей армии, раскинутым по необходимости на топком болоте, от которого нельзя требовать всех удобств жизни, комфорта, благополучия. Изменились и отношения царской семьи к принцессе. Сестра царя, Наталья Алексеевна, а также царевны, сестры Алексея, принявшие было кронпринцессу очень приветливо, начали относиться к ней враждебно. Вдобавок ко всему, Екатерина – вторая, уже законная жена Петра, увидела в ней серьезную соперницу: ведь дети принцессы и Алексея имели бесспорное право на престол в отличие от ее детей, рожденных до замужества.

Петр сердился на царевича, бранил его, бил, потом  перестал говорить с сыном, что для Алексея было  дурным признаком  и означало ослабление и без того ничтожных родительских чувств. В свою очередь царевич стал обращаться с женой неласково и даже грубо, а своими попойками вызывал раздражение у кронпринцессы. Однажды, возвращаясь с подобной пирушки в нетрезвом виде, Алексей в сердцах говорил своему камердинеру: «Жену мне на шею чертовку навязали; как-де к ней ни приду, все-де сердится и не хочет-де со мной говорить». Летом этого же года, добившись от врачей заключения, что ему необходимо лечение в Карлсбаде от чахотки, и получив разрешение отца, Алексей Петрович неожиданно уехал за границу. Его отъезд был настолько скоропалителен, что беременная жена узнала о предстоящей разлуке только тогда, когда карета царевича была подана к подъезду. Прощание между супругами было кратким; Алексей ограничился одной-единственной фразой: «Прощайте, я отправляюсь в Карлсбад». За полгода, проведенные царевичем в Европе, он не счел нужным даже написать жене хотя бы одно письмо. 12 июля 1714 года, после тяжелых родов, принцесса родила дочь Наталью. Новоявленный дед добродушно попенял невестке, что внук его обрадовал бы больше, чем внучка. И Шарлотта обещала, что следующим будет мальчик, «ежели ваше царское величество соизволит мне с мужем разлучаться реже». Рождение дочери у наследника престола порадовало царицу Екатерину, опасавшуюся, что в случае рождения мальчика ее дети потеряют всякую надежду когда-нибудь взойти на престол. Вернувшийся из Карлсбада царевич Алексей был ласков в обращении с женой, но скоро он увлекся крепостной своего учителя Никифора Вяземского, Ефросиньей Федоровой. Визиты к супруге царевич наносил раз в неделю, а София Шарлотта никогда не появлялась на его половине. Ефросинью свели с Алексеем по инициативе Меншикова для того, чтобы она доносила обо всех поступках и настроениях царевича «светлейшему». С уверенностью можно заявить, что и Петр был в курсе этого дела.
В 1715 году  София Шарлотта во второй раз стала беременной. Вновь встал вопрос о правах Алексея и его потомков на престол. Ситуация осложнилась тем, что в это же время и царица Екатерина ждала ребенка. Вторая беременность протекала еще тяжелее, чем первая. За десять недель до родов, спускаясь с лестницы, принцесса упала и сильно ударилась спиной о ступени. С этого момента ее беспокоила постоянная боль в левом боку и животе. За девять дней до родов состояние ухудшилось, и она уже не вставала с постели.  12 октября 1715 года она благополучно родила сына, названного в честь деда Петром. Двенадцать дней спустя царица Екатерина родила сына, также названного Петром. В первые дни после рождения сына состояние Софии Шарлотты не внушало тревог: она стала ходить, принимала поздравления и сама кормила новорожденного. Но на четвертые сутки у нее начались сильнейшие боли в животе, появился озноб. Больная металась в бреду (видимо, у нее был перитонит). Так прошло еще четыре дня, и все эти дни царевич не отходил от жены. 20 октября около полудня Шарлотта, придя в себя, послала за царем, который был в это время серьезно болен. Петр велел привезти себя в коляске. Принцесса поручила свекру своих детей. Когда Петр удалился, принцесса попрощалась с придворными и позвала пастора. София Шарлотта скончалась в ночь с 21 на 22 октября, в возрасте двадцати одного года, оставив годовалую дочь и десятидневного сына. 28 октября принцесса была похоронена в Петропавловской крепости.
После смерти законной супруги Алексей  смог спокойно уединиться со своей ненаглядной Ефросиньюшкой. Царевич не переставал думать о тишине и покое. Его не покидала мысль о будущем царствовании. В тесном кругу приятелей или в беседах с Ефросиньей, о которых она доносила, он говорил, мечтая о тех днях, когда станет царем: «Близкие к отцу люди будут сидеть на копьях, Петербург не будет долго за нами.  Буду жить в Москве, а Петербург оставит». В это время царь лежал в постели, чувствовал себя плохо. У царевича росло  убеждение, что Петра скоро не станет. Ему сказали, что у царя эпилепсия и что «у кого оная болезнь в летах случится, те недолго живут»; поэтому он думал, что «и велико года на два продолжится живот его». Избегая каких-либо компрометирующих действий против царя, царевич ждал лучшего времени.
В день погребения кронпринцессы Алексей получил грозное письмо от отца, в котором указывалось на нежелание Алексея учиться, на его отвращение к воинским делам и неспособность к управлению государственными делами. Далее царь говорил о важных успехах своего царствования, о превращении России в великую державу и о необходимости дальнейшего сохранения величия и славы России. Петр ультимативно сообщил, что если царевич будет продолжать также себя вести, то лишит его наследства. «Я за благо изобрел сей последний тестамент тебе написать и еще мало подождать, аще нелицемерно обратишься. Если же ни, то известен будь, то я весьма тебя наследства лишу, яко уд гангренный, и не мни себе, что один ты у меня сын и что я сие только в устрастку пишу: воистину (Богу извольшу) исполню, ибо я за мое отчество и люди живота своего не жалел и не жалею, то како могу тебя непотребного пожалеть? Лучше будь чужой добрый, нежели свой непотребный».
  Ситуация для Алексея резко обострилась – главным его врагом стала царица Екатерина, которая при устранении Алексея становилась матерью престолонаследника. Алексей  помнил слова Куракина: «Покамест у мачехи сына нет, то к тебе добра; и, как у ней сын будет, не такова будет».  При этом его главный защитник, отец Петр, явно охладел к нему и потерял всякую надежду, что  царевич сможет стать монархом,  способным продолжить начатое им дело по созданию нового государства. 
  Прежде чем ответить что-то отцу, царевич решил  посоветоваться с близкими людьми. Александр Васильевич Кикин, начальник Адмиралтейства,  предложил отказаться от наследства: «Тебе покой будет, как ты от всего отстанешь, лишь бы так сделали [о Петре]; я ведаю, что тебе не снести за слабостию своею; а напрасно ты не отъехал, да уж того взять негде». Вяземский говорил: «Волен бог да корона, лишь бы покой был». Решившись отказаться от наследства, царевич поехал к графу Федору Матвеевичу Апраксину и к князю Василию Владимировичу Долгорукому с просьбою, чтоб в разговоре с Петром уговаривали его лишить его, старшего сына, наследства и отпустить на житье в деревню, где бы мог жизнь кончить. Апраксин отвечал:  «Если отец станет со мною говорить, я приговаривать готов». Князь Василий Долгорукий прибавил: «Давай писем хоть тысячу, еще когда-то что будет! Старая пословица "улита едет, коли то будет" - это не запись с неустойкою, как мы преж сего меж себя давывали».
 
Через три дня царевич подал отцу письмо: «Милостивейший государь батюшка! Сего октября, в 27 день 1715 года, по погребении жены моей, отданное мне от тебя, государя, вычел, на что иного донести не имею, только, буде изволишь, за мою непотребность меня наследия лишить короны российской, буди по воле вашей. О чем и я вас, государя, всенижайше прошу: понеже вижу себя к сему делу неудобен и непотребен, также памяти весьма лишен (без чего ничего возможно делать), и всеми силами, умными и телесными (от различных болезней), ослабел и непотребен стал к толикого народа правлению, где требует человека не такого гнилого, как я. Того ради наследия (дай боже вам многолетное здравие!) российского по вас (хотя бы и брата у меня не было, а ныне, слава богу, брат у меня есть, которому дай боже здоровье) не претендую и впредь претендовать не буду, в чем бога-свидетеля полагаю на душу мою, и ради истинного свидетельства сие пишу своею рукою. Детей моих вручаю в волю вашу; себе же прошу до смерти пропитания. Сие все предав в ваше рассуждение и волю милостивую, всенижайший раб и сын Алексей».

После передачи письма к царевичу приехал князь Василий Владимирович Долгорукий и заявил: «Я с отцом твоим говорил о тебе; чаю, тебя лишит наследства и письмом твоим, кажется, доволен. Я тебя у отца с плахи снял. Теперь ты радуйся, дела тебе ни до чего не будет». Петр, по словам Долгорукого, был доволен письмом сына, и в то же время князь Василий хвалился, что снял Алексея с плахи. Но Екатерина, родившая наследника, была неудовлетворенна таким словесным заявлением. Она понимала, что ее сын мал, а Петр болен, и с ним может случиться всевозможное, ей нужны более действенные меры, которые вообще отстранили бы Алексея от престола. Несколько дней спустя Петр серьезно заболел, однако поправился. 16 января он написал сыну «последнее напоминание». Отец прямо выразил сомнение в искренности клятвы сына, отказавшегося от престолонаследия. Петр с раздражением  писал: «Ты ненавидишь дел моих, которые я для людей народа своего, не жалея здоровья своего, делаю, и, конечно, по мне разорителем оных будешь. Того ради остаться, как желаешь быть, ни рыбой, ни мясом, невозможно: но или отмени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах: ибо без сего дух мой спокоен быть не может, а особенно, что ныне мало здоров стал. На что, по получении сего, дай немедленно ответ, или на письме, или самому мне на словах резолюцию. А буде того не учинишь, то я с тобой, как со злодеем, поступлю».
  По мнению Петра (Екатерины), отречение от права на престолонаследие не могло казаться достаточным для обеспечения будущности России (Петра Петровича), так как Алексей, даже отрекшийся от прав на престолонаследие, в глазах весьма многих мог оставаться законным претендентом. Заключение в монастырь могло служить средством для достижения желанной цели, иначе «дух Петра не мог быть спокоен». Намек в конце письма: «Я с тобой, как со злодеем, поступлю», означал, если и этих действий будет недостаточно, то для того, чтобы «дух царя мог быть спокоен», он будет вынужден казнить царевича. Мысль о казни сына была четко выражена отцом, как средство решения запутанной проблемы  с престолонаследием.
Друзья Алексея посоветовали ему уступать пока, покориться  воле отца, надеясь на перемену обстоятельств в будущем. А.В Кикин говорил Алексею: «Ведь клобук не прибит к голове гвоздем, можно его и снять» Вяземский советовал царевичу: «Когда иной дороги нет, то идти в монастырь; да пошли по отца духовного и скажи ему, что ты принужден идти в монастырь, чтоб он ведал». На другой же день Алексей написал отцу: «Желаю монашеского чина и прошу о сем милостивого позволения».

Болезнь Петра обострилась, с ним снова случился припадок, и даже старания жены Екатерина, которая могла справляться с участившимися припадками мужа, не могла ничего сделать. Болезнь была так опасна, что министры и сенаторы ночевали в царских покоях. 2 декабря Петр исповедовался и причастился, но после чего стал поправляться. В конце 1715 года, после месячного лечения, доктора вновь рекомендовали Петру лечение на водах. На этот раз был предписан не Карлсбад, а источники с другим составом вод в Нижней Саксонии, в долине реки Эммерт. По непонятным причинам царь не стал принимать никаких мер по отношении к сыну и перед отъездом побывал у царевича и спросил о его решении. Царевич отвечал, что не может быть наследником по слабости и желает идти в монастырь. «Одумайся, не спеши, - говорил ему отец. - Лучше бы взяться за прямую дорогу, чем идти в чернецы. Подожду еще полгода». В Пирмонте, очень популярном курорте среди европейской аристократии, Петр  лечился с 26 мая по 14 июня 1716 года.
12 июля 1716 года, скончалась в Петербурге  сестра царя, Наталья Алексеевна. О случившемся доносил голландский резидент де Би своему правительству: «Особы знатные и достойные веры говорили мне, что покойная великая княжна Наталья, умирая, сказала царевичу: пока я была жива, я удерживала брата от враждебных намерений против тебя; но теперь умираю, и время тебе самому о себе промыслить; лучше всего, при первом случае, отдайся под покровительство императора [австрийского]».  Наталья Алексеевна советовала племяннику бежать из России, от деспота-отца, и искать защиты у родственников покойной жены.  Еще в 1714 году перед поездкой царевича в Карлсбад Александр Кикин, находившийся на службе у царевны Марии Алексеевны, советовал ему оставаться подольше за границей. После возвращения Алексея в Россию, в конце 1714 года, А.В. Кикин говорил ему: «Напрасно ты ни с кем не видался от французского двора и туда не уехал: король человек великодушный; он и королей под своей протекцией держит, а тебя ему невеликое дело продержать». Скоро после отъезда за границу царя отправилась в Карлсбад сестра его, царевна Марья Алексеевна, которая на прощанье говорила Алексею: «Я тебе место какое-нибудь сыщу».

Угрозы царя и его припадки, во времена которых Екатерина могла воспользоваться слабостью Петра и уговорить его избавиться от «ничтожного» сына,  устрашающе действовали на Алексея. Ему никак не хотелось лишаться своей Ефросиньюшки, становиться монахом и навсегда запереть себя в келью. Да и восхождение на престол всегда оставалось некой незабываемой и лелеемой мечтой. Надежда на скорую кончину царя заставляла его думать в первую очередь о себе, о сохранении своей собственной жизни. Идея о побеге за границу, где на время можно было укрыться и переждать время, стала даже, по мнению приближенных, единственно верным шагом в такой ситуации. В новом письме из Копенгагена отец ультимативно требовал принять решение: или постричься, или  отправиться к отцу для исполнения служебных обязанностей. Письмо царя подтолкнуло царевича к решительным действиям и давало удобный повод выехать в Европу. Перед отъездом, как будто к отцу по его приказанию,  царевич заехал в Сенат, где на дорогу были выданы царевичу 2 тысячи рублей, да князь Меншиков вручил  тысячу червонных. 26 сентября 1716 года Алексей выехал из Петербурга в Ригу; с ним были Ефросинья, брат ее Иван Федоров и трое слуг. Царевичу было мало тех денег, какие он получил в Петербурге, и потому в Риге он занял у обер-комиссара Исаева 5 тысяч червонных и 2 тысячи мелкими деньгами.  В Либаве Алексей увиделся с А.В. Кикиным, тот посоветовал ему ехать в Вену и отдаться под покровительство императора Карла VI, своего родственника (императрица была родной сестрой супруги Алексея, Шарлотты).  Так царевич и поступил. Он поехал в Вену под вымышленным именем польского шляхтича Коханского.

Прибыв в Вену, царевич написал австрийскому  вице-канцлеру письмо: «Я ничего не сделал отцу, всегда был ему послушен, ни во что не вмешивался, ослабел духом от преследований потому, что меня хотели запоить до смерти. Отец был добр ко мне. Когда у меня пошли дети, и жена умерла, то все пошло дурно. Она [Екатерина] с князем Меншиковым постоянно раздражала отца против меня, оба люди злые, безбожные, бессовестные. Я против отца ни в чем не виноват, люблю и уважаю его по заповедям, но не хочу постричься и отнять права у бедных детей моих, а царица с Меншиковым хотят меня уморить или в монастырь запрятать. Никогда у меня не было охоты к солдатству, но все поручения отца по армии я исправно выполнял, и был он мной доволен. А потом мне дали знать, что приверженцы царицы и Меншикова хотят меня отравить, для чего подговорили отца вызвать меня к себе, дабы у них на глазах находиться, или в монастырь идти. Сказал я, что к отцу еду, а сам сюда приехал, дабы просить покровительства и убежища для себя и детей моих в память о жене». Ефросинья путешествовала, переодетая пажом. В Вене решили укрывать царевича, пока не представится случай помирить его с отцом, в тирольской крепости Эренберг и держать его под видом государственного арестанта.
Между тем в декабре 1716 года Петр, находившийся в Амстердаме, не дождавшись сына, понял, что царевич убежал и сразу догадался, куда он направил свой путь. Петр вызвал из Вены своего резидента А.П. Веселовского, дал указ разведать все о царевиче и написал императору Карлу VI письмо, в котором просил: «Ежели он в ваших областях обретается тайно или явно, повелеть его к нам прислать, дабы мы его отечески исправить для его благосостояния могли». Веселовский подал императору письмо Петра, но ни Карл VI, ни его министры не раскрыли Веселовскому тайны. Зато Веселовский сам напал на след царевича и известил Петра, что тот находится в Тироле. Алексей был в отчаянии, Карл VI дал царевичу совет переехать в Неаполь. Царевич оставил свою прислугу в Эренберге и со своей любимой Ефросиньюшкой отправился в Неаполь. 17 мая 1717 года царевич и Ефросинья были помещены в замке Сент-Альмо. Веселовский тем временем не прекращал поисков, в помощь ему был послан сначала капитан А.И. Румянцев, а затем опытный дипломат граф Петр Андреевич Толстой. Они нашли царевича очень скоро - когда Алексея только везли в Неаполь. В июне-июле следующего 1717 года Петр отправился на лечение в Спа (Бельгия, провинция Льеж), а на обратном пути в Россию царь три дня провел на источниках по¬пулярного курорта Аахен и принимал там ванны. 
Петр  отправил в Вену П.А. Толстого и А.И. Румянцева требовать у императора выдачи царевича, обещая от имени отца ему прощение; если же император не согласится на выдачу, то, по крайней мере, добиться свидания с царевичем и убедить того вернуться в Россию. Карл VI на выдачу не согласился, но позволил Толстому и Румянцеву встретиться с Алексеем.  Отпустив доверенных Петра в Неаполь, император поручил управлявшему его южно-итальянскими владениями в звании вице-короля Дауну содействовать, чтобы царевич добровольно согласился вернуться к отцу, но если царевич не поддастся убеждениям, то уверить его, что он может оставаться в безопасности в императорских владениях. Толстой с Румянцевым прибыли в Неаполь 24 сентября 1717 года. Вице-король Даун тотчас пригласил царевича к себе, чтобы дать возможность посланцам Петра видеть его. Толстой передал Алексею письмо отца: «Обнадеживаю тебя и обещаю Богом и судом Его, что никакого наказания тебе не будет, но лучшую любовь покажу тебе, если ты воли моей послушаешься и возвратишься». Алексей не поддавался ни на что. Через два дня Даун опять устроил у себя свидание царевича с русскими. Толстой начал пугать царевича. Алексей обратился к Дауну и спросил, будет ли защищать его император, если отец станет требовать его вооруженной рукой. Даун ответил: «Император настолько силен, что может охранить тех, кто отдается под его протекцию». Ободренный царевич опять не поддался на увещания. А когда вице-король Неаполя сообщил Алексею, что, если он не подчинится воле отца и не вернется на родину, его разлучат с Ефросиньей, царевич заколебался. И только после того, как Толстой за 60 червонцев подкупил секретаря Дауна, Вейнгардта, который поехал к Алексею и заявил, что: «императорская протекция не совсем для вас надежна: царь объявляет, что прощает сына, а сын не едет; если царь вздумает вести войну, то император, нехотя, выдаст сына отцу», испуганный царевич, посоветовавшись с Ефросиньей, которая сказала, что лучше покориться отцовской воле и просить у отца прощения, согласился. Ефросинья оказывала важнейшие услуги Меншикову и царю,  извещая о настроениях Алексея, но и немало поспособствовав тому, чтобы царевич вернулся в Россию. Царевич на другой день объявил Толстому, что согласен вернуться, если ему позволят жениться на Ефросинье и жить с ней в деревне. Толстой, как царский уполномоченный, дал от имени царя согласие. Ободрило Алексея и письмо Петра от 17 ноября, в котором тот обещал простить его: «того б ради послушал нашего родительского увещания, возвратился к нам, а мы ему тот поступок простим и примем его, в милость нашу, и обещаем его содержать отечески во всякой свободе и довольстве, без всякого гнева и принуждения». 4 октября 1717 года Алексей пишет отцу: «Всемилостивейший государь батюшка! Надеясь на милостивое обещание ваше, полагаю себя в волю вашу, и с присланными от тебя, государь, поеду из Неаполя на сих днях к тебе, государю, в Санктпитербурх. Всенижайший и непотребный раб и недостойный называться сыном Алексей». Царевич сдался, поехал домой. Его вез Петр Толстой, которого царевич уговаривал дождаться ехавшую более медленной оказией Ефросинью и разрешить с ней обвенчаться, но Толстой медлил, дожидаясь депеши Петра, разрешившего провести венчание только на русской земле.  «Мои господа! Письмо ваше я получил, и что сын мой, поверя моему прощению, с вами действительно уже поехал, что меня зело обрадовало. Что же пишете, что желает жениться на той, которая при нем, и в том весьма ему позволится, когда в наш край приедет, хотя в Риге, или в своих городах, или в Курляндии у племянницы в доме (герцогини Анны Иоанновны), а чтоб в чужих краях жениться, то больше стыда принесет. Буде же сомневается, что ему не позволят, и в том может рассудить: когда я ему такую великую вину отпустил, а сего малого дела для чего мне ему не позволить? О чем наперед сего писал и в том его обнадежил, что и ныне паки подтверждаю. Также и жить, где похочет, в своих деревнях, в чем накрепко моим словом обнадежьте его» Царевич сначала поехал в Бари, чтобы  поклониться мощам Святого Николая. Толстой и Румянцев следовали за ним неотступно. Другой дорогой за ними медленно следовала беременная Ефросинья. На последней австрийской станции их все же догнал посланец Карла VI, чтобы в последний раз уяснить, добровольно ли возвращается царевич. Алексей с дороги писал Ефросинье письма, пронизанные любовью и заботой, советовал Ефросинье обращаться к врачам и аптекарям, беспокоился, удобный ли у нее экипаж, тепло ли она одета, посылал ей большие деньги, а потом послал и бабок-повитух, которые могли бы хорошо принять роды.
31 января 1718 года царевича привезли в Москву, а 3 февраля было первое его свидание с отцом. Царь собрал в ответной палате Кремлевского дворца духовных сановников, сенаторов, и сам стоял в этом собрании. Вошел царевич, вместе с Толстым, и, только увидев государя, повалился к нему в ноги и с плачем просил прощения. «Встань, - сказал царь, - объявляю тебе свою родительскую милость». Царевич не оправдывался, просил только простить его и даровать жизнь, а от наследства отказывался. «Я покажу тебе милость, - сказал Петр, - но только с тем, чтобы ты объявил о своих согласниках, которые тебе присоветовали бежать к цезарю». Затем в Успенском соборе Алексей произнес присягу пред евангелием в том, что никогда не будет искать, желать и под каким бы то ни было предлогом принимать престола, а признает своим наследником брата, Петра Петровича. В этот же день был опубликован манифест ко всему русскому народу. В нем говорилось, что те, кто станет признавать Алексея наследником престола, объявлялись изменниками. Следствие началось уже на следующий день после примирения царевича с отцом и отречения его от престола. Для расследования предполагаемого заговора была создана Тайная канцелярия, во главе  П.А. Толстым. Царевичу задавали вопросы, требовали показаний не только о действиях, но и о словах, какие он произносил сам и какие он слышал от других. Алексей написал показания на своих близких людей, В застенках Тайной канцелярии оказалось более 130 человек, многие из которых входили в знаменитую плеяду «птенцов гнезда Петрова». Александра Кикина и Большого-Афанасьева схватили в Петербурге, привезли в Москву и подвергли страшным истязаниям. А.В. Кикина пытали четыре раза, он упорно запирался, все отрицал, наконец, после новых пыток, сказал: «Я побег царевичу делал и место сыскал в такую меру - когда бы царевич был на царстве, чтоб был ко мне милостив». Его приговорили к колесованию. На другой день царь подъехал в пыточную, истерзанный Александр Кикин лежал на колесе еще живой, стонал и молил отпустить душу его на покаяние в монастырь. Петр приказал отрубить ему голову и воткнуть на кол. Камер-юнкер В.Ф. Берхгольц подробно описал  пытки князя Гагарина, на которых он присутствовал: «Он не хотел признаваться в своих проступках, и потому несколько раз был жестоко наказан кнутом. Кнут есть род плети, состоящий из короткой палки и очень длинного ремня. Преступнику обыкновенно связывают руки назад и поднимают его кверху, так что они придутся над головою и вовсе выйдут из суставов; после этого палач берет кнут в обе руки, отступает несколько шагов назад и потом, с разбегу и припрыгнув, ударяет между плеч, вдоль спины, и если удар бывает силен, то пробивает до костей. Палачи так хорошо знают свое дело, что могут класть удар к удару ровно, как бы размеряя их циркулем и линейкою».
Иван Большой-Афанасьев оговорил многих, но не спас себя: и его приговорили к смерти. То же сделали и с Дубровским. Сенатора Василия Долгорукого привезли из Петербурга в кандалах в Москву. Доказательств о его  соучастии с царевичем не находилось, но ему поставили в вину некоторые остроты, произнесенные им неосторожно. Так, например, когда начали говорить, что царевич возвращается в Россию, князь Василий сказал: «Вот, дурак, поверил, что отец посулил ему жениться на Афросинье! Его, дурака, обманывают нарочно». Долгорукова отправили в Петропавловскую крепость, а потом сослали в Соликамск. Никифор Вяземский отписался, показав, что ничего не знал об умыслах царевича, который давно не любит его, и теперь наговорил на него по злобе. Вслед за тем в Петербурге арестовали еще 20 человек и отправили в кандалах в Москву. Всем жителям Петербурга было запрещено выезжать из города по московской дороге под страхом смертной казни. 8 декабря были казнены: Яков Игнатьев, Авраам Лопухин, Иван Большой-Афанасьев, Дубровский и Воронов. Других били кнутом и вырезали им ноздри. В изобилии лилась кровь за царевича, а он сам тешился уверенностью, что купил себе спокойствие и безмятежную жизнь со своей Ефросиньей.  18 марта Петр и Алексей уехали в Петербург. В светлый праздник Пасхи царевич на коленях умолял мачеху похлопотать еще раз перед отцом за  брак с Ефросиньей. Буря, казалось, миновала.
Тайная канцелярия проверяла причастность матери Алексея к заговору.  Капитан-поручик гвардии Григорий Скорняков-Писарев был отправлен в суздальский Покровский монастырь, где жила инокиня Елена. Монахини Покровского монастыря показали, что к бывшей царице ездил юродивый Михайло Босой, привозил от царевны Марьи Алексеевны деньги и подарки; он пророчествовал, что Евдокия будет взята в Москву. Босой был казнен. Монахиня Маремьяна показала на любовную связь Евдокии с присланным в Суздаль капитаном Степаном Глебовым. Евдокия написала собственною рукою: «Я с ним блудно жила в то время, как он был у рекрутского набора, в том и виновата». Сын Глебова показал, что отец был в дружбе с епископом Ростовским Досифеем и с ключарем Федором Пустынным. Досифей  будто видел видение, что Евдокия будет по-прежнему царицею.  С Досифея сняли епископский сан. На пытках Досифей признался, что поминал Евдокию царицею, как и другие, пророчествовал царице и царевне Марье Алексеевне, желал смерти Петра и воцарения сына его. Певчий царевны Марьи Алексеевны Журавский показал, что Досифей приезжал к царевне и рассказывал о своих видениях. Перед казнью его должны были расстричь, и он заявил собравшимся для этого архиереям: «Только я один в сем деле попался. Посмотрите, и у всех, что на сердцах? Извольте пустить уши в народ, что в народе говорят?» Досифея, колесовали. Пустынный и Журавский были приговорены к смертной казни, другие оговоренные наказаны телесно, не исключая  женщин, и сосланы. Из Глебова  пытками  выбивали не только признания в любовной связи с царицей, но и имена сообщников заговора. Глебов оставался твердым в своих показаниях. Эти пытки длились в течение шести недель и были самыми жестокими, которым подвергали преступников. Во время казни на московской площади царь подошел к жертве и заклинал его всем самым святым, что есть в религии, признаться в своем преступлении и подумать о том, что он вскоре должен будет предстать перед Богом. Глебов, как гласит легенда, ответил презрительным тоном: «Ты, должно быть, такой же дурак, как и тиран, если думаешь, что теперь, после того как я ни в чем не признался даже под самыми неслыханными пытками, которые ты мне учинил, я буду бесчестить порядочную женщину, и это в тот час, когда у меня нет больше надежды остаться живым. Ступай, чудовище,  убирайся и дай спокойно умереть тем, кому ты не дал возможности спокойно жить». Глебов был посажен на кол на большой московской площади по обвинению в измене.

20 апреля в Петербург приехала Ефросинья. К моменту ее приезда Алексей отрекся от престолонаследия, выдал сообщников, был почти прощен и ожидал ее, чтобы сочетаться с ней браком и поселиться в деревне. Он писал ей: «Батюшка взял меня к себе есть и поступает ко мне милостиво! Дай Боже, чтоб и впредь так же, и чтоб мне дождаться тебя в радости. Слава Богу, что от наследства отлучили, понеже останемся в покое е тобою. Дай Бог благополучно пожить с тобой в деревне, понеже мы с тобой ничего не желали только, чтобы жить в Рождественке; сама ты знаешь, что мне ничего не хочется, только бы с тобою до смерти жить». Примерно через 2 недели после ее приезда (в конце апреля)  должны были состояться  роды, но о них, а также о ребенке,  нет никаких сведений. После родов  12 мая она давала свои показания. «Писал царевич письма по-русски к архиереям и по-немецки в Вену, жалуясь на отца. Говорил царевич, что в русских войсках бунт и что это его весьма радует. Радовался всякий раз, когда слышал о смуте в России. Узнав, что младший царевич болен, благодарил Бога за милость сию к нему, Алексею. Говорил, что "старых" всех переведет и изберет “новых” по своей воле. Что когда будет государем, то жить станет в Москве, а Петербург оставит простым городом, кораблей держать не станет вовсе, а войско — только для обороны, ибо войны ни с кем не желает. Мечтал, что, может, отец его умрет или бунт будет; отец мой не знаю, за что меня не любит и хочет наследником сделать брата моего, а он еще младенец, и надеется отец мой, что жена его, моя мачеха, умна, и когда, сделавши это, умрет, то будет бабье царство! И добра не будет, и будет смятение: иные станут за брата, а иные за меня».

14 июня царевич был посажен в Петропавловскую крепость, а 17-го опять допрошен. Теперь  Алексея много пытали и не только на дыбе. Некоторые из допросов под пыткой проходили в присутствии самого царя, а иногда и не в крепости, а на царской мызе под Петергофом. То есть фактически получалось, что царь пытал собственного сына. Даже современникам это казалось отвратительным. Под пыткой царевич наговорил много чего, но не все из этого было теперь нужно царю. Часть сведений, полученных от Алексея, даже не проверялась. Петр уже понял, что многие лица из его ближайшего окружения были причастны к делу царевича, но не желал распространять эти сведения. Его больше устраивала версия об участии в заговоре московских «бород» и их главенствующей роли. Иначе под удар ставилось все дело царя-преобразователя. Царевич  оговорил своего дядю Авраама Лопухина и своего духовника Якова Игнатьева, будто последний, узнавши от царевича на исповеди, что царевич желает отцу смерти, сказал: «Бог тебя простит, и мы все желаем ему смерти». Пытали Лопухина, три раза пытали протопопа Якова. 19 июня снова пытали царевича. 22 июня Толстой взял с царевича показание, в котором излагались причины его непослушания. Показание это явно было написано так, как от него требовали. Царевич оговорил немецкого императора, будто тот обещал ему вооруженную помощь: "И ежели бы цезарь начал то производить в дело, как мне обещал, то я бы, не жалея ничего, дал бы цезарю великие суммы денег, а министрам и генералам его великие подарки. Одним словом, ничего бы не пожалел, только чтобы исполнить в том свою волю". 24 июня царевича вновь пытали, но очень расчетливо, так чтобы он смог сам явиться на суд.  В тот же день над ним был учинен суд. Духовенство дало уклончивый ответ,  выписав разные места из Священного писания об обязанностях детей повиноваться родителям. Духовенство все переложило на волю государя: хочет он руководствоваться Ветхим Заветом - может казнить сына, а если хочет предпочесть учение Нового Завета - может простить его, по образцу, указанному в притче о блудном сыне. «Сердце царево в руце Божией есть; да изберет тую часть, амо же рука Божия того преклоняет!» Так сказано было в конце приговора духовенства. Царю предлагалось самому избрать участь сына.

  Светские судьи могли бы напомнить государю, что он дал свое царское обещание сыну не наказывать его, если он возвратится. Сын поверил слову царя-родителя, и теперь его можно было судить только, если бы он сделал что-либо преступное уже после своего возвращения. Но светские судьи так не сделали, во-первых, потому, что во главе их находился Меншиков, личный враг царевича, во-вторых, потому, что на многих из них были показания у следствия, и, в-третьих, многие из них боялись за себя и своих родных при живом царевиче Алексее. В вину Алексею ставились в основном высказывания, порочащие царя, и помыслы, связанные со смертью здравствующего монарха, а не дела, но, по правовым представлениям того времени, принципиальной разницы между тем и другим просто не было. Гражданские судьи объявили единогласно, что царевич достоин смертной казни. Смертный приговор подписали 127 человек - первым Александр Меншиков, затем генерал-адмирал граф Апраксин, канцлер граф Гаврило Головкин, тайный советник князь Яков Долгорукий, граф Мусин-Пушкин, Тихон Стрешнев, Петр Шафиров, Петр Толстой, князь Дмитрий Голицын, генерал Адам Вейде, генерал Иван Бутурлин, граф Андрей Матвеев, князь Петр Голицын (сенатор), Михайло Самарин (сенатор), генерал Григорий Чернышев, генерал Иван Головин, генерал князь Петр Голицын, ближний стольник князь Иван Ромодановский, боярин Алексей Салтыков, князь Матвей Гагарин (сибирский губернатор), боярин Петр Бутурлин, Кирилл Нарышкин (московский губернатор)  Из крупных приближенных Петра не подписал приговор только фельдмаршал Шереметев.
26 июня 1718 года в 6 часов пополудни царевич скончался. Царь опубликовал о его смерти, что тот, выслушав смертный приговор, пришел в ужас, заболел недугом вроде апоплексии, исповедался, причастился, потребовал к себе отца, испросил у него прощения и по-христиански скончался. Но этому не все верили даже в XVII веке. Пошли слухи, что царевич умер насильственной смертью, но какой - неизвестно. Из книг Петропавловской крепости видно, что в день смерти царевича, в 8 часов утра, Петр с девятью сановниками ездил в крепость и там, в Трубецком раскате, «учинен был застенок», т.е. производилась пытка, но над кем не говорится. Расправившись с кругом людей царевича Алексея и представив это, как борьбу с противниками нового, Петр остудил многие горячие головы недовольных его действиями, и прежде всего, среди московской «армии любителей старины» 
На другой день, 27 июня, была годовщина Полтавской битвы. По Неве перед Летним дворцом Петра I прошли украшенные флагами суда, жители города услышали пушечный салют, а затем насладились зрелищем фейерверка. 29 июня государь праздновал свои именины, присутствовал на спуске корабля, а вечером был фейерверк и веселый пир до глубокой ночи. Тем немногим наблюдателям и участникам торжества, которые знали, что накануне оборвалась жизнь царевича, оставалось лишь удивляться невозмутимости его отца. Тело царевича, перенесенное из Петропавловской крепости, лежало в церкви Святой Троицы. 30 июня, вечером, оно было предано земле в Петропавловском соборе, рядом с гробом покойной кронпринцессы. За гробом царевича «изволил высокою своею особою идти его царское величество, а за ним - генерал-фельдмаршал светлейший князь Меншиков, сенаторы и прочие знатные персоны. А потом изволила идти ее величество государыня царица, а за ее величеством вышеописанных знатных персон жены». Траура не было.
Жена Петра, Евдокия Лопухина была заключена в Шлиссельбургскую крепость, после того как ей пришлось пережить осуждение и гибель в тюрьме ее единственного сына Алексея Петровича, смерть своего брата Абрама Лопухина, которому отрубили голову, а также смерть своего любимого Глебова. Евдокия пробыла в этой тюрьме с 1719 до мая 1727 года. И единственным ее обществом и единственной помощницей была старая карлица, которую посадили в тюрьму вместе с ней, чтобы она готовила пищу и стирала белье. После смерти  своей соперницы Екатерины I она пыталась стать регентшей  при малолетнем внуке Петре Алексеевиче, но безуспешно. Внука она пережила. Умерла Евдокия в 1731 году, 62-х лет от роду.
Ефросинью, лучше других осведомленную о делах царевича, никто и пальцем не тронул, и по суду  полностью оправдали, хотя многие  люди, гораздо менее ее замешанные в деле, были казнены. Самую большую денежную награду в истории сыска получила Ефросинья Федорова. В журнале Тайной канцелярии сохранилась запись именного указа Петра: «Девке Офросинье на приданое выдать своего государева жалованья в приказ три тысячи рублев из взятых денег блаженные памяти царевича Алексея Петровича».

Три диктатора, Иван Грозный, Петр Первый и Сталин, поставившие страну на дыбы,  заставившие все население работать на войну, добившиеся мощью своей армии признания в мире и доведшие свой народ до крайней бедности, имели к удивлению много общего в характерах и трагических разворотах судеб их сыновей и близких родственников. Иван Грозный убил своего старшего  сына  в припадке гнева и потом горько плакал, молил лекарей о возвращении несчастному жизни, называл себя сыноубийцею, говорил, что ему не следует царствовать, а остается только удалиться в монастырь и оплакивать свои грехи.  Петр  лично пытал своего старшего сына, а затем царевича Алексея Петровича по приговору Сената казнили. Сталин  не проявил никакого интереса к судьбе старшего сына, Якова, и его гибель в первые годы войны была актом, не заранее спланированным, но легко прогнозируемым. Первые жены прожили с  диктаторами недолгую жизнь, и судьба всех была трагической (Петр сам гноил свою жену сначала в монастыре, а потом в Петропавловской крепости). Убийства старших сыновей привели к трагическим последствиям, как для династий Рюриковичей и Романовых, так и для страны в целом.  Через 17 лет после убийства царем сына Ивана прервалась линия династии Рюриковичей, на престол был венчан Годунов, а позже,  через 5 лет в стране началась Смута.  Через 13 лет после казни царевича Алексея умер его сын Петр, взошедший на престол после смерти Екатерины I.  Его правление продолжалось три года, после его кончины мужской род Романовых прервался. (Наталья, дочь царевича Алексея  прожила всего 14 лет и умерла в 1728 году).
Бездетная императрица Елизавета Петровны передала престол сыну своей сестры, Анны Петровны, Карлу Петру Ульриху (Петру Федоровичу после принятия православия). Наследники Карла Петра Ульриха охотно женились на немецких принцессах. Россией до 1917 года правила по мужской линии династия Гольштейн-Готторпских. За время правления династии наследники Петра Федоровича (Петра III) породнились с Прусским королевским домом, герцогами Мекленбургскими, Вюртенбергскими, Гессенскими, маркграфами Баден-Баденскими. Особое место при русском престоле заняли династии Лейхтенбергских и Ольденбургских. Россией правили немцы по крови, принявшие православие (их называли «русские немцы»). Это утверждение убедительно доказывают данные приведенные ниже.
Справка.
Дети Петра  I от императрицы Екатерины:

• Анна Петровна была выдана замуж за герцога Шлейзвиг-Гольштейн-Готторпского Карла Фридриха (Одинбургской династии).
• Елизавета Петровна была помолвлена с Карлом Августом Гольштейн-Готторпским, скончавшимся до свадьбы. Официально замужем не была, состояла в церковном морганатическом браке с  Алексеем Разумовским.

Петр III,  (Карл Петер Ульрих - Петр Федорович)   сын царевны Анны Петровны и герцога  Гольштейн-Готторпского Карла Фридриха был помолвлен и затем повенчан на принцессе княжества Ангальт-Цербстского  Софии Фредерике Августе (Екатерина Алексеевна).
Их сын Павел  I  был женат на: 
• (1-я жена) принцессе  княжества Гессен-Дармштадтского Августе-Вильгельмине-Луизе, дочери Людвига IX, ландграфа Гессен-Дармштадтского. Умерла при родах с младенцем.
• (2-я жена) принцессе Вюртенбургской,  София Доротея Вюртембергская (Мария Федоровна),  дочери Фридриха II Евгения, герцога Вюртембергского.
У Павла I и Марии Федоровны было 10 детей:
• Александр был женат на принцессе Баденского княжества Луизе Марии Августе (Елизавета Алексеевна), император Всероссийский.
• Александра была выдана замуж за австрийского эрцгерцого Иосифа, венгерская палатина (жена наместника императора в Венгрии).
• Константин был женат на принцессе Саксен-Кобургской Юлиана (Анна Федоровна), великий князь, наместник польский.
• Елена была выдана замуж за принца Мекленбург-Шверинского Фридриха Людвига, герцогиня
• Мария  выдана замуж за принца Саксен-Веймар-Эйзенахского Карла Фридриха, великая герцогиня,
• Екатерина – выдана замуж за принца Ольденбургского Георга, королева-консорт (жена короля) Вюртенберга.
• Анна – выдана замуж за принца Нидерландского Вильгельма Оранского, королева - консорт (жена короля) Нидерландов.
• Николай – был женат на принцессе Прусской Шарлоте (Александра Федоровна), император Всероссийский
• Михаил был женат на принцессе Вюртенбергской Фредерике Шарлоте (Елена Павловна), великий князь.
У Александра I обе дочери умерли в младенческом возрасте.

Дети Николая I:

• Александр II был женат на дочери герцога Гессен –Дармшталского Максимилиане-Вильгельмине-Августе-Софии-Марии, император Всероссийский.
• Мария Николаевна вышла замуж за герцога Лейхтенбургского Максимилиана, герцогиня.
• Ольга  - выдана замуж за наследного принца Вюртенбергского Фридриха-Карла-Александра, королева-консорт.
• Александра – выдана замуж за принца Гессен-Кассельского, Фридриха Вильгельма
• Константин женился на дочери герцога Саксен-Альтенбургского  Александре Фредерике Генриетте Паулине Марианне Элизабете (Александра Иосифовна), великий князь.
• Николай женился на, старшей дочери герцога Ольдебургского Александре Фредерике Вильгельмине (Александра Петровна), великий князь.
• Михаил женился на младшей дочери великого герцога Баденского Цицилии Августе (Ольга Федоровна).
Дети Александра II:
• Николай был помолвлен с дочерью Датского короля Дагмар, умер от туберкулезного менингита.
• Александр III женился на дочери Датского короля Дагмар (Мария Федоровна), император Всероссийский.
• Владимир женился на принцессе Мекленбург-Шверинской, старшей дочери великого герцога Марии Александрине Элизабете Элеоноре (Мария Павловна), великий князь.
• Алексей заключил морганатический брак с фрейлиной Александрой Васильевной Жуковской, великий князь.
• Мария вышла замуж за Его Королевское Высочество принца Альфреда герцога Эидинбургского, второго сына королевы Виктории, герцогиня. 
• Сергей  венчался с принцессой Гессен-Дармштадтской Елизаветой Александрой Луизой Алисой (Елисовета Федоровна), московский губернатор
• Павел был женат на его двоюродной племяннице - греческой принцессе Александры Георгиевне  (старшей дочери короля Эллинов Георга I и великой княгини Ольги Константиновны).
Дети Александра III:
• Николай II бракосочетался с немецкой принцессой Алисой Гессенской (Александра Фёдоровна), император Всероссийский.
• Ксения  вышла замуж за великого князя Александра Михайловича, великая княгиня.
• Михаил вступил в морганический брак с Натальей Сергеевной Шереметьевской, великий князь
• Ольга была выдана замуж за принца, герцога Ольденбурского Георга Фридриха Петра (Петр Александрович), великая княгиня.
В книгах по истории приводится некий мифический случай:
 «В одном из либеральных салонов Москвы в 70-х годах XIX века зашел спор о том, много ли русской крови в тогдашнем наследнике престола Александре Александровиче [Александре III]? Известно было, что он считал себя чисто русским. За разрешением спора обратились к знаменитому историку Соловьеву, который оказался среди гостей. Соловьев попросил, чтобы ему принесли полстакана красного вина и кувшин с питьевой водой.

Соловьев начал свое объяснение так:
"Пусть красное вино будет русской кровью, а вода — немецкой. Петр I женился на немке — Екатерине I…" И историк налил в стакан с красным вином полстакана чистой воды. Затем он продолжал: "Дочь их, Анна, вышла замуж за немца, герцога Гольштинского". Соловьев отпил полстакана разбавленного вина и долил его водой. Он повторял эту операцию, упоминая затем браки Петра III с немкой Екатериной II, Павла I с немкой Марией Федоровной, Николая I с немкой Александрой Федоровной, Александра II с немкой Марией Александровной. В результате в стакане осталась почти что чистая вода.

Историк поднял стакан: "Вот сколько русской крови в наследнике российского престола!"

Через таинство миропомазания на русское царство династия Гольштеин-Готтопрская   получала благодать Божию стать  русскими православными государями, будучи по происхождению немцами и сохраняя всего лишь каплю крови Романовых. По инициативе российского императора был создан Священный Союз трех монархий: Российской, Германской и Австро-Венгерской. Основная идея поправки, как ее, возможно, мыслил себе Александр I, сводилась к тому, чтобы связать правящие династии трех корон нерушимыми кровными узами. Ни Рюриковичи, ни Гедеминовичи такой чести удостоены не были. Их славные предки, великие князья, не считались ровней немецким мелким феодальным князькам.
Убийство царевича Алексея привело к тому, что  Россией стали править немцы по крови (по договоренности династия стала называться Романовы-Гольштеин-Готторпские), а  реформы Петра привели к онемечиванию России. Немцы до Петра I находились на русской службе в качестве специалистов, но проникнуть в политическую элиту они не могли и поучали  лишь минимальные шансы проникнуть в высшее общество лишь после принятия  русского подданства и крещения в православие. Только благодаря петровским реформам, отдававшим предпочтение личным заслугам перед знатностью рода, создалась благоприятная ситуация для  «массового пришествия немцев из разных стран». Узкий круг иноземных специалистов при Годунове, Михаиле Федоровиче, Алексее Михайловиче и Федоре Алексеевиче в начале  XVIII века увеличился до 10 тысяч человек. При Петре  немцы заняли весьма весомое место в армии и на флоте. В 1709 голу (после Полтавы) российский генералитет на 64,3 % (33 чел. из 51) состоял из иностранцев, среди которых немцев - 63, 6 % (21 чел.). Значительно меньше немцев было среди гражданских чиновников: всего иноземцы составляли примерно четверть членов коллегий, из них большинство (79 %) – немцы.  В 1725 году все высшие офицеры флота (за исключением Ф.М. Апраксина и еще двух человек) являлись иностранцами. Иноземцы на русской службе получали жалованье в полтора-два раза больше, чем «природные русские».
Во время  правления Петра II, при котором столица символически снова вернулась в Москву, в полевой армии служил 71 генерал, из них 41 иностранец (т.е. 57,7 %). А всего нерусских генералов и обер-офицеров (считая майоров) было 125 человек из 371 (т.е. 34 %).  При императрице Анне Иоанновне, родом из Курляндии, процент  иноземцев в армии незначительно вырос. В 1738 году нерусских генералов и обер-офицеров было 192 из 515 (37, 3 %). Но происходило усиление влияния немцев в государственном аппарате. Немцы впервые оказались во главе ключевых гражданских и военных ведомств:   граф Эрнест Иоганн Бирон  – обер-камергер (глава Кабинета министров), Остерман – глава Иностранной коллегии, Миних – глава Военной коллегии; Курт фон Шемберг – горного ведомства; Карл фон Менгден – Коммерц-коллегии, Карл Левенвольде – обер-шталмейстер. При наследниках Анны Иоанновны – Иване VI и Анне Леопольдовне немецкое засилье стало одной из важнейших причин свержения «брауншвейгского семейства» и воцарения Елизаветы Петровны. Шведы, начавшие в 1741 году войну против России, пытались использовать немецкий фактор в своих политических целях. Был распространен манифест, в котором говорилось, что «королевская шведская армия вступила в русские пределы чтобы освободить русский народ от несносного ига и жестокостей, чтобы избавить достохвальную русскую нацию, для ее же собственной безопасности, от тяжелого чужеземного притеснения и бесчеловечной тирании и предоставить свободное избрание законного и справедливого правительства, под управлением которого русская нация могла бы безопасно пользоваться жизнию и имуществом, а со шведами сохранять доброе соседство. Этого достигнуть будет невозможно до тех пор, пока чужеземцы по своему произволу и из собственных видов будут свободно и жестоко господствовать над верными русскими подданными и их соседями-союзниками».
Устойчивые позиции немцев в армии и госаппарате сохранялись и в  царствование Елизаветы Петровны (8,2 % гражданских служащих в центральных учреждениях страны, 2 из 5 полных генералов, 4 из 8 генерал-лейтенантов, 11 из 31 генерал-майоров), и позднее (в 1762 году иностранцы составляли 41 % высшего офицерства, из них три четверти - немцы).
По восшествии на престол Петр III (Петр Федорович) вернул из ссылки графа Минха. В Россию были вызваны гольштинские родственники императора: принцы Георг Людвиг Гольштейн-Готторпский и Петр Август Фридрих Гольштейн-Бекский. Обоих произвели в генерал-фельдмарщалы. Петр Август Фридрих был назначен столичным генерал-губернатором. Генерал-фельдцейместером был назначен Александр Вильбоа. Для ведения переговоров о сепаратном мире с Пруссией в Петербург прибыл Генрих Леопольд фон Гольц. Петр III сразу же прекратил военные действия против Пруссии и заключил с Фридрихом II Петербургский.  Пруссии была возвращена  Восточная Пруссия, которая была приобретена в ходе выигранной Семилетней войны и фактически уже четыре года  являлась составной частью Российской империи. Выход России из войны  спас Пруссию от полного поражения.
При  Екатерине II количество немцев в высших эшелонах власти заметно сократилось, а при  Павле I, Александре I и Николае I немецкое влияние вновь  усиливалось. Реформа Павла в армии началась с введения новой формы, полностью копировавшей прусскую: длинный мундир, чулки и черные лаковые башмаки, напудренная голова с косой определенной длины; офицерам вручили палки с костяными набалдашниками для наказания провинившихся солдат. В декабре 1796 года был издан новый устав, в котором главное внимание уделялось обучению солдат «шагистике». Его основой  послужил прусский устав 1760 года.  Бесконечные парады, муштра в сочетании с жесткими мерами по отношению к офицерству - увольнениями в отставку, ссылками и даже арестами проводились строго и жестко по прусскому порядку. По примеру Пруссии укреплялся полицейский режим, где любое свободомыслие беспощадно подавлялось в корне. До половины расходной части ежегодного бюджета, как в Пруссии, тратились на военные нужды. Генерал А.П. Ермолова свое отношение к засилью немцев в армии выразил в иронической просьбе к Александру I: «Государь, произведите меня в немцы!». В 1811 году Ермолов ездил на главную квартиру  Барклая-де-Толли, где правителем канцелярии был Безродный. «Ну что, каково там?» — спрашивали его по возвращении. — «Плохо, — отвечал Алексей Петрович, — все немцы, чисто немцы. Я нашел там одного русского, да и тот Безродный». В 1812 года в неудачах начала войны не только общество, но и войска винили немца М.Б. Барклая-де-Толли.
За двести лет,  начиная со времен Елизаветы Петровны, количество немцев в высших сферах принципиально не уменьшилось. МИД со времен Анны Иоанновны, являлся, по сути, немецкой вотчиной, где русские играли вторые-третьи роли. При графе К.В. Нессельроде (1828 - 1856)  из 19 российских посланников 9 исповедовали лютеранство. Отставка Нессельроде и замена его на Горчакова была воспринята в обществе как победа «русской партии» над «немецкой». С течением времени, однако, ситуация изменилась не слишком радикально. Российские дипломаты немецкого происхождения в XIX – начале XX века служили практически во всех странах мира.
Немцы-ученые сыграли огромную роль в становлении академических центров российской науки, особенно системы университетского образования в XIX в. Университеты России на протяжении целого столетия продолжали копировать модель старых немецких университетов. В российских университетах первой половины XIX века на немецком языке велось преподавание классической филологии, археологии, античной истории, медиевистики и истории искусства. Петербургская Академия наук, с самого своего возникновения (1724) возглавлялась немцами, на первом ее заседании в 1725 году из 13 человек 9 были немцами. При Анне Иоанновне Академией по очереди руководили К.Г. Кейзерлинг, И.А. Корф, позднее - К. фон Бреверн, а  при Елизавете -  И.-Д. Шумахер. Самый громкий академический скандал разразился в 1880 году, когда Академия забаллотировала при избрании в  действительные члены Академии Д.И. Менделеева, - ему предпочли  посредственного Ф.Ф. Бейльштейна. А.М. Бутлеров так записал распределение белых и черных шаров: «черные: Литке (2 [он, как президент Академии, имел два голоса]), Веселовский, Гельмерсен, Шренк, Максимович, Штраух, Шмидт, Вильд, Гадолин. Белые: Буняковский, Кокшаров, Бутлеров, Фаминцын, Овсянников, Чебышев, Алексеев, Струве, Савич». Статистика красноречивая: из голосовавших против Менделеева 9 человек - 7 немцев, из голосовавших за 9 человек - 1 немец.
Русский мыслитель, Иван Аксаков, писал: «Русская земля подверглась внезапно страшному внешнему и внутреннему насилованию. Рукой палача совлекался с русского человека образ русский и напяливалось подобие общеевропейца. Кровью поливались спешно, без критики, на веру, выписанные из-за границы семена цивилизации. Все, что только носило на себе печать народности, было предано осмеянию, поруганию, гонению. Обычай, нравы, самый язык - все было искажено, изуродовано, изувечено… Русский человек из взрослого, из полноправного, у себя же дома попал в малолетки, в опеку, в школьники и слуги иноземных всяких, даже духовных дел мастеров. Умственное рабство перед европеизмом и собственная народная безличность провозглашены руководящим началом развития».
Подавляющее большинство немцев, живших на территории Российской империи,  не принадлежали к имперской элите: они были представителями городского среднего класса и главным образом земледельцами-колонистами, расселившимися в  Поволжье, Малороссии и Сибири. Правительство стремилось привлечь немецких землепашцев особыми льготами. В манифесте Екатерины II от 22 июля 1763 года оговаривал целый ряд привилегий, которые  должны были привлечь желающих переселиться.
Вот его главные положения:
• Колонисты и их наследники получали личную свободу.
• Им предоставлялась свобода передвижения, то есть, право поселиться в любом месте Российской империи и возможность вернуться в любое время обратно на родину.
• Проездные и транспортные расходы брало на себя российское правительство. В зависимости от пола и возраста колонисты получали суточные.
• Они получали свободу вероисповедания.
• Им была обещана финансовая поддержка (беспроцентный кредит сроком на десять лет для строительства дома, приобретения скота и сельскохозяйственного инвентаря).
• Колонисты получали разрешение на автономное поселение, и им было гарантировано местное самоуправление.
• На несколько лет колонисты освобождались от всякой пошлины, налогов, отработок, оброков. Приезжие городские купцы и ремесленники освобождались от налогов на пять лет, а колонисты, поселившиеся на новых неосвоенных землях, – на тридцать лет.
• В манифесте колонистам и их потомкам было обещано полностью и бессрочно освобождение от военной службы.
Следующий поток эмиграции был вызван манифестом императора Александра I 1804 года. Этот поток колонистов был направлен в район Причерноморья и Кавказа. В 60-х годах XIX века 200 тысяч колонистов переселились из Польши на Волынь. Немецкие колонии Поволжья к середине XIX века стали крупнейшими производителями пшеницы. В период Крымской войны 1853–1856 годов они сыграли ведущую роль в снабжении хлебом русской армии. В 1870-х годах, с развитием сети железных дорог, соединивших Поволжье с другими регионами, колонистами поставлялось на рынок до 20 млн. пудов зерна в год, а годовой оборот хлебной торговли достигал 50–60 млн. рублей. В 70-х XIX века иммиграция немцев в Россию в основном прекратилась (особенно в связи с отменой в отношении колонистов льгот по отбыванию воинской повинности и охлаждением русско-германских отношении). 1886 году германское правительство издало указ о высылке из страны российских подданных. Для российского правительства это послужило поводом к принятию «Закона об иностранцах». Этот закон повлек за собой массовую эмиграцию немцев Волыни. Немецкое население России (включая Прибалтику, Польшу и польскую Волынь) к 1914 году достигало почти двух с половиной миллионов человек, увеличившись за 150 лет колонизации за счет естественного прироста во много раз. Колонисты к этому времени владели 13,5 миллионами гектаров земельных угодий. (Для сравнения, это почти половина территории сегодняшней Германии). За все время переселения в Россию колонистам было выделено правительством около 2 миллионов гектаров земли, остальные 11,5 миллионов были куплены ими за истекшие годы у государства и у разорявшихся русских помещиков. К этому времени в России насчитывалось более пяти тысяч немецких колоний. В среднем в каждой немецкой семьи было по восемь детей, в немецких колониях было образовано 85% населения.  К 1914 году доля немцев в населении империи составляла 1,4 %, но именно на них опирались власти, и они задавали темп развития в науке, технике, железнодорожном деле, в новых отраслях: автомобильной и авиационной. Большинство немцев - 76,62% - составляли сельские жители, 23,38% - городские. Колонисты вкладывали свои капиталы в крупные коммерческие, кредитные и промышленные компании, многие из них были совладельцами различных черноморских судостроительных компаний, металлургических заводов. Перед Первой мировой войной немцам в Российской империи принадлежало 30 процентов финансового и промышленного капитала. Пожалуй, нет такой сферы деятельности, где бы выходцы из германских княжеств не принимали активного участия.
Немецкое засилье, постепенное превращение русского самодержавия в немецкий абсолютизм, отторжение русских  от престола, равнодушие к православию не только немецких дворянских родов, но и со стороны русского образованного слоя, привели к краху царской России. Весомую роль в охлаждении любви русских к своему царю сыграло онемечивание династии и высшего сообщества. В роковой 1914-й год Совет министров принял предложение о ликвидации немецкой собственности в России и распространении «репрессивных мер в отношении к германцам и австрийцам на все пространстве империи». Для множества жителей Российской империи - от царицы до сельских колонистов, многочисленных остзейских баронов и просто русских  немцев  настали трудные времена. В начале войны прошла волна добровольной русификации: Вагенгеймы становились Вагиными, Шумахеры - Шуматовыми, Гагены - Гагиными, а бывший обер-прокурор Синода В. К. Саблер стал Десятовским. В августе 1915 году в Государственной думе была создана Комиссия «по борьбе с немецким засильем» во всех областях русской жизни. В результате погрома в Москве в мае 1915 года были разграблены и уничтожены многие мелкие торговые и ремесленные предприятия, владельцами которых были немцы. В Петербурге громили квартиры и конторы учреждений, принадлежавших немцам. Новейшее оборудование в типографии издательства И. Н. Кнебеля было сброшено со второго этажа на улицу и разбито. Пострадали мастерские художников, особенно Я. Я. Вебера, у которого были похищены все произведения. Погромы прошли в Нижнем Новгороде, Астрахани, Одессе, Екатеринославе и в некоторых других городах. В сельской местности нередкими стали самовольные захваты, грабежи и поджоги собственности колонистов. В приграничных регионах проживало до 600 тысяч немецких колонистов, которых военное руководство рассматривало как потенциальных шпионов и «бойцов германской армии». Депортация немецкого населения из западных прифронтовых территорий проводилась военным командованием под видом эвакуации. Было ликвидировано более чем 20 тысяч крестьянских хозяйств и  депортировано во внутренние районы страны свыше 200 тысяч человек.  Совет министров выступил в марте 1916 года с инициативой создания Особого комитета по борьбе с немецким засильем.  Одним из лозунгов Февральской революции был: «Долой правительство! Долой немку [императрицу]!». В первые дни революции происходили массовые расправы солдат с офицерами, носившими немецкие фамилии. В письмах того времени февральские события нередко объяснялись как свержение немецкого засилья: один солдат поздравлял своего адресата с «новым русским, а не с немецким правительством Штюрмеров, Фредериксов, Шнейдеров». Типичной для революционных акций была фраза: «Везде правили нами немцы, но теперь не то».
Начатый Петром I процесс онемечивания высшего сословия русского общества и царской семьи  и казнь царевича Алексея  привели, в конце концов, к жестокой, кровавой смуте и к распаду созданной им Российской империи. Что случилось с детьми Сталина и со страной, им превращенной в тюрьму народов, знает каждый и историю может  продолжить самостоятельно.  Прослеживается закономерность последствий расправ царей, императоров, генсеков со своими сыновьями. А, может быть, это - кара за содеянное злодеяние?  Не имеет никаких прав отец убивать своего сына. И кто нарушит эту божественную заповедь, становится проклятым, и мучиться приходится его потомкам. За действия Петра I пострадали все его дети  и все потомки императоры: внук, Петр II (умер от оспы, прожив всего 14 лет), внук, Петр III (убит по приказанию жены),  Павел I (задушен сыном и сообщниками), Александр I (заболел тифом и скончался), Николай I (покончил жизнь самоубийством), Александр II (убит террористами), Александр III (умер от алкоголизма), Николай II и вся его семья (расстреляны).



                КОНЕЦ  КНИГИ

Москва,  23 сентября 2011 год.