...Получение обнадеживающей, но обманчивой вести о том, что Жорж, вероятно, выжил в Цусимском сражении и только ранен и находится в плену, как это и привиделось ему в октябре 1903 года, за полтора года до боя, и о чем он тогда написал Кате, - так и случилось на самом деле. И точное известие о его геройской гибели, привезенное спустя полгода, - и это, как он и предрек, - было. И «ресторанный кабинет» - страшный, узкий как гроб, где все валялись в куче в странных позах и кто-то надрывно всхлипывал и рыдал, - картина, которая привиделась Жоржу той же последней петербургской осенью 1903 года, – и это было: последние оставшиеся еще живые, страшно изувеченные в бою офицеры флагманского броненосца «Суворов» погибали в Цусимском сражении в самые последние минуты погружения расстрелянного, сожженного и потопляемого броненосца «Князь Суворов» в трюмах вместе с кораблем.
Эти чудовищные «кучи» изуродованных тел видел и описал очевидец, которому довелось спастись, – капитан 2 ранга Владимир Иванович Семенов. Он не входил в состав команды броненосца, а упросил взять его с собой в бой в качестве летописца, несмотря на то, что уже был ранен в Порт-Артурском сражении, – так вот Семенов своими глазами видел эти «ресторанные кабинеты», которые узрел Жарж за полтора года да реальных событий.
И легионы птиц, летевших на родину, на север – и это было: души погибших русских соколов летели в родные места, туда, где они любили, где был их родной край, отчий дом. И погребальные свечи, и Вечная память – все это было так, как увидел это задолго до реального события мичман Георгий Иванович Жуковский, вахтенный офицер броненосца «Князь Суворов»: ни один святой образ не был задет боем, порушившим и искорежившим все, но на дно Цусимы флагман эскадры уходил не только пылая в страшном разливающемся огне,состоящем из расплавленного железа, но и с горящими свечами на лампадах перед иконами, которые и не потухли, и не сгорели…
Жоржу в мае 1905 только что исполнился двадцать один год. Но у меня бы никогда не повернулся язык назвать его мальчиком. И не только потому, что мне он приходится дедом, и не потому, что сейчас, когда я пишу эти строки, со дня его гибели прошло более ста лет, точнее – 106 лет. И даже не потому только, что он при всей пронзительной чувствительности своего вещего не по возрасту сердца, был, тем не менее, мужественным человеком, подлинным русский офицером, измлада воспитанным в полной боевой готовности умереть за Отечество. Не могу потому, что в свои молодые годы в то распущенное время он сохранил благородство, чистоту, и мужество вместе.
Не могу и потому, что у него в его двадцать лет уже была многострадальная, успевшая п о с е д е т ь за недолгую жизнь душа, душа, носившая в себе чувство и знание своего мученического конца и даже, возможно, он этот конец в себе у ж е прожил.
Знал ли он, ощущал ли он это свое грядущее мученичество как венец? Как жертву за грехи отцов, как жертву во спасение, во образ будущего? Не знаю…
Поразительное событие произошло со мной в то время, когда я перепечатывала письма Жоржа, когда в очередной раз погружалась в тоску поздней петербургской осени, мрачной и неуютной корпусной дежурки с горевшей без абажура лампочкой и мятущимися за окнами Корпуса черными лапами деревьев… В это время-то и попала мне в руки совершенно случайно неизвестная дотоле фотография из «Нивы» 1905 года, на которой была заснята группа офицеров флагманского броненосца 2-й Тихоокеанской эскадры «Князь Суворов» перед их отплытием в свое последнее плавание. Скорее всего, снимали в Либаве (ныне Лиепая), где в Николаевском соборе был отслужен последний на родине молебен.
Я всматривалась в кажущиеся спокойными такие достойные русские лица командиров и офицеров броненосца и вдруг увидела в первом ряду, где у ног командира на полу разместились самые молодые офицеры-мичмана – в самом центре снимка - Жоржа… Странно то, что изо всех он один был в фуражке.
Он или не он? Такой фотографии или подобной ей – в фас - у нас не сохранилось. Здесь я увидела его глаза и то, особенное, что присутствовало в нем всегда, что так пронзительно звучало в его письмах, о чем вспоминала бабушка, и что уже знала я сама: обреченно-смиренный, мягкий, прощальный и бесконечно печальный взгляд молодого воина, не просто знавшего о том, что он, как и его братья - офицеры и моряки эскадры предназначен к закланию, но и, безусловно, уже готового отдать свою жизнь.
В глазах Жоржа – а он не смотрел ни в камеру, ни в сторону, и вообще ни на что окружающее, реальное, - было то, на что и нам, простым смертным и пока земным смотреть-то, может быть, и не след: настолько сокровенным и отрешенным от земного был его взор… как таинство ухода души к Богу…
***
До отплытия в учебное плавание было еще далеко, - предстоял к лету выпуск, производство в мичмана, и никто не предполагал, что события так ускорят свой бег.
После рождественских каникул в январе 1904 года, Жорж их провел с матерью и сестрой - вновь начались корпусные будни. Выпуск должен был состояться только в конце апреля. Гардемарины старшей роты готовились к выпускным экзаменам, потихоньку примеряя новенькие черные мундиры с мичманскими звездочками на золотых погонах, а в это время далеко на востоке началась война. 27-го января, в корпусе было торжественно объявлено о войне и всё в корпусе насторожилось. Поползли слухи, что Государь, по-видимому, сам посетит корпус, и может быть, даже произведут старших гардемарин в мичманы. В общем же, ничего решительно не было известно…
О том, что произошло 28 января 1904 года, на второй день после начала боевых действий вспоминал один из участников этого события выпускник барон Н.Типольт:
…Громкий авральный звонок, прозвучавший в 3-м часу дня, как бы воспламенил все многочисленное население старинных зданий корпуса. Был сыгран по всем помещениям "общий сбор" и в невероятно короткое время все шесть рот корпуса были выстроены в Столовом зале. Раздалась команда: "Смирно! Господа офицеры!" При наступившей мгновенно тишине Государь появился из дверей музея и направился к середине зала, к памятнику Петру I, сопровождаемый Государыней Александрой Федоровной, великими князьями Алексеем Александровичем и Кириллом Владимировичем, морским дежурством и начальствующими лицами. «Здравствуйте, господа!», - раздался твердый и ясный голос Государя. Громкий и дружный ответ всех рот перешел в оглушительное, несмолкаемое "ура", поддержанное национальным гимном духового оркестра корпуса. Когда музыка и клики, наконец, стихли, Государь что-то приказал, и раздалась команда: «Старшие гардемарины, четыре шага вперед марш!». Старшая рота, как один человек, двинулась и замерла.
Снова раздался голос Государя: «Вам известно, господа, что третьего дня нам объявлена война. Дерзкий враг в темную ночь осмелился напасть на нашу твердыню - наш флот без всякого вызова с нашей стороны. В настоящее время Отечество нуждается в своих военных силах, как флота, так и армии и я сам приехал сюда нарочно, чтоб видеть вас и сказать вам, что я произвожу вас сегодня в мичманы. Производя вас теперь, на три с половиною месяца ранее срока и без экзамена, я уверен, что вы приложите всю свою ревность и свое усердие для пополнения ваших знаний и будете служить, как служили ваши прадеды, деды и отцы в лице адмиралов Чичагова, Лазарева, Нахимова, Корнилова и Истомина, на пользу и славу нашего дорогого Отечества. Я уверен, что вы посвятите все ваши силы нашему флоту, осененному флагом с Андреевским крестом. Ура!
Господи, что тут поднялось и что мы пережили! Я едва стоял. От волнения помутилось в глазах и в груди останавливалось дыхание. Прикажи нам тут Государь повыкидываться из окон, мы, конечно, это бы сделали!».
С этого дня тот легендарный экстренный выпуск Моского Корпуса 1904 года стали называть "царским". Десяти лучшим была оказана честь - они отправились на войну в Порт-Артур. Значительная часть остальных (50 человек) оказалась приписанными к эскадре вице-адмирала З.П.Рожественского, 23 из них погибли в аду Цусимского сражения. И среди них – Георгий Иванович Жуковский. По количеству жертв «Царский» выпуск стал первым из всех выпусков Морского корпуса за всю его историю.
Жорж сразу после выпуска послал сестрам свою фотокарточку в новеньком с иголочки мичманском мундире. Снят он был в профиль. Выражения лица – не распознать. А на обороте надписал два стишка: свой любимый «Гей вы, ну ли, что заснули, шевели-гляди…», который он часто пел сестрам с истинно молодецкой удалью, и еще один – им не известный: «Мы дальше теперь проберемся, с невестой назад повернемся…».
В старинных русских песнях, в фольклоре, в русской символике и мистике образ невесты очень часто означал только одно – близкую смерть…
***
События Русско-японской войны развивались катастрофически. Шли кровопролитные бои за крепость Порт-Артур. Было решено сформировать 2-ую Тихоокеанскую эскадру, которая должна была отправиться к берегам Японии для поддержки 1-й Порт-Артурской эскадры. Жорж в числе других восьми мичманов был назначен на флагманский броненосец «Князь Суворов». Эскадре под командованием адмирала З. П. Рожественского предстояло беспрецедентно трудное и длительное – почти восьмимесячное - плавание. Из Кронштадта - в Либаву, затем - обогнув Африку, - к острову Мадагаскар, затем, - минуя Сингапур – в Цусимский пролив (также: проход Крузенштерна, юго-восточный проход Корейского пролива между островами Цусима на западе и островами Ики и Окиносима на востоке. Наименьшая ширина пролива 46 км) к берегам Японии. Только один раз за все это плавание в немецкой африканской колонии русскую эскадру ждал дружественный и сердечный прием, а немецкий майор -"губернатор" колонии пил с нашими офицерами в кают-компании "Суворова" за победу над Японией и за погибель Англии.
На всем протяжении пути эскадры (около 18 000 миль) Россия не имела ни одной собственной базы, а эскадра нуждалась в топливе, воде и продовольствии. Но дипломатической подготовки такого сложнейшего перехода сделано не было. Это плавание воспринималось всеми, и самими моряками, как залог мученического конца. Ни одной благоприятной стоянки в пути, уголь грузили в тропическую жару в открытом море. Время редких стоянок уходило на погрузку и неотложный ремонт; все были изнурены тяжелой работой без отдыха и жарой. На Мадагаскаре пришлось стоять очень долго. Жорж прислал открытку с изображением плывущего по водам «Суворова». На обороте – только четыре слова: «С новым годом! Жорж».
На открытке были поставлены штампы Французского Конго с датой 28 ноября 1904 года. Пришла еще и другая открытка, адресованная, как и все предыдущие письма, Кате – моей бабушке, кажется, тоже из того долгого мадагаскарского стояния:
«Дорогой Кисе на память. Посылаю тебе, моя добрая Кисанька, мою фотографию. Снято в плавании в тот знаменательный день, когда спас человека. Выражение лица донельзи суровое. Целую твои ручки. Люблю тебя. Г. Ж».
Эта стоянка на Мадагаскаре в течение двух чрезвычайно тяжелых месяцев была поистине пыткой для русских моряков. Мадагаскар тогда был зоной Франции, но она, формально державшая нейтралитет, не была лояльна к нуждам российского флота, напротив, под давлением со стороны правительств США и Англии, всячески старалась чинить 2-й эскадре препятствия. Рузвельт тогда недвусмысленно заявил: если Франция и Германия попытаются помогать России, то Соединенные Штаты немедленно станут на сторону Японии и пойдут «так далеко, как это потребуется в ее интересах».
На Мадагаскаре 2-ую русскую эскадру настигла весть о гибели 1-й Тихоокеанской эскадры и сдаче 20 декабря Порт-Артура (здесь и далее – на протяжении рассказа о битве при Цусиме даты даны по старому стилю, - прим. авт.- Е.Д.). Только в начале марта эскадра двинулись дальше.
26 марта прошли мимо Сингапура и после 28-дневного перехода, бросили якорь в бухте Камран, где корабли должны были произвести ремонт, погрузку угля и приемку материалов для дальнейшего следования. В ночь с 13-го на 14 мая 2-я Тихоокеанская эскадра вступила в Корейский пролив. К часу дня на горизонте появилась японская эскадра. В 1 час 49 минут, когда японская кильватерная колонна делала последовательный поворот для охвата головы русской эскадры и ложилась на параллельный курс, адмирал З.П. Рожественский отдал приказ: Сигнал "Курс норд-ост 23°. Бить по головному".
"Суворов" открыл огонь, а за ним ураганный огонь открыла и вся русская эскадра…
Офицер походного штаба на «Князе Суворове», участник и первый летописец Цусимского сражения капитан II ранга В.И. Семенов в своей книге «Бой при Цусиме» записал произошедший за день до гибели «Суворова» диалог молодого мичмана и бравого, обстрелянного, уже бывавшего «в деле» лейтенанта. В этом мичмане мне невозможно было не узнать Жоржа. Ведь мичманов среди 900 человек экипажа «Суворова» было всего восемь. И кто же из них, как не Жорж, имел такую обостренную чувствительность, такие предчувствия, о которых он столько писал сестрам и которые все, увы, сбылись…
«…День 13 мая прошел незаметно… Настроение было бодрое и хорошее… Некоторые…сдавали на хранение в денежный сундук дорогие по воспоминаниям вещи, только что написанные письма…
- А у вас нет… предчувствия? Ведь вы уже были в бою… - спросил подошедший молодой мичман, державший в кармане руку (явно с письмом, предназначенным для сдачи в денежный сундук).
- Какое тут предчувствие! Я вам не гадалка! Вот если завтра придется на своих боках посчитать японские пушки, сразу почувствуете, а предчувствовать нечего!».
***
…Утро 14 мая выдалось мглистым, туманным, серым, словно на всем уже заранее явственно лежала пелена смерти. Около 14 часов начался массированный обстрел японскими снарядами головы русской колонны. Четыре головных японских корабля сосредоточили огонь по “Суворову”. Эскадра в результате хитрых и ловких маневров японского флота попала в котел, причем под самый страшный удар были подставлены головные корабли. Это была самая настоящая бойня. Японская артиллерия производила чудовищные разрушения: в 14 час. 25 мин. перевернулся и затонул броненосец “Ослябя”, в 14 час. 30 мин. из-за повреждения руля вышел из строя вправо броненосец “Суворов”.
«За 6 месяцев на артурской эскадре я все же кой к чему пригляделся, - писал все тот же оставшийся в живых герой Порт-Артура достоверный свидетель В.И. Семенов. – Но здесь было что-то совсем новое!.. Казалось, не снаряды ударяли о борт и падали на палубу, а целые мины…Они рвались от первого прикосновения к чему-либо…Стальные листы борта и надстроек на верхней палубе рвались в клочья и своими обрывками выбивали людей; железные трапы свертывались в кольца; неповрежденные пушки срывались со станков…Это могла сделать только сила взрыва…Снаряды сыпались один за другим. Это был какой-то вихрь огня и железа… А потом – необычайно высокая температура взрыва и это жидкое пламя, которое, казалось, все заливает!.. Какое разрушение!.. – Пылающие рубки на мостиках, горящие обломки на палубе, груды трупов… Сигнальные и дальномерные станции, посты, наблюдающие за падением снарядов, - все сметено, все уничтожено… Бойня какая-то…».
Во время зимнего ремонта японцы перевооружили свою эскадру. Они стали использовать фугасные снаряды, наполненные веществом, от которого горит даже железо. Жидкое пламя после взрыва снаряда пожирало все вокруг, тысячи мелких осколков, вылетающих из огненного ада, вместе с ударной волной крушили все конструкции, скручивая стальные балки в узлы. Пламя сжигало кислород, при взрыве выделялись ядовитые газы, губительно действующие на гортань и легкие. Японская эскадра получила перед русской подавляющее огневое превосходство, страшное еще тем, что о нем никто на русской эскадре не подозревал.
Еще в течение пяти часов (!) объятый пламенем, изуродованный «Суворов» отражал непрерывные атаки неприятельских крейсеров и миноносцев. Оставшиеся в живых - окровавленные, изувеченные все-таки продолжали отстреливаться, хотя уже нанести противнику ощутимый урон было невозможно.
«Наш симпатичный батя (речь идет о тяжело раненом судовом священнике иеромонахе Назарии, геройски погибшем вместе с почти девятьюстами членами экипажа «Суворова», – прим. авт.,- Е.Д..), монах не только по платью, но и по духу, находился на пункте в епитрахили, с крестом и запасными Дарами. Когда к нему, сраженному целым градом осколков бросились доктор и санитары… он отстранил их, приподнялся и твердым голосом начал – «Силою и властью…» - но захлебнулся кровью… и торопливо закончил – «…отпускаю прегрешения… во брани убиенным…» - благословил окружающих крестом, которого он не выпускал из рук, и упал без сознания».
Судовой священник был смертельно ранен в перевязочном пункте, где вместе с доктором пытался помочь раненым, дать им последнее напутствие в путь «всея земли». После прямого попадания снаряда там уже не было ни единой живой души: между исковерканными столами, табуретками, разбитыми бутылками… – только несколько трупов, да груды чего-то, в чем с трудом можно было угадать остатки человеческих тел…
Однако, как вспоминает В. И. Семенов, судовой образ, вернее образа, так как их было много, – все напутственные благословения броненосцу – остались совершенно целыми; даже не разбилось стекло большого киота, перед которым в висячем подсвечнике мирно горело несколько свечей...
«Суворов» уже был весь избит: упали мачты, обе трубы, броненосец потерял способность управляться, весь заливался реками огня, но…дадим слово врагу, которого в симпатиях к русскому флоту заподозрить было бы трудно:
«Этот корабль, весь обгоревший и еще горящий, перенесший столько нападений, расстреливавшийся всей (в точном смысле этого слова) эскадрой, имевший только одну случайно уцелевшую пушку в кормовой части, все же открыл из нее огонь, выказывая решимость защищаться до последнего момента своего существования, пока плавает на поверхности воды».
Так свидетельствовал о последних минутах «Суворова» и оставшихся на нем героев участник боя - японец. В 19 часов 29 минут флагманский броненосец был атакован японскими миноносцами и потоплен четырьмя выпущенными в упор торпедами. К утру 15 мая русская эскадра как организованная сила перестала существовать…
Вахтенный офицер эскадренного броненосца «Князь Суворов» мичман Георгий Иванович Жуковский, вместе со своим кораблем принял геройскую и мученическую смерть. Он был ранен и не один раз, но его видели, то там, то тут, окровавленного, в бою в последний, оставшийся до потопления корабля час. Об том рассказывали родным те, кто вместе с раненым адмиралом Рожественским успели пересесть на миноносец «Буйный», кому вслед кричали герои «Суворова»: «Отчаливай скорее! Отваливай, отваливай!», а потом – обреченные, но не побежденные моряки кричали «Ура!» - адмиралу, России, флоту, а, может быть, и самим себе…
Был ли еще жив Жорж, был ли в сознании в последние секунды жизни, погружаясь в трюме изувеченного корабля со своими товарищами в свинцовую пучину ледяных цусимских вод, в трюме, виденном им задолго до трагедии, под видом ресторанного кабинета-гроба, что было пережито ими этим туманным вечером после почти пятичасовой бойни, - этого никто теперь не узнает.
Цусимское сражение окончилось почти полным уничтожением русской 2-й Тихоокеанской эскадры: из 14 334 русских моряков – участников сражения – 5045 человек, в том числе 209 офицеров и 75 кондукторов были убиты, утонули или скончались от ран, 803 человека получили ранения. Многие раненые, включая командующего эскадрой, — всего 6106 человек – попали в плен. Потери японского флота: три потопленных миноносца, несколько поврежденных кораблей и 699 убитых и раненых.
На стороне японцев было более чем полуторное преимущество в скорости эскадренного хода, тридцатикратная огневая мощь. Но и то количество снарядов, которое было в запасе у наших кораблей, в основном не взрывалось. «Какой-то умник (а может быть, действительно умник, и за хорошие деньги?!) велел чуть не втрое увеличить влажность пироксилина в снарядах для 2-ой эскадры против стандартной. Выяснилось это только в 1906 году, когда однотипный "Суворову" броненосец "Слава" обстреливал взбунтовавшуюся крепость Свеаборг снарядами из запасов для 2-ой эскадры, и ведущие наблюдение за стрельбой офицеры на мостике броненосца с изумлением видели, что снаряды не взрываются. И ведь хоть бы кого из ответственных умников повесили бы после этого. Глядишь, никаких бы 1917 г.г. не было!» (Борис Галенин. Цусима - знамение конца русской истории…2010).
Против страшных напалмовых снарядов мы отвечали в основном стальными болванками. Они пробивали любую японскую броню - иногда даже оба борта, оставляя аккуратные круглые дырки. Аккуратные японцы сразу после боя вставляли в эти дырки деревянные кругляши, закрашивали краской - и хоть на парад…
***
Через несколько лет после Цусимской трагедии в Петербурге на Английской набережной на собранные народом средства был заложен и построен дивной красоты храм – Спас-На-Водах: «братская могила для погибших без погребения 10 000 русских героев-моряков». В закладной камень Ольгой Константиновной - Королевой эллинов, был положен Георгиевский крест. Храм этот строился с великой любовью и слезами: поистине в основании его были не только подземные Петербургские воды, но огненные слезы тысяч матерей. Храм был облицован белоснежным камнем из-под старинного русского города Старицы, его украшали мозаики В.М. Васнецова, белокаменные рельефы на фасаде и барабане, были вырезаны замечательным скульптором Б.М.Микешиным. Войдя в храм, каждый мог сразу видеть огромную мозаику в алтаре - «Спаситель, шествующий по водам», изготовленную по эскизам академика Н.А. Бруни. Эта мозаика и дала название храму, престольным праздником которого был первый Спас - Проихождение и Исхождение Честных Древ Животворящего Креста Господня. Празднуется 1/14 августа. Храм освещался бронзовыми паникадилами, висевшими на якорных цепях. В стены церкви были вделаны бронзовые доски с именами павших. Над каждой висели копия или подлинник судовой иконы с лампадой, и было начертано название корабля и сражения.
Среди других имен значилось имя вахтенного офицера мичмана Георгия Ивановича Жуковского, геройски погибшего вместе с эскадренным броненосцем «Суворовым» в 7 часов 29 минут вечера (то есть в последние секунды существования корабля – возможно, Жорж тонул вместе с броненосцем, будучи тяжело раненым, но еще живым) 14 мая (27 мая н. ст.) 1905 года. Ему шел двадцать второй год…
Впервые фотографии этого дивного храма я увидела лет двадцать пять тому назад. Тогда мне довелось совершенно неожиданно получить на руки в Румянцевской библиотеке великолепно изданную в 1912 году в Санкт-Петербурге книгу, посвященную Русско-Японской войне 1904 – 1905 гг. и истории создания храма Спас-На-Водах. Такой красоты и столь же совершенное в полиграфическом отношении издание я видела до этого только одно – альбом, посвященный возведению Феодоровского собора в Санкт-Петербурге. На второй странице обложки этой книги был помещен экслибрис: двуглавый орел с литерой «Н II» - монограммой Императора Николая II, и раскрытая книга, на которой значилось: «Собственная Его Величества библиотека; Зимний Дворец».
С величайшим трепетом перелистывала я ее страницы…
В этой книге были собраны материалы для описаний действий русского флота и хронологический их перечень. В графе «События боя» под датой 14 мая, 7 часов 40 минут вечера, было написано: «Броненосец «Князь Суворов», объятый пламенем и чернобурым дымом, быстро накренившись на левый борт, перевернулся и, минуту спустя, скрылся под водой».
Фотографии в книге были исключительного качества, но самое большое впечатление производил сам храм, его убранство и история его строительства… В этом храме душа молящегося преодолевала время, пространство и вообще события земной истории. Цусимская катастрофа здесь ощущалась как некий единый миг, запечатлевший разом мгновения геройской, но страшной гибели родных в пучинах чужого моря и живое соприсутствие их вечно живых душ. Какое великое утешение было подарено скорбящим родным и всем, - а таких людей в то время было много, кто оплакивал гибель русского флота.
В 1932 году храм был взорван… И у каких только чудовищ и нелюдей могли подняться на этот храм-могилу руки! Ответ ясен: только у тех, кто ненавидел Россию. Говорят, доски с именами погибших моряков бросали на дно или отдавали в магазины, где их использовали для рубки мяса. Отец Владимир Рыбаков – настоятель храма, причт и часть прихожан были репрессированы. Отец Владимир умер в тюрьме…
Не перечесть имен могучих,
Как всех имен не перечесть,
Кто пал в бою, кто был умучен
За Славу Русскую, за Честь.
Кто создал век побед гремящих:
Кинсбурн, Чесму и Наварин,
Средь моря вод Синоп горящий,
Дым Севастопольских руин.
И, наконец, дариносима,
Под злобу, клевету и смех,
Сияет царственно Цусима,
Как искупление за грех.
Автором этого стихотворения, посвященного 250-летнему юбилею был русский эмигрант первой волны, выпускник Морского Кадетского корпуса 1920 года корабельный гардемарин Юрий Петрович Степанов (1899†1966).
О том, какие и чьи грехи должна была искупить гибель тысяч русских моряков и всего русского флота в Цусиме сегодня уже очень много и подробно написано. И все же большинство из тех шести тысяч погибших в жестоком бою моряков были забыты, ведь даже имена их у нас хотели отнять навсегда. А после Цусимы… сколько еще предстояло России пережить, скольких детей своих потерять, скольких семей и родов бесследно лишиться, скольким душам остаться не отпетыми, не оплаканными, сколько было тех, о ком уже и помолиться некому…
Все это пророчески увидел капитан 2-го ранга Владимир Иванович Семенов. Тяжело раненого его, как штабного офицера его успели снять с корабля вместе с адмиралом З.П. Рожественским. Но о видении В.И. Семенова чуть позже…
Сначала о том, как и почему он сам оказался среди спасенных…
***
Остаток эскадры был сдан адмиралом Небогатовым 15 мая, несмотря на то, что Морской Устав запрещал сдачу кораблей под флагом Св. Андрея Первозванного при любых обстоятельствах. Вся 2-я Тихоокеанская эскадра при невозможности сопротивления до конца выполнила последний приказ адмирала Рожественского "Курс NO 23°". Крейсер "Дмитрий Донской" имея парусное вооружение и паровую машину сражался с шестью японскими крейсерами у острова Дажелет; Крейсер "Светлана", бывшая великокняжеская яхта, отстреливалась до последнего снаряда; крохотный броненосец "Адмирал Ушаков", в ответ на предложение о сдаче открыл огонь по двум современнейшим японским броненосным крейсерам, расстрелявших его с дистанции, недосягаемой для его старых орудий. Когда "Ушаков" шел ко дну под Андреевским флагом, уцелевшие моряки, в ледяной воде Японского моря, говорили друг другу: "Кажется, адмирал Ушаков был бы нами доволен". Так же героически вели себя командиры и экипажи подавляющего большинства других больших и малых кораблей 2-ой эскадры. Из 2-ой эскадры никто не сдался, кроме броненосца "Орел", единственного израненного, но уцелевшего из броненосцев 1-го отряда. (Борис Галенин. Цусима…)
Даже в окружении Небогатова нашелся корабль, не подчинившийся приказу о сдаче - крейсер "Изумруд" под командованием барона В.Н. Ферзена, вырвавшийся из кольца японского флота
Адмирала З.П. Рожественского, когда «Суворов» пошел ко дну, некоторые члены его штаба перенесли на миноносец "Бедовый". Адмирал был без сознания. И "Бедовый" был сдан…
Против сдачи воспротивился только Владимир Семенов. С неработающими уже в результате ранений ногами, он пытался выползти на мостик «Бедового», чтобы предотвратить сдачу. А когда не смог – пытался застрелиться. Ему не дали. Потом были муки плена, тяжелейшее возвращение в Россию, судебный процесс и приговор. И хотя по суду он был оправдан, В.Семенов демонстративно вышел в отставку и посвятил остаток своей недолгой жизни восстановлению правды о Цусиме и Порт-Артуре.
…Потерявший много крови Владимир Иванович Семенов долго был без сознания, вероятно, в состоянии клинической смерти, или, во всяком случае, в пограничном состоянии. То, что увидел он в своем бреду, этот немолодой, много повидавший, обстрелянный офицер, герой Порт-Артура и Цусимы, он запечатлел в эпилоге свой потрясающей, изданной в 1906 году книги – почти поминутной летописи Цусимского боя.
Я приведу с небольшими сокращении отрывок из эпилога. Но не потому только, что видение Семенова очень перекликается с пророческими видениями Жоржа, не потому, что в этом видении - подлинная правда о последних минутах героической команды «Суворова», но потому, прежде всего, что видение это – есть обращение к потомкам, к России, потому, что в нем п р а в д а о главном – о духовном состоянии России и народа и сто лет назад, и после, и, увы, теперь…
***
«…Тьма непроглядная и тишина, истинно мертвая тишина… Отчего эта тьма и тишь? Лежу где-нибудь на дне? (…) и вдруг мысль, мгновенная, яркая, как молния озаряет меня: я могу быть везде! Везде, где захочу!.. И вот я хочу быть там, где, вероятно еще кипит бой… Я вижу…нет, ощущаю… и это не то – сознаю, что низко над морем плывут дымные, рваные тучи, а под ними тяжело и бестолково вздымаются волны (…) А вот какой-то полуобгоревший обломок и чья-то судорожно уцепившаяся за него рука… Зачем она цепляется за этот кусок дерева, когда я так свободно вижу его и снизу и сверху – со всех сторон… Другая рука разбита в самом плече, вместо правого бока какая-то путаница клочьев мяса и одежды… Лицо! Лицо! Я хочу видеть лицо!.. и я вижу его, это иссине-бледное мертвое лицо и глаза, обращенные туда, к небу, к этим серым тучам… глаза, в которых сосредоточилась вся душа этого изуродованного тела, которые даже в эту минуту еще горят надеждой… страстная жалость охватывает меня… Я хочу сказать ему: зачем ты мучишься? Чего ждешь? – брось этот обломок, и ты будешь таким же свободным, как я
И я не могу сказать ему этого… я сознаю, что я и под ним, и над ним, и вокруг и даже в нем самом, но он меня не понимает, и мучится, и ждет чего-то… и я не могу, не имею власти просветить его… Почему? – Потому что не смеешь толкать его на самоубийство. Может быть, для его духа эти минуты страдания важнее всей предшествовавшей жизни.
Надо жить и страдать до конца, - неожиданно встает передо мной ясный, определенный ответ. Вот что!.. Но как утешить, успокоить? И я льну к нему… и силюсь шепнуть ему: не отчаивайся – твой час близок, еще немного и ты будешь свободен; там, где я, там лучше… О радость! Он слышит меня…
…Мое внимание привлекает причудливая звезда трещин, образовавшихся на броневой плите от удара снаряда; я слежу за их прихотливыми извилинами, - и мне все равно, чья это плита – наша или чужая… Я возмущен! Я негодую!.. Россия! – века истории, сотни поколений, миллиарды душ, служивших тебе при жизни, Бог земли русской! – где вы?
И едва эта мысль мелькнула во мне, как я почувствовал, что я уже не один… какой-то свет окутал и пронизал меня. Какая-то сила поставила меня над морем и сказала: смотри!
Я увидел… Боже! Что я увидел!.. Я видел больше, чем мог бы видеть при жизни, имея тысячи глаз и обладая даром вездесущности… Все вокруг меня было светом и жизнью, жизнью духа. Каждый атом материи был одухотворен, но каждый в своей мере…
Что здесь происходит? Почему оно кажется мне таким дорогим и близким?... – Избитый корабль, без мачт, без труб, накренившийся на левый бок, объят заревом пожара, но ярче этого зарева окутывает его, умирающего, ослепительное облако вечности. Все в нем преображено. Звучнее небесного грома выстрелы его двух уцелевших пушек; ярче молнии огни ружейных выстрелов жалкой кучки его последних защитников; гул минных взрывов тонет в мощном раскате предсмертного «ура»! погибающих… И сердце мое полно и гордости, и счастья… О, если и везде так, то победа наша!..
А дальше? Что за облако багрового пламени? Это «они»… тоже измученные, слабые люди… И вдруг – могучий, животворящий луч пронизывает их и воскрешает к жизни. Откуда? – с востока. С востока поднимается это багровое зарево, поразившее меня; это дух народа, дух всей Японии, спешащей поддержать и крепить своих борцов…
Мне страшно!.. Мне страшно взглянуть туда, на запад… Я не хочу видеть! И не могу не видеть… должен!..
На поверхности моря чуть мерцают там и тут голубовато белые огни… одинокие, затерянные во мраке. И ни один луч не тянется к ним с далекой родины… Неужели они одни? Кажется, как будто что-то блеснет порой, но не в силах пробиться через тяжелые тучи… О, если бы я мог позвать! Если бы я мог крикнуть: Россия!.. Но на мой отчаянный зов – ни проблеска света; тьмой и холодом дышит запад; дымные тучи свиваются в клубы, и в их отблеске багрового зарева среди них мне мерещатся отвратительные чудовища, борющиеся друг с другом…
…………………………………………………………………………...
Кто-то поправляет мою раненую ногу… «Это ничего, лихорадка; это всегда бывает»… - Так это был бред? – Конечно, бред, нелепый, лихорадочный бред!.. Кто же посмел сказать… подумать – «Одни»… Нет! Как одни, когда за нами – Россия!..
… Как горько я ошибался!..
Июнь 1905. Сасебо. Госпиталь.
Спит Гаолян,
Сопки покрыты мглой...
На сопках Маньчжурии воины спят,
И русских не слышно слез...
Страшно вокруг,
Лишь ветер на сопках рыдает
Порой из-за туч выплывает луна,
Могилы солдат освещает.
Белеют кресты
Далеких героев прекрасных.
И прошлого тени кружатся вокруг,
Твердят нам о жертвах напрасных…
Все материалы, документы и фотоснимки из семейного архива публикуются впервые ©
Окончание 13 главы следует…
На коллаже работы Екатерины Кожуховой © - гибель флагманского броненосца «Князь Суворов». Офицеры "Князь Суворова";Георгий Жуковский - перед отплытием (внизу справа) Открытка, присланная Жоржем из плавания с острова Мадагаскар (справа - наверху).