С украинского http://proza.ru/2011/08/18/1283
На прикреплённом ярлыке написано: "Колесо чумацкой телеги". Было оно давнее, дубовое, без железного обруча, украшенное необычной резьбой. На первый взгляд, это были хаотически расположенные углубления и бугорки на каждой спице. В неподвижном состоянии резьба даже искажала его форму. Но стоило колесу закрутиться, как спицы начинали играть, рисовать узоры перед глазами. Делано было с любовью и вдохновением настоящим мастером, который, вероятно, знал быт чумацкой кочующей жизни. Путь длинный, колесо должно быть надежным, а узоры радовать глаз, поднимать настроение.
А может, это хуторскому парню захотелось приворожить какую-то девушку, едучи улицей большого села на ярмарку? Колесо делалось, чтобы поразить, позабавить посторонний глаз. Точно, что оно вкатилось к нам из ХІХ века, потому что следующие неуверенные времена революций и уничтожения не навевали вдохновения крестьянину.
Как же оно попало в комнату-музей партийного дома областного центра? Известно, что проложенные повсюду железные дороги и поезда остановили последние чумацкие валки. Нынешние историки подсчитали, что за годы насаждения советской власти было уничтожено почти 20 миллионов пар коней и волов. Поскольку тогда подобную живность за просто так не кормили, то выходит, что было покинуто на произвол судьбы столько же телег, а это уже 80 миллионов колес. Они валялись и догнивали посреди бурьяна вместе с огромной свалкой разнообразных повозок. Нашему колесу, можно сказать, повезло. В 70-е годы уже ХХ века наплодились однотипные дома политпросвета, с уголками-музеями. Колесо от чумацкой повозки олицетворяло собой старый непутёвый мир, который остался позади.
И грянули другие времена. Телевизионный центр, опутав щупальцами и паутиной проводов верхние этажи домов, достиг подвальных помещений. Там, среди "красного" хлама, трибун, стягов, бюстов поводыря мировой нищеты колесо и было найдено. Обросло оно паутиной, дубовая ступица и спицы совсем потемнели от времени, но крепко держались вместе.
А в это время за сто километров от города в агонизирующем коллективном хозяйстве последняя уцелевшая телега требовала такого колеса. Не для того, чтобы продлить судороги и агонию, а для десятка коренных односельчан, старых людей, из сознания которых так и не вытравили желания работать на земле. Таким людям воз (или телега) давал возможность оставаться относительно независимыми от придурковатого и ненасытного до власти начальника, у которого выпросить перевезти что-то трактором мог не каждый, даже если заплатил в колхозную кассу деньги.
Следовательно, колесо достали из подвала и под насторожёнными взглядами прохожих загрузили в багажник авто к резиновой запаске. В чумацкой повозке 100 километров оно бы катилось четыре дня, а теперь за два часа его доставили на конечный пункт.
Скособоченный воз бодро выправил спину, когда колесо нацепили на ось. Люди с интересом рассматривали, касались узоров на спицах, потом быстро запрягли лошадей, проехались, увидели необычное мерцание. Все просто пооткрывали рты от такого дива. Какой-то дед здесь же вспомнил давнюю холостяцкую забаву среди чумаков. Надо было залезть под телегу самому и поднять её на спине, чтобы все колеса закрутились. Сила измерялась количеством мешков зерна, лежавших сверху.
Наконец колесо привычно покатилось дальше. Телега была нарасхват, лишь зимой её оставляли в покое. И казалось, что чумацкая находка будет вертеться ещё долго. Но подвели его молодые побратимы. Они начали рассыхаться. Замачивание в пруду уже не помогало. Хирургическое вмешательство с гвоздями и проводом тоже не спасло. Спицы стали высыпаться, и телега в последний раз дотянула до конюшни на задних ступицах.
Колеса, которым не было и трех лет, развалились, а старое, чумацкое, выдержало.
...В 1860 году на Левобережье ещё насчитывалось 300 тысяч чумаков. Но это были уже последние крохи необычайного сообщества людей. Почти тысячу лет просуществовал могучий, упрямый, склонный к путешествиям и неизведанному, чумацкий род. Как это дубовое колесо, он был твёрдым и надежным. Кочевников-номадов, что з`арились на чужое добро, встречал саблей, пулей, копьём, а то и просто дубовым цепом, вбивая в головы степных разбойников морально-этические заповеди...
То, что было между нами целые века, не может просто так исчезнуть. Чумаки не ушли от нас, сбитых с толку достижениями цивилизации, потому что живёт множество старых песен, потому что вертятся колёса на путях-дорогах, как в извечных чумацких валках, потому что живут потомки чумацких родов и помнят своих пращуров.
Я вспоминаю сельскую черноглазую женщину, которую пришлось однажды подвозить ночью к небольшому хуторку. Когда я по её сигналу остановил рядом машину, она картинно повернулась боком и воскликнула:
- Я уже два часа жду, а ты всё не едешь!
- Кажется, мы незнакомы, - ответил я ей как-то неуверенно.
Уселась, снова этот гордый поворот головы, смотрела не на дорогу - на меня. Чёрные очи, было что-то колдовское во взгляде, в изгибе левой брови, в тёмных длинных волосах.
- Что ж вы ездите так поздно? Не страшно вам ночью одной?
- Да нет, - ответила, - это уже в генах. В моём роду были чумаки, а им негоже бояться ночи.
И сказано это было так просто, что вызвало уважение к женщине.
- А песню чумацкую? Слабо? - спросил я.
И была песня. Женщина пела её медленно, но волнующе и немного грустно:
- Пора, мати, жито жати:
Колос похилився,
Пора дочку заміж дати:
Голос одмінився.*
Ночь уже хозяйничала. Даже под светом фар тьма как-то неохотно пряталась за окружающими деревьями, а потом хищно выпрыгивала оттуда позади машины. А на небе звёзды постепенно собирались к привычным местам, образуя такие знакомые всем созвездия.
Говорят, что чумаки, закончив торг, не спешили сразу домой, а ждали ночи на берегу моря. Там отдыхали, пасли волов. И лишь когда зажигались звёзды, трогались в путь.
- Чому мене, моя нене,
Рано не збудила,
А як тая чумачина
З села виїздила?**
- пела женщина песню, длинную, как те чумацкие дороги.
В пропитанной дёгтем, почерневшей одежде они повернут домой... Будут возвращаться, несмотря ни на что: вопреки страшным эпидемиям, войнам, голоду и неурожаю. К своим любимым и близким, к родительским домам. Ночью дорогу укажет Млечный Путь над головой, а днём - исполосованная колесами за долгие годы степь под ногами да могилы побратимов вдоль пути.
Поскрипывание запылённых чумацких возов на бугристой дороге, глухой стон-выдох волов, как из-под земли, крик вспугнутого стрепета из ковыля и распластанные в вышине крылья орла, высматривающего добычу.
Ну, а что же наше колесо? - Нет-нет, ему, натруженному, не валяться в сорняках, теперь оно уже высоко над землей. Ранней весной, как только сошли снега, колесо надели на самую верхушку вяза вместе с несколькими снопами соломы. Аисты не замедлили свить там гнездо. Дорога, что пролегла у дерева, тут круто поворачивает, поэтому, проезжая по ней, видишь снизу дубовые спицы, и они будто продолжают вертеться дальше. И пусть себе вертятся в вышине, давая жизнь и убежище птенцам.
_____________________________________________
*Пора, мама, жито жать:
Колос наклонился,
Пора замуж дочь отдать:
Голос изменился.
**Почему ж ты меня, мама,
Да не растолкала,
Когда тая чумачина
Село покидала?