Хотя Хриплый уговаривал Горячева ехать в деревню, где «все развяжется», срочно, немедленно, Антон Петрович совету не последовал. Было много работы: годовые оценки у младших, предэкзаменационная запарка у старших классов.
Но самое главное - он встретил Марию.
Был очень теплый, насквозь пропахший черемухой день. Горячев вышел из троллейбуса на Соколе. Ему нужно было на другую сторону Ленинградского проспекта, в магазин бытовой техники: он искал подарок к юбилею матери, которой скоро исполнялось шестьдесят лет!
Горячев был не в том настроении, чтоб глазеть по сторонам в поисках хорошенькой мордашки. И не заметил бы Марию, которая надвигалась на него со своими натурально розовыми щеками, сияющими вишневыми глазами и крепкими, по-королевски покатыми плечами.
И она его не замечала, поскольку была очень занята: тонкий ремешок сумки все время соскальзывал с плеча, в одной руке – туго набитый пакет, в другой – мороженое. Поправлять ремешок приходилось той рукой, где таяло мороженое, ей было неудобно, пакет бил по ногам и, в конце концов, лопнул. Учебники, тетради, какая-то мелочишка рассыпались по асфальту.
Горячев приостановился: уж очень забавно было вспыхнувшее от неловкости лицо. Девушка явно не знала, что делать: выбросить мороженое и собирать вещи или доесть, несмотря ни на что. Выбрасывать жалко – это видно было по растерянной физиономии девчонки.
Горячев шагнул к ней и стал неспешно собирать раскиданные книги. Как он и предполагал, Мария, стоя над ним, преспокойно ела свое мороженое. Чудная!
Он достал из портфеля целлофановый пакет, сложил в него все вещички и выпрямился, насмешливо разглядывая девицу.
– Спасибо, – только и сказала Мария.
Они стояли друг против друга, Мария доедала мороженое, Горячев держал пакет в руке и понимал, что пропал.
Много чего скрытого от глаз любопытных сослуживцев и соседей было в жизни Антона Петровича. Но таких, как эта девица, не было.
– Вам куда? – спросил Марию Горячев.
Она махнула рукой по направлению к Ленинградке. «Вот и все, Маэстро», – сказал себе Антон Петрович и пошел с Марией, будто повинуясь неслышной команде «Рядом!»
Вечером они долго разговаривали по телефону, а когда попрощались, назначив встречу на завтра, Горячев с непонятным раздражением подумал о себе: кто бы мог подумать, что ты такой болтун! Она – молодая девочка, студентка, но ты-то, Маэстро! Однако, засыпая, только и вспоминал, что горячие темные глаза, легкие ласковые интонации, длинные пальчики с ненакрашенными ноготками, сжимающие брикет мороженого.
Утром, собираясь на работу, Горячев попытался разобраться, что мешает ему вести себя с Марией так, как раньше – с другими. И понял: он сам не хочет так, как раньше – без обязательств друг перед другом, без надежды на будущее, с одним желанием – только здесь, сейчас, сразу.
И он не хочет так, и она – не сможет. Почему-то он знал это наверняка.
Горячев устал от бесполезных размышлений и решил, что сегодняшний вечер что-нибудь определит. «Разберемся», – уговаривал он себя, ни капли уговорам не веря.
Они прогуляли до полночи, и мобильный Марии несколько раз звал ее домой – мамина дочка, домашняя девочка. Горячев пытался смеяться над собой: куда ты со свиным рылом, но тут же забывал об этом.
И самое главное: из головы напрочь вылетело, что на этот вечер был намечен деловой визит в
одну перспективную квартиру… Как будто кто стер из его памяти знание того, что он вор, грабитель, талантливый и неуловимый, бесстрашный и нераскаянный… Четыре дня он был просто учителем английского языка, приятной наружности и хорошего образования, влюбленным до беспамятства, робким и бесконечно нежным.
В пятый раз они должны были встретиться в двенадцать дня на углу церковной ограды – примерно на том пятачке, где Мария рассыпала свои книжки.
Он пришел, конечно, заранее – предвкушая, как издалека увидит Марию и будет смотреть на нее, пока она идет к нему. Наступит момент, когда и она увидит его – ради этого мгновения он пришел на полчаса раньше. Она увидит, обрадуется, тут же смутится, потому что поймет – она перед ним на длинной пустой дорожке как на подиуме. Мария испугается его настойчивого тяжелого взгляда и заспешит – быстрей, быстрей пройти подиум до конца, но через мгновение вдруг замедлит шаг, чуть откинет голову и снова пойдет неспешно, уже улыбаясь ему издалека, доверчиво и радостно…
«Какая чудная девица, – снова подумает он, чуть щурясь от солнца. – Какая необыкновенная…»
Из церковных ворот один за другим потянулись люди, закрывая от Горячева дорожку, по которой должна идти к нему его Мария. Он рассердился: в чем дело, чего это они повалили?
Чуть передвинувшись к киоску, глянул на ступеньки храма и замер. Там, повернувшись лицом к иконе над входом, стояла Мария. Светлая косынка с узлом под волосами на шее. Подвижный, летящий шелк длинной черной юбки. Она подняла руку, неспешно перекрестилась и повернулась к воротам…
Горячев спрятался за киоск, не отрывая глаз от Марии. Сердце колотилось где-то в горле, но не от радости, что вот, наконец, сейчас она будет здесь, с ним.
Препарировать по живому свои чувства и ощущения не было сил. Он просто смотрел. Мария вышла за ворота, аккуратно сложила косынку и убрала ее в сумочку. Несколько шагов до угла ограды – здесь они должны встретиться.
Мария постояла, то и дело поправляя ремешок сумки, норовивший соскользнуть с плеча. Нежный румянец и яркие, всегда как будто смеющиеся глаза притягивали внимание прохожих – Горячев видел это. Мария, наверное, тоже. Но ей это внимание мешало, и она стала ходить вдоль ограды, поглядывая по сторонам. Поворачивалась стремительно, и черный шелк юбки обвивал ноги.
Вот снова она приблизилась к киоску, за которым прятался, как мальчишка-двоечник, Антон Петрович. Если он хоть пальцем пошевелит – она заметит его. Горячев вдавился в пыльную стенку киоска.
«Сквозь лес, через поле,
и вновь зеленеющим лесом
я двигаюсь.
Теплится сердце
от мысли, что ты существуешь.
Ах, если б ему разгореться…»
Вчера, на последнем уроке – в Ванькином классе – Антон Петрович написал эти строчки. Написал этой девочке, которая ждет его – не дождется. Не дождется.
– Но ведь это то, что я подсознательно искал всю жизнь.
– Она из другого мира.
– Неправда. Ее мать ходит на оптовый рынок за продуктами подешевле. У нее два брата и сестра, и одежда старших передается по наследству младшим.
– Зато теперь у тебя в тайнике пачки баксов и драгоценности, от которых ты еще не избавился. Но самое главное – с тобой на веки вечные будет старик с белыми перьями волос на голове. А еще подушка с синей наволочкой в мелкий рисунок – в темноте комнаты ты не сможешь разобрать, что там – то ли звезды, то ли цветы.
– Не знаю никакой подушки… У Марии такой горячий взгляд… Если позволить ей заглянуть в свою душу – весь хлам испепелится.
– Болтун! Давай-давай! Открой свою помойку, и лучшее, что ты увидишь – розовые пятки удирающей от тебя краснощекой девахи.
– Не смей! Девахи, телки – вон они вышагивают, сверкая голыми пупками. А она – Мария.
– Манька и есть Манька. Да еще в платочке, и юбка до пят – как раз корову доить.
Прошло полчаса. Мария все стояла у ограды. На часы она уже не смотрела. И по сторонам не оглядывалась. Горячев услышал, как зазвенел сотовый телефон в опущенной руке Марии. Она откликнулась.
– Да, мама. Служба закончилась. Сейчас еду. Задержалась, да. Хлеб? Куплю. Хорошо, мама. –Бросив телефон в сумочку, Мария подняла голову и еще раз огляделась. Поправила ремешок на плече, резко повернулась в сторону Ленинградки. Омутом закрутился черный шелк …
– Молодец, Маэстро. Теперь ты ее возненавидишь.
– За что?
– За то, что она дала тебе надежду. И обманула.
– Ну да, правильно. Я ее ненавижу.
– Она похожа на доярку, которую с трудом обучили хорошим манерам и литературному языку.
– Похожа. Слишком розовые щеки. Слишком крепкое тело. Слишком широкий шаг.
– Баба – кровь с молоком. Пошловато. Тебе бы что-нибудь покруче, – слова потонули в хрипловатом хихиканье.
– Так это ты, дрянь?
– Хоть горшком назови! С меня не убудет. Главное, чтоб ты ошибки не сделал.
– Не сделаю, будь спокоен. Только не приписывай себе этой заслуги. Зачем мне девица, которая верит в то, чего не существует?
– Правильно рассуждаешь. Девица примитивна, как доярка. А скорей всего, у нее просто с мозгами не все в порядке.
– Примерно как у меня. Ведь я верю, что ты есть, Хриплый.
– Э, нет! Меня-то ты видел, а она – что она видела в этой башне с колоколами? Только таких же, как она сама. Придурочных.
– Ты мне надоел. Пошел прочь. И знаешь, если еще хоть раз появишься – я в монастырь уйду. Клянусь матерью.
– Тише! Тише! – по-змеиному зашипел Хриплый и умолк.
Горячев сидел на лавочке в каком-то дворе. Солнце пригревало. Тихо шелестели листья над головой. Как шелковая юбка уходящей Марии.
На детской площадке копошилась малышня. Мамаши, стоя полукругом, курили и болтали. Иногда кто-нибудь из них оглядывался на Горячева. Он слишком долго здесь сидит, занимая их лавку.
Горячев поднялся. Под теплым от солнца пиджаком по-стариковски мерзла спина. Ничего страшного. Горячий душ согреет, а крепкий кофе прогонит ненужные мысли. Хорошо, что так получилось. Ему нельзя сейчас тратить силы попусту.
И все-таки вечером он позвонил Марии.
– Привет. Я не смог прийти.
– Не надо, Горячев. Ты позвонил бы на сотовый, если б причина была в неотложных делах.
– Да. Я видел, как ты выходила из церкви. Стоял за киоском, пока ты не ушла.
– Наверное, так. Мне было… неуютно. Но почему?
– Мы живем в разных мирах.
– Ты говоришь так, чтоб успокоить себя. Но это неправда.
– Правда. Ты служишь Богу, которого нет. Я уверен в том, что его просто НЕТ.
– Это бывает, – тихо произнесла Мария.
Он мгновенно пришел в раздражение: она должна была распалиться, горячо защищать себя, своего Бога. Он не мог признаться, что хотел именно пламенных речей – может быть, в ее исполнении что-то и прозвучало бы убедительно. Ну, хоть что-нибудь. Он так и сказал ей.
– Зачем? Зачем слепому – когда он того не хочет – доказывать, что кроме темноты есть свет? Ему уютнее жить, думая, что он не обделен. Странно другое: зачем тебе надо было так срочно ретироваться? Если б ты захотел, этот разговор мы вели б не по телефону… И, если б ты захотел, не один раз… Пусть в конце концов ты остался бы при своем мнении. У каждого свой путь. Но ты убежал, как… черт от ладана.
– А может, так оно и есть? «Ваши пальцы пахнут ладаном», а мой обостренный нюх этого не переносит.
Горячев хохотнул, чтоб смягчить сказанное.
– Ты удивительная, Мария. Наверное, я б любил тебя всю жизнь. Но не сложилось. Пока! – Он заторопился, надо как можно скорей заканчивать операцию без обезболивания, которую он сам себе устроил.
– Подожди, Горячев! У тебя происходит что-то плохое, ты не бросай меня, вдруг я сумею помочь?
Горячеву показалось, что она плачет.
– Да не волнуйся ты так, Мария. У меня действительно трудный период. Но я вынырну, честное слово. Может быть, пройдет немного времени, и я позвоню тебе. – Он отчаянно врал, потому что оказалось нестерпимым думать, что она плачет. – А помочь ты не сможешь. Ты еще маленькая девочка, Мария. Ну, все, все, привет!
Она откровенно хлюпала в трубку. Горячев судорожно ткнул пальцем в кнопку отбоя.