Варвару тянуло на душевные разговоры с теткой особенно перед сном, когда обе уже лежали в своих постелях. Так уютно было, облокотившись на подушку, слушать Тетьзою, и шептаться, и вдвоем смеяться потихоньку, чтоб не потревожить Димку.
–Тетьзой, не рассердитесь? Я хотела спросить: трудно было после развода? Ведь, считайте, новую жизнь пришлось начинать, одна – с маленьким…
Тетка засмеялась. У них в роду все такие настырные: что начнут – на полпути не бросят.
– Конечно, трудно, Варенька. И трудно, и обидно, и досадно. А уж злилась-то! А уж тосковала-то, будто и вправду жизнь закончилась! Много что было, Варь… И глупостей наделала множество. В том числе, непоправимых…
Тетка замолчала – вспомнила что-то особенно горькое. Морщины у рта стали резче. Варвара замерла: дура любопытная, куда лезу?! В груди стало нестерпимо горячо от желания немедленно утешить, увести Тетьзою от грустных воспоминаний. Но та справилась сама, вскинула глаза на Варвару. И глаза улыбались!
– Меня одно только и спасло, девочка. Церковь.
– Вы тогда стали… Ну, поверили, да?
– До веры еще далеко было. Одна мистика…
Была весна, которая казалась ей последней. И опять кухня, бутылка «Каберне» на столе, только встревоженный и ничего не понимающий Дима не спал – то и дело отрывался от своих игрушек, вертелся под ногами у Зои и ее подружки Маринки, с которой они и пили вино.
Наревевшись и накурившись до головной боли, в двенадцатом часу ночи подруги вспомнили, что сегодня, кажется, Пасха. Вскинулись, схватили Димку и пошли в ближайшую церковь. Они очень удивились, увидев по дороге много разномастного народа. А у храма – целая толпа, милиция, какие-то молодцы в казачьей форме. У тех, кто был ближе к церкви, в руках горели тонкие свечечки.
Возбужденные вином и собственными проблемами подружки все-таки почувствовали: вокруг все наполнено ожиданием.
Чего ждали люди, собравшиеся у храма в пасхальную ночь? Кого ждали?
Димка на руках у Зои вертел головенкой, радовался и просил свечку. Зоя не знала, где их берут. Вдруг из дверей церкви стали выходить люди: священники в необычных красивых одеждах с иконами и хоругвями, простые смертные… Процессия с пением двинулась вокруг храма, к ней присоединялись те, что стояли во дворике…
Димка просился: «Туда! Туда!», но ни Зоя, ни Марина не знали, что происходит и можно ли им – «туда». Они вдруг вспомнили – точнее, осознали, – что за полчаса до этого мгновения пили и курили как сапожники. Обе, не сговариваясь, стали пятиться к ограде, за ограду, но Димка сопротивлялся, он хотел все видеть и слышать.
Крестный ход вернулся к дверям храма. Хвост процессии еще подтягивался, когда один из священников воскликнул твердо и негромко, но так, что услышала вся многочисленная толпа: «Христос Воскресе!»
Ему в ответ грянуло нестройное многоголосое «Воистину Воскресе!» Димка дрыгнулся на руках у Зои и неожиданно закричал: «Ура! Скресе!» Люди оглядывались, улыбались, а Зоя испугалась, что их сейчас прогонят. Не обращая внимания на сопротивление сына, она опрометью бросилась за ограду. Рядом пыхтела Маринка. Они прошагали в темпе довольно долго, когда Зоя услышала:
– Не плачь. Все будет хорошо. И ты будешь приходить сюда часто-часто.
Она вытерла непрерывно бежавшие по щекам слезы, перехватила удобней Димкину ручонку – он шел пешком, и ответила:
– Да, Маринка, я понимаю. Все когда-нибудь проходит. Только сейчас в это с трудом верится.
– Ты о чем? – удивилась подружка.
– О том, что ты сказала: все будет хорошо.
– Я ничего не говорила. Я думала, какая же я дрянь, что пришла сюда пьяная и злая – на твоего супружника.
Зоя от удивления встала как вкопанная. Бутылка сухого на двоих никогда еще не доводила ее до слуховых галлюцинаций.
– Марин, что это? Я ведь отчетливо слышала!
Они постояли еще немного, пытаясь выяснить, у кого же на самом деле галлюцинации. Димка заскучал, захныкал, запросился в кроватку, и подружки двинулись к дому.
– Все будет хорошо, не плачь!
Пугаясь, Зоя повернула голову к Марине. Так и есть: подружка, скорбно сжав губы и хмурясь, продолжала мысленно корить себя за вино, сигареты и неуважительный набег в церковь. Значит, не она говорит Зое ласковые, успокаивающие слова. Она их даже не слышит!
И в третий раз прозвучало – только для одной Зои – на всей земле:
– Не плачь, не пугайся. Все будет хорошо.
– И все стало хорошо. Даже когда было плохо, – непонятно закончила Тетьзоя.
Ей нельзя не верить. Ведь это Тетьзоя! Значит, и вправду есть что-то такое? Варвара поежилась. Страшновато как-то. Может, лучше вообще ничего не знать, никогда не сталкиваться с этим непонятным, нереальным миром? Почему ж тогда Тетьзоя всегда спокойна, ровно весела? Бесстрашная она, что ли? А бесстрашная в это время говорила:
– Завтра, Варенька, мы пойдем с тобой гулять по центру. Китай-город, Ильинка, Варварка – правда, звучит как музыка? Или как сказка… Я очень люблю центр Москвы, самый древний. Он, к сожалению, с каждым годом меняется неузнаваемо. Но пока от него хоть что-то осталось, тебе надо посмотреть. Вот завтра попутешествуем!
То, что ждало их завтра и перевернуло все планы, уже надвигалось. Но ни Варвара, ни Зоя Викентьевна об этом не могли знать.
Голубые ставни мать сама раскрашивала белыми пышными цветами, похожими одновременно и на розы, и на пионы. Этой весной, совсем недавно, краску подновила. Все у ней в доме было чистенько и красиво, еще и поэтому Горячеву отдыхалось здесь лучше, чем в чужих турциях-анталиях. Он всегда старался подъехать к дому в такое время, когда на деревенских улицах не было народа – ранним утром, ночью или вечером, в часы телесериалов. Загонял машину в гараж, тихо проскальзывал в дом. И медленно расслаблялся.
Но в этот приезд расслабляться было нельзя.
После плотного материнского угощения Антон Петрович лежал на своем диване и наливался тоской и злобой. Плохие дела пошли, если даже в этом благословенном месте он не может просто отдыхать, ни о чем не думая, никого не опасаясь. Достали, и здесь достали!
Чем больше он думал о том, что в материнском доме – или около него – должна решиться его главная на сегодня проблема, тем сильнее клокотала в груди злоба. Кто-то неведомый и мерзкий посягнул на самое потаенное, самое святое в его жизни! Рядом с матерью, в ее доме он хотел оставаться таким, каким она его знала: добрый и спокойный мальчик, заботливый сын, умница и утешение.
А ему не давали, втягивали, заставляли!
– Стоп, Маэстро, – по привычке скомандовал себе Антон Петрович. Никто не заставлял. Просто форс-мажорные обстоятельства. Наивно было бы думать, что они всегда его будут обходить стороной. Не обошли, верно. Но также верно и то, что он с ними справится. Если не будет паниковать, как мальчишка-новобранец на первом марш-броске. «Не дойду! Задохнусь! Упаду!» Черта с два!
Медленно сосчитав с закрытыми глазами до ста, Горячев поднялся с дивана, прошел в горницу. На столе стояла тарелка с прошлогодней антоновкой – мать умудрялась сохранить яблоки крепкими и сочными. Взяв одно, Антон Петрович громко захрустел чуть кисловатой яблочной плотью.
Ножная швейная машинка у окна прикрыта чехлом. Горячев снял его, придвинул стул. Кажется, в его прошлый приезд мать жаловалась, что шов ослаблен, просила посмотреть. Посмотрим.
Сквозь тюлевую занавеску виден соседский дом через улочку. Забор – «рабица», редкая, как сеть для ловли китов. Одно название, а не забор. Правда, у матери пока вообще сгнивший штакетник, но Горячев скоро сделает глухую и высокую ограду, из отборных струганных досок. И покрасит ее темно-зеленой краской. Они с матерью мечтали об этом. Она, правда, сначала упрямилась: мол, для чего это закрываться от людей, но Горячев потихоньку, исподволь сделал так, что теперь она думает: крепкий высокий забор – ее идея. К тому же, зелененький, как июльские листья.
Шов и правда был слабым и путаным. Антон Петрович подтянул крошечной отверткой винт на челночном устройстве, опробовал строчку. Надо еще немного подтянуть. Отвертка выскользнула из руки, Горячев поискал ее глазами. Куда закатилась? Стоя на коленях, он заглянул под педаль. За спиной легко скрипнула дверь – видно, мать вернулась из коровника. Вечерняя прохлада обдала руки, шарившие по полу. Вот она, отвертка проклятущая.
– Мам, машинка сейчас в порядке будет. – Не слыша ответа, он оглянулся. Никого.
– Ты здесь, мам? - крикнул Горячев.
В сенях скрипнули доски пола. Антон Петрович метнулся к двери, резко распахнул ее. Никого. Он замер и прислушался. Тихое шуршание, будто кто-то идет в больничных одноразовых тапочках, раздалось за спиной, в комнате. Старик в инвалидном кресле был ненастоящим, сотканным из тумана. Только белые перья-волосы резко выделялись на голове. Старик смотрел укоризненно и грустно.
– Поторопитесь, молодой человек. Я уже заскучал. Ведь вы обещали мне гостью. – Фигура из тумана стала медленно таять, а белые всклокоченные перья вдруг окрасились красным, и долго еще стояли в воздухе как бы сами по себе, без призрачного хозяина…
Горячев не мог двинуться с места, пошевелить рукой. Оцепенение продолжалось до тех пор, пока со двора не послышался веселый скрип ведра и бодрые шаги матери.
– Что с тобой, сынок? – она испуганно вглядывалась в белое лицо Горячева, осторожно тормошила его за рукав рубашки. – Господи, да что же это такое?!
– Не кричи, – поморщился он, расправляя затекшую спину. – Остеохондроз, ничего смертельного.
– Давай я баньку истоплю, массаж сделаю, – засуетилась мать. Он отказался, сославшись на лень и усталость. Снова присел к машинке, делая вид, что занят. Хотелось укрыться от тревожного испытующего взгляда матери. Наконец она ушла, решив, что самое главное сейчас для сына – свежий крепкий чай.
Горячев посидел секунду неподвижно и резко обернулся. Никого.