Последний бой крестоносцев Акры.
Акра, древняя Птолемаида, находилась в осаде. Это был последний островок, маленький клочок земли, все, что осталось от Иерусалимского королевства, уменьшавшегося, словно шагреневая кожа безумного колдуна из сказок «Тысячи и одной ночи». Вот и все. Уходило в прошлое величие королевства Балдуина I, стали прахом усилия первых воинов Креста, благородство Салах-эд-Дина, рыцарство Ричарда Львиное Сердце.
Генрих Лузиньян принял единственно возможное решение - начать переговоры с султаном; последний предлагал оставить христианам жизнь и добро в обмен на сдачу города. Увы, переговоры окончились ничем благодаря папскому нунцию. Посланник папы, считал сдачу Акры предательством, тешил себя мыслью о том, что все можно вернуть. До решающего штурма оставались считанные часы.
Утро 18 мая 1291 года застало Пьера де Севри в цитадели Ордена Храма у постели умирающего Великого Магистра – Гийома де Боже. Старый воин, получивший отравленную сарацинскую стрелу в грудь, подставил лицо первым лучам солнца, отодвинул чашу с лекарством, протянутую монахиней Ордена Госпиталя, и тоскливо взглянул на маршала. Да, нет равного ему в Ордене полководца, даже Жак де Молэ, верный ученик, и тот не может скрыть эмоций во время битвы, в отличие от мессира де Севри.
- Оставьте нас, сестра, - прошептал Гийом, - Ради Христа, прошу.
Монахиня торопливо осенила себя крестным знамением, вытерла платком слезу и выбежала из каземата. А за стрельчатыми окнами резвилась пышная восточная весна, пели птицы, и легкий ветер доносил аромат цветущих трав.
- Пьер, - прошептал магистр, - Подойди ближе. Хорошо. Теперь нагнись и слушай. Корабли Ордена должны выйти из гавани и уплыть на Кипр.
- Сделано уже, - ответил Пьер.
- Хорошо, - продолжал магистр, - Далее в цитадели достаточно припасов для длительной осады. Чтобы там не говорил Генрих де Лузиньян, помощь не придет. Король Обеих Сицилий – Манфред I не успеет. И еще, не верь сарацинам. Это не времена Саладдина и благородного Ричарда. Если с тобой что случится, передай командование Тибо Годену.
Тело магистра выгнулось дугой, несколько раз судорожно дернулось и затихло. Остекленевший взгляд уставился в белый потолок. Пьер закрыл глаза Гийома де Боже, прочитал молитву, перекрестился и позвал монахинь, которые должны были проводить магистра в последний путь.
В резиденции ордена маршал Пьер де Севри принял командование; там укрылось больше десяти тысяч человек, "ибо резиденция Храма была самым укрепленным местом в городе, и стояла на море на обширной площади, как замок, поскольку на входе была высокая и прочная башня и толстая, массивная стена в двадцать восемь шагов; а также была и другая, очень древняя башня на море, которую Саладин построил сто лет назад, в которой орден Храма держал свою сокровищницу, и она настолько вдавалась в море, что волны бились о нее".
Пьер де Севри остался один и продолжал сидеть за большим, почерневшим от времени столом, да бесцельно водить лезвием кинжала по плану крепости, которую и так знал до мелочей. Тамплиеры еще держались в своих замках - Сайете, Берофе и Атлите. Что же, покойный магистр прав, Тибо Годен знает свое дело.
* * *
У подножия главной башни цитадели, на берегу, относительно укрытом от стрел и метательных орудий, тамплиеры собрали множество больших или легких кораблей, галер, парусных или весельных судов. По приказу Пьера де Севри все, кто не мог сражаться, женщины и дети, раненые рыцари и старики погрузились на суденышки и, не успели протрубить сарацинские трубы, отчалили от пристани и взяли курс на Кипр.
Рыцари Храма, вынужденные отплыть из гавани Акры, для сопровождения архивов Ордена, столпились на корме флагманского корабля и смотрели на боевых товарищей, поднявших над головой мечи, горевшие сиянием утреннего солнца. Пьер де Севри стоял в окружении рыцарей, поднял меч, откованный оружейником из Толедо, и громко прокричал девиз Ордена, подхваченный остальными воинами: «Во Славу Господа!» И этот клич разнесся над бухтой, и затихнул далеко в море.
Тамплиеры вернулись на стены, а отряд из сотни воинов, во главе с Пьером де Севри направились к главным воротам города, дрожавшим от ударов тарана. Дома горели от «греческого огня», люди в панике метались по улицам, падали под ноги рыцарям, корчились от боли и отползали в сторону.
Маршал вовремя прибыл к воротам Святого Антония. Два рыцаря-иоаннита выносили с поля битвы своего магистра, Жана де Вилье, получившего удар мечом в грудь во время вылазки к передовому укреплению. Иоаннит требовал, чтобы его оставили на поле битвы, но Пьер, повелительным жестом, приказал спешить в порт, откуда отчаливали последние корабли. Смерть двух магистров – это слишком дорогой подарок неверным, и слишком большая потеря для воинов Запада.
Командование обороной принял маршал тамплиеров. У ворот Святого Антония оставалось не более десяти сотен воинов, умудренных опытом ветеранов королевской гвардии. Ворота, словно живые, выгибались под ударами тарана, стонали разломанными досками, скрежетали полосами рваного металла. Сквозь прорехи потек «греческий огонь», обугливая бревна из мореного дуба.
Взмах мечом маршала и воины закрыли узкий проход щитовым строем. Короткая команда и отряд арбалетчиков изготовился к стрельбе. Мощный удар и прогоревшие доски не выдержали, разлетелись огненными ошметками, и воины султана Бейбарса хлынули в арку. Сухо щелкнули тетивы арбалетов, и первый строй врагов рухнул, заливая камни кровью. Еще залп, но нет времени перезарядить арбалеты и стрелки, отбросив бесполезное оружие, вытащили длинные мечи.
Небо потемнело, словно сам пророк Илья разгневался и рокотал громом, метал молнии и поливал потоками воды солдат, призывал одуматься и решить вопрос мирно, ведь бог един для всех. Под потоками ливня Пьер перестроил рыцарей, отбросил в сторону разбитый щит и поднял второй меч. Шаг вперед, два высверка стали, и раскосая голова полетела с плеч. Неверные в страхе попятились, когда железный строй двинулся навстречу. Хотели бежать, да некуда. Все новые толпы напирали в спину. В тесноте привратного укрепления кипел бой.
Сзади послышалось пение. Патриарх Иерусалимский с братией пел псалмы, а монахи, которых Господь не обидел силой, перекрыли узкую улочку и сокрушали неверных тяжелыми дубинами, окованными железом. Мусульмане остановились в нерешительности, ибо не хотели гневить чужого Бога. Но имам в зеленой чалме пропел суру Корана, и воздух наполнился истошными воплями: «Алла-а-а!» Пали под тучами стрел монахи, а маршалу пришлось отводить свой изрядно поредевший отряд узкими улочками Акры. Пьер рубил, колол, командовал и снова бросался в гущу сражения, заставляя неверных остановиться. Еще один эмир пал от ударов тамплиерских мечей. Молния ударила в полуразрушенную стену дворца, и она обрушилась на головы мусульман. Они стали на колени, поминали шайтана, не желая идти дальше без имама.
Пьер воспользовался передышкой, подозвал сержанта, приказал собирать тех, кто еще не обезумел, и уводить людей в цитадель ордена. Имам снова пропел суру, заставив воинов Аллаха идти навстречу славе. Каждый дом становился крепостью, каждая улочка полем сражения. Тучи сгустились, и светлый весенний день стал ночью, озаренной огнями пожаров.
Пьер оглянулся назад и увидел сверкающий крест над цитаделью, при виде которого воины воспрянули духом, остановили врага на некоторое время. Увы, много воинов привел с собой Бейбарс, слишком много для одряхлевшего королевства крестоносцев.
К отряду тамплиеров присоединились иоанниты в черных плащах и словно растворились в полумраке, лишь белые кресты сверкали в гуще сражения, да стальные мечи жалили подобно молниям. Пьер плакал, впервые за много лет, когда видел монахинь, растерзанных иноверцами на пороге храмов, женщин, портивших красоту, чтобы не стать добычей победителей.
Ворота цитадели распахнулись и последние из рыцарей заперлись в неприступной твердыне. Спасать больше было не кого. Над главной башней еще реяло знамя ордена Храма, а значит не все потеряно. Маршал де Севри стоял на башне и смотрел на толпу в гавани. Патриарх Иерусалимский, добрый пастырь, хотел спасти всех страждущих на своем корабле, но едва переполненное судно вышло из гавани, как, с первой же волной, перевернулось и затонуло. При виде этого тамплиер отвернулся и, чтобы не разрыдаться, лезвием кинжала пробил кисть левой руки, чтобы боль тела заглушила слезы.
* * *
Десять долгих дней продлилась осада твердыни тамплиеров. Крестоносцы отбили все атаки неверных, которым не помог «греческий огонь», хитроумные осадные машины, безумная отвага воинов.
Султан Бейбарс нервно ходил по залу дворца, бывшей резиденции Генриха Лузиньяна, лакомился шербетом и недовольно посматривал на визиря. Щупленький писец торопливо записывал каждое слово владыки правоверных.
- Мы можем взять цитадель гяуров? – задумчиво проговорил султан, - Не велика беда, если кучка шайтанов уйдет в свое шайтанское королевство.
- Повелитель правоверных мудр, - поклонился визирь, - Кто может противиться сиянию Бейбарса, затмевающему свет дня и огню в ночи.
- Я знаю, - усмехнулся Бейбарс, - От моего имени предложи христианам сдаться на милость мою и волю Аллаха. Это мое последнее слово. Если к утру, они не спустят знамя, крепость будет разрушена до основания. Все записал?
- Да, о светоч мудрости! – поклонился писец и протянул Бейбарсу пергамент, увитый изящной арабской вязью.
Султан старательно вывел на пергаменте свое имя, и на горячем сургуче поставил оттиск своего перстня. Он своего слова не нарушит, а вот остальным Аллах судья.