Птица однокрылая моя

Лана-Мария
ИЗ АЛЬБОМА "Земляничное лето".


Когда я вижу деда во сне, я всегда радуюсь, снится он мне исключительно на добрые вести.
И целый день хожу и представляю его, как живого: высокого, статного, с большими голубыми глазами и серебристой щетиной волос...

Левую руку он всегда держал плотно к телу. Она была ранена на финской войне, чуть ниже локтя. Если бы пуля прошла навылет, возможно, рука осталась бы работоспособной. Но тогда пуля вошла бы в тело деда, и он мог бы погибнуть. Получается, рука спасла дедушке жизнь ценой собственной.
Пальцы были сложены все вместе, прямо, и так и застыли в спазме боли. Конечно, теперь уже не было боли, но её гримаса сохранилась навечно, как отпечаток в гипсе.
Дедушка мог придерживать раненой рукой. Он даже колол дрова! Но самостоятельно она у него не работала.

Дедушка не любил много говорить, но много читал.
Над железной кроватью к стене была прибита полка, и на ней массивной стопкой лежали политические журналы советского времени: "Политическое образование", "Новое время", "Агитатор".
Думаю, было и много других, мне запомнились именно эти.
Дед очень ждал и внимательно прочитывал всю негустую ежедневную почту.
Помню, часто показывал мне в районной газете статейки и разъяснял: "Вот, посмотри, внученька, тут и про ваш совхоз пишут".
Наш совхоз, где я жила в родительском доме, находился в пятидесяти километрах от дедушкиной и бабушкиной деревни.
И то, что там происходило, меня, восьмилетнего ребёнка, естественно, волновало меньше всего. Я смотрела только фотографии, и то, не всех узнавала.

А еще дедушка любил слушать радио.
В доме было сетевое радио. Оно работало днём и ночью.
Помнится мне, сплю я, и сквозь сон слышу, как певцы и певицы оперные всю ночь соловьями заливаются...
По советскому радио часто давали оперные концерты.
Я до сих пор обожаю слушать каналы классической музыки.
Они "уносят" меня в моё детство...

Домик у дедушки с бабушкой был совсем старенький бревенчатый, не штукатуренный изнутри.
Было всего две комнаты: гостевая и спальня, и сени с крыльцом.
В каждой комнате было много малюсеньких окон, с неровными от возраста подоконниками.
И на них, в заботливо обёрнутых газетой жестяных банках, цвела герань.

Кухонный стол был большой, прямоугольный, застеленный яркой цветной клеёнкой.
Зимой место блестящего самовара с парником на короне было здесь, на этом столе.
Самовар был на углях, и я даже не знаю, кто, когда разжигал внутри него тот вечный огонь, только в нём всегда был горячий и вкусный кипяток для чая.
Рядом на блюдечке лежали фарфоровые чашечки, сложенные одна в другую, в любую минуту готовые встать под краник.

Стол стоял возле окна, а между ними была длинная лавка, покрытая таким же длинным домотканым половиком из ярких шерстяных ниток. Зимой на этом половике было тепло и уютно, а летом я его не любила: он сразу начинал кусаться.

Бабушкино место за столом было как раз напротив окна, с широкой стороны, на  лёгком стульчике с красивой витой спинкой. А дед садился с узкой стороны стола, напротив самовара. Так они и чаёвничали вдвоём: неспеша, слегка поддувая на горячий в блюдечках чай. Иногда тихо о чём-то беседуя, иногда и вовсе молча, глядя застывшим взглядом в разукрашенное зимними морозами оконце.
Я тоже поглядывала за ними в окно, пытаясь понять, что же там такого, отчего они так застывают? Но ничего необычного там не обнаруживала. Та же дорога, спускающаяся в деревню из-за высоких холмов, будка из шлакоблока, где держат газовые баллоны "Пропан", и бесконечные картофельные огороды под снежным покрывалом...

Теперь, спустя тридцать с лишним лет, я точно также застываю, глядя иногда в окно, и сын шутливо водит ладонью перед моим носом: "Мааам, ты где?",- и я хорошо понимаю, что тогда дед с бабушкой просто всматривались в свою собственную жизнь...

Больше всего дедушку злила и сердила ложь.
И когда он слышал по радио, в очередной раз, новости "об очередных успехах родной партии", он тут же вскакивал, и в ярости начинал громким голосом протестовать неправде, одновременно делая широкие и сильные жесты здоровой рукой: "Обманывают! Снова обманывают! Ох, как обманывают..."
Бабушка в тревоге смотрела на него, и всеми силами пытаясь пересилить деда своим тоненьким голоском, останавливала: "Сломаешь! Единственную живую руку сломаешь, птица однокрылая моя!", - говорила она.