Деньги, деньги…
Они нужны были срочно. К утру.
Потому что без денег он начинал осыпаться жухлой позолотой, раздраженно лежать на узкой кровати, закинув за голову руки, и на ее беспомощные попытки угодить лишь фыркал, как фыркает оскорбленная сеном лошадь, стоя на цветущем июльском лугу.
Было бесповоротно одиннадцать вечера – окно напротив погасло – там жил пунктуальный, как электронные часы, человек – не сосед, он поднимался к себе по лестнице соседней парадной, но слепая шершавая стена колодезного двора смотрела в их скромную спальню.
Окно погасло, и он лежал на кровати с лицом оскорбленного в лучших своих ожиданиях лорда, случайно забредшего в хижину бедняка. Она надела ветровку и взяла ключи – у них были одни ключи на двоих, т.е. это были ее ключи, от ее квартиры, где он поселился, как ангел или приведение, два месяца назад, моментально отозвавшись на ее затуманенный взгляд в толпе на пляже.
Ключи звякнули диссонансным лязгом, он поморщился – ну что ты как телка боталом! – прошипел с отвращением, и она испуганно зажала связку в руке.
Когда закрывала дверь, ей вслед прилетело – Сигарет принеси!
Да, конечно, сигарет, сигарет и мяса – без них он не жил, не улыбался, и не любил ее на узкой старой кровати.
На этой кровати умерла ее бабушка, и все три года, что прошло с ее смерти, она все лелеяла мечту купить себе новую. Она бы купила, насобирала – она экономная, но появился он - и ее скромные запасы , отложенные на покупку нового ложа, закончились в три дня и три ночи – три жарких и жадных ночи. Ангелы нынче прожорливы.
Марта спустилась по щербатым ступеням и вышла на промысел.
Она уже две недели уговаривала себя – в конце концов, ведь это ж не считается – если за деньги. И деньги ведь для голодного поэта, что поселился в ее маленькой квартирке под самой крышей (во время дождя стоял грохот от молотивших по новому листовому железу капель – и они двигались в ритме дождя за открытым окном. Если, конечно, он был сыт.)
Она пока не знала, как это делается, но твердо решила продать свое тело. Выгодно продать – чтобы хватило на блок дорогих сигарет и на еду. Не может же не найтись в этом городе, полном озабоченных быстрой любовью мужчин одного, готового дать ей денег за это несложное дело.
Так думала Марта, шагая к вокзалу, что шумел, как осиное гнездо, совсем рядом.
Ей казалось, что стоит ей туда прийти в такой неурочный час, все, кому надо, все поймут по ее лицу, лицу девушки, решившейся на все.
Но вокруг лишь были усталые люди с целеустремленными лицами, катящие свои чемоданы к пассажирским поездам, уходящим куда-то к Витебску, а может, и дальше, она не знала, ведь она никуда никогда не уезжала дальше пригородных дворцов, где кормила шустрых белок и сидела на скамейках, любуясь кронами старых дубов, а усатые, гортанно-говорящие торговцы смотрели сквозь нее, не прельщаясь ее тонкой фигуркой девочки, питавшейся последние два месяца одной любовью и лишь немного макаронами с сыром, и смотрели одобрительно и хищно вслед женщинам с крутыми бедрами, и цокали языками, скребя щетину, выросшую к этому часу уже под глаза.
Бедная Марта, она готова была заплакать - одинокая в этой толпе, куда-то едущей, равнодушной к ее беде, что ей делать, несчастной – она сжимала в кармане ключ от дома где как в клетке был заперт ее голодный ангел.
- Отчего ты плачешь, девочка? – услышала она за спиной и обернулась так быстро , что слезы (она все-таки плакала, бедная заблудшая детка) на ее щеках моментально высохли.
Мужчина с отекшим лицом загулявшего матадора стоял перед ней и пил пиво.
- Я плачу, потому что мне нужны деньги, - сказала она.
Он вздохнул, допил в два глотка бутылку, а потом спросил:
- Зачем?
- У меня в квартире – бездомный голодный поэт, - ответила она с достоинством и замолчала, словно это все объясняло.
Мужчина посмотрел на нее, потом полез в задний карман джинсов.
- Сколько? – спросил он хмуро, открыв дорогой кошелек.
- Я не знаю, - сказала Марта, в волнении складывая и деля в уме цифры и все никак не получая результата.
- Знаешь, я дам тебе деньги, - сказал хмурый мужчина, - просто так – я вижу, что тебе очень надо, но с одним условием.
Марта кивнула, авансом согласная на любую телесную мерзость, потому что она знала, что просто забудет все потом навсегда-навсегда, ведь это будет не важно. Это же будет за деньги…
- Но с одним условием. Ты отдашь ему, своему поэту, эти деньги и выгонишь его вон. Поняла? – он поднял ее острый подбородок. – Отдашь ему все, и больше никогда его не увидишь, и не услышишь. А себе оставишь только немного. Чтобы дотянуть до…До чего тебе надо дотянуть? – спросил он ее строго.
- До следующего четверга, - сказала она сухими губами, вспоминая, когда она получит свою крошечную зарплату санитарки.
- Ну вот - столько , сколько тебе хватит до четверга, - закончил мужчина и достал деньги.
- Иди, - сказал он ей , сунув деньги в ее узкую руку с короткими детскими ногтями и легко подтолкнул.
Марта шла очень медленно к дому, сунув руки в карманы- в каждом были зажаты – в правом – железо ключей , в левом – бумага денег.
Только под тусклой лампочкой подъезда она пересчитала купюры.
Там было много - у нее закружилась голова от того, сколько их много там было - она могла кормить своего ангела пять раз в день на убой , и еще бы осталось на новую кровать – потому что бабушкина уже горько скрипела в унисон их движениям, и даже – даже хватило бы ему на рубашку – такую белую, плотную, она видела в витрине Гостиного двора – она была просто создана для ее любимого.
Она подумала, что не сможет, просто не сможет расстаться с ним, ни за что, зачем расставаться – вот же деньги, но потом поняла, что все тщетно – эти деньги даны ей под честный процент обещания – и если она нарушит его, то он все равно не пригодятся – превратятся в бутылочные этикетки от дешевого вина, которое он любит пить между любовью и стихами, или они потеряются в ее почти пустой комнатке, или внезапный ветер унесет их с подоконника…
Она немного посидела на грязном подоконнике между этажами, а потом, отсчитав себе немного – да много ли надо ей, экономной малоежке, а без него и вовсе не надо ничего! - поднялась на свой пятый этаж, под крытую новым железом крышу.
- Сигареты принесла? – крикнул он из комнаты.
Она вошла и, протянув ему аккуратно сложенную пачку, сказала:
- Нет, пойди купи сам, - и отвернулась к окну.
Он усмехнулся и, надев узконосые ботинки (а больше ничего у него и не было, только стихи, да упругое змеиное тело), пошел к дверям.
Дверь хлопнула, и тогда Марта легла в кровать, пропавшую его стихами, и тут же заснула, как всегда засыпают бедные девочки, когда из их жизни уходят поэты – глубоко – глубоко, чтобы проснуться затем ясными и спокойными, как после внезапной тяжелой болезни.
Когда в дверях заворочался ключ, жена быстрым шагом пошла в прихожую.
- Опять! Саша, ты же обещал! - сказала она скорбно, когда муж наконец справился с замком и вошел – с посеревшим лицом усталого гуляки.
- Лен, Лен, не начинай, сказал он, - приложив палец к губам.
- Ненавижу, ненавижу тебя! – сказала она и заплакала.
Он скинул кроссовки и пошел в спальню.
- И не смей ложиться в постель! – крикнула она – Я тебе постелила на диване в гостиной!.
Он покорно дошел до дивана и рухнул, моментально захрапев.
Она стянула с него штаны и, держа их двумя пальцами, своими тонкими музыкальными пальцами, понесла в стирку.
На кухне она заглянула в его дорогой кошелек:
- Вот черт, опять швырялся деньгами, - сказала она с отчаянием, и включила стиральную машину.