- Пожалуй, пора…
Над островом быстро темнело.
Милка прошлась по комнатам, скручивая зачищенные проводочки. Раза два несильно кольнуло сквозь порванную перчатку, но зато дом засиял, как елочное украшение или витрина магазина осветительных приборов в день распродажи. Хорошая привычка никогда не выкладывать из рюкзака полезные штучки, которые вроде бы и не нужны, но когда-нибудь... вот и пригодилось.
Она специально не стала выводить все контакты на единое реле, а сделала восемнадцать отдельных линий подключения. Так, на всякий пожарный. Мало ли. Сделала бы и больше, но провода кончились. И так пришлось обрезать всю двухкилометровую отводку от вдольдорожной линии, дальше двигаться уже просто времени не хватило
Отлично.
Только вот от дикой боли, приступами разламывающей голову на узкие продольные дольки, не помогали ни спазмалгон, ни анальгет, ни даже морфинол…
- Теперь - пусть попробуют сунуться! - сказала сквозь зубы.
Не для себя.
Но Вежливый молчал. Смотрел грустно.
Остров , наверное, ни разу не был так освещен. В бестеневом все заливающем свете он казался чужим. И наверняка был хорошо различим с пролетающих самолетов и спутников. На радость иностранным разведкам. И прекрасно. Сейчас не тот случай, когда темнота - друг молодежи.
Превратить линию защиты из репелентной в осветительную - ерунда, любой второклассник на коленке. Чем Милка гордилась, так это решением проблемы с независимым источником энергии. Да и вечная лень, помешавшая после Нового года утащить обратно в город гирлянды, тоже пришлась как нельзя кстати.
Вот только голова...
Милка легла прямо на пол рядом с закутавшимся в спальник Вежливым. Закрыла глаза — на минуточку.
Проснулась от звона разбитого стекла.
Резко села, оглядывая окна. Стекла целы, все три. Правда, оставалась еще вторая комната и веранда, но почему-то она была уверена, что и там все цело, а потому не стала даже проверять, только нахмурилась, пытаясь сообразить, что же еще в доме было изготовлено из стекла, причем бьющегося - ведь гирлянды не бьются.
Звук повторился.
И стало ясно - вертящийся прожектор на крыше. Второй и последний.
Вернее, не сам прожектор, тоже весь из себя безопасный, а его направляющее зеркало. Без которого превращался он в обыкновенную лампочку, даже не очень-то и сильную…
Самая уязвимая часть — наружная, Милка отлично это понимала, потому еще утром втащила внутрь всю проводку, да еще и продублировала ее столько раз, насколько проводов хватило. Энергия шла от самого надежного источника, расположенного прямо в доме.
Темпоризатора.
Вернее – от разницы температур между ним и тем, что находилось под полом. А темпоризатор - вот он, хорошо виден в приоткрытую дверь, сияет себе, раскаленный чуть ли не до бела. Попробуйте-ка такое погасить!..
Милка хмыкнула.
И заметила, что уже не щурится...
С тревогой взглянула на лампы. Моргнула, всматриваясь. Нахмурилась.
Нет, не показалось.
Они тускнели.
Медленно, но неумолимо. Питавшее их напряжение явно снижалось. Словно темпоризатор начал остывать…
Но нет же, вот он! И остывать совсем не собирается, такой же, раскаленный почти.
А напряжение падает… Как же так?
Милка посмотрела под ноги. Присела, потрогала ладонью пол, словно надеясь почувствовать сквозь толстые доски...
Вежливый шевельнулся, слегка меняя позу. Сказал негромко:
- Кортаны, они умеют… гасить свет.
Он не добавил: Я же тебя предупреждал. Он для этого был слишком вежливым.
- Черта с два!
Яростью свело пальцы. Скорее просто от нестерпимого желания делать хоть что-то, чем от явной необходимости, Милка втащила стол с темпоризатором обратно в занятую ими комнату. Огляделась. Снова вернулась взглядом к недостроенной модельке Эйфелевой башни. Погрызла нижнюю губу, щуря левый глаз.
- Слушай, Вежливый… Ты говорил - он пошел вразнос… А что можно сделать, чтобы этот разнос стал еще больше?
- Контрастная температура вблизи контрольного контура и пара десятков мелких замыканий на корпус… Облей его водой. Лучше - холодной.
У него странный голос, но ей некогда разбираться. Вода в ведре нагрелась до комнатной температуры. То есть, если и не обжигала руку, то была очень к этому близка. Милка взглянула на горящие уже вполнакала лампы, на тускнеющую сетку, прикинула. Паскудство!.. Ладно, все равно делать нечего…
Сетку над дверью она отодвинула колючим пальто, еще успела почувствовать запах паленой шерсти, и рванула под уклон, к болоту, еще на крыльце сообразив, что родник - слишком мелко. Поскользнувшись, упала, по локти уйдя в ледяную воду, зачерпнула ведром и бросилась обратно, почти физически ощущая давление на виски и затылок. Пальто, зашипев, выпустило очередную порцию вонючего пара, край решетки обжег локоть.
И - отражение в десятках фасеток…
- Да это же я, Вежливый! Ты чего?..
Его глаза теряли зеркальность, постепенно темнея. То ли спросил, то ли просто повторил:
- Т-ты…
Сходу вылив на темпоризатор воду, Милка сползла на пол - дышать в комнате стало нечем, хорошо еще, что есть мокрое пальто, под которое можно сунуть голову.
В комнате стало гораздо светлее. Лампы тлели сквозь туман смутными угольками, но начал светиться сам темпоризатор.
- Живем, Вежливый!
Но радости почему-то не было. Может быть, из-за боли, раскалывающей голову на куски.
***
Пламя ревело, и длинные алые языки уходили в ночное небо.
Дом горел.
Горели все четыре стены. Упавшей этажеркой пылала веранда. Саднили изодранные до крови и во многих местах обожженные руки.
И зверски болела голова…
Милка отодрала еще одну доску от наполовину разобранной внутренней стенки и швырнула в огонь. С трудом увернулась от метрового асбестпласта, лист ударил по голым ногам. Но не разбился, что было очень кстати - Вежливый не умещался под столом, он нигде и ни на чем не смог бы уместиться целиком, из-за чего вызывал у Милки почти родственные чувства, а за этой первой многокилограммовой ласточкой последуют и другие. И хвала богам, всем вместе взятым, что прежний владелец не присобачил тут настоящую крышу, а то бы этот костер вполне мог бы превратиться в погребальный…
Милка затоптала тлеющую половицу и вновь остервенело принялась за остатки стены, орудуя прикостерным шестом, как ломом. Оторвала длинную притолоку, повалила вертикальное опорное бревно. Тяжелое, дрянь такая, зато хватит надолго, бревно хорошее, так-так-так, сюда его, вдоль стены, за которой когда-то была веранда, а то тут что-то уже почти совсем все прогорело… Сверху - кучу мелочи, для быстроты… Опаньки, самое то! Так… Эту доску куда? Ага, вон туда…
Сверху сыпалась всякая горящая дрянь, и потому Милка натянула на голову пальто, уже местами прожженное. Самое неприятное началось, когда сверху закапала тающая смола. Но с этим тоже справилась, и даже обратила на пользу, вовремя отодрав уже мягкие, но еще не окончательно расплавившиеся куски изолята и покидав их в затухающий костер. Они хорошо горят. И, главное, долго.
К этому времени стенки практически не осталось. Так, пара балок да дверная рама.
Рама горела хорошо. Ярко. С бревнами труднее - уж больно долго они разгораются. Хотя, с другой стороны, рамы и прогорают быстро, а бревна - шалишь…
Милка огляделась.
Стена огня окружала ее со всех сторон. Вернее, сами стены были огнем, она подожгла их, когда поняла, что разбирать - слишком долго.
Только сверху - чернота.
А Милка как-то и не заметила, что крыши уже нет…
Впрочем, и огонь не такой уж сплошной. На месте бывшей второй комнаты истончается, образуя длинные черные дыры. Самую большую Милка задвинула диваном. Попыталась подтащить к другой сундук, но он развалился, и пришлось раскидать по кускам. Оттащила к Вежливому ворох старой одежды и одеяло, а стол забрала - крыши не было, значит и падать больше нечему, - и сунула в огонь целиком. Пытаться его разломать - себе дороже, на совесть сработан…
А огонь догорал…
Вместо стены пламени их теперь окружало два огненных кольца, вернее - квадрата. Одно - пошире и повыше - по нижнему остову бывшей сторожки, второе - по верхней навесной обводке, там горел заливший арматуру битум.
Стен больше не было…
Правда, был еще буфет. И табуретка… Впрочем - нет. Табуретки уже нет.
Осколки стаканов хрустнули под ногами, затрещало старое дерево и с гулом взвилось в темноту рыжее пламя.
Хорошее дерево. Сухое. Старое.
Его хватит минут на двадцать.
Наверное…
Можно отодрать пару половиц. Или даже не пару. Дом построен крепко, выдержит. И, наверное, минут через десять она так и сделает. Может быть - даже через пять. Может быть даже - прямо сейчас…
Как же болит голова!..
Половицы трещали, не поддаваясь, вогнать между ними шест очень непросто. Но ломать - не строить. Это и ежику, знаете ли…
А огонь догорал…
Прогорал битум - верхнее кольцо уже совсем не такое яркое и цельное, как еще полчаса назад. Прогорали и доски.
Теперь уже действительно - все…
Милка села на бетонный пол рядом с ворохом одежды, в которую Вежливый зарылся с головой. Огонь умирал. Голова раскалывалась так, словно верхнюю часть черепа сняли и надели другую, размера на четыре меньше, и теперь кости сдавливают со всех сторон, мешают думать, режут мысли на ма-а-аленькие дольки…
Она закрыла глаза.
Потом открыла.
Моргнула, не веря тому, что увидела. Раньше мешал близкий огонь, а сейчас, когда он прогорал, истаивая до полной прозрачности, сквозь сливающиеся черные дыры потихоньку проступали деревья, лес и сереющее небо.
Светлое небо.
Там, за опадающей полосой настенного огня, разгоралась другая, такая же яркая, но только дальше и выше, за зубчатой кромкой дальних сосен.
***
Глаз Милка не закрывала.
Просто провалилась в черноту. Проснулась от жары — послеполуденное солнце припекало не хуже южного.
- Доброе утро, Вежливый! - потянулась, прислушивась к ощущениям. Хмыкнула. - А у меня голова не болит. Совсем, представляешь?!
Он не улыбнулся в ответ. Смотрел сочувственно.
И сразу угасло солнечное очарование дня.
- Вежливый, какая же ты сволочь, а?! Почему не разбудил раньше?
- Зато теперь у тебя ничего не болит… А до города недалеко.
Она покачала головой:
- Часа три. Ну, два, если повезет. Да пока еще кого из наших найду… Нет, уже не успею…
- Может, и успеешь.
- Не ври мне, Вежливый. Даже не пытайся. Все равно не умеешь…
- Странный все-таки у вас язык.
- Какой уж есть. Пить хочешь? А я хочу.
Вода была ледяной, обожгла горло, заломила зубы.
- Тебя как зовут-то хоть?
- Сиеста.
- Смешно. - Она попробовала это имя на вкус, стараясь, чтобы не очень дрожали губы. Словно обычный обмен любезностями. - Знаешь, у нас так в одном языке называют послеполуденный отдых, дневной сон… Неплохо мы с тобой отдохнули...
- А тебя - как?
- Лю…Милка! - мотнула головой, в последний момент разозлившись сама на себя за попытку представится почти что официально, и поэтому скомкав собственное имя. Он то ли не заметил, то ли не обратил внимания. Повторил:
- Юм-мика-а…
Ю он произнес очень мягко. Скорее, похоже на немецкое U-умляут, смягченное, какое-то подчеркнуто не наше…
Поправлять она не стала.
Какая разница? Особенно - теперь…
- Летят… - сказал он негромко и почти удивленно.
Милка вскинула голову.
Серебристый диск наискосок вспорол темно-голубое небо, на секунду завис сбоку от острова и мягко спланировал прямо на топкий берег.
Вот и все.
И даже быстрее, чем думали…
- Они не приходят днем! - Вежливый дернулся, пытаясь сесть. Не смог, повалился обратно. Сиеста, поправила она себя. Не просто Вежливый, а Сиеста. У него есть имя.
- Значит, приходят… есть такая суперзащита для глаз - называется темные очки.
Голос звучал ровно. И прекрасно.
- Им нельзя очки, ты не понимаешь… Им глаза нужны… Глаза в глаза… Они не могут работать в очках!.. Или они придумали что-то другое, или…
Люк распахнулся и на мокрую траву вышли двое.
И Милку заколотила крупная дрожь.
И что-то полукрикнул-полупропел Сиеста - радостное, на своем. А один из спустившихся поднял волосы на затылке, приветствуя,, и они засияли с яркостью электросварки. Это было видно даже на солнце. А второй как-то просто и совсем по-человески махнул рукой…
- Юмика-а, это Кес! А вон тот - Тиоми, это наши, наши, понимаешь!.. - и еще что-то, опять по-своему.
Не те.
Вернее - как раз те самые, которые и надо. То же племя трехметровых и стрекозиноглазых лапочек. К тому же – знакомые…
А потом он сказал им про нее - не слишком плохое, потому что эта пара дружно перевела на нее свои фасетки и отсалютовала шевелюрами.
А потом, когда Сиесту уже засунули в диск, тот, кого назвали Кесом, обернулся на пороге и еще раз махнул рукой — тоже ей, персонально.
А потом диск серебристой молнией резанул по глазам.
А потом…
А все.
Действительно, все.
Даже до города не предложили подбросить…
***
Милка села на обгоревшие доски, сложила на коленях ноющие руки. Но не заплакала, хотя этого и хотелось. Очень.
Глупо.
Правда же, глупо злиться по таким пустякам. Живы - и ладно, остальное приложится. В самом деле - как ты себе это представляла? Летающая тарелочка над центром Красноярска среди белого дня, подбрасывающая тебя до подъезда общаги?..
Ага.
И-мен-но.
Вот видишь.
Самой смешно.
Сторожки вот только жаль…
Ввраги сожгли родную хату... А тут не враги даже — сама. Во имя великой победы над мерзкими инопланетными захватчиками. И так далее. И тому подобное.
Ага.
Какой кретин придумал, что после победы обязательно надо скакать от радости и в воздух что-то там бросать? Ни малейшего ведь желания ни то, что скакать - просто шевелиться. Что - победа ненастоящая? Фиг ли! Еще какая настоящая! Не будь Милки, эта сладкая парочка, что сегодня затылки светила, успела бы как раз к шапочному разбору. Нет, шалишь, свой вклад в звездные войны Милка внесла, и отобрать его никому не даст. Хотелось бы, конечно, медальку какую на память, или там часы с дарственной… Говорят, когда-то вручали именное оружие… карманный бластер с гравировкой от ихнего президента – или кто там у них. Юрок бы от зависти умер. Вот ведь черт – не спросила даже, есть ли у них президент…
Впрочем, мы - люди не гордые. Нам и осознания собственного вклада вполне достаточно…
Только вот почему-то плакать хочется.
Смешно.
Неужели всего лишь из-за того, что до города не подбросили?..
Или все дело в том, что за эти два дня как-то уже привыкла считать этого устроителя межпланетных катастроф своей персональной собственностью, и уже даже планы кое-какие подсознательно строила, прикидывала, как ребята отреагируют, ежели в город его привести и кое с кем познакомить… А тут появились взрослые дяди - и отобрали любимую игрушку?..
Смешно.
Тихий писк заставил ее опустить голову. На ее колени, царапая кожу коготками, забралась перемазанная сажей Крыска. Надо же! Не сбежала. Стоит, трясется, разевает елкую пасть в почти беззвучном шипении — голос, похоже, сорвала.
Милка погладила черную мордочку, встала, пристроив Крыску на груди под ветровкой. И быстро, не оглядываясь, зашагала к городу…
***
"Фабрика Эндивидуальных Яранг".
Утром надпись была другая. Как там бишь?.. Ах, да… "Фрикативная Эрозия Янь".
Милка стерла надпись рукавом. Ритуал. Одни пишут - другие стирают. Всем весело. Утром она не стала стирать, дав Аське повозмущаться. Сейчас вот - стерла.
Ну и что?
Все как всегда…
У телескопа сидел Сашка. Чак и Залька в углу возились с чем-то новеньким, выворотив прямо на пол электронные кишки и пытаясь наживую подсоединить к ним какую-то каракатицеобразную штуковину. Вернее, пыталась Залька, а Чак при ней выполнял роль приспособления для подавания нужного паяльника и нажимания на рубильник. И вид имел весьма несчастный. Увидел Милку, обрадовался, махнул рукой.
- Прифет! Я тут такое поймал!.. Феликолепный катр! Бутешь клятеть? Фот сейчас, Сал-ля на польшой экран переконит...
- Неужели цифровик?
- Нет, конешно, ты што?! - Чак оскорблённо мигнул белесыми ресницами. Как в ЮАР умудрился родится такой вот белокожий голубоглазый блондин со всеми повадками горячего финского парня - оставалось для всех тайной. Склонные к мистике воздевали пальцы в небо и говорили о карме, увлекающиеся модным материализмом твердили о генетике и рецессивных мутациях. Впрочем, у весьма небедного папочки Чака наверняка существовало на сей счет свое особое мнение, которое он отнюдь не спешил афишировать, но и скрывать особо не считал необходимым. Не зря же получал Чак все три посвященных учебе года из дома нехилую дотацию, удваивавшуюся во время каникул с условием, что проведет он эти самые каникулы где угодно, кроме родной Южной Африки.
А вот то, что электронную фотографию Чак презирал глубоко, искренне и со всем тем пылом, на какой был способен в силу темперамента - это не было тайной ни для кого.
- Распечатай и мне. Что поймал-то хоть?
Впрочем, можно было бы и не спрашивать. Чак не интересовался ни солнечными пятнами, ни изменениями в короне, ни туманностями, ни даже редкими ракурсами колец Сатурна.
Чак ловил тарелочки.
- Такая тарелошка!.. Просто конфетка!.. Ты пы только фитела!..
Одни тарелочки. И исключительно тарелочки.
Независимо от их внешнего вида и вероятной принадлежности.
Однажды он чуть было не влип по крупному, когда опубликовал несколько своих фотографий в "Энтерпрайзисе", и за ним прямо на лекции явилась компания очень злых дядей в форме, опознавших на этих снимках - очень, кстати, профессионально выполненных снимках, каждая деталька видна отчетливо, чуть ли не каждую гаечку пощупать можно! - одну из своих новейших и суперсекретных разработок.
Ох, и славный же был тогда скандальчик… Злые дяди погромили и размагнитили все, что могли - чисто из вредности. Хорошо еще, что Залька всегда делала две-три запасные базы, куда и копировала все подряд - тоже просто так. Из вредности.
Все как всегда…
- Как выглядит-то хоть?
- Классика! Я таше не поферил пыло…
- Где поймал-то хоть?
Смешно.
Окажись он тогда на острове - был бы счастлив. Как же! Целых две тарелочки, снимай-не хочу!..
- Путешь смеяться - у нас! Ф тфух шаках, у моста, претстафляешь?
Вот так, значит.
У моста.
Не центр, конечно, но место довольно оживленное. Что на это скажешь, а, Вежливый? Некоторые из ваших, похоже, не боятся подбрасывать своих подружек почти что до самого крыльца. Впрочем, чего уж там… Подружку-то и ты бы наверняка подбросил. Ты же у нас – Вежливый.
Но рисковать ради случайной знакомой?..
- Секотня тоше путу лофить…
- Не заводись. Два снаряда в одну воронку…
- Четыре. Секотня путет пятый.
- Что?..
Чак посмотрел озадаченно. Посчитал про себя, удостоверился.
- Ну та, пятый. Перфый рас еще в июле пыло…
В июле.
Больше месяца назад.
- И ты никому ничего не сказал?
- Я ше не снал токта, што это пофторится. И потом не пыл уферен… Я и секотня не ошень уферен…
Шиза.
Полная.
Впрочем, это же Чак.
- А почему ты думаешь, что именно сегодня?
Чак подумал. Нахмурил белесые бровки, что-то подсчитывая. Кивнул сам себе.
- Так феть секотня ше пятница!
Пятница. Ну да.
Раз сегодня пятница - это же совсем другое дело!..
И, главное - обижаться на него невозможно. Это же Чак. На него не обижаются, не пытаются что-либо объяснить. Просто принимают, как данность. Даже очень злые дяди в форме это в конце концов поняли, хотя и потребовалось им куда больше времени.
- Составить, что ли, тебе компанию…
Не то, чтобы очень хотелось торчать до глубокой ночи на мосту в обществе белобрысого африканера и его ненаглядной и обожаемой зеркальной камеры прошлого века, но возвращаться слишком рано в гудящую по случаю благополучного получения стипендии общагу хотелось еще менее. Чак просиял было, но потом погас, напомнил виновато:
- Секотня ше пофторяют "Старлайн"…
И это решило дело.
Смотреть, как мужественный инопланетный красавчик мужественно мочит нехороших мальчиков, а потом мужественно покидает свою приземленную подругу, оставляя ей на память о межпланетной дружбе и расовой совместимости хорошенького такого карапузика?..
Была халва!..
- Какой может быть "Старлайн", когда у нас под самым носом тарелки шастают?! Шпаги наголо! К бою готовсь! Даешь облаву на инопланетных монстров! Кстати, о монстрах - ты там кроме самих тарелочек случаем ничего не шлепнул? Ну, там всякие маленькие зелененькие человечки, жукоглазые гуманоиды…
Чак подумал. Покачал головой.
- Ну и ладно. Хватит с нас и тарелочки. Давай, собирай свою аппаратуру.
- Так феть рано ше!
- Чак, эта твоя тарелочка тебе что, указала точное время?
- Нет, но…
- Ну так и не пудри мозги. Залька, пни его для придачи ускорения, а то до утра не проснется. Паяльник тебе и Сашка подержит, если что, а нас труба зовет… Чак, это твоя сумка? Вот и славненько, вот и чудненько… Всем пока! Чак, скажи всем "Пока"!
- Фсем пока…
залька смотрела задумчиво, даже от паяльника оторвалас - Странная ты какая-то последнее время.нчего рассказать не хочешь?
За дверь Милка буквально выпрыгнула.
Чак запутался было в рукавах куртки, а потом попытался надеть рюкзак незастегнутым клапаном вниз, но Милка была настороже, и эту его попытку усеять лестницу множеством внутрирюкзачных шмоточек пресекла в зародыше.
Чак сказал спасибо, принял перевернутый в надлежащее положение рюкзак, запустил в него руку по локоть и радостно вывернул содержимое прямо на ступеньки. После чего сказал: "Ой…"
Чак это Чак.
Милка села на ступеньку. Смотрела, как Чак сгребает обратно в рюкзак какие-то коробочки, баночки, кассеты, ручки, бумажки, календарики и прочую, совсем уже неопознаваемую и изрядно потертую дрянь. Помогать ему бесполезно - начнет смущаться и торопиться, и опять все уронит, проверено. Пусть лучше сам…
- Фот! Я ше помню, што они кте-то… смотри, я тепе покасать хотел…
Это были пробники - не больше кредитной карточки, черно-белые, неоформленные. Как всегда - отменного качества. Чак даже пробники делал так, что их в любой редакции брали без звука. Толстенькая такая стопочка - успел нащелкать, однако, шустрый мальчик.
Они напоминали игральные карты. Милка перетасовала стопку. Потом — еще раз, уже медленнее.
Царапнула ногтем глянец.
- Прафта, хорошенький?
Хорошенький.
Ага.
Конечно.
И, что характерно, очень узнаваемый…
***
- Перфый рас я слутшайно уфиттел. Не снал ешще. Хорошо, што я пес аппарата не выхошу, прифышка такая, тафно уше. Фот и снял. Она только токта и фисела, минут тесять. Поялся, што не фыйтет, так фолнофался. Фот эта фотка, фитишь? На сатнем плане – рекламный щит, еко потом упрали. Я каштый тень потом прихотил, ф расное фремя. На фсякий слутшай. Осопо не натеялся, но фсе-таки штал. И тоштался! Ф пятнитсу, снофа, ф то ше фремя, минута ф минуту. Фот эти, фитишь? Стесь уше нет рекламноко шщита, еко ф срету упрали… а фот эти – ешще тшерес нетелю. Токта я потумал, што, наферное, она только по пятнитсам прилетает, и перестал тешурить в трукие тни. А это – на прошлой нетеле, фитишь, листья отшень темные, потшти тшерные? Это потому, што они уше красные! На пленке так фсекта полутшается, отшень красифо, прафта?..
Они сидели под самым мостом, на тяговой балке у одной из опор. В месте своего крепления балка шла почти горизонтально, и Милка уже давно облюбовала это местечко. Во всяком случае, две крашеные зеленой масляной краской широкие доски были сюда притащены и аккуратно уложены поверх железобетонной и не очень-то полезной для долгого сидения балки именно ею. Как и несколько обтянутых упаковочным пенопропиленом кирпичей, из которых получились отличные подлокотники.
Балка была компромиссом.
Чак утверждал, что тарелка всегда возникала в одном и том же месте, словно выныривая из-под моста, над самой водой. Последний раз он пытался проследить ее с другой стороны, до того, как она окажется под мостом, тем более, что время появления каждый раз совпадало. Он поставил камеру на автоматический режим съемки – по одному кадру каждые две секунды.
И получил около трехсот отличных снимков сосен на противоположном берегу Енисея. Что самое обидное – даже слегка прозевал – тарелка, как ни в чем не бывало, снова вынырнула с другой стороны моста и полетела себе вниз по течению. Он и заснять-то успел только потому, что в этот раз двигалась она очень медленно.
Исчезала тарелка тоже всегда в одном и том же месте – метрах в пятистах от моста. когда-то была стройплощадка, до сих пор напоминающая о своем существовании грудами строительного мусора и штабелем железобетонных плит. Милка настаивала на том, чтобы обосноваться на плитах. Более осторожный Чак вообще не собирался покидать моста.
Сошлись на золотой середине.
И вот теперь сидели на балке. Давно сидели – осторожный Чак не любил опаздывать и всегда приходил заранее.
Время от времени по мосту проносились машины. В сторону пригорода - раз в пять-шесть чаще. Оно и понятно – вечер пятницы, и заморозков на выходные вроде как не обещано, вот люди и стараются урвать последние теплые денечки. Километрах в двадцати по трассе есть неплохая турбаза и развлекательный центр. Озера, опять же. Легковушки лишь шелестели. Иногда проезжали тяжелые многотонники, гудя мотором на низких частотах, и тогда опоры моста отзывались вибрирацией – если прижаться спиной, мелкая дрожь пройдет по всему позвоночнику, до самых кончиков пальцев, словно от низкочастотного электрического разряда.
Милка любила это местоза тишину и отстраненность, приглушенные звуки пролетающих над головой машин и странное состояние отгороженности. Ей повезло – она обнаружила его чуть ли не на следующий день после того, как вернулась тогда в общежитие, обожженная и выжатая до звенящей прокаленной сухости. Она бы наверняка сорвалась тогда, если бы пришла сразу в общагу, и натворила какой-нибудь фигни. Человек делает массу глупостей, если некуда ему сбежать.
Но ей – повезло…
- Скоро уше. Фосемь минут осталось. Ты потершишь фспышку? Я хотшу ее саснять в покофом осфешщении…
Забавно, но она настолько привыкла быть здесь одна, что даже Чак слегка раздражал – просто так, одним своим присутствием.
Она взяла маленькую коробочку вспышки, оттянула ее влево, как он просил – на всю длину проводов. Чак был старомоден даже в этом, и предпочитал пользоваться именно проводными соединениями. Провод-то всегометра полтора, но даже такой разнос дает вполне отчетливую боковую тень. Что ж, дело его, кому как удобнее. Помнится, на мастер-классе по фото-делу одна дамочка демонстрировала снимки, сделанные при помощи спичечного коробка. И неплохие, между прочим, снимки. Так что Чак с его отрицанием цифровых и тсионовых камер еще вполне себе ничего…
- Ну, фот… - сказал Чак тихо и очень удовлетворенно.
И нажал кнопку.
Милка обернулась одновременно с этими словами, поняв, что смотрела не туда и проворонила… левую руку она при этом по-прежнему держала на отлете, оттягивая черную коробочку как можно дальше, и поэтому вспышка не ослепила, брызнув нереальной яркостью откуда-то чуть ли не из-за спины. Только при этой вспышке стало понятно, как же под мостом темно. А сейчас с беспощадной стерильностью операционной высветились все неровности сварочных швов на растяжках, каждая пожелтевшая травинка на склоне и каждый сантиметр идеально гладкой поверхности пролетающего мимо золотистого диска…
Золотистого.
Он был невероятно близко – метра четыре, ну пять, отсилы. И – немножко выше той балки, на которой они с Чаком сидели. Он пролетел уже, неторопливо удаляясь – Чак, похоже, тоже слегка стормозил и снимал уже в спину. Пленка у него черно-белая, как всегда. И на ней этот диск тоже будет выглядеть серебристым, хотя на самом деле…
Она сшибла Чака с балки назад и вниз – одним движением, еще до того, как диск затормозил. Иногда очень удобно иметь длинные сильные руки. Схватив его, все еще ничего не понимающего и обеими руками вцепившегося в свою драгоценную камеру, за шиворот, потащила дальше, но не по прямой, а налево, вверх по склону, туда, где горизонтальная бетонная плита набережной перед опорой создавала нечто вроде карнизика.
Она действовала на автомате, не думая, с точно таким же автоматизмом пригибаясь и успев краем глаза отметить, что диск сначала замер на месте, а потом стремительно рванулся назад. Неприятный зеленоватый свет залил осветил поверхность реки, заметались неверные красно-черные тени. Луч прицельно прошелся по балке, на которой они с Чаком только что сидели. Задержался на пару секунд, мазнул по склону. Но к этому времени Милке уже удалось запихнуть Чака в узкую щель под набережной и влезть туда самой, луч скользнул поверху, не задев, только обдал острым запахом озона и легким электростатическим покалыванием, от которого заискрились и встали дыбом волосы.
- Ты это сатшем? – спросил Чак с легким недоумением.
Он не был ни испуган, ни возмущен – так, удивлен немножечко. Да и то – самую малость. Интересно, а что такое должно произойти, чтобы он всерьез возмутился или испугался? На всякий случай Милка зажала ему рот свободной от фотовспышки рукой – она не была уверена, что на борту золотистого диска не имеется должного количества каких-нибудь сверхчутких акустических сенсоров.
Золотистого диска.
В этом-то все и дело, черт бы побрал Чака со всей его любовью к черно-белым фотографиям, на которых невозможно увидеть именно такого маленького, но очень важного нюансика. Похоже, Вежливый был не слишком-то прав, свои любители примитива есть и среди коллекционеров ментальных скальпов…
Милка осторожно выглянула из-под плиты.
Диск неподвижно висел под мостом и словно бы озирался, поводя вокруг себя узким зеленоватым лучом. Он больше не выглядел угрожающе – скорее, несколько неуверенно, хаотичные движения луча эту неуверенность только подчеркивали. Интересно, луч этот просто прожектор – или оружие? Судя по реакции кожи и волос Милка была склонна отдать предпочтение второму варианту. Оружие. Но вряд ли – смертельное, трупы им неинтересны, стало быть – парализующее. Но в данном случае это вряд ли может внушить оптимизм, проверять действие луча на себе не хотелось совершенно.
Зеленый луч ушел вверх, скользнул по внутреннему своду моста и погас. Диск слегка качнулся, повисел еще пару секунд, и вдруг по широкой наклонной дуге скользнул вперед и вниз, к самому краю воды. Прямо к развалинам бывшей стройки. Свет фонарей с моста туда не дотягивался, тень казалась вязкой и густой. Диск нырнул в нее, как ныряет брошенная на удачу золотая монетка в черно-красную воду торфяного озера. Исчез.
- Отин катр. Фсеко отин… - сказал Чак грустно. – Сатшем ты меня столкнула?
Милка не ответила.
Прищурившись, она до рези в глазах вглядывалась в темноту. Показалось или нет?..
Нет, не показалось!
За кучей строительного мусора опять возникло смутное зеленоватое свечение. Узкий зеленый луч скользнул по ближнему склону. Погас. Через пару секунд возник снова, качнулся слева направо – но уже по противоположному берегу. Снова погас. Но черный невысокий холм из битого кирпича и ломаной арматуры было по-прежнему очень хорошо видно на фоне смутного зеленоватого свечения.
Вот оно, значит, как.
Сели, голубчики.
Столько, понимаешь, времени шастали себе мимо по своим, понимаешь, суперважным делам вселенского, понимаешь, масштаба, а сегодня – на тебе! Взяли и вот так просто сели. В двух, понимаешь, шагах. Да еще и иллюминацию включили – а то вдруг, понимаешь, не заметят их.
Странное, однако, совпадение вытанцовывается.
И это не говоря уже о том, что на всей огромной Земле не смогли эти мелкие ушастики отыскать себе другого моста для прогулок.Что-то как-то последнее время слабо верится в подобные совпадения. Может быть, все гораздо проще, и дело вовсе не в извращенных любителях примитивных земных мозгов, а в тривиальном и недвусмысленном чувстве мести? Если чувство это, конечно, знакомо красноглазеньким ушастым гномикам. Ладно, не мести. Совершенно рациональная подчитска случайных свидетелей – тебе что, это больше нравится?
В прошлый раз ей помогла безумная ярость и то, что уже наступало утро. Сейчас ярости не было, да и до утра – слишком долго, осень, ночи длинные. Не переть же на этих наверняка до зубов вооруженных тварей с Чаковской камерой наперевес…
Впрочем... у вспышки отдельный аккумулятор.
Милкины губы растянулись в нехорошей улыбке.
- Сиди здесь! – прошипела она Чаку, одним движением оборвала тянущиеся к его камере провода и выметнулась из-под плиты. Чак только слабо вякнул вслед, но она уже скользила вниз по склону, пригибаясь чуть ли не к самой земле и стараясь двигаться как можно тише. У воды шла нижняя набережная, поуже верхней, и Милка перешла на бег – здесь от глаз пассажиров золотистого диска ее надежно отгораживал холм строительного мусора.
Она не поперла по прямой – была халва лоб в лоб геройствовать?! Нет, мы не совсем уж лохи, кое-какие боевички посмотреть успели. И потому, сунув вспышку в нагрудный карман, а оборванные проводки развея в стороны и на всякий случай намотав на разные лямки рюкзачка, Милка полезла вверх по склону, слегка при этом забирая в сторону бывшей стройки. Именно полезла – тут берег был намного круче, передвигаться приходилось практически на четвереньках, активно помогая себе руками. На последнем этапе пришлось быть особенно осторожной – мало того, что травы здесь почти не росло, на одном участке ей вообще пришлось ползти, так еще и зеленый луч то и дело скользил беззвучно, казалось, над самой головой, заставляя замирать на месте и вжиматься лицом в сухие прошлогодние иглы. Пять минут подобного передвижения довели Милку до такой степени раздражения, что не понадобилось даже лишний раз напоминать себе, из-за кого пришлось ей спалить такую миленькую и уютненькую дачку на болоте. Злости и без того хватило бы на десяток подобных дисков.
Дождавшись, когда луч в очередной раз погаснет, Милка осторожно высунулась из-за невысокого кустика. Темень была отнюдь не такой непроглядной, как казалось издали. Диск виден вполне отчетливо. Стоит себе, слегка отсвечивает глянцевыми боками, чернеет провалом люка, приглащающе мерцая ртутными бликами ступенек опущенного трапа.
Ню-ню.
Похоже, нас держат за совсем уж... примитивных.
Не только, понимаешь, сели под самым боком и прожектор на крыше врубили для привлечения внимания, так еще и трап подали. Обидно даже. Толлько бордовой ковровой дорожки не хватает. Или огромного куска сыра – для окончательной схожести с мышеловкой.
Мышка, значит, да?
Маленькая, серенькая, безобидненькая такая…
Ню-ню…
Милка села на холодную землю, привалившись спиной к почти вертикальному в этом месте склону. Достала из кармана вспышку, зажала ее в зубах. Размотала провода с рюкзачных лямок, развела их пошире и примотала к большому и среднему пальцам левой руки – подальше друг от друга, чтобы не замкнуло ненароком в самый неподходящий момент.
Но сначала – прожектор…
Милка прицельно прищурилась, стащила кожаный рюкзачок, на ощупь вытянув из бокового кармана рогатку…
Когда он взорвался, причем – всего лишь от второй ириски - Милка даже почти и не удивилась. Инопланетная супер-техника, ха! Саморвущиеся сиестинские брючки вспомнились тоже очень кстати. Потом вспомнились. Уже внизу, под самым золотистым боком оказавшегося не очень-то и крупным диска, куда скатилась, надеясь, что от ярко-зеленой последней в жизни прожектора вспышки на некоторое время ослепла не только она сама, но и внутридисковые пассажиры. Проморгалась, разгоняя прыгающие перед глазами красные и желтые круги и стараясь дышать бесшумно. Осторожно выпрямилась в полный рост.
В такой близи от диска прятаться было глупо. Наверняка у них имеются детекторы движения, или какие другие сенсоры, работающие не на оптических принципах и ничуть не пострадавшие. Надежда только на то, что существа, так гостеприимно расстелившие перед ней ртутно поблескивающий трап, вряд ли откажут себе в удовольствии подождать, пока добыча по этому самому трапу поднимется. Сама. Радостная такая и беззащитная мышка – действительно, когда ставишь мышеловку, ты ведь совсем не ожидаешь, что попавшийся в нее зверек окажется вооружен!
Пока что никакого ментального воздействия Милка не ощущала. Но уровень злости на всякий случай продолжала поддерживать на должной степени накала, хотя это уже и начало слегка утомлять. Ничего, недолго еще. Пистолет - не пистолет, а нечто вроде шоковой гранаты мы этим недороенным хантерам очень даже таки…
Милка нехорошо улыбнулась – настолько, насколько позволяла зажатая в зубах вспышка, и, уже не скрываясь, поднялась по любезно предложенному трапу. Диск не был похож на тарелку – такую, какими их обычно рисуют, больше напоминая слегка скругленную таблетку. Люк располагался в вертикальной части обода, и был не очень высоким – Милке, во всяком случае, пришлось слегка пригнуться. Это было на руку – позволило вполне естественно немного замешкаться на входе и, словно бы просто для опоры, схватиться обеими руками за края люка.
Милка не стала врываться с воплями – она вообще не делала никаких резких движений. Просто зажмурилась и свела два пальца левой руки, средний и большой. Раз, и еще раз, и еще, и еще – сколько получится, стремительно поворачивая голову влево, вправо, прямо, вверх и снова влево, стараясь успеть как можно больше раз окатить все внутреннее помещение диска ослепительно белым сиянием поставленной на максимум фотовспышки. Хорошо, что аккумуляторы у Чака свежие, только что заряженные. Хорошо, что он пользуется именно аккумуляторами – батарейки не смогли бы работать в таком непрерывном режиме, им каждый раз несколько секунд для накопления мощности необходимо. Хорошо, что Чак пользуется старыми механическими камерами, а не модной ныне био-стионикой, той вообще не нужно дополнительное освещение…
Когда при очередном смыкании пальцев вспышка не сработала, Милка нырнула внутрь люка, прижалась к боковой стенке и рискнула слегка приоткрыть глаза. Вообще-то, куда безопаснее было бы выпрыгнуть наружу и попытаться прикинуться шлангом – ну, или каким другим строительным мусором, благо его тут много валяется. И поначалу Милка именно так и предполагала поступить. Если, конечно, удастся ей в достаточно целом для выпрыгивания виде пережить свою наглую выходку.
Но…
Она замкнула контакты не менее двадцати, а то и тридцати раз, буквально изрешетив всю внутренность диска пулеметными очередями ослепительных вспышек. А в нее за все это время никто не то что не выстрелил – старым тапком не швырнул. Странно как-то это получается… Померли они там все, что ли? Или, как в том анекдоте – нету тут никого? Может, он вообще автоматический, потерявшийся, может быть?
А почему бы и нет? Какова их техника – мы уже имели возможность убедиться, такая просто не может не ломаться! Вот и у диска этого замкнуло что-то не вовремя – и улетел он, хозяев где-то бросив. Потому и шлялся все время по одной и той же траектории и в одно и то же время, программа такая заложена, вот он ее по-прежнему и выполнял, как заведенный. А Чак своей вспышкой другую какую-то программу замкнул, вот диск и приземлился, и даже трап спустил. А теперь стоит, ждет, пока его заново запрограммируют…
Не успела она как следует обдумать все вытекающие из подобного обстоятельства радужные перспективы, как где-то впереди раздался легкий шорох и что-то слабо засветилось.
Милка не видела, какого цвета кнопочка сбоку у вспышки — трудно увидеть то, что находится у тебя во рту. Но со времени последнего разряда прошло не меньше десяти секунд, мощность уже должна был накопиться, пусть даже и не в полном объеме. И потому Милка снова сомкнула пальцы – но на этот раз глаза закрывать не стала.
Вспышка вышла не очень яркой – все-таки аккумуляторы уже порядочно разрядились. Но вполне достаточной для того, чтобы во всех подробностях осветить небольшое помещение с кучей непонятных приборов и двумя странной формы креслами. Одно из кресел было пустым, а вот второе…
Милка на какую-то долю секунды даже задохнулась.
- Мне уже можно открыть глаза? – с надеждой спросил Сиеста. – Или ты будешь… еще?
Он сидел в кресле, покорно зажмурившись, и даже не пытался больше пошевелиться. Но, очевидно, какое-то освещение он все-таки успел включить – в диске постепенно становилось все светлее и светлее, и уже вполне различалось легкое подрагивание уголков его рта при общей абсолютной бесстрастности зажмуренной физиономии.
Ну да.
Конечно.
Это все, наверное, очень забавно выглядит, ежели смотреть со стороны. Особенно неподражаема зажатая в зубах черная коробочка вспышки с торчащими из нее проводами…
Милка выплюнула вспышку и начала ругаться.
И ругалась она долго…
НЕРАВНЫЙ БРАК С ДОВЕСКОМ
Маленькие девочки очень чувствительны - они хорошо чувствуют слова, которыми можно ударить побольнее. И обладают при этом энергией и дотошностью голодного дятла…
- МОЯ МАМА, по крайней мере, умеет готовить.
Содержимое своей тарелки Реолла рассматривала свыражением ресторанного критика, углядевшего не до должной кондиции протухшее деликатесное яичко или лягушачью лапку сомнительной родословной.
(А нам до фени, а мы спокойны… Спокойны мы… как танке. Совершенно и абсолютно… Главное - правильно дышать… Глубоко чтобы. И – медленно. На раз-два – вдох, на раз-два-три-четыре – выдох)
И смотрит при этом нагло, прямо в глаза...
Дрянь малолетняя.
Главное - возразить трудно. Каким должен быть настоящий иттиевый творзь - Милка представление имела расплывчатое. Сиеста, правда, хвалил, но на то он ведь и Вежливый.
Милка разбила на зашипевшую сковородку третье яйцо, а заодно и перевернула начавший было подгорать кусок булки. Аппетит пропал напрочь, но позавтракать стало уже делом принципа.
Белок запузырился, теряя прозрачность, и Милка сняла сковородку с темпоризатора, поскольку пережаренных глазуний не уважала еще со времен скаутских лагерей. Выудила из ящика еще одну вилку и пододвинула табуретку.
Но сесть не успела.
- МОЯ МАМА всегда накормит гостя прежде, чем самой лопать...
Милка закрыла глаза.
На раз-два - вдох, на раз-два-три-четыре - выдох... Тут главное что? Главное - дышать правильно... Дети - цветы жизни. Вот и нюхай теперь... как учили. На раз-два - вдох, на четыре - выдох...
А перед тем, как ответить - обязательно посчитать.
До двадцати.
Как минимум…
- Я. Два. Часа. Готовила. Вашу. Синтетическую. Гребанную. Дрянь. Тебе. Специально. По рецепту. Может - невкусно. Но - съедобно.
- Это - несъедобно! МОЯ МАМА не дала бы такое даже бродячему тринидасту! Бедный папка...
Танк - это такая коробочка. С уютненьким сиденьицем внутри. С узенькими смотровыми щелочками. Со стеночками из полуметровой брони. Им не страшно ничего, этим стеночкам. Даже прямое попадание. -Тем более - всякие там маленькие девочки...
Даже самые крупные из маленьких девочек...
- Не отравишься. Проголодаешься - слопаешь.
- МОЯ МАМА никогда не стала бы морить ребенка голодом, лопая при этом что-то вкусное!
Милка удивилась.
Настолько, что на какую-то долю секунды даже забыла про танк. Сглотнула вставший поперек горла кусок жаренной булки, ткнула вилкой в содержимое сковородки.
- Ты хочешь... вот это?..
- Конечно, хочу. Раз уж выборв нет...
Она - ребенок. Слишком странный, непривычно крупный, до омерзения умненький и очень вредный, но все-таки – ребенок.
Пожалуйста, не забывай об этом.
Особенно, если начинаешь вдруг вспоминать, что у всякого приличного танка кроме уютненького сиденьица и бронированных стеночек обязательно имеется еще и...
- Животик заболит.
- МОЯ МАМА никогда не высказывает высосанных из пальца теорий с таким видом, словно это истина в последней инстанции.
ПУШКА!!!
Вот что есть у танка помимо стеночек и брони. Пушка и два пулемета.
Изо всех стволов и со всей дури по этой вот наглой малолетней морде...
Стоп!
Стоп-стоп-стоп…
Танк - это нельзя было, это изначально проигрышный вариант, деструктивная позиция, любой недоучившийся студент психфака тебе сразу... Надо было - просто домик... Хороший такой домик... С толстыми прочными стенами. И чтобы без окон. Совсем... этакое бомбоубежище на случай атомной войны или тотального нашествия маленьких девочек. А нам не страшен серый волк... Главное - прочный домик... И - дышать...
Это тоже - главное...
А еще главнее - не думать, что скажет Еста, когда узнает...
Лексикончик-то у ребенка твой, Милка... стыдно-то как…
- Лопай.
Пододвинула сковородку Реолле. Отломила от булки вторую горбушку, куснула.
- МОЯ МАМА никогда не ест руками...
Милка закашлялась. Прожевала булку. Сосчитала до десяти. Подышала немного. Еще раз сосчитала до десяти.
Но все равно не удержалась.
- Ты хоть знаешь, что ты сейчас ешь? Дохлых птичьих зародышей! Что так смотришь?! Да-да, именно - ДОХЛЫХ ПТИЧЬИХ ЗАРОДЫШЕЙ!!! И кучу канцерогенов от испорченного температурной обработкой животного жира!
Демонстративно зеркальные фасетки в невероятно крупных почти вертикальных глазах выстраиваются укоризненными тройными зигзагами. Поджатые губки. Физиономия неодобрительной невозмутимости.
- МОЯ МАМА никогда не говорит гадостей за обедом...
Впору взвыть.
И это - рафинированный ребенок, девочка-пай, папина дочка...
Когда Еста узнал, что консервы когда-то бегали, а булки имели обыкновение расти и даже чем-то там шелестеть - он в себя неделю приходил. Он и сейчас предпочитает питаться у себя, хотя от Милкиного творзя никогда не отказывался.
А эта...
Ну хоть бы блеванула для порядка!
И ведь ест - вот что совсем уж ни в какие ворота!.. Милка присмотрелась внимательнее, пытаясь обнаружить подвох, но так ничего подозрительного не заметила. На самом деле ест. Отщипывает чем-то вроде пинцета попеременно то булочную мякоть, то яичный белок, обнюхивает скептически, жует, глотает. Нет, на самом деле глотает, хоть бы тебя понос прошиб от инопланетной органики, зараза малолетняя. И чем ей творзь не понравился? Еста говорил, что он у Милки как раз-таки очень неплох...
- МОЯ МАМА не заглядывает гостю в рот и не следит за каждым проглоченным куском...
Милка скрипнула зубами.
Закрыла глаза.
Подумала с тоской, что умрет молодой. Буквально на днях. Если не от инсульта, то от гипервентиляции легких.
Впрочем, от чего именно – не так уж и важно. Важнее то, что выжить в присутствии этого вот чудо-ребенка ей не удастся наверняка. Знала бы Алка и прочие однокурсницы, что так завистливо ахали какую-то неделю назад: «Ах, Люсенька! Как же тебе повезло! Настоящий ньюриец! И при том – чистокровный скиу-3! Да они же из посольства носу не кажут! Где ты с ним познакомилась? А у него есть брат? Или друг? Ты спроси-спроси, тебе что – трудно, что ли?!»
И только Тетя Катя, гардеробщица с первого корпуса, смотрела жалостливо и все качала седенькой головой:
- Ох, девонька, намаешься… неравный брак, да еще с довеском…
Милка не прислушивалась к бормотанию вечно всем недовольной старушки. Тем более, что подруги просто сгорали от радостной зависти, и как можно быстрее найти среди знакомых Сиесты несколько падких на экзотику особей мужского полу требовали на той самой чрезмерной грани шутки, когда понимаешь, что шутка эта – всерьез. Они были уверены, что Милка обязательно уедет с ним – туда. В то самое загадочное и сладко манящее туда, куда землян пока что пускают с диким скрипом, слышным на всю галактику.
Им даже в голову не могло придти, что ньюриец, пусть даже пока что всего лишь си-, захочет остаться - здесь. Навсегда. И даже дочь с собой привезет.
Дочь.
Солидный такой довесочек. Килограммов на девяносто – если со скафандром считать…
***
- Еста, ты, главное, не скандаль. Сам виноват... Кто тебя просил дарить ей настоящий браслет?! Провел бы церемонию по их дикарским правилам, подписал бы, что надо, через костер попрыгал, медкартами обменялся... И все довольны! Твоя мартышка до небес бы скакала, и у Первой Хорды – никаких претензий...
Теоска, дежурившая на Третьей Хорде, заволновалась и сделала навстречу несколько коротких шажков, улыбаясь заискивающе - Кес пользовался среди ясноглазых популярностью. Он заметил, усмехнулся, но почти сразу же погасил засветившийся было затылок. Потом глубоко засунул в карманы форменного комба огромные кулаки и покачал головой:
- Нет, малышка! Не сегодня. Месячную норму я уже перевыполнил раза в три, а на Астероид, сама понимаешь, не тянет.
Теоска проводила его кулаки тоскующим взглядом, поникла. Тикес остановился.
- Дальше Второй мне нельзя. И - не светись заранее...
Двое дежурных долго проверяли личный шифр. По их нездоровому оживлению и многочисленным мелким придиркам Сиеста понял, что выглядит не слишком-то спокойным.
Обломайтесь, ясноглазые. Скандала не будет.
***
Тикес ничего не спросил, лишь слегка крутанул вопросительные зеркальные спирали, когда створки дверей раздвинулись и в коридор вышел Сиеста, разминая сбитые пальцы. Сидевшая за терминалом теоска отвлеклась от от какой-то игры, заморгала обиженно.
Сиесте стало жаль девочку, и он ударил ее в лицо ребром левой ладони. Несильно, только чтобы сбросить с узкого стула. А потом еще пару раз пнул ногой. Но опять же - без энтузиазма, вяловато. Не бог весть что, конечно, но лучше, чем вообще ничего, раз уж бедной девочке выпало тихое пересечение.
- Занимаемся мелкой благотворительностью? - Тикес смотрел ехидно.
Сиеста тона не принял.
- Спасением собственной шкуры.
Тикес сузил глаза.
- Сильно влетело?
- Потом... уходим, а то ясноглазых сейчас набежит...
выбирались бегом и какими-то боковыми сегментами. Тикес злился - на судьбу, на Центр, на Есту, конечно же - на теосов (на них злились все и всегда). А больше всего - на себя.
- Ну и какого кортана? Чем тебе центральная Хорда не по нраву? Шли бы себе, как люди...
- По центральной мы бы не прошли.
- Почему бы это? Туда прошли нормально...
- Там были теосы. Много.
- Ну и что?
- Очень много...
Некоторое время Тикес молчал, переваривая. Сиеста был прав - он бы не удержался. А до критическогоего превышению оставалось совсем чуть...
- Скоро приличному ньюру плюнуть некуда будет, чтобы не попасть в одного из этих... Дожили! Закон бы, что ли, какой приняли, чтобы хотя бы рядом с Центром их на триста шагов... Впрочем, все равно ведь пролезут... Да и на ком иначе зло срывать ?.. Нет, ситуация безвыходная... Тебе пригрозили Астероидом?
- Да.
- Но - только пригрозили? Это радует... Мне шесть раз грозили - и ничего, живу пока.
- Знаешь - за что?
- Откуда?
- За злостное нарушение нижнего предела агрессивности, реализованной в общественно приемлемых формах.
Стремительная двойная спираль Тикеса была вполне искренней. Даже размазанная слегка.
- Но ведь злостное – это когда… это только если совсем... если вообще ни разу... даже пальцем! За месяц, а то и два...
Сиеста покосился виновато, как-то странно дернул плечами и даже вроде бы стал меньше ростом.
- Да, понимаешь... просто как-то забыл...
- Забыл?!..
- Ну да...
- Забыл. Один дастик забыл, как дышать. И помер... Нет-нет-нет, не хочешь - не рассказывай, мне-то что... А с мартышкой твоей как?
- Ну, слегка подтушили виски... Но так, несерьезно. Их куда больше волновала моя нереализованная агрессивность. Бред какой-то...
- А чего ты удивляешься? – Тикес уже пришел в себя и вновь обрел прежнюю самоуверенность. – Пятнадцатый уровень! Я твой друг - и то не понимаю. У вас разница более чем в сотню, умственное развитие шестилетки!.. Конечно, поначалу такая наивная пустота возбуждает и даже кажется приятной, после наших-то мудрых дам… Приятно быть богом. Потрясать ее всякими мелкими чудесами вроде ручных тринидастов, прогулок по ближним орбитам на личном или служебном диске... Прогулки были?
- Ну, были.
- Вот-вот! Привычная схема. А есть еще и всякие прелести из магазина для малышей, тоже неплохо... Но очень скоро понимаешь, что удивляться она способна до бесконечности, и смотреть потрясенно и восторженно - тоже, но ничего она не в состоянии понять, это выше ее сил, и в ее хорошенькой пустой головке не остается ничего из того, что пытаешься ты ей объяснить... Объяснять пытался?
- Нет.
- Значит - скоро попытаешься. Этого еще никто не избежал. Тебе сейчас кажется, что ее сознание - чистый лист, пиши что хочешь... Да только ничего ты там не сумеешь написать, как ни изощряйся! Это не лист, а зыбучий песок, его поверхность все равно останется девственно ровной... Хочешь, расскажу, что будет дальше?
Не хочу.
А я все равно расскажу. Сначала ты начнешь ее обучать. Как ребенка. Но только вот она - не ребенок. И даже если не свихнется, и не сбежит куда подальше - все равно ничем хорошим это не кончится. Она пятнадцатый уровень, вот и все. И наступит момент, когда это начнет тебя раздражать...
***
До четырех считать умеют все, умудрившиеся с отличием закончить физико-математический колледж даже в сибирской глуши. Итак, на чем мы остановились? Пра-авильно! На раз-два - вдох, на раз-два-три-четыре - выдох. Алгоритм понятен? Понятен.
Приступить к исполнению…
А еще лучше - подойти к стенке и со всей силы постучаться об нее своей тупой башкой!
Стыдуха-то какая!
Взрослый человек, спортсменка-отличница боевой и прочих подготовок, и вроде бы даже не до конца еще лишенная интеллигентности… В конце концов - будущая мать! Должны же быть хоть какие-то инстинкты, если уж мозги совсем набекрень съехали…
Спина напряглась за какую-то секунду до того, как от дверей послышался легкий шорох. Оборачиваться не стала - еще чего! Может, вам еще и вздрагивать теперь при каждом появлении этой…
На раз-два - вдох, на раз-два-три-четыре…
Шорох повторился, скрипнула осторожно отодвигаемая табуретка. Все опять стихло.
Милка повозилась еще пару минут - для сохранения лица. На самом-то деле Реолла явилась тютелька в тютельку к тому моменту, когда абсолютно все было уже готово. Но не бежать же к столу по первому требованию, в конце-то концов! Тем более, что и требования как такового не поступало, так, легкое шевеление за спиной, которого вполне можно было бы и не заметить…
Выждав приличествующий промежуток времени, Милка развернулась и молча поставила на стол две тарелки. Пористая взбитая масса на них отличалась только цветом, на правой – синюшно-бордовая, на левой – желтовато-белая. Достала из ящика вилки, аккуратно выложила их между тарелками – ровнехонько посередине. После вчерашнего она старалась двигаться аккуратно, а на правую ногу наступать как можно реже. И ни в коем случае не пытаться согнуть ее в коленке.
Если Реолла и колебалась - внешне это не проявилось. Тарелку с омлетом она потянула к себе левой рукой вполне решительно. Милка вздохнула, взяла оставшуюся вилку и принялась за творзь. Не такая уж и противная штука. Напоминает желе из морской капусты. Даже йодом немножко пахнет. И наверняка очень полезно…
Все это время они молчали.
Обе.
И даже старались не смотреть друг на друга.
Но, судя по тому, с каким аппетитом наворачивала Реолла омлет - зубы у нее на месте были все. На свой счет за подобное Милка поручиться бы не рискнула.
Впрочем, Реолла орудовала левой рукой, правую же старалась не шевелить. И дышала неглубоко…
Стыдно-то как!.. Взрослый человек… На беззащитного десятилетнего ребенка…
Милка осторожно потрогала распухшее ухо. Хмыкнула.
Ну, положим, не такого уж и беззащитного…
Двухметровый рост дает женщине некоторые преимущества. Над подавляющим большинством как женщин, так и мужчин. Хотя бы в свете стратегического обзора. С высоты своих метра девяносто восьми Милка это давно уяснила и пользовалась беззастенчиво. Особенно – в драках. Впрочем, дело в большинстве случаев даже и до самой драки-то не доходило – стоило ей нависнуть во весь свой баскетбольный рост над предполагаемым противником и как следует вдохнуть, расправляя плечики подобающей ширины.
Нет, все-таки метр девяносто восемь – это впечатляет…
Реолла в свои неполные десять была поменьше.
Сантиметра этак на четыре.
А уж ее костюмчик с серво-приводами – та еще штучка! Любому телохранителю-профессионалу сто очков вперед даст.
Все эти доводы ты потом приведешь.
Когда об этом узнает Еста…
Вибрирующий шелест за окном словно только и ждал подобных мыслей. Милка поднимать головы не стала, наоборот даже - как-то непроизвольно втянула ее в плечи. И поймала презрительно-торжествующий взгляд Реоллы. Правда, торжествовала та недолго - забывшись, поднялась слишком резко, задела правой рукой за край стола, зашипела, прижимая ее к груди, и к окну уже не подбежала, а, скорее, подковыляла, морщась и сопя.
Стало совсем кисло.
Доверили ребенка, называется…
- Папка, привет! Мы тут!
Одно радует - на лице у этого милого ребенка никаких повреждений. И с зубами вроде все в порядке. Да и ребра целы - вон как орет, со сломанными бы не поорала так, наверное, ушиб просто... Сейчас начнет жаловаться, не зря же голосочек такой зловредно-сладенький... Имеет право.
А теперь вот попробуй, объясни любящему родителю, что его обожаемое чадо - вовсе не тот ангелоид, образ которого он нежно лелеял в сердце последние десять лет...
- Как вы тут? Не скучали без меня? - Сиеста вошел с веранды прямо через огромное окно, мимоходом потрепал Реоллу по отливающей металлом коротенькой щеточке волос, подсел к Милке.
Милка постаралась не поворачиваться к свету левой стороной лица, где расплывался по скуле тщательно замазанный тональником, но все-таки вполне обнаружимый фингал, и потому ответить не успела.
- Ой, что ты! Тут было так весело! Юми столько всего умеет! Ты меня сюда еще возьмешь, правда? Нет-нет, ты пообещай, что обязательно возьмешь! А я скучать буду! Очень! И Юми будет скучать без меня, правда, Юми?..
Бывают дети и... дети...
А бывают еще и такие вот...
Может, сказать Сиесте, что она просто не любит детей?
***
- Какая прелесть!
Это была игрушка. Когда-то он покупал такую Реолле. Световые пятнашки, рой нематериальных светлячков. Разноцвеные огонечки на световых ниточках.
Он купил ее сегодня. Хотя и не хотел, потому что получалось как-то уж слишком похоже на то, о чем предупреждал Кес... демонстративно даже получалось. Не хотел, но в самый последний момент, уже сходя с орбитальной трассы, все-таки купил. В какой-то сомнительной забегаловке для ясноглазых. Купил, успокаивая себя тем, что дарить не собирается…
А теперь был рад.
Потому что Реолла вздергивала подбородок чуть-чуть влево, и до неприличия длинные волосы свои упрямо держала двумя проборчиками, и бровью левою слегка косила. И в свете всего этого проскальзывающие в ее голосе явственные нотки виноватой агрессивности значить могли только одно...
Необходимо было как-то спасать положение.а что годитсядляэтого лучше старой доброй игрушки?
У Милки восторженно распахнулись глаза - один при этом раскрылся заметно уже другого. (Ох, Реолла, пороть тебя некому!..)
Больно...
Будем считать, что это больно за компанию. Все таки браслеты были самыми настоящими, чтобы по этому поводу кто ни думал. А кулачки у милой дочурки – те еще, и нрав горячий. Мог бы и догадаться, чем дело кончится. Хотя бы на скаф ограничители поставить – дело-то двух минут. Не догадался. Слишком хотел, чтобы взаправду. Чтобы сами. Для того и задержался – время им давал на «подружиться», идиот. Что стоило хотя бы вчера приехать – ссадины у Юми совсем свежие… Вот и больно теперь. Именно поэтому больно.
А не потому, что пятнадцатый уровень…
Реолла презритеьно задрала подбородок – еще бы! У нее девятнадцатый, ей малышовские игрушки не интересны. Что ж, сама напросилась.
Я думал, ты взрослая, - сказал он, переходя на элгву.
Юми глянула было вопросительно, но переспрашивать не стала. И говорить на понятном ей аурлинге не попросила. Нахмурилась только чуть и снова занялась пятнашками.
Реолла, продолжая мило улыбаться, еще больше задрала подбородок. Начала с вызовом, тоже на элгве:
- А че она первая!..
И замолчала, поняв, что подобный аргумент веским был бы уровня для шестого. Седьмого, максимум.
- Извини. – Сиеста свел пальцы у подбородка жестом признания своей вины. – Ты была права - тебе здесь действительно нечего делать. И с моей стороны было чистым эгоизмом настаивать… Хорошо. Больше я тебя сюда не потащу.
- Ну и прекрасно! Можно подумать, я напрашивалась! Грязь, дикость, тоска, ни одного терми-фи на сто световых! Можно подумать – расстроюсь! Ха! Да я счастлива больше никогда не видеть твою недоразвитую…
- Олла.
Она много чего еще хотела сказать, но укороченное имя подействовало. Засопела только возмущенно.
Странно.
На элгве трудно разобрать нюансы, но ему показалось, что злорадства в ее основном посыле было гораздо меньше. И торжества тоже маловато. Зато присутствовало нечто совсем неожиданное и больше всего похожее на обиду. Впрочем, с этим дома разберемся, а пока…
- Знаешь что, - Сказала Юми очень нейтральным тоном, по-прежнему глядя на синхронное мельтешение разноцветных огоньков, - Ты меня этому языку тоже научишь. Ладно?
Он узнал этот тон. И потому только кивнул. Смешком прикрыл неловкость, настраивая горло на тональный аурлинг и меняя тему разговора:
- Она не слишком тебя утомила? Понимаешь, она иногда бывает излишне... назойливой...
- Да нет, что ты... - Милка улыбнулась одной стороной лица. Все равно Есте виден сейчас лишь профиль. А левая скула отношения к себе требует деликатного, ей сейчас не до улыбок, - Милый ребенок...
Милый ребенок стоял в дверях, смотрел нагло.