Очередной мой перелом случился, когда жизнь более ли менее стала налаживаться, снова разделив моё бытие на «До» и «После». Сызнова меняя моё мировоззрение, переворачивая его с ног на голову. Окончательно обосновавшись в Москве, у меня казалось, появилось всё для того, чтобы прилично существовать в столице, и даже лучше большинства, за исключением одного. Хоть Кариб и пытался уничтожить во мне как можно больше живого и человеческого своим «перевоспитанием», как он это называл, одно оставалось неизменным – моя привязанность к первому мужчине, не отпускала меня ни на мгновение, что мы провели в разлуке. Со временем, даже стало казаться, что лучше и любимее его, мне уже никогда не найти. Быть может и правда, первая любовь незабываема… Судьба уже тогда решила за нас, запустив свой беспощадный механизм, что мне не суждено быть с Джамилем. А я верил в то, что именно его мне не хватало большую часть времени, проведенную в одиночестве. В моём личном одиночестве, потому как, подобный моему образу жизни, сложно назвать одиночеством социальным. Сколько бы не проходило через меня мужчин, и скольких женщин бы я не «любил», никто даже рядом не стоял с моим учителем. И дело не во внешности, не в старании угодить мне или попытках стать моим благодетелем, «папиком» если точнее, суть намного глубже – Джамиль жил в моём сердце, несмотря на разлуку, расстояние, ни на что, и даже на то, что теперь его шамси служил подстилкой для других, продавая своё тело. Просто потому, что Он был в моей жизни, и лучше него, у меня не было.
Примерно пару раз в месяц, а иногда из-за ограниченных возможностей, и реже, я звонил домой. Первое время, честно признаться, я очень скучал по родителям, сестрёнке и братьям, не говоря уже о Джамиле. Конечно, нескольких минут не хватало, чтобы наговориться вдоволь, да ещё и тогда, когда Кариб во время разговора стоит за спиной, контролируя каждое моё слово, но я был безумно рад и таким крохам общения. А когда в Йемене стало совсем неспокойно, так не упускал и малейшей возможности позвонить родным. Из всемирных новостей, которые смотрел по телевизору практически постоянно, я узнавал, что в моей стране, и родном городе особливо, всё чаще стали происходить беспорядки, вызванные мятежами сепаратистских группировок. С замиранием сердца я наблюдал, как показывали митинги на площадях, как боевики разгоняли мирных жителей, иной раз, при помощи оружия и дымовых шашек. Сложно было даже представить то, что не попадало в кадр, и что происходило там на самом деле, хотя мама и успокаивала меня каждый раз. Вроде бы всё у них хорошо, и совсем скоро они всем домом переберутся на побережье Аравийского моря, где, по их соображению, было куда более безопасно. Это немного успокаивало – раз отец так решил, значит, ему виднее как будет лучше для всей семьи. Не утешало лишь одно – я до последнего ничего не знал о судьбе Джамиля. Просто язык не поворачивался осведомиться у матери, как он переживает столь не простое для Южного и Северного Йемена время. Делиться своими переживаниями с Карибом было глупо, он как-то вообще сказал, что его это попросту не касается, несмотря на то, что в той стране оставались и его родственники тоже. Я не удивлялся этому. Таких как он, не волнует вообще ничего, кроме собственного материального блага и удовлетворения своих физиологических потребностей. А я не находил себе места, если не удавалось дозвониться до родителей, и устраивал дикие истерики, когда Кариб особо настойчиво намекал, что пора заканчивать мою «пустую болтовню» за его счёт.
Язык развязался после сновидения, приснившегося мне накануне. Быть может, кто-то подумает, что привиделось мне это оттого, что Джамиль заполнял почти все мои мысли последнее время, а я точно знаю теперь – это было не просто так.
А снилось мне, как мы вдвоем с моим учителем, разделываем тушку молодого барашка, затем чтобы приготовить ужин, хоть даже во сне я понимал, что Джамиль попросту не доверил бы мне такую грязную работу наяву. Обо всём и не о чём сразу, разговариваем, смеемся, он ласково улыбается, видя то, как я не умеючи, но весьма старательно пытаюсь справиться с нарезкой мяса, пачкаясь в свежей крови, и сопя от усердия себе под нос. Но самое важнейшее, это то, какой была атмосфера самого сна – настолько свободно, непосредственно и беспредельно уютно, я чувствовал себя только тогда, когда действительно находился с ним рядом! Его объятия были такими тёплыми, и столь реальными, что я нежился в них и боялся отпустить хоть на долю секунды – насколько я истосковался по этому человеку. Сердце болезненно защемило, когда до здравого смысла назойливо «достучалось»: Это – сон, а сейчас, не впервой звенит будильник, и пора возвращаться с небес на землю. Я распахнул глаза, почти застонав в голос от осмысления реальности, такой жестокой, настоящей и привычной для меня, что хотелось зареветь белугой, уткнувшись в подушку.
Сон, и ничего более, а пальцы уже сами, на автомате будто бы, набирают родительский номер, даже не подумавши, что из-за разных часовых поясов, звонок может быть не вовремя. Несколько раз, глазами проверив на дисплее мобильного правильность введенных цифр, нетерпеливо ерзаю на месте, в уме подбирая, как бы невзначай спросить то, что меня тревожит столько времени. Ловя длинные гудки, доносящиеся из трубки, чуть не подпрыгиваю от радости – они оборвались, и мне наконец-то ответили! Первый раз за всё время, трубку подняла не мать, и не отец, а один из моих младших братьев. Я вздохнул с облегчением – теперь-то я смогу без постыдности спросить о своём учителе, ведь, вряд ли Сабир в курсе наших отношений.
… - Артур, а я думал, что ты в курсе. Странно, что спрашиваешь. Мне казалось, матушка уже сообщала тебе об этом. – Голос Сабира в трубке, оживленно повествующий доселе о переезде всем семейным обиталищем на побережье, не дрогнул, будто бы брат поведал о чём-то будничном, не заслуживающем должного внимания. – Застрелили его, как мятежника, на площади во время очередного митинга протестующих. Либо он просто оказался не в то время, не в том месте, а быть может, и правда, оказал до такой степени бурное сопротивление солдатам, разгоняющим всю эту процессию. Кто теперь разберет, спросить не с кого. Мы и сами жутко устали постоянно вздрагивать, слыша, как стреляют на улице, или что-то взрывается совсем неподалеку от нашего жилища. - В горле пересохло настолько быстро, что я с трудом смог спросить лишь одно.
- Где его останки?.. – а у самого, цепенеет каждая клетка тела, отказывая функционировать на отказ! Пальцы нервно сжали штанину чуть повыше колена, оставляя мятые складки на тёмных джинсах.
- Хоть он и служил нам много лет, и вроде как, был верен нашей семье до того случая - мы не знаем. Скорее всего, похоронили как безымянного, родственников то у него не было…
Ошарашенный услышанным, я почувствовал, как язык прилип к нёбу, хотя нужно было вымолвить, хотя бы слово. Чувствовал, что хочу вскочить с места, чтобы убежать как можно дальше от этого разговора, и от услышанного, а ноги попросту отказали, и я осознал, что не чувствую их, будто не мне принадлежат. «Этого не может быть, просто потому, что не может этого быть…» И до того нездорово заныло в груди, что захотелось вновь проломить грудную клетку, только бы перебить ощущение садни от услышанных слов! Джамиль… С трудом сдержавшись, чтобы не завыть в голос, я выключил мобильный, и нервно, сведёнными судорогой руками потер онемевшие ноги. Кто-то забыл закрыть окно, и теперь по квартире гуляет разбушевавшаяся, наглая и нещадно бесчувственная метель?.. И почему это глаза, так безбожно застилает слезами, будто дождливой пеленой, и начинает дико щипать, как только я пытаюсь их сморгнуть?! Отчего так холодно?!! Почему глотку, будто бы заморозило, обвивши колкой проволокой изо льда? Мобильный телефон с глухим стуком упал на пол рядом с нелепыми домашними тапочками, а я невидящим взором смотрел на стену перед собой, и казалось, ещё немного совсем, и она растает под моим взглядом.
- Не может этого быть… Не бывает так… Нет… Не-ет!!! Не справедливо!! Я не заслужил того, чтобы у меня отняли последнее!!! – зажав уши от собственного крика, и упав на колени, я скривился так, словно бы мне металлическим прутом ударили по хребтине. Я сдержал бы и такую боль на тот момент, но только не осмысление того, что ЭТОГО человека, моего Родного и Любимого, больше нет!.. Не верю… А можно ли вырвать сердце из груди, и сжать его в руке, как можно сильнее, чтобы не смогло больше сделать и удара?.. Быть может, станет чуточку легче?.. Прямо раскалёнными, стальными иглами в мозгу застряли слова: «Застрелили его»... Его больше нет… И я даже не могу прийти к его могиле, чтоб, хотя бы возложить цветы и вылить свою боль.
Скрючившись на засранном, предыдущими постояльцами, паласе, я, как ребёнок в утробе матери, сжался в комок. Болезненный, и лохматый от того, как обезумевши от горя, вцепился руками в собственные волосы. Казалось что, почти превратился сам в сгусток боли и непонимания… За что?!.. Почему, так?!.. Почему так больно, нестерпимо больно сейчас… Почему Всевышний, подвергнувший меня стольким испытаниям, лишает меня единственного лучика солнца?.. Джамиль называл меня солнечным, своим персональным солнцем. Так почему, и по какой к черту, нелепой случайности, меня лишили моего единственного?! Светлого… Кусочка моего светила, надежды и тепла. Почему так хочется завыть от безысходности?!! И отчего так цепенеет всё тело, словно из него кто-то невидимый выкачивает все жизненные силы?..
Новость о смерти Джамиля стала для меня настолько большим потрясением, что рассудок помутился, словно преднамеренно блокируя мыслительные способности. Я и сейчас толком не смекаю, как поднялся с пола и совершенно ничего не соображая, вышел на улицу, как был, в джинсах и футболке, в которых накануне под утро завалился спать. Я брел по улице, не замечая вокруг ни косых, пораженных взглядов, ни того, что, несмотря на март месяц и снег вперемешку с грязью под ногами, иду по асфальту в тапках на босу ногу…
Невообразимо, не поддается никакой логике, но я словно сошёл с ума, и всё волочился, спотыкаясь, по вечерним улицам, до тех пор, пока не оказался возле мечети. Подняв тяжелый взгляд на полумесяц, увенчавший купол храма, я с ненавистью и непониманием одновременно, уставился на него, будто это именно он был причиной всех моих страданий.
- За что Ты так со мной?.. Что я сделал по своей воле неправильно в этой жизни, за что Ты ТАК наказываешь меня?.. – слова, обращенные к Всевышнему, даются с огромным трудом, из-за едва сдерживаемой истерики, и необъяснимой злобы, что накатывала жгущими волнами.
Пронизывающий ветер ударил ледяным потоком в лицо, и немного привел меня в чувства, но, ни на грамм не смирил моей ярости. – Я недодал мелочи нуждающимся, или, правда, такая пропащая тварь, что Ты отвернулся от меня?!.. Или Тебе мало того наказания, что я уже сношу?!! – глотку словно ободрало наждачкой от собственного ора! Упав на землю, и сгребая плохо слушающимися руками снежный наст вкупе с грязью, я кидал горсть за горстью в ограждения мечети, пытаясь выместить тем самым, свою озлобленность и безысходность. Последняя, навалилась на плечи так тяжко и невыносимо, что когда уже сил не было на истеричные крики и бесполезные, безответные вопли, я уселся прямо на снегу, в упор не замечая ни холода и влаги, ни того, что босые ноги были порядком отморожены. Вопреки законам природы и времени года, с неба мелко закапал дождь. Подняв голову, я ловил холодные и колкие капли, что вместе с ветром, смешивались с моими слезами, и студили кожу. Я был уверен, что с неба льются слёзы Джамиля, видящего с небес мои терзания, и от этого становилось ещё не выносимее. Истерика прошла сама собой, будто исчерпав свой лимит. Любимый мой, если бы я только мог быть рядом с тобой… Я оградил бы нас от всего мира, клянусь! Я бы смог!! Лишь бы только… Ветер особо жестко «рванул» потоком влажной стужи, от чего волосы, растрепавшись, попали в глаза, а мне показалось, что это мой учитель меня коснулся… Я подставил лицо небывалому среди ранней весны дождю и ветру, почти что, в нём растворившись, и ластясь, будто бы, по щеке прошлась рука дорогого и любимого человека. Больше нет его. Нет, и никогда уже он не коснется меня. Не смогу прикоснуться и я к нему. Ногти рвут ткань футболки, подставляя грудь колким каплям и бушующему по пустынной, ночной площади вихрю, а душа, будто бы в лоскуты из груди болезненно рвется от мысли – Никогда… Никогда, Больше, Он, Не, Будет, Рядом… НИКОГДА - до чего же это страшное слово… Только теперь понимаю, что слова имеют весомую силу, очень весомую. Особенно слова те, которые «пропускаешь» через себя, которые ты переживаешь. Я завыл как раненый зверь от невыносимой боли, вцепившись грязными руками в волосы.
Я так и сидел, как умалишенный, раскачиваясь из стороны в сторону, и глазами буравил храм, бормоча под нос посулы, обращённые к Богу. – Я не верю больше в тебя… Ты бессердечный… Несправедливый… Я должен был остаться с ним… Тогда ничего не случилось бы… Должен был быть рядом…- а внутри - пустота. Словно выпотрошенная непоседливым ребёнком игрушка, поломанная снова и выброшенная на помойку. И больно, как если бы часть сердца вырвали из груди, оставив вторую догнивать в организме. К чему теперь стремиться?.. Чем вообще мне теперь осталось жить, и во что верить…
В таком состоянии психа-одиночки, меня каким-то образом обнаружил Кариб, всё так же сидячим прямо на снегу, всего в грязи и продрогшим до костей. В джип меня, словно тряпичную куклу, заносил дядюшкин охранник, так как передвигаться самостоятельно, я уже не мог. Не зная причины, родственничек тогда не на шутку перепугался, что я серьёзно тронулся умом, поэтому старался лишний раз не появляться дома, посадив рядом со мной Ирэн, что в буквальном смысле слова выхаживала меня и заново ставила на ноги, которые я в ту ночь всё-таки нехило отморозил. Первое время я наотрез отказывался от еды, в глубине души лелея надежду, что так смогу сдохнуть от истощения, а чуть позже, когда кормить начали лекарствами внутривенно, элементарно замкнулся в себе, отрешенно реагируя на все манипуляции совершающиеся вокруг меня. Мне просто-напросто не хотелось жить, а остальные эмоции отказали напрочь, и не хотелось больше ни плакать, ни устраивать истерик, ни говорить. Наверно отчаянье, полная потеря интереса к жизни и впрямь, одни из самых страшных ощущений, которые может испытать человек. Особенно, когда осознаешь, что за ними стоит пустота, беспроглядная бездна.
Хотелось всё вернуть назад, в тот день, когда я должен был сесть в самолёт и улететь из родного города. Я бы тогда вцепился в Джамиля изо всех сил, а там, путь только попробовали бы меня оторвать от него… Удавил бы любого, за малейшую попытку нас разлучить… Если бы только, можно было, время повернуть вспять… Если бы только… Без всякого пристрастия я каждый день покорно принимал таблетки под четким контролем своей названной «мамочки», и меланхолично наблюдал за тем, как доктор менял повязки, с дурно пахнущей мазью на ногах. Так прошел почти месяц, пока моё физическое состояние не вошло в относительную норму, и я смог заняться привычным для меня делом – бесцветным существованием, с периодическим отравлением сего бытия.
Странно, но после смерти дорогого мне человека, моя психика «не съехала» окончательно, как опасался Кариб. В чём-то дядя даже стал немного мягче, стал меньше меня контролировать, и со временем, мне стало казаться, что тот пытался выдавить из себя подобие нежности по отношению ко мне… Только, это всё равно не избавляло меня ни от долга, ни от лютой ненависти к этому человеку. Всю эту «нежность» я уже пережил после того, как сродственник нашел меня почти в коме, валяющимся в запертой квартире, в которой он первый раз меня изнасиловал. Охота бы посмотреть, как он обосрался тогда, увидев вместо «любимого» племяшки со щенячьими глазками - изувеченное и почти бездыханное тело, с проломленной грудиной и вывернутыми наружу сухожилиями. Дядюшка после этого эпизода «смилостивился», и после реанимации вкупе с реабилитационной клиникой, я вернулся в ту же проклятую квартиру, но уже претерпевшую кардинальные изменения. За то время, пока я валялся на больничной койке, из обычной клетки Кариб сделал золотую, произведя в ней капитальный ремонт и обставив бытовой техникой. Смешное и одновременно жалкое зрелище, хочу сказать, видеть огромный, двухкамерный холодильник на кухне, в котором еда появлялась, в лучшем случае, пару раз в неделю, дабы я не испортил фигуру и был более покорным. Не забывал родственник, и «баловать» меня - плазму на пол стены дядя вешал сам, и с жутко самодовольной мордой. Думал, что я оценю, хотя меня в свою очередь, больше интересовало чтение книг, найденных на антресолях. В постели Кариб тоже первое время особо не усердствовал, ненадолго позабыв, свои любимые «игрушки». По всей вероятности просто боялся за моё психическое состояние, которое порядком было подорвано. После очередной «оплаты» дядюшка сгребал меня в охапку, пытаясь изобразить объятия, а я мечтал только об одном - чтобы он заснул как можно скорее, ослабив хватку. Ведь тогда я мог отодвинуться на самый край кровати и свернуться в клубок, прижимая свои руки с уродливыми шрамами на запястьях, к ноющей от перемены погоды грудине.
Я не смог смириться с горечью утраты. Кто хоть раз потерял близкого человека навсегда – меня поймет. Я научился жить с этим, бережно храня все до единого воспоминания в самом укромном уголке своего сердца.