(Продолжение. Начало см.: Пролог, Глава -8, Глава -7 и т.д. по нисходящей до Нулевой)
Шанс и гордость
Висишь на волоске, надеешься на случай,
И выпадает шанс – единственный из ста.
Ведь жизнь так коротка. И жить – гораздо лучше,
Чем глупо умереть: погибнуть и не стать.
Когда припрут к стене, любая роль уместна.
Брезгливости конец, сомненьям вышел срок.
Используй всё, что есть: предательскую честность,
Язвительную лесть и девственный порок.
Впивайся в этот шанс – ногтями и зубами,
Врасти в него, как в дёрн врастёт сорняк любой.
Ведь если хочешь жить – тут не до колебаний.
Но если гордость есть – погибни, как герой.
Азарт и возбуждение бурлили в крови: участие в дуэли и заваруха, последовавшая за ней оборвались слишком внезапно! Однако войти в отряд и преследовать Лыковых Кирилл не смог - должен был заступать на дежурство по охране Красносельской. Как всегда в перегоне, напряжение отпустило. К этому парадоксу юноша привык, хотя темнота таила неизвестность, иногда смертельную, но Зорин принадлежал к поколению, которое родилось и выросло в полутьме мира оборванных проводов и рельсов, убегающих за плавный изгиб поворота. Туннели он любил именно такие, округлой формы, которые словно обнимали, мягко охватывали руками тюбингов, гладили щеки чуть влажным воздухом, шорохом ветра шептали о безопасности. И наоборот, сбойки, с их острыми углами, давили прямизной потолка, хотя и были выше, просторнее.
В отличие от трех бойцов впереди, которых маскировка вынуждала сидеть в полнейшей темноте, вторая линия защитников станции могла позволить себе сигнальные лампочки. В их неярком свете, который не давал резких теней, шестеро дозорных удобно расположились за баррикадой из мешков с песком. Теоретически, ближайшие четыре часа делать им было совершенно нечего.
– Иваныч, ну расскажи чего-нить, твоя очередь! – посмеиваясь попросил старшина.
– Да чего уж тут рассказывать-то? Все переговорено. Да и нового пока не имеется, – с чуть заметной обидой в голосе отвечал Иваныч. – Челноки-то давно не заглядывали.
– А у тебя своих соображений, что, разве нет? Ну, давай, давай, кто эти черные? Черти, как ты утверждаешь?
– Дык, а кто же?
– А чего у них хвостов нет или спецом отстегивают? А где рога? Спиливают? – продолжал уже откровенно зубоскалить старшина. – А копыта они прячут или как?
– Видать, по нонешним временам прислужникам диавола это необязательно, а, может, и обгорели, – привычно отбивался Иваныч.
Дружный хохот встретил его предположение.
– Вы лучше службу несите, хохотуны, – насупился Иваныч, и, словно в подтверждение его слов, из туннеля, ведущего с Красносельской донесся явственный шум.
– Оружие к бою, – скомандовал старшина, – врубай прожектор.
Яркий свет залил пространство в десяти метрах перед пикетом, погрузившимся в ожидание. Скоро на границе освещенного участка показалась группа людей, сопровождающих груженую платформу. Идущий впереди мигнул фонарем: длинный-короткий-короткий-длинный (световой пароль был подан правильно) и замахал рукой:
– Эй, на посту! Свои. Давайте-ка, песочек отгребите, нам поскорее надо.
– Вы куда, где пропуск? – напустил старшина серьезность, в то время как бойцы убирали с рельсов два увесистых мешка, освобождая проезд.
– Да вот, на перехват идем, попытаемся у Комсомольской убегших поймать. Хотя вряд ли получится, эти Лыковы по прямой не попрут. Уж больно складно подготовились.
– Так их не смогли остановить? – спросил Кирилл, влезая в разговор старших по званию.
– Нет. Пробились наверх. А мы только дочуру ихнюю заполучили. В тюрьме теперь посидит, папку с братом подождет.
– Как в тюрьме? Ирина? А она-то тут при чем? – задохнулся Кирилл.
– Ты ведь, Зорин? – ответил боец, узнав Кирилла. – Так у своего отца и спроси. Он ее арестовывал.
До конца дежурства время тянулось улиткой, оставляя в душе юноши такой же скользкий холодный след.
***
Отца в палатке не было, и ждать его можно было очень, очень долго. Прослонявшись с полчаса из угла в угол, не находя себе места, Кирилл налил холодного чая, оставшегося с утра, даже отпил несколько глотков, подавился, подошел к полке, перебрал пальцем корешки книг и папок, опять сделал несколько кругов по палатке, и, чтобы хоть как-то скоротать время, присел к столу и начал разбирать автомат. Это занятие требовало сосредоточенности и незаметно успокоило.
– Вот ведь, пёс шелудивый! – отец зашёл в палатку держа в руках чайник с кипятком, поставил его на край стола и плюхнулся рядом с сыном. – Сбежал!
– Что, и не догнали? – юноша поднёс тряпку к маслёнке, смочил её и продолжал чистить ствол.
Он сдерживался изо всех сил, довольно успешно изображая спокойную рассудительность. Учитывая характер Зорина-старшего, Кирилл отлично понимал, что если не будет проявлять излишней заинтересованности, то быстрее выведает подробности.
– А-а-а, – Иван только махнул рукой. – И не спрашивай. Убёг… как последний трус… Улизнул… – пальцы мужчины сложились, будто он пытался взять зёрнышко. – Из-под самого нашего носа...
– Так, как же это… раненый и ушёл? – Кирилл с любопытством посмотрел на отца.
Тот выглядел очень уставшим. Частое и шумное дыхание, лицо, которое блестело от пота, тускло отражая свет, вздутые на висках вены, набухшие веки, - все говорило о тяжело прожитых годах.
– Сам не знаю, как это произошло, – протянул Зорин, доставая из тумбочки два стакана. – Нам еще поучиться у старого черта, ты только посмотри, как все спланировал... Одна ловушка за другой! Пока вы отбивались на подходах к Сталинской, мы почти настигли эту контру. Ещё чуток и точно бы поймали… Анатолия вообще чуть не подстрелили… Случай спас…
– Но… – юноша не успел договорить.
– «Буханка» их ждала возле выхода… Во дворике, рядом со станцией… Почти новая… Наверное, с родного мукомольного завода умыкнули. После Удара много ведь чего осталось, знай лишь где искать… Как, черт возьми, они для нее топливо сберегли?.. Это для меня прямо загадка. Ну, ладно, не все еще по ихнему сделалось, – подытожил Зорин, плотно сжав губы и выпячивая подбородок. – А теперь, глянь что я тебе принес! Неплохо жили наши партийные противники! Пока рядовые товарищи на Сталинской заваривали грибную труху, руководители пили настоящий чай. Ты слышишь? НАСТОЯЩИЙ! А... – махнул он рукой. – Ты даже понять не можешь, что это за чудо: ЧАЙ.
Иван раскрыл небольшую металлическую коробочку, потертые бока которой еще сохранили кое-где яркие краски, понюхал содержимое, а потом насыпал в стаканы по щепотке черных крошек. На его лице явственно проступало выражение блаженства. Потом взяв чайник, из носика которого все еще поднимался парок, медленно, по ложечке, стал наливать воду. Высушенные лепестки диковинного чая тут же рванулись вверх. Вода подхватила их, заиграла, словно ветер, гонявший когда-то палую листву по газону… Иван Зорин тряхнул головой. Картины давно ушедшего мира всё ещё жили в его памяти.
Кирилл дочистил оружие, собрал автомат и поставил его к изголовью своей раскладушки.
– Вот! – сказал он, изображая радость, в то время, как внутри весь дрожал от желания и страха спросить про Ирину. – Профилактика окончена! Давай, попробую твой супер-чай.
– Оцени, оцени, – ответил отец лукаво улыбаясь. – Это еще не все! Мы там и конфеты нашли. Я их в детский сад отослал, но вот, не удержался, тебе взял попробовать. Ты уж и вкус конфетный, небось, забыл?
– И где же ты все это нашел? – непослушными губами произнес Кирилл.
– В комнате у девчонки ихней, когда арестовывал. Еле успел, а то, тоже бы улизнула.
– Ирина? – промасленная ветошь, которой юноша протирал автомат выпала из рук. –Ирину все-таки схватили?
– Да, – Иван поставил стакан на тумбочку и, нагнувшись, стал подбирать с пола жирные тряпки. – Скоро мы такой показательный суд устроим…
– Суд?! – Кирилл не верил собственным ушам.
– Суд, – отец бросил ветошь в ящик под столом. – А потом казнь… Лыков еще крепко пожалеет, что убежал, позабыв о совести.
– Казнь… – прошептал Зорин-младший.
Тело его вмиг обмякло, а нахлынувшие мысли с трудом выстраивались в связную цепочку. Суд… Казнь. Но это же означает смерть… Бред какой-то. Мы не могли поступить так с девушкой. Мы же хорошие… мы – освободители… за мирную жизнь… за правое дело… Чем она могла провиниться перед новым правительством? Что такого нужно было сделать? Что сотворить?!
Кирилл знал Ирину Лыкову с самого детства. Они были ровесниками и ходили в один и тот же класс школы, устроенной на Красносельской. Детей, а тем более девочек, было немного, а таких, как дочка партсекретаря, вообще ни одной. Зорин смотрел на нее издали, как на волшебное видение, не решаясь приблизиться или заговорить... Просто повсюду ходил следом и молчал, боясь и мечтая обратить на себя внимание девушки. Но Ирина была рассеяна. Кирилл её совершенно не интересовал. А скорее всего, и раздражал.
Потом он не раз видел дочку наркома во время вояжей той на Ганзу и обратно. Однако девушку всегда сопровождали телохранители и, не то, что поговорить, но просто привлечь ее мимолетный взгляд рядовому Зорину не удавалось. Никогда не признаваясь себе, но от возможности вступить в отряд сталкеров, Кирилл отказался именно потому, что тогда лишился бы возможности хоть изредка видеть скучающую красавицу.
«А теперь её убьют, – думал Кирилл. – Расстреляют или, ещё хлеще, наверх погонят… без химзы, без противогаза… А ей только двадцать лет!»
– Папа! - юноша посмотрел на отца. – Её нельзя казнить!
– Почему это, нельзя? – Зорин-старший нахмурил брови.
– Она женщина. Настоящие коммунисты не воюют против женщин…
– В первую очередь, она Лыкова! Так? Так! – сам ответил на свой же вопрос Иван. – А значит, дочь свергнутого нами предателя, угнетателя и эксплуататора… Так? Так! И что прикажешь с ней делать? Носить ее на руках? Кормить? Одевать? Она же ни к какой работе не пригодна, более того, как можно ей доверять? И я тебе еще вот что скажу: размножаться таким гадинам, как эта Ирина, не следует! Понимаешь?
– Я должен ее увидеть. Как это сделать? Папа!!! – предыдущая тирада, похоже, не достигла сознания адресата.
– Что папа!? Что!
– Пожалуйста! – Кирилл встал перед отцом на колени. – Где Ирина?
– Вот ещё! Много ли тварей на свете?! – Зорин отвел взгляд в сторону. – Так тебе самую ядовитую подавай!
– Пойми, мне нужно её видеть! – в глазах юноши блестели слёзы. – Нужно с ней поговорить!
Иван не мигая смотрел на сына.
– Где Ирина?!
– Сын…
Кирилл резко оттолкнул потянувшуюся руку отца.
– Где Ирина!
Зорин отошёл в противоположный угол палатки.
– К ней нельзя… она политическая…
– Отец!
– Без разрешения не пустят! Будь ты хоть самим Лениным или... – Зорин запнулся. – Папой Римским.
– ТАК ВЫПИШИ МНЕ ЭТО РАЗРЕШЕНИЕ!!!
Иван обернулся и строго посмотрел на сына. Юноша был в исступлении. Зорин постоял ещё немного, видимо, что-то обдумывая. Потом подошёл к столу, сел, медленно достал из тумбочки лист бумаги и, положив его перед собой, полез в карман за ручкой…
***
– Семёнов! – начальник смены на Проспекте мира вышел из подсобки в крайнем раздражении.
Вид у него после вчерашней дикой попойки был заспанный и помятый. Кровь ещё не разгладила кожу щеки, на которой отпечатали причудливые узоры складки рукава, тетрадка, край которой угадывался в резкой прямой линии и два непонятных предмета, оставивших глубокие борозды.
– Семёнов! – крикнул он, хватаясь за голову. – Харэ стучать! И так башка раскалывается!
Пространство вокруг наполнял далекий металлический стук. Бам! Бам! Бам! Бам! Будто молотком по мозгу. Сменный не выдержал и снова позвал Семёнова.
– Так это не я, товарищ старшина! – сказал солдат, подбежав к начальнику – Это в герму стучат…
– И давно?
Голова ужасно болела.
– Давно! – довольный ответом Семёнов улыбнулся.
– А что ж ты меня не позвал?!! – рявкнул на паренька старшина.
– Дык, это… – смутился боец. – Найти вас никак не могли…
Тот лишь махнул рукой и направился к шлюзовой камере, которая служила источником немалого дохода. Открывание гермодверей, по любому поводу и без, категорически запрещалось. Соблюдение непроницаемости было вопросом жизни и смерти. Радиационная пыль, мутанты, атаки неприятеля являлись достаточным аргументом для того, чтобы массивные ворота оставались наглухо закрытыми, а использовался лишь узкий коридорчик с автоматизированной системой шлюзов и камерой дезактивации. Но такие коридоры имелись далеко не везде. Поэтому те станции-счастливицы, которые владели выходами на поверхность не только в любое время пропускали за добычей своих сталкеров, но и брали за это немалую пошлину с чужих. Через окошко из бронированного стекла можно было легко разглядеть численность и вид скопившихся у ворот существ. В прежние времена, когда работала внешняя фотокамера не требовалось даже и выходить к первой двери, но уже лет десять как сложная видеотехника приказала долго жить.
Крепкий удар ботинком по шлюзовой двери сразу прекратил дробь с внешней стороны и там воцарилась полная тишина, но в голове старшины шум всё ещё раздавался.
– Открывайте скорей… у нас раненный! – у окошка маячили две фигуры.
– Люди, – пробормотал сменный и задумчиво посмотрел в сторону Семёнова. – Да-а-а уж… раненный… – протянул он. – И угораздило заступить старшим именно сегодня…
По створке снова ударили. Мужчина очнулся.
– Пароль! – потребовал старшина.
– Какой пароль?!
За дверью послышался слабый стон. А, может, это жалобно отозвалась больная голова.
– Мы не с вашей станции… Мы вообще не с Ганзы…
– Вход тридцать патронов. С человека.
– Открывай скорей, сукин ты сын, получишь вдвое.
Начальник смены тяжело вздохнул и развернулся, чтобы отойти от входа в шлюзовую. Дверь камеры очистки медленно закрылась за ним.
– Ладно… – мужчина сделал ещё пару шагов и остановился, пытаясь собраться с мыслями. – Кирюхин, Власов, готовьте раствор! Сейчас этих, с поверхности, будете чистить! Потом их в карантин. А я пошел докладывать о незваных гостях.
***
На станции Сталинская, бессменной столице северо-востока Красной ветки, жизнь текла по привычному распорядку. Казалось, что смены руководства никто и не заметил. Или на эту смену всем было просто плевать. Общественные учреждения – баня, грибные плантации, детский сад, лазарет, столовая, – работали по заведенному графику. Даже лозунги, столь любимые прежним секретарем Анатолием Лыковым, продолжали висеть на своих местах, пересекая пространство между колоннами и призывая трудящихся что-то там усилить... укрепить... умножить... да и вообще, решительнее ковать победу коммунизма. Вот, вероятно, этим сталинцы и занимались, потому что праздношатающихся людей заметно не было, и только посередине платформы прохаживались два красноармейца.
– Где у вас тут тюрьма, – Кирилл старался придать голосу солидности.
– С какой целью интересуешься, боец? – подозрительно сощурился патрульный.
– Зорин Кирилл, ординарец Сомова. У меня пропуск, мне надо арестованную допросить, – приврать про то, что он был ординарцем, Зорин придумал по дороге сюда, справедливо рассудив, что правда это или нет, никто выяснять не будет, а про то, что он выступал в дуэли, как секундант Сомова, знали все.
– Следуй за мной, – невозмутимо сказал патрульный.
Шагая в торец платформы, спускаясь вниз по лестницам и углубляясь в служебные переходы, Кирилл не мог побороть дрожь: неужели сейчас он увидит Ирину? Как она? Наверное, испугана, переживает. Надо будет ее как-то успокоить...
Провожатый остановился перед красноармейцем в шинели и будённовке с нашитой красной звездой. В руках боец сжимал винтовку со штыком, преграждая доступ к двери, обшитой металлом. Неожиданное волнение обуяло Зорина, сердце бешено забилось.
Кирилл не мог понять, что вдруг с ним произошло, но спина моментально намокла, а материал подмышками прилип к коже. Постаравшись успокоить дыхание он двинулся вперед.
– Что надо? – ещё на подходе окликнул его часовой.
– Я на допрос… – ответил Зорин. – К Лыковой.
– Разрешение на вход! – часовой внимательно посмотрел на юношу
Зорин достал записку отца и протянул караульному. Тот развернул бумагу, прочитал и сунул в карман шинели.
– А-а... – юноша потянулся за рукой красноармейца.
– Одноразовое, – пояснил тот. – Проходи!
Первое, что почувствовал Зорин, закрывая за собой дверь, это гнетущую влажную прохладу. И еще чуть уловимый гнилой запах подземной сырости казематов.
– Вы к кому? – охранник, сидевший за столом напротив входа, пристально посмотрел на Кирилла.
– К Лыковой – сухо отозвался юноша.
Тюремщик опустил глаза. Тетрадные листы приятно зашелестели. Записей в журнале была тьма. Мужчина перевернул страницу. Потом ещё, и ещё одну. Указательный палец заскользил по фамилиям и порядковым номерам камер.
– Она только вчера была арестована, – сказал Кирилл, пораженный фарсом, который разыгрывался перед ним.
– А заключенные у нас по фамилиям проходят, а фамилии по алфавиту записаны, – пробубнил охранник. – Вот. Камера номер девять… Идите за мной.
Красноармеец отошёл от стола, поправил связку ключей на боку, и, неторопливо, разглядывая потолок и стены двинулся по коридору. Остановившись возле одной из дверей, достал из шкафчика, висевшего рядом на стене, огарок свечи и зажёг фитиль.
– Нате, – сказал он, передавая Зорину подсвечник. – В камерах свет не предусмотрен.
Пламя в руке Кирилла затрепетало.
– Осторожно... Захочете выйти: стучите.
– Ирина? Лыкова? Ты здесь? – оглядывая маленькую, абсолютно пустую комнатку, Кирилл никак не мог понять: куда же девалась девушка, потому что, на первый взгляд, тут никого не было.
– Кто вы... – донеслось из самого темного угла.
– Ира, не бойся, это я, Зорин,– Кирилл поставил подсвечник на пол. – В школу вместе ходили… Помнишь?
Девушка подошла ближе, встала на колени и протянула трясущиеся ладони к свече. Огонёк осветил её испуганные глаза на измученном лице. Кирилл быстро скинул с себя бушлат и набросил ей на плечи.
– Спасибо, – проговорила Лыкова дрожащим голосом. – А поесть у тебя ничего нет?
Зорин опешил. Он совершенно не ожидал подобного вопроса.
– Тебя что, не кормили? Сволочи!
Ирина, уже не сдерживаясь, залилась слезами. Сердце юноши сжалось. Любимая… его любимая томится в тюрьме, в этом холоде, в этой темноте… Да еще и голодная! Зорин вскочил на ноги и стал барабанить в дверь. Снаружи раздались частые шаги. Охранник приоткрыл глазок и посмотрел внутрь.
– Чего надо?
– Открывай, давай!
Глазок закрылся. Ключ дважды повернулся в замке и дверь распахнулась.
– Я щас… я мигом! – Кирилл оттолкнул тюремщика и вылетел из камеры.
В общественной столовой, расположенной в сбойке, народу почти не было. Обеденное время уже прошло, так что две полусонные тетки лениво махали тряпками над длинным столом. Здесь сохранялось типажное соответствие: та, что потолще, была поварихой, вторая, тощая – посудомойкой. Увидев Зорина, они встрепенулись и вообще бросили уборку.
– Что-нибудь с обеда осталось? – Кирилл даже стоять не мог на месте от волнения.
– А талоны есть? – осведомилась толстая.
– Вот эти, с Красносельской, принимаете?
– Не знаю даже... Раньше-то не велено было, а теперь как? Не было еще распоряжения вас кормить, – толстуха смотрела на Кирилла с сомнением.
– Я Зорин, ординарец Сомова, – сказал он, прибегая к уже проверенному вранью. – распоряжение сегодня же вечером получите. Вот только доложу кому надо. А пока дайте попробовать, чем вы тут народ травите!
– Проверка, что ли? Так бы сразу и говорили, – проворковала толстуха. – У нас все по нормам, все в порядке, по нормам... Вот извольте сюда присесть.
– Мне некогда тут, на допрос надо. В тюрьму. Так что, как-нибудь упакуйте еду...
– Сухпай дать? Или вот, могу в котелочек, а потом заберу посуду из тюрьмы-то... – засуетилась повариха, исчезая в помещении кухни и гремя там кастрюлями.
– А поскорее можно? – Зорин уже приплясывал от нетерпения. Ему казалось, что с каждой минутой голод мучает Ирину все больше, а эта, толстозадая, даже не думает торопиться.
– Вот кашка с грибочками, даже мяско в ней, – тетка улыбалась, по-видимому очень довольная, что проверка так быстро покидает ее территорию. – А вот тут в тряпочке шанежки, и ложка завернута. Приятного вам аппетита.
– Спасибо, – Зорин буквально выхватил потертую миску, накрытую крышкой, с лежащим на ней свертком, из протянутых рук.
– Вы уж доложите там, что у нас все по нормам... – донеслось ему вслед.
Но далеко уйти он не успел.
– Молодой человек...
Зорин обернулся. Перед ним стоял старичок.
– Чем могу быть полезен?
– У вас невеста есть? – заговорщицки подмигнул дедушка.
– Невеста? – переспросил Зорин.
– Ну, подруга там… Красавица, наверняка? – глаза деда утонули в хитром прищуре.
Кирилл буквально опешил от такой проницательности, не понимая, как его потаенные мысли стали известны этому сморчку.
– Уж поверьте жизненному опыту, ничто так не радует женщину, как дорогие вещи, – продолжал незнакомец, а потом быстро посмотрел по сторонам. – Давайте уйдём с прохода?
Кирилл ничего не понимал и дал утащить себя к стене.
– Нет, вы не подумайте, я не пьяница… и не вор, – добавил старик, когда юноша остановился. – Это подарок.
Он вытащил из-за пазухи какую-то вещицу.
– Вы только гляньте, какие красивые! Очень красивые… женские… – перед носом Кирилла покачивались маленькие часики, украшенные мелкой осыпью сверкающих камешков. – И вы знаете, кто мне их подарил?
«Спекулянт… позор рода человеческого… ужаснейший человек… Что они развели здесь… на Сталинской…» – подумал Кирилл.
– О-о-о, молодой человек, эти часы подарила мне сама Лыкова, – продолжал говорить незнакомец, безошибочно замечая вспыхнувший в глазах покупателя интерес. – Ирина Лыкова… может, слыхали? Дочка бывшего диктатора…
Юноша выкинул вперёд ладонь и попытался схватить безделушку.
– Пятьдесят патронов, – старик обиженно отодвинулся. – Такая вещь! И торговаться не буду!
– Ах, ты! – Кирилл засопел и свободной рукой крепко ухватил запястье незадачливого коммерсанта. – Капиталист проклятый! На чужой беде наживаешься, сволота?! Да я тебя в ЧК сведу! Патрулю сдам!
Старик испуганно закрутил головой, а потом с недюжинной силой попытался вывернуться, но Кирилл держал цепко, чувствуя, что должен на ком-то выместить накопившуюся злость.
– Слушай, служивый, отпусти…Отпусти, а? Ну, что я тебе? – сдался вдруг дед, переставая сопротивляться. – Хочешь, цацку эту, за так отдам? Только отпусти…
Зорин разжал пальцы. Старик чуть не ударился затылком о тюбинг стены. Потом кинул часы юноше и моментально исчез.
Красноармеец у бронированной двери запомнил Зорина и пропустил беспрепятственно. А вот представитель внутренней охраны смотрел с явным неодобрением и отнюдь не спешил вылезти из-за стола, чтобы открыть камеру.
– А что у тебя в миске? – начал он ворчливым тоном, перейдя на «ты». – И почему бушлат в камере оставил? Это неположено. И свет забирать надо...
– А голодом морить – положено? А грабить – положено? А ты хочешь, чтоб она умерла тут?! – вскипел Кирилл, поднося к носу тюремщика кулак, в котором были зажаты отвоеванные часы. – Смотри у меня! За издевательства под Трибунал у меня пойдешь! Вы что тут развели? Концлагерь?! Я Сомову скажу, он быстро с вами разберется...
– Тут не курорт, а исправительное учреждение, двадцать лет работаю и никто еще тут не умирал, – не испугался угроз тюремщик и с обидой добавил: – а если начнем разбираться, то ей кусаться тоже не положено. И ни ты, и никакой Сомов разрешить этого заключенным не может. А если разрешит, то тогда сами их и сторожите! Понаехали тут...
Шаркая ногами он не торопясь приблизился к двери и с пыхтением открыл ее. Кирилл нетерпеливо забежал в камеру. Ирина сидела на матрасе, закутавшись в бушлат и смотрела так испуганно, что у парня защипало в носу от жалости.
– Вот, посмотри, – юноша сел на корточки и подал Лыковой миску и пакет. – Угощайся... тут и ложка где-то должна быть.
Девушка развернула сверток и жадно набросилась на еду.
– Спасибо, Зорин, – проговорила Ирина, собирая последние крошки. – Ты, правда, друг…
– Ира, – Кирилл разжал кулак. – Ирочка, смотри...
Глаза узницы округлились и наполнились слезами.
– Это же… – Ирина взяла с его ладони часы и словно не веря, быстро вертела их в руках. – Мои часы… А у меня их забрали... Они же еще мамины, от нее сохранились... А ты смог вернуть...
Она крепко обняла Кирилла и заплакала.
– Ирина, я сделаю ВСЁ… слышишь, всё возможное, чтобы вытащить тебя отсюда! Я поговорю с отцом… с Сомовым… дойду до Москвина, если придётся! Я найду способ спасти тебя… Послушай, выходи за меня… Только соглашайся… слышишь… выходи за меня замуж…
– Зорин! – узница неожиданно прикрыла юноше рот тонкими пальцами. «Замолчи…». И, посмотрев на Кирилла так, как будто видела впервые, она припала к его губам.
***
Долгие часы ожидания в маленькой грязной каморке, нарушаемые только шагами часового, давались ей нелегко. Никогда не знавшая настоящей тяжелой работы, ограничений, неудобств, Ирина росла как принцесса из сказки, читать которые она очень любила. Все на чем настаивал отец, это «необходимость соблюдать приличия», т.е. не очень выделяться. У нее была отдельная комната, где стояла настоящая кровать, застеленная настоящими льняным простынями, кресло, в которое была брошена шкура какого-то пятнистого зверя, шкафы, полные всякой всячиной и великолепное большое зеркало, в которое, правда, никто кроме самой Ирины да еще уборщицы, не заглядывал, потому что подруг у дочери наркома Лыкова секретаря северных станций Красной линии – не было. Девушка могла мыться горячей водой, хоть по два раза в день, спать сколько угодно в любое время суток, включать лампы дневного освещения по ночам. К ее услугам был холодильник, в котором не переводились деликатесы, о которых остальные жители метро, наверное уже и не помнили: шоколад, чудесные рыбные консервы, (а не эта – фу! – вечная тушенка), баночки с малюсенькими маринованными огурцами, она могла сварить себе спагетти и заправить их каким-нибудь изысканным соусом или даже поджарить яичницу, но делать это все можно было только в маленькой кухне-столовой, спрятанной в служебном коридоре, и съесть все в полном одиночестве, за запертой дверью, потому что ни у ее отца, ни у ее брата почти никогда не хватало времени на нормальную еду. Но особенно она терпеть не могла Сталинскую, за то, что ей приходилось, в подражание остальным женщинам-комсомолкам, ходить в комбинезоне, который, правда был сшит из очень качественной ткани. Конечно, у нее были платья, хотя одевала она их только бывая на Ганзе, куда ездила никак не реже двух раз в месяц. Вот уж там она отрывалась по полной! Благо документы, выданные на Викторию Коноваленко, жительницу Краснопресненской, позволяли Красной принцессе куролесить, не бросая тень на идеологически выдержанного отца.
Сейчас же ей казалось, что нет ничего лучше, чем работать на грибных плантациях. А запах свинофермы вспоминался как самый мирный и даже манящий. Как хорошо было бы быть простой работницей... Была бы у нее своя палатка, муж, может быть, дети... Но самое главное у нее была бы жизнь.
А, впрочем, что за глупости лезут ей в голову? Сегодня с ней обращались совсем иначе. Отвели умыться, не толкали в спину дулом автомата, дали еды, которую она проглотила, даже не распробовав. И разве нет этого влюбленного мальчишки? Кажется, его отец – правая рука нынешнего начальника Сомова. Очень хорошо. Ведь это значит... Ведь это шанс! А уж свой шанс она никогда не упустит.
***
На следующий день, поменявшись сменами с одним из бойцов, Кирилл помчался на Сталинскую. С собой он нес бережно завернутые в бумагу две конфеты, принесенные отцом, а карман оттягивал рожок, набитый патронами, который он собирался использовать для подкупа часового.
Все получилось именно так, как и было задумано. Боец в буденновке воровато отвел глаза и спрятал патроны за пазухой, и через минуту Зорин уже переступал порог камеры.
– Как ты? Тебя накормили? Что-нибудь надо? – вопросы сыпались из юноши, обгоняя один другой.
Ирина не отвечала, а лишь смотрела на него в упор.
– Вот тут немного конфет... – Зорин стал теряться от ее взгляда и молчания.
– Ты из-за меня отказался от сладкого, милый мой, – она приоткрыла губы и облизнула их.
Кирилл прикрыл глаза и стал отступать к двери, но было уже поздно. Ирина взъерошила ему затылок, а потом нежные ладони скользнули по шее и с неожиданной силой сжали его плечи.
– Не дразни меня... – прошептал Кирилл.
Она дерзко усмехнулась и отступила, потянув его за собой, а потом опустилась на колени и опрокинулась на грязный матрас.
– Скорее, скорей! Если меня казнят, я хочу, чтобы у тебя что-нибудь осталось. Хотя бы... хотя бы ты будешь помнить этот час...
Придумывать эти слова весь день было интересно, но сейчас, произнеся их, Ирина вдруг испугалась: настолько вдруг они задышали правдой, опалив ее настоящим ужасом – смерть действительно была близко, очень близко. Девушка содрогнулась, а ее наивный партнер, которого уже трясло от возбуждения, приняв это за сигнал, кинулся целовать податливое тело, со все возрастающим неистовством.
Теперь наступал кульминационный момент, когда по ее расчетам, следовало оттолкнуть парня, чтобы он ушел, отведав лишь крошки медового пирога. Она отлично знала, что полуголодный мужчина готов на значительно большие жертвы и усилия, чем сытый и довольный. Но древний женский инстинкт подсказал, что в данном случае, правильнее будет не скупиться. Едва ее пальцы коснулись кожи над воротом рубашки Кирилла, пробежались по ушам и очертили линию скул, сойдясь на подбородке, как парень словно сошел с ума. Нежность, пронзительная, уже нестерпимая, до боли, накатила стремительной волной и так же быстро отхлынула, уступив место панике: как можно будет дышать, если эта женщина вдруг уйдет из его жизни?
Кирилл лихорадочно обвел глазами стены камеры и понял, что если надо будет убить, чтобы она жила, он не задумываясь сделает это. Будь на месте убитого кто угодно, даже отец или брат.
Он не знал сколько прошло времени, прежде чем обнаружил себя на полу, дрожащего, полностью истощенного вспышкой страсти, не представлял с чем можно сравнить ощущения, которые переполняли тело. Перед глазами все еще вспыхивали и гасли ослепительные точки. В абсолютно пустую голову вплыла мысль о том, что хорошо бы одеться, чтобы охранник, который мог зайти в любую минуту не стал свидетелем... свидетелем... но продолжить у Кирилла так и не получилось.
Впервые он задумался: неужели все люди испытывают нечто похожее?.. Например, его родители? О своей матери Кирилл почти ничего не помнил. А отец практически не говорил о ней, полностью поглощенный партийной борьбой, интригами по перетягиванию каната власти и военными вылазками. Брательник? После того, как Павел покинул Красносельскую и обосновался в Полисе, они виделись весьма редко. Кирилл знал, что брат очень скептически относился к «бабам» и предпочитал вылазки в «Веселые палатки» на Ганзе. Женщины Красной ветки, в мешковатых, закрытых до горла комбинезонах, гордые своими строгими моральными устоями, тем более не давали повода заподозрить их в чем-то подобном. Даже молодые, они не хотели соблазнять и не могли вызывать желание. Получалось, он был единственным владельцем сокровища, по имени Ирина, которое только что открылось ему. Несомненно, она была единственной, неповторимой... невозможным счастьем, которое он все же завоевал!
***
Павел Зорин шел впереди маленькой группы, которую дали ему в сопровождение и для помощи. Собственно, «группа» это было громко сказано, так как бойцов было всего двое. Они топали тяжелыми ботинками у него за спиной, в противогазах, шлемах, в защитных комбинезонах, обвешанные оружием, с ПВН, экипированные, будто собирались подняться на поверхность, впрочем, цель похода была не менее опасной. Их путь лежал на Полянку, где, частенько пропадали люди, и сейчас, подходя к таинственной станции, сталкер еще и еще раз прокручивал странный разговор с кшатрием, который занимал далеко не последнее место в Совете:
– Хочешь получить гражданство Боровицкой? – вопрос застал Павла врасплох.
– Так точно, – воскликну он, вытянувшись в струнку.
– Отлично. А если задание будет непростым? – генерал так и не поднял голову от бумаг, которыми был завален его стол.
– Готов жизнью доказать свою преданность Полису, – отчеканил уставную фразу молодой человек.
– Попробуем тебе поверить. Хотя родственники сильно подпортили твою репутацию. Красная ветка... Но ведь родителей не выбирают, верно? Кстати, ты давно отца не видел?
– Больше года.
– А известий, писем от брата не получал?
– Нет. О чем писать? – Павел Зорин совершенно не понимал смысла этого допроса.
– Так-так... ну, ладно. Это подождет... Итак, твое задание...
Задание было более чем необычным.
– ... и вот ты, посмотришь что там правда, а что россказни. Потому что наши уважаемые брамины просто как с цепи сорвались после истории, которую им рассказал парнишка с ВДНХ. Я его видел. Совершенный провинциал. Трудно предположить, что этот Артем сам такое выдумал. Может быть ему кто-то подсказал. Короче, надо все детально проверить. Как видишь, я с тобой предельно откровенен и напоминаю, что обсуждать информацию ты можешь только со мной. Ясно?
– Так точно!
Перегон Боровицкая-Полянка был коротким, меньше трех километров, но двигались медленно, с осторожностью, поэтому путь занял не меньше, чем пару часов. Не поднимаясь на платформу, Зорин передал бойцам пистолет и нож: чтобы не поранить кого случайно, если впадет в одурь, а они привязали к его поясу крепкий нейлоновый шнур и замерли, ожидая дальнейших действий командира. Тот постарался предельно собраться, теперь наступало его время. Мертвая тишина, бархатная темнота и полное безлюдье – вот чем встретила их станция. Однако, было во всем этом что-то ненастоящее. Как будто пространство маскировалось. Никакого постороннего запаха в воздухе тоже не чувствовалось, но, как помнилось Павлу, ядовитый газ, проникающий на Полянку и бывший, по слухам, источником всех происходящих здесь аномалий, никогда ничем и не пах.
Бойцы медленно продвигались внизу, по рельсам, ощетинившись автоматами, спина к спине, контролируя небольшое провисание веревки, тянущейся от пояса Зорина к их рукам, а он, так же медленно, шел наверху по самому краю платформы. Три мощных фонаря, укрепленных на касках, давали достаточно света, чтобы можно было отчетливо рассмотреть два ряда квадратных колонн, облицованных светлым мрамором. Сталкер внимательно смотрел на пол, пытаясь заметить хотя бы чьи-нибудь следы, которые должны были остаться от предыдущих прохожих, но полированные плиты от которых отскакивали зайчики бликов, поражали стерильной чистотой: ни пылинки, ни пятнышка грязи...
Вдруг за спиной Павла раздался тихий голос, размеренно произносящий слова:
Вот на узорнорезанной террасе женщина прячет лицо.
Вот приходит Син. Вот он на коленях.
- Почему ты плачешь, о сестра моя, прекрасная Инанна?
Почему ты плачешь?
Зорин замер, не решаясь повернуться, веревка натянулась и бойцы тоже остановились. В наглухо задраенных шлемах, они посматривали по сторонам, но были совершенно спокойны. Похоже, что за спиной у сталкера никого не было. Однако вкрадчивый голос набирал силу:
- Посмотри в зеркало, Син, как может быть, что ты мой брат?
- Инанна, Инанна, у нас один отец, у нас одна мать.
Мы были вместе в ее утробе. Кто же я, как не твой брат?
- Тогда зачем ты похитил у меня всю силу? Почему все взял себе?
- Я взял силу, это так, моя Инанна, но ты взяла красоту.
И разве я не принадлежу тебе на все времена?
Плохо ли иметь мощь четырех рук, вместо двух?
Прикажи, я все сделаю, скажи, я все исполню.
Открой глаза, вытри слезы, прекрасная Инанна,
хотя и слезы не портят твою прелесть.
- Значит, ты не предашь, не покинешь?
- Я рожден, чтобы оберегать тебя, Инанна.
Нет у меня в жизни дел, кроме как служить тебе, прекраснейшая из женщин.
- Тогда надо подумать: чью сторону нам принять...
Еще несколько минут Павел простоял окаменев, ожидая дальнейших событий. Но больше ничего не случилось. Все это было похоже на достаточно злую, но неопасную шутку. Странные слова, между тем, намертво отпечатались в памяти.
«Что, черт возьми, это значит? Я ЭТО услышал? Или САМ придумал? – лихорадочно размышлял Павел, все еще не в силах сдвинуться с места. – Так, хорошо, допустим, НЕ САМ... Я должен все рассказать генералу. Но ведь меня за дурака примут. За психа! И никакого гражданства мне тогда не светит...»
– Никак нет, на Полянке все мертво, – докладывал он через час.
– Как и следовало ожидать, – потер переносицу кшатрий, испытующе глядя Зорину в глаза. – Со станции не уходи, ты теперь в моем ведомстве будешь
http://www.metro2033.ru/creative/texts/585752/?CHAPTER=2