Ш.
1.
Люччано на коне, в сопровождении свиты,
направился в сенат, когда слуга,
вручил ему пакет, весь сургучом залитый,
с признанием жены и вести от врага.
Письмо Роберто просмотрев небрежно,
он медленно прочёл супруги "манускрипт".
И не поняв, кто где, что было неизбежно,
рванулся прочь, издав гортанный хрип.
Остались позади сады Венеции,
мелькали виноградники, жнивьё.
Вместо того, чтоб ехать во Флоренцию,
Люччано гнал в поместие своё.
Он мчался к дому бешеным аллюром,
прижавшись к холке своего коня.
Кричало вороньё в вечернем небе хмуром,
погоду или чей-то рок кляня.
Два дня, не зная сна, валясь с усталости,
глаз не сводя с дороги, он скакал.
Забыв о милосердии и жалости,
Люччано жаждал крови, месть алкал.
2.
Ворвавшись в замок лунным светлым вечером,
он побежал наверх молчание храня.
Зухра из спальни всё таки заметила,
как герцог резво соскочил с коня.
Лицо его пылало дикой яростью,
кулак сжимал отточенный кинжал,
в движениях не чувствовалось вялости,
суровый взгляд решимость выражал.
Как вихрь Люччано появился в комнате.
В пыли, в поту, от ярости дрожа.
Зловещий тон прослушивался в шёпоте:
-Где Габриэлла, тварь? Где госпожа?
-Жена твоя в Флоренции, у брата.
Он госпожу позвал в поместие своё.-
-Проклятье! - запоздалая расплата,
что может быть ужаснее её?
Когда конь мчался вдаль, срывая пену,
он мысленно возмездие свершал.
И видел много раз одну и ту же сцену,
как он вонзает в грудь жены кинжал.
От многократных повторений мести
не становилось радостней ему.
И вот он здесь, на этом самом месте,
где это всё свершал. И потому,
он зарычал: добыча ускользнула.
Сейчас, сию минуту, в сей момент
он с наслаждением в неё воткнул бы
стальной клинок - свой верный "Ферро-дент".
И пусть он твёрдо знал, что доберётся
до Габриэллы (рок неотвратим),
пусть не теперь, но своего добьётся!
Но кто сейчас ответит перед ним?
-Ты с нею заодно! Ты мне заплатишь!-
и герцог бросился на бедную Зухру.
-Подлец! На женщину ты силы тратишь?
Я не спешу в Аид! Я не умру!-
И тот час же она сама, решительно
набросилась на герцога стремглав,
царапалась, дралась, крича пронзительно,
кусалась, отбивалась, как могла.
Она была сильна, как рысь осенняя,
гибка, как виноградная лоза.
Синьор, не ожидав сопротивления,
с трудом оберегал свои глаза.
Ей удалось, вдруг, укусить хозяина
за руку. Герцог выпустил кинжал,
схватился с ней вплотную и нечаянно
порвал ей платье. Крепко руки сжал.
Борьба его немного успокоила,
гнев понемногу у него утих.
Ему больших усилий стоило
держать Зухру в объятиях своих.
Он восхищён был её силой, ловкостью,
отвагою невольно удивлён,
встревожен близостью, взволнован гибкостью
и ароматом тела покорён.
-Ну, чтож, твоя взяла! - Зухра сказала.
И снова сделала попытку ускользнуть.
Но платье лишь сильнее разорвала,
невольно обнажив тугую грудь.
Николо быстрым и уверенным движением
служанку на пол ловко повалил.
Она же, видимо, смирившись с поражением,
лежала тихо и растеряно под ним...
Он неожиданно почувствовал желание,
но в руки быстро взять себя сумел.
Они почувствовали это состояние
и всю пикантность двух лежащих тел.
Когда же герцог встал, Зухра подняла
и протянула ему лезвие кинжала:
-Я счастлива, вели меня убить.
Мне этот миг до смерти не забыть.
Люччано был в нелепом положении,
он чувствовал себя смешным, как никогда.
Восторг в глазах Зухры вернуло уважение.
Привязанность к себе он оценил тогда.
Убрав клинок и обретя дар речи,
Николо стал ходить из зала в зал.
А успокоившись, обнял её за плечи
и усадив на стул, ей ласково сказал:
-Скажи, Зухра, как было, без прикрас.
Пусть будет горькой правда. Час пробил.
И не жалей, поведай мне рассказ,
о женщине, которую любил.
Он не услышал бы сейчас ни слова.
Не помогли бы ни кинжал, ни сила,
ни смерть, ни пытки палачей суровых,
но мягкость, сильный дух её сломила.
Зухра всё рассказала без утайки,
во всех подробностях, что знала о хозяйке.
Николо слушал молча. Он страдал,
так, будто кто-то здесь его пытал.
Потом он бегать стал по комнате стремглав,
сбивая пыль с сапог, срывая кружева
и от удушья свой камзол порвав,
устало опустился на диван.
Когда служанка рассказала о портрете,
он, вдруг, уткнув лицо в ладони, зарычал
и проклиная всё и всех на свете,
сквозь стоны и рыданья, закричал:
-О, боже! Почему всё так случилось?
Во всём виновен я, как ни крути...
Как всё нелепо, глупо получилось!
И всё-таки она должна уйти
в не-бы-ти-е! Другого нет пути...
3.
Он сразу же послал гонца в Флоренцию.
И думая, что мажордом в плену,
велел немедленно жестоко с ним разделаться.
И требовал к себе свою жену.
Роберто, прочитав письмо Люччано,
был в дикой злобе: пленника спасли.
А помогли ему сбежать однополчане,
служившие когда-то вместе с ним.
В закрытой наглухо большой, резной карете,
внутри обитой шёлком снежно-белым,
с охраной многочисленной, заметьте,
приехала в свой замок Габриэлла.
Дня за два до отъезда от Роберто,
духовник передал ей, что Винценто,
осуществив побег отчаянно и дерзко,
на воле. Ждёт удачного момента...
Он ищет способ вызволить синьору
из цепких лап озлобленного брата
и увезти её подальше в горы,
пока не подступил к ней час расплаты.
Ещё просил он передать покорно,
что был он нем и не сказал ни слова,
когда его пытал палач проворный,
подвешивая тело за оковы.
Через духовника, путём уже известным,
она сказала, передав ему награду,
что долг свой выполнил он мужественно, честно
и больше делать ничего не надо.
Что ей уже ничто не угрожает,
мол у неё не вырвали признанье,
что за границу пусть он уезжает.
И это не совет, а приказанье.
Армани ей поверил, подчинился,
поехал в горы, к Франции поближе.
Границу перейдя, перекрестился
и через две недели был в Париже.
4.
В тот день, когда её в карете брата,
отправили домой с большой охраной,
муж вскоре получил письмо сената,
с суровым приглашением к Люччано.
Сенат был оскорблён и взбудоражен,
встревожен его странным поведением.
И как бы ни был герцог смел, отважен,
он не хотел у них испытывать терпенье.
Николо, не теряя ни минуты,
пришлось в Венецию поспешно возвратиться.
В сенате обошлись с ним очень круто,
но он сумел уладить дело, объясниться.
Сказал, что зря он слышал здесь нападки,
напрасно мнится свара и измена.
Он всех заверил, что мол всё в порядке,
его намеренье, как прежде, неизменно.
На следующий день синьор Люччано
стал заниматься подготовкой флота.
И взялся он за дело очень рьяно,
при нём кипела, спорилась работа.
А через месяц, выполнив заданье,
добившись у сената разрешенья,
он возвратился в замок. Опозданье
не разрешило все его сомненья.
5.
Пока Люччано успокаивал сенат,
она ждала, что кто-нибудь из свиты
ей передаст его кинжал иль яд.
(Есть привелегия у знати, говорят,
не палачём на плахе быть убитым).
С приездом в замок, Габриэлла знала:
приходит срок поставить жизни точку.
И в то же время недоумевала:
что означает странная отсрочка?
Ещё сильнее было удивление,
когда Зухра, вручив уведомление,
сказала: -Герцог здесь, он в этом зданье
и вечером назначено свиданье.
-Он сам придёт? Да неужели сам?
Я так давно не верю чудесам...
Как он одет? Давно ли из столицы? -
Её вопросам не было границы.
Она была оживлена, непредсказуема.
Известие восприняла наоборот -
без страха, перед смертью неминуемой,
которую сулил его приход.
6.
За это время в чувствах герцогини
произошли большие перемены.
Она не вспоминала об Армани
с тех пор, как он бежал на берег Сены.
Два месяца её интимной связи
исчезли, вдруг, из памяти синьоры.
Так, словно не было и вовсе этой грязи:
измен и козней, страхов и позора.
Она жила далёким славным прошлым,
ведь будущего у неё не стало
и настоящее - томительно и тошно,
а там и смерть от яда иль кинжала.
И вот что странно! Габриэлла снова
переживала первые их годы.
Всё вспомнила: их разговор до слова
в день первой встречи, свадьбу в замке, роды.
И сердце, вдруг, заполыхало жаром,
а образ герцога в душе воскрес, но вновь
захолонуло памятью... Но вот опять пожаром
ворвалась в сердце первая любовь!
7.
Никто из юных дев, в день сочетания,
так тщательно не выбирал наряд себе,
как Габриэлла, знавшая заранее,
что встреча их - последняя в судьбе.
Зухра не раз меняла ей причёски.
Но всё не то, всё не по вкусу ей.
Сменила много платьев: "Всё обноски!"
То цвет не тот, то не сидит на ней.
Сменив из драгоценностей любимых,
колье, браслеты, серьги, перстеня,
спросила мавританку, вдруг, шутливо:
-Ты почему так смотришь на меня?
Зухра, смутившись, ей сказала правду:
-Ты выглядишь весёлой, госпожа
и беззаботной, словно ждёшь награду,
а не холодный блеск его ножа.
Тебе не страшно, что ли? -
-Вот в чём дело! Да, я боюсь, конечно, умереть.
Мне страшно будет, если по неволе
меня он не успеет рассмотреть.
После волнений всех, до боли в темени,
пришлось наряды снять. Ведь по уму
они не соответствуют ни времени,
ни обстоятельствам, ни месту, ни-че-му.
Синьора выбор свой остановила робко
на самом подходящем из всего -
ночной рубашке греческого хлопка.
И стала ждать супруга своего.
Николо к ней явился в то мгновение,
когда она, откинув косы с плеч,
стояла у окна, а ветра дуновение,
играло пламенем пяти неярких свеч.
Он замер у дверей, как изваяние.
Забыты все слова, нет сил шагать.
Их взгляды встретились. Как в первое свидание
сердца обоих стали трепетать.
Люччано знал и был готов поклясться -
пред ним Любовь его. Не призрак и не блеф.
И Габриэль могла уж не бояться,
что он убьёт, её не рассмотрев.
8.
Когда-то из далёкого похода
привёз Николо ткани и ковры.
Тогда на них была большая мода,
не всякий мог достать сии дары.
Супруга была рада безгранично.
Покрыла ими спальню всюду и везде.
И в комнате красивой, необычной,
тепло, уютно стало, как в гнезде.
Ей нравилось жечь в спальне благовония.
Их запах бередил её мечты...
В ушах звучала нежная симфония
и источали тонкий аромат цветы.
Тыщу раз за годы жизни вместе
он входил к ней, слыша запах роз,
заставал жену на том же месте,
распустившей водопад волос.
Он любил тот час, те ароматы,
эту тишину. Но вот беда!
Вновь всё обретя, он знал, утратит
эти радости сегодня навсегда.
Как молния на небе тёмно-синем,
вдруг промелькнула мысль: "Ведь неизбежно
вот тут она и отдалась Армани,
здесь, на постели этой белоснежной".
Герцог сделал шаг, в лице сменился,
выхватил кинжал... Остановился,
но потом поник, глаза закрыл.
На бросок уж не достало сил.
Видя, что с ним что-то происходит,
Габриэлла, как на покаяние,
к мужу медленно сама подходит,
замерев перед ним, как изваяние.
-Я виновата... и прошу прощения,-
собравшись с духом она тихо молвила.
И сразу в голове, вдруг, словно мщение,
всю фразу эту она тут же вспомнила.
Стыд охватил её в воспоминании.
Упав к ногам его, синьора зарыдала:
-Убей, я заслужила наказание!
Убей меня, убей! Я падшей стала!
Люччано онемел от изумления.
Он думал, что супруга будет мстительна,
спесива, зла, надменна и язвительна,
здесь комментируя его же похождения.
Или того похуже, вдруг, в отчаянье
замкнётся и уйдёт в себя в молчании.
А эта женщина, красивая и гордая
лежала возле ног его, покорная,
как маленький ребёнок, чуть дыша,
обвив руками ножны палаша.
Та искренность глубокого раскаянья
растрогала Люччано и заставила
на жизнь свою со стороны взглянуть,
окинуть, мысленно, судьбы нескладной путь.
Он понимал чудовищность обычая,
который вынуждал обманутого мужа
карать свою супругу смертью, лично:
яд иль кинжал, или петля потуже.
"А разве мне,- подумал он в отчаянье,-
не следует просить прощенья у неё,
не следует молить о наказании?
Кто я такой, чтобы судить её?"
-Синьора,- начал он и голос сбился,-
я ведь и сам... - но продолжать не смог.
Глаза застлали слёзы. Он склонился,
обнял её за плечи, встать помог.
-Ах, Габриэлла,- вымолвил Николо,-
как бы я ни был пред тобой виновен,
клянусь, как перед богом, я не лгу.
Любил тебя одну. Тебя одну...-
От этих слов она затрепетала,
почувствовала - сердце разрывается.
-Он любит, он любил меня,- шептала,-
и, наконец, моя мольба сбывается.-
Ей стало так легко-легко и вольно.
Душа, как птица, полетела ввысь невольно.
И разметав по его телу волосы,
как заклинание твердила тихим голосом:
-Он любит меня! Любит! Любит! Любит!
И никогда уж больше не разлюбит!-
Шептала вновь с улыбкой горделивой:
-И, значит, я, теперь, умру счастливой!
-Мне дела нет до страшного обычая.
Тебя убить? Нет! Не могу убить я! -
воскликнул герцог. Словной невзначай
на мысли Габриэллы отвечая.
-Убить тебя, чтоб свет меня простил?
Я буду сам себе тогда постыл!
Мы убежим! Уедем из Италии.
Поселимся в спокойной, милой Галлии.
Она прикрыла ему рот рукой,
затем на цыпочки привстав к нему прижалась.
-Нет! Вы должны меня убить, мой дорогой, -
сказала твёрдо, не испытывая жалость.
-Послушайте меня! - синьора отстранилась
и отошла на несколько шагов, -
Есть множество вещей, вам и не снилось!
Что поважней супружеских оков.
Жизнь без сражений, чести, славы?
Нет, милый - это не для вас.
Изгнанье - вещь не для забавы.
Я чувствую - пробил мой час! -
9.
В дверь постучали. -Кто там? Что такое?
Он повернулся, не скрывая слёз.
-Оставьте, наконец, меня в покое! -
-Вам срочное письмо гонец привёз. -
Зухра вручила герцогу шкатулку,
а также запечатанный пакет.
И эхо повторяло голос гулко:
-Гонец от герцога Роберто ждёт ответ.
Люччано вскрыл письмо и впился в строки,
а прочитав, он стал смотреть себе под ноги,
потом, окинув быстрым взглядом зал,
уставился в супругу и сказал:
-Синьора, брат ваш срочно сообщает.
В Париже, ночью, был убит Армани.
К нему Роберто, также, прилагает
позолочённый перстень с камнем синим.
Он здесь, вот тут, в шкатулке, посмотрите.
И если узнаёте - мне скажите.
Прошу вас подойдите, - приказал
и взглядом на шкатулку показал.
Зловещая холодность этой речи,
после признания в любви при встрече,
вдруг привели синьору в замешательство.
Что это? Месть, обман или предательство?
Она открыла крышку и рассеянно
взглянула на блестевшее кольцо.
Потом, подняв глаза, спокойно и уверенно
к Люччано повернула бледное лицо.
В глазах его, и влажных и туманных,
синьора не заметила радушья.
-Я узнаю, это кольцо Армани, -
сказала Габриэлла равнодушно.
И этот тон поставил герцога в тупик.
Он не заметил в нём волненья не на миг.
Но ревность, пробудившаяся вновь,
как яд проникла в голову и в кровь.
"Так стало быть она и не любила.
Ей всё равно. Но как же это было?
И как отдаться без любви другому?
Как предпочесть простое дорогому?"
Лицо его так чувства отражало,
что было видно даже в кратком миге.
И герцогиня без труда читала
все его мысли, как в открытой книге.
-Что делать, - прошептала Габриэлла, -
и посмотрела на Люччано смело, -
Меня простить вам всё же не суметь.
А это значит - лучше умереть.
Люччано задрожал. Он был во власти
тяжёлых дум. В сознании, как в лаве,
смешалось: ревность, чувства, страсти.
Убить её не мог и жизнь дарить не вправе.
-А, впрочем, вот, - и взяв шкатулку в руки,
раскрыла и Николо показала, -
Вот вам пример наглядный, для науки.
Так было б и со мной, - она сказала, -
Такая же судьба меня б постигла,
когда б решилась с вами я на бегство.
И пуля меня также бы настигла
или какое-то другое средство. -
-Да я бы сам расправился с Роберто
его насквозь пронзила б моя шпага.
Он - негодяй! - добавил герцог веско.
В глазах была решимость и отвага.
-Нет, милый, - возразила Габриэлла, -
Убив меня, брат вас бы не оставил
в живых, И сделал бы умело,
Он много в мир иной людей отправил.
Как в лихорадке герцог заметался
по комнате, ковры шагами меря.
То замирал, то вновь куда-то рвался,
напоминая раненого зверя.
В его мозгу рождались обгоняя
друг друга сумасбродные идеи.
То он Роберто в замке догоняет
и убивает подлого злодея.
То он в стране восстанье поднимает
и всю Италию к ногам её склоняет.
И весь народ, властители и он
упрашивают разделить с ним трон.
-Вы замечтались... Это неизбежно
должно произойти сегодня, милый, -
и герцогиня улыбаясь нежно,
на грудь Люччано голову склонила.
-Мой дорогой! Ведь я и вы, мы оба
рабы обычаев, рабы привычек, света
и, к сожалению рабы его до гроба.
"Казнить!" Другого не услышите совета.
Но я прошу о милости одной. -
-Извольте говорить, - кивнул он головой.
-Дожить позвольте до утра, мой друг.-
Люччано на неё глядел и слёзы
струились по лицу его. И грёзы,
как дым, как пар, как сон исчезли вдруг.
-Дарю вам, Габриэлла, эту милость, -
Николо наконец-то прошептал,
не замечая, что судьба её решилась
от слов, которые сейчас сказал.
Вздох облегченья, радости, смиренья
сорвались с губ её. Теперь наверняка
ей не страшны ни старость, ни презренье.
Она останется прекрасной на века.
Их ночь прошла в любовном исступлении,
восторгах, умиленьях и слезах.
То герцог выражал ей восхищенье,
то взглядом обжигал, внушая страх.
Он думал: -Неужели и Армани
держал её в объятиях как я?
А нежные ладони герцогини
ласкали его также, как меня?
И верно ль, что синьора не любила
и равнодушье на лице изобразила?
В глазах его всё это отражалось.
Поэтому ей иногда казалось,
что он убьёт её не медля, до рассвета,
не дожидаясь солнечного света.
Но обещанье до утра хранило
её от необузданного пыла.
Под утро, когда солнца луч не смело,
чуть заблестел на лезвии кинжала,
Люччано, хоть и был белее мела,
прижал к её груди стальное жало.
Клинок мерцал, как свечка и дрожал
от дрожи рук. И потому, он сам
не мог вонзить отточенный кинжал.
Лишь пот струился по его вискам.
Она ладони мягко положила
поверх руки, сжимающей стилет.
Всю нежность, всю любовь свою вложила
в улыбку, озарившую, как свет,
её лицо... Вдруг быстро, как могла,
синьора лезвие толчком в себя воткнула!
Кровь хлынула ручьём. Она вздохнула
и на подушки медленно легла.
Движенье было верным и спокойным,
таким казалось плавным и живым,
что герцог было усомнился в исполнении
свершённого здесь приговора им.
Но нет, лицо прекрасной Габриэллы
застыло в неподвижности среди
искрящихся волос, подушек белых
и красной крови на её груди.
Через минуту герцог наклонился,
поцеловал её в холодные уста.
Потом, сказав "прощай", перекрестился,
коснувшись на распятии креста.
---------