Во ВНИПИМе, где я прозябал после учебы, тоже была библиотека, даже две. В подвале таилась художественная или профсоюзная библиотечка. Когда здесь появлялась модная книга крамольного автора, то на нее записывались в очередь и читали до полного растерзания. Поскольку я за модой не гнался, то мне было проще. Стандартный набор русской и западной классики здесь был, как и повсюду. Достаточно было брать том за томом “Всемирной литературы”, и твоя юность не проходила даром.
А на верхнем этаже главного корпуса роскошествовали научная библиотека и светлый читальный зал с несколькими рядами столов, за которыми корпели химики в белых халатах — мнимые и истинные.
Стеллажи читального зала ломились от химических журналов на всяких языках и патентов примерно от Адама до Застоя. Суть моей работы, собственно, и заключалась в том, чтобы выискивать какое-нибудь трехэтажное соединение в этих талмудах, предположим, с 1946 по 1979 год. В тех редких случаях, когда нужное название попадалось, его надо было зафиксировать в карточку. Труд измерялся количеством заполненных карточек.
Пялиться в эти подшивки можно было сколько угодно. Проверить результаты такого труда было невозможно. Поэтому рядом с подшивкой химического журнала можно было приоткрыть что-нибудь еще — но только не художественное! Читать роман в читальном зале было так же дико, как пить водку и играть на гармошке. Тут же донесут.
Кроме научной кабалистики, в этой библиотеке хранилось сокровище, стоившее всех романов подвала. Неведомо зачем здесь пылился полный “Брокгауз и Эфрон”, занесенный причудливой разнарядкой судьбы из библиотеки какого-нибудь загубленного тульского помещика или расстрелянного московского профессора. Я открывал этот словарь и читал наугад, удивляясь, с одной стороны, как сильно изменились иные понятия за минувшие сто лет, а с другой — как мало изменились другие.
Я уж молчу о научных представлениях, которые, по моему мнению, должны были шагнуть в космические дали. Они оказались точно такими же, как в наших передовых учебниках. Чего я никак не ожидал, так это полного совпадения определений марксизма в этой “буржуазной” энциклопедии с теми, по которым нас натаскивали в институте. Весьма прогрессивно, вполне по-советски, трактовался и подвиг декабристов, расписанный во всех подробностях. И куда, спрашивается, смотрела цензура?
Различия обнаруживались в мелочах. Например, понятие “спорт” тогда было ближе к изначальному английскому значению слова и относилось к любому времяпрепровождению, не приносящему практической пользы, например к вязанию. Что касается видов спорта, то и они отличались друг от друга гораздо больше, чем марксизмы образца 1880 и 1980 годов. Боксировали, к примеру, каким-то чересчур благородным способом, напоминающим то ли фехтование, то ли полуконтактное карате. “Правая рука при этом используется для нападения и нанесения ударов, а левая находится на уровне груди и служит средством отражения ударов соперника” (я не цитирую).
В одном из томов я обнаружил целый трактат о пытках с иллюстрациями западного и российского образца. Получалось, что пытки инквизиции гораздо изобретательнее, зато русские грубее и честнее, что ли. У них ноги плющат винтами в железном “испанском сапоге”, а у нас дробят дубиной. Вот и выбирай.
Превосходство “Брокгауза” перед современным источниками особенно сказывалось в вопросах религии. Там было все то, чего я не мог найти в “Справочнике атеиста”.
Когда на занятиях по атеизму мне предложили на выбор несколько критических тем, я выбрал буддизм, пересказал статью из “Брокгауза” и имел успех. Меня даже выбрали комсомольским вожаком отдела, выдали печать, чернильную подушечку и марки. Я собирал с других комсомольцев членские взносы (если не ошибаюсь, по три копейки) и относил вышестоящему секретарю, но чаще забывал.
Опубликован в журнале «Дружба народов» 2006 года, №2 (Библиотека XXI)