Малка была красивой девочкой. Даже очень красивой. Я таких ещё не видел.
Она напоминала точёную статуэтку. Или заморскую куклу с пышными иссиня-чёрными волосами
и огромными голубыми глазами, смотрящими на мир сквозь длинные ресницы удивлённо и ласково.
Если бы она не была моей родственницей, я немедленно бы влюбился в неё.
Впрочем, нет. Меня останавливали на этом пути две причины. Первая – имя.
По неопытности и бескомпромиссности подросткового возраста это имя шокировало меня.
Ну, как же можно так назвать девчонку, думал я, как можно с этим жить?
Сказать по правде, я и своего имени стеснялся. Кроме меня, на нашей улице Рафаилов не было.
Всё больше – Викторы да Геннадии, модно было именно так называть ребят.
Я рос уличным пацаном, мог в любой, даже самой серьёзной и напряжённой игре, поспорить за первенство.
Но терялся, когда дружки-сверстники, в большинстве своём, деревенские ребята, приехавшие в южные края
из российской глубинки, коверкали моё имя на разные лады, пряча в голосе насмешку.
В лучшем случае, был я «граф». Но чаще – много хуже.
Шпана с соседних улиц кричала мне вдогонку – «гав, гав», намекая на созвучие.
В мальчишеских кругах я носил прозвище «овчарка», чему, кроме имени, способствовали большие и оттопыренные уши.
Дома я устраивал скандалы.
- Не хочу быть Рафаилом! – кричал я оторопевшей маме. – Назовите меня по-человечески.
- А как? – осторожно спрашивала мама.
- Ну, хотя бы Сашей. Чтобы не смеялись.
Выходил дед, книжник и богослов.
Он поднимал вверх указательный палец и изрекал:
- Рафаил – библейское имя. Это так почётно быть Рафаилом – божественным врачевателем.
Но я ничего не слушал и горько рыдал.
А тут ещё Малка! Мне было четырнадцать лет, Малке – семнадцать.
Она по родственным канонам считалась даже не сестрой, а двоюродной тёткой, что раздражало ещё больше.
Малка приехала в гости из Полтавы.
Она смотрела на меня снизу вверх, уважая мою мальчишескую самостоятельность
и чувствуя за мной тёмную уличную силу.
- Я буду звать тебя Машкой, – в первый же день знакомства объявил я ей.
- Почему? – удивилась она.
- Потому, что кончается на «у», – сорвался я на грубость.
Малка съёжилась. Она привыкла к сюсюканью.
Была и вторая причина, главная, по которой я никогда бы в неё не влюбился.
Малка была со странностями.
Её самое естественное состояние было дрожание.
Она всего боялась – шумной улицы, неожиданных встреч, дерзких мальчишек.
- Скажи, – безжалостно приставал я к ней, – ты когда-нибудь целовалась?
Её огромные глаза распахивались настежь и наполнялись слезами.
- Ты что! – лепетала она. – Ты что!
В её голосе звучал ужас.
Я удивлялся. Приехав в незнакомый город, Малка не проявляла к нему никакого любопытства.
Она не отходила ни на шаг от моей мамы, в лучшем случае, выполняя мелкую домашнюю работу.
А, чаще всего, сидела у окна и тупо смотрела на улицу.
Я пытался её расшевелить.
Тогда в нашей среде пользовалась популярностью повесть Льва Кассиля «Дорогие мои мальчишки».
Меня манила и завораживала таинственная страна Синегория.
Мне хотелось попасть в этот романтический край.
- Читала? – строго спрашивал я Малку.
- Кажется, читала, – равнодушно отвечала она.
- И что?
Малка молчала и смотрела в окно.
В конце концов, я плюнул на неё и перестал замечать.
Но однажды мама сказала:
- Рафочка, почему это наша гостья всё время одна да одна.
Может, прогуляешься с ней по городу?
Мне ужасно не хотелось. Но я был вежливый и послушный мальчик.
- Собирайся, Машка! Выйдем в люди, – приказал я.
Она безропотно подчинилась.
Мы вышли на улицу и направились к центру. Малка крепко ухватила меня за руку.
Она дрожала мелкой дрожью и испуганно озиралась вокруг.
Ленинабадские улицы всегда многолюдны. Даже в будни они напоминают карнавал.
Это впечатление усиливается по мере приближения к огромному городскому рынку,
одному из самых больших в Средней Азии.
Минута, другая, и мы втянуты в водоворот огромной людской массы.
Малка уже не держится, а безвольно висит на мне.
Я представляю, что ощущает её бедная девичья головка от этой многоголосицы.
Горками навалены вокруг, прямо на тротуаре, арбузы и дыни – прохода почти нет.
Всюду толкаются, кричат, торгуются, восхищаются люди.
А над этим суетным балаганом ходят на высоких ходулях акробаты с размалёванными лицами и поют смешные куплеты.
И вдруг кто-то бесцеремонно хватает меня за рубашку.
Оглядываюсь – молодой таджикский парень – в пёстром чапане, подпоясанным разноцветным платком,
в красивой тюбетейке, как водится с искусно выточенным ножом на боку.
- Послушай, – говорит он, смешно коверкая русские слова, видно из дальнего кишлака приехал, –
послушай, – говорит он мне, указывая на Малку, – она тебе кто?
- Сестра, – отвечаю я.
- Ай-ай, какой красивый девичка! Персик! Хочешь, буду свататься?
- Нет, – отвечаю я и украдкой гляжу на Малку. Она почти закатила глаза и, наверно, близка к обмороку.
Молодой таджик ничего не замечает. Он настойчив.
- Много денег дам, – бормочет он, – целое стадо баранов. Двадцать штук.
- Не надо! – кричу я и волоком тащу Малку к дому. – У неё есть жених.
Это я вру уже напропалую, чтобы отстал. Но наш преследователь не унимается.
- Жених бедный, – убеждённо говорит он, – а я богатый. Ничего не пожалею.
Вот и наша улица. К счастью, полно ребят – моих дружков.
- Остановите этого, – шепчу я.
Дружки понимают с полуслова.
Они обступают плотным кольцом «ухажёра». Ох, не завидую я ему!
Но мне сейчас не до этого. Я втаскиваю Малку в дом, и она тут же валится в обморок.
Домашние пристают ко мне с расспросами, но я уже потерял контроль над собой.
- Дура! – кричу я – Ненормальная! Уберите её с моих глаз!
И хлопаю дверью. Через несколько дней Малка уезжает. Мы прощаемся холодно и отчуждённо.
Прошло много лет.
Вновь я встретил свою незадачливую родственницу уже в Израиле.
Она прожила пустую, лишённую света и любви жизнь.
И под старость впала в детство. Она не узнала меня.
- Кто это? – спросила Малка обо мне в третьем лице.
И глаза её, красивые, бездонно-глубокие глаза наполнились испугом, как некогда – слезами.
Сейчас Малки уже нет на свете.
Непонятная, страшная жизнь!
Тем более, что что Малка переводится с иврита – «Царевна», «Принцесса».
Насмешка судьбы?
Р.Маргулис