Ведь в любви нас притягивает именно животное начало.
Как только начинаешь играть в поэзию, всё улетучивается.
Пьер Буржад.
###
Мужские ботинки. Один валяется на боку.
Она поднимет с пола мокрую куртку, встряхнет, петелькой зацепит на вешалку. Пройдет мимо приоткрытой ванной, где жёлтый свет и шумит вода, где ворохом висят на двери рубашка, свитер, брюки, полотенце.
- Как тут тепло! Батареи жарят. Африка!
- Да! Да! – Это сквозь воду.
Вжик, – расстегнет молнию на сапоге. Вжик, – вторую.
Туго облиты тёмным нейлоном коленки – сколько на нас одежды зимой!
Платье с себя – через голову. Тряхнёт волосами, пусть будет художественный беспорядок. И руки за спину, под лопатки, к крючкам: всё на волю.
- Слышишь? Ты только это… Не одевайся уже! Ладно?
- Да! Да! – И неразборчиво что-то.
А теперь надо смотреть на них. А теперь их надо увидеть их же глазами, потому что в первый раз они вместе такие.
Он рыхлый, белый, а бёдра ещё белее. Он волосатый. Он влажный. У него конопатые плечи. И босиком она будет не выше его, а она боялась, что выше.
А она сидит на кровати. В пляжной свободной тунике, – лето, прошлогодний Египет, синее, голубое, лазоревое, – огромный вырез, открывший основания расставленных широко грудей, всю шею и почти все плечи.
А что глаза их? А вот они. Её – карие, с лисьим изгибом век, усиленным краской. Его – открытые, близорукие, под бесцветными бровями. И он не может, не может их оторвать от крупной родинки там, в ложбинке, от босых пальцев с алыми каплями лака.
А она боится покраснеть. Я никогда не видела такой толстый, широченный, короткий. Я много видела, что ли?.. Нет, как всё вывернуто, лиловая голова торчит бесстыдно наружу, в этой влажной мохнатой чаще. Как гриб. Нет, я все-таки краснею.
- Погодка, смотри ты! – говорит он, пытаясь быть обычным.
- Иди сюда. – У нее неожиданно низкий голос. – Сядь сюда.
Мужские ботинки; один на боку. Женские сапожки припали к ботинкам. Распахнуты, рыжий мех виден.
Всё началось в День Защитника, был банкет, праздновали допоздна. Она позвала на медленный танец и так прижалась, что потом он не отходил от неё. Хочу спать с тобой. Молчи и слушай меня. Мы будем.
Но где? – вздохнула глубокой грудью. И рассердилась: – Даже не думай! У нас семьи, дети!
В полдень на город рухнула метель. Кто, куда идет, не видно с пяти шагов. Мокрый ветер толкал их в спину – бежавших. Девятый этаж. Самая длинная минута в лифте. Возня с чужим ключом. Тёплый стоячий воздух. Белые наволочки, белая жёсткая простыня, её долго стелили, ровняли складки, – голый мужчина и босая женщина в прозрачной накидке, – глядели, глядели, пробовали глазами друг друга.
И теперь ясно, что так начертили звёзды. Видите, как лежит он, впаянный в её тело, как осторожно держит её под плечи. Видите, – она расслаблена, раскрыта, пальцами ног водит ему по ляжкам, по икрам. Ногами слаще ласкаться, руки не нужны, она их кинула за голову – дав ему сосать, тянуть кожу с самых нежных мест её предплечий.
Смотрите, как он мнёт её живот животом. А еще ниже, где-то между ними, ныряет ей в складку лиловая голова его напряженного стержня, – блестит, скользит, исчезает в ней и теперь не пугает своей толщиной, – но этого мы всё равно не увидим.
Кто знает, какой из него защитник Отечества, но какой этот дядька с конопатыми плечами сейчас – знает женщина.
«Ай, ах, ай», – поёт и царапает ему грудь и соски ногтями, поёт и не дает ртом накрыть свой рот. Мокро шмыгнула носом; задохнулась? простужена? Влажный блеск в уголках век; это что, слёзы?.. И немного размазана вокруг глаз краска с её красивых ресниц.
Потом она, с ладонью между ног, убежит в ванную. Он дёрнет створку окна, подставит себя под узкую полосу холода, зажжет сигарету.
Всю ночь ветер будет нести холодные белые полотнища на юг. Всю ночь двое будут слипаться потными телами в горячее одно. Три раза женщина сбегает в ванную, зажав себя внизу ладонью. Но нескоро даст ему слизать помаду со своих губ, и тогда они станут целоваться как сошедшие с ума школьники.
Почему? – скажет он. Почему не сразу?!
- Губы в губы – это очень интимно. Я стеснялась. Теперь я к тебе привыкла.
011 октябрь.