Антигерой оторвал фильтр у сигареты и щелкнул в форточку. Прикурив, поставил на газ сковороду, разбил два яйца, включил чайник. Аппетитное шипение заполнило кухню. Покрутил шкалу, - в невразумительном треске радио ничего подходящего, ничего.
А должен умереть.
Снилось, что был у врача. Тот сказал - у вас всё нормально. Поначалу камень с плеч, и только-только А набрал полную грудь, чтобы облегчённо вздохнуть... Присмотрелся к врачу и... оледенел.
Выражение его лица; каменное, с губами рептилии, с горящим взглядом. От такого хороших вестей не жди. "Абсолютно ни о чём не беспокойтесь, вы обязательно поправитесь, вот увидите, скоро снимут гипс ( А видел себя забинтованной мумией, на растяжках, глядел сквозь узкую щель в гипсовой броне ) вы будете жить, жить долго..." - а глаза у самого наливались фиолетовыми чернилами и оттягивалась вверх губа, обнажая никотиновый клык...
За спиной лязгнула дверь. А остановился, потянул носом. В воздухе горечь.
Та особая, осенняя горечь, в которой дым сожжённых мостов, счастливых билетов, жертвенные костры из листьев и над всем этим - жрецы-дворники, воскуряющие благовония Богу Осени.
Впрочем, не об этом сейчас.
Забросил за спину тубус со стрелами, замаскированный под бамбуковый колчан, поправил лямку.
Куда?
На озере был вчера, без толку. Похолодало, отдыхающих меньше, да и те что были, в основном кучковались, бухали и орали под гитару. Если кто отходил, то метров на пять, не больше. Одиночек не было.
Чуют, что ли?
Недавно стратил. Так глупо, стыдно. Одного задел в плечо, в правое, хоть и целил в сердце. Чувак открывал машину, А подумал, что он один, ну и ... Оказалось, парень с бабой, она отстала, расплачиваясь на кассе; выскочила, подняла шум. Уходил по пожарной. Сейчас все выходы в подъезды на замках, уйти практически нереально.
Если не позаботится заранее.
У А правило: обеспечь нормальный отход. Чердаки, слуховые окна, лебёдочные камеры лифтов, пожарные лестницы, заброшенные голубятни "хрущовок" - картографировать и запоминать всё это стало его хобби.
Важное в другом.
Для выстрела надо позыв.
Бывало, часами лежал на крыше, на раскалённом мягком битуме, или в пыльной паутинной духоте, лаская глазом прицел, ловя тонкий луч света между рассохшихся досок. Внизу бродили не пуганные самонадеянные животные, многие в одиночку. Было много удачных моментов, когда вблизи никого и цель даже не пикнет - нет, А равнодушно и сонно водил мушкой и чувствовал скуку. Хоть выколи глаз.
Ненавидел себя. Но таково правило и через него не переступить. Не этому учил их отец.
"Не пускай стрелу, если чуешь - не твоё! Не шмаляй за зря, тока когда защекочет. Тока в том разе. Но! - отец не уставал напоминать, - не кидай стрелу. Потерял стрелу - потерял силу".
Тут А крепко маху дал.
Братья давно жили кто где. Старший, Демьян, выбился в президенты консалтинговой компании и теперь охотился исключительно ради удовольствия на бульбашей в своих угодьях, под Ковелем. Второго отец назвал странно - Вергилием. Кто знает, что его натолкнуло, может книга, что прятал в сундуке, да тайком почитывал. Думал, никто не догадывается. А видал её - какая-то "Комедия". Хотя чего смешного? Херня всякая.
Все звали брата просто Верка.
Одно время Верка крепко запил и даже проходил по делу: на стреле, в груди мужика нашли отпечаток его пальца и ещё свидетель там объявился. Но утряслось, - свидетель трагически погиб ( А помог братцу, уработал гандона вилами в горло как-то тёплым вечерком), а улика сгорела, когда в прокуратуру папа запустил красного петуха.
Верка в тот раз отмазался. Но на "поляну" выходить зарёкся. Сейчас в монастыре где-то на Урале. Уже лет пять. Живёт вроде нормально, как-то писал одно время. Душу спасает. Хотя, по слухам, монахи в окрестных лесах то и дело пропадают. Видать, плохо спасается, Верка-то.
Каждому от отца досталось по пять стрел. У Демьяна, помнится, все целы. Хитрый, сволочь, изворотливый, такой мог и на подмену пойти. Отец его сам не любил. У Верки оставалась одна. У Антипа ( его, то есть ) - на данный момент две. Две первых улетели ещё пару лет назад. С потерей первой ослабла мужская сила - мог бабу иметь, только если её придушить слегонца, подвялить. Ну, или в срамной пятак. После второй пропал сон, пришлось подсесть на амфетамин с реладормом. ( Хорошая, кстати, вещь. Высокогорный слалом, альпийский воздух, дрифт по серпантину извилин, с разгоном и торможением всей подкоркой одновременно - в иные минуты едва-едва касаешься земли пальчиками. Релашку можно, на крайняк, заменять димедролом, но тяга будет уже далеко не та...) А после третьей, два дня назад, ослабло зрение. Вблизи ещё видел, а дальнее расплывалось, смотреть в прицел стало трудно. Это добивало. Чтобы раньше промахнулся - никогда. Бил в сердце, или изредка в лоб.
Последние два дня вообще не выходил из дома.
Не стало житья.
Отец, когда живой был, брал его за руку и смотрел в глаза. Антип не выдерживал неистово-синий, с сивушной поволокой взгляд и опускал голову. Отец молчал, трепал по плечу и смущённо-грубо толкал его в спину.
Младшенький, продолжатель.
Со старшими сыновьями был строг. Когда обучал стрелять, вывозил ночами то в область, на свиноферму, попастись на молочных поросят, то на строительство коровников под Олейниками, - так как грязи всегда в избытке дешёвых молдован и таджиков. За малейший промах карал жёстко. Промазавший скидавал штаны. Отец брал стрелу и пять раз тыкал ему в одну из ягодиц. До крови. С тех пор зады у всех троих в точечных шрамах.
Но стрелять научились.
А Антипа жалел. Наказывал наравне, но всегда находил пару тёплых слов, мог ласково смазать кулаком по скуле, или под дых. Надежду в нём видел. Отраду. Хотелось ему, чтобы из всех, именно Антип вышел в люди.
Когда Антип стал Антигероем, сам помнил смутно. Кажется, мать как-то услыхав по телевизору созвучное, шутя обронила, с тех пор и прицепилось. Поначалу раздражало, слишком пафосно, он огрызался, дулся на мать. Потом привык. Со временем даже загордился, - хоть и Анти, но герой!
Сейчас он шёл в своей старой ритуальной футболке с капюшоном. На груди "Sex Pistols". Сид Вишес в обнимку с Нэнси в центре, на его майке красная надпись на английском "Одет, чтобы убивать". Джонни Ротен, прицеливался из какой-то штуки, похожей на лук или арбалет.
Футболку подарила мама. Надевая ему на голову, припевала древнюю колыбельную: "Кали-ны, мали-ны, *** на рыло, ***-на-ны..."
Две последних стрелы в колчане. В руках компактный плетёный баул, обтянутый сукном. Баулу уже лет и лет, сукно, когда-то тёмное хаки, выцвело и напоминало цвет высохшей ботвы. На углах ткань расслоилась, бахрома белых волокон, сквозь дыры блестели прутья.
Недели две назад Антип приглядел одно местечко. На метро полчаса. Эта территория между районом элитных домов на Минской улице и брежневскими многоэтажками. Станция "Матвеевская". В одном подъезде там обнаружил свободный выход, без замка.
Набрав код на дверях, поднялся на пятый. Чердачная решётка скрипнула, - люди слишком доверяют железным дверям и решёткам. А зря. Жили бы дольше. Внутри всё так, как и на тысячах других крыш. Хлам, пыль, сети паутины на стропилах, следы пребывания подростков - банки из-под химии, лепестки таблеток, какие-то сита, тряпки, грязный топчан в дальнем углу. Подошёл поближе; по виду давно никого не было, он чуял. Главное, нет бомжей. В последнее время от них деться некуда.
Прошёлся. Стал сбоку у слухового окна, осторожно выглянул. В песочнице возились дети. Мамаши с колясками неподалёку, в беседке крепенькие старички лупились в домино. На лавке несколько старух. Они не помеха, лишь бы исполнить всё с одного раза. Никто и внимания не обратит. Он поднял взгляд на противоположный дом. Сквозь стёкла - отпадает, не пуля. От стрелы стекло взорвётся, поднимется шум. Только в открытые окна, в форточки. Осмотрел этажи. Будний день, многие на работе, большинство окон наглухо задраены. Блестят непроницаемой теменью. Одно-два приоткрыты, но в глубине не видно движения. В средних та же картина - сонный час. Тихо. Мёртво.
Два нижних этажа зарешёченны. Антип усмехнулся; как будто это спасёт.
Он расчистил место, положил баул, клацнул замками. Под крышкой, каждая в отдельном углублении, блеснули хромом детали устройства. Они крепились к стенкам кожаными ремешками. Антип расстегнул и стал доставать. С сухим щелчком соединил между собой две увесистые скобы, похожие на миниатюрные автомобильные рессоры. Промежуточным звеном между ними вставил полукруглый цилиндр в литой, резиновой гофре с углублением и V-образным креплением посередине. Закрепил на концах скоб два кронштейна, продел в них шнур толщиной в пол-пальца. При помощи системы блочков трещоткой натянул шнур.
Тронул рукой, - тетива пропела ноту, - арбалет был готов.
Достал оптический прицел. Вставил в углубление посредине, прикрутил шайбами. Взяв в руки, ещё раз осмотрел, проверил соединения.
Прижался глазом к прицелу.
Всё та же тишина. В одной спальне парочка пыхтела под одеялом. Одеяло бугрилось, тела продавливали матрац. По гардине прокатывались волны. В другом окне на кухне пили, на узком столе закуска, полупустая бутылка, две небритых рожи.
Внутри всё тихо. Он перебирал глазницы окон, задерживаясь всякий раз, когда в глубине мелькала тень.
Антип перевёл прицел на следующие окна.
И сразу увидел её.
Неприметная, худая девушка с русыми волосами до плеч, длинная чёлка спадала на лоб, когда она склонилась над столом, засыпая в чайник чай из жестяной коробки. Светлая футболка с простенькой детской аппликацией на груди, вытертые синие джинсы. На вид лет двадцать - двадцать пять.
Он не видел её лица, ( девушка стояла боком, ставила чайник на газ ).
Мгновенный и мощный импульс молнией прошил его тело снизу и до макушки.
Антипа бросило в жар.
Она.
В копчике стало горячо. Змейкой юркнул щекочущий зуд и сгустился в точку ниже пупка.
Антип достал стрелу. Лизнул перо и отработанным движением вложил в арбалет. Приподнялся и ещё раз оглядел двор. Всё по-прежнему.
Навёл прицел и прикоснулся пальцем к курку. Девушка не смотрела в окно, занятая своими делами; потянулась в шкафчик над столом, видимо, взять что-нибудь к чаю.
Нежно, на выдохе Антип потянул курок.
И произошло непонятное.
Стрела летит немногим дольше пули. Казалось, она даже не шелохнулась, а так, легко и неторопливо отстранилась и стрела, впритирку облизав ей бок, впилась в металлический чайник. Бесшумно, легко взлетела и сверкнула в воздухе крышка. Чайник, взорвавшись фонтаном брызг, слетел в угол. Девица ухмыльнулась, нагнулась, подняла чайник, выдернула стрелу и одним движением сломала о колено. Бросила половинки в мусорное ведро.
Антипа перечеркнула и накрыла боль. Скрутило и швырнуло на грязный пол. Чья-то железная рука схватила его предстательную железу и через горло, по живому... Чтобы не заорать, он вцепился зубами в кисть.
Сука.
Последняя стрела.
Возникнув изнутри, боль неумолимо растекалась по телу, пропитывала насквозь, грибом вспухала в животе...
Он вспомнил утренний сон. Вот оно всё и складывается в картинку, - эта тревога, клыки, эти угли вместо глаз - это всё он, рокот далёкой грозы.
Всё, что ли? Отжил.
Антип повернулся на спину, вытер липкий пот со лба и минуту пытался утихомирить лёгкие, глядя в трухлявые доски крыши. Собрав себя в кулак, он всё же вскочил, бросился к окну. Закинул руку назад, нащупал единственную стрелу и быстро вогнал в арбалет. Рывком приник к прицелу, сходу навёл на окно.
И напоролся на её взгляд.
Спустил курок.
Время закончилось.
Время изменило ход.
А, перестав дышать и открыв рот, смотрел в лицо девицы, а та, не мигая, пришпилила его взглядом к доскам крыши. Так добивают раненого штыком. Она стояла у окна, из её левой груди, прямо сквозь ткань гардины, торчала стрела. Крови не было. Рука с зажатой гардиной поднята вверх: хотела открыть или задёрнуть, да так и замерла.
В лице её... Он не видел таких лиц. Никогда.
Жуть в живом, спокойном лице, белом как мел и тонком, в чёрном космосе огромных матовых глаз.
Жуть в стреле, что торчала из груди и сводила с ума.
Спина Антипа покрылась инеем. Что-то сломалось навсегда, он уже чуял задницей, чувствовал, как волосы пошли дыбом по телу, на затылке, от ног вскипала дрожь.
Надо что-то делать. Хоть и сделать-то ничего нельзя, сквозь погибель, сквозь пожирающий ужас.
Немедленно.
Надо решать. Уйти нельзя. Если не забрать стрелу - завтра, прямо с утра можно идти в "Память", и подобрать там себе гроб. На вырост.
Но *** вам в обе руки, господа.
Или я или она.
Он бросился разбирать оружие. Кое-как покидал в баул и мигом вниз. Плевать на перепуганные лица старух, на песочницу, деток, окрики мамаш, - какой подъезд? Средний? Нет.
Второй справа.
Комбинацию замков он подбирал на слух. На звук изнутри. Он не знал как, но срабатывало.
Сейчас как заклинило. Не выходило, чёрт!
Только с четвёртого или пятого раза замок клацнул и дверь нехотя отошла. Он рванул по лестнице. Второй этаж. В груди молотил колокол, сухая пена... язык царапал губы. Эта дверь? Кажется..
Нет, сюда.
Он знал, что дверь будет открыта, просто знал. Дёрнул так, что задел себя по носу и вломился...
Комната мало чем напоминала московскую квартиру. Антип не мог видеть её в прицел, - большое окно гостиной задрапировано до пола тяжёлой шторой из светонепроницаемой дорогой ткани. Не было тех привычных вещей, что составляют милый домашний уют. Не было телевизора, картин, люстры, даже - хрен с ним! - подсвечников, ковров, стульев, стола, шкафов.... - ничего этого не было.
Был ровно вытоптанный земляной пол, тускло блестевший глянцем. Стены из отёсанных брёвен освещали утыканные по кругу, плошки с фитильками - ровно пять по кругу. Красноватые язычки пламени напоминали лампадные, что придавало интерьеру неуловимо церковный дух. Щели между брёвнами законопачены тёмным, по виду мхом, который высох и уже успел покрыться плесенью. Пахло дубом и хвоей. В углу, заметил Антип, темнела большая конусообразная кадка. Его взгляд упал на пушистую метлу из еловых веток, стоявшую рядом со ступой. Там, где у людей в домах камины - а бывает, что и в квартирах, - здесь стояла огромная русская печь. Что странно - она жарко пылала. Паровозных размеров топка прикрывалась полукруглой задвижкой. Под закопченным потолком, в провисающих сетях паутины висели пучки трав, сухие головки мака с кулак величиной, связки скрюченных, сушёных грибов с бурыми шляпками - похоже, мухоморы.
Справа от печи, ближе к окну ( Антип отметил, насколько нереально - если здесь вообще было что-то реальным! - выглядят парчовые шторы в этом средневековье ) тянулась длинная широкая лавка без спинки и стол. Стол, из старых скоблённых и мытых досок, был гладким, лоснился. На нём стоял глиняный кувшин.
Больше ничего.
- Здравствуй, А. Так, кажется, ты себя зовёшь?
Голос принадлежал Калине.
Она стояла посреди избы и выглядела не так, как на кухне. Это она, то же лицо, те же глаза, - они даже в полутьме горели тяжёлым мраком, но её наряд, а главное! - та молниеносная скорость, с какой она успела его сменить - Антипу захотелось скулить...
На голове высокая, обтянутая червчатой материей, кика. Она охватывала лоб, поверху укрыта пёстрым убрусом, из под него выглядывала толстая коса, увитая кольцом. Концы повоя ложились на плечи и грудь. На очелье кики прорезной орнамент и причудливый рисунок, завершавшийся бахромой из жемчужин. Цветастый убор подчёркивал пятаки свекольных румян на её щеках - так много в нём было красного, каменьев да блёстков. Соболиная опушка, надвинутая на лоб, усиливала черноту сурмлённых бровей и ресниц. В височных локонах, вплетёны колты, - золотые полусферы для благовоний, полые внутри с изумрудными вставками и тонкой резьбой. Грудь украшала сложнейшего плетения цепь в два ряда, с звенящими монистами и гривнами, высоко под шеей тонкое ожерелье с медальоном и кованная пристёжка ворота с изображением птицы-сирина. Платье тяжело от вышивки и каменьев. На поясе - кошель с бубенцами и хитроумным замочком, особо сканным из металлической нити. Платье глухо застёгнуто на золотые фибулы до самого низу.
Антип огляделся, куда бы рухнуть. Но рухнуть было ещё страшнее и он остался прямо перед ней, будто в последний раз. Будто умирать.
То, что ему конец, он понял сразу, как только взгляд упал на собственную стрелу, всё ещё торчащую из груди Калины.
- Зачем пришёл? - голос низкий, с хрипотцой. Ведьма.
- За стрелой.
- Так возьми. - Она блеснула зубами. Потом добавила: - только с уговором.
- К-каким? - хрипло кашлянул Антип.
- Поцелую тебя.
- А-а? - его давило, плющило, в комнате нечем дышать, по спине между лопаток стекали струйки пота.
- Иди ко мне.
- Ха-з-зачем ещё? - Зубы его мелко тёрлись друг о друга.
- Тебе нужна стрела?
- Нужна... не знаю.
- КО МНЕ! - От её низкого рыка заложило в ушах и потянуло такой густой силой, что у Антипа подкосились ноги. Спина стала мраморной плитой. От стен срикошетило эхо и мгновенно сплюснуло голову. Антип против воли сделал шаг вперёд. Другой.
Почти не было сил, каменные ноги врастали в землю. Он, хрустнув зубами так, что на шее вздулись жилы, сделал ещё два шага. Приблизился к ней.
Она протянула руки и положила ему на плечи.
- Иди...
Он закрыл глаза.
Её губы были губами статуи.
Камень и лёд.
И одновременно невыносимый жар. Огненный смерч завертелся в ногах Антипа, поднялся к гениталиям, вошёл в живот и ввинчивался всё выше, набирая силу. Недавняя боль, которую пережил давеча на чердаке, вспыхнула с чудовищной остротой и, после бесконечного нарастания, завершилась пронзительно ясным чувством, что яйца вырваны через горло.
Последние капли сил испарились.
Потолок как-то странно стал уходить ввысь, вместе с ним и её лицо, голова, плечи - всё её тело стало неудержимо расти и ширится одновременно с удаляющимся потолком, который казался теперь далёким чёрным небом. Фигура Калины возвысилась настолько, что он уже видел край её сарафана, оттороченый бобром и вышивкой жемчуга. Из под него выглядывали острые носки красных сапожек и короткие, наборные каблуки.
Из недосягаемых высот к нему опускалось её лицо. Оно склонялось всё ниже, - Калина прогнулась в спине, затем присела, заглянула в глаза.
Со зрением его творилось неладное. Комната теперь казалась выпуклой, он мог её видеть со всех сторон одновременно, даже сзади. Комната выглядела как вогнутый элипс, - он видел всё за своей спиной.
- Ну что ты, Антипушка? Испугался, сердешный?
С неба спустились огромные, как ковши экскаватора, ладони. Она подняла его на руки.
- Ну что, Царь? Стрелу тебе? На, возьми. Суженный мой...
В руках её непонятным образом оказалась стрела, а он даже и не заметил, когда она успела её вытащить из груди. Древко было толщиной с ручку лопаты. Калина поднесла к его лицу. Антип открыл рот и зажал стрелу в зубах.
- Хочешь взглянуть на себя? Пойдём.
Она повернулась и понесла его перед собой на уровне груди. Антипу открылась ещё одна деталь, - она скрывалась за спиной царицы. Большое венецианское зеркало в старинной резной раме дорогого дерева, оно стояло у стены напротив топки. В нём плясали адские языки огня, амальгама отсвечивала тяжёлым, тёмным золотом, по углам её дрожали тонкие сети паутинок.
Антип ничего не чувствовал. Комната навсегда изменила его. Равнодушное смирение и тяжкое безразличие к своей судьбе преобразило его сразу после поцелуя. Когда Калина поднесла его к зеркалу... - он посмотрел в него.
С сухим двойным стуком на пол упала стрела.
Из мрачной бездны зеркального овала навстречу Антипу выплыла жаба, сидящая в открытых ладонях словно в чаше. Тёмно-зелёная спина усыпана крупными бородавками, они полосами тянулись от головы книзу. Грудка, начиная от горла и весь живот были белыми в толстых складках. Задние лапы не вмещались и свисали сзади с ладоней. Рот был широко открыт, а выпученные как полусферы, глаза смотрели одновременно вперёд и во все стороны, ничего не выражая.
- Ква. - Отчётливо и громко произнесла жаба голосом Антипа.
- Возрадуйся же Царь! Отныне со мною ты на веки вечные! - Она величественно подняла его высоко над головой.
Это были последние слова, которые Антип услышал от царицы перед тем, как заёрзал всеми четырьмя лапами, дёрнулся головой вниз и со звуком мокрой тряпки шмякнулся о землю с высоты потолка.