Куда уходит детство? или Как я был парашютистом

               



               

               
Этот рассказ,в год настигающего меня 66-летия, мною размещен как новогодний подарок группе «Душанбе-душа моя» на сайте «Одноклассники».

 
  Светлой  памяти моей матери Елизаветы Ивановны.
 


               
               
               
                Куда уходит детство?
                или
              Как я был парашютистом.


               



        Лето 1948 года. Вот моя деревня  Ступново из  восьми-девяти домов.
 Посреди деревни бугор,а на том бугре зеленая, зеленая, как изумруд,трава- мурава.
 А  вот мой родной домишко-банька маленькая.
      В нём проходило моё детство, которое иногда пахло горячим ржаным хлебом и вареной картошкой, добром и лаской, струящимися от бабушки и матери, и теплом от печки.
     Сейчас на месте моего домика детства и той деревни поле заросшее бурьяном,с единственным, перекосившимся от вековой старости, домом Аленичевых, да обмелевший  пруд,с ивовыми кустами на берегу, где я пытался стать "трактористом".


     Здесь когда-то протекала послевоенная жизнь колхозников колхоза "Пограничник",а потом и укрупненного колхоза "Прогресс".
     На всю деревню шесть пацанов,я младший, остальные довоенные. Но страсти кипели и в этой, Богом забытой, деревеньке.

    Итак!
 Лето! (у нас оно, в самом деле, один день, остальные слякоть, серость).

    Этот день был ПЕПЛЫНЬ. В полдень над деревней пролетела тучею гроза. Всё сразу опять зазеленело, запахло свежими березовыми вениками и скошенной травой: клеверами-медоносами.

    Было не надышаться. Воздух густой и сытный.  Солнышко. Тепло. И… в полнеба двойная РАДУГА-ДУГА, не давай дождя, давай солнышка; семицветная, с третьим  негативным своим повторением.
Все пацаны выползли греться. По середине бугра возвышались деревянные качели.
По-деревенски "гачуля" (далее я местами сохраню деревенское простонародное слово). 
   Эти качели представляли собой:  два столба крепко врытые в землю с откосами по бокам.
 Наверху, на железных штырях между бревен вставлена ось, в которую, намертво врублены стойки, в виде буквы  /\, а внизу они соединены были толстенной половой доской-скамейкой, метра 3-4 длиной.

    Соорудили эту гачулю в 1941 году  красноармейцы-сибиряки в дни своего короткого отдыха перед отправкой в последний бой под Ленинградом и Тихвином. Там они все и погибли.

     Светлая память павшим солдатам РОДИНЫ.    

     Смельчаки на этой качели крутили "солнышко". Это был высший пилотаж.

     В этот раз на ней качались Венька Неофитов и Ленька Иванов.
Остальные, дожидаясь своей очереди, дурью маялись. Я гонял собачонку по луговине.
 Другие, от безделья кидались друг в друга шишками репейника, которые потом невозможно было оторвать от одежки.
     Тут один ухарь кричит:  - Шурка, летчиком хош, садись погачеем.
 А этому Шурке два раза повторять не надо,- "Конечно, хочу", - и уже на скамейке.

 Лег на скамейку, ухватился руками за неё, а качели уже полетели верх. Я по скамейке, на своем пузике, то  к одному парню под ноги, то к другому, съезжаю по ходу раскачивания.
    Всё выше и выше! Сердце замирает.

     И вот, в кульминационной верхней точке,я не удерживаюсь..., и в силу закона тяготения, в свободном  падении, как лягушонок, со всей дури, плашмя, со всего маху, в придорожную лужу... ХРЯСЬЬЬЬ.
 Все в хохот. Я в рёв. Удался денек… мать твою.
 А вечером опять разбор полетов и воспитательный процесс солдатским ремнём.
     Бегом на пруд. Вымыл рожицу уревленную, продрал глазенки голубые. Хотел было рубаху замыть, но ещё сильнее замарал.
Плюнул на это занятие: - "А ладно, и так сойдет, за день высохнет, гресь сама отпадет".
  Не досуг тут размывать, надо на бугор бежать. Забавы тамотко. Реветь перестал. Обида и боль утихли.

    Парни продолжают, качаются из всех сил, даже вокруг валка крутятся. До меня уже всем по фигу.  Не хрен и герой. С размаху в грязь, любой может.

    А как глянул вверх... что я вижу?

 С юга на север, под радугой, журавлиным клином летят три группы серебристых самолетов, высоко и красиво.
 Такого в нашей деревне ещё никто, отродясь, не видывал.

   - "Ой, робята,  гледитёко, самолетов-то сколькё летить. Куды оне? Опеть можот война?
 
     Венька,самый старший, лет 13-14,  -...неее, наверно энто манёвр или учения  какие-нибутные. На эдаком подико "Колябабушкин" с Гришнева летат. Можот он тамотко в энтом ероплане- то и есь.

      Ну, помахали дружно руками вослед самолетам и опять каждый за своё.
 Я же никому не нужный, весь в грязи и полном позоре.
 Сижу на траве и думу думаю:  -Дааа... Хорошо "Колебабушкину"; он уж не падёт ни в какую лужу с такой-то верхотуры.

       И вдруг мысль...

- У матери, в сундуке, большой трофейный черный зонт. Бегом домой, заглянул в сундук…
  Ага, вот он,на самом дне. А чё, лежит так,бестолку.
    Бегом,бегом, только бегом.
 Лестницу из двух жердинок, сколоченную матерью, к крыше приставил и наверх.
Залез на самый  князек. Раскрываю зонтик, а он тугой, раскрылся только на половину, дальше ещё туже, но под силой ветерка мне удалось его растопырить почти полностью...

    Глянул вниз… далеко до земли,а всего-то не более трех-четырех метров.

 Испугался, но мозг уже команду выдал…, - ну, ну! Ни шагу назад!
Стою,а меня уже раскачивает зонтом. Держусь за него из всех своих жиденьких сухожилий.

     - "Парни!!! Гледитё! Я чичас... с парашутом прыгну.

     -Шур, погоди, я чичас тибе скомандоваю…  РАЗ, ДВА..

До счета три, я не достоял, мой полет с этим "парашутом" как начался, так тут же с треском и закончился.

    Земля меня встретила как неродного.
 Мой зад,до пупка ушел в грядку,на мне валялся зонтик,с вывернутыми спицами,как дикобраз.
 Всю задницу обжигала нестерпимая боль. (ремня я вечером даже не чувствовал)  В сравнении с этой болью он был шелковый.

  Под всеобщее осмеяние, мне вдогонку радостно кричали:
-"Ну, Шурка, тебе вечером матка и даст за зонтик п...ы хорошей.
 Они-то знали, что даст,да ещё и как.
А  как же иначе, любая награда должна найти героя. Я и без них об этом знал. Конечно,ревел белугой и обида на зонт этот трофейный душила.  Зараза, фашистский трофей, не выдержал русского пацана.

  Сквозь безумную боль и слезы,мой, ещё более безумный, ум  продолжал нашептывать: -  " Вот, дурак, надо было не со своего дому,а вон с конюшни, она выше,лучше, наверное, бы получилось, и зонтик бы подико не изломался".
 
    Странно, но почему- то накатывающийся на меня вечер и встреча с "прекрасным"- то есть, ремнем, по обучающей уму– разуму материнской программе, меня не страшила.

    Целую неделю вся деревня  обсуждала мой "подвиг" и строила виды на моё, как им казалась,сумрачное будущее.
    Да, оно - моё будущее, тогда ещё было призрачно, но уже где-то зарождалось в спирали времени и вызревало в мою жизнь.
    Один только человек в деревне, самый незрячий, слепой с детства после перенесенной оспы, ИВАН СЕМЕНОВИЧ ЖАРКОВ, дорогой мой наставник по жизни, предвидел и видел моё будущее.

 Этот мудрый старец (тогда он был совсем никакой ещё и не старец) стал для меня моим Аристотелем.
     Он рассказывал мне  обо всём, отвечал мне на миллион моих вопросов:- и как выйти из леса, как найти в самой чащобе направление на  север. Что такое молния и гром... 
 Он указывал мне на места, где я должен быть в жизни с  четырьмя глазами,учил видеть, понимать и предугадывать возможные действия людей, не глазами, а головой и внутренней интуицией.
Он часто говорил мне: - Береженого и Бог бережет, но на бога надейся, а береги себя сам.