День Победы начинался с рассвета или Как я хотел с
Фотоизображение с сайта «одноклассники», автор неизвестен.
Вот примерно в таком возрасте я и учился читать, а потом писать и изучать математические символы.
День Победы начинался с рассвета
или
Как я хотел стать трактористом
Посвящается всем детям войны и их
матерям, которые из руин восстанавливали разрушенную войной страну,
согревая наши души теплом своих сердец.
Глава первая
Как я хотел стать трактористом
Знаменитый плакат "Родина-Мать зовет!" с первых дней Великой Отечественной войны призвал встать советский народ на защиту своего Отечества. Многие молодые девушки ушли на фронт.
У войны свои счеты с жизнью и смертью, но и любовь на войне никто не отменял. Война обостряет все чувства. Поэтому большинство, таких как я «детей войны», оказались именно плодом фронтовой любви. В народе нас называли «безотцовщиной», а за какие-либо наши проделки - «е*етиной».
Однако, самым обидным из всех прозвищ для меня лично было «трофейный». Воспринимая прозвище личным оскорблением, нанесённым даже не столько мне, а моей матери, я, всем своим тощим телом, со слезами и матом, яростно и злобно бросался на обидчика с кулаками, ногтями и даже с зубами. И иногда обидчик, который был старше и сильнее меня, убегал с места битвы с разбитым носом и исцарапанным лицом, я тоже при этом получал свою долю «боевых» ссадин. Как говорят: -«В драке важен не размер собаки, а количество злости в ней».
Нашим матерям приходилось терпеть народную молву о себе и, до крови закусывая губы, бессонными ночами солить подушку своими слезами. «На чужой роток не накинешь платок».
А сколько долгих ночей у колыбелей, сколько труда и терпения наши матери отдали каждому из нас? Они думали о своём дите от его рождения и до своего смертного часа.
Мир не сказка, а борьба добра со злом, зла с добром, а потом... опять борьба за мир, за веру и ещё за что-то не всегда понятное.
Особенно трудна была материнская доля, воспитывавших своих сыновей без отцов. Тут много мудрости и ума надо приложить, что бы из сына вырос МУЖЧИНА.
Я с благодарностью вспоминаю свою мать-участницу Великой Отечественной войны, которая воспитывала меня-«трофейного» одна, без мужа.
Досталось же ей дитятко "непокорное", как сказал ей про меня священник при крещении в Сталинабадской церкви в 1947 году.
***
В детстве все краски ярки. Мне тогда казалось, что весь Мир живет для меня. Была весна 1949 года. Май. День Победы. Обычный рабочий день. Моя родная деревня Ступново из восьми домов на бугре, окруженная вологодскими лесами.
Солнечное утро. Я проснулся с самого ранья.
На майские праздники мать сшила мне рубашку из немецкого парашютного шелка кремового оттенка, с карманом на груди, а на нём красными нитками "мулине" вышила звезду с лучами.
И вот, она торжественно, как военную форму, подала мне эту рубашку со словами:
- На-ко примирь.
Здесь и далее я постараюсь сохранить тот простонародный говор в нашей местности, царивший повсеместно в те времена.
- Ну, Шурка, баскОй ты сЕгодни, - с ухмылкой подбодрила меня бабуля, - первый санапал на всЁй деревне. Этим она как бы благословила меня на сегодняшние "геройские" подвиги. Она-то знала, что к вечеру я всё равно выкину какой-нибудь фортель. Мать перед выходом на "улку" тоже строго наказала:
- Мотри там, в грись не лизь, да не изорви рубаху. Послидний лоскут исшила, нетутко боле. Береги рубашонку. И мотри не варзай, а то живо у меня рвань получишь ужо.
Но эти слова были для меня обычным напутствием, поэтому особо не напугали. До вечера ещё оставался целый день...
И день не длился, а полетел птицей счастья. Меня выпустили на волю. Для порядка, а больше ради того, чтобы показать всем свою новую рубаху, прошелся вдоль по деревне. Народу в деревне никого. Все при делах. Началась посевная горячая пора.
Остановился я около конторы колхоза "Пограничник". Весь колхоз состоял из трех таких же маленьких деревенек, как и наше Ступново. С кем граничил колхоз, мне было глубоко наплевать. Председатель колхоза Геннадий Бурницов с озабоченным видом сидел на крыльце и курил самокрутку. Увидев меня, заулыбался:
- Ну, чё, победитель, как дела? Матка с утра ремённую артиллерию не сделала ишо?
- Не, дядь Генадий. Ты чё? Ишо у меня вчерашняя рвань болит.
- За чё вчера-то взбучку получил?
- Да на мерине Рустеме вчерась катался верхом, пал с ево и всю штанину изорвал.
Бабушка,конешно, было пробовала заступиться за миня, да куды ей, матка-то прытко зла была.
Штаны-то виш послидние, а топеря вот, с заплатой. Маме вот и жалко их стало. Крепкие, из "чертовой кожи", а вишь, вон как лопнула штанина, вокурат на коленке.
Вот мама и сказала мине вчерась: - На тибе,Шурка, как на бисе, всё кажыный день рвется. Ты домой вечером прибегаш как из окопа с передовой, весь грязный и изорваный.
Я вечёр, уж после рвани, спросил её:
- А чё, завтрея праздник День Победы? Это когда мы немцев совсем победили? Дак она мине и сказала: - Пока тебя беса не выращу, у меня никаково дня Победы не будёт. Я с тобой всё время как на войне.
- Ну, ладно, дядь Генадий, я пожалуй до пруда сбегаю.
- Ну, беги, беги. Там мужики трактор ремонтируют, пособи им.
- Ладно, погляжу.
Минута и я у пруда. На высоком берегу стоял разобранный трактор ХТЗ с железными колесами.
Трактористы переводили название ХТЗ как «хрен товарищ заведешь». Утром трактор не завёлся. Поэтому он и стоял на берегу пруда разобранный.
"Брюхо" трактора-картер лежал на земле, весь в чёрном нигроле. Нигрол заманчиво блестел на солнце. Так и тянуло макнуть в него палец.
Двигатель частично тоже был разбросан на берегу пруда. Прямо-таки обворожительная красота. Картина нигролом.
Трактористы грязные с ног до головы: Вася Черняев-«Серко» и Емельян Виноградов. Один участник войны, другой «по броне» ковал победу в тылу.
Глядя на их вид, ласточкой пропорхнула завидная мысль: - "Вот бы и мне трактористом. Замараешься весь, и ругать никто не будет."
Увидели меня трактористы и сразу вопрос: - Ну, "кавалер трех рваней", пошто явился? Чево вырядился-то как на свадьбу?
- Таак? Значит, рубаху мою новую увидели, пролетело в моем мозгу, - Хорошо, добро, ладно.
- Дак, празник сёдня. День Победы над фашискими ерманцами.
- А вы чё, делаёте?
- А то ты не видишь? Ремонт вот делаем.
– Вот вить, все в поле пашут, а у вас дак ремонт.
- Да ладно ты, Шур, не бригадир ишо упрекат-то нас с Омелей. Если хош так пособи нам. Геннадию скажем, чтобы в колхоз тибя записал?
- Миня? В колхоз запишут? И зёрна дадут на трудодни?
- А ты как думал? В такой рубахе, тебя сразу запишут и выписку на пшенишную муку Генадий сёдни же и выдаст.
– Да-аа, матка радешенька будет ежели на Троицу мне мучки Генадий выпишет.
А чево, мужики, делать-то надоть? ( вот с этого, наверное, момента во мне и стало доминировать стремление быть добытчиком в семье, заработать хотя бы кусок хлеба.)
- Да ты больнё чист. Сначала руки-то хоть замарай.
С радостью исполнил свою мечту и ткнул пальцем в нигрол… Есть!!!
Васька на это с ухмылкой пробурчал:
- Это не эдак бы, Шура, надэ, а обе руки, да хоть бы по локти. На нас-то погледи какие мы с Омелей. Забыв обо всем, я запихал в нигрол ручонки до локтей.
А всё же мысль, что рубаху как-то надо бы сохранить чистой, пробуравила мозг, но тут же и пропала в радостном ожидании записи в колхоз. Но и этот мой вид им видать не очень-то глянулся.
Емельян с ухмылкой попросил меня ему помочь:
- Знаешь, Шурка, ты вон ту уразину потташшы, вон туды…, к картеру.
Уразина оказалась тяжелой и вся вымазана нигролом. Пока я её подтянул к указанному Емельяном месту, дело было сделано: рубаха оказалась вся измазана нигролом. Увидев, что наделал с рубашкой, я понял, что теперь-то уж точно мне от матери достанется большая нахлобучка и самый огненный, из всех прежних, ремённый салют. Своими грязными ладонями я схватился за щёки и прорыдал: - Ну, мужики, топеря матка меня убиёт.
- Да, полнотко ты, отстань. Иди топерь к Генадию, чичас же на разу он тибя и в колхоз запишет, а ради празника можот и муки выпишет. Потом-то уж ничево не бойся, не будет тибе никакой рвани. Токо скажи Геннадию Ивановичу, мотри не забуть, шо нам пособлял.
К конторе я прибежал шустро, но вид у меня был уже совсем не тот, что час назад и далеко не праздничный. Геннадий, как сидел на крыльце и дымил самокруткой, так и продолжал сидеть в том же положении. Увидев меня в такой заляпанной нигролом рубахе и с измазанным лицом, он засмеялся и начал что-то оживленно обсуждать со счетоводом Иваном.
- Ну, и чево ты там с мужиками поделал? - серьезно, пытаясь подавить в себе душивший его смех, строго спросил Геннадий.
- Генадий Иванович, миня мужики попросили пособить, так я и помог им малёхо. А ишо, они сказали, шобы ты миня в колхоз записал и муки выписал.
- Ну, ладно, чево с тобой делать, думал, мал ишо, да вижу уж, вроде как и можно, раз роботником стал.
Деловито встал и буркнул:
- Ну, ты тут поготь, чичас справку тебе вынесу.
Через минуту он подал мне, исписанный химическим карандашом обрывок от какой-то старой ведомости. Что там он написал, я, конечно, не знал.
Как я потом узнал, в бумажке было написано:
- " Лиза! Дай ты своему выпоротку рвань хорошую".
Вскоре это обстоятельство меня побудило выучить азбуку, что я, самолично, без посторонней помощи и сделал. Сначала разбирал по буквам названия газет и заголовки статей с крупным шрифтом, а потом старательно перерисовывал их химическим карандашом на полях этих же газет. Примерно через полгода уже читал всё и везде. Особенно нравилось громко зачитывать вывески в селе: - «Магазин» ( с ударением на втором слоге, так в деревне говорили), «Чаромское сельпо», «Столовая» и тому подобные названия.
Не любил читать слово «Амбулатория», так как с ходу прочитать не удавалось, а по слогам толком ещё не наловчился. Вот в результате и получалась: «малубатория», или, вообще, какая-то похабщина.
А пока, я опять обрадел и с запиской в руках побежал скорее обрадовать мать. Влетаю домой. А домишко наш-старая банька, в которой русская печка занимала треть комнатушки. Бабушка сидела на лавке. Как увидела меня в таком виде, так и брякнулась с лавки на пол:
- Лизка, погледи-ко на этово выпоротка-то…
Мама, как глянула на меня, так и обмерла. А я, всё ещё возбужденный с улыбкой до ушей, протягиваю ей исписанный Геннадием Ивановичем листочек, и скороговоркой: - "Ма-маа, миня в колх...
Но, встретившись с её взглядом, я уже на продолжение разговора не рассчитывал, а стремглав метнулся вон из дома, оценив, что рвань меня уже догоняет и состоится раньше, чем наступит вечер этого праздничного дня.
Всей своей шкурой я почувствовал неотвратимость жестокого наказания. И что будет оно сейчас же и всеми подручными средствами. Я вылетел пулей из избы и бегом к пруду.
Мать, схватив клюшку, которой полоскала белье в пруду, стремительно бежала за мной, практически дышала мне в спину. Около пруда она меня настигла и сцапала. Жесткая, натруженная рука участницы войны цепко ухватила меня за рубаху. Я тщетно пытался выкрутиться. Шелк рубашки хотя и скользил у неё из рук, но вот рывок, и я уже барахтаюсь в пруду.
Первая мысль: - "Вот утону ведь, жаль, не успел плавать научиться…" И вдруг чувствую, что погружение закончилось. Вроде бы сквозь воду даже проблеснул солнечный лучик, и я над водой, но нет, опять надо мной вода, ещё раз блеснуло солнце и так несколько раз: то солнечный зайчик промелькнёт, то мутная вода над головой. Это так маманя вгорячах пыталась отмыть меня и рубаху за один прием.
А в это время мужики, устроив для себя такое развлечение, весело похохатывая курили самосад, и делали вид, что они тут вроде бы и не при делах.
Но тут, Васька Серко возьми да и брякни матери: - Лиза, а может ты бы их порознь прополоскала-то, и Шурку, и рубаху?
Я мгновенно был выброшен на солнечный брег пруда. Мать, молча подняла на него клюшку, поняв кто учинил проделки надо мной. Одновременно оба: и Емельян, и Васька, как немало повидавшие на своем веку, имевшие опыт отступлений в таких ситуациях, поняли намерение мамы. Не дожидаясь объявления войны, они, обгоняя друг друга, помчались вокруг пруда. Мать, с завидной скоростью догоняла их, и то одного, то другого утюжила клюшкой по их спинам. Бой продолжался минут десять. Мужики выбились из сил, мать тоже.
В эти минуты мне было и не обидно, и не больно, только до слез жалко новую рубаху со звездой.
Мать увидев, что я безутешен, подошла, обняла, поцеловала и сказала: - Горюшко ты моё. Иди, одинь толстовку, больше сёдни рвани не будет.
- Мам, дак, Генадий муки нам выписал, я на Троицу хотел тибе и бабушке...
Заплакала мать.
Мужики начали повинно успокаивать мать.
Емельян смущаясь сказал:
- Лиза, я Шурке на Троицу дам муки, на пироги вам, как только в МеТе еСе (МТС- машинно-тракторная станция) нам выпишут.
Снова светило солнце.
Колхоз пополнился ещё одним "добровольцем".
Глава вторая
Мой памятный День Победы
А в это самое время, все колхозники дружно пахали, сеяли, всеми силами укрепляли могущество страны Советов, восстанавливая послевоенную мирную жизнь. И им за это, практически, ничего не было. За тяжелый труд, десяти-одиннадцати часовой рабочий день, ставили палочку, которая называлась трудодень. В конце года за эти самые заработанные трудодни-"галочки" колхознику причиталось примерно по 1-4 копейки на трудодень и плюс к тому, по 300-400 граммов какого-нибудь зерна, а реже ржаной или пшеничной муки.
Об этом памятном событии дня, которое произошло со мной, жителям деревень нашего колхоза: Ступново, Тимшино и Назарово предстояло узнать только вечером.
Этот памятный на всю мою жизнь долгий День Победы продолжался…
***
К вечеру, возле конторы на лужайке, под тополями, источавшими весенний аромат своих молодых, липких смолистых листочков, были составлены столы.
Каждый из сельчан принес и выложил на стол, что было в доме из еды: ржаной хлеб, испеченный наполовину с картошкой и лебедой, вареную картошку, зимовой лук. Вскладчину купили три бутылки клюквенного вина для женщин, а мужикам водки, из расчета по 250 граммов на человека.
За вином в Чаромскую сельповскую лавку Геннадий Бурницов, ещё загодя, послал Тольку Клубова, за ним увязался и я.
Продавщице, которая не хотела его отоваривать, Толька сказал, что за вином его послал Бурницов.
Продавец, Тоня Ганюличева, строго поглядела почему-то на меня, а не на Тольку, и спросила:
- Не врете?
Я ответил:
– Нет, не врем.
Бутылки с водкой были запечатаны красными сургучными печатями. Клюквенное вино было по цене 18 рублей «сталинскими» деньгами, а водка 21 рубль 20 копеек. Цену я запомнил, так как оказался свидетелем этой покупки. На сдачу Толька ещё прикупил лично себе пачку папирос «Север» или «Красная звезда». Тогда ему было около семи лет, а дымил он уже как паровоз.
Это о нём люди в деревне говорили, что пить, курить и говорить он начал одновременно. Односельчане про Тольку, смеясь, судачили, что он, ещё лежа в люльке-зыбке, постоянно требовал только две вещи: - «Матка! Дай титьку", или - "Матка, дай «курьва».
Мне же Толька выделил горсточку «ландрину» (леденцов) из купленных для общего чаепития. Эту щедрость ко мне он проявил исключительно только потому, чтобы я не проболтался мужикам о купленных им папиросах. Об этом он меня недвусмысленно «предупреждал» пока мы шли от Чаромского до Ступнова.
Вот так, смолоду, Толькиными кулаками, меня жизнь приучала хранить тайны людские и государственные. А потом, всю свою военную жизнь, свято исполнял, единожды данную Родине-СССР присягу, хранил и оберегал государственные тайны, за скромное денежное содержание военнослужащего. Считай – «за щепотку ландрина-монпансье». Вот только сейчас вам первым и рассказал об этом. Не вру, ей богу. И рассказал-то вам обо всём этом только исключительно потому, что срок давности истек, ведь более 60 лет с тех пор минуло.
***
Большинство за общим столом сидели бабы. Мужиков-победителей на весь наш колхоз насчитывалось всего-то до десятка трудоспособных. Среди них в этот раз присутствовали: Бурницов Геннадий, Цветков Павел, Ким Хмелёв, Клюсов Леонид, «Ганя»-Гавриил Васильев, Краснобаев Тимофей и его брат Красноваев Василий.
На трех баб за столом, наверное, сидело от силы по одному мужику. А всего на праздничный ужин собралось человек девятнадцать. Возраст всех пирующих был около 30-35 лет, но мне они тогда казались уже пожилыми.
Так, на закате дня, они и начали пировать, отмечая День Победы.
Женщины после первой же рюмки клюквенного вина откровенно заплакали о своей одинокой бабской доле.
Мужики после второй стопки водки запели фронтовую: « Кто в Ленинград пробирался болотами…», а затем - « На позицию девушка…».
Женщины, попросили меня подпеть им, и мы, в ответ мужикам, дружно проревели «Тонкую рябину».
Потом, все в разнобой, дружно перебивая друг друга, начали вспоминать о войне и лишениях. Помянули не вернувшихся с войны.
Все взахлёб обхохотались, когда Геннадий Бурницов, с серьезным видом и присущим ему юморком, рассказал захмелевшим застольникам о сегодняшних кадровых изменениях в колхозе, то есть, о «зачислении» меня в списочный состав колхоза.
О том, как я отличился сегодня и вымазался сам и измазал в нигроле новую рубашонку со звездой, помогая трактористам "ремонтировать" трактор.
Особенно красиво он рассказал, как моя мать устроила Василию и Емельяну, спровоцировавших меня "на участие в ремонте", кросс вокруг пруда и отметелила их клюшкой.
В это время, я был откровенно горд матерью, и, где-то в глубине души, чувствовал себя тоже немножко «героем», ну не минувшей войны, конечно, но сегодняшнего дня Победы, точно.
Когда Ким Хмелев заиграл на гармошке под «драку», началась всеобщая пляска.
Потом мужики допили остатки клюквенного вина и, розлив по своим алюминиевым кружкам водку из поминального стакана, помянули земляков, погибших на войне.
А когда мужики наперебой стали спорить о том, кто из них больше всех «герой войны», Краснобаев Василий опрометчиво упрекнул своего брата Тимофея, что он всю войну, попав в плен, только и делал, что "немок щупал". Об этом сам же Тимоха хвастал неоднократно мужикам по пьянке. Тут уж спор между «ероями» быстро перерос в ожесточенную драку, до крови. Бабы с ревом бросились яростно разнимать драчунов.
В этой общей свалке, из-за затаенной ревности и других обид, женщины тоже начали откровенно таскать соперниц за волосы и царапать лица, выплескивая скопившуюся неудовлетворенную женскую страсть, зависть и кривые усмешки-издевки, к тем, имеющим по ночам мужскую ласку.
Наконец, к полуночи, шум и гвалт местного значения постепенно утих, все угомонились. Умыли кровь бойцам. Дошло дело и до заглаживания причиненной обиды взаимными целованиями с потерпевшими. Всеобщий колхозный пир благополучно закончился общей мировой. Так как вина больше не было, вскипятили большой ведёрный самовар и за мир во всем колхозе «Пограничник» стали пить морковный чай со смородиновыми почками-листиками и «ландрином».
А тем временем, кто-то, с кем-то начал незаметно куда-то исчезать. Но мы, ребятня, всевидящее деревенское око, доглядели какие парочки огородами и задворками, крадучись, с оглядками, пробирались к своим домам или сеновалам.
Примерно даже предполагаю, но не скажу, у кого и от кого в начале следующего года родился мальчик, как плод, всколыхнувшейся страсти этой майской ночью.
Над деревней повисла теплая ночь…
На ночном небе ярко светились, подмигивая друг другу, веселые звезды. Полная луна, казалось, неслась по небосводу между редкими тучками, подгоняемых весенним ветром. В пруду неистовствовал квакающий лягушачий хор.
В зарослях ивовых кустов около пруда начинал робко распеваться соловей. Это была его первая проба-прелюдия к началу соловьиных ночей в тот год.
На завтра, бригадиром Зоей Майоровой, уже всем колхозникам был дан наряд о выходе в поля на посевные работы.
Вот так и прошел самый долгий праздничный день моей жизни, который навсегда остался у меня в памяти как ДЕНЬ ПОБЕДЫ.
На следующую весну, "как причисленный к лику колхозников", я, сидя верхом на лошади по кличке «Военная», вывозил со скотных дворов на телеге-одноколке навоз на колхозные поля.