Глава LXIII
1877
«Новь», вот это книга. Она очищает мозги после всего, прочитанного ранее. В ней предстаёт всё тот же великий художник. А какой вы знаток нравов! Тем хуже для ваших соотечественников, если они не видят, что ваша книга чудо. Ещё раз браво! Tibissimi. Завтра утром буду читать ещё раз. Так приходите же в субботу к четырём часам, чтобы мы могли поговорить спокойно, с глазу на глаз. Или вы предпочитаете, чтобы я пришёл к вам? Мне не терпится вас обнять. Почему бы вам не прийти в пятницу вечером к Шарпантье? Мы почти все там будем. Не забудьте, что в ближайшие дни вам предстоит обед с Ренаном и мною у госпожи Тюрбе.
В любом случае увидимся завтра, часов в десять, у Виктора Гюго.
***
Пора уже тебе для твоего здоровья, дорогая племянница, подышать деревенским воздухом. Думааю, что воздух Круассе будет тебе полезен. Тут так спокойно! И приходишь в себя. Передо мной на столе снова папки с моим большим романом. Вот уже два лня, как я работаю вовсю. Бывают минуты, когда эта книга подавляет меня грандиозностью замысла. Только бы не ошибиться. Только бы книга, вместо того чтобы выйти великолепной, не получилась глупой, убого-смешной и убийственно скучной! И всё же нет, не думаю. Интуиция подсказывает мне, что я на верном пути. Но тут уж одно из двух: или полный успех, или полный провал. И я грызу себя, грызу!..
***
Знаете ли вы, что следователя Трейяра, ведшего дело против меня и «Госпожи Бовари», разбил паралич? Неужто же есть на свете высшая справедливость? И подумать только, что государственного обвинителя возмущали описания из «Бовари»! Что бы он сказал теперь, прочтя Золя и Гонкура? Какая это бездна – человеческая тупость! Весь опыт цивилизации показывает, что никогда эти препоны, которые ставятся мысли, эти процессы против печати ни к чему хорошему не приводили. Всё равно – никак не угомонятся. Глупость – свойство власти. Как же я ненавижу этих тупиц, которые хотят растоптать музу сапогами. И вот она даёт им по роже и снова возносится к небесам (да простится мне, если здесь благодарить нужно не музу, а вмешательство святого духа!)
***
Один, в тиши своего кабинета, я довожу себя до белого каления, думая о Мак-Магоне, Фурту и Лизо. В том, что называют теперь Великой партией Общественного Порядка, сосредоточился теперь для меня обобщённый образ Буржуа. Почему я так возмущаюсь? Чем дольше я живу, тем больше ранит меня человеческая глупость, особенно же бездарность так называемых государственных мужей. Их тупость доводит меня до головокружения.
Всякий раз, возвращаясь из славного города Руана, где мне приходится лицезреть в библиотеке и музее своих соотечественников, мне трудно бывает избавиться от тягостного ощущения неподдельного ужаса. Столько физического уродства, прикрывающего столь ничтожную долю нравственных достоинств – зрелище поистине прискорбное. Господин префект Нижней Сены запретил публичные лекции о Рабле и о геологическом строении земли! Заботы власти о нравственных устоях, особенно в провинции, дошли наконец до полного идиотизма. А ещё от меня хотят, чтобы я не возмущался!
***
Я начал писать «Простую душу» исключительно ради моей матушки, которой хотел сделать приятное. Она умерла, когда я дошёл до середины повести. Такова участь всех наших желаний.
Жизнь моя по-прежнему безрадостна, и чтобы вынести её гнёт и забыться, я с удвоенной яростью набрасываюсь на работу.
***
Опять ко мне пристают с Французской академией. Весной это делал Гюго, на сей раз за дело взялся Ожье. Но у меня тоже есть свои «принципы». И я не настолько дурак.
***
Каждый день твой господин Гюстав, встав в семь утра, мотается в коляске, объезжая родные места Бювара и Пекюше и делая записи. Увидел много такого, что очень мне пригодиться. Вчера осматривал Донфрон. Сегодня и завтра намерен осматривать Фалез. Потом отправлюсь в Се, Легль и Трапп.
***
Дорогой Золя! Ваше милое письмо переслали мне в Кан, но уменя не было ни минуты, чтобы ответить вам, столько мне пришлось таскаться по дорогам и побережью Нижней Нормандии. Только вчера вечером я наконец вернулся. Надо теперь сесть за работу. Она обещает быть трудной и утомительной, и нет больше поводов отложить её - во время путешестывия я видел всё, что мне необходимо было увидеть. Эта чёртова книга держит меня в постоянной тревоге. Никаких ярких кусков, ничего блестящего, никакой сюжетной мишуры, всё время имеешь дело с одной и той же ситуацией, только изображаемой с разных сторон. Боюсь, как бы всё в целом не оказалось смертельно скучным. Мне нужно вооружиться ангельским терпением, потому что работать придётся минимум три года. Порой хочется всё бросить и взяться-таки за «Битву при Фермопилах», ещё один давний мой замысел. Будь я моложе и богаче, я снова отправился бы на Восток, чтобы изучить как следует Восток современный, восток Суэцкого перешейка. Написать о нём большую книгу – ещё одна давняя моя мечта. Мне хотелось бы в этой книге изобразить цивилизованного человека, который становится варваром, и варвара, который цивилизуется; развить контраст двух миров, сливающихся наконец в одно целое. Но боюсь, что уже поздно, и мне не успеть. Есть у меня и другие замыслы. Когда я всё это напишу? Желать – значит жить. Потом я вспоминаю о своих современниках и соотечественниках, и меня снова охватывает ярость, и я хочу выплеснуть на них разлившуюся желчь своей книгой.