Его дочь сидела на стуле, болтала ногами и катала по столу шарики. Эти шарики он сам ей дал, нашел в старом ящике c с игрушками подросшего сына и принес ей. Она их катала по столу и подкидывала: бум, бум…
В кухню зашла жена, посмотрела на его дочь, спросила:
- Может, ее к психиатру? – И поставила чайник. Нарочно громко.
Но девчонка ничего не замечала. Бум, бум – падали шарики на стол. И только лучики разноцветные в стороны.
А он молчал. Смотрел на дочь и думал, что зря все это, зря. И ничего не изменишь уже, и это уже ясно, хотя раньше он думал иначе. И теперь вот есть эта девочка, совсем чужая девочка на привычной кухне.
Потом они с дочерью долго ехали на трамвае. Он опять молчал, а она смотрела в окно и пела песни. Ей казалось, что ее никто не слышит, и он делал вид, что действительно не слышит. И только комок неожиданно к горлу подкатывал и булькал в горле.
Ее мать ждала их на остановке, и девочка бросилась к ней и стала громко и быстро рассказывать и про шарики, и про трамвай, и про какую-то кошку. Он вообще не помнил никакой кошки и поэтому удивленно слушал эти истории и пожимал плечами.
Эта женщина, ее мать, он любил ее. И не любил с ней встречаться. Поэтому быстро сунул дочери в руку конфету, поцеловал в щеку и ушел.
В следующий раз они встретились, когда ей исполнилось шестнадцать. Он волновался и как-то не мог осознать, что эта взрослая девушка с вежливой улыбкой, совсем не похожая на тощую беззубую девчонку с шариками, живущую у него в голове – его дочь. На этот раз молчала она. Разливала чай, резала торт, который он притащил почему-то в стариковской авоське, и улыбалась, улыбалась.
- А где те шарики? – не выдержав, спросил он.
- Какие шарики? – она удивленно посмотрела на него и села на стул.
Он напряженно смотрел на ее ноги. Она положила одну на другую и стала раскачивать ее, цепляя пальцами сползающий тапок. И он, наконец, тоже улыбнулся:
- Ну, те, которые я подарил тебе. Помнишь? Такие шарики, в них еще можно смотреть.
- А, - она дернула ногой, и тапок слетел, наконец, и свалился на пол, - Лежат где-то, наверное. Я не помню. Хочешь еще чаю?
- Да, пожалуй, - и уткнулся в чашку.
Еще через шесть лет позвонила женщина, которую он любил, и сказала, что он стал дедушкой. Он пришел встречать их к роддому: свою женщину, дочь и внучку. И осторожно нес белый сверток с розовой ленточкой, и заглядывал в сморщенное личико, смущенно ища сходства. И потом долго сидел с ними, а они, возбужденные, бегали вокруг ребенка и говорили, говорили.
- Кстати, - сказала его дочь, - я нашла твои шарики, разбирала свои старые вещи и нашла.
- Отдай их ей, - сказал он и кивнул в сторону детской кроватки, - Пусть играет.
- Пусть играет, - сказала его взрослая дочь с ввалившимися щеками и огромными, какими – то сумасшедшими от счастья глазами. И обняла его. Первый раз в жизни.
Через двенадцать лет они пришли на его похороны. Дочь и внучка.
На поминках его жена, закинув в себя пару рюмок водки, кричала:
- Его погубила страсть, страсть! – и тыкала в них пальцем.
- Да, страсть, - задумчиво сказала его дочь. А внучка молчала. Только катала в руке разноцветные старые шарики, которые громко падали на пол: бум, бум…