Льва Гавриловича Форточкина постоянно что-то задушевно трогало. Прямо хватало.
То кларнет Сигизмунда Апполинарича валяющийся возле манежной стойки, то вот, как сам по себе лежит и никого вокруг, то шапки эти, вечно разбросанные служителем Бирковым в фойе у раздевалки.
Хлам какой-то или сор. Другого и не скажешь: чужие собачьи шапки и мусором пылятся.
Да вот тот же баловень Жбанов, когда недоедал за собой и клал остатки в общую урну, где запах перегорченный с невыносимостью, душили всех, кто ломился случайно рядом. До невозможного портя дух и настроение.
Тьпу.
Аж, обедать желание пропадало настяж.
И Андронова Надежда тоже.
Кашляет заразой повсюду, хоть бы шарф свой нейлоновый натянула маской.
Так нет.
Прямо во все стороны бактерий пускает своих и тешится.
Эти гады парят.
Летают.
Некоторые размножаются прямо в фойе.
Уборщицу Фолеву сложили на температуру.
Гучина соплями обрастили.
Антонова сынка вовсе в горло исхрипели. Сволочи, а не бактерии.
А Миркин.
Дурной тон мимика Миркина, больше всех будил нечисть на лице Льва Гавриловича. Вот, бывает, что захочется человеку врезать.
За просто так.
Вроде и культурный человек и чистоплюйно одет и напомажен даже. И вот Миркин как раз тот самый человек, которому надо врезать. Люда Фоберже. Вот тебе история. Одно название.
Триста тысяч раз Люды говоришь, что не курят на этажах. Что не разводят в банках бычков.
Что вонь эту директор Соплов не переносит. У него понос от сигаретного дыму. И нет тебе.
Смолит, как чердачная какая пакость и рыжими патлами волнует. Глаза распучит рыбьи свои.
Из пасти дым вовсю валит.
А еще фамилью носит - Фаберже.
Гренка дохлая, а не Люда.
Да что там. Всюду не спохватишься и нет порядков.
Лев Гаврилович поправил гавеный галстучек пред зеркалом, достал конфетку из брючек и подмигнув себе и конфетке, бросил фантик, как на тебе под ноги.
М-да…