"И увидел я новое Небо и новую Землю, ибо прежнее Небо и прежняя Земля миновали, и моря уже нет." (Откр. 21:1).
Она увидела эту землю. Всё как он и говорил. На чистейших водах отражались яркие солнечные блики. Слабя рябь летела по ним неуловимым переливом мечты и яви. Земля была ни на что виденное раньше не похожа. Земля первого дня творения с запахом давно забытых альпийских трав. Небо видимо было над этим миром — но столь высоко и огромно, что она не запомнила ни цвет, ни высоту. Новая земля. Может быть богов, может быть людей, которые будут её достойны. И, неожиданно, предстал парящий над миром облик Женщины.
Женщина была в белом плате, с прекрасной бисерной белоснежной отделкой. Мать этой Вселенной, как подумалось ей. Мать Мироздания – чистая и светлая, как Новый Мир. Она была наивна? Вероятно. Но такое осознание пришло позднее. Гораздо позднее. А тогда – этот парящий в её сознании Образ был равносилен яви.
Сколько часов продолжалось это видение сказать трудно. Когда она пришла в себя, то первое, что почувствовала – силы полностью покинули тело. Это казалось немыслимым, но от правды не уйдёшь. Их хватило только на то, чтобы встать и пройти по улице сотню метров. Всё. Обморок.
Томография (др.-греч.— сечение) — метод неразрушающего послойного исследования внутренней структуры объекта посредством его многократного просвечивания в различных пересекающихся направлениях.
Когда она пришла в себя, они подъезжали к госпиталю для ветеранов. Это было ближайшее место, где можно сделать томографию головного мозга. Слабость не позволила дойти до кабинета, и было как-то непривычно перемещаться в кресле-каталке по больничным коридорам.
Обследование показало только нарушение мозгового кровообращения. С таким диагнозом можно было остаться в госпитале, но места были только на коридоре – не взыщите. Пришлось обращаться к знакомым и ехать на другой конец города – там место предоставлялось в женской палате, правда, отделение было совершенно другого профиля – проктология. Улыбка судьбы.
Здесь она уже не могла сделать больше двух-трех шагов. Так задыхалась когда-то от астмы её бабушка.
Гемотрансфузия — переливание крови, частный случай трансфузии, при которой переливаемой от донора к реципиенту биологической жидкостью является кровь или её компоненты.
— Только переливание крови.
— Но я не хочу чужую кровь. Говорят, с ней может передаться плохая наследственность. Всё ж таки смешение.
И она подписала отказ от гемотрансфузии. Почему-то попутно вспомнив, как Воланд говорил Бездомному: "а про шизофрению спросите у профессора".
— Умирать – это ни к нам, я Вас выпишу, нечего портить отделению статистику смертностью, тем более Вы не наш профиль.
Ей бы он сказал: "про голубую кровь и гемотрансфузию спросите у Крота", заведующего этим отделением и её лечащего врача.
По ночам, чтобы не мешать остальными она тихонько выходила в коридор, с частым остановками переходила в холодное фойе у лифта и молилась.
Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим, и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Яко Твое есть и Царство, и сила, и слава, Отца и Сына, и Святаго Духа и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь!
Сны не оставляли надежды. «Очковая змея – будет уничтожена!» Ну что вы, просто мальчик, оставленный без присмотра, развлекается. Гонки. Почему бы ему не погонять по трассам. Это же дети. Ему-то всего года три – не больше.
Что лучше – сказки Благой Вести или кровавые мальчики в глазах?
Аминь.
У меня давно нет сотового телефона. То ли его украли, то ли сам пропал, но раз уж в наш век, когда никого не оторвешь от разговоров по этим сетям, его не стало, я просто посчитала это знаком судьбы, и не стала заводить второй. Тем более тот мне был отчего-то по–своему дорог, а все прочие в итоге казались неудобными, не такими, короче, видимо это просто своего рода каприз, какие бывают у женщин от долгого нахождения на самообеспечении. Тебе совершенно не перед кем отчитываться и ты мирно деградируешь в прошлое, в то отсталое время, когда можно было прекрасно обойтись без многих столь дорогих и в целом не столь уж нужных штучек.
Но, тем не менее, знакомые, которые с недоверием относятся к человеку не имеющему постоянной связи с этим миром, как-то свыклись и могут при желании назначить встречу…
— Ты дома? Давай сходим куда-нибудь, у меня слишком плохой день, - когда у таких как она день слишком плохой, это не дамский каприз, и я не слишком раздумываю.
Посетителей в кафе кот наплакал. Цены потихоньку съедают завсегдатаев. Посему тихо-тихо, на весь подвальчик в десяток махоньких столиков мы одни. Официанты сама любезность.
— Вы приходите вечером — у нас живая музыка. Настоящая выпускница консерватории. Многие приходят послушать, — пусть и маленькая, но самореклама.
— Ты знаешь, я врач с почти тридцатилетним стажем, а меня отчитали как девчонку, можно было бы в это когда-то поверить? — да она даже и врач не простой — заслуженный, но что это меняет в сложной ситуации, когда звания только названия.
Из этого почти монолога выясняется причина. Диагноз. Она со своей практикой ошибается только как снайпер. Но такой болезни здесь нет и быть не может. Они не могут поверить её глазам. А она со своей стальной закалкой, вот-вот из тех, что как закалялась сталь, не желает поступаться клятвой Гиппократа. Многие уже и слова забыли, а эта помнит, и пытается напомнить другим. Но сговориться тщетно. У каждого своя колокольня и свой звонарь.
— Либо вы перепишете, либо сами понимаете….
Она берёт тайм-аут и пытается в коридоре успокоить нервы, подобрать доводы: может она что-то не так объяснила, может, не дала им понять всю ответственность? Вторая попытка отстоять свои знания заканчивается — выброшенным белым флагом. Что ей, в конце концов, больше всех надо. Солидарная ответственность. Хорошо, пусть, соглашается она, а перед глазами та женщина, из «Офицеров» с черной тряпкой на древке и карусель из басмачей. «Той поверили, - думает она, - а мне не поверили».
— Ты знаешь это не единичный случай — по крайней мере, три.
— Это так серьезно? — я пытаюсь придать поменьше драматизма ситуации.
Взгляд отрешённый и недоумевающий. Мы достаточно долго молчим. Видимо, мне не стоило умолять такими словами её возмущение, но как-то сгладить мою реплику в данной ситуации сложно.
— Знаешь, одновременно с нами такие случаи были зафиксированы в Китае. Так вот, насколько я знаю, там все население, понимаешь – всё, вывели на дезинфекцию и санитарную обработку всего – улиц, зданий, подъездов. И никто, поверь мне, не отлинял. Честно вымыл свои лестничные клетки, такой у них менталитет. А здесь в случае чего видимо так бы и сказали – оно мне надо?
Действительно всё обошлось. Но выйдет ли ещё кто-то с черной тряпкой на древке, или всё ж таки белый флаг надёжнее.
Когда-то во времена Союза, на железнодорожных станциях устанавливали щиты-агитки. Помню, школьница в белом передничке, идущая по рельсам, а у неё за спиною локомотив, были такие ИСы, и надпись: «По путям ходить опасно». Почему-то предупреждение на русском.
А рядом плакат на тему патриотизма: «Хай жыве Радзiма». Хай! На матчынай мове.
Сегодня нет ни тех, ни других. И почему-то кажется, что им было до сегодняшних далеко. По крайней мере те в кустах не прятались.