Снова я гуляла по Прозе.ру и Светозара Афанасьева 2 встретила, он, как всегда, с конфеткой под названием ГЛУХИЕ ЗАБОРЫ ОСТЫВШИХ СЕРДЕЦ «Один вечер из жизни абсентье». И так мне захотелось эту конфетку в фантик завернуть, уговорила Светозара, он, добрейшей души человек, согласился, а что из этого получилось Вам дорогие читатели, судить.
ДЕСТРУКТИВНАЯ ИСТОРИЯ
Раньше Депрессухин жил один, а сейчас вдвоём. Нет, он не женился и не сожительствует ни с кем, просто с некоторых пор у него поселилось Одиночество.
Не звал его, не ждал, а вот приперлось и живёт и ни где-нибудь, а в душе! Нагло вошло, даже калоши не сняло, так в грязных по чистоте душевного паркета и прошлепало. С тех пор и живёт, смердит, семечки лузгает, лушпайки веером сплевывает.
Прежде была душа - картинка, а недавно заглянул в неё Депрессухин и ужаснулся, штукатурка осыпалась, в глубине пустота дыркой от бублика зияет, но и этого Одиночеству мало! Совсем обнаглело, когти не стриженные в сердце вонзило и держит его, как десерт на вилочке… поневоле запьешь, а там и зафилософствуешь, потому как алкоголь завсегда к философии располагает.
Вечер. И снова вечер.
Пойти куда-нибудь? Есть друзья, знакомые. Можно с ними в ресторанчик завалиться, выпить в приятной атмосфере. Вспомнить, как к теплому морю ездили, за баб потолковать, а потом уже хорошо нагрузившись, взять такси и к старому другу дунуть. Там, сидя в кресле у камина, догнаться коньяком и, утратив силы к членораздельному общению, молчать о чём-то значимом, пуская в потолок кольца сигарного дыма. Молчать до полного вырубона.
Но Одиночество не хочет этого! Вон оно, выползло из души, сидит в уголке серо-синее, длинный нос повесило. Гуммозное, местами клочковатой, скудной растительностью покрытое. Дать бы между глаз или матом обложить, плюнуть на все его каноны. Но Депрессухин привык к Одиночеству и к его канонам. Привык не спорить.
Депрессухин надел старый потрепанный плащ, закурил сигарету и вышел из темной пасти продрогшего подъезда в мир. Одиночество молча тащилось рядом.
Октябрьский ветер вихрился колючей снежной крошкой, которая под его порывами, рассыпалась нотами неоконченных мелодий, превращаясь в льдинки. Свинцовые облака застилали небо, где-то в тоскливой безнадежности выла собака.
Депрессухин шел петляя темными, узкими, кривыми переулками, ступая по мёрзлым октябрьским лужам, слева и справа от него тянулись глухие бесконечные заборы. Кое-где окна домов светились теплыми семейными огнями, там кто-то жил, смеялся, радовался.
-На кой они мне со своими радостями и печалями, - невесело подумал Депрессухин, ежась от пронизывающего ветра.
- И правильно, - сказало Одиночество.
- Лучше пойдём к Клавке абсентщице.
Депрессухин улыбнулся. Клавка, ушлая бабенка, приловчилась гнать самогон из полыни, на иностранный манер, называя его абсентом. Открыла заведение, типа старинная чайная. Стены, правда, плохонькими и в дешевых багетах, но все же копиями Моне, Ренуара, Писсаро, Дега завесила, на окнах занавески кисейные и, конечно, фишка – знаменитый «Абсент», на котором сквозь сизый, едкий сигаретный дым все же можно разобрать отсутствующий взгляд Дебутена и Эллен Андре, сидящих за столиком в «Новых Афинах». Это своего рода образец для подражания, основной целью посетителей было надебутениться до отсутствия взгляда, но не рекомендовалось до отсутствия телоподвижности. Если клиент дебутенился до отсутствия взгляда, он назывался абсентье, если до отсуствия телоподвижности, Клавка, по причине малокультурности и пэтэушного образования, звала вышибалу и орала, чтоб выкидывали алкаша.
Депрессухин добрался до своего столика – острова несбывшихся надежд. Снял плащ, повесил на старую вешалку и тяжело опустился на стул. Одиночество устроилось визави.
Официантка принесла абсент Клавкиного производства, но, как в лучших домах, подала кусочек сахара на фарфоровом блюдечке и графин с водой. И Депрессухин с Одиночеством приступили…
Раньше Депрессухину казалось, что достаточно выпить и Одиночество теряет свою силу, утрачивает власть над его желаниями. И, правда, захмелев, на некоторое время он переставал ощущать его присутствие, но душа в такие моменты звенела пустотой, как кошелек перед зарплатой. От гадкости и тоски он очень быстро переходил из представительского класса абсентье в маргинальный класс алкашей, его выкидывали из Клавкиной чайной и этот священный ритуал повторялся ежевечерне.
Одиночеству не нравилось мерзнуть в не обогретой душе вдрызг пьяного Депрессухина, пока он, обнимая столбы и откидывая меню на тротуар, матерясь и проклиная весь белый свет, без цели и смысла мотался по угрожающе темным городским улицам. И оно научило Депрессухина напиваться медленно, смакуя удовольствие от погружения в ирреальную атмосферу мрачного, отравленного алкоголем подвала подсознания.
Они стали пить вдвоём, постепенно пьянея, ведя неторопливую светскую беседу.
Депрессухину казалось, что с каждой выпитой рюмкой он становится самим собой и даже может противостоять и возражать Одиночеству. В такие моменты Одиночество деликатно, но настойчиво напоминало, чем закончилось их противостояние во время знакомства с Лерой.
Ах, Лера! Как давно это было.
Депрессухин, стоя на автобусной остановке, обратил внимание на яркую особу, подошел и вкрадчиво поинтересовался, не подскажет ли девушка, который час. Девушка подсказала, доверительно улыбнувшись накаченными губами, приятное сексуальное волнение скользнуло по гениталиям Депрессухина. Лера сказала, что она студентка консерватории по классу домры.
- Струнный щипковый инструмент, - неожиданно для себя блеснул, неизвестно из каких глубин вынырнувшими, знаниями Депрессухин.
- Разрешите представиться, Давид Бетховен, - почему-то соврал он.
- У вас и родственники в Израиле имеются? - повела красиво накрашенной бровью Лера.
- Да, все Бетховены уехали,- продолжал врать Депрессухин.
- Кто же остался?
- Глюки.
- Транквилизаторами балуетесь? – удивилась Лера.
- Нет, Глюк девичья фамилия моей матери. Бетховены, в Израиль уехавшие, по линии отца, а Глюки, которые остались, по линии матери. Представляете, страна полная Глюков!- немного пафосно ещё раз соврал Депрессухин, горделиво посмотрев на Леру.
- Патриоты, значит, - поняла смышленая девушка.
- В некотором роде да!
- А то, что по всей стране, это вы, наверное, загнули.
- Уверяю, везде!
- Может и в правительстве ваши Глюки засели?
- Ну, что вы, там своих хватает, - весело рассмеялся Депрессухин.
Уж, очень ему эта Лера по классу домры понравилась!
- Может тортик купим, на чаёк к вам заглянем, вы на домре что-нибудь для меня сбацаете?
- Исключено, мама строгая.
- Тогда ко мне, я один, строжиться некому.
Они зашли в продовольственный, купили портвейна, кильку в томате, плавленых сырков и побежали к Депрессухину закрепить знакомство.
Через неделю Лера пришла с тапочками и халатиком, уходя, тапочки оставила на обувной полке, а халатик в ванной, Депрессухин только улыбнулся. Вот тут-то Одиночество и взъерепенилось. Выползло из души, противно разамёбилось и ехидно заметило.
- Консерваторка, а про Бетховена и Глюка слыхом не слыхала.
- Ну и что. Сейчас, плати бобло и поступай в консерваторию, хоть по классу губной гармошки, а, если и на это тяму не хватает, по классу карманной расчёски учись. Достал, сверху бумажку положил, и дуди хоть «Полонез Огинского», духовой инструмент как-никак!
- Фуфло всё это, не похожа она на девочку из семейства боблоидов, наверняка из какого-нибудь Мухосранска прикатила, прописка нужна. На фиг она тебе сдалась, нам же вдвоём хорошо! Нигде она не учится, тупая, как пробка! - не унималось Одиночество.
- Не факт. Помню по телеку передача была «Кто хочет стать миллионером». На вопросы отвечала студентка третьего курса экономического факультета и в процессе игры выяснилось, она не знает, что есть дроби с числителем и знаменателем, а десятичные, так вообще, дробями с запятой назвала, Галкин, чуть с насеста не навернулся и пол страны в осадок выпало. Я же говорю, плати, и кошка Мурка университет закончит, а заплатишь больше, красный диплом выдадут!
И потом у Леры фиалковые глаза…
- Линзы это, линзы!!! – Одиночество резко собралось в кучку, превратившись из амёбной массы в могучий костистый кулак и ударило Депрессухина по душе, попав в самую уязвимую точку, точку зарождавшейся любви, убив её наповал. Затем, взвалив на плечи утащило в Клавкину чайную, наабсентило до таких глюков, что Сальвадор Дали в гробу перевернулся. Депрессухину стало покойно и легко, он утонул в потоке прошлых дней и лет, все лица слились в мутную череду беспросветной чепуховины. Падая куда-то вниз, в бездну, Депрессухин ещё раз увидел глаза фиалкового цвета. Эти фиалковые озёра женских глаз! Быть может они из другой Вселенной и Депрессухин, на всякий случай, изо всей силы звезданул кулаком по этим озёрам, окончательно захлестнувшись всеми скорбями и печалями этого мира.
Очнулся в милиции…, но к чёрту, к чёрту пошлые намёки Одиночества, всё к чёрту.
Сейчас они с Одиночеством безвинно доходят до кондиции, благополучно миновав стадию уважения и приближаясь к стадии любви, значит пора уходить. Депрессухин надел плащ и, покачиваясь от выпитого спиртного, вышел на улицу. Зябко передернув плечами, поднял воротник и побрел в Никуда, обнявшись с Одиночеством.
Разорвав пелену тяжеловесных туч, опухшая ото сна луна, оскорбительно захохотала им в след. Они резко остановились, скверно выматерили эту старую сволочь. Одиночество плюнуло ей в глаз и она, обидевшись, скрылась в космах ночи.
Депрессухин и Одиночество ощутили необыкновенный душевный подъем и заголосили дуэтом «Памяти Карузо», бродячие собаки, в целях предосторожности, мигом покинули помойку, боязливо каркнула ворона и все затаилось задавленное пением.
Gurdo neqli la raqazza
Queqli occhi verdi come il mare
Poi all improwiso usciuna lacrima…
Я так тебя люблю
И силы в мире нет такой большой,
Нас разлучить нельзя,
Любимый мой, навеки я с тобой…
Доорав, Одиночество преданно посмотрело в глаза Депрессухину и на правах пьяного друга сказало:
- Давай, поцелуемся!