Отец мой, Беляков Андрей Дмитриевич, при всей простоте своего происхождения, на мой взгляд, личностью был незаурядной. Возможно, это представление о нем преувеличено, ведь он мне родной человек. Но тем не менее, я попытаюсь доказать свое мнение. Родился отец 18 мая (крещен 20 мая) 1907 года в станице Пшехской Белореченского района Краснодарского края. Это по новому административному делению территории Кубани. А по старому делению тогда это была Кубанская область.
К сожалению, детский период жизни отца я не знаю. Известно только, что учился он в начальном училище. Окончил 4 класса. На том, по тем временам, у подавляющего большинства подростков образование и заканчивалось. Достаточным было, если человек умел читать, писать, считать и расписываться. После этого начинались другие “университеты”.
По рассказам отца, его “университеты” начались с корзинщика, к которому его отдали в обучение. Ремесло нехитрое. Но требует своих знаний и сообразительности, умения работать с лозой и видеть красоту в плетении деревянных кружев. Да и для еще не твердой руки подростка это было самое подходящее ремесло, когда ошибка в работе не могла привести к значительной порче изделия. Что проще, заменил лозу, или вставил дополнительный кусочек, в общем плетении потом и сам не найдешь.
В общем, овладел отец этим искусством успешно, в чем я лично не один раз убедился. Причем во всей последовательности технологии изготовления корзин. Было мне, наверное, лет не более шести, когда однажды летом отец меня взял с собой на заготовку лозы. Поехали мы с ним, а точнее, повез он меня на велосипеде. На маленьком деревянном самодельном сиденье, прикрученном на раму перед рулем. Чтобы было помягче, сиденье было обмотано какой-то тряпкой. И вот верхом на этом сиденье, держась за руль, я ехал с отцом на реку.
Лоза росла густыми кустами вдоль старого русла реки Белой. Пока отец резал тонкие, гибкие прутики, у меня было предостаточно времени, чтобы облазить все ближайшие уголки у реки. Вообще, надо сказать, я к реке неравнодушен, наверное, именно с той поры. Как это было интересно, стоять у воды и слушать ее журчание, бесконечный завораживающий говор. Тогда, в ту поездку, я получил от отца первые уроки общения с природой, он показывал мне растения, говорил названия, а я был оглушен тем миром, который открылся для меня. Бесконечный шум реки, посвист невидимых птиц, стрекот кузнечиков, еще множество различных звуков сливались в единую мелодию живой природы.
По возвращению с реки, отец сразу же взялся чистить лозу от коры. Для этого выпилил пилой толстую ветвь с куста акации, которая росла у нас за двором, кусок ветки заколотил в землю, оставив над землей сантиметров 60, а затем до середины расщепил этот кусок пополам топором. Отец брал лозу за толстый конец, закладывал этот конец в расщеп и, слегка зажимая лозу в нем, тащил на себя. Мягкая, тонкая кора лозы чулком соскальзывала по сырой, сочной основе стебля до самой верхушки, обнажая белый блестящий хлыст лозы.
Но на этом дело не кончалось. После очистки лоза запаривалась горячей водой, а лучше, кипятком. От этой горячей ванной лоза приобретала гибкость, не ломалась на изгибах. И только после вот такой подготовки лоза была готова к работе. В мою бытность дома отец сплел различных корзин штук шесть. Использовали их по всякому назначению и, до последнего дня существования родительского дома и двора, являлись самой удобной емкостью для хранения и переноски овощей и фруктов. Они прекрасно проветривались и в то же время были недоступны для птицы и грызунов.
Следующая ступень профессиональной подготовки отца - обучение сапожному делу. По сути, для него это дело не было новым. Сапожным делом профессионально, т.е. с исполнением заказов для клиентов, занимались еще и его дед, и его отец, а мой дед Дмитрий Федотович. Поэтому сапожное дело для отца было совершенствованием знаний, умений и мастерства, приобретенных еще в детском возрасте, когда уже учился разбираться в различных сортах кожи, готовил дратву, заправлял свиную щетину и делал еще много всяких дел, помогая отцу. Сама же работа по изготовлению обуви требовала уже твердой руки. Приходилось работать с острым, как бритва, сапожным ножом, шилом, сапожным молотком. Криво поставленный гвоздь, неточный удар – и уже лишняя дырка в заготовке. В общем, и это дело отец освоил успешно и пользовался им всю жизнь. Дома, в мастерской, у отца был специальный ящик с полным набором сапожного инструмента. Ремонт всей семейной обуви отец делал сам. А на чердаке старой хаты в пыли валялись десятка полтора различного размера деревянных колодок, на которых осуществлялась обтяжка заготовок для обуви. Отец сам сшил себе из коричневой хромовой кожи сапоги с высокими, красиво обрезанными сверху голенищами.
Сам я неоднократно наблюдал, как отец в очередной раз готовился к ремонту нашей детской обуви, которая буквально “горела” на моих с братом ногах. Сначала выбирал из различной старой обуви подходящую заготовку для подметки или латки, вырезал по размеру. Затем готовил дратву из тонкого шнура, протирал смолой, заплетал в кончик свиную щетину и только тогда начинал пришивать латку или новую подошву.
С латками дело было проще. Тонким шилом с крючком отец прокалывал кожу, затем ловко набрасывал на крючок дратву и вытягивал петлю, в которую пропускал наружную нить дратвы, и затем крепко затягивал петлю. И так раз за разом, пока латка не оказывалась крепко пришитой на своем месте. Прочность можно было гарантировать.
Сложнее было пришивать новую подметку. Для подметки выбиралась толстая кожа. Делалась выкройка по размеру. А затем остро заточенным концом сапожного ножа по всему периметру заготовки с наружной стороны делался под углом надрез вглубь подметки. Мастерство заключалось в том, что надрез должен был быть одинаковым по глубине, непрерывным и ровным по линии разметки. Затем отец прямым шилом прокалывал подметку через надрез снизу вверх, попадая на отверстия старого шва по ранту. И только после этого, с помощью шила с крючком затягивал уже известным способом дратву петлей и делал стежок. При затягивании петли дратва полностью затягивалась в надрез и подошва получалась ровной и гладкой, а если еще после этого намокала и разбухала, то просмоленная дратва оставалась целой до тех пор, пока уже новая подметка не стиралась.
А еще отец использовал для крепления подошвы деревянные гвозди! Было у него брусочек какого-то особого дерева золотисто-желтого цвета. Отец его так и называл –“желтодревка”. Древесина была прямослойная, твердая, хорошо раскалывалась ножом. Отец откалывал от брусочка пластинку толщиной чуть больше спички, срезал одну сторону пластинки на клин, а затем колол пластинку на маленькие уже готовые палочки-гвоздики, заостренные с одной стороны. Я, когда был маленький, спросил у него, как же эти гвозди можно использовать, ведь они деревянные. А он так хитро усмехнулся и рассказал, что когда подошва сухая, то кожа сжимается и обжимает дерево, а когда кожа подошвы влажная и дерево влажное, то дерево разбухает и держит крепко кожу.
Когда гвоздики были готовы, отец шилом накалывал дырочки для них, вставлял, а затем точным, одним единственным ударом сапожного молотка загонял гвоздь в кожу так, что сверху оставалась только немного расплюснутая желтая головочка, такая же, как у заклепки. По сути это и была клепка кожи деревянными заклепками.
Вот она, народная мудрость, которая позволяла решать важную жизненную проблему с обувью на месте, в деревне, на селе, обходясь без единого металлического гвоздя!
Одновременно с освоением сапожного дела отец принимал активное участие в общесемейном производстве: дед мой Дмитрий Федотович занимался кирпичным делом, и довольно успешно. Отец, так же, как и остальные члены большой семьи выполнял работы по изготовлению кирпича: заготовка глины, формовка сырца – кирпича, просушивание, заготовка дров, обжиг кирпича в горне. В общем, известная с древних времен технология. До 17 лет отец освоил все сельские работы, потому что в то время постоянных заработков на одном месте не было, ездили по Адыгее, работали на различных сезонных работах по уборке ячменя, подсолнуха, кукурузы и других культур. С 1924 года по 1926 год отец в летнее время работал вместе с дедом Семеном на сезонных работах, зимой дома. В 1926 году отец поступил учиться на курсы трактористов в г. Майкопе. Учился три месяца. Вот и еще одна специальность в руках появилась!
В зиму с 1928 на 1929 год уехал учиться в Майкоп столярному делу у мастера по фамилии Попов. Столярное дело стало основной профессией отца на все годы его долгой жизни. Все, что было в родительском доме из дерева и окружало мое детство, было сделано руками отца. Вся домашняя утварь, мебель, большие и малые постройки, включая сам наш дом! Свое раннее детство я провел вместе с отцом в маленькой домашней мастерской, оборудованной в сарае. Тогда дом до конца еще не был закончен, необходимо было делать внутренние двери, наличники, мебель и отец долгими зимними вечерами все это мастерил сам. В мастерской было тесно. Лежали заготовки брусков, досок, а рядом лежали уже готовые к сборке детали. Там всегда пахло столярным клеем, стружкой, опилками. Ароматы разных пород дерева смешивались в один стойкий запах свежеструганного дерева и создавали неповторимую таинственную атмосферу созидания. Работал отец не спеша. Подолгу перебирал деревянные бруски, рассматривал с торца, по длине, браковал те, которые были с сучками в ненужном месте или поточеные жучком. Тщательно вымерял все размеры. Затем начиналась черновая обработка заготовки. Шерхебелем, а как отец проще называл - «шершебкой», снимался верхний, черновой слой дерева, обнажая первозданную чистоту древесины со всеми ее извилинами, завитушками и разводами рисунка. Отец сглаживал все неровности, приближая деталь к необходимым размерам, и только потом начиналась чистовая обработка. Как интересно было смотреть, когда отец фуганком прогонял по доске, и из фуганка вылетала, закручиваясь, тончайшая стружка, в которой на просвет можно было рассмотреть всю структуру дерева до последнего волокна и мельчайшего изгиба. Потом он опять рассматривал готовую струганную деталь, оглаживал ее рукой, на ощупь проверяя отсутствие сколов и заусениц. Тщательно вымерял размеры, делал пропилы, по много раз прикладывал заготовку к другим деталям, дорабатывал гнезда стамеской до тех пор, пока деталь не становилась на свое место точно, без всяких перекосов и без малейших зазоров. Матушке моей, быстрой в работе, трудно было принять такой стиль работы, какой был у отца. Она недовольно ворчала на отца: - “Ну что ты там все приглядываешься, целый вечер одну доску строгаешь!?” Отец отмалчивался, только взгляд его из под сдвинутых густых бровей становился сердитым и он начинал громко сопеть носом. Мать молча махала рукой и уходила из мастерской. Отец любил работать с деревом, для него это было священнодействие, которое непосвященным нельзя было понять. И дерево в его руках оживало новой жизнью, грело всеми переливами отструганных и отшлифованных граней.
С тех пор я научился по запаху и разрезу различать многие породы деревьев. Елка и сосна имели терпкий смоляной запах, береза пахла с горчинкой, дуб имел густой тяжелый запах. Вкусно пахло дерево фруктовых пород. Тогда и я начал получать первые уроки работы с деревом. Но об этом отдельный рассказ.
Надо сразу сказать, что помимо всяких необходимых ремесел, отец еще увлекался и игрой на струнных инструментах. Именно в этот период жизни, по рассказам отца, он начал пробовать изготавливать сам музыкальные инструменты. Первую мандолину он сделал из половинки высушенной тыквы! Вообще, музыка и творчество отца в этом направлении требуют отдельного большого рассказа. Вот в таком разнообразии интересов, ремесленных навыков и проявлялась незаурядность отцовской личности.
С лета 1929 года, имея техническую подготовку, отец работал помощником машиниста паровой молотилки. Ездили по хуторам и аулам Адыгеи, молотили зерно. Этот период работы позволил отцу приобрести солидные навыки обслуживания и ремонта паровых машин, что в дальнейшем позволило ему устроиться на работу в железнодорожное депо слесарем по ремонту паровозов. А знание принципа работы паровой машины и слесарная практика потом, позже, проявились в техническом творчестве для себя, для души. Уже когда мы с братом Славой подрастали, отец в течение двух лет, вечерами, оставаясь на работе, делал для нас действующую миниатюрную паровую машину! Не смотря на скептические усмешки: - « не будет работать, не с такой грамотой такие вещи делают», отец сделал эту машину и она работала, да еще как! В этой творческой работе проявились техническая мысль отца, его изобретательские способности, знание и умение работать с металлами.
О музыкальных наклонностях отца надо рассказать отдельно. Я уже упоминал, что отец еще в ранней молодости пробовал делать музыкальные инструменты. Музыкальной грамотой отец не владел, нот не знал, но обладал абсолютным слухом и мог заметить малейшую фальшь в настройке инструментов. Сам он самоучкой научился играть на балалайке, мандолине и гитаре. Осенью и зимой 1931-1932 года отец играл в кружке струнных инструментов. которым руководил некто Тибурский. Играл там отец сопровождение мелодии на гитаре. Репертуар оркестра составляли народные песни и мелодии. В оркестре все были любители, собирались вечерами при железнодорожном клубе. Позже я, с приятным для себя удивлением, узнал, что в этом кружке вместе с отцом играла и моя учительница географии Бровко Галина Ивановна.
Увлечение игрой на музыкальных инструментах сопровождало отца всю жизнь. Дома были гитара, балалайка и мандолина, правда, фабричного производства. Зимними вечерами, когда заканчивались все домашние дела, но еще рано было ложиться отдыхать, отец изредка, по моей настоятельной просьбе, играл на этих инструментах. Все это были народные мелодии – «Светит месяц», «Выйду ль я на реченьку», плясовые мелодии и другие, популярные в те далекие времена песни.
Для меня это был праздник! Отец брал инструмент бережно, обязательно оглядывал его со всех сторон, оглаживал руками и начинал настраивать. Брал первый аккорд, слушал и, подкручивая каждую струну, начинал строить мандолину, добиваясь того неповторимого звучания, когда все струны звенят тем звуком, который отдается в сердце ликованием. С замиранием души я смотрел на руки отца, потемневшие от постоянной работы с металлом и деревом, потрескавшиеся, огрубевшие, но с такой легкостью перебиравшие струны и скользящие по грифу гитары или балалайки. В этот момент я забывал про все на свете и слушал, слушал, слушал…. Мандолина выпевала свою мелодию, то грустила, то веселилась, а я зачарованный звуками струн, не мог оторвать взгляда от рук отца. Особенно красиво у отца звучал на гитаре марш, который он называл «Поход в Италию». Когда толстые басовые струны ритмично гудели, перекликались аккорды под пальцами у отца, мне представлялись русские солдаты армии Суворова, с полной выкладкой шагавшие по горным тропам Альп, костры, рассказы бывалых служак, дозоры, шорох ночных звезд. От этой музыки дышало историей!
Эти музыкальные вечера остались в моей памяти, как самые дорогие воспоминания. И, наверное, поэтому я сам начал тянуться ко всему, что было связано с музыкой. Дебютировал я, как ни удивительно, не в игре, а в пении! Не помню, как это произошло, но я пел солистом в школьном ансамбле художественной самодеятельности песню «Алешка». Песня была патриотическая, про высокую бдительность маленького мальчика по имени Алешка, и пел я ее как-то, если можно сказать, залихватски.
Еще в младших классах я записался в школьный духовой оркестр, в котором играл на альту, а потом освоил и большой барабан. Пел в школьном хоре, играл в эстрадном оркестре на домр-басе. Научился играть и на гитаре. Я выучил весь отцовский репертуар, который он исполнял на гитаре. Однажды я проиграл нашему руководителю хора, умнейшему, замечательному человеку, Иванову Анатолию Ивановичу, тот самый марш, и он, сам прекрасно игравший на всех струнных инструментах, сказал мне, что этот марш известен под другим названием – « Под двуглавым орлом». Сейчас-то я понимаю, что в те далекие 30-е годы, упоминать что-либо, связанное с царем, самодержавием и принадлежавшими им атрибутами, символикой, было опасно и преступно.
Увлечение отца музыкой со временем несколько изменилось. Уже после выхода на пенсию, в конце 60-х годов, отец занялся изготовлением музыкальных инструментов. Правда, свои балалайку и мандолину он изготовил еще в то время, когда я учился в школе в старших классах. Изготовление инструментов требовало не только мастерства, музыкального слуха, но и специально подготовленного для этого материала. И такой материал у отца был. К нашем дому примыкала застекленная пристройка с плоской крышей. Между потолком и крышей оставалось пространство, высотой до полуметра. Крыша дома и террасы была железная. В летнее время она нагревалась так, что в полости, заключенной между крышей и потолком, воздух был как в духовке. Вот там и хранились заготовки дерева для инструмента. Они сохли там, в жарком сухом воздухе, десятилетиями. Отец меня предупредил, что эти бруски для «музыки», и для меня, пилившего и строгавшего все с детских лет, такое предупреждение стало своеобразным «табу». Можно было брать любые деревяшки, но только не эти!
Для верхней деки отец заготовил дощечки прямослойной ели, для боковины и нижней деки - кленовые. «Клен хорошо запаривается и гнется на шаблоне» – говорил отец. И рисунок клен имел красивый:- по золотисто - желтому полю частые перламутровые блестки. Клен - трилистник рос возле нашего двора, деревья быстро вымахали большие, сильно затеняли двор, и было принято решение частично их обрезать, а два или три спилить совсем, что и было сделано. Ровные, толстые и прямослойные части срезанных стволов отец расколол на плахи, из которых потом напилил заготовок. Когда они высохли, то издавали чистый звонкий звук при ударе.
Гитары отец начал делать по заказам, когда я уже учился в военном училище, поэтому технологию изготовления не видел, к большому моему сожалению. За несколько лет отец сделал 6 или 7 инструментов. Из всех сделанных инструментов мне пришлось играть на последнем. Это была гитара с особой историей изготовления и, печальной, к моей величайшей жалости, судьбой.
Как я уже упоминал раньше, руководителем струнного оркестра был Тибурский. Была у него, по рассказам отца, замечательная семиструнная гитара, прекрасного звучания и исполнения. Гриф на этой гитаре был очень удобный, хваткий, позволявший легко брать любые аккорды. И колки на этом грифе были необыкновенные, американские, особого устройства. На таких колках было очень легко менять струны. Во время войны гитару по неосторожности сломали, а гриф остался. Сын Тибурского жил неподалеку от нас, и отец поддерживал с ним по старой памяти знакомство. Однажды он пришел домой и с большой радостью показал мне тот самый гриф! Оказывается, сын Тибурского разбирал старые вещи и нашел этот гриф, а отец выпросил его себе. И вот последняя изготовленная отцом гитара имела именно этот гриф! Гитара звучала прекрасно, и я все собирался забрать ее к себе в Калининград, но, как всегда, это по всяким причинам оказывалось невозможным. А однажды, приехав в очередной отпуск, я ее в доме уже не увидел.
У брата моего Славы, к тому времени уже подросла дочка Оля, моя племянница. Девочка способная, училась в музыкальной школе, занималась потом в Воронежском народном ансамбле песни и пляски. Училась играть и на гитаре. Однажды приехала вместе с братом в гости к отцу и упросила его подарить гитару. Ну как дед мог отказать любимой внучке? Вот так гитара «уехала» в Воронеж. А потом случилось то, о чем я не перестаю жалеть до сих пор. У племянницы Оли уже родился сын, маленький Сашок, радость деда и гордость родителей. Мальчик был шустрый, тянулся ко всему, что близко лежало, и гитару от него спрятали подальше и повыше, то есть на антресоли, где она и лежала до поры до времени. А потом однажды квартиру брата залили соседи сверху. Вся масса воды в первую очередь попала на гитару, но тогда не до нее было. А потом, когда она рассохлась и покоробилась, уже поздно было что- либо сделать. Но это еще не все. Об истории с гитарой я узнал значительно позже этих печальных событий, уже в 1995 году. Это год, когда умер мой отец.
Произошло это 1 апреля, 3 апреля мы его хоронили. Наверно нет необходимости говорить о том, какая это была потеря для всех нас, его родных и близких. После похорон брат уговорил меня заехать к нему в Воронеж погостить. Я согласился, потому что не был у него там ни разу с тех пор, как он приехал туда жить с семьей. И вот уже у него я узнал историю с последней отцовской гитарой, увидел ее жалкий вид. Я даже заплакал от жалости. Ведь это был инструмент, сделанный руками отца! Как я просил брата отдать гитару мне! Я смог бы ее восстановить здесь, в Калининграде. Но он сказал, что это подарок Оле, пусть она решает. Оля мне отказала. Отказ объяснила тем, что «Сашок скоро подрастет, и мы его отдадим учиться игре на гитаре». А Слава собирался восстановить ее сам. Но в 1999 году Слава умер и все, что загадывалось, не сбылось.
Но судьба в очередной раз усмехнулась над моими душевными страданиями. В начале 2011 года, я, в одной из бесед с Олей по прямому каналу в интернете, коснулся и судьбы казалось бы уже навсегда утраченной гитары. И каковы были мои удивление и радость, когда я узнал, что гитару отреставрировал мастер и она прекрасно звучит!