У Медведицы сонной,
у замерзшей реки
лес валили сосновый
целый день мужики.
Снег поскрипывал замшевый,
злился ветер, шипя.
И мороз меня за уши
под треухом щипал.
А я в маминой шубе,
что без меха и пуговиц,
несуразный и щуплый,
подпоясан, как пугало,
рукавицы напялив,
сам с вершок от земли,
с соседом на пару
в один штабель пилил.
Руки мерзли и ныли,
и покалывал бок.
Во все детские силы
я старался, как мог.
Он поглядывал знающе:
Мол, парнишка, терпи.
И я вспомнил, как за уши
он меня теребил,
когда мы с его Васькой,
приглушив голоса,
закурили с опаской
дедов злой самосад.
Нам тогда дал он жару,
словно леший вспылил.
А теперь вот на пару
со мною пилил.
Наконец, прокричали
на весь лес: «Пе-ре-кур!»
Топоры замолчали
на берегу.
Я в шубейку закутался,
севши к ветру спиной,
а напарник задумался,
наблюдая за мной.
Брови сгладились хмурые.
Улыбнулся сосед:
– Слышь, мужик, ты закуривай!
Протянул мне кисет.